Аннотация: У корней Мирового Древа, в тени границы между мирами, ведут беседы Белая и Чёрный. Иногда поспешные, иногда медлительные, но никогда - бессмысленные. История их начинается с конца Света.
Конец Света
- А если я ослепну, ты поведёшь меня?
- Я тебя на руках понесу.
- И бросишь через пару метров, ну конечно...
- Глупая ты.
- И ты не умный.
- Вот и разобрались.
Со стены толщиною в единый вздох сыпется песок. Серый, искрящийся, немного колкий. Не такой, как всегда.
- Что-то не так.
Шуршат полы плаща, взмахивают крылья. Их четыре, размахом в целый парусник - почти гигантские. Заслуженные.
- Конечно, не так. Лезвие затупилось, а песок не оттачивает.
Костяное древко чуть повыше - чтобы лезвие красиво блеснуло в лучах нездешнего солнца. Это её любимая игра - отражать чужое светило. Оно слишком интересное, чтобы с ним не играть.
Он долго и сосредоточенно молчит, вглядываясь в песок, который собирается на его ладонях. На том, что должно быть его ладонями.
- Кто-то снова понял механизм.
- Да ты издеваешься! - она вскакивает, и белые латные спицы её платья стучат друг о друга в мелодии ветра. - Кто мне доказывал, что на этот раз всё схвачено? Что всё сработает, как надо?
Песок продолжает сыпаться - и у ног рассыпается пеплом, хотя ещё вчера растекался водой, питавшей корни Мирового Древа.
- "Всё так просто, что никто и не догадается!" - она качает головой, передразнивая своего собеседника. - А я говорила: они не идиоты.
- Идиоты, - не соглашается он, стряхивая с перьев пепел. - Идиоты, у которых слишком много времени.
- А я для чего? Время - это то, чего, благодаря мне, им не хватает, - коса со свистом рассекает воздух. Да так, что туман разделяется на клочки и дрейфует на другую сторону.
- Всё равно придётся начинать всё сначала.
Граница вздрагивает, песок останавливается, дерево начинает расти вниз, сворачивая листья и втягивая ветви. Два светила уже в который раз смотрят друга на друга впервые - и лопаются с мыслью, что прежде не видели ничего прекраснее. Небеса трескаются, и трещины похожи на паутину - по которой скоро поползут твари, вовсе на пауков не похожие. Земли проваливаются в туман, а множество душ уже ничего не вспоминают, потому что доски их чисты.
Она берёт его за руку - за то, что должно быть рукой - и улыбается.
- Вот будет смешно, если на этот раз я действительно ослепну.
Он не улыбается в ответ - он думает о том, что всё возможно. Даже то, что кто-то сидит сейчас в кронах Дерева, которое ещё не родилось, и смеётся над ними.
Дорога
Непривычно видеть его без крыльев - ведь они почти стали его частью, почти срослись с обликом, шуршанием и стуком слились со звуками его тела. Теперь он кажется... маленьким. Крошечной косточкой на пороге Вселенной. Мироздание им с завидным постоянством давилось - кашляло, отплёвывалось, восстанавливало дыхание. Может быть, это была аллергия на перья. А может - на него целиком. Может, и на новой дороге он останется косточкой.
Видеть приятно. Последние мысли о том, что кто-то забудет нарисовать ей глазницы, почти стёрлись - но всё ещё страшно и больно представлять бегущую по горлу кровь и вечную темноту вокруг.
Она крепче сжимает его руку - на этот раз вполне себе руку, правда.
Это всегда срабатывало.
Поначалу, когда ума не хватало, они постоянно терялись в толпе. Ведь когда растёт мир - не то новый, не то повторение старого, не то испытательная модель на проверку - сложно не отвлекаться. Она уже не помнит, когда они впервые взялись за руки. Всё вокруг начало сворачиваться в новое семя жизни, в клубочек жизненных и смертельных нитей - его пальцы (или щупальца? или когти? или провода?.. не вспомнить) обхватили её ладонь. Зато она знает, почему так произошло.
Когда время - это мелкие стекляшки, которые только и годятся для того, чтобы точить любимые клинки - не получается смотреть на мир так, как привыкли те, другие. По любую сторону грани - множество существ, холодных и тёплых, высоких и низких, добрых и злых. Но они не добрые. И не злые. Они заслужили место у самого очага мира - правда, уже не вспомнить, за что именно. Может, он спас когда-то сотни тысяч жизней, направив сверкающий шаттл прямиком в умирающую звезду или вражеский спутник? Может, освободил несчётное число душ, оставив свою вечно гореть в старом добром аду, которого не существует? Может, был тем узревшим правду ангелом из наивных легенд? Может... Впрочем, точно уже никто и никогда этого не узнает. Теперь он здесь, подле неё, держит её за руку - так крепко, будто боится потерять. В последний раз они искали друг друга на протяжении триста девятнадцати лет. А такой срок может показаться вечностью даже тем, что относится ко времени, как к коробке с бесконечным запасом шоколадных конфет.
Иногда она пытается представить, кем была сама. Это похоже на игру: перед глазами проносятся горные пейзажи с воинствующими племенами, замки с разноцветными флагами, бесконечная пустота космоса... Приятно воображать себя кем-то иным, когда не знаешь, кто ты есть на самом деле.
Он сдавливает пальцами её запястье - она открывает глаза и слышит его шёпот.
- Смотри.
И она смотрит. Смотрит, как в темноте, далеко-далеко, зажигается огонёк. И ещё один. И ещё. Как они расцветают подобно тем весенним цветам, у которых лёгкое имя, покрывают холм световым ковром, подсвечивают маленькие деревянные домики... И только когда он делает первый шаг, а она ступает следом, на небо выпрыгивает луна, накрывая небольшую синюю долину серебристым прозрачным покрывалом.
Каждый раз им приходится заново искать дорогу к шуршащему водопаду времени, к тонкой грани, к Дереву, несущему на себе всю тяжесть созидания... К месту, которое они, пожалуй, могут назвать домом.
- Пошли, - он тянет её вперёд, увлекая за собой на тёмную тропинку, пересекающую залитое серебром поле. Мирно гудит пшеница, ветер перебирает колосья, пыль под ногами мягкая. Это приятно - ступать босыми пятками по только что рождённой земле, чувствовать, как молодой бриз щекочет виски и в вечерней тишине слышать биение чужого сердца.
Он непременно доведёт её - и они снова будут спорить под шорох временных опилок и ловить чужой свет. А пока перед ними лежит свежая дорога, нетронутая и дикая. Никогда не угадаешь, куда такая свернёт.
И это тоже по-своему прекрасно.
Боги
Нужно следить за тем, куда они ступают. Очень внимательно следить. Так, словно нет дела важнее. Впрочем, его и так нет - дыхание в этот раз получается само собой. Оно голубоватыми струйками тает в темноте, через которую идёшь к свету.
Дороги всегда коварны. И более коварны даже не те, что увиваются змеёй во тьму, под раскидистые ветви деревьев, так похожие на лапы чудовищ, а те, что утопают в божественном свете. Почему-то свет, нестерпимо слепящий глаза, принято называть "божественным". Знающие добавляют: это от того, что бога нельзя увидеть. Мол, он - или она - слишком невообразим и прекрасен для обычного взгляда. Большого мнения о себе эти "знающие".
Бывший обладатель чёрных крыльев, за которые пришлось служить мостом и проводником одновременно, смотрел в глаза многим богам - многие отворачивались. Не все выдерживали взгляд того, кто лицезрел само время. Однако, собеседник той, что носила на белых латах спицы, никогда не считал себя необычным. И, следовательно, не имел права играть с богами в гляделки.
Боги разочаровывали. Конечно, он мало что о них знал: по большей части руководствовался слухами, разговорами за запертыми дверьми, шёпотом только что родившегося младенца или старика на пороге смерти. Они, несомненно, были могущественными, эти воплощения людских желаний и надежд - но не идеальными. Творения рано или поздно перенимают черты своего создателя. И потому боги казались слишком мелочными. Слишком гордыми. Слишком... приземлёнными. Они не видели грань. Они не ловили отблесков чужого светила. Они никогда не хотели пересечь невидимую черту.
Это подводило к другому вопросу: если дело обстоит именно так, кто создал их, бредущих сейчас, как светлячки, на огоньки выросшего из земли городка? Похожи ли они на него? Или на неё? Сидит ли он на вершине Дерева, или он под корой? Может, он - это само мировое Древо?
Он никогда не спрашивал свою спутницу, думает ли она так же. Но он гулял по её редким, до невероятия красивым и цельным снам, и знал, на что она надеется. На то, что они были когда-то частью того, что видят через мембрану грани. Что жили однажды там, может быть, даже знали друг друга. А после выбрались за пределы восприятия мира. Неважно как - главное, что выбрались. И теперь научились не терять друг друга на пороге очередного конца света.
Богов творили жители миров по обе стороны от временного водопада - те, что ходили под разными светилами и слушали разные песни. Значит, боги не могли посадить семечко, из которого вытянулось Дерево, чья тень холоднее любого предательства. Значит, боги не могли нарисовать ему заслуженные крылья, а ей - лезвие, выкованное из избавления.
Значит ли это, что они - тоже боги? Может, какого-то другого рода. Вышедшие из дыхания левой ноздри космоса или вроде того.
Он смеётся, и она вопросительно наклоняет голову, отчего волосы её рассыпаются по плечам. Они красивые - красивее даже, чем прежде. Наверное, и мягче тоже...
К пальцам он почти привык - но к ощущениям чужой кожи на своей, к россыпи волос цвета закатного огня, к колючей траве, цепляющейся за ноги, привыкнуть было куда сложнее.
- Что смешного?
Тон требовательный, какой может быть у любого существа в сотнях отличимых лишь составом асфальта миров.
- Думаю, уж не боги ли мы.
Она ткнула его под рёбра - локтем, шутливо, но он всё равно на миг испугался, что потеряет дыхание навсегда. Раз его приобретя, потом уже не захочешь расстаться.
- Конечно, боги. Боги, которые тащатся в темноте по полю, чтобы уже, наконец, рассмотреть друг друга при лучшем освещении. Боги, которые немного запутались в расчетах и понятия не имеют, что натворили. Да-да. Боги, которые сейчас выпили бы как минимум бочку чего-нибудь звёздного.
"Хотя бы не горючего", - думает он и ощущает, как дорога поднимается вверх.
Холм. Дошли.
Он приобнимает её за талию - на этот раз она лёгкая, он без труда поднимает её над дорожной пылью. Потом они идут дальше - цепляясь за поросшие иглами камни, за шестерёнки несмазанных механизмов, наступая на пружины и чугунные цепи. Когда они видят перед собой источник спасительного света, он вдруг вспоминает светлячков. И бросается на скрипящие челюсти раньше, чем успевает понять, что он, собственно, делает.
Она стирает из воздуха свой крик и смыкает слабые ручонки на искрящем молниями блоке питания. Ржавые зубы замирают, раскрываются, как табакерка с сюрпризом, и выплёвывают его. Вместе с грудой болтов и жидкостью, от которой поднимается пар. Неприятно пахнет войной и прогрессом.
Ей некого поминать - последний "господи", которого она встречала, назвал её бесполезной шлюхой - и потому она молча поворачивает опущенную голову к безопасному теперь источнику света.
Его правый глаз превратился в разноцветное месиво. Она обнимает его - так крепко, как только может - и нашаривает руками выступающие за лопатками остовы растущих крыльев.
Их всегда нужно было заслуживать.
Они точно не боги. Боги не попадают в металлические пасти без тайного умысла, не рискуют своей астральной шкуркой и не теряют только что созданные части тела.
Нити
А потом тебе кажется, что всё придумали после тебя. До тебя была только чернота - и из черноты появился и ты сам.
Полезным было только то, что слепили из шёлка тьмы и нитей света - ты же был бесполезен.
- Открой глаза.
Смешно. Она же знает, что один глаз он уже никогда не откроет.
Пахнет солёной влагой. Слёзы?
Он приоткрывает глаз - тут же его слепит красный свет здешнего светила. Молодого, ещё не искалеченного тысячами лет бесперебойной работы, не потрескавшегося от напряжения. Хочется обратно, за красную темноту века.
Что случилось? Металлический лязг и кислота по коже пробудили полузабытый сон. Он настолько тонок, что простой вздох может быть для него опасен.
В этом видении у него, рождённого в который раз, уже есть крылья - винтовые лопасти с пятигранными рубильниками, подсвеченные тонкими полосками фосфорных игл. На этот раз он поймал падающий улей - ещё бы чуть-чуть и он бы разбился, ударившись ячейками о главный трубо-канал. Ни один техник не смог бы собрать рассыпавшиеся кусочки жизни воедино. Поэтому пришлось ловить - хотя техником он тогда тоже был неплохим.
За мутной мембраной - мечущаяся в агонии душа. На первый взгляд тело спокойно - болты не дрожат, венопускательные клапаны закрыты, вентели слезоточивого газа на безопасной отметке - но внутри происходит настоящая борьба. Он видит это так же ясно, как остовы собственных крыльев. Женщина поняла, что нет никакой радуги. И никогда не было. Теперь ей не найти утешений ни в канализационной часовне, ни в тихом Уединении, ни в том маленьком обшарпанном притоне, куда приходят за новыми ощущениями в обмен на детские воспоминания.
Она - первая в длинной очереди тех, кто увидел смутные очертания границ. Стоит уловить отблеск света на серой поверхности, по которой сыпется время - и душа изрыгает саму себя. Ей становится тесно.
Ему страшно смотреть, но он не может оторвать взгляд. Внешне всё в порядке - но ромбики сознания тревожно звенят, а радуга веры ломается под собственным весом. И в тени этого семицветного безумия он впервые видит высокую белую фигуру. На ней пластины броненосцев, а в передних проводах запутан секатор. Женщина тоже замечает её, тянет к ней бронзовые культи - и тогда лезвия секатора смыкаются вокруг одного из разноцветных проводов.
Глаза безумной тут же потухают.
Белая. Отныне и впредь он всегда - независимо от времени, порядкового номера мира и состояния - будет так называть свою спутницу. Когда в очередной забудет её настоящее имя.
- Прости... Прости, пожалуйста...
Её пальцы мелькают перед лицом как бабочки-капустницы из старой жизни. В руках у неё - белые нити. Сегодня она не носит косу - сегодня она дарит, а не забирает.
Он касается своего лица - правая сторона перетянута пытающимися распуститься нитками.
Белая шьёт. Белая хоронит его глаз.
- За что? - он переплетает своим непривычные пальцы с её - и не чувствует иглы. Её попросту нет - Белая быстро учиться плести из ветра.
- Тебе же больно.
Больно? Пожалуй, он просто ещё не вспомнил, что такое боль, чтобы начать её чувствовать. Хотя вспомнить - это не то слово. Скорее заново узнать. Познакомиться и пожать руку, сохраняя впечатление от встречи глубоко в душе. В том, что привыкли называть душой.
- Ни капли, - отвечает он, так и не вспомнив, как именно выглядит эта капля. На ум приходит только чьё-то лопнувшее терпение. В той истории определённо были какие-то капли. - Я сделал какую-то глупость?
Белая издаёт какой-то совершенной странный, не свойственный ей звук - будто хлюпают тонущие в болоте сандалеты - и протягивает руку куда-то ему за спину.
Да, теперь он видит - смятые, чёрные, встопорщенные, с серым, ещё не до конца оформившимся костяком. Крылья. Он снова заслужил крылья.
- Кого же я спас? - вопрос рвётся сам, его не удержать. Слишком часто его задавал - пусть и не до конца в этом уверен.
- Меня, Чёрный. Меня.
Он улыбается, услышав хоть что-то из столь далёкого прошлого. Настолько далёкого, что оно кажется сном: и познавший истину уродливый манекен, и сверкающая проводами судьба, и радуга, отбрасывающая тень на умирающий в очередной раз мир...
Он поднимается, опираясь крыльями на мокрую скалистую породу. Брызги разбиваются о камни, волны соревнуются друг с другом в жестокости. Здесь холодно - но ни Белая, ни Чёрный пока не чувствуют этого. Они греются в энергии чужого создания.
Море
Надо идти дальше.
Ни он, ни она не произносят этого вслух - но оба это прекрасно знают. Без движения не бывает жизни. И смерти не бывает. Без движения не случается ничего, что достойно упоминания. Впрочем, ничто и не находится в состоянии покоя - такой вот парадокс. Великая шутка Вселенной, которая забыла подарить самой себе чувство юмора.
Ходить по воде было делом неприятным. Жители двух миров постоянно придумывали тех, кто делал это с радостью - в основном, богов. Покажите бога, который добровольно бы промочил ноги, чтобы произвести лишнее впечатление - лучше уж поиграть с огнём, в самом деле. Куда проще и куда эффектнее.
Конечно, Чёрный и Белая не были богами, но это не мешало им пренебрегать прогулками по солёной глади, уходящей в горизонт. Он был изрезанным, словно кто-то опаздывал и на ходу откусил аппетитный краешек бутерброда. Бутерброда, совершенно случайно оказавшегося чьим-то мирком.
Звёзды - если это они, а не очередные ловцы-светлячки с металлическим сердцем и проржавевшими мыслями - мигают, как перегорающие лампочки. Неполадки с электричеством? Безымянные порождения хаоса слишком медленно крутят педали?
Неважно.
Им нужно двигаться дальше. Искать дороги к дому.
Море - это препятствие. И Чёрный не знает, сможет ли он так долго лететь.
Его всё ещё шатает, тело никак не оправиться от шока, никак не забудет механические шорохи. Может ли он умереть? Вполне. Может ли он исчезнуть? Вряд ли.
Заканчивать всё у водопада времени стало традицией. Последний раз он прощался с Белой именно там.
Белая помнит, как умирал Чёрный. Она быстро научилась страху - и это было её сильнейшим оружием. Тот, кто умеет бояться, никогда не станет трусом.
Чёрный умирал много раз. Это было его натурой, это было тем, без чего всё содержимое его оболочки никогда не смогло бы думать и чувствовать. Он умирал снова и снова - под грудами каменных зданий, от игл голодных океанов, от света чужих глаз - и тут же поднимался вновь, неподвластный самой могущественной силе на земле. Не бессмертный - смерть всегда была с ним - и измученный.
- Нам нужна лодка.
Она помнит, что такое лодка. Последняя походила на кувшинку с тысячью лепестков, каждый из которых пах, как храбрость. Неудобная штука. Теперь у них есть пальцы - а ими точно можно связывать, например, ветки.
Он хмыкает, и она узнаёт эту усмешку. Точно с таким же выражением - разве что чуть более цельным, ведь теперь у него только половина лица - он шёл усмирять беглую реальность, которой захотелось чего-то большего.
Песок вязкий и мокрый - и голодный, потому что ноги тонут в нём сразу по щиколотку. Вода жёлтая, как кровь механического удильщика с холма. Но даже она прекрасно замерзает.
Это несложно - заставить море думать, что оно стекло. Немного холодное и похожее на шапки полюсов, но во всём виноват ветер, не иначе. Он дуёт с той стороны, где носят несколько слоёв одежды.
Белая опускается на корточки и бьёт пальцами по жёлтой корке. Звук такой, словно киты поют в унисон с хрустальным сервизом. Она смеётся.
- Слишком сложно. Ты же любишь простоту.
- Я потерял глаз. Могу делать, что захочу.
Она ступает на прохладное стекло - с непривычки ступни обжигает пламенем перемены.
- Твои желания - всегда нечто особенное.
На самом деле, Белая, он бы хотел до конца времён бродить по твоим снам. Но об этом ты и так знаешь. Твои сны - запретная территория, на которую Чёрный всегда умудряется пробираться.
Он расправляет крылья - наверное, для равновесия, потому что качка никуда не делась. Она, возможно, иллюзорна, но с ней всё равно сложно бороться - заплетаются ноги, и позвоночник хочет свернуться узлом. Морским.
Они идут по морю - не боги, потому что смотреть на них некому. Звёзды продолжают гаснуть от недостатка кислорода - или другого газа, не разобрать - и небо сгущается, как краски в стакане. Насыщенно-зелёные краски.
От песчаного берега тянется цепочка кровавых следов - каждый шаг, как по ножам, как по отточенным лезвиям лжи и недоговорок.
Они держатся за руки и не замечают, что дарят холодному жёлтому морю собственную кровь. Пламя бушует в ногах, но его можно списать на волнение, на непривычку и на очередную шутку Древа.
Они не видят его - однако оно там, скрыто за жёлтой мутной коркой, в глубине. Там его узлы, там его гниющие ветки, там его съеденный морскими червями ствол, там подтачиваемые железными зубами корни. Мировое Древо медленно разлагается, впитывая в себя солёную воды и кровь тех, кто так и не научился видеть единый Путь.
Лезвие
Песчинки въедаются в кровоточащее мясо подобно чудесным неподкованным блошкам. Плоть слаба - но возвращать пластик, резину, железо и проволоку нет желания. Только кожа так тонко чувствует, только плоть так точно понимает.
Они падают под сень деревьев с широкими синими листьями и дают волю голосам. Хрипы, стоны боли, рвущиеся сквозь гортань крики. Они всё ещё не боги, чтобы терпеть.
Пройдя по стеклянному морю, жаждущему крови, они заново познали боль.
В какой-то момент Чёрного накрывает тьма - у всякого живущего под светилами есть свой предел - и Белая, превозмогая собственные терзания, идёт искать воду. Это её стремление.
Чёрный спасает, а она - дарит. Успокоение, ад на земле или красную клетку с мурашками - неважно. Перед её подарками все равны. Но смотреть, как Чёрный балансирует на пороге смерти, выше её бесконечных сил.
Как ей не хватает старых добрых атрибутов - серпа, косы, хотя бы атама. С ними легче, хотя вес убийства всегда слишком тяжёл.
Мутный жёлто-зелёный родник медленно выползает из земляной жилы. В нём плавают чёрные листья - Белая зарабатывает множество порезов, прежде чем наполняет латную чешуйку со своего одеяния.
А ведь были миры, в которых Чёрный и Белая стояли по разные стороны баррикад. Неслись вперёд, на колесницах, запряжённых жаркими мышцами, вели за собой армии самых немыслимых существ. Щит для Чёрного ковали Доблесть и Слава, на острие меча сверкала звезда Справедливого суда. Такая же блестела и на ритуальном серпе у Белой. И они бились друг с другом. Чем яростнее наступал Чёрный, тем сильнее отбивалась Белая. Он не мог её победить. Но тогда он этого не знал.
Не знал он этого и в тот миг, когда его предали собственные крылья - потянулись к земле, отяжелели, как золотые статуи царя в перчатках, прижали своего хозяина к пыльной груди мира. Белая читала по его полным решимости глазам древние баллады, сказания об ушедших ради выпивки мертвецах и молитвы, проповедующие смирение.
В них не было самого главного - в них говорившие человеческими голосами звери не учили, что смерть и жизнь - рыбки, живущие в одном пруду.
И они сражались снова. И ещё. И через сотни поколений. И через тысячи лет. И под обломками старого мира - и на фундаменте нового.
Им понадобилось множество чужих и своих жизней, чтобы понять, что они могут спасать, дарить и говорить вместе, не нарушая при этом никаких законов. Ни древних, ни ещё не написанных, ни вытесанных в камне, ни выбитых палочками в глине, ни записанных рядами единиц и нулей.
Вода помогла. Не могла не помочь, ведь они все ещё принадлежали обоим мирам. Какой бы вода ни была - пусть даже ядовитой для жителей другой стороны - она всегда сгодиться для промывания ран.
Чёрный, как и прежде, терял кусочки себя и обретал что-то новое. Однажды отрезанный провод возвращался стальными рёбрами, потерянная рука - птичьей лапой. Крылья всегда появлялись первыми. Наверное, в знак того, что Чёрный усвоил преподанные ему уроки.
Белая же, потеряв, не получала в ответ ничего. Потому что умела только дарить. И за каждый дар она обретала что-то скрытое. Первым всегда появлялось лезвие. Главное - вовремя углядеть его блеск.
Он открывает глаз - медленно, как луна встаёт над горизонтом - и шепчет:
- Смотри.
Пальцами он указывает на твёрдые листья, свисающие с дерева. Они похожи на блюдца - только без узоров, без поднятых краёв и без золотой каёмочки. На синем таком листе лежит её новое лезвие - тонкое, широкое, серебристое. Нож удобно ложится в ножны между латных чешуек. Вот и первый дар.
- С чего бы, интересно?
- Ты подарила мне облегчение, - улыбается Чёрный и приподнимается, помогая себе крыльями. Белая всегда была куда выносливее, чем он.
Они молчат - потому что тишина священна. Если не давать миру передохнуть от голосов, он попросту сойдёт с ума.
Лист-блюдце падает на землю, и в воздухе разливается низкий гул.
- Куда теперь?
- Только вперёд.
Впереди - лес. Он шуршит бронзой, плачет хрусталём и дышит, как кузнечный горн. Когда-то массивам, покрывающим три четверти мира, приносили самые драгоценные вещи: золото, воду, жён и детей. У Чёрного и Белой нет ничего, кроме крыльев, ножа и их самих. Но море уже позади, кровавая дорожка из следов уже принята, и лес ждёт.
Лес
- В каком ухе звенит?
- У тебя есть уши?
Чёрный останавливается, касается руками висков Белой и блаженно жмурит глаза.
- Мягкие какие...
Она не возражает - пальцы у Чёрного так смешно дрожат. То ли от знакомства с болью, то ли от чего-то другого. Она предпочитает думать, что от другого.
Словно и нет вокруг них леса, в котором под шиферными кустами светятся недобрые глаза, в неестественном свете ламп которого роятся тёмные дыры, и на подстилке которого видны чьи-то гигантские следы. Страх перед неизвестностью они помнят. Страх перед опасностями тоже. Страх перед потерей для них в новинку.
Тропки, тропки, тропки... Каждый житель леса счёл своим долгом проложить тропу имени себя. Узкие, широкие, усыпанные иголками, залитые слизью, ведущие в никуда. Какую выбрать, чтобы не ошибиться? Какую выбрать, чтобы не умирать?
Они не замечают, как пальцы выскальзывают, как разъединяются ладони. Они не оборачиваются, пока лес их не разделяет.
Они привыкли быть вдвоём. Они не помнят, каково это - бороться в одиночку. Они что есть силы надрывают глотки, пытаясь докричаться друг до друга. Она рвёт ножом лианы, которые искрят и перегорают. Он крыльями сбивает ржавчину, грозящую похоронить под рыжим морем срока годности. Она вспоминает про слёзы. Он узнаёт, что мужчине не пристало плакать. Вокруг становится темнее.
Нож светится ровным голубым светом - то ли чудеса флюоресценции, то ли магия. Из мира в мир не угадаешь, по каким законам он будет жить. Листья нависают над тропкой на уровне глаз, на уровне горла - в последний момент заметить и увернуться. Она осторожна. Он распарывает крылья и стремится вперёд. Ему кажется, что вдалеке он видит свет...
На поляне - полчища чудовищ. Когти леса, клыки леса, щиты леса. Призванные отгонять и страшить. Призванные кромсать и рубить. Изящные и грузные, узорчатые и гладкие, с заводом и на пару. Подпрыгивают металлические крышки, шумят свистки, вращаются стеклянные глаза, щёлкают секаторы. Он молит кого-то в вышине лишь о том, чтобы Белая ничего не потеряла. Ей, в отличие от него, ничего не вернут.
Кто же знал, что крылья так хороши, когда нужно закрыться от ужаса? Кто знал, что даже одного глаза достаточно, чтобы видеть всё? Он - вихрь тьмы, пепельное пламя и чернёная сталь. Он - Чёрный, он спасёт и Белую, и себя, и целый мир, если придётся.
Она встречает людей. Ей думается, что это люди, нет другого названия для изломанных каркасов, для согбенных фигур, ютящихся на краю дороги. Они протягивают алюминиевые руки, скрипят шарнирами и мигают тускнеющими лампадками. Вольфрамовое покрытие почти уже перекоптилось, у каждого - свежие борозды на корпусах. Странно: по металлическим бокам бегут бьющиеся жилы, перекачивают бурую замену крови, из-под грудного мотка проволоки бьются сердца из плоти. Белая перехватывает поудобнее рукоять кинжала - и начинает дарить. Она видит, кто заслуживает забвения, кто - масляных ванн по ту сторону небес, а кто - новой ноги, хрустящего хребта и многих лет скрежечущей жизни. Рвущиеся ввысь души прожигают выкрашенные в яркие цвета листья, пробивают оковы жестокого леса и несутся вперёд. Только вперёд. Калеки кивают пружинистыми шеями и тянут к Белой тонкие руки-вешалки - она дарит свои кости, свою плоть, свои жилы. Дары бесконечны. Латы звенят всё чище, лезвий становится всё больше. В шести руках у Белой - нож, атам, коса, серп, палаш и игла. На шести ладонях - агония, боль, спокойствие, смерть, жизнь и избавление.
Лезвие не только убивает. Созиданию может научиться любой. Она - слепящий свет, мягкий искрящийся туман и белесый случай. Она - Белая, и она подарит каждому то, что выбито во вселенской паутине под его звездой.
Времени не существует, если его не замечать. В разлуке нельзя не замечать часов.
Рано или поздно все дороги пересекутся и станут Единым Путём.
Они встречаются на опушке леса, который их испытал. Он - с новыми ранами, с текучей медью на предплечьях, с иглами клыков в ощеренной пасти. Она - с шестью тонкими запястьями, в свете лезвий и с проволочной короной. Запуганные лесом люди сплели еёиз чьих-то рук.
Они смотрят друг на друга, привыкают, дышат тяжело - словно вспоминают, как сражались когда-то по разные стороны стереотипов.
Он обнимает крыльями, она - руками. Лезвия валяются в пыли.
Перед ними - равнина. Здесь нет дорог. Здесь тысячи вариантов. Куда ни глянь - везде выбор, везде ошибка.
Но нужно двигаться дальше.
Свобода
Выбрать из стольких путей один - великий дар. Казалось бы, даром должно быть умение пойти правильной дорогой, дорогой, которая выведет к тайнам жизни и берегам Вселенной, которая приведёт к цели наиболее безопасным путём. Но даже просто ступить на каменные жилы, чьих тупиков не видели даже боги - необычайная смелость. Рок и подсознание разберутся, сможешь ли ты пройти выбранный путь до конца. Ты сам определяешь, что видеть в зеркалах по краям тракта. Тебе решать, освещают ли его фонари, или тьма разгуливает там, цепкими вязкими лапами рисует на кирпичах проклятия.
Чёрный и Белая знают, что их выведут к границе. Будут ли это боги, будут ли это законы, карма, или всё-таки тот, кто прячется в кроне Мирового Дерева - абсолютно неважно. Так происходило всегда, из мира в мир, из времени во время, из материи в материю. Пока тикают часы, пока несётся серый песок, пока восходят и заходят умирающие светила, все дороги ведут домой. Если верить.
Они, скорее, знали, чем верили. А ведь это совершенно разные вещи. Когда точно знаешь, что существует, например, Судьба, пора прекращать уповать на неё. Она не та, кто призван исправлять чужие ошибки и латать дыры на одежде жизни. Ей не платят за стежки и карманы. Но если в Судьбу верить, и при этом совсем не быть уверенным в её существовании, Мироздание платит по двойному тарифу. Круговорот веры в природе - то ли к законам отнести, то ли к неизбежности.
Они знали, что Дорога существует везде. По сути, каждая тропинка, утопающая в тишине, каждая замызганная улочка с ворохом старых газет, каждые ржавеющие рельсы - Дорога. Если ступить на неё с должным запасом веры, она приведёт туда, куда следует. Не туда, куда ты хочешь. Не туда, где тебе было бы хорошо. Туда, где ты должен быть.
Они знают. И потому равнина, с её бесчисленной сетью путей, для них - последнее испытание. Ступи на нужный камень - и откроются врата рая. Сделай неверный шаг - преисподняя поглотит, не оставив даже сердечного пороха.
Они стоят на краю. Течёт песок времени, мимо проносятся цивилизации и религии, вокруг них возводятся культы и жертвенные колодцы - а они стоят, не в силах шевельнуться. Они испытывают страх перед ошибками. Он их гипнотизирует. Заставляет теснее прижаться друг к другу. Шепчет о неудаче.
Они не боятся смерти, они не боятся жизни - они боятся вдруг стать не теми, кем привыкли быть. Что, если прав Чёрный, и они - всего лишь получившие право на собственное мнение боги? Что, если права Белая, и они - всего лишь люди, всего лишь рядовые жители крайних миров, по чьей-то прихоти ставшие чем-то большим? Что, если Дорога - их единственный шанс? Что, если однажды у них отберут всё?
Лес уже не так страшен. Вся его тьма, весь его ужас, все его испытания - проволочный котёнок перед изрыгающим пар драконом.
Свобода - самое опасное испытание.
Подари умирающему от жажды ведро воды - он захлебнётся в этой милости. Позволь работнику искупаться в деньгах - он подавится монетой.
Такова природа людей, такова природа богов, что мешает быть таковой и природе Чёрного и Белой? Может, это их свобода - знание о нескончаемом цикле перерождений, о том, что мир складывается, как карточный домик, стоит только кому-то иному получить то же знание?
Что, если их свобода - быть Избранными, существующими в постоянном страхе свою избранность потерять?
Равнина - приют тысячи дорог. А над ними в символах бесконечной утраты роятся мысли. Если слушать их дольше, чем нужно, можно сойти с ума. Даже если ты - тот, кому доступно Знание.
Они говорят о сути: рассказывают о полярности, о притяжении, о молекулах и мечтах, и о том, что масло всегда побеждает логику. Они шепчут о красоте: далёкой и незаметной, поселяющейся в бородавках, о волосатых губах, каньонных морщинках и хрустальных музыкальных сердцах. Они сеют почву для страха и подпирают его корни: гулкими батареями, визгами бура, сиплым последним вздохом.
Чёрный и Белая стоят на краю. Стоят, обнявшись - потому что думают, что так они сильнее. Так они не потеряют друг в вихре стекла и кровавой краски. Они не замечают, что вихрь этот уже поселился у них в головах.
Она чует, как гноится его рана, но не смеет отцепить руки. Он слышит, как бьётся её ржавый пульс, но не опускает крылья.
Дорога лишь в шаге от них - но они не видят этого, потому что глаза их закрыты. Чтобы стекло времён не попало туда, чтобы не видеть возможностей и не предпринимать усилий.
Они хотят просто быть - вместе и прежними. Ради этого можно и не видеть друг друга.
Им хватит и снов.
Сон во сне
Сон - это маленькая смерть, которую не надо бояться. Хотя, кто сказал, что надо бояться её старшую сестру?
Во сне мир расширяется, четвертуется, умножается - показывает истинную бесконечность Вселенной. Утро стирает бесценные знания, превращает их в насмешку, в шутку подсознания. Но сны - такая же часть любого живого существа, как это существо - часть мира под корнями Древа.
Чёрный так любит гулять по чужим снам.
Наверное, ему мало своей жизни - он и так постоянно рвётся в бой, он закрывает грудью тех, кому необходима помощь, он кидается туда, где нужен. Он старается прожить столько жизней, чтобы хватило всем его порывам. Он умоляет, чтобы во всех них была Белая.
Её сны - это её жизни. Она предпочитает возводить и рушить, дарить и отбирать, а не чувствовать жизнь каждой клеточкой своего тела, как это делает Чёрный. Если она разрушает жилище, он обязательно спасает жильцов, если она излечивает болезни, он обязательно вызволит несколько душ ценой своей плоти. Они не уравновешивают друг друга, они давно перестали спорить, они ужились и обрели уважение - уважение, которое так похоже на любовь. Он всё так же порывист и дик, она всё так же безжалостна и холодна, как и в годы царствования тьмы. Он всё так же нежен, она всё так же милосердна, как и в дни торжества света.
Они бегают по снам, забывая о выборе, который ждёт их в реальности. Реальности, которая на этот раз промыта чёрным маслом, разжёвана железными челюстями и уложена в длинный брусок, заканчивающийся пустотой.
Во снах у Белой вместо лезвий - цветы, а у Чёрного целы оба глаза. Во снах они могут быть кем угодно - и людьми, и богами. Это их герметичная свобода, пропитанная ложью и окружённая обманом. Она - как масляный пузырь, который, лопнув, покроет всё противной жгучей плёнкой.
Она сидит на краю обрыва - под пальцами звёзды, в волосах слёзы, на локтях - смола. Он стоит рядом, нахохлившийся, как ворон, ожидающий дождя. Мимо них проплывает река из костей.
- Может, стоит вернуться? - задумчиво мурлычет она, отрывая от кованых стеблей кричащие головы.
В реальности во имя Белой льётся настоящая кровь из сплетающихся над металлом жил.
- Ты уверена? - он хмурится, руки его висят вдоль туловища, как плети.
Там, за равниной нелёгкого выбора умирают те, кого можно было бы спасти.
- Иногда мне кажется, что мы что-то потеряли...
Он обводит рукой окружающий их пейзаж и называет его самым прекрасным, что он видел в своей жизни. Он врёт, потому что этот сон - не его жизнь.
Она кивает - еле заметно, продолжая плести венок - и из её тонких пальцев сочится кровь, которую проливают, славя её ненастоящее имя.
- Ты ведь помнишь, что нужно открыть глаза? - она вдруг подкидывает венок высоко в воздух - он почти сбивает одноглазую тёмную птицу.
Они открывают глаза ещё до того, как металлическая диадема начинает падать.
Сон не кажется сном, пока он не заканчивается. В нём - бесценные знания о цели, смысле и сути, о которых так любят говорить жители обоих миров. И Чёрный, и Белая обладают этими знаниями и вне страны маленькой смерти.
Для них сон - это маленькая жизнь.
Заново рождённый мир и не заметил их отсутствия: арка, что прогнулась над их головами, сыпала трухой, равнина, обратившаяся уже в болото, жизнерадостно хлюпала трясиной, а золотистые пёрышки неба мягко скатывались по стеклянным желобам под ноги спавшим.
Их лица были так близко друг к другу, что дыхания их сталкивались, боролись и, успокоившись, перемешивались. Объятия скрепляли их, лезвия тлели в серной траве. Искрились тонкие ленты, торчащие из их спин.
Чернота зияла у него на месте правого глаза.
Настоящее обратилось в прошлое - потому что именно так запускается серый песок времени.
Улыбки стали лучшими подарками друг другу.
Теперь они вспомнили, кем были и кем будут всегда, пока не засохнет космоса нить.
Чёрный Герой принял Белую Судьбу.
Дом можно построить заново - и они как-то умудрились об этом забыть.
Мировое Древо вытягивало свои крохотные побеги, принимая на себя всю тяжесть миров. Он был ещё слишком мал, и ему нужно помогать. Руками, проводами, щупальцами или конечностями, слепленными из чистой энергии - неважно.
Теперь снова можно говорить. До следующего конца Света.