Нет, читатель, я никогда-никогда и никогда не буду валяться по вашим мозгам. Ваши мозги мне ни к чему, я просто расскажу все как есть.
Последнее время всю мировую культуру держу на своих плечах - я. Плечи у меня хрупкие и культура, мать ее ети, скоро рухнет. Рухнет она, сука, глобально, серьезно, на осенний мокрый асфальт с девятого этажа \я на девятом этаже живу\. Но на этом не закончится, она на этом не остано \секунду, сейчас затушу сигарету, поссу и продолжу\.
Не остановится! Своей огромной массой она проделает дыру в Земле, вылетит с другой стороны нашей голубой планеты и устремится в космос.
Что же будет с нами? А главное - что будет со мной!?
Я не знаю...
Этимискорбными записями я пытаюсь найти ответ.
1
Три пробела
Молоко и Кровь
Я шастал по квартире, пил вино из огромной квадратной коробки и хотел
чего-нибудь сожрать. Сомнамбулической походкой я приближался к
холодильнику, смотрел внутрь его, чувствовал живительный холод, но еды не
находил... Нет, на самом деле там, внутри было много всяких, блядь,
продуктов: замороженное мясо, яйца, пельмени (две пачки), почти живая
курица, помидоры, ебать-колтить, помидоры...
Не было молока!
В холодильнике не было молока.
Я продефилироровал по коридору, попинал ботинок, открыл дверь и позвонился к соседке.
-Здравствуй, это... здравствуй Лена.
- Ага.
Огромные глаза соседки хлопнули ресницами, и я почувствовал, что молока мне здесь точно дадут.
- Ты же дашь мне молока?
- Что?
Кроме талии в женщинах главное глаза. Главное чтобы они всегда были большими и удивленными.
- Молока, говорю, стакан мне надо.
Лена качнула головой, обдав меня запахом шампуня, и я ступил за порог.
Ленин мальчик разбирал велосипед, а ее муж пытался чинить телевизор.
- Дак, что тебе? - спросила Лена, открыла дверцу холодильника, посмотрела внутрь своими огромными глазами и снова несколько раз восхитительно хлопнула ресницами.
- Молока, - сказал я.
- Имбо, ну у нас вроде бы и нету молока, есть йогурт, кефир... Ну вот есть и молоко.
- Кефир? Йогурт...йогурт....
- Что с тобой, Имбо? Ты пьяный, да? Почему ты все время такой - пьяный?
- Лена, я потому что... я не знаю... - я сел на табуретку. - Просто что-то случилось, понимаешь?
- Что, Имбо? Что случилось?
Лена опустилась на пол.
- Да фиг знает...
Мы долго молчали и я смотрел на Ленину грудь высунувшуюся из халата, потом зашел ее муж.
- Чего блядь? Вы чего тут сидите? Вот так вот... Имбо на табуретке а Ленка на полу!? - спросил он.
- Понимаешь, - сказала Лена и протянула большой палец в моем направлении. - Понимаешь, Игорь, вот он... Имбо, он хочет молока. Я бы даже его ему и дала.
- А я! Я вообще хочу разорвать свои вены и пустить кровь в потолок! - сказал Ленин муж и стал мыть руки.
Вода лилась и ее капли прямо из раковины достигали моего лица. Я его отер ладонью и тихо произнес:
- Вены разорвать это не трудно.
- Разве? - воскликнул Игорь
- Ну да, - ответил я. - А, хули? Берешь нормальный ножик и пазгаешь им себя по рукам.
- Ого! - воскликнула Лена и приподнялась с пола.- Это было бы просто - круто!
Игорь утер пот со лба и стал шариться в шкафу.
- Вот он бля!
В лучах солнца, пробившихся на кухню, блеснуло лезвие.
- У! - вскрикнул я и вскочил с табуретки.
- Вот теб и "у" - грустно сказал Игорь вытянул руку и провел по ней лезвием. Вздувшиеся вены лопнули. Брызнула кровь. Лена захлопала в ладоши и засмеялась. Я открыл холодильник взял пакет молока наполнил им стакан и схватил Игоря за кровоточащую руку.
Лена продолжала смеяться, а Игорь охал.
В моем стакане кровь смешалась с молоком. Получился красивый розовый напиток....
И вот... В моей квартире давно уже нет холодильника, нет Лены, с ее грудью выскакивающей из халата, нет Игоря, нет их ребенка... блядь! нет ничего - пусто. Пустота, шуньята.... И что бы мне ни принесли - оно сразу исчезает.
Но этот стакан до сих пор стоит на подоконнике. Я боюсь... и никогда не выпью из него ни глотка.
Опустошение
Голодный и голый сидел я на кухне и пил иностранное вино. Луны в окне я не видел, как впрочем, и солнца. Я вообще давно не видел никаких светил .
На хуй их.
В открытую форточку дул ветер и играл черными точками в моих глазах. Это мне очень мешало писать статью про художественную галерею. Клавиши с буквами превращались в кашу, и в окне "Верда" вместо статьи появлялось следующее: "Седьмые сутки Николай рыл котлован. Негнущимися пальцами хватал он желтую глину и кидал ее в небо".
Я прекрасно понимал, что если я продолжу в том же духе, то никаких денег за статью не получу и, вполне вероятно, что потрескавшийся потолок кухни непременно ебнется вниз и придавит мой организм со всеми его нуждами и чаяниями. Но Николай продолжал рыть котлован. Ему было безразлично, что станет со мной. Он стонал, переходя на вой, сбивал костяшки в кровь, буравил коричневую глину немигающими глазами и прочее, в том же духе. Мне ничего не оставалось, как разыскать штаны, натянуть мятую футболку с нарисованным на ней то ли фетишем, то ли буквой неизвестного алфавита и пиздовать к Николаю.
Вино я взял с собой и захлопнул дверь.
Мои босые ноги прошлепали по ступенькам и я оказался на улице. Там никого не было. Никого и ничего. Только кошки выскакивали откуда-то и верещали при моем появлении. Где искать котлован с Николаем, - когда кругом, кроме кошек и пустого пространства, вообще ничего нет, - я понятия не имел; поэтому пришлось вглядываться в даль и прикладываться к бутылке.
Вино медленно текло вниз и проникало в кровь.
Из дымки, из-за угла вдруг появился бульдозер. Я сразу перестал вслушиваться в свой организм и подумал, что неплохо бы, чтобы за рулем бульдозера сидела симпатичная девушка, знающая, что такое обратная, прямая перспектива, композиция и прочая. Мы бы с ней мило поболтали про это все. Но за рулем сидел мужик. Он спросил:
- Что, бля?
Я запрыгнул в кабину и ответил:
- Будешь? У меня - вино.
Бульдозерист неопределенно мотнул головой, дернул себя за тонкий испанский ус и вцепился в руль. Раздался громкий скрежет ковша об асфальт. Машина тронулась. Мы проехали метров пятьдесят в полном молчании.
Под лобовым стеклом я заметил графический портрет Данте Алигьери работы Доре.
- Данте любите?
- Люблю, бля, люблю, Данте, ебать его в сраку, - ответил бульдозерист, протянул к бардачку волосатую руку достал оттуда папиросу и сунул ее себе в рот.
Я глотнул вина:
- Земную жизнь пройдя до середины я очутился в сумрачном лесу. Да?
- Да, бля, пройдя, - бульдозерист хохотнул, - Ты, бля, чувак, ты. Тебя куда везти? Ты хоть понял?
- Котлован же тут роют. Да? Ты ж туда едешь? Мне нужно поговорить там.
- Хуйли, бля, говорить? Не наговорился что ли еще?
- В смысле?
- В смысле - еще и вообще.
- Ну....
- Хуй гну! Не наговорился?
Бульдозер подпрыгнул на колдоёбине, в животе у меня булькнуло, и я подумал: "Ебтать, вообще, я говорить не люблю. Я люблю писать. Но писать в то же время это все равно, что говорить. Ну, хорошо, если даже тебя не читает никто, если ты пишешь хуево, то все равно же это - "говорить". Превносить свою долю слов в Логос. Может ли надоесть говорение, проговаривание слов? Хуй знает... Как оно может надоесть? Ведь жизнь человеков состоит из общения. Из общения с живыми существами, с различными вещами материальными, не очень материальным и уж, на хуй, совсем с нематериальными. А значит из познания их. А познание, развитие и есть суть человечья. Выходит, что "говорение" как таковое, живому существу надоесть не может и вопрос, по сути, абсурден"
- Вопрос, по сути, абсурден.
- Ты, бля, не наебнись из дверцы, - сказал бульдозерист и дохнул вонючим дымом в мою сторону.
Меня как-то немного дернуло, но я промолчал.
Впереди появился котлован.
Да-да. Я сразу понял что это - он. Огромный котлован. Дырой в земле он пытался проглотить беззвездное небо.
- Что, бля? - спросил бульдозерист.
- Что, что, - ответил я и отер губы, - Что?
- Вылазь.
Бульдозер остановился на самом краю котлована и стал размеренно урчать.
Мне сделалось немного не по себе. Мне стало страшно.
- Хуйня, - сказал бульдозерист, протянул свою худую волосатую руку к дверце, щелкнул ручкой и открыл дверцу. - Давай ебай. Не бойся.
Меня как-то словно вывалило из кабины. Я подполз к краю котлована упер руки в черную; безумно черную и жирную землю. Бутылка вина хлюпнула горлышком и несколько розово-красных капель улетели вниз.
- Скажи, на хуя, ну, блядь, ну на хуя, нахуя ты копаешь этот котлован? - тихо и жалобно крикнул я вниз.
Мой голос шлепнулся пару раз о черные стены и пропал.
Никакого Николая в котловане не было.
Там, вроде как, никого вообще не было, лишь что-то очень тихо и нежно как-бы шевелился на дне.
Я спустил правую ногу и полез вниз.
Здесь изнемог высокий духа взлет;
Но страсть и волю мне уже стремила,
Как если колесу дан ровный ход,
Любовь, что движет солнца и светила.
Оказалось, что на дне котлована сидит какая-то, совершенно непонятная голая телка. Очень красивая. Да... Но мне нужен был Николай.
Я обессилено опустился на землю и спросил:
- Тебя, наверное, Наташа зовут?
Ее оранжевые волосы колыхнулись волной, словно вздохнув о чем-то утраченном.
- Да - Наташа. А, Николай, он - ушел - она поправила яркие рубиновые шарики скрепленные черной нитью на шее.
- Ушел? Какого хера он ушел?
- Я не знаю, куда - тут она коснулась пальцем кончика тонкого облупившегося от солнца носа, а я встал, походил кругами около этого чудного создания... В смысле - вокруг этой девушки, а не вокруг ее носа... Потом сел рядом. Потом... Потом я захотел закурить, но сигарет не было. Я посмотрел вверх, но, блядь-сука, неба не было видно - только острые, бьющие по зрачкам соски. Ясно, что мне стало немного не по себе, в смысле - хуево. Я вдруг бросился, схватил девушку и это... как говориться, познал ее, нетерпеливо, скользя по черной жирной земле куда-то вниз. В какой-то момент мне казалось, что я доберусь до полного хуй знает чего, но все случилось раньше - я вдруг очнулся, вылез наружу и очутился около опустошенной бутылки красного вина и помотал башкой. Встал с табуретки. Прошел в ванну. Поссал в раковину потом умылся...
Не то что мне было как-то плохо, или что там еще со всякими оттенками. Знаете, бля, мне было конкретно охуенно, просто охуено, охуенно хорошо.
Я сварил кофе, позвонил редактору и сказал, чтобы он запихал себе в жопу эту ненаписаную статью про галерею.
- Где, блядь, эта она - твоя галерея, где?! - кричал я.
- Ты же был в ней вчера, - кричал редактор.
- Иди ты в жопу, Коля!
-Ты! Ты! Сам ты иди в жопу! Сколько ты мне материалов уже запорол!
- Да заебись ты до усрачки! Вспомнил, бля! А сколько....
- Ну что? Что?! Что сколько?!
- ......
Так мы продолжали кричать, щелкать ебальниками о края кофейных кружек; а солнце вставало в наших окнах. Я не знаю как в Колино, а в мое - оно просто врывалось.
Да, бля! Я понимал! Я знал...
Я знал: сегодня, к восходу солнца я не просто причастен - это мною сделано.
Стоя у зеркала, продолжая посылать Николая в жопу, на хуй, и просто обзывать дебилом я видел солнечные блики на стенах, в зеркале, на потолке; и, бля, в груди моей трепетало что-то вроде даже похожее на любовь. Что-то теплое и щемящее...
Потом я вышел на улицу. Солнце как-то по-особенному ласково было со мной. Оно словно указывало мне дорогу и, наверное, именно поэтому, ослепленный светом я споткнулся и ебнулся на проезжей, ну в смысле, на самой-самой проезжей части... там где очень много машин. В спине моей что-то вдруг хрустнуло, и я снова увидел до безумья черную землю.
Как я плюнул в человека
Я хуярил по улице и решил зайти в супермаркет. Ничего мне там покупать было не надо, просто, бля, взгрустнулось. Потому что, ведь - как? Куда у нас, в наше время еще заходить? В кино что ли? В кино показывают привычную байду: по экрану ходят бляди и торгуют еблом. Это и в телевизоре тоже можно увидеть тем более, если у вас оно кабельное. Вы в курсе, по нему показывают сорок или больше каналов? Ясная хуйня - в курсе...У меня тоже есть кабельное телевиденье. Вот как оно появилось: я проснулся утром, протер свою красную, похмельную рожу мокрым полотенцем и высунул ее в окно - посмотрел на новостройку. Что-то непривычное было в пейзаже - на его фоне болтался провод. Это и был - кабель. Я, бля, сразу, это понял, интуитивно. Понял, бля, что с какого-то хера, вот так вот внезапно и вдруг мне типа несказанно повезло. Размышлять о причинах и следствиях появления провода я не стал - просто пихнул его в телевизор и сорок или больше каналов стали показывать. Разев рот, глотая спиртное я эти каналы смотрел недели две, но потом мне это занятие чисто по-человечески остоебало. Рот я закрыл, надел носки, ботинки и попиздовал на улицу.Да, я употребляю много алкоголя, и поэтому на свежем воздухе иногда передо мной появляются видения. К этому я уже привык до такой степени, что когда их нет, мне даже как-то становится беспокойно. В тот день, о котором собственно я и веду речь, никаких, сука, видений не было. Полная хуета: со всех сторон бодро шагали, ехали в машинах, разнообразной ценовой категории, люди. Я прекрасно понимал, что им уже похуй любые душевные движения. Им похуй, что рядом с ними вот так вот просто шагает визионер, то есть - я. Им поебать, что я имею астральную связь с невидимым и могу долго и качественно бредить в парке, на скамейке, под березой. Сидя в машине, руля руль человек далек от того, что, по сути, он - беззащитное существо созданное Богом, или даже вообще продукция моего больного мозга. Ему похуй... Он рулит, едет и говорит в мобильный телефон. Иногда, бля, используя, сука, блядь в пизду, еще и блютус! Ебать его в сраку. Блютус... Мысль о блютусе довела меня до легкой степени раздражения - я глотнул водки выскочил на дорогу и остановил машину. Держась за руль, в ней сидела очень трезвая женщина и блестела очками в стальной оправе.- Ну, что, ебта-ть? - спросил я и хлебнул водяры из горла.- Что - "что"? - переспросила женщина и попыталась дернуть рычаг, торчащий из пола.- Хуй знает что... - ответил я. - Я говорю...Мне было и самому непонятно, что я молол, что хотел сказать... Видимо подсознательно я пытался отыскать видения в транспортных средствах. Как-то так подумал, что они в них - ведь, если видений нет на улице, значит они в машинах. Такая хуйня...Но их не было, не было видений. Одна лишь краснеющая от злости женщина, с рукой тянувшейся к блютусу, по которому вызывают на, таких как я, - милицию.
Протяжно вздохнув я отстранился и пошел хуярить дальше. Если бы я где-то остался, то передо мной вряд ли бы появился супермаркет... Это если бы я где-то сидел. Молча. Допустим на кладбище. Но я пошел, и поэтому передо мной она, сука-сука! возник. Ведь, блядь-ебаный по голове! куда бы ты ни шел, куда бы ни стремился, будь ты хоть самим пророком Иеремеей перед тобой появляется он. Он, бля, - супермаркет. Даже наверное и в пустыне... Я тряхнул головой. На моих седеющих волосах слабо блеснул луч солнца. Я потрогал свой воспаленный лоб, сделал несколько шагов и оказался у стеклянных, самораздвигающихся - ебать их во все щели - дверей. Я мог бы и на них плюнуть, но подумал, что этого будет мало. Я спросил у охранника:- Где у вас директор?- Что? В смысле кто?- В смысле.... - скрипнув зубами пробормотал я и бросил взгляд на белый мраморный блестящий пол. - Никакого смысла. Просто хочу поговорить с вашим директором. - Может со старшим менеджером? - переспросил охранник. На его месте я бы без разговоров и сразу выебнул бы такого как я из этого святого места, но религия супермаркета, видимо бля, запрещает сие, ибо для нее потребитель важней условностей.- Давай старшего менеджера, - сказал я и когда охранник достал мобильный (ясный хуй, со встроенным блютусом) мне удалось выпить. Появился менеджера. Он медленно шел по белому мраморному полу и хотел, наверное, меня осчастливить каким-нибудь продуктом или услугой. В его редких кудрявых волосах путались визуализрованные мной незабудки. Вокруг его жирного чела летали желтые сытые мотыльки.- Здравствуйте! - сказал старший менджер. У меня свело пальцы на левой руке я ею тряхнул и на белый блестящий пол брызнула кровь. - Здравствуйте, - сказал я.
Когда уборщица с огромным паукообразным аппаратом стала смывать мою кровь, я плюнул старшему менеджеру в лицо и после этого меня увели.
Я уже все знал, я не сопротивлялся.
Перед лицом Луны,
Бессильны мы...
позитив
Крещенский проснулся ебальником кверху и понял, что его вчера кто-то пиздил. Всю свою жизнь он искал позитива. Он думал, что все должно быть заебато... А тут его вдруг внезапно отпизидили по полной программе.
Пиздили зверски, без шуток.... Зверски.
Правая рука Крещенского, окровавленным удавом лежала на подушке и дергалась. Крещенский подволок ее к распухшим губам и зачем-то поцеловал. Боль, кружа около всего тела, сказала пару загадочных фраз и схватила Крещенского за сердце. Оно стало бешено колотиться и кровоточить фиолетовой кровью. Крещенский двинул ногой, попытался подняться, но не смог; открыл рот и стал тихонько стонать.
Через какое-то время к Крещенскому подошла жена.
Она принялась прикладывать к его телу мокрые полотенца, дышать в его ноздри нашатырем и плакать.
- Где я? - спрашивал Крещенский, не находил ответа и нырял в пульсирующую боль.
Когда все это кончилось, Крещенский встал, побрился и пошел искать своих обидчиков.
Улицу заливало желтое солнце. Оно жарило тело Крещенского и ласкало его раны.
Крещенский чувствовал прилив бодрости и злости. Он купил сигареты в ларьке и вдруг почувствовал, что тело его растет и превращается в огромную движущуюся глыбу.
- Вот он я! - воскликнул Крещенский и пошел по городу.
Он наступал на автомобили огромными темными ботинками и автомобили хрустели под подошвами, как майские жуки. Милиционеры прыгали по штанинам Крещенского, пытались что-то сделать, стреляли, но Крещенский сбрасывал их щелчками своих огромных пальцев и смеялся, разгоняя хохотом голубые облака на небе.
- Я есть! - кричал Крещенский.
Приехали омоновцы. Они жарили Крещенского из огнеметов, и от этого ему становилось лучше и смешнее.
Громко и весело сплевывал Крещенский через два зуба и поднимал, как Моисей, обе руки вверх.
- Боже! Боже! - кричал он, - О, Боже! Зачем так все прекрасно?! Зачем я тебе, Боже?
Споткнувшись, о башенный кран, Крещенский пошатнулся, рухнул...
Его огромное тело накрыло город, порвав электрические провода.
- Позитив! - воскликнул Крещенский и слегка пошевелился.
Воздух наполнился разреженным электричеством и засверкал. Красно-коричневая радуга появилась на небе, потом слилась на Крещенского и испачкал его белую рубашку....
2
Александр Лезвиев, мой сосед и друг
Глупость Александра Лезвиева
С каждым днем Александр неудержимо глупел. Он пил, принимал у себя в доме каких-то совершенно мрачных олигофреников с улицы, курил с ними, нюхал клей, запирал в шкафу каких-то девок, и глупел, глупел...Уже и на соматическом уровне, Александр чувствовал, как его извилины в седеющей голове распрямляются. Распрямляются, становятся ровными, прямыми, аки рельсы, по которым можно ехать в дрезине, любуясь облаками, елками-березами и безграничной русской равниной. Как, бля, в "Сталкере" Тарковского.
Просыпаясь утром, Александр бросал на свое глупеющее плечо красную рубаху, смотрел на свою щетинистую \разумеется тоже глупеющую\ щеку и посмеивался. Кошка Игнат путалась в ногах и ухмылялась в свои длинные пушистые усы. Всем было смешно, потому что глупость веселит и расслабляет.
Александр опохмелялся, нюхал свои пальцы, пахнущие анашой, клеем, беспорядочным сексом и прочей хренью; после чего он пинал кошку Игната и начинал пританцовывать перед зеркалом. Он понимал, что поведение его предельно глупо, и его это радовало.
Его это радовало, но ни коим образом не радовало его соседей. В особенности бабушку с седьмого этажа по имени Тина, а по фамилии Канделаки.
В одно из утр она позвонилась в квартиру к Александру Лезвиеву. Александр прекратил танец, подошел к двери и крикнул:
- Боря? Это ты?
- Какой нахуй Боря!?
- Как это какой? Боря Моисеев. Мой ссо.. Сосед с верхнего этажа.
- Нет, это не Боря Моисеев!
- Ага... - Александр задумался, - ...Боря, наверное, ушел к Звереву?
- Хватит ебать мне мозги! Открывай дверь! Александр взялся за черный пластмассовый кругляшок замка, повернул его, открыл дверь и высунул голову.
- Што?
- Что, блятть, што?! - закричала Тина Канделаки и замахнулась на Александра клюшкой, - как не стыдно! Ты чем тут занимаешься?!!
- Чем? - Александру стало немножко боязно.
Да и кошка Игнат вдруг встревожено замяукала.
- Из твоей квартиры постоянно раздаются очень неприятные звуки! Побойся Бога, дай спокойно жить!
Александр Лезвиев схватился за подбородок и прошептал:
- Чего-то я ничего совсем не понял. Вы что от меня хотите? Вы вообще- кто?
- Я, мать-перемать, бабушка с нижнего этажа мое имя - Тина, а фамилия Канделаки! И я! - Тина ударила клюшкой по полу. - Я хочу покою!
- Покоя?
Тина глубоко вздохнула и сверкая золотым зубом ответила:
- Спокойствия, я хочу..
Кошка Игнат жалобно заскулила.
Александр почесал затылок, сделала пару па и сказал:
- Хуйня проблема, Тина. Я вам дам спокойствия. Мне это легко сделать.
Тина склонила голову и заинтересованно спросила:
- А как?
- Да вы заходите, заходите в мой дом.
Постукивая клюшкой Тина Канделаки приняла предложение Александра Лезвиева, - зашла в его квартиру, осуждающе посмотрела на грязный потолок, на немытый пол, на грязную посуду, на одежду разбросанную по углам, схватилась за голову и устало опустилась на пол.
- Что с вами, Тина! - закричал Александр. - Вы же только что были полны энергии.
- Какой на хуй энергии? - вздохнула Тина. - Я старая бабушка. У меня сын сидит в тюрьме. А ты меня беспокоишь какими-то непонятными звуками.
- Какими звуками? Это не звуки, Тина. Это моя новая акустическая система. Я на ней слушаю "секс пистолз". Такой старинный ансамбль. Вы с пола-то поднимайтесь, поднимайтесь.
- Хорошо, поднимусь я с пола, - крякнув, сказала Тина.
Опираясь на клюшку она поднялась и строго посмотрела на Алекснадра,
- Ну что же, милок, пойдем. Послушаем твой "секс пистолз".
Кошка Игнат удовлетворенно уркнула, а Александр, пританцовывая, побежал выполнять просьбу Тины Канделаки.
Когда из акустической системы раздались первые аккорды, Тина Канделаки открыла шкаф и громко матюгаясь, клюшкой погнала молоденькую девушку по лестнице.
![[]](/img/s/shaaranin/notes/1illjustracija.jpg)