Аннотация: As I was going up the stair I met a man who wasn't there! He wasn't there again today, Oh how I wish he'd go away! "Antigonish" Hughes Mearns
Рассказ "Мы с Бродским"
Василий Севрюк
As I was going up the stair
I met a man who wasn't there!
He wasn't there again today,
Oh how I wish he'd go away!
"Antigonish" Hughes Mearns
Мы с Бродским давно знакомы. Как познакомились уже плохо помню. Вроде шёл я тогда по нашему району мимо помойки. Гляжу, какой-то неместный геолог там копошится. Ну, думаю, дела так не делаются. Тут до базы нашего клана всего метров сто, а он так в наглую решил у нас отовариться.
Я ему сразу строгое замечание сделал, а он в ответ в драку полез. Я - раз слева, и сразу же в ответ получил. От того на жопу и приземлился. Он рядом сел, спрашивает:
- Курить хочешь?
Достаёт Беломор, пачка 1972 года. Рассказал он, что ему эту пачку, мол, сам Бродский дал. Когда они прощались перед эмиграцией. Я есмолчал тогда. Да только Бродского-то я знал лично, он мне одному из первых свои стихи показывал, и Беломор не курил никогда. Но перечить новому знакомому я не стал. Мало ли у кого что на уме. Но только я его самого в шутку начал звать Бродским, а он и не обиделся.
В общем, закурил я с ним, так и подружились. Хотя уличная дружба понятие странное. Те, кто бродяжничают, обычно по-настоящему ни с кем не дружат. Во-первых, моральные ценности не те. Во-вторых, психическое состояние. Да и вообще тут всё немного как в Колымских рассказах, жизнь сволочная, а потому человек человеку в основном не то чтобы волк, но и товарищ плохой.
Иногда бывает, конечно, ты кому-то поможешь, иногда к тебе кто-то неравнодушным останется. Доброта всё-таки присутствует, бог - он, так сказать, везде есть. Но это всё сиюминутное, какой уж там разговор до дружбы.
С Бродским же нас постоянно что-то сближает, хотя люди мы совершенно разные. Я, к примеру, человек по натуре кроткий, спокойный, в бога верую. Он же наоборот - с характером, бывает такой злющий иногда, начинаешь его бояться. Да и вроде иногда думаешь: нет у него ничего святого, над все смеётся и всё ругает. Я у него спрашивал, бывало:
- Ты в Бога то веруешь?
А он отвечал:
- Я в человека верую. В разум, - и пальцем, значит, в висок тычет.
- Как же ты тогда, скотина, совесть имеешь ходить в скит, просить там ночлега и помощи?
- А я их что, заставляю помогать мне что ли? Они же всё равно это ради спасения души делают, а не потому, что я им приглянулся.
Я с ним спорить вначале пытался, а потом мне попалась газета, где из ночлежки одну волонтёршу спрашивают: мол, а почему вы помогаете бездомным, а она отвечает:
"Я не им помогаю. Я для Бога стараюсь." В общем-то ничего плохого, а как-то паскудно на душе. Перестал я тему эту с Бродским обсуждать, короче.
В общем, тот ещё персонаж. Но зато научил меня в метро прятаться от мороза. В первый раз, правда, когда полезли с ним, я попался, и он вместе со мной. Выгнали нас менты пинками, но он на меня не разозлился почему-то. Я его за это привёл к нам в бани. Это база нашего клана - бани заброшенные. Познакомил его с другими, но все только на нас рукой махали: мол, нам дела нет. Хотя обычно придирчиво к новичкам относятся.
Бродский же к нам в клан не рвался. Ел мало, да и часто уходил куда-то. Но тут дело забавное: как я боярышник или бормотуху достану, так он тут как тут. Я ему, правда, по дружбе никогда не отказываю. А он с утра, бывает, тоже чего принесёт для бодрости духа.
Бродский на улицу попал после тюряги. Странно ещё, что обратно туда не рвётся, как многие. Говорит: "Свобода дороже, да только что такое свобода, я не знаю". С его-то характером в тюрьме прожить легко. Но душа человека - потёмки. Бродяжничать же это, как и любое другое, оно в голове.
Про себя я вот точно сказать могу. Сил у меня нет ни на что кроме этого. Ни с собой покончить, ни с улицы уйти. Я-то на улицу попал из-за жены. Поехал из Пскова я как-то в командировку в Питер, а она мне звонит, говорит: "Я тебе изменила". Ну что тут делать, может я наивный, конечно, но по мне это сильно ударило, так я обратно домой и не поехал. Квартира всё равно на неё была записана. Первое время ещё посылал ей какие-то деньги и подарки дочери, а потом завертелось. Алкоголь, конечно, тоже.
Алкоголь - это и есть настоящий дьявол. Он в каждой душе живёт, как герпес в организме. А когда ослабнешь ты, когда защищаться нечем, вот тогда он и попробует тебя на зубок.
Бродский вот кстати так же из-за жены в тюрьму попал. Застал её с хахалем как-то. Обоих молотком и застукал. Я его давно уже знаю, а потому могу сказать, что каждый день он по этому поводу кается, да только кто же его теперь простит, если он в Бога не верит.
Вместе, однако, нам как-то легче. Иной раз даже и выпить не хочется. Вроде как притупляется ощущение улицы. Глядишь, может когда-нибудь выберемся со дна. Но пока живём сегодняшним днём. Эпикурейцы.
В общем-то я бы многое мог рассказать вам про нашу с Бродским жизнь. У нас ведь сплошная романтика и приключения. Летом вот чуть к цыганам в рабство не попали. Осенью я на улице айфон нашёл, продали его барыге за две тысячи. Потом неделю жили, как шейхи арабские. А вот недавно был ещё случай.
Шли мы с Бродским уже поздно ночью до ночлега. Мы с ним недавно на теплотрассе домик ещё с парочкой бродяг построили. Он мне в какой-то момент и говорит:
- Сил нет уже. Пошли в парадку.
Бывает такое, от мороза, да от алкоголя ноги идти отказываются.
- Ну хрен с тобой, - говорю, - А знаешь тут какую-нибудь, куда попасть то можно?
- Знаю. Только там один молокосос злющий живёт. Но уже поздно, он, поди, спит давно.
Я потом ещё подумал, что на самом деле всего часов шесть было-то, но уже и сам ногами еле перебирал, а потому согласился. Знал я уже о том парне. Ему лет семнадцать, но силы немерено. Не любит он к тому же нашего брата. Да и есть, конечно, за что. В основном-то все настолько опустившиеся, что где ни появятся - там одна грязь. Но мы, правда, с Бродским стараемся себя в узде держать. Даже вот матом ругаться перестали.
Пошли мы в парадную и залегли под батареей. Жизнь, значит, налаживается. Вдруг слышу скрип двери и входит этот оболтус. Я подскочил сразу, а иначе пинка бы быстро схлопотал.
Гляжу, он опешил сперва. Ну, я давай извиняться, да кланяться. Бродского растолкал и вещи начал скручивать. А парень стоит и смотрит на меня пристально. Что у него там в голове пробежало - не ясно. Может книгу прочитал какую-то на досуге, может сам замёрз.
- Ладно, - ворчит, - Лежи уж. Сейчас что-нибудь пожрать тебе принесу.
Мы с Бродским переглянулись и молча только плечами пожали. Парень ушёл к себе, а я вещи положил, но расстилать всё обратно пока не стал. Сорванец обратно быстро вернулся. Принёс трёхлитровую банку борща и пластиковую ложку. Одна почему-то, ну да хрен бы с ним. Я банку взял, а он давай мне что-то строго говорить. Но я его уже не слушал. Я столько еды уже месяца два не видал, даже на двоих. А парень всё пальцем перед носом мне трясёт и то ли отчитывает, то ли вразумляет. Ну да бог ему простит, думаю. В конце спрашивает:
- Всё понял?
Я головой замотал естественно. Да даже если бы он мне про бихевиоризм рассказывал, я бы за банку борща и там бы головой покивал, хотя точно знаю, ничего бы не понял. Опять же я тут больше с Шаламовым согласен, нежели с Солжениценым. Улица - она разлагает только. Делает это, причём, с первого дня.
Так что и в тот раз, на что я там отвечал "да", когда борщ в руках держал, я даже и не слышал. Парень как говорить закончил, сразу ушёл опять. А мы с Бродским давай уплетать за обе щеки. А как доели, то по сто грамм и спать. Тяжело уснуть, когда не выпивши, всё болит и бессонница мучает.
Сколько спали - не знаю. Вдруг слышу, хрясь банка об пол. Я сразу подскочил. Гляжу, Бродский стоит посреди коридора и скалиться. Спрашиваю у него:
- Что творишь-то, окаянный?
А он руками разводит:
- А что такого? Ну банку кокнул.
Я давай на него ворчать.
- Зачем беспорядок-то разводишь? Ушли бы тихо и ладно.
Развернулся я вещи собирать, а сам уже чувствую - неспроста он банку кокнул. Это только прелюдия была, чтобы я проснулся. Первый аккорд, так сказать. Тут ведь всё зависит от того как, а не что происходит. Иная разбитая банка может вообще не менее достойна внимания, чем симфония Бетховена. Вот и тут. Слышу, причмокнул и продолжает:
- А у меня, может, мятежный дух проснулся!?
Это значит ему разгон нужен. Я подыграть решил, тем более, что не понятно совсем пока:
- С чего бы это он проснулся?
- А так. Разве ты не слышал, что нам молокосос сказал. Говорит: "Нагадишь тут - найду и покараю", - и в глаза мне заглядывает.
Вот, думаю, гордый какой. Совсем поехал уже. Если уж такой дерзкий, то сразу бы человеку в лицо всё и сказал.
- Ну и зачем гадить-то? Парень-то хороший, вон борща вынес.
На осколки ещё тогда посмотрел, и даже обидно стало. Вот промолчал бы пацан или Бродский бы не услышал - и сплошная идиллия. А тут начинается. Главное, казалось бы, счастье-то копеечное. Да и не счастье вовсе, а так. Но вот всё вроде было чинно, и на тебе! А дружбан мой уже вовсю пальцем в небо трясёт. Демосфен, не иначе.
- Да это у него так, мимолетное. А из фразочки его сразу понятно, кем он себя мнит.
- Да ничего не понятно. Пошли лучше отсюда, - и примирительно ему на дверь в поклоне указываю. Мол, пожалуйте, месье. Но Бродский непреклонен.
- Э, не, брат. Погоди, надо бы ещё чего учудить.
- Да брось ты. Пойдём. На добро надо порядочностью отвечать.
Тут он глаза как выпучит и голос давай повышать:
- Да ты, никак, сдрейфил. Ссыкло ты. Боишься, что тебя, вольного бродягу, какой-то молокосос найдёт и побьёт.
Я ему уже тоже в ответ ору:
- А хоть бы и боюсь. Тебе то что? Пошли лучше.
Он рукой на меня махнул и стал отчего-то на месте топтаться.
- Да я сейчас сам его покараю. Запугать меня вздумал! Будь он хорошим человеком, он бы угрожать не стал. А теперь пускай на себя пинает.
- Так ты что подраться с ним решил?
- Нет. Я лучше придумал. Я один раз на выставке современного искусства был. Так вот я ему сейчас инсталляцию устрою.
Не успел я ему сказать, что ведь инсталляция - не перфоманс, сразу для всех жильцов парадной получится. Он, значит, штаны спустил. Ну и что обещал - то и сделал. А сверху ещё и ложку воткнул, как белый флаг.
Потом он начал вещи свои из под батареи сгребать. А я стою, значит, сам не свой. Обомлел даже. Мысль помню ещё тогда пробежала. На улице-то мороз зверский, а тут вроде как уже ничего не попишешь. Да и приспичило, выйти всё равно бы уже не успел. Ну я свои дела тоже рядом и справил.
Пока выходили из парадной, Бродский лбом о косяк вписался. У меня в тоже время сразу голова стала раскалываться. А всё потому, что поразил меня душевный разлад.
Вроде гадость сделал дружище мой. Вроде хуже не придумаешь на добро так отвечать. А с другой стороны - какое же это добро, если оно с кулаками? В общем, дух противоречия кругом смердит. Ведь если бы я с тем парнем так говорил как он со мной, он ведь ещё и не так оскорбился бы. Пускай, в общем, как о людях думает, так от них и получает.
Но всё же - как о нас по-другому думать, если такое получать? Все-то проблемы в этой жизни от недосказанности. Хорошо, что с Бродским мы всегда всё обсудить успеваем. Хотя бы и опосля.