Возможно, и следовало бы тебе сказать свое имя (фамилией я не обладаю, ибо лишен столь сомнительного удовольствия подписывать всевозможные бумаги), я ни сколько не пытаюсь создать атмосферу таинственности и волшебности, просто причиной тут оказывается такое древнее явление как "неразличение предмета и символа этого предмета" (боюсь, я все-таки забыл это слово), замеченное еще древними египтянами, и оглашение имени сродни обречению себя на отсутствие свободы не в широком общеупотребительном смысле, но как "сверхреальностное" понятие. Меня, правда, утешает мысль, что те глубины, что укрывают меня от человеческих личностей, не позволят существовать имени не только как моему символу, а и как слову вообще.
Общество порождает личность:
- Эй! Ты! Подошел сюда!
- Кто? Я?..
Эта связь настолько хрупка и бессмысленна, цепочка состоящая из "ты" и "я", что всем своим существом бросает вызов Богу, своей убогостью словно маленьким бледным кулаком грозит Ему. "Ты", "я" - и вот появляется новое существо, не менее удивительное, жизнелюбивое и смертоневидящее, но неимоверно слабое, один даже взгляд на которое грозит ему разрушением. При всем при этом оно живет уже около 5000 лет, лишь в единичных случаях не превозмогая силу хаоса, прорывающегося сквозь неспокойных людей, и рассыпаясь на миллионы лепестков, которых, к сожаленью, я не могу разглядеть. В большинстве же случаев этот колосс на глиняных ногах (простишь ли мне это убогое сравнение?), эта подводная лодка в степях Украины (а это?) прочно удерживается в себе самом, ибо существует только для самого себя, и на закономерный в данном случае вопрос: "Нужно ли разрушать это существо?", следует очень важный ответ: "Это не принесет никому пользы". Так как ни поиск покоя, ни счастья, ни любви, ни безмятежности, осуществленный через столь беспощадное убийство, не принесет результата, ведь любить, быть счастливым и пребывать в покое будет некому.
Правильнее было бы сказать "самоубийство" - нам не приходиться полагаться на ту внутреннюю силу, что открыта только единицам, кто шествует по пути, не замечая его, не осуществляя выбора, не страдая и не принимая решений. Нам спящим и видящим сон, где невероятно трудно шевельнуть рукой или произнести слово, надо совершить подвиг, что разбить столь хрупкую вещь, которой достаточно лишь прикосновения для разрушения, но то прикосновение дается невероятным трудом. Воистину сильны слабые!
Для написания этого письма, Алан, приходится все время переключаться с созерцания хрупкой личности - я не могу и не хочу использовать другое понятие, слово "хрупкий" идеально для описания личности - на глубины непознаваемого. В этом помогаешь мне ты.
Я представляю, как ты заходишь на кухню, пьешь воду и смотришь на меня своим острым взглядом, пролезая в мой разум и читая мои мысли, но я не могу злиться на тебя, потому что знаю, что ты читаешь свои же мысли, непрестанно пытаешься разделиться и снова слиться, ожидая появление чего-то нового, что зачем-то тебе надо. Мне приходится уходить, но ты делаешь это первым. Иногда меня разбирает страх, когда я не понимаю, кто есть кто сейчас на кухне, но этот страх только твой.
В переключениях внимания с личности на непознаваемое, с осознания личностью другого и "взгляда" другого на личность - учитывая даже тот факт, коробивший личность, что ей не удастся смоделировать "взгляд", но что она настойчиво и безуспешно пытается контролировать - рождается много всяких комбинаций осознаний, которые мне и подсчитать лень, но в которых, я верю, скрывается суть и смысл того, к чему ты идешь. И мое письмо к тебе поэтому есть непрерывное метание, но не движение, так как личность пытается обмануть себя нестройным пением, чужим голосом и несвойственными тебе ужимками.
А то, чему ты дал безоглядно имя, и что пытаешь выглядеть в вечных сумерках своей беспокойной личности, к сожалению, не сможет написать ни строчки, ни даже знака и рассказать тебе все, о чем я думаю и как существую.
Х