Ваше благородие (Наставник Его Величества)
Пролог
Эксгумацию могилы Его благородия мы проводили ночью. Прошёл год со дня смерти нашего товарища, а вдова всё не верила в то, что в гробу кто-то есть, вот мы и решили развеять её сомнения. Говорят, что после отпевания гроб открывать нельзя, но Его благородие со скепсисом относился ко всем церковным церемониям, хотя в церковь ходил регулярно.
Мы подсвечивали фонарями, а двое рабочих сноровисто орудовали своими лопатами, выкидывая землю на предварительно подстеленный брезент.
- Глянь-ко, Вань, - сказал один, - земля словно пух какой, совсем не слежалась, как будто вчера усопшего хоронили.
Второй рабочий работал молча и чего-то испуганно оглядывался.
- Ты чего, - спросил я Ивана, - покойников боишься? Так покойников бояться не надо, надо бояться живых.
В это время лопата скребнула по гробу и рабочий выскочил из могилы, спрятавшись за спину смотрителя. Это было как-то странно.
Второй рабочий обкопал гроб и подвёл под него верёвки. Вчетвером мы вытащили гроб и поставили его на земляную насыпь. Был второй час тёплой сентябрьской ночи, и вся нечистая силы давно уже повылезала из земли и внимательно наблюдала за нами из-за памятников и крестов.
Смотритель достал из кармана отвёртку и стал откручивать крышку гроба.
- Смотри-ка, Христофор, - сказал он мне, - гроб-то всего на два шурупа закручен. А я помню, что он был закручен на все шесть шурупов.
Я тоже это помнил и подтвердил, что лично видел, как гроб закручивали на все шурупы, которые были наполовину вкручены в крышку.
Открутив последний шуруп, мы подняли крышку и увидели там только полковничий мундир с оторванными пуговицами. Покойника не было.
- Закручиваем назад, - сказал я, - убираем всё, чтобы было чисто.
Обратная работа пошла быстрее. Марфа Никаноровна стояла молча, беззвучно шевеля губами, как будто проговаривала какую-то тираду, которую не могла здесь произнести.
Когда закопали гроб и восстановили холмик с крестом, все облегчённо закурили.
- А сейчас, дружок, - сказал я рабочему по имени Иван, - давай выкладывай всё, как вы раскапывали эту могилу в прошлом году.
Рабочий попытался вырваться из моей руки, но у него это не получилось с первого раза, не получится и со второго. Сивков-старший научил меня цепким захватам, чтобы объект наблюдения не смог вырваться и убежать. Старая филёрская школа.
- Ты чего молчишь? - грозно спросил смотритель. - Не знаешь, какие порядки у нас на кладбище? Говори, а не то это кладбище твоим родным домом окажется.
- Косой меня подбил могилу раскопать, - начал говорить Иван. - Мол, полковник-то не из простых людей, в самых верхах вращался и у него даже пуговицы из чистого золота, в зубах бриллиантовые пломбы вставлены. Сам видел, век воли не видать. Гроб мы откопали, вытаскивать не стали, только крышку сняли и наверх выкинули. Косой начал пуговицы рвать, а тут покойник встал, да как рыкнет на него, он замертво и упал. А я убежал от греха подальше. Потом, когда рассветало, пришёл, ни покойника, ни Косого нет. Я кое-как крышку закрыл и всё закопал. Где и кто из них сейчас, не знаю. Вот те истинный крест.
Мы с Марфой Никаноровной тихонько шли по аллее к автомобильной стоянке.
- Считается, что Олег Васильевич умер от старости в 1960 году в возрасте 78 лет. В сентябре. А настоящий Олег Васильевич в том же году и должен был родиться, - сказала Марфа Никаноровна. - Вы уж, Христофор Иванович, наведите справки, не рождался ли 6 сентября ли в Вятской губернии мальчик по имени Олег сын Васильев.
По моему запросу из Вятского жандармского управления пришёл ответ, что действительно в Просницком уезде 6 сентября родился мальчик, которого нарекли именем Олег сын Васильев.
Когда я сообщил это Марфе Никаноровне, то она перекрестилась и сказала:
- Я так и знала, что он не может умереть. Момент его смерти и был моментом его нового рождения.
Глава 1
Осознавать себя я начал в четыре года. Шестого сентября 1964 года, как раз в день моего рождения.
День рождения ребенка - это еще один повод выпить. Была бы выпивка, а повод всегда найдется.
- Ну что, за именинника, - провозгласил средний брат моего отца и поднял рюмку, к которой сразу потянулись еще четыре рюмки.
- А мне? - остановил я их детским, но достаточно резким голосом. Я уже знал, что я не какой-то там ребенок-сосунок, а человек с богатой биографией и заслугами, которые позволяли моему отцу, рабочему механического завода жить достаточно обеспеченно. Благодаря мне родственники моего отца были живыми и не были перемолоты молохом новой мировой войны.
- Чего тебе? - удивленно спросил мой отец.
- Как чего? - переспросил я. - Как и всем водки!
- Какой водки? - еще больше удивился отец.
- Обыкновенной, - сказал я, - белой.
- Так, - сказал отец, - ну-ка марш из-за стола. Для тебя вон в сторонке есть маленький столик и не дело тебе сидеть со взрослыми, слушать, что они говорят и видеть, что они пьют.
В моей прежней жизни отец был фронтовиком, прошедшим по фронтам с первого до последнего дня войны, и был очень резким в принятии решений и их реализации. На будущий год была бы двадцатилетняя годовщина победы в той войне, но не было никакой войны и многие граждане, имевшие работу и профессию, жили зажиточно и благообразно.
Я встал из-за стола и вышел в коридор комнаты, где мы жили. Я неоднократно видел нашу коммунальную квартиру, но в моей памяти постоянно вертелась коммуналка из двух комнат в восьмиквартирном двухэтажном доме с фонарями, построенном немецкими военнопленными после великой войны. Сейчас не было никакого коридорчика, а был длинный коридор, увешанный детскими ваннами и велосипедами всех типов и с дверями по обе стороны коридора.
Я вышел во двор, и он мне показался чужим вместо уютного дворика, огороженного металлическим забором, отделявшим палисадник от тротуара и обязательной водоотводной канавы, называемой кюветом.
На скамейке у входа не было никого. Кумушки, которые строем обсуждают каждого, кто мимо них проходит, разлетелись по квартирам кормить домочадцев обедом, обеденный дух сдунул всех до единого пенсионеров, некоторых даже застал врасплох, не дав спокойно почитать газету, которая так и осталась на лавочке помятой, но все равно целой.
Я взял газету и прочитал ее название, напечатанное большими черными буквами. �Вятский вестник�. Чуть пониже было написано, что газета является новостным отделом газеты �Вятские губернские ведомости�.
То, что я читаю газеты, меня немало озадачило. Я никогда не умел читать, и моя мама читала мне детские книжки и рассказывала сказки. Она пыталась меня научить чтению, купила букварь, но мне это было как-то не интересно, а здесь я сижу на лавочке и читаю кем-то оставленную газету.
На первой странице был размещен портрет Его императорского Величества Романова Николая Второго Александровича, почившего преждевременно в бозе сентября месяца пятого числа на девяносто шестом году жизни.
В этот же день российским парламентом был приведен к императорской присяге цесаревич Романов Алексей Николаевич, Алексей Второй (а мог бы быть и Третьим, если бы царь Петр Первый не казнил сына своего цесаревича Алексея), которому исполнилось шестьдесят лет и который заявил, что во время его правления в России не будет ни бедных, ни несчастных граждан.
- Господи, - машинально пролетело в моих мыслях, - упокой душу отца его и дай сыну его сил реализовать все задуманное, - и я машинально перекрестился.
- Стоять! - дал я приказ себе. Я прекрасно понимал, что ребенок в четыре года не в состоянии анализировать политическую ситуацию в стране и разбираться, кто был хорошим императором, а кто будет императором еще лучше. Потом, откуда я умею креститься? Крещеный ли я вообще? В той жизни я был крещеным, но меня крестили тайно, и я никогда не носил крестик. Я потрогал себя за шею и увидел нитяную веревочку, на которой поблескивал отсвечивающий серебром православный крестик. - Крестили в бессознательном состоянии, и никто не спрашивал, хочу я креститься или нет.
Перевернув газету на последнюю страницу, я стал читать рамочки объявлений. В толстых черных рамочках - сообщения о смерти, в тонких - сообщения о свадьбах или именинах.
Сентября пятого дня в Петербурге на девяносто пятом году жизни преждевременно почил постоянный духовник ЕИВ и воспитатель цесаревича Алексея иеромонах Распутин Григорий Ефимович. Вечная ему память!
Сентября пятого дня в Петербурге на восемьдесят восьмом году жизни преждевременно почил поручик в отставке Терентьев Христофор Иванович. Вечная ему память!
Сентября пятого дня в Петербурге на девяносто втором году жизни преждевременно почила профессор медицины, потомственная дворянка, вдова полковника и флигель-адъютанта свиты ЕИВ Туманова-Веселова Марфа Никаноровна. Светлая ей память!
Я сидел на лавочке и слезы большими каплями капали на пористую бумагу газеты, растекаясь по ней и исчезая. Я вырвал листок с объявлениями о дорогих мне людях и положил в карман матроски. Нужно будет запомнить указанные там адреса, а еще лучше записать, когда я научусь писать.
Я встал со скамейки и пошел вокруг двухэтажного барака, в котором мы жили. Барак был построен на крутом склоне холма. В верхней части он был одноэтажным, в средней части - двухэтажным, а в самой нижней его части был продовольственный магазин, где можно было купить продукты на все случаи жизни.
Недалеко от магазина меня остановил сосед по кличке Шмоня, года на два постарше, но за которым шла молва, что он бандит и по нему тюрьма плачет. Отца у него не было, вот он и шмонал малолеток, сделав это своим бизнесом и приработком.
Шмоня был сильнее меня и легко бы победил в схватке, поэтому я продолжал идти, как бы не слыша его слов. На нас интересом смотрели мужики, пившие пиво возле магазина. Шмоня подбежал ко мне, схватил за плечо и повернул к себе. Вот тут-то я ему и стукнул по челюсти изо всех сил так, что перестал чувствовать свой кулак. Шмоня упал на землю, а я напрыгнул на него, чтобы закрепить победу.
- Эй, пацан, врежь ему кирпичом по роже, - над нами стоял какой-то мужик с бутылкой пива и протягивал мне обломок красного обожженного кирпича.
Я встал и взял кирпич, взвешивая его в руке и глядя на того, кто мне его дал. Это был парень лет двадцати, не больше. Фуражка с цветочком, завитый в парикмахерской чубчик, пиджак нараспашку, вышиванка с воротником на пиджак и брюки, заправленные в хромовые сапоги. Мама называла таких красавцев шпаной. А у меня было стойкое ощущение, что этого парня я уже встречал и даже неоднократно, и что встречи эти были не особенно приятными для меня.
Я подкинул кирпич в руке один раз, кивнув Шмоне, подкинул в руке второй раз, пока Шмоня опускался на корточки позади красавчика, а потом подкинул в третий раз, увидев, что все мужики перестали пить пиво, ожидая развязки, быстро размахнулся и сымитировал бросок кирпича в красавчика. Он инстинктивно отступил назад и упал в пыль, споткнувшись о моего соперника.
Все мужики заржали, а мы со Шмоней бросились в сторону дома.
- Погоди, сука, - кричал красавчик, - я до тебя еще доберусь.
У входа в барак Шмоня подал мне руку и сказал:
- Здорово ты меня, я и не ожидал. А парню мы врезали как надо.
Глава 2
Вечером имениннику, то есть мне, делали родительское внушение.
- Отец, ты в курсе, что твой любимчик избил Шмоню и напал с куском кирпича на шпану у пивного закутка у нашего магазина? - доложила на семейном совете моя мама. - Если так пойдет, то у нас в семье появится своя шпана и завсегдатай тюрем и каторги. Сосед из шестой комнаты говорит, что он видел, как я смотрел его газету, а потом порвал ее на самом интересном месте, где сообщают об умерших, родившихся и женившихся. Хотел посмаковать после обеда, а самый лучший кусок в газете отхвачен нашим сорванцом. Наверное, в туалет захотел, вот и рванул кусок газеты на эти самые дела. Ты-то чего скажешь? - обратилась она ко мне.
Я стоял и мучительно думал о том, чего же мне сказать родителям. Сказать правду - не поверят, скажут, что умом тронулся. Про газету ничего говорить не буду, пусть чего хотят, то и думают. Про Шмоню тоже нечего напраслину возводить, мы с ним вроде бы как помирились и стали сообщниками в нападении на шпану. Это опасное дело, могут отомстить. Свалю все на шпану.
- Мы с Шмоней были около магазина, - начал я свой рассказ. - К нам подошел мужик с кирпичом в руке, дал мне кирпич в руку и сказал, чтобы я ударил им Шмоню. Все мужики это видели. Я замахнулся кирпичом на мужика, он отпрыгнул назад и тут ему Шмоня под ноги попался. Мужик упал, а мы убежали. Разве это хулиганство?
Родители смотрели на меня и верили, и не верили ни единственному моему слову. Это надо же, четырехлетка так здорово умеет врать. А по мне, так в создавшейся ситуации мне лучше поменьше говорить, чтобы не создать противоречий в том, что я скажу и что есть на самом деле. Сначала нужно узнать, что происходит вокруг, а потом уже действовать по ситуации. Главное, что мое осознание пришло ко мне внезапно. Примерно так же, как включают электрическое освещение в комнате. Или, другой пример, вам семьдесят лет, а на велосипеде вы катались в возрасте семи лет. И даже в семидесятилетнем возрасте вы садитесь на велосипед и сразу едете на нем, как будто ежедневно пользовались им.
Вы обратитесь сами к себе и вспомните, что вы помните в четыре года и как вы оценивали происходящее с вами. Большинство из вас покрутит пальцем у виска и будет прав. Дети мыслят фрагментарно, точно так же они и говорят отдельными фразами и короткими предложениями. Это аксиома овладения иностранными и родным языком. Я же мыслю масштабно, говорю и думаю сложными предложениями, сопоставляя то, что происходит вокруг, с той жизнью в детстве, которую я уже прожил раньше.
- Смотри у меня, - отец погрозил мне пальцем и вернулся к своей газовой горелке, которая была отечественного производства, но сделанная по иностранному образцу. Страна наша копировала все, но копировала так плохо, что лучше было купить иностранную горелку подороже, но пользоваться ею чуть ли не бесконечно, изредка прочищая сопло. В прошлой жизни у моего отца была немецкая трофейная газовая горелка, с которой он два года после окончания войны восстанавливал разрушенную Германию, а потом привез домой в СССР. Здесь войны не было, и трофейной горелки тоже не предвиделось, и никакого СССР никто не знал. Не без моего вмешательства страна моя избежала революции, кровопролитной гражданской войны, репрессий, мировой войны под номером два и строительства коммунизма.
Вечером мы собирались в нашей комнате и коротали время до сна. Телевидение уже было, но оно было доступно для зажиточного класса, а рабочий класс и мещанство пробавлялись радиоточками и чтением книг. Зато надо сказать, что качество книг было великолепным, а ассортимент книг удовлетворял любым вкусам.
Мы как раз читали всей семьей книгу французского писателя Жюля Верна �Таинственный остров�.
- А можно я сегодня почитаю книгу для всех? - спросил я.
Мой вопрос вызвал смех. Особенно весело смеялся мой брат, который учился в первом классе.
- Давай, почитай нам книгу, - смеялся он, - смотри только книгу не переверни вниз головой.
Он взял книгу из рук матери и подал мне. Родители сдержанно улыбались и ждали, чем кончится посрамление самого младшего в семье.
Я взял книгу, открыл на странице, заложенной бумажкой и начал читать:
- Итак, всех ожидала гибель!
Внизу был не материк, не остров, а ширь морская.
Нигде не было хотя бы клочка суши, полоски твердой земли, за которую мог бы зацепиться якорь аэростата.
Кругом только море, все еще с непостижимой яростью перекатывавшее волны. Куда ни кинешь взгляд - везде только беспредельный океан; несчастные аэронавты, хотя и смотрели с большой высоты и могли охватить взором пространство на сорок миль вокруг, не видели берега. Перед глазами у них простиралась только водная пустыня, безжалостно исхлестанная ураганом, изрытая волнами, они неслись, словно дикие кони с разметавшейся гривой; мелькавшие гребни свирепых валов казались сверху огромной белой сеткой. Не было в виду ни земли, ни единого судна!
В комнате воцарилась тишина. Особенно пораженным выглядел мой брат, который читал по слогам и то с трудом.
Моя мама подошла ко мне и села рядом.
- Читай дальше, - сказала она и стала сама смотреть в книгу.
Я продолжал чтение под контролем матери.
- Остановить, во что бы то ни стало, остановить падение аэростата, иначе его поглотит пучина! Люди, находившиеся в гондоле, употребляли все усилия, чтобы поскорее добиться этого. Но старания их оставались бесплодными - шар опускался все ниже, вместе с тем ветер нес его с чрезвычайной быстротой в направлении с северо-востока на юго-запад.
Путники оказались в ужасном положении. Сомнений не было - они утратили всякую власть над аэростатом. Все их попытки ни к чему не приводили. Оболочка воздушного шара съеживалась все больше. Газ выходил из нее, и не было никакой возможности удержать его. Спуск заметно ускорялся, к часу дня гондолу отделяло от поверхности океана расстояние только в шестьсот футов. А газа становилось все меньше. Он свободно улетучивался сквозь разрыв, появившийся в оболочке шара.
- Так, на сегодня хватит, - сказала мама и закрыла книгу. - А вы никому не говорите, что Олежка умеет читать, а то затаскают по всяким клиникам-поликлиникам и опыты на нем ставить будут. И ты язык держи за зубами, - сказала она мне.
- А ты научишь меня писать? - спросил я ее, хотя я уже пробовал писать и у меня все получалось, и почерк у меня был приличный.
Ночью отец и мать о чем-то долго шушукались в своем углу, а я заснул рядом с братом у стенки с рисованным ковром, на котором около пруда с белыми лебедями кучерявый принц на белом коне обнимает кудрявую во всю голову принцессу.
Я спал и мне виделось, что я пишу и читаю стихи на тему той картинки, что уже не первый год висит перед моими глазами.
К девушке с красивыми глазами
Мчится Принц на розовом коне,
И портрет его закатными лучами
Солнышко рисует на окне.
Может, он прискачет рано утром,
Или ждет какой-то добрый знак,
Или он веселым каламбуром
Созывает нищих и зевак.
Станет на минуту трубадуром,
Чтобы прочь прогнать печаль,
Не сверкнешь улыбки перламутром,
Он опять один ускачет вдаль.
Говорят, что если то, что приснилось во сне, не записать сразу после пробуждения, то человек это забывает навсегда и никогда не вспомнит. Истина правильная, но я встал утром и на старом листочке бумаги записал это стихотворение. Вероятно, моя память была слишком остра, чтобы забывать все, что было. Нет, не так. Моя память слишком сильна, чтобы вызывать картины того, что уже было. И я понимал, что так можно свихнуться, потому что у меня возникали картины из двух жизней, то есть из одного времени и из другого времени. В одном времени были две великие войны и кровавая революция, в другом была одна великая война, легонько задевшая нас крылом, но не было второй великой войны и кровавой революции.
Я старался жить жизнью маленького человечка, постоянно говоря себе:
- Пацан, не гони лошадей, твое время еще не пришло.
Я штудировал учебники своего брата и помогал ему с арифметикой, особенно с устным счетом и чтением. Два ребенка быстрее найдут общий язык и через месяц мой брат читал не менее легко, чем я, а познаниями в арифметике он удивлял учителя начальной школы, который учит первые четыре года.
Отец и мать решили не отдавать меня в детский садик, потому что я там буду белой вороной среди ползунков и развитых по своему возрасту детей. Маме пришлось стать домохозяйкой и заниматься нашим воспитанием. Она имела довольно хорошее образование для того времени, семь классов и изучала даже логику. Со мной она разучивала песни и стихи и это были совсем другие песни и стихи, которые она учила со мной в той жизни.
Одну из песен я напомнил матери и оказалось, что она абсолютно не знает ее и слышит в первый раз.
На нем погоны золотые
И яркий орден на груди.
Зачем, зачем я повстречала
Его на жизненном пути?
Чего-то я развоспоминался. Нужно фильтровать воспоминания из этого и того времени, потому что невозможно объяснить то, что еще не происходило.
Глава 3
Наступило лето 1965 года. В то лето я попал под машину и сломал ногу. В той, в прошлой жизни. И мне нужно быть острожное, чтобы снова не ломать ногу и не создавать проблем для себя и для своих родителей.
С улицы прибежал брат и крикнул:
- Пошли колеса гонять?
Ну, какой мальчишка останется равнодушным к этому кличу, пусть даже этот мальчишка уже умудрен жизненным опытом и будущее у него настолько неопределенно, что даже думать об этом не хочется.
Мы бежали по летнему залитому солнцем тротуару, и катили перед собой обода велосипедных колес без спиц, подталкивая их или палочкой, или крючком, сделанным из стальной проволоки.
Лязг тонкого металла обода об асфальт был громким, и он создавал ощущение нахождения в прозрачной кабине одноколесной машины, несущейся по тротуару при помощи волшебной силы, готовой поднять тебя ввысь и понести над землей, над твоим городом, над большой рекой и унести так далеко, куда не ступала нога ни одного путешественника.
В какой-то момент лязг колеса слился в одно тонкое гудение и внезапно жара, грохот и слепящее солнце сменились прохладой, тишиной и полной темнотой. Так всегда бывает, когда заходишь с улицы в затененные сени деревенского дома. В сенях глаза быстро привыкают, а темнота, в которую я попал, не исчезала. Вдалеке вспыхивали редкие огни, но они светили в глаза, не освещая того, что находилось вокруг. Я даже не видел себя. Где-то в стороне слышался шум машин, голоса людей, но никого поблизости не было.
Постепенно я начал различать свои руки, одежду, как в кино после начала сеанса. И все происходящее вокруг мною воспринималось как кино, потому что никто совершенно не обращал на меня внимания, даже проходящие машины не сигналили мне, чтобы я ненароком не попал под их колеса.
Я потряс головой и ощупал себя. Вроде бы сам цел, но голова очень тяжелая. В левой стороне груди в области сердца была резкая боль. Трудно поднять левую руку. Я сунул правую руку под гимнастерку и сразу понял, что это штифты двух орденов Красной Звезды впились в грудь при падении. Откуда я падал? Вдалеке что-то бухало, и звук ударной волной качал меня из стороны в сторону.
Я достал из кармана документы. Читаю. Капитан Репин Иван Алексеевич, должность - командир артиллерийской батареи войсковой части 29803. Так, это же моя батарея ведет бой и мой наблюдательный пункт должен быть где-то рядом. Я пошел в сторону вспышек и громких звуков.
В десяти шагах я увидел группу солдат, что-то собиравших у огромной воронки в земле. Увидев меня, они бросились ко мне с криками:
- Товарищ капитан, товарищ капитан, вы живы!
Какой-то усатый пожилой солдат, часто моргая глазами, сказал:
- Думал я, Иван Алексеевич, что от вас только один обрывок шинели остался.
Я совершенно не помнил, кто я и где нахожусь. По-медицински это называется амнезией. Память отшибло. Но я четко знаю все, что будет потом.
Мне доложили, что танковая атака немцев отбита. Подбито три танка, два бронетранспортера. Стрелковый батальон впереди прочно удерживает позиции. У нас потери пять человек. Управление батареи в полном составе. Погибли от прямого попадания авиабомбы на наблюдательный пункт. Я подписал донесение, и молча лег на разостланную на земле шинель.
Мое молчание с разговаривающими со мной людьми становилось неестественным. Я чувствовал, что могу говорить, но я не знаю, что мне говорить, и как обращаться к людям, которые меня окружают. Я прокашлялся и сказал:
- Вы извините, но я совершенно ничего не помню. По документам я знаю, как меня зовут, и кто я, но я совершенно не знаю, кто вы. Расскажите мне о себе и расскажите, где мы находимся и какой сейчас год.
Мне представились командиры взводов и командир взвода управления. Рассказали, что мы имеем задачу поддерживать второй батальон 105 стрелкового полка, готовящегося к штурму Сапун-горы недалеко от города Севастополя. Сейчас май 1944 года и я в течение полугода командую этой батареей. Командир первого взвода предложил мне отдохнуть, а завтра отправиться в медсанбат, чтобы врачи посмотрели, нет ли каких других последствий контузии.
Солдаты уже углубили воронку, из которой меня выкинуло взрывной волной, накрыли ее плащ-палатками и получилась неплохая землянка, которую на скорую руку можно выстроить на каменистой крымской земле, чтобы укрыться от непогоды.
Старшина батареи, Василий Андреевич, тот усатый, который подал мне обрывок шинели, и вестовой Арсентьев накрыли ужин. Потихоньку подошли командиры взводов, чтобы выпить за мое благополучное спасение.
Наркомовская водка благотворно подействовала на меня. Я уже не чувствовал скованности, помнил имена окружавших меня людей и постепенно возвращался в ту жизнь, из которой меня пыталась выжить немецкая авиабомба. Все вокруг было прекрасно. И темная крымская ночь, усеянная крупными жемчужинами звезд, и добродушные люди, сидевшие рядом со мной за столом из грубых досок, накрытых плащ-накидкой. Я мечтательно потянулся и сказал:
- Скоро, ребята, война закончится и жизнь будет все равно лучше, потому что не будет войны.
Разговор медленно крутился вокруг сроков окончания войны и того, как мы будем жить. Удобно устроившись на чужой шинели, я сказал:
- Война кончится скоро. Осталось всего десять месяцев. В мае 1945 года будем праздновать победу, а в июне состоится грандиозный парад на Красной площади. Парадом будет командовать Маршал Рокоссовский, а принимать парад будет Маршал Жуков. Жуков будет на белой лошади, а Рокоссовский на серой в яблоках.
Мне все стали дружно возражать, что парад будет принимать Великий Сталин, потому что это он отковал и подготовил Победу. Я не стал возражать. Пусть думают, что это фантазии. Потом вспомнят, кто был прав.
Затем речь пошла о том, как мы будем жить после войны. Под руководством Сталина и коммунистической партии мы быстро восстановим то, что разрушили фашисты и будем дальше строить социализм. И я снова не удержался, чтобы не сказать, что в 1953 году Сталин скоропостижно умрет, а пришедшие ему на смену руководители доведут страну до такой степени, что в 1991 году компартию вообще запретят.
Арестовали меня рано утром. Без шума. Война для меня закончилась. На самолете меня куда-то привезли. Держали в тюрьме, в одиночной камере. Так как охрана и следователи носили васильковые погоны, то это было Лефортово, ведомство МГБ. Допрашивал следователь в звании майора, который кричал, что я немецкий шпион и требовал сказать, где и когда меня завербовала немецкая разведка. Кто мне дал задание убить товарища Сталина. Кто вместе со мной направлен для совершения террактов в отношении руководителей Коммунистической партии и Советского правительства.
Я не мог дать им каких-то вразумительных ответов, потому что я вообще ничего не мог рассказать о себе, даже того, чтобы они смогли заполнить протоколы допроса.
Мне предложили работать на них, чтобы искупить свою вину перед товарищем Сталиным и советским народом. Мое ничегонезнанье ставило их в тупик. Приходившие для беседы со мной врачи в белых халатах и офицерских кителях под ними дали однозначный ответ: маниакальная шизофрения, комплекс Кассандры, политически и социально опасен.
Меня поместили в маленькую камеру в которой сидел сравнительно молодой человек, примерно моего возраста, с длинными русыми волосами и неподстриженной светлой бородкой.
- Я знаю, кто ты, - сказал мне мой новый сосед.
- И я знаю, кто ты, - ответил я ему.
И мы надолго замолчали. Иногда мне казалось, что я различаю мысли, которые его беспокоят. Если он даст бессмертие высшим руководителям государства, то ему создадут такие условия для жизни, в каких не живет ни один человек на земле, какой бы богатый он ни был. Но это не было для него внове. Ему когда-то давно уже предлагали стать владетелем всего мира, но он отказался, потому что для этого нужно было встать на сторону темных сил.
Я чувствовал, что начинаю сходить с ума, хотя до последнего мгновения считал себя нормальным человеком, потерявшим память от контузии и приобретшим способность предсказывать будущее. Неужели госбезопасность арестовала Сына Божьего? Или, прости меня Господи, Сына Сына Божьего, то есть внука Бога. Неужели Сын Божий снова Духом Святым снизошел на Землю и вдохновил женщину земную на рождение Сына или внука Бога? И оставил его на земле для принятия мук, чтобы очиститься и вознестись к Отцу своему чистым душой.
Сын Божий в тюрьме долго не сидел и распят был в возрасте тридцати трех лет. И этому человеку примерно столько же лет. Значит, нисшествие Сына Бога или Святого Духа на землю произошло в 1910 году. И для семени Божьего избрана была Россия, как государство многомученическое со светлым будущим. А со светлым ли будущим? Евреям до сих пор простить не могут, что якобы они, а не римляне распяли Иисуса Христа. Сейчас же получится, что русские распяли другого Сына Божьего. Хотя и не русские руководят государством, но пятно Богоубийства падет на русский народ. Боже, зачем ты несешь такие страдания и испытания моему многострадальному народу? Неужели не хватит ему тех лишений, которые он преодолевает постоянно на протяжении многих веков?
Вероятно, и мой сосед чувствовал то же, что и я, поэтому он сказал:
- Ты не тот человек, за которого тебя все принимают. Тебя избрал я, чтобы ты в третьем тысячелетии от рождества Отца моего рассказал людям о пришествии на землю сына Его, который разрешит все противоречия, раздирающие землю. Людям нельзя внушить истину. Как творение Божье они сами себя познают Истиной. Они придумывают новых Богов, чтобы посеять вражду на земле и уничтожить других людей, как бесполезную живность. Они развяжут всеобщую войну, будут скрываться за спинами их детей и женщин, не боясь применять страшное оружие, которое может уничтожить то, что создано Богом. Месть их оружие. Она ослепляет их в борьбе с Богом и его творением, выжигает мысли о том, что и другие люди такие же, как и они, и созданы одним Богом, а не разными.
Ты уйдешь первым. Не бойся, ты не умрешь. Все произойдет так, что ты ничего не почувствуешь. Когда ты будешь спускаться по лестнице под конвоем очень красивой женщины, она выстрелит тебе в затылок из Нагана, и на последней ступеньке ты тихо упадешь и погрузишься в темноту, в которой тебе будет тихо и спокойно. Ты встанешь и пойдешь вперед. Вдали ты увидишь огонь. Это свет жизни. Иди к нему и не бойся. Я приду к тебе. Ты меня узнаешь сразу. Я думаю, что ты и твои друзья будете ждать меня, а все те, кто живет рядом с вами, будут знать о моем приходе в Россию.
Темнота внезапно кончилась, и яркий сноп света осветил ватагу мальчишек, несущихся по тротуару с ободами от велосипедных колес без спиц, подталкиваемых палочками или крючками, сделанными из стальной проволоки.
Я оглянулся на мужчину, в которого влетел вместе со своим колесом. Он с улыбкой помахал мне рукой и пошел дальше. Рядом со мной прошел трехтонный грузовик московского автозавода АЗ-5, и он как две капли был похож на тот, от которого я пострадал в прежней жизни.
Глава 4
Похоже, что я избежал встречи с роковым грузовиком, который в прошлой жизни чуть ли не на полгода уложил меня в больницу. Для меня это было словно вчера.
Лечили меня в маленькой поселковой больничке на крутом берегу реки. Часто мама моя со мной сидела и что-нибудь рассказывала. Однажды в больнице ей попался в руки отрывной календарь за тысяча девятьсот пятьдесят пятый год, и она читала его мне, как говорится, �от корки до корки�. Где-то в третьем заходе я начал ее останавливать и просил читать дальше, так как это уже помню. А ну-ка, расскажи. Пожалуйста. Изумленная мама поделилась этим с лечащим врачом Ларисой Петровной. Та пришла проверить. Открывает наугад календарь и спрашивает: �Кто это?�. Пятилетний мальчик отвечает: �Никита Сергеевич Хрущев, Председатель Совета Министров СССР, Первый Секретарь Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза�. �А это кто?� �Долорес Ибаррури, председатель Коммунистической партии Испании�. Еще и еще. Безошибочно. С детства в память накрепко врезались фамилии Ворошилов, Буденный, Булганин, Шверник, Поспелов, Маленков, Каганович, примкнувший к кому-то Шепилов и другие. Специально приезжал профессор из области посмотреть пятилетнего уникума, который �знает в лицо� всех руководителей партии, правительства и выдающихся людей тысяча девятьсот пятьдесят пятого года.
Пролежав два месяца в гипсе, я разучился прямо стоять. Поднимут меня с кровати, поставят под углом к стенке, и я пошел. Вестибулярный аппарат восстановился быстро, и я снова стал прямоходящим (homo erectus). Отец сделал мне маленькую спецстальную полированную тросточку и я, �как денди лондонский�, стал ходить в гости в соседние палаты. Оказалось, что я единственный пацан во всей больнице.
Молодой штукатур, упавшая с лесов и лежавшая в соседней палате, научила пятилетнего мальчишку частушке:
Вилки-носилки,
Топор-молоток,
Попросил я у милки,
Сказала - короток.
И сейчас я был примерно в таком же возрасте и напряженно думал о том, что был полковником, флигель-адъютантом свиты Его императорского величества и я не могу прийти и сказать всем:
- Я это Я!
Кто мне поверит? Никто. Кто меня допустит туда, откуда это можно сказать всем? Никто. Кто я? Никто.
Мне было намного легче, когда я очнулся с разбитой головой зимой 1907 года в губернском городе Энске. Я уже был кто-то. Причем, �Кто-то� с прописной буквы.
Я достаточно обеспечен. У меня приличный счет в банке. Вернее, общий семейный счет с покойной супругой моей Марфой Никаноровной. Там нет никаких электронных подписей, а только сканы обеих наших рук как распорядителей средств на счету. Но я же не могу в четыре года прийти в банк и отдать соответствующие распоряжения. Кто его знает, совпадут ли мои отпечатки ладоней из того времени с сегодняшними. И самое главное. Не нужно делать сенсации из моего появления здесь. Придется заново постигать науки, это не лишнее и бесцельно прожигать свою жизнь до совершеннолетия.
Хотя, почему это прожигать? Нужно использовать время для того, чтобы лучше подготовиться к новой жизни, которая ждет меня с восемнадцати лет.
В шесть лет я был отдан в начальную школу, как сын рабочего. Что меня ждало? Четыре года обучения в начальной школе, десять лет возраста, четыре года обучения в ремесленном училище, четырнадцать лет, два года учеником на заводе, шестнадцать лет, сдача зачетов на разряд по специальности. В двадцать лет призыв в армию, а потом снова туда, откуда призывался. Заколдованный круг. В таком круге ни один полуграмотный фельдфебель не изобретет всемирно известный автомат. Даже если произойдет пролетарская революция, то полуграмотный фельдфебель так и останется полуграмотным фельдфебелем, которому поручат командовать сотней выдающихся инженеров, которые создадут всемирно известный автомат и которому дадут имя полуграмотного фельдфебеля с пролетарским происхождением.
В начальной школе я учился на отлично, посещая кружки джиу-джитсу и русского боевого самбо (самооборона без оружия). От секции бокса меня отговорил наш классный наставник губернский секретарь Викентьев Анастас Иванович с подпольной кличкой �Настасья Ивановна�. Губернский секретарь носил синие петлицы с одним просветом, процветом, как говорили в обиходе, и двумя маленькими звездочками вдоль просвета.
- Учтите, молодой человек, - сказал он мне, - главное - беречь голову. Голова - основа всего. От сотрясения мозга можно стать гением, а можно стать дебилом. Второе получается чаще, а у вас очень хорошие задатки для того, чтобы стать всесторонне образованным человеком.
- Ваше благородие, - ответствовал я, - посмотрите на дятла. Всю жизнь долбит головой деревья и ничего себе - живет и это дело прекращать не собирается.
- Так у дятла мозгов хватает только на то, чтобы долбить дерево и вытаскивать оттуда червячков, и он так и будет долбить до самой смерти, - сказал мой наставник, - а вы предназначены для того, чтобы изменить весь мир. А ну-ка, сообщите мне закон Пифагора.
- Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, - бодро отвечал я.
- Хорошо! А первый закон господина Исаака Ньютона?
- Тело будет находиться в состоянии покоя или равномерного движения до тех пор, пока на него не воздействуют другие силы.
- Похвально, молодой человек, - сказал Анастас Иванович, - а не хотите ли вы еще заняться благородными видами спорта?
- Это какими видами? - не понял я.
- Стрельба, фехтование, парфорсная охота.
- Но это же дорого, - запротестовал я. - Для рабочей семьи это абсолютно неподъемно.
- Знаете ли, молодой человек, - сказал Анастас Иванович, - у вельмож входит в моду патронирование талантливых молодых людей. Они даже соревнуются между собой, кто из их питомцев достигнет больших результатов благодаря своим способностям, а не только протежированию.
- Ваше благородие, - сказал я, - если эти вельможные люди являются любителями мальчиков, то при первой же попытке приставания ко мне я применю все возможные для меня средства, чтобы защитить свою честь и достоинство. И вы будете причастны к этому, если что.
- Я так и знал, что вы не простой молодой человек, но мы еще поговорим об этом, - сказал классный наставник и ушел.
В свое время, еще в первой моей жизни, знавал я случаи патронирования молодых людей. У одного генерала водитель был хороший. Роста гвардейского, машину знал неплохо, водил уверенно, не курил, в машине хорошо всегда пахло, он ваточки с одеколоном к вентилятору подкладывал. Начальнику дверь откроет и закроет. На холодный период и валеночки в машине имелись, и чай в термосе не переводился. Если что, то и семье поможет, продукты привезет, жену по магазинам повозит. Деликатный парень был. Ну, генерал, естественно, своими правами его до старшины повысил. Потом на курсы младших лейтенантов на полгода, потом на год в военное училище для сдачи экзаменов экстерном. За полтора года лейтенант со средним военным образованием как у выпускника нормального военного училища. И пошел он скакать по лестнице: командир взвода, командир роты, заместитель командира батальона, военная академия, майор, командир батальона, подполковник, командир полка, Афганистан, а потом по команде разобраться с военнопленными расстрелял большую группу захваченных душманов. Тут уж ничем не отмоешь, огласка большая была, да и партия коммунистическая знаковые события всегда на пользу себе обращала. Вот и сказочке конец, а как все хорошо начиналось.
Другой случай патронирования вообще анекдотический был. Нашелся один лейтенант, который знал бесчисленное количество анекдотов. На любую тему. У него было три общих тетради по девяносто шесть листов, все анекдотами исписанные. Как где перекур какой, так лейтенант и веселит честную компанию. Мужики животы надрывали, и все к теме и к случаю. Слава о лейтенанте пошла вперед семимильными шагами. Тут он уже не комбатов веселил, а командиров полков и дивизионное начальство. Без этого лейтенанта и без его анекдотического сопровождения не проходило ни одной серьезной пьянки или высокопоставленного теломытия в бане. И что вы думаете? Дослужился до полковника со всеми положенными орденами, уважением и почетом.
У каждого человека свой талант должен быть. Был один солдатик, который изумительно точил карандаши. Точил так, что любой штабист или художник желал работать только заточенными им карандашами. Те, у кого почерк красивый, не так сильно по службе продвигались, как продвинулся этот. Точно так же за полтора года службы стал лейтенантом. В академиях не учился, но академические курсы закончил и все время был при высокопоставленных особах. Даже генсеки на партийных съездах его карандашами каракули рисовали. Дослужился до полковника со всеми почетами и уважением.
Так что, таланты еще никому не мешали. Мне тоже нужно выбрать, какой социальный лифт мне будет по силам, чтобы выбраться из пролетарской среды и послужить своей отчизне так, чтобы это было заметно. Судя по всему, без военной службы не обойтись. Это мне на роду написано.
Школа, спорт, домашняя работа делали меня крепким не по возрасту мальчиком. Мой брат тоже старался не отставать от меня, да и родители не имели ничего против, а мама вообще поддерживала меня во всех начинаниях.
- Помнишь, ты мне напевал про кого-то в золотых погонах, - напомнила она мне, - так вот, мне кажется, что это ты скоро будешь в золотых погонах и все будут обращаться к тебе Ваше благородие. Только не загордись и не сворачивай с прямого пути.
Курс начального училища для меня был очень прост. Я давал консультации соученикам, прекрасно отвечал на занятиях и в свободное время занимался греческим языком. В прошлый раз я сдавал экзамены по полному курсу гимназии, но без греческого языка. Сейчас мне уже не удастся отвертеться от этого древнего языка.
Помните у Чехова Антона Палыча?
- О, как звучен, как прекрасен греческий язык! - говорил он со сладким выражением; и, как бы в доказательство своих слов, прищурив глаз и подняв палец, произносил: - Антропос!
Алфавит наполовину русский.
Но это ничего не говорит о языке. Язык ломовой.
Авго - яйцо
Дека - десять
Мама - мама
Энтаксей - хорошо
Миа порта - дверь
Грасиди - трава (зелень: укроп, петрушка и т.д.)
Дачтилиди - кольцо (обручальное)
Форема - платье
Гала - молоко
Имера - день
Нужно долбить каждый день. Каждый день. Гомера все равно в подлиннике не читать, но знать язык нужно так, чтобы не заблудиться и не остаться голодным в Греции.
Глава 5
На подготовку к занятиям у меня уходило полчаса, не больше. С чистописанием я справлялся одномоментно. Как раз была в разгаре кампания по очищению русского языка от греческого мусора, всяких там ятей с тятями и тит с фитами. Не одна Россия совершенствовала свой язык, но и китайцы начали вводить упрощенное письмо �путунхуа�, чтобы большее количество людей могло прикоснуться к знаниям, собранным за пять тысяч лет. С математикой никаких проблем. Устный счет, как семечки на базаре. Греческий изучали только в гимназии, но я учил его по совету Настасьи Ивановны и при его помощи.
Через год я прошел испытание по курсу начального училища и был переведен в реальное училище, которое было как бы гимназией для людей попроще. В реальном училище мне пришлось пройти более серьезное испытание, чем ответы на вопросы по предметам.
В то время, да и не только в то, а во все времена во всех учебных заведениях, как-то: училища, гимназии, кадетские корпуса, не исключая суворовские и нахимовские училища, частью и в военных училищах, и повсеместно в армии процветала махровая дедовщина, негласно поддерживаемая командирами и начальниками как способ естественного отбора лучших кадров. Они сами проходили через все это и им было западло освободить от унижений молодежь, чувствуя от издевательств над ними тайное чувство мести за себя.
И вот в первый день занятий в реальном училище на большой перемене меня поманили во двор, где собрались старшеклассники, чтобы провести надо мной обряд инициации, то есть избиения и принятия в число учеников определенной категории, в зависимости от результатов драки. Это как бы крещение, когда тебя окунают в купель, но бить после крещения начинают не сразу.
Старшеклассники по размеру были крупнее меня и оголтелых было человек пять, с которыми мне не справиться, каким бы сильным я не был.
- Ну, что же, - подумал я, - так и умрем мы под Москвой, как наши деды умирали и клятву верности сдержали в тот рукопашный бой. Применяем первый прием самбо. Бег на сто метров.
Я развернулся и побежал в дальний угол двора под улюлюканье собравшихся и топот ног за мной. Первого приблизившегося ко мне верзилу я сбил с ног подножкой и со всего маха ударил в лицо ботинком. Не оглядываясь, я побежал дальше. Второго догонявшего меня я встретил ударом ботинка в пах и, когда он согнулся, ударил еще раз ботинком по лицу.
Трое преследователей остановились в нерешительности. Они никак не могли понять, как этот коротышка расправился с двумя их подельниками и что им делать дальше. Не давая им времени на раздумье, я бросился на них, и они побежали от меня. Тут нужен второй закон самбо. Бег на шестьдесят метров.
Я догнал одного нападавшего и сбил с ног все той же подножкой. Он упал, хорошо приложившись физиономией к земле. Точно так же досталось и второму с небольшой добавкой ботинка по руке. Третий мог убежать в здание училища, но его не пустила собравшаяся толпа, жаждавшая отмщения за собственное унижение. Точно так же в феврале 1917 года в моей первой жизни народные толпы расправлялись с городовыми и жандармами, унижавшими их на каждом шагу.
Последний из пятерки затравленно пытался скрыться в толпе учеников и оглядывался на меня, потом бросился на колени и завыл:
- Я тут ни при чем, это они заставляли меня...
Эти слова подхлестнули учеников, и они сами стали бить обосравшегося подлеца, да так, что мне самому пришлось вмешаться, чтобы все не закончилось обыкновенным самосудом с человеческими жертвами.
На следующий день в училище пришла полиция, чтобы разбираться с вопиющим избиением детей порядочных граждан отпетыми уголовниками. На училищной линейке меня поставили перед пятью лбами, которые раза в полтора выше меня и намного крепче физически. Я в училище находился второй день, а они уже несколько лет учились в нем. И тут случилось то, что называется солидарностью. Все училище без команды начало скандировать:
- Долой бандитов! Долой бандитов! Долой бандитов! Свободу Олегу Туманову!
|