Нет, никаких громов и молний не было совершенно. Этого Поликарпу бы и не выдержать - сердце у него было слабое, да и возраст уже не тот.
Поликарп Сергеич выносил мусор. Жил он в пятиэтажном доме, вот и приходилось вылазить с ведром на улицу. Но почти возле самого мусорного контейнера прихватило у Поликарпа спину - так он и встал, согнумшись, ожидаючи, пока отпустит. Встал - и загляделся на шиповниковый куст, который, значит, у контейнера рос. Дело было на закате, и в свете догорающего светила казалось, что куст прямо-таки полыхает огнем. Хотя никакого огня там на самом деле, конечно, не было и быть не могло.
И тут из куста раздался голос. В первую-то минуту Поликарп решил, что балует кто-то, насмешничает - но потом сразу понял, что взаправду. Уж такой это голос был - убедительный.
- Эх, Поликарп-Поликарп, - говорил голос. - Что ж ты творишь на старости лет? Огорчаешь ты меня, честное слово. Ну вот что вы, к примеру, с Фролом Петровичем собачитесь, словно дети малые? Чем вы друг другу так не угодили?
- Так ведь ирод он, Господи, как есть ирод! - не растерявшись, без запинки ответил Поликарп.
- А тебе что за дело, скажи на милость? Нешто ты в этом мире поставлен за Фролом надзирать? Ты, голубчик, за собой лучше гляди. Ну сколько ж вас учить-то, а? Я ж ясно все объяснял, да и не один раз. Вот давече тоже, с женщиной той. Она, понятно, напрасно от мужа гуляла, хоть и обращался он с ней хуже некуда. Но эти-то, эти - ишь, выдумали чего. Камнями сразу! А сами-то разве без греха?
- Это-то я читал, Господи, - охотно закивал Поликрап.
- Читал, а толку? А вот с мытарем и фарисеем - такая же история. И ведь всем был хорош фарисей, а пришел ко мне - и первым делом давай мытаря грязью поливать, будто не учили его. Нет уж, голубчик, сказал я ему, ступай, подумай еще - авось в следующий раз лучше получится. Я ведь, думаешь, что? Я ж давно привык, что все вы грешите - так ли, иначе ли. Я уж даже и не прошу не грешить вовсе - знаю, что бестолку. Но никак, понимаешь, не могу привыкнуть, что вы друг друга так поедом едите. И объясняю, объясняю - не выискивайте вы у ближнего в глазах никаких бревен, не считайте чужих грехов - вам от этого ни на грош пользы, а одни неприятности. Я никак не пойму, как это вы так хорошо помните, что соседу нельзя прелюбодействовать, а что тебе самому сказано "не суди" и "любите друг друга" - в одно ухо влетает, а из другого вылетает. Можешь ты мне объяснить?
- Вот и вы с Фролом, ну чисто петухи. Ты мне на него жалуешься, он - на тебя. Одно расстройство. Да поймите вы, дурни старые, что я обоих вас люблю - одинаково. Вы ж два сапога пара! А костите друг друга на чем свет стоит, и не стыдно?
- Стыдно, Господи, - покаянно вздохнул Поликарп.
- А раз стыдно, Карпуша, то давай уж с тобой договоримся. Не дозволяй ты себе в осуждение пускаться. Как заметишь за собой, что Фроловы косточки перебираешь - останавливайся, а? О хорошем подумай, чайку завари, или крестись, что ли, если помогает. И вспоминай, что я говорил - мне не так слабости ваши противны, как вот эта грызня бесконечная. Ну, благослови тебя я, Карпуша. Прощай, мой хороший.
Тут солнце зашло за соседнюю девятиэтажку, на куст набежала тень и голос умолк.
Поликарп, кряхтя, донес ведро до места, опрокинул мусор через край контейнера и поковылял восвояси. Дух его был тих и смирен, а сам Поликарп - преисполнен благоговения.
"Ни в жисть больше Фрола не осужу, - думал он. - Шутка ли, сам Господь явился и по-дружески так со мной рассуждал, не побрезговал. Нет, теперь уж я знаю, как надо. Буду о своих грехах поминать, а о Фроловых - ни словечка, будто и нету их. И то правда - нешто Господь сам про них не знает? Не слепой же Он.
Видно, до печенок мы Его достали своими антипатиями. А любит, говорит, обоих одинаково, поди ж ты. Интересно, а Фролу он тоже явился или только мне? Не, навряд ли Фролу. Он и Евангелия-то не читал отродясь, где уж ему понять, о чем Господь рассуждал. Фрол и в храм-то хорошо если раз в год захаживает - так только, для виду. А туда же. Ишь, значит, жаловался тоже Ему на меня. Сущий ирод, одно слово.
Впрочем, что это я? Никак опять осуждаю, а ведь зарекся же. А вот интересно, я-то теперь его ни в жисть не осужу, а он? Так и будет на меня в одностороннем порядке кляузничать? Он ведь, нехристь, чуть ни с тетрадочкой за мной ходит, высматривает и записывает, что я не так сделал, а что не так сказал. Так вот по тетрадочке, небось, Господу и жалуется - то-то у Него терпения божественного уже не хватает. Эх, Фрол, бессовестный ты человек..."
Поликарп тяжело вздохнул и поднял глаза к небу:
- Нет, Господи, неладно Ты придумал. Никак невозможно. Вот если б Ты меня попросил Евстафия Иваныча полюбить и не осуждать, тогда другое дело, это мы запросто. Я его, Евстафия Иваныча, почитай что и раньше не осуждал никогда, хоть он и сволочь порядочная.