Раньше часто я приезжала из мегаполиса в эту тридцатитысячную деревню. Нет, кажется, там было жителей тысяч пятьдесят.
Сам город растянулся на несколько одноэтажных километров, но вся городская и цивилизованная жизнь сконцентрировалась на паре улиц, отчего Липки казались маленьким, уютным городком.
Там дождь был солнечным, а солнце напоминало пышущий домашний хлеб, и чудно цвели и пахли какие-то замечательные растения - то ли яблони, то ли черемуха. И настроение, соответственно, назревало какое-то поэтическое, словно... словно...
И не выговоришь, и не скажешь.
Там замечательно читались Куприн, Лесков и Бунин, и, может, поэтому каждая неделя в Липках казалась чем-то бесконечным, вырванным из контекста бытия, текущим мимо глобальных исторических путей, мимо, мимо - куда-то в степь...
Однако история, о которой я расскажу, вовсе не об уюте маленького городка. Зато напрямую она связана с черёмухой, которая заполонила все улочки Липок.
Черемуха в Липках цветёт по-особенному.
Отец Георгий подвязывал черемуху в саду и говорил, как за ней ухаживать. Я грызла прошлогоднее яблоко из батюшкиного подвала и даже не делала вид, что способы подвязки, прививки и подрезки меня хоть капельку да волнуют. Просто хорошо было стоять в саду, и слушать неторопливую речь никуда не спешащего человека.
Отец Георгий почти всегда говорил чуть насмешливо, глубоко пряча в бороду улыбку.
Не относясь к истово верующим людям, что называется, "воцерквленным" - я никогда не обращалась к нему, как к священнику. Как с соседу, как к журналист к потенциальному объекту материала, а отец Георгий не ломал дистанцию, может быть, понимая, что мне пока уютней держаться на расстоянии: так, стесняясь, заглядывает в класс, где учится старший брат, дошколёнок. Так ребенок отбивается от поцелуев, стесняясь своих чувств, не желая показать ласку и уязвимость...
Храмами, красивыми и высотными, я восхищалась скорее как произведениями архитектуры.
Но церковь в Липках вызывала особое чувство домашности.
Разных встречала я священников. Священников - бывших военных, священников - бывших радиотехников, священников, читающих "Химию и жизнь", и священников, гоняющих футбольный мяч с детворой на пустыре. Вот только богатых священников не встречала. У единственного батюшки с настоящим джипом "Чероки" вечно не хватало бензина: даритель презентовал машину, а чем заправлять - не подумал. Продать же подарок батюшка не решался - некрасиво...
Впрочем, наверное, есть святые отцы богатые, раз говорят. К счастью, мне такие не попадались. Ведь в церковь я попадала чаще всего в деревне или городке, куда заезжала сделать репортаж или навестить кого-нибудь из многочисленной деревенской родни. В селах попов-богачей я не видала... А уж матушки всегда напоминали мне жён пограничников - таких же верных, преданных, бросивших ради мужа прошлую жизнь и уехавших от привычного городского шума чёрт знает куда - в глушь, в глухомань...
Я не спорю, в жизни есть всякое, мне ли, как журналисту, этого не знать... Среди овец обязательно попадётся козлище, но в Липках я, как пчела, видела только мёд... Наверное, как и в любой другой общности, национальной или профессиональной, есть свои "попы и жиды". Но я спорить и не собираюсь; в конце концов, я же не о всех; я об отце Георгии.
Отец Георгий для меня остался олицетворением всего тихого, светлого и глубоко интеллигентного в том редком смысле этого слова, когда имеется в виду не стремление говорить ни о чём на кухне или трибуне, но в смысле образованности и высоких духовных качеств.
Тихое спокойствие разливалось над садом. Совершенно не похожее на сумасшедший ритм больших городов, где скука зовёт в ночные клубы и там разрастается в размерах. Здесь скука равнялась бесконечности. Бесконечности спокойствия и умиротворённости, тишины и черёмухового цвета...
Как духовное чадо со священником мы с ним никогда не говорили; разговор всегда шёл вполне светский, соседский.
У него ещё был душистый липовый мед, хотя в Липках лип было - раз-два, и обчёлся.
... Ритм мегаполиса захватывал, не давая вырваться; ритм не столичный, но тоже нервный, дерганный, ломающийся и больной.
- Тут письмо пришло; от священника, который радиокружок в школе открыл - репортаж помнишь? Хороший такой мужик, вменяемый... И не скажешь, что поп.
Вменяемый отец Георгий писал: "... проклятие на извергов и вандалов, уничтожавших церкви, пало, наконец, на их предводителя. Корчась в аду, ныне видит он из преисподней, как памятники ему низвергаются, подобно стенам рушащейся Ниневии... И вот в тот момент, когда бог обратил внимание на святую грешную Россию, "старая гвардия" устраивает шабаши и митинги вокруг своего идола..." И внизу: "Отец Георгий, настоятель липковой церкви".
Речь шла о переносе памятника Ленину - проблеме, которая тогда будоражила наш город похлеще вечных проблем с ЖКХ.
- Круто загнул, - только и сказал замред.
Таких писем нам приходили десятки: коммунисты брызгали слюной, требуя вернуть памятник на место, их оппоненты истекали желчью, припоминая грехи сталинизма вплоть до зачатия прадеда Джугашвили... обычная история, обычная городская дискуссия ни о чём, поскольку решение мэрии было окончательным, а вот воплям сторон конца-краю не предвиделось.
Вот и батюшка решил вставить слово по этому животрепещущему вопросу.
Что-то меня зацепило в этих, с какой-то стороны, правильных строках; священник церкви, пострадавшей от партийных вандалов, выступает против позиции коммунистов, что тут странного - но все-таки чувство некой несообразности никак не хотело оставлять и жужжало над ухом назойливым комаром.
- Гриш, - сказала я замредактору, - давай не будем ставить это письмо в номер. Только эти наши борцующие стороны поутихли... Зачем разжигать?..
Через некоторое время пришло второе письмо.
"... жидо-масонский заговор строителей синагоги наконец-то привёл к закономерному результату: евреям и коммунистам выделили участок под строительство богомерзкого капища. Негодование вызывает это решение властей. Побойтесь бога, христиане! Встаньте вокруг стройплощадки, ляжьте костьми, как предки наши на поле Куликовом, и пусть экскаваторы прольют кровь праведников..." И подпись: "Отец Георгий...". Мда.
В редакции посмеялись:
- Опять твой батюшка воду мутит...
- Ай, - отмахнулась я, - у каждого свои тараканы... Ты лучше скажи, в заметке о посещении патриархом, президентом и губернатором нашего храма... какие слова с какой буквы пишутся? Только не говори, что все с прописной! Одни предлоги со строчной останутся... И давай решим, как писать слово "бог" в предложении "многие горожане обратились к богу". Теоретически, мы же подразумеваем конкретного Бога, так?
- Вот ща у священника твого и спросим... С маленькой, - сверился с листком замред.
- Врёшь.
- Сама посмотри... хотя тут, наверное, случай упоминания всуе. Короче, иди к корректору.
- Ага, - глубокомысленно сказала я. - Ну тогда давай, голубчика, сюда. Я ему позвоню, скажу, что разделяю его мнение по синагоге, но уж больно бурно оно высказано...
Когда я вновь собралась в Липки, в архиве лежало уже четыре или пять посланий "отца Георгия". Автор протестовал против всего и вся, требовал ввести в школах Закон Божий по дореволюционным программам, поносил пирсинг, наркотики, "Кока-Колу" и почему-то безалкогольное пиво. "Эка сбрендил батюшка, - посмеивались мы, получая очередной пасквиль. - А когда мы писали о кружке радиотехники, что при местной школе открыл - таким прогрессивным был! Видать, достали, ироды..." (Мы даже не знали, как были правы последней фразой). Незло посмеивались, по-свойски: я как-то даже позвонить собиралась, спросить батюшку, что это его так обеспокоили судьбы вселенной, да только пару раз телефон церкви в Липках отвечал гудками, а сотовые тогда ещё не получили такого широкого распространения. Ну а съездить всё было недосуг: работа прижимала, в выходные мечталось отоспаться, а не тащиться на утреннюю электричку, репортажей поблизости от Липок тоже не намечалось, а свою машину водить я в то время еще не научилась.
Приехав в Липки на неделю очередного отпуска, я минут пять постояла, жмурясь, на перроне, провожая взглядом электричку и окунаясь в местный жизненный ритм, точнее - в отсутствие этого ритма, в отсутствие бега и спешки. Лаяли собаки. Улочки с ровными рядами домов уходили далеко в степь. Отца Георгия ни дома, ни в церкви не было: поехал крестить младенца в одну из соседних деревень. Старушка-свечница неодобрительно покосилась на мои джинсы: в её время наверняка такого не носили.
Не ссорясь, я флегматично выслушала сетования на падения нравов вообще и моих в частности, и вышла с ничуть неиспорченным настроением: мнения старушек такого рода мне были, признаться, всегда по барабану. Зашла к тётке с дядей, уселась на деревянный табурет около чисто выскобленного стола.
- А знаешь, Максимовна-то с батюшкой как есть разругалась, - сообщили, посмеиваясь, родичи, ставя на стол печёных лещей, что выловил мой племянник Колька из местной речки.
Выловил, конечно, живых, а испекла их тётка, залила сметаной, густо посыпала зелёным луком.
Ираида Максимовна Рюгер была личностью выдающейся.
Сорок лет она занимала разнообразные должности в РОНО, и не было, пожалуй, ни одного учителя, ученика или родителя в Липках, кто не знал бы Ираиду Максимовну и не был бы ей благодарен - кто за отсрочку в получении категории, кто за угробленную золотую медаль, кто за смену низкооплачиваемой профессии учителя на высокооплачиваемую - столяра, кто ещё за что-нибудь такое же светлое, доброе, вечное.
Неизвестно, чем руководствовались родители при выборе имени, но только благодарные за неустанное попечение на ниве образования липковцы звали её не иначе, как "ирод", и прозвище это она вполне оправдывала, как считали и считают некоторые мои провинциальные родственники.
Завроно товарищ Рюгер всегда была твёрдой в своих убеждениях, а недавнее воцерковление повлияло на её душевное равновесие в весьма оригинальную сторону.
"Православная ведьма" само по себе - тяжелый случай, а в сочетании с глубоким коммунистическим наследством - вообще клиника.
Я не имею ничего против коммунистов, мои предки были не только кулаками, дворянами и священниками, но и комсомольцами, комиссарами и чекистами, вот только отдельную категорию партийцев-карьеристов не любит, пожалуй, никто - примерно так же, как не любят чиновников ЖЭУ, иррационально и непримиримо.
Ираида Максимовна была из этих, карьеризмующих, товарищей: в свое время стучала дятлом и писала краткие докладные записки на шесть - десять листов; потом, когда связь со старыми "органами" обрубили, пыталась писать новым, ибо простые анонимки в мэрию её не удовлетворяли, и талант губили на корню. "По старым каналам" - кто-то из секретарей комсомола стал у нас важной областной шишкой - выбила она каким-то макаром телефон ФСБ. Но её там, похоже, в штатные осведомители не взяли, потому как гражданка Рюгер стала жаловаться, что какие-то вредители "шпионскими достижениями вражеской техники перекрыли ей секретный канал связи". Окружающие подозревали, что дежурный ФСБ просто перестал брать трубку, когда на автоответчике высвечивался номер доблестной помощницы законности и правопорядка. А в местной милиции её писанину давно поставили на особый учёт... хотя и приходилось порой участковому разбираться с жалобами на "орущих, вопящих и всячески дегенерирующих" соседей.
Тяжело стало жить Ираиде Максимовене, и до пенсии её спасала лишь любимая работа в сфере отечественного образования: напоследок она выжила немало хороших учителей, а часть учеников перешла в школу соседнего городка, чем резко повысила количество выигранных Черепичками областных олимпиад.
Некоторое время назад Ираида Максимовна стала верующей.
Сложно сказать, что на этот путь ее подвигло. Вероятно, привычка иметь пред собой чёткий и ясный путь, а над собой - партийное начальство со своей генеральной линией. Возможно, двигало Ираидой Максимовной страсть к благородному делу поучения ближних: как надеть косынку, как класть поклоны, чем думать, как жить... А может, и вправду уверовала, ведь рано или поздно большинство из нас понимает, что загробная жизнь - не Мавзолей, и встретит там уж точно не товарищ Ленин.
Вот только верить можно по-разному: кто-то корчует свои брёвна, кто-то ищет сучки чужие, а Ираида Максимовна, веруя истово и страстно, перенесла в церковь партийные привычки и стремление затесаться в число праведников, подставляя вышестоящее начальство. И хоть ясно было, что должность настоятеля она, в отличие от должностей в РОНО, не получит по сугубо гендерным причинам, душа болела. Привычка требовала бдительным оком распознать скверну в ближнем своём, да так, чтоб епархиальное начальство батюшку если не расстреляло, то куда-нибудь сослало (хотя куда ссылать отца Георгия? как говорится, дальше Липок не сошлешь...). Но вот как подставить батюшку перед Господом? Это надо умудриться. Разумному человеку, знающему отца Георгия, ясно, что дело швах, но мы были бы слишком плохого мнения о бывшей заведующей РОНО, если бы усомнились в талантах Ираиды Рюгер.
История, как поссорились батюшка с Ираидой Максимовной, банальна и незамысловата.
- Ты бы, батюшка, предал анафеме мою племянницу, Катьку! - сказала она как-то. - Наложи на неё епитимью, потому как читает идеологически невыдержанную литературу: Льва Толстого, проклятого церковью, и пишет по нему научную работу, в то время как гнать его надо с корабля православия.
Умение аргументировано выражаться Ираида Максимовна не растеряла и на пенсии.
К великому для неё сожалению, батюшка и сам во время оно почитывал богомерзкого богоискателя, и, хотя находил его отступничество весьма прискорбным, всё-таки полагал, что грамотный человек Толстого сначала должен прочитать, а потом осуждать, а уж никак не наоборот. И Катьку-паскуду, представьте, анафеме так и не предал. Форменное, в общем, безобразие и непонимание пастырского долга. Хуже могло б быть разве что открытое благословение с амвона языческой "Пепси-колы" или иного империалистического наркотика.
На какое-то время всё затихло... Катька с батюшкиного благословения написала доклад по Толстому и съездила на какие-то "бесовские гульбища", то есть литературные чтения, и всё вроде бы улеглось, но так мог бы думать только человек, не знакомый с Ираидой Максимовной Рюгер. Все знали точно и наверняка: месть грядёт. Не из тех людей Ираида Максиовна, чтоб спустить святое дело на тормозах.
Вот только как она собралась отомстить батюшке - ломали голову.
- Как чего сделает - расскажем, даже специально домой тебе позвоним, - пообещали мне.
Шли дни отпуска, солнце палило на просёлочные дороги захолустной части Липок, а страшной мести так и не случалось. Я спокойно сидела у тётки на чердаке и день-деньской сдувала пыль со старых альбомов, фотографий, чьих-то тетрадок, похвальных грамот и дневников...
Внезапно в одном из дневников, принадлежавшем некогда хулигану Пашке, моему дяде Павлу Алексеевичу, я заметила знакомый почерк грамотного человека, предпочитающего изъясняться штампами.
- Ба! - сказала я себе. - Да ведь страшная-то месту уже в разгаре...
Слетав с чердака, я продемонстрировала находку родичам. За столом сгрудилась вся семья, подтвердившая, что почерк принадлежал...
Почерк принадлежал автору писем о сволочах-коммунистах, памятнике Ленину и строительстве синагоги. Вот только отец Георгий никогда не отмечал в дневниках дяди Паши "безответственное поведение на открытом уроке вкупе со сговором с классным руководителем"...
Весь вечер я сидела над дневником. Можно было предположить, что Ираида Максимовна с её свойством вынюхивать всё и вся была в курсе всех епархиальных дел, и уж по крайней мере - в курсе официальной линии партии, то бишь, простите, церковного руководства. В споре коммунистов с мэрией о переносе памятника епархия заняла официальную миротворческую позицию, а конфиденциально очень просили журналистов в дрязги коммунистов и администрации их не впутывать. А отец Георгий, по замыслу Ираиды Максимовны, должен был выступить с непримиренческой позиции, продемонстрировав поповскую мракобесь и восстановив против церкви значительную часть населения... и получить за это трындюлей от начальства.
Так как мы эти письма не публиковали, а гражданка Рюгер то ли этого не знала, поскольку нашу газету не выписывала, то ли собиралась писать послания до посинения - пока нам не надоест и мы не сдадимся... вот поэтому-то то никто не и не знал, какую страшную месть она начала реализовывать, заодно наполнив свою жизнь смыслом и интересом.
Утром пошла к отцу Георгию, выложила дневник и рассказала о письмах. Он покачал головой, задумался.
И попросил никому об этом не говорить.
- Жалко человека, - очень серьезно сказал он.
Мы ещё немного поговорили, и на прощанье он наломал мне веток черёмухи - не той, городской, придорожной, с чахлыми гроздьями пыли, а чудесного душистого цвета из параллельного измерения, где даже суета и мирские склоки - чем-то невообразимо домашние и уютные, как тявкающий на прохожего пёс Шелудяка.
... И опять на меня обрушился ритм мегаполиса.
Стыдно было сказать, но о многом, чем следовало догадаться раньше, догадалась я задним числом. Тогда же от публикации удержало что-то на уровне подсознания, что не позволило пустить эти письма в печать... хотя, признаться, и не такой маразм мы публикуем в надежде расшевелить читателя и устроить на своих страницах дискуссию поскандальней.
- Ну что, узнала, с чего батюшка так разошёлся? - спросил меня замред.
- Узнала... только батюшка тут ни при чём, это местные за батюшку шалят.
- Вот как? - удивился замред, покусывая карандаш. - Хорошо, хоть с публикацией не вляпались... Ну ты молодец - колись, как распознала, что это липа?
Я хмыкнула, пожала плечами.
- Да чёрт его знает... Что-то на уровне подсознания не давало покоя. Хожу и думаю - что не так... что не складывается... Не мог отец Георгий так писать. Дозвониться до этой "липковой церкви" проблема - уточнить, но, насколько я этого человека знаю - не мог! Потом долго перечитывала, и поняла, что меня ещё в этом письме смущает: сомневаюсь, что священник будет писать слово "Бог" с маленькой буквы.
Уехала я от наркотического ритма миллионного города к ритму многомиллионного; новые заботы и впечатления подарила столица, перечёркивая то, что когда-то казалось важным и незыблемым, как сама жизнь; но ради смеха просила пересылать мне письма "ведьмы Ираиды", и в мире бесконечных электронных мэйлов это были последние письма, которые я получала по старинке - через почту.
Она ещё долго писала письма к нам в редакцию, подписываясь неизменным "... отец Георгий, настоятель липковой церкви". Мы посмеивались, зачитывали отдельные запоминающиеся пассажи на планерках и откладывали послания в дальний ящик. Ни одно из них, естественно, не было опубликовано.
... Струится сквозь пальцы, ставит зарубки на древесных кольцах памяти, утекает важное и неважное.
Иногда наведываюсь я в Липки, но все реже и реже: мегаполис шумит, ревнует, не дает времени на визиты к старым любовникам. Отца Георгия перевели в другой районный городок, у него, говорят, родился шестой ребенок, а на его место приехал молодой, остроглазый священник с красавицей-женой. С ним я не встречалась, но слыхала, что Ираида Максимовна всё так же сочиняет кляузы, теперь уже от имени нового батюшки. Тот злится и пишет опровержения.
... А история с письмом отца Георгия так и осталась забавным эпизодом, как в старых немых комедиях - чуть-чуть смешным и немного грустным.