Аннотация: Есть ли смысл у смерти? Известно лишь Плачущим и тем, кто их создал...
"Песок морей и капли дождя и дни вечности кто исчислит?" (Иисус, сын Сирахов 1.2)
Гроб ему приготовили кипарисовый, палисандровый. Коркут провел рукой по гладкой поверхности дерева, по светлому узору отделки на темном фоне. В воздухе светлой залы витали и смешивались, дурманя, запахи сотен древесных пород, но над всем царили запах кедра и плывущий аромат сандала, заглушаемый привкусом золотой краски.
- Я велел вырезать твое имя лучшему резчику страны, - сказал евнух.
Коркут провел по золоченым знакам. Гробы уходили вдаль стройными рядами. Семь стояли в стороне, на постаменте зеленоватого мрамора. Мастера спорили до хрипоты:
- А станет царем, он тебе вспомнит вырезанное имя!
- Надвое сказано - станет!
- Он любимый среди внуков царя! Бывали прецеденты!
Евнух, погладил по плечу царевича и отошел к резчикам. Спор шел о Вейснахе.
- Тогда бы ты еще имя Найрулли не вырезал! Его мать - любимая наложница, бывали прецеденты!
- Оставьте имя Вейснаха не вырезанным, но гроб на постамент не ставьте, - разрешил спор Термешем, главный евнух Закрытых Дворцов.
Официальных претендентов всегда было несколько, чтобы шла борьба между ними, и дабы боялись убить отца. Остальные четыреста с лишним гробов, больших и маленьких, были приготовлены для тех всех сыновей, внуков и правнуков царя, которые не могли ни на что рассчитывать.
Евнух вернулся, ласково глядя на царевича, любимого воспитанника.
- Я проследил, чтобы подушки для тебя были самыми мягкими. Тебе будет удобно лежать...
- А не все ли равно мне будет?
Термешем улыбнулся:
- Есть народы, что верят в возрождающихся богов и придумывают загробные миры. Есть те, что верят в возрождение в новой жизни. У третьих бог спускался в мир, чтоб изведать смерть. Мы же верим в то, что смерть - наслаждение, подобно затмению в моменты любви; смерть прекрасна, как сладкий сон, дремота в утробе матери; смерть совершенна, как опиумный дурман, призывай ее, она принесет вечное удовольствие... Древо рождается, чтобы стать пищей для огня, огонь - пищей для воды, а человек - пищей для смерти. Таков закон. Смирись, Коркут: вся наша жизнь - цепочка договоров, и никто еще не нарушил главный из них, записанный слезами Плачущих при рождении каждого.
- Неужели нет хитреца, обошедшего договор?
Добрые глаза евнуха смотрели мягко и мудро:
- Два принца спорили, что сильнее - жизнь или смерть. И сказал победивший... - Он погладил по розовому гробу. - Ребенок может не родиться, но не может не умереть.
... Покинув зал и побродив по улицам дворцового комплекса, Коркут зашел к матери. Здесь витал сладковатый запах сластей и притираний, наркотиков и благовоний. Гробы красного дерева ждали тех жен, кто решил последовать за своим повелителем. Розовые, с выгнутыми крышками - дял носящих семя царя. Неизвестно, кто кого носит, и удавка захлестнет каждую, кто не успеет разродится до оглашения завещания. Крышки выгнуты даже для тех, у кого живот еще незаметен, как у Алейши. Это будет очень красивая процессия...
Матери многих царевичей уже велели высечь на безымянных, заготовленных про запас гробах красного дерева, свои имена. У его матери есть дочери, ей незачем умирать. Да он и не хотел ее смерти. Что она могла сделать для него? Отравить чужих детей, стоящих на пути, как более смелые, более удачливые? Видимо, не удалось. Чего он, из числа трехсотых потомков, мог ждать от нее, когда принесли его, накрытого цветом радости - бирюзы? Воистину поется: 'Если родится мальчик - шей ему пеленки и саван...'
Скоро понесут золотой гроб повелителя и черный - его матери. Прабабка Коркута сама выбирала искусных резчиков. Мать повелителя должна умереть. Ей не простят тех ступеней, которые она перешагнула, чтобы вознести своего сына, ей не простят ее власти... Смерть и наслаждения слились на женской половине в неразрывном единстве. И еще - власть. Власть над чужой смертью и над потоком собственных наслаждений. Но наслаждения конечны, и в конце концов остается только удовольствие от созерцания смерти в чужих глазах-зеркалах.
И все напряжены, все гадают о претендентах. Мать кидает кости, смотрит - не выпадет ли негаданная удача?
- Будь прокляты учителя, что внушили тебе покорность року! Мои братья всегда сами определяли свою судьбу! О, если бы родился на родной земле!
И все молятся, и причитают нараспев, взывая к Плачущим. Плачущие Боги оплакивают судьбы смертных, они слепы и рыдают кровавыми слезами. И падение слезы освобождает человека горестей этой жизни, но все почему-то молят, чтобы слеза упала на другого...
Коркут вышел на одну из террас, слушая песню капель дождя. Дед умер. Скоро он отправится в свое последнее путешествие, сопровождаемый семенем от чресел своих.
<
А впереди понесут четыре белых гроба, воплощение отчаянной надежды.
...пыльный ковыль ложился под конский топот, и четвертый день уже пахло степью. Черный плат, обернутый вокруг лица, скрывал лицо всадника, догоняющего большой поход Чеак-Чехвеза. Уже проплыли мимо арьергардные отряды, не раз обратились с вопросами смуглые обветренные лица, и уже сам Чеак-Чехвез оглянулся, наблюдая приближение племянника.
- Ну здравствуй! Тысячи лет и тысячи жен, - расплылся в улыбке полководец.
Коркут, сдернув плат с лица, глядел на завоевателя.
- Я вот... пойду с тобой. Можно?
Чеак не ответил, только кивнул, улыбнувшись, и двинул коня коленями в сторону восходящего солнца. А к Коркуту начали подъезжать, знакомясь и здороваясь, и желая тысячу жен и тысячу коней, братья двоюродные, братья троюродные, дядья, зятья, племянники и совсем уже дальние родичи...
"Убьют, - носилось в голове у Коркута, а сердце плыло воском и радовалось небывалому счастью. - Так много их, и убьют, конечно, я же помешаю..." Чему он помешает, Коркут так и не додумал - ни сейчас, ни позже.
Когда-нибудь Чеак-Чехвез спросит его:
- Зачем бросил трон, трижды избегнувший?
- Не хотел казнить братьев-заговорщиков, - скажет Коркут. И кивнет полководец, поднося чашку с терпким молочным напитком к усам.
Плохой воин вышел из Коркута. Но песни разят острее клинка, и песни пережили его.
В этом доме прощальный пир, говорил венок на воротах усадьбы. Символ того, что владелец дома примирился с судьбой. Но все же сотни евнухов прятались по углам - на всякий случай.
Отец Коркута прощался с миром. Извивались невольницы, ласкали пальцы в перстнях молодых жен, для которых прощальная ласка смерти подобна: зародившаяся в прощании жизнь да почиет в гробу. Плескалось в дешевом золоте и дорогом стекле вино прохладное и вино подогретое, и истекала соком дичь. А в перстне на большом пальце отца ждало своего часа яд. Такой же перстень-спаситель был и у Коркута.
- Говорят, в далекой стране, где живут желтые люди, пятый сын царя, находящегося при смерти, решил обмануть братьев - а было у царя девять детей мужского пола - и украл печать, и подделал завещание, - судя по тону и интонациям, это говорил евнух-учитель. - А братья, имевшие больше прав на трон, склонились перед обманщиком...
- Чушь, - голос Вейснафа прозвучал совсем рядом, за драпировкой.
Коркут позавидовал двоюродному брату. Неуемная натура Вейснафа, который был плодом случайной связи от случайной связи, сыном забытой наложницы от забытой наложницы, умом добился невозможного: внимания деда, и поэтому на его гробе не рискнули выбить золоченые буквы. Коркута дед, вероятно, не помнил - четыре сотни потомков, не считая женщин, вышедших их его царственных чресел! Пятнадцать или семнадцать Коркутов... Несколько раз, ткнувшись лицом в ступени, лежал Коркут у ног царя - вот и вся родственная связь.
- Если царевич не желает слушать о нравах чужеземных народов, не поговорить ли нам о чужестранных богах? - вкрадчиво спросил евнух.
- Зачем мне слушать? Я буду верить, что смерть - наслаждение, - в голосе скользнула ирония. - Царевичей всегда так воспитывают, чтобы с удавкой не спорили.
... И все равно, у всех живет надежда. Жить. Наслаждаться. Поэтому так притягательны белые гробы - пропуск к продолжающемуся празднику. Еще чуть-чуть жизни. Увечной, калечной, но - жизни. В белых гробах понесут особых евнухов, евнухов царской крови, четырех братьев царя, сохраненных жребием по старинному обычаю: лишенных глаза, руки, ноги и мужества. Зато они смогут жить столько, сколько их царственный брат! Братья-евнухи его деда жили очень долго. Может, повезет и Коркуту? Но надежда призрачна и обманчива. Так царь Пейра призывал братьев с вестью об отмене закона братоубийства. А когда те, радостные, предались счастью, подошли к ним евнухи, и удавили одного за другим.
Коркут вышел во двор, прошел к садам, где среди деревьев гуляли необъезженные скакуны. По дороге он собирал опавшие лепестки и читал стихи, дабы усыпить бдительность стражей.
Может быть, слеза Плачущих Богов упадет мимо.
Коркут Великославный стал царем, и жизнь его, увидевшая более восьмидесяти лет, была сладка и мятежна. Он покорил сорок семь царств, и его называли Трижды избегнувший, но еще тысячи раз он избегнул клинка, ножа, яда. Он отменил закон братоубийства, но многие его родичи, сплетавшие сети заговора из нитей коварства, окончили жизнь в темнице. Ибо не в силах даже величайшего повелителя, меняя законы, изменить и людские сердца.
Многие жены родили ему многих сыновей. Чужие страны присылали данников. Коркут избавился от опеки грозного Чеак-Чехвеза, разбил войска племянника Чеак-Велиза. Но если должны воевать с братьями великие, то не так ли воюют и малые? И в утешение читали ясногрудые девушки и томноокие мальчики великому царю сказки о бедном брате и богатом брате, о злой сестре и доброй сестре, коих было в этом мире изобилие.
А свитки со сказками далекого народа, где сестра-победительница придержала колесницу, дабы уступить победу сестре-сопернице, Коркут повелел сжечь.
Иногда он писал стихи. " Зачем умирает человек, а лучше, зачем он рождается? Зачем рушатся города, а лучше, зачем они возводятся? Я бежал от смерти, но пришел в ее объятия. Никто ее не обманывал - вы спорите? Так назовите мне его имя! Я высеку на гробнице: "Он победил множество народов, но его победила смерть". Я великий царь, я всего лишь волна, ведомая к берегу - неведомыми ветрами..."
Капли падали и растворялись в небытии. Коркут, и сам бы не объяснивший движение души, побудившее его к побегу, метался по узким улочкам дворцового комплекса, как загнанная газель. За ним мчались опомнившиеся блюстители завещания. На пути был высокая арка незапертого входа, Коркут ринулся туда, и тут по земле пронесся гул. Плиты дрогнули и осели.
Коркут очнулся среди обломков. Оседала пыль, в проем бил свет. Конь был мертв; хорошо, что не придавил. Коркут осторожно выбрался из-под обломков пустых гробов - оказывается, он въехал в зал гробницы. Плачущие сохранили его! Теперь можно спрятаться, ведь многие погребены под развалинами, а некоторых не опознать. Здесь, в подземельях, ставят еду в жертву предкам. Царевич дрожал от радости и немного боялся, что надежда окажется миражом, как милость царя Пейры.
... У жертвенника Коркут нашел и лепешки, и вино. Часами он сидел у покрытых пылью гробов Селеидов. Новые еще не поставили, вероятно, отложили церемонию из-за стихии. Однажды, читая полустершиеся имена, он услышал разговор наверху. Это был Вейснаф с советником - его здесь никто не слышит, кроме вечно наслаждающихся предков.
- Говорят, к воротам подошел степняк. Кто будет защищать город? Сейнез увел войска, а Мехдел дрожит, ожидая удара в спину - или от Афеда, или от Айи. Думаю, Мехдел не станет дожидаться открытия завещания, а даст приказ перерезать всех, до кого дотянется. Может, вашему высочеству стоит спрятаться или забаррикадироваться, хотя бы до оглашения?
- Выждать, бежать, скрыться... Завидна у меня судьба! Я ведь не хочу трона, мне - жить! Я хотел быть математиком, проводить дни за чертежами и свитками. Лучше бы мне родиться в лачуге бедняка, где рассказывают сказки о царевичах!
- Если бы вы родились в семье бедняка, наверняка умерли бы во время голода. В год вашего рождения был страшный мор.
- Да, а семью советника подстерегает опала, купца - разорение. Обо всех нас рыдают Плачущие Боги, но думать об этом...
Голоса удалились, и Коркут вновь вспомнил Термешема: 'Правители думают, что они повелевают судьбами народа. Но это народ повелевает судьбами правителей. Он заключает с ними негласный договор: выбирает ту форму правления, которая обеспечит максимальное благоденствие. Кто-то выбирает правителей каждые несколько лет, у других трона достоин только воин. Наш народ не хочет смут среди царской семьи, ведь мятежи разоряют страну. Поэтому соперники царя должны умереть, такой уж договор заключило общество с вашей семьей... Где-то наследует старший сын, а у нас претендентов много: в схватке львов победит сильнейший и мудрейший...'
Откуда-то сверху лилась песня:
... есть у меня две свечи - одна сгорит раньше, другая позже;
есть у меня две дороги - одна закончится раньше, другая позже;
есть у меня два сына - один умрет раньше, другой позже;
есть у меня две жены - одну разлюблю раньше, другую позже;
есть у меня два цветка - один завянет раньше, другой позже;
есть у меня две книги - одну прочитаю раньше, другую позже;
есть у меня два кубка с вином - один выпью раньше, другой позже;
есть у меня два друга - один предаст раньше, другой позже;
есть у меня две звезды - одна закатится раньше, другая позже,
только перстень с ядом мне нужен один...
И припев, изматывающий припев:
Если родится мальчик - шей ему пеленки и саван,
Если родится девочка - шей ей пеленки и саван,
Саван всегда пригодится...
Смерть здесь, в гробницах, неразрывно сливалась с жизнью. Поварские рядом с темницами. Сокровищницы рядом с гробницами. Каменные мешки, в которых в безумном любовном сплетении смерти и жизни рождался уродливый двухголовый близнец - медленное умирание. В подземных сокровищницах рядом с пеленами - рулоны бирюзовой ткани для коронации. Цвет неба и моря, надежды и безмятежности. Цвет рождения и начала царствования. Многие братья Коркута еще завернуты в такие пеленки, чтобы прямо в них быть положенными в кипарисовые гробы; и многие придворные готовят себе бирюзовые тюрбаны, чтобы через несколько дней нескончаемых пиров их головы покатились по мостовой, в толпу, замершую в ожидании момента, когда можно будет сорвать золотые серьги, выдернуть из носа рубины, размотать тюрбан на одежду ребенку и молодой красавице-жене. Говорят, вещи казненных приносят счастье.
... Когда царевич вновь проснулся, ставящие жертвенное вино говорили: 'Три дня дал городу новый повелитель, чтобы найти сына Парфы'. Говорили о новом царе - степняке и о том, что после землетрясения, войны и череды самоубийств осталось в живых пятая часть царских потомков. И новый правитель ищет царевича Коркута, сына Парфы, третьей жены славно ушедшего царевича Кеймата. И велел, если не найдут в три дня, ежедневно казнить по одному из оставшихся в живых Селеидов.
Коркут думал долго. Потом выбрался одним из потайных ходов из гробницы и пошел к новому правителю, сжимая кулак с перстнем-спасителем. Перед ним расступались, как перед прокаженным. Какие длинные коридоры...
Шел и шел, и шагам, казалось, не было конца.
Говорят, когда новый царь Коркут отменил закон братоубийства, одни царевичи бросились строить заговоры, а другие бежали на галерах в чужие страны. Среди них, рассказывают, был сам Коркут. Он поселился на частной вилле в небольшом княжестве, был дружен с князьями и художниками. До нас сохранились отрывки его дневников: "Укоряют, что бросил великую будущность и прожигаю жизнь в тихом забытье. Но не больше ли смысла в глотке вина, чем в потоках крови? Не больше ли смысла в ласках девушки, чем в поцелуе клинка? Не больше ли смысла во взмахе крыльев бабочки, чем в оскале волка? Докажите мне, что правящий управляет своей жизнью более, чем я..."
Закат уже умер, но потоки шелка, парчи, напомаженных лиц и драгоценных камней безудержно стремились туда, где взлетал к раскрытому куполу трон, поражая воображение, подавляя дипломатов соседних народцев. Золото било лучами сквозь отверстие в крыше. В центре мира сидел человек с широким лицом и высокими скулами. Чеак-Чехвез бурей прошел по стране, ошалевшей от склок и заговоров, и сила народа, выбравшего царей-братоубийц, дала слабину.
- Ты ли? - спросил Чеак, которому уже нашептали, что идет тот, кого он звал.
- Я, - ответил Коркут, чувствуя, как холод бежит по спине от взгляда острых глаз. Полукругом, с понурыми лицами, стояли выжившие родичи: восемьдесят человек из четырехсот.
- Это действительно твой сын? - Чеак обернулся, и Коркут увидел мать.- Ну здравствуй, племянник.
Вот оно что! Коркуту сразу все стало понятно, и скучно. Наследники бывшего царя Чеаку не страшны. Потом швырнет львам на потеху толпе. А он, Коркут, должен умереть сейчас, ибо - родич.
Но кровавые слезинки Плачущих Богов обошли стороной Коркута. В третий раз.
- Я даю побежденным наместника из их собственного племени, - сказал Чеак, обращаясь к представителям влиятельных родов. - Но не справедливо ли будет, если этот трон займет потомок вашего царя и моей сестры? - Чеак-Чехвез сошел с трона и сел на нижние ступеньки, внимательно глядя на Коркута. - Я ненавижу ваши законы, Селеид, - медленно заговорил он. Теперь его зрачки были на уровне глаз царевича, но все равно равно чуть-чуть выше. - На своих братьев я полагался в боях, как на себя самого. А твои...
Коркут обвел зал глазами. Сейнез, Афед, никогда не замечавшие его среди толпы "братьев для ножа", Вейснаф, маленький Найрулли. В их глазах туманилась тоска. Кому-то повезло, но не им.
- Пусть они будут свободны.
Чеак кивнул. "Помни о Пейре", - говорили добрые глаза евнуха. А тысячи любопытных глаз ждали, как сотни кинжалов и копий вопьются в спину понадеявшегося, когда он начнет подниматься к небу. Коркут стоял и думал, может ли быть так, что прихоть каких-то недоступных разуму сил не посмеялась, но вознесла его.
На вершину мира.
Ведя повествование о Коркуте к завершению, я действительно не знаю, чем закончить рассказ. Когда немолодой евнух бежал на геллерах, он больше не узнавал о судьбе пытливого мальчика, вознесенного на величайший трон Вселенной... Коркутов среди царевичей было более пятнадцати, и один из них стал любимым певцом у завоевателя Чеак-Чехмеза, другой - великим царем, а третий тихо жил на чужой земле. Я боялся узнать, какую судьбу примерил мой Коркут.
Но вы, конечно, будете кричать: что это, зачем я все это читал? Где тут соль? О, вы, возомнившие себя ценителями! Вам нужен смысл, я скажу, почему! Вам нужно увидеть смысл в каждом взмахе стила, в каждом движении кисти, потому что вы боитесь признаться, что в вашей жизни не больше смысла, чем в полете мотылька-однодневки.
Так возьмите концовку - их целых три, и любая станет судьбой Коркута!
Вы говорите, Плачущие Боги?.. Полноте! От них не зависит даже собственная судьба! А если вы требуете от всего в жизни смысла, так ответьте мне, почему меня, а не соседского мальчишку, однажды схватили коновалы, вырвали мужество и продали в гаремы владык? Ответьте, какой вы видите в этом смысл?
Коркут смотрел сквозь резную решетку окна на залив и галеру с уплывающим Термешемом. Сам раздумывал: бежать или остаться - чтобы ждать яда в кубке, кинжала в спину, стрелы в бою, камня в бунте, случайной бури или небывало нахлынувшего прилива.
Шумел базар под стенами дворца, и где-то внизу кричал ребенок. Скоро девушки, нашедшие себе чужеземных мужей, запоют другие песни: "Вот тебе сабля, вот конь и копье - неси смерть сам и встречай ее в бою..." Другой ли смысл у такой колыбельной? Или все же другой?
На прощание царь спросил Термешема:
- Ты был мне учителем; скажи: больше ли смысла в жизни, чем в капле дождя?
Зачем я бежал от смерти, если и мне, царю, суждено умереть? Кто знает - Плачущие?
- Плачущие? - удивился евнух. - Что может знать о смерти тот, кому ее никогда не познать?
- А кто же тогда знает?
- Когда я уйду, мой повелитель, я спрошу об этом того, что создал Плачущих Богов. Может, он спрашивал об этом тех, кто создал его самого?
Коркут смотрел на бирюзу залива, в которой дрожали отсветы золотых куполов, сливающихся с отражением солнечных лучей, и пытался расслышать в шепоте ветра и крике родившегося где-то младенца суть вечного бега пламени, эфира и дождя.
А Плачущие Боги рыдали в эмпиреях, и их слезы алели полоской намечающегося заката. Заката лилового, розового, золотого, багряного, алого, непостижимого, мотыльком-однодневкой взмывающего единожды - и умирающего Фениксом среди мертвенной жизни вечности. Упала звезда, и растворилась в море; зацепив кубок парчой рукава, избранник богов Коркут, новый царь, величайшая из песчинок мира, отошел от окна и повернулся к советникам в бирюзовых тюрбанах.