Семью семь и один фарисей,
две медузы, как девы из чрева,
без зубов и без красных бровей,
солят копоть у старого хлева.
Им кострами, которых с собой
греть, укутывать, насмехаться
под метель, муравьиный вой,
под ничтожество декораций.

Петь, корзины плести, реветь,
типунами пугать лохматых,
мёд поведал, где спит медведь,
но молчит кому дев сосватать.
Из пещер льют и льют дожди,
лыко мокнет, портянки преют.
Волос тонкий у дев на груди
розовеет, как пух канареек.
Крыши смыты и сосны вплавь
и туманы сердца дурманят,
без границ выступает грань,
и теряется в глухомани.

Клятвы тронуты серебром-
вот с мороза руно на паперть,
фарисеи на книжный хром
самобранкой укрыли скатерть.
В ряд на пугале бисер в цвет
позевоты, звенящей в просфору,
пред ноздрями, в долг взятый след
от Ла-Манша и до Босфора.
Здесь от темени и до тьмы
сорок верст, начиненных зельем,
семью семь и одна восьмых
лавки строганной в низкой келье.