Максим, собираясь к щели, был полон пищевого оптимизма. По железной дороге шли поезда, заставляя землю дрожать - и эта вибрация передавалась выше, к окнам - было слышно, как в доме позвякивало стекло. Ждать оставалось недолго. Секунды колебались, будто осенние листы. Максим не знал ни того, ни другого в точности - он мог лишь предполагать, ибо находился он в своем стойле, ибо - был он кабан, кабан уже наеденный, массивный и покатый.
Звуки менялись в зависимости от времени дня, и, если утром пространство тревожили тепловозные звуки - гудки, свистки, прочий шум, то середина дня проходила спокойнее. Птицы, разбежавшись по деревьям, тарахтели - их информация по большей части казалась бесполезной. Но здесь можно было точно сказать - воробьи умели ругаться на котов, а те в ответ чесались, якобы лениво - на деле ни одно праздное воробьиное слово не проходило мимо. Куриный же двор был словно параллельный мир, однако, интонация кудахтанья говорила о местных событиях, и Максим мог точно сказать, что было там было три петуха. Один - кандидат, другой - на побегушках, третий - монарх. Хозяйка, насыпая им зерна, всегда говорила одно и то же. Например, обращение к петуху выглядело так:
- Ну что ты, Петя.
Пищевая суета ожидания раззадоривала аппетит Максима. Но утро заканчивалось. Хозяин нёс мешку, и хорошая то была мешка - настоящее ассорти.
- Ешь, ешь, Максим, - говорил хозяин педагогическим голосом.
По соседству осознанно хрюкал кабан Колька.
- Ну, успокойся, Колька, - успокаивал его Хозяин, - сейчас, сейчас. Уже несу твой завтрак.
Других свиней Максим знал, как по голосам, так и по интонации чавканья.
Картофельные очистки, запаренная пшеница, сладкая соя. Наполняя пространство за щеками, Максим словно бы выключался - вся гамма вкуса была открыта для него.
- Ешь, ешь, Максимка, - слышалось сверху, - расти, расти, жирок. Расти, расти, жирок. Расти хороший, расти вкусный. Сало будет толстое, а слоечка нам не нужна - нужна мягкость. Шея ты моя шашлычная. Хрусти, Максимушка, это не то, что армян продает - на чистой сое так и сала вообще нет. А мясо губератора? А ведь кто-то и ест. Хороший ты наш. Пойдешь, пойдешь к армяну на магазин.
Что знал Максим о хозяине? Об этом он хотел бы поговорить с Колькой. Колька жил через стенку, и теперь, получив свой хлеб, он работал челюстями с отрадой. Еда есть еда, что лучше еды? Прихрюкивал Колька.
- Ну, чего ты там, хрю? - спросил Максим.
- Хрю, радуюсь я, - отвечал Колька, - смотрю, смотрю я в щель, и дерево уже другое. А ты разве помнишь голые деревья? Меня ж осенило - видел ты или нет голове дерево? А это ведь одно и то же дерево, что и одетое. Как-то наблюдаю, наблюдаю я. Что ты думаешь? Как это оно так разделось? Есть идеи?
- А зачем думать? Пусть Хозяин думает.
Вновь слышались шумы с железной дороги - какие-то могучее делание там происходило, и мнилось Максиму, что все это было связано с едой. Более сильный запах шел с запада, шел не всегда, но тут сложно было угадать закономерность. Таинственное и, видимо, также пищевое слово "Сахарный завод" несколько раз вываливалось из уст хозяина. Но тут прилетел воробей. Максим, было, попытался его сожрать - дурная это была попытка - пробраться в саж и чего-нибудь поклевать, да только юркие они, воробьи. Отпрыгнул он - чирик, чирик, и всё тут, и уже не съешь его.
- Ты чьих? - спросил Максим.
- Чуваковский я. Митя, - представился воробей.
- Ишь ты. И при фамилии. Чо фамилия такая? Блатуешь?
- Никак нет.
- А чего шныряешь?
- Думаешь, еду ищу? Ничего не ищу. Просто летаю.
Максим отвернулся, подошел к стене и стал снюхиваться с Колькой через щель. Колькин пятак на той стороны был покрыт остатками еды. Колька вообще был мастак поиграть пятаком, пофыркать.
- А там у тебя гость, - Колька сказал.
- А, воробей.
- Чик-чик, не простой я воробей, - чирикнул тут, - из потомственных я. Я даже прапрадеда своего знаю, и его историю, как прикалывал он кота. Что вы знаете, свиньи? Жил тут кот Барс, ночами лазил по деревьям и снимал голубей. А прапрадеда поймать он был не в силах, а тот знал, где сидеть, чтобы не мог Барс прыгнуть. Фамилия его Букетов. А какие фамилии ваши?
- Как у хозяина, - сказал Максим, - хрю, дурной ты воробей.
- Мы, воробьи, люди свободные. Чикаем и прыгаем, где хотим. Могу на крыше сидеть, могу - на столбе. А вам бы все жрать. Вот и меня ты чуть не сожрал.
- Я воробьятинку-то особо и не ем, Митя, это я так. Вдруг ты сладкий. Ты ж - чирикало славный, но свобода - это же матерное слово, Митя. Как ты будешь жить без хозяина?
- Зачем же мне хозяин?
- Свобода, Митя Чуваковский, с одной стороны, заподло. Но, если разобраться, есть хозяин - есть свобода. В мире, хрю, все одинаково. Возьми другое стойло - там живет Ромка. Большой он и толстый, и у него также есть хозяин. Вот и смотри - и у меня хозяин, и у него хозяин. И меня хозяин кормит, и его. Разница, Митя Чуваковский, лишь в том, чей хозяин лучше. Разница в твоём пайке. Когда наступает ночь, далеко слышно, и слышу я и какого-то свинтуса, имя которого мне неизвестно, но только знаю я, что хозяин дает ему кукурузку. И сам бы я поел кукурузки, но хозяин ее редко дает. Видишь, воробей ты щуплый, в этом и вся суть. А что твоя свобода? Без хозяина нет у тебя пайки, надо тебе самому все искать. Часто голодаешь? Допустим, летом ты вообще не голодаешь, а зимой? Прыгаешь же сюда, думаешь перехватить у свиней. Смотри, чтобы не сожрали тебя. Еду твою ты себе добываешь, а мы - нет.
- Так-то оно так, чик-чик, - отвечал Митя, - а вот сяду я на крышу и вижу другие крыши, а если взлечу на железнодорожную антенну, то вижу горизонт. Вот ты, Максим, и выбери, что лучше - видеть этот горизонт и знать, что есть миры, или сидеть в ограниченном стойле, зато регулярно получать паёк.
- Конечно, правда тут наша, - подал голос Колька, - жить с хозяином - жить сытно. А зачем какой-то горизонт?
- Так и полечу я, - чикнул Митя Чуваковский и вспорхнул прочь.
Максим улегся - день шел к полдню, надо было належивать бок. Дело это не такое простое, как можно подумать - пока належишь один бок, другой осунется, похудеет, надо поворачиваться и другой бок належивать. Слышно лишь, как Колька пыхтит - ему тоже надо бока належивать. Потом - стук. Это кот прыгнул на крышу, пробежал, заглянул в саж, принюхался - дальше пошел. Коты, по сравнению с воробьями, люди неплохие, но тоже себе на уме - известно лишь, что и им нужен Хозяин, и правильно всё тут.
Привстал Максим, начал обнюхивательную сессию - ходил он из угла в угол, ища, что еще недоедено. Но вскоре было тревожное: страшный визг был слышен за нескольких дворов, и Максим не могу точно понять, чей же это голос. Слышал он, порой, дурную эту сказку - якобы режут свиней, да разве это правда? Хозяин добрый. Зря он, что ли, кормит.
А визг был все сильной: ви-и-и-и-и-и-и.
И так долго это длилось, что был тут повод для самых нехороших сомнений. Правда ли это кого-то резали или же жуткий визг означал что-то другое? Солнце переходило на вторую половину неба. Неизвестные воробьи, скача по штабелю досок, суетили пыль ранней осени, а визг все не прекращался.
- В-и-и-и-и-и-и-и!
Лишь грач на ветке щелкнул своим клювом-мембраной:
- Емельку режут.
Все проходимо. Прошел и этот визг. Спустя совсем немного времени, належивая правый бок, Максим основательно думал ни о чем, и в этот момент появился хозяин - в руках его было ведро.
- Хрю, - обрадовался кабан.
- Ешь, ешь, дорогой, - говорил добрый Хозяин, - завтра Данилыч патоку привезет. Что на водку пущу, а что буду в мешку добавлять. Порадую тебя, дорогой. Да и сальце-то будет. Через две недели надо будет что-то армяну сдавать. Вот думаю, кто из вас двоих пойдет - ты или Колька. А мне кажется, Колька еще худоват. Ну да ешь, ешь, наедайся.
Теплые слова были у Хозяина, и, казалось Максиму, что понимает он их. Ел он с большим удовольствием. День уходил, ближе к ночи воздух, становясь прозрачнее, пропускал через себя большое количество звуков. Шли, стуча, поезда. Нервно шипели одиночные машины. Далекий и таинственный Сахарный завод периодически грохотал - что-то очень серьезное там происходило.