Когда родился Парторг, с неба упала звезда. Проломив крышу криво сколоченного сортира, она ухнула прямиком в выгребную яму, оставив после себя лишь брызги на стенах. В школе, во втором классе Парторг впервые смутно ощутил свое великое предназначение, и с головой погрузился в общественную работу. Начав со скромного звания командира октябрятской "звездочки", к восьмому классу он выбился в комсомольские вожаки, что, впрочем, не мешало ему в узком кругу друзей надираться дешевым портвейном и обмениваться порнографическими картинками. А еще он краем уха слышал про загадочных "диссидентов", которые пишут матершинные стихи и прочий "самиздат". Однако "самиздат" раздобыть никак не получалось, а матершинные стихи и у самого Парторга получались отменно - сказывался опыт идеологической работы. Озверев от скуки, ради юношеского выпендрежа, густо замешанного на портвейне, друзья-товарищи отправлялись в самый дальний район, мотались по пустырям, декламируя стихи Парторга и шокировали поздних прохожих воплями "зиг хайль!" Но стоило лишь забрезжить рассвету, как недонацик-матершинник прилежно складывал в потрфель вырезки из газет для политинформации, адаптированные для детей книжки по марксизму-ленинизму и двадцать копеек на школьный обед. А потом целый день комсючил, как заведенный, и лишь в конце дня, оставшись в одиночестве в "красном уголке", вспоминал ночные похождения, и на его лице блуждала сладострастная улыбка.
Весь четвертый курс, и Парторга в том числе, распихали на "производственную практику" по городам и весям, где они должны были вести над населением идеологическую работу. Парторгу достался колхоз в шести часах на электричке от Москвы. Именно там он должен был учить народ самому передовому учению и вести бескомпромиссную борьбу с религиозными пережитками. Поначалу Парторг жутко стеснялся стоять на досчатой сцене сельского клуба без привычных знамен и портретов за спиной. Но сердобольный председатель, видя страдания незадачливого практиканта, присоветовал пропускать перед выступлением рюмочку-другую и выделил на то из особого резерва пузырь "Столичной". В тот день Парторгу предстояло прочесть лекцию по научному атеизму - про ужасы инквизиции, Землю, которая все еще вертится, но уже хочет упасть, и, конечно же, про священную Обезьяну, сменившую на боевом посту индусскую корову. Опрокинув для храбрости целый стакан, Парторг привычно сгреб тетрадку с цитатами из классиков, томик "Словаря атеиста" и двухметровый плакат "Происхождения видов", где суетливая жизнь шествовала от тысячекратно увеличенной амебы, похожей на размазанную соплю, через рыб морских и птиц небесных к той самой Обезьяне, то ли тяжким трудом, то ли в результате банального полового акта произведшей на свет Хомо Сапиенса.
Хомо Сапиенс был хорош собой - стройный и мускулистый, с одухотворенным взором и неизменным орудием труда в руке. Парторг было подумал, что Хомо Сапиенс больше похож на слесаря Петрюка с МТС, чем на бабуина-переростка, но быстро взял себя в руки. "Обезьяна - значит обезьяна. Так даже веселее" - Парторг на представил, что на лавках сельского клуба сидят не колхозники, пришедшие после трудового дня на партийное священнодействие, а натуральные обезьяны, с шерстью и хвостами. Это так его рассмешило, что он обернулся...
...и увидел Обезьяну. Огромную, заросшую волосами, с обрубленным хвостом и могучей нижней челюстью потомственного имбецила. Она прыгнула ему на грудь прямо с плаката, потрепала его по плечу, запустила пальцы ему в волосы и со смачным щелчком раздавила пойманную блоху. Парторг в ужасе замахал руками и повалился на пол, но злые чудеса не прекращались. Обезьяна, задумчиво ковыряя в носу, растянула губы в ухмылке и защелкала покуренными зубами, нарочито правильно выговаривая слова человечьего языка.
- Власти хочешь? Свежей, вкусной... - Обезьяна стряхнула на пол длинную тягучую соплю и тут слизнула ее, оставив на полу мокрое пятно. - Аж слюнки потекли, ведь правда? Я ведь таких как ты насквозь вижу - все одно дерьмо внутре. Что, язык проглотил? Да или нет?
- А если врешь? Ты сначала власть давай, а потом сочтемся.
- Хрен тебе, а не золотую рыбку. Поверь в меня! Служи мне! Слейся со мной! Или катись в жопу!
"В конце-концов, это всего лишь галлюцинация" - подумал Парторг - "А с галлюцинацией лучше не спорить. А если и вправду выгорит?".
- Ладно, давай. А чего взамен хочешь?
- Не твоего ума дело. Чего хотела, того уже получила. А это тебе за просто так подарочек...
Обезьяна сложила губы в трубочку и склонила голову, как бы примеривась поцеловать Парторга, но в последний момент высунула язык и длинно рыгнула ему в лицо банановой гнилью. Парторг почувствовал, как что-то переворачивается у него внутри, и сблевал на неструганные доски сельского клуба. Сидя на грубой лавке, он приводил себя в порядок, а председатель выговаривал ему: "Эх, не умеете вы, городские, пить. Совсем не умеете..."
Свобода совести
Парторгу поначалу даже было обидно, что он не "настоящий" диссидент и для издыхающего КГБ интересен даже меньше, чем проблемы жизни на Марсе. Но, пораскинув мозгами, он понемногу пришел к выводу, что для борьбы за демократизацию лагерно-дуромный опыт вовсе даже и не обязателен. Парторг открыл для себя, что критиковать политику партии и бороться с привилегиями аппаратчиков гораздо удобнее, когда сам состоишь в партии и пользуешься привилегиями - а как же без этого, ведь врага надо знать в лицо. А потому вместе с остальными прогрессивными партийцами он читал журнал "Огонек", ужасался преступлениям сталинизма и регулярно ходил на либеральные посиделки с коньячком и вермутом. Вместе мечтали они о светлом царстве свободы, в котором можно будет есть черную икру не под одеялом, заводить любовниц десятками, не трясясь под дамокловым мечом "аморалки" и где будет много-много "Кока-колы", сигарет "Мальборо" и кроссовок "Адидас".
Как-то раз в их маленький кружок партийцев-демократов зашел странный посетитель, долго и увлекательно рассказывавший про тайны каббалы. Он говорил, что в неологизмах, привнесенных в русский язык двумя последнми революциями, в действительности заключены тайны, которые лежат на поверхности, но понять их способны лишь посвященные в каббалу. Что всякое такое слово может быть прочитано по-разному. И что лишь единственное из всех прочтений - истинное.
- Вот ты знаешь, что значит имя твое? - ткнув Парторга в грудь иссохшим пальцем, вопрошал незнакомец.
- Хрена ли тут не знать. Партийный организатор я. Ну и с какого боку здесь ваша нафталиновая хреномистика?
- Хха! Это тебя на курсах научного онанизма научили? Молодец, хорошо учился. Да только вот не Парторг ты! Ты ПарТорг! Партией Торгующий! Ну скажи, скажи, что не знал! Да как бы не соври! - незнакомец мелко трясся всем телом - Понял теперь, кто ты есть?
Собутыльники испуганно жались по углам, в мыслях проклиная чертова психопата и того, кто его пригласил.
- Что, не нравится?! - В глазах гостя разгорались адские уголья - А хотите, хотите я вам про свободу совести расскажу? Свобода совести - это когда совесть тебе говорит "Сволочь ты, гнида и мразь последняя!", а ты ей - "Отвали! Свободна!"
Заслуженные партработники, всю жизнь не верившие ни в Бога, ни в черта, ни в Маркса с Энгельсом, сидели как оплеванные, уставив остекленевшие глаза на стол, заваленный жратвой из спецраспределителя. Они изо всех сил не хотели верить, но не были уже способны даже на это. Парторг опомнился первым. Хряпнув полный стакан коньяка, он вспомнил про неотложные дела, наскоро извинился и ушел.
Трамвай до Ебелдосии
В тот самый день, когда все началось, повинуясь зову сердца, Парторг собрал термос с коньяком, пол-палки сервелата, перочинный ножик (не защищаться, а просто чтобы было чем порубать колбасу) и партбилет. Сорок минут на раздолбанном трамвае плюс еще четверть часа неспешным шагом - и он оказывался в новом, удивительном мире, где можно было задарма слушать Макаревича, пить на брудершафт с совершенно незнакомыми людьми и, забравшись на памятник Ленину, декламировать Бродского и Пастернака. Его вожди и кумиры ходили средь народа, близкие, как никогда. Единясь с народом, они пили ту же водку, ели ту же колбасу и ходили в те же сортиры. Два дня подрядездил Парторг защищать свободу, с замирающим сердцем трясясь на жестком трамваном сиденье, и его усердие было вознаграждено. Парторг колыхался на волнах коллективного оргазма - еще бы, ведь они победили! Он вытащил из нагрудного кармана партбилет, в последний раз полюбовался на красные корочки с профилем отвергнутого Вождя и щелкнул крышкой дорогой американской зажигалки. В едва заметном дыму зеленело и корчилось Солнце на гербе, а Парторг жадно втягивал запахи горелой бумаги и жженого дермантина, прозревая будущее, напоенное дымом сигарет Мальборо.
Толпа бесновалась: "Ельцин! Белый Дом! Свобода!". Особенно буйствовал стоявший рядом художник-авангардист с отрешенной улыбкой, интеллигентской бородкой и плакатом "КПSS", оравший "Свободу!" прямо в ухо и как-то совсем не по-интеллигентски наступавший Парторгу на ноги. Как-то не к месту перед глазами встал образ костлявого психа с его каббалой. "Ну-ка, ну-ка, что там у нас по каббале?" - Парторг по старой привычке перегнал Ельцина, свободу и Белый Дом на партийный жаргон. Получилось "ЕБелДоС". "Так значит мы - ебелдосы? Или ебелдосцы. А может даже и ебелдосники. А вокруг нас - Ебелдосия, которую мы здесь и сейчас творим своими словами?" Эта идея, определенно, была свежа, оригинальна и чем-то неуловимо похожа на полные свободы стихи, которые Парторг писал в юности. Он только что родил целую страну! Пусть маленькую, провонявшую водочным перегаром, горелыми партбилетами и засранными подъездами, но все-таки свою собственную! "Цвети, моя Ебелдосия" - заорал Парторг во весь голос, и согнулся от душившего его хохота.
Возвращение живых мертвецов
Однако, согласно неумолимой марксистской диалектике, со смертью Советского Союза лопнула и отросшая на нем Ебелдосия, забрызгав все вокруг скопившимся внутри нее желто-зеленым гноем. Партия с ее кабинетами и спецраспределителями ушла в вечность, а статьи "про свободу" брали все хуже и хуже. Гонорары падали, и, что было особенно оскорбительно, выдавались исключительно в "деревянных". А потом то ли в "Сифилис-ревю", то ли в "Сексомольце" ему и вовсе намекнули, что свобода больше не актуальна, и что мавр, сделавший свое дело, может отправляться туда, где много диких обезьян. И Парторг понял - пора, пора наконец осуществить давнюю мечту о "Кока-коле", "Мальборо" и кроссовках "Адидас".
Запад оказался совсем другим. Помыкавшись по всей Германии, Парторг осел в Мюнхене - древнем городе, подарившем миру национал-социализм и радио "Свобода" на русском языке. И, конечно же, трудоустроился на той самой "Свободе", ибо нигде более его специальность востребована не была. Но он подошел к делу со всей ответственностью и трудолюбием, на которые был способен, и очень скоро выбился из разряда одноразовых литературных "негров" в постоянные авторы. А дальше был "Фольксваген", собственная квартира на четвертом этаже из целых полутора комнат и еженедельные попойки в знаменитых мюнхенских пивных в окружении таких же бывших марксисто-философов, парторгов и комсюков. И им было почти хорошо вместе, нужно было лишь соблюдать одно простое правило: "Никогда не спрашивай "Ты меня уважаешь?".
А в полнолуния ему являлась та самая Обезьяна. Вспрыгнув на стол, покрытый зеленым сукном, она корчила рожи и почесывала кривыми желтыми когтями волосатые гениталии. "Видишь мои трудовые мозоли?! Видишь!" - воспаленно-красный обезьяний зад колыхался в сантиметре от лица Парторга. "Да ты не отворачивайся! Думаешь, это ты в партшколе штаны протирал? Вот она у меня где, твоя партшкола!" - Обезьяна изо всех сил начинала лупить себя ладонями по безволосым ягодицам, изображая бурные апплодисменты. "Нет у тебя ничего своего! Только мое! Все мое!" - бесновалась она, швыряя в Парторга карандашами, объедками и порнографическими открытками из далекого детства вперемешку с "синьками" самиздата. А под конец тварь визгливым голосом вопрошала "Ну что, сынку, сбылась мечта идиота?" и, разразившись мерзостным хохотом, истаивала в пустоте. Просыпаясь в холодном поту, Парторг опрокидывал очередью три рюмки шнапса и изо всех сил пытался найти в созвездиях мюнхенских огней, хотя бы одну причину жить дальше. А потом подходило время отправлятья на работу, чтобы из удобного офиса снова и снова прочерчивать нетвердой рукой Партийную Линию.