Боровский Сергей : другие произведения.

Волшебный приборчик

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    даже в советские времена самые разноообразные чудеса имели место


  
  
   Торец пятиэтажной "хрущевки", обращённый к улице, был украшен вместо окон огромным, во всю стену плакатом. Владимир Ильич, изображённый на нём в своей фирменной кепке, пальто и галстуке в белый горошек, взирал на меня свысока, и лёгкая укоризна сквозила в его взгляде. Для этого, надо сказать, у него имелись все основания: за пятнадцать минут до одиннадцати часов утра я, комсомолец и староста группы, не находился бок о бок с товарищами в аудитории, постигая азы марксистско-ленинской философии, а банально стоял в очереди перед дверями винно-водочного магазина и ждал открытия заведения*.
   * Вино-водочные магазины в советское время продавали свою продукцию, начиная с 11-ти часов утра.
   Чувство стыда перед Ильичом захлёстывало меня, но другого выхода я не видел и надеялся, что вождь отнесётся с пониманием к ситуации. Сегодня, тридцать первого декабря, если и был шанс запастись выпивкой на Новый Год, то только с утра, а появляться в магазине после занятий можно будет лишь с одной целью -- поиграть там в футбол. Блюсти абсолютно трезвый образ жизни мы к тому времени ещё не научились, несмотря на все усилия Партии и Правительства.
   В числе прочих граждан, принимавших участие в осаде заведения, со мной томились пятеро однокурсников, преимущественно спортивного телосложения. Их выбор в качестве моих попутчиков был не случаен. По сути дела мы являлись официальной делегацией факультета, готовой любыми средствами отстоять своё право на шампанское и водку, даже если для этого потребуется вступить в неравный бой с посланниками других цивилизаций. Каждый из нас держал в руках по две обширных сумки, а мой кошелек вмещал сразу несколько десятков стипендий.
   Ровно в одиннадцать часов отворилась дверь, и толпа, словно по залпу "Авроры", хлынула в помещение, сметая на своем пути и сторожа, отодвинувшего засов, и грузчиков, не успевших скрыться в подсобке, и зазевавшуюся продавщицу. К счастью, взятие магазина получилось более скоротечным, чем штурм Зимнего, и оттого менее кровопролитным. Вшестером мы навалились на прилавок, оттесняя конкурентов, и уже через несколько минут вырвались на свободу без единой потери в живой силе и технике.
   Следующей нашей боевой задачей стало пронести товар на территорию врага, то есть в общежитие, но и с ней мы справились играючи. Пока двое из нас отвлекали вахтёршу бабу Клаву разговорами об её героической молодости, четверо других пронесли сумки и распределили товар по комнатам заказчиков. Далее драгоценные бутылки были надежно укрыты от посторонних глаз: в куче грязных носков под шифоньером, в тубусах или в холодильнике, среди многочисленных пакетов с вермишелью.
   По завершении всех этих хлопот часы показали двенадцать. Не ночи, к слову сказать. Это означало, что я ещё успею на парочку лекций, а также, что более важно, краешком глаза взгляну на расписание экзаменов, которое грозился вывесить деканат.
   Так я и поступил. Полтора часа подремал на "сопромате", давая организму отдохнуть перед ночными бдениями, получил в зачётку последний необходимый автограф от "англичанки" и в компании других любопытствующих очутился перед доской объявлений деканата. Слово своё они сдержали -- там уже висел лист ватмана с необходимой информацией. Я быстро нашёл свою группу и вонзил палец в первое перекрестие. У меня получилось следующее: четвёртое января, математика.
   - Какая же ты сволочь после этого, Дедушка Мороз! - сказал я вслух.
   Экзамен четвёртого января -- это уже само по себе свинство и садизм, а тут ещё эта математика...
   Не далее, как вчера, у меня состоялся с преподавателем данной дисциплины серьёзный мужской разговор, и каждое его слово до сих пор звенело в моих ушах.
   - Трудно вам на экзамене придётся, молодой человек, - сказал он для затравки.
   - Это почему же? - очень натурально удивился я, и он охотно пояснил:
   - Ходили вы на мои лекции, прямо скажем, нерегулярно. Мне даже вашего лица запомнить не удалось. При этом говорят, вы -- староста?
   Бил он профессионально, в самую точку. Я попытался в ответ "включить дурака".
   - Как же так? Я ходил! Это многие могут подтвердить! А то, что вы меня не замечали, так я все время сидел за колонной!
   Он отрицательно помотал головой.
   - Не получается.
   - Что не получается? - не понял я.
   - У меня "за колонной" уже человек сорок набралось. Там столько не поместится. Если не верите, можем провести научный эксперимент.
   Он победоносно посмотрел на меня, но сдаваться при первых же трудностях -- не мой принцип.
   - Они врут! - воскликнул я, стремясь тем самым убить сразу двух зайцев: намекнуть на собственную честность и подсказать старшему товарищу, где в его подсчётах кроется ошибка.
   Однако "математик" не повёлся.
   - Возможно, - произнёс он как бы в задумчивости. - Но мне некогда разбираться в таких тонкостях. Тут ведь, как в автобусе: набрался полный -- и поехали. А что за бортом иногда остаются уважаемые люди, так то -- неизбежные издержки и погрешности системы.
   И вот теперь, мало того, что математика, так ещё и четвертого числа. Первого проснемся ближе к вечеру, отметить праздник нужно будет. Второго -- опять похмелье. Третьего -- плавный выход из штопора. Четвёртого -- экзамен. А готовиться когда?
  
  

***

  
   В совершенно подавленном настроении я вернулся в родную общагу. В комнате нас жило четверо, но сейчас только один из троих моих сокамерников, Валька, находился там и что-то паял, высунув от удовольствия язык и отмахиваясь от голубоватого дымка, порождённого канифолью.
   Здесь требуется пояснить, что Валька был в некоторой степени вундеркиндом, очкариком и отличником. Обычно в наших суровых краях таких начинают бить ещё в первом классе школы, и процесс этот иногда затягивается до самой их смерти, но на Вальку этот закон природы не распространялся. Внешне щуплый и хилый, он мог дать фору любому бультерьеру по части железной хватки, поэтому он пользовался всеобщим уважением, а дорогу ему переходили только незнакомые и только один раз. В общем, других недостатков, кроме хорошей учебы, за ним не значилось: выпивал и закусывал он наравне со всеми, от девочек не шарахался, в деканат не стучал.
   Заметив моё состояние, он не стал спрашивать о его причинах. Я буквально увидел, как его гениальный глаз превратился на мгновенье в калькулятор, который тут же произвёл необходимые логические вычисления и сам до всего дошёл без всяких вопросов.
   - Проблемы? - спросил он, как всякий воспитанный мальчик.
   - Угу, - подтвердил я.
   - Ещё пара недель, и их не будет.
   С этими словами он выдернул шнур паяльника из розетки и полюбовался на получившееся радиотехническое устройство.
   - Что это? - машинально спросил я.
   - Да так. Ерунда.
   - А по тебе не скажешь, - решил я продемонстрировать собственную проницательность. - Судя по твоему лицу, ты сегодня напаял, как минимум, на Нобелевку.
   Валькины линзы сверкнули, как бенгальские огни. Он оценивающе посмотрел на меня, отложил штуковину в сторону и сказал:
   - Ты не представляешь, насколько близки к истине твои слова.
   Пока я думал, какое выражение придать своей физиономии, он взял обыкновенный спичечный коробок, вытряхнул из него содержимое, проделал сбоку небольшое отверстие и затолкал туда своё детище.
   - Мне почему-то всегда казалось, что если кому-то я и расскажу о своём изобретении, то только тебе, - бросил он мне леща. - В тебе есть что-то такое...
   - Располагающее к доверию? - попытался подсказать я, но не угадал.
   - Да нет же! - отмахнулся Валька. - Я бы сказал, здоровое такое сумасшествие.
   Кажется, это комплимент.
   - Колись давай! - сдался я, и Валька с готовностью изложил мне суть дела, предварив лекцию теоретическим введением.
   - Мысль человека, - нагло заявил он среди всего прочего, - это те же электромагнитные волны. Просто они слишком слабы, и уловить их может только тот, кто их производит. Но представь себе, если бы их можно было усилить!
   - Телепатия какая-то! - отреагировал я.
   - Если тебе так удобней понять, то ради Бога. Мой прибор выполняет сразу две функции: он ловит исходный сигнал и усиливает его.
   - И? Другие начинают "слышать", что я думаю?
   - Не совсем. Они "слышат", но принимают эти мысли за свои. Конечно, с учётом внутренней интерпретации.
   - Ты ещё скажи: испорченности.
   - Можно и так.
   Его взгляд красноречиво предлагал мне высказываться на заданную тему. Прокрутив в голове пару-тройку возражений, я понял, что уже вращаюсь в заданном Валькой пространстве, и вне зависимости от того, что сейчас скажу, проиграл.
   И тут я взорвался.
   - Блин! Валька! Зачем тебе прибор? Ты и так можешь запудрить мозги, кому угодно!
   - Не веришь, - с сожалением произнёс изобретатель.
   Нет, у него не получится меня провести. Пусть даёт мотивированный ответ по существу. И я набросился на него всерьёз:
   - Откуда ты знаешь, на какой частоте работает мой мозг? Откуда тебе известно, что ты усиливаешь именно мои мысли, а не магнитные бури, пришедшие из космоса? Почему ты вообще решил, что этот твой прибор хоть что-то делает, кроме пустого пожирания электричества? А?
   Но Валька был абсолютно спокоен.
   - Помнишь, я рассказывал о своём отце? - спросил он.
   - Ну?
   - Теме устройства человеческого мозга посвящена его кандидатская диссертация. Впрочем, и докторская тоже.
   - А ты-то здесь причём?
   - Родители всегда хотят, чтобы их дети продолжали дела, начатые ими. Я всю эту муть про серое вещество раньше азбуки знал. Просто он -- медик, причём, теоретизирующий, а я -- электронщик.
   Надо же! У него на всё есть правдоподобный ответ.
   - Собственно, из-за чего мы спорим? - продолжил Валька. - Прибор -- перед тобой. Давай его испытаем. И все сомнения отпадут сами собой.
   - Как? - спросил я, хотя уже всё было понятно.
   - Да очень просто, - пояснил он. - Я тут подумаю о чём-нибудь, прибор усилит, а ты услышишь. - Он взял коробок в руки. - Вот видишь -- я сделал сбоку отверстие. Это для сенсора. К нему нужно палец прижать, чтобы контакт с источником излучения произошёл. Вот рычаг, который питание включает. А вот здесь антенна стоит. Направлю её на тебя -- и готово. Ты можешь не сомневаться: ничего предосудительного и противозаконного я не совершу. Ну, книгу, там, с места на место переложить или стакан с водой принести.
   Гад! Как по нотам разыграл меня! Как в шахматы! Ведь что это получается: если я откажусь, то так никогда и не узнаю, врал он или нет. А если соглашусь...
   Тут мне показалось, что я нащупал верную стратегию.
   - А ты уверен, - задиристо сказал я, - что твой прибор безопасен для здоровья? Может, он на мозги пагубно влияет? Ты бы хоть на крысах его сначала испытал, а то сразу другу предлагаешь.
   - И что я крысе скажу?
   - Тапочки принести. Слушай! - меня вдруг осенило и сразу же понесло. - Это же может получиться новый метод дрессировки!
   - У животных всё устроено по-другому, - грустно сказал Валька. - Ладно. Замяли.
   Он взял коробок, положил его к себе в тумбочку и наигранно улыбнулся.
   - Обычный путь простого русского Кулибина -- недоверие друзей и происки врагов.
   Разговор, зашедший в тупик, мы за ненадобностью закрыли и перешли к более прозаическим вещам.
  
  

***

  
   Общага бурлила. По коридорам сновала молодёжь с горячими кастрюлями, из комнат доносилась музыка, поспешно сервировались столы. Попадались неопытные первокурсники, уже принявшие ударную дозу и теперь вряд ли способные дотянуть до полуночи. Парочка дежурных преподавателей, назначенных деканатом, отстранённо наблюдала за всеми этими приготовлениями, не в силах хоть как-то повлиять на известный заранее итог.
   Меня командировали на кухню с тазиком почищенной картошки и полиэтиленовым пакетом сала под мышкой, чтобы превратить их во что-нибудь съедобное при помощи огня и поварского мастерства. Отвоевав себе конфорку, я поставил на неё сковороду, а сам принялся шинковать сало.
   И в это время на кухню зашла ОНА.
   Моя смерть, наступившая вслед за этим, была молниеносной и неотвратимой. Словно я внезапно разучился дышать. Словно из меня выдернули позвоночник. Из приятных ощущений запомнилось одно: сладкая истома в груди, похожая, вероятно, на ту, которую чувствует праведник перед вознесением на небо.
   - Горит, - сказала она, кивая на дымящиеся шкварки, и мне вдруг стало ужасно стыдно.
   "Вдруг она не ест свинину!" - панически пронеслось в голове.
   Одним быстрым движением я похоронил сало под грудой картофельной соломки и встал по стойке смирно.
   Скорее всего, с такой реакцией на своё присутствие она сталкивалась впервые. Смущённо косясь в мою сторону, она сделала несколько безуспешных попыток зажечь фитиль, пока я не сообразил, что мне представился шанс проявить себя с лучшей стороны. Без всяких предисловий я грубо оттолкнул её от плиты и совершил это маленькое чудо, опалив себе шерсть на пальцах и бровях.
   - Спасибо, - одними губами произнесла она.
   Видимо, ожидая ещё каких-либо подвигов с моей стороны, она выдержала небольшую паузу, после чего обратилась к своим хлопотам. Я же занялся изучением аромата её духов. Перейти к следующему этапу наших отношений мне мешала врожденная скромность, и к тому же мозг категорически отказывался генерировать речь.
   Ни названия, ни внешнего вида её блюда в моей памяти не сохранилось. Помню только, что его приготовление заняло меньше времени, чем у меня. В последний раз напомнив, что пора помешать картошку, она собрала свои принадлежности и удалилась. Пришлось выглянуть в коридор, чтобы проследить, в какую комнату она зайдёт.
   Сделано.
   Вернувшись со сковородой углей в свою комнату, я получил заслуженный нагоняй от товарищей. Никто, тем не менее, выбрасывать продукты не собирался, и мы уселись вокруг испорченного лакомства, наполнив водкой гранёные стаканы. Не по-фронтовому, до краев, а только на пару пальцев, чтобы распределить силы равномерно на всю ночь.
   После третьей у меня созрел один сногсшибательный план.
   Суть его состояла в следующем. Во-первых, больше не пить. Во-вторых, когда в полночь начнётся дискотека в "молельной комнате", как мы ласково называли "красный уголок", пойти туда и пригласить её на танец. В-третьих, узнать её имя и взамен сообщить своё. В-четвёртых, если и не произвести на неё положительное впечатление, то хотя бы обворожить.
   Не отступая от намеченного плана ни на йоту, я спустился вниз, едва отгремела шампанская полуночная канонада с всеобщим братанием, и затаился в толпе танцующих.
   Ждать пришлось недолго. Одетая в костюм Золушки на балу у короля и такая же прекрасная, она вошла в зал в сопровождении подружек. Мои ставшие вдруг поразительно зоркими глаза вцепились в неё мертвой хваткой и не отпускали до тех самых пор, пока не объявили "медляк".
   Если она откажет мне, то пойду и утоплюсь в общем душе! Благо, глубина там приличная.
   Я вырос возле неё могучей неотёсанной скалой и произнёс басом, которого у меня отродясь не было:
   - Разрешите вас пригласить?
   Узнав меня и услышав, наконец, мой голос, она даже как-то обрадовалась. Кивнула в знак согласия, и мы отработали с ней первый тур. Сказать по правде, здесь я несколько отошёл от плана и, вместо того, чтобы представиться, доложил ей сразу несколько вещей о себе: размер бицепсов, средний бал аттестата, кулинарные привязанности и список детских болезней. Где-то на середине списка она явно заскучала, и мне пришлось резко сменить тему, пересказав ей биографию Брюса Ли.
   Уж и не знаю, эта история, или какая другая не понравилась ей больше всего, только по завершении танца на её лице отразилась некоторая растерянность. Раздосадованный на себя, я вернул её подружкам, а сам отошёл в сторону, чтобы проанализировать допущенные промахи. И в том состоял мой очередной просчёт.
   Едва я выпустил её из рук, как к ней тут же приклеился Пашка. Честно скажу, против него у меня шансов не было никаких. Нет, у меня достоинств предостаточно, я не комплексую по этому поводу, но если для изготовления Пашки привлекался ювелир, то по моему поводу позвали плотника. Он сделал три взмаха топором и на том посчитал процесс законченным.
   В общем, навис он над моей любимой, как коршун над цыплёнком. Когти свои острые наружу выставил, перья распушил. Оставался, конечно, ещё вариант -- испортить ему физиономию, но силовые методы в нашей среде не слишком приветствовались. Мы же будущая интеллигенция всё-таки.
   И тогда я принял единственно правильное решение -- напиться.
   Поднявшись к себе на второй этаж, я первым делом проверил под Валькиной кроватью в углу, где хранилась заначка -- пусто. Значит, праздник удался. В комнате никого не было, если не считать незнакомого парня, сладко спящего на моем ложе, и я пошел проведать соседей, чтобы поздравить их и как бы невзначай "упасть на хвост". Но и там меня постигло разочарование.
   Ничего другого не оставалось, как вернуться домой и плюхнуться на Валькину кровать. Парня я беспокоить не стал, следуя неписанному студенческому кодексу чести.
   Лёжа на спине, я в равнодушном бессилии разглядывал царивший в комнате бардак: пустую сковороду, исцарапанную вилками, ряд выполнивших свою роль бутылок под столом, упавшую вешалку, грязную ложку, торчащую из недр магнитофона. Репродукция картины Дали, висевшая на стене, сменилась голой красоткой, а потом мой взгляд скользнул по тумбочке и упал на паяльник. Какая-то смутная мысль пробежала по дну моего сознания, и я вдруг вскочил на кровати, словно ошпаренный.
   Прибор!
   Дрожащими руками начинающего преступника, я открыл Валькины закрома и сразу увидел его. Обыкновенный спичечный коробок. С одного боку -- рычажок включения, с другого -- сенсор. Спереди -- излучатель. Всё, как он рассказывал. Сердце бешено колотилось в моей груди.
   Я спустился вниз и вошёл в танцевальный зал.
   Она сидела одна. Диск-жокей взял паузу, и все разбрелись по своим комнатам, чтобы подзаправиться. Пашки возле неё я не заметил. Сел рядом, нарочито не обращая на неё внимания, нащупал в кармане выключатель...
   - Мы продолжаем нашу Новогоднюю программу! - раздалось в динамиках. - Объявляется белый вальс! Дамы приглашают кавалеров! - пояснил голос, как будто кто-то нуждался в пояснениях.
   Она поднялась со своего места и повернулась ко мне.
   - Можно вас пригласить?
   Я тоже встал, взял её теплую руку и поплёлся за ней, как малолетний недотёпа за своей мамашей. Мы прошли на середину зала, заняли "пионерскую" позицию и стали медленно топтаться на месте, слегка покачиваясь, как того требовала мода.
   Зал был практически пуст, и танцевали мы совершенно одни. Народ только-только начал возвращаться, но все почему-то садились на стулья или вставали, прислонившись к стенам, словно боялись нарушить воцарившуюся гармонию. Мелькнувший в проёме дверей Пашка сотворил на своём лице брезгливую гримасу и тоже плюхнулся на стул рядом с какой-то девчонкой, ненароком положив ей руку на плечо.
   Мы молчали и смотрели друг другу в глаза. Я видел своё отражение, похожее на искривленный образ в стеклянном шаре, но даже оно не выглядело смешным или глупым.
   - Как тебя зовут? - спросил я.
   - Катя. А тебя?
   - Андрей.
   Наконец-то, мы познакомились.
   - Бицепсы сорок сантиметров -- это, наверное, много?
   Невероятно, но она запомнила всю эту чушь, которую я нёс пару часов назад. Объяснение было столь же очевидным, сколько невероятным -- прибор работал! Валька не врал, а я -- действительно тупое бревно, лежащее на пути научно-технического прогресса. Но даже эта не позитивная мысль не ухудшила моего настроения.
  
  

***

  
   Мы оставались в зале до самого утра, часов до шести, пока не пришёл дежурный преподаватель и не свернул развлекательную программу. Особо буйных и недовольных, в числе которых меня на этот раз не оказалось, развели по комнатам принудительно под угрозой отчисления.
   Мы вышли с Катей в коридор, продолжая держаться за руки.
   - Почему я раньше не видел тебя? - спросил я, обращаясь, скорее, к судьбе.
   - Наверное, потому что я живу дома с родителями. И учусь только на первом курсе. Ты проводишь меня?
   Провожу ли я её? Ответ на этот вопрос созрел у меня быстрее, чем свет преодолевает расстояние из одного угла лаборатории в другой.
   Мы поднялись на второй этаж в комнату её подружек, где она оставила пальто, потом заглянули в мою. Я на мгновенье нырнул в "чёрную дыру", не включая света, чтобы не испугать гостью какой-нибудь героической новогодней панорамой, набросил шубу, и мы вышли на улицу.
   На погоду Валькин прибор вряд ли имел какое-либо влияние, но она, тем не менее, тоже удалась. Шёл великолепный крупный снег, сверкая и переливаясь в свете фонарей. Было тепло и безветренно. Ни о каком такси и речи быть не могло. Она взяла меня под руку, и мы тронулись в неблизкий путь, обсуждая всякую всячину.
   - Тебе что больше нравится, зима или лето?
   - Зима, - соврал я, чтобы соответствовать моменту.
   - А мне лето, - призналась она.
   - Лето -- это тоже нормально. В поход можно. Или на рыбалку.
   - А мой отец зимой на рыбалку ходит.
   - Подлёдный лов, - блеснул знаниями я.
   - Ты тоже любитель?
   - Ну, так. Иногда, - уклончиво ответил я, представляя себя, сидящего возле лунки в двух полушубках, одетых один на другой.
   - А как ты относишься к Булгакову?
   О! Попадание в яблочко. Как раз пару месяцев назад мы всей комнатой проглотили "Мастера и Маргариту", и я буквально ломился от цитат. Катя любезно предоставила мне возможность выпустить большую их часть на свободу. Михаил Афанасьевич благосклонно взирал на нас с небес и тихо радовался, перешёптываясь о чём-то с Архангелом Гавриилом.
   В общей сложности, болтая без умолку и не замечая, как приближается первый день наступившего года, мы брели по городу часа два. Лишь у безжалостного подъезда её дома мы остановились, моментально ощутив неизбежную разлуку.
   - Встретимся после первого экзамена? - предложила она.
   - Обязательно, - согласился я, плохо представляя, как смогу прожить без неё хотя бы минуту.
   - Тогда я пошла?
   Она нерешительно взялась за ручку двери, но потом вдруг быстро вернулась назад и порывисто поцеловала меня в щёку.
   Ещё некоторое время после её ухода я стоял, не двигаясь с места и разогревая в памяти прошедший вечер, и только когда пальцы ног настойчиво напомнили о том, что они не в тёплых носках, я двинулся в обратный путь.
   Пешком идти мне больше не хотелось, и я решил "упасть на тачку". Какую бы дыру в моём бюджете это действие ни сотворило. Первая же машина с зелёным огоньком на стекле остановилась возле меня.
   - В "студгородок" поедем? - заискивающе спросил я водилу, держа палец на сенсоре и мысленно содрогаясь от вероятной суммы.
   - Сколько?
   - Три рубля, - назвал я обычную таксу без всяких "новогодних скидок".
   - Садись, - устало сказал таксист.
   По дороге он выспросил меня, на каком факультете я учусь, и как оно там вообще, в институте-то.
   - Сыну на следующий год поступать, - пояснил он свой интерес. - Вот, приходится думать за двоих.
   - Понятно, - буркнул я, прекрасно зная, чем на самом объяснялась его повышенная болтливость и доброта.
  
  

***

  
   Утром следующего дня, если можно квалифицировать как утро половину четвёртого пополудни, я проснулся с отчётливым ощущением эйфории. Центр её располагался где-то в левой стороне груди, а нервные окончания -- в руках и ногах, судя по тому, как ловко мной проливался чай или ронялась на пол посуда. В таком состоянии ни о какой математике и речи быть не могло, поэтому я присоединился к весёлой компании в соседней комнате и таким нехитрым образом продлил себе праздник.
   Второго января, пролежав весь день с учебником на лице, я пришёл к неоспоримому выводу о том, что о Кате мне думается гораздо легче и приятнее, чем о математике. Любая формула, вызванная из глубин памяти, тут же приобретала милые женские очертания. В результате вечер закончился тем же, чем и накануне.
   И только третьего числа я, наконец, заставил себя открыть конспект и прочитать целую страницу, прежде чем в моей руке оказался стакан с опущенной в него соломинкой. Замысел автора состоял в том, чтобы разбавленный водопроводной водой ликёр оказал тонизирующее воздействие на организм и активизировал мозг. В принципе, так оно и произошло, но только ближе к полуночи, когда перешли на молдавский коньяк.
   В день экзамена, четвёртого января, эйфория отошла немного на второй план, но времени, чтобы воспользоваться предоставленной передышкой, больше не осталось.
   Встретив мой честный комсомольский взгляд, "математик" прямо-таки взорвался улыбкой.
   - А! - закричал он. - Это тот, который за колонной сидел!
   Вытянул я билет, сел на место, изучил задание. Вопросы, вроде бы, пустяковые. По крайней мере, ответ мне на них известен. Но ведь не даром же про "математика" сочиняют все эти страшные истории: будто бы он листок с подготовленным материалом откладывает в сторону и начинает разные интересные вопросы задавать. Про всё на свете, и ничего о том, к чему ты готовился.
   Набросал я вкратце конспект своего сольного выступления и поднял руку в знак готовности. Прибор включил и прямиком к столу.
   - Разрешите?
   Он мне благосклонно, по-иезуитски кивнул головой. Я сел. Пересказал словами, что на листке написано. Не бодро так, с опаской, но и не мямля. И при этом в глаза ему смотрю -- гипнотизирую. Он тоже на меня смотрит. Что-то в мозгу его учёном шевелится, и глаза по-звериному блестят.
   Посидел он так с минуту или больше, отложил мою писанину в сторону, взял зачётку и что-то в ней начеркал.
   - Счастливо! - Это он мне на прощание.
   Вышел я из класса на ватных ногах и даже дверь за собой не закрыл. Любопытный, насмерть перепуганный народ тут же обступил меня со всех сторон и учинил допрос.
   - Ну? Сдал?
   А что я им отвечу, когда сам не вполне уверен?
   Выцарапали они зачётку у меня из негнущихся пальцев, и пошла она гулять по рукам. И только когда книжица вернулась ко мне в раскрытом виде, пройдя круг почёта, я окончательно поверил -- чудо свершилось! Самое настоящее "отлично" красовалось рядом со строкой "математика".
   - Ну, ты даёшь! - похвалил меня ничего не подозревающий Валька.
   - Терпенье и труд! - продекламировал я, поучительно подняв к потолку указательный палец.
   А Катя уже ждала меня в условленном месте.
   Мы не торопились бросаться друг к другу в объятья. Только лёгкий кивок головы, только едва ощутимое прикосновение. Нужно сначала восстановить те чувства, которые связали нас, убедиться, что всё это не приснилось нам в новогоднюю ночь.
   Прибор тоже на всякий случай я держал наготове.
   - Сдала?
   - Сдала. На отлично. А ты?
   - Я тоже. В кино сходим?
   - Давай. А в какое?
   - Мне всё равно.
   - Тогда и мне всё равно.
   Такое наплевательское отношение к содержанию оказалось как нельзя кстати. Мы попали на премьеру какой-то научно фантастической галиматьи: человекоподобные роботы с квадратными челюстями, лунные пейзажи, пафосные диалоги о судьбе человечества. Кроме нас, в огромном зале находилось ещё человек десять. Парами. И все они целовались. Преодолев первое смущение, мы последовали их примеру, так что фильм закончился очень быстро.
   Потом мы отстояли очередь в кафе за мороженым, где удивили официантку тем, что растаявшие в вазочках сливки оставили нетронутыми. А потом опять гуляли по городу, то и дело останавливаясь, чтобы снова и снова почувствовать на губах вкус пленившей нас любви.
  
  

***

  
   Сессия пролетела незаметно. В перерывах между экзаменами мы продолжали встречаться с Катей, которая познакомила меня с новыми видами искусства: театром и живописью. К первому я в целом отнёсся положительно, хотя меня и смущали рваные декорации на заднем плане, а вот второй послужил причиной нашей единственной размолвки, когда я дал рецензию на картину какого-то всемирно признанного гения.
   - Неужели ты не чувствуешь той энергии, которая исходит от полотна? - удивилась любимая, не найдя на моём лице ни тени благоговения. - Не видишь страданий, запечатлённых в каждой морщинке изображенного на нем старика?
   Чтобы сохранить наш неокрепший союз, пришлось проторчать возле шедевра достаточно продолжительное время, всматриваясь в трещины на холсте и симулируя зарождающееся понимание прекрасного. Поверила она или нет, но только после этого наметившаяся, было, тучка бесследно исчезла.
   Все экзамены я сдал на пятаки, и надо ли говорить, почему. Чтобы совсем не готовиться -- этого, конечно, не было, но я позволял себе несколько больше вольностей, чем обычно. Теперь мне светила повышенная стипендия -- очень своевременный подарок от государства, учитывая мои возросшие расходы.
   Вальке я решил ничего пока не говорить. На всякий случай. А то вдруг авторские чувства его на какой-нибудь неправильный поступок подвигнут. В конце концов, батарейки я ему новые поставлю по окончании пользования -- можно не сомневаться.
   А последний экзамен закончился ещё одним приятным сюрпризом.
   - Придёшь к нам в гости? - спросила Катя.
   - К вам? - переспросил я, имея в виду множественное число.
   - Ну да, - уловила она мои сомнения. - Папа хочет с тобой познакомиться.
   - А мама? - неизвестно зачем уточнил я.
   - Ну, и мама тоже. Просто это была его инициатива.
   - Ты им рассказала про нас?
   - Вообще-то уже давно. У меня от них секретов нет.
   "Так", - подумал я, стараясь припомнить, все ли мои поступки совершались с подобающим целомудрием и нравственностью.
   - А когда?
   - Сегодня. Если ты не занят.
   - Конечно, нет, - решил я, с ходу отменив запланированный на вечер сабантуй по поводу "половины инженера".
   * "Половина инженера" -- народный студенческий праздник, происходивший на экваторе учёбы, то есть ровно два с половиной года от начала.
   - Тогда приходи к шести.
   Сломя голову, я помчался в общагу гладить брюки и стирать носки. Это занятие очень удачно отвлекло меня от параноидальных мыслей и ненужного предстартового мандража. Собутыльникам я наврал, что поехал проведать больную тётю и вернусь как раз к середине торжества. По пути я сделал небольшой крюк, чтобы заскочить на центральный рынок.
   Когда я позвонил в дверь, в руках у меня находились два предусмотрительных букета, а из-за небрежно наброшенного шарфа выглядывала белоснежная рубашка. Катя удовлетворенно кивнула, довольная моим внешним видом, и я смело шагнул в будущее.
   Светская беседа, проходившая с моим полноправным участием, сопровождалась деликатным бряцаньем вилок и элегантным поскрипыванием ножей. Не хватало только снующих с блюдами лакеев, отмененных Советской Властью за ненадобностью. Их роль выполняла мама, избравшая своей специальностью уход за семьёй и домом. А папа, оказавшийся при более подробном знакомстве профессором, ничуть своим званием не кичился и сам подливал мне коньячка, который я благоразумно старался растягивать на два-три приёма.
   Ощущение нереальности и прямо-таки сказочности происходившего не покидало меня ни на секунду. Мои родители тоже ничего: папа -- хоть и обычный строитель, но прораб, а мама -- учительница. Однако я с трудом представлял их себе в подобной компании. Впрочем, не будем торопить события. Сейчас главное -- сконцентрироваться на том, чтобы внушить к себе уважение.
   Давай, приборчик, работай!
   Вот профессор дружески похлопал меня по плечу, вот мама улыбнулась, совсем как-то просто, словно родному.
   Принесли чай. К нему -- роскошный торт, конфеты диковинные. Я их не очень, все эти сладости, но сам факт изобилия действует на аппетит благотворно. Съел пару конфет и кусочек торта. Всё. На сегодня еды достаточно. А завтра, глядишь, и снова пригласят.
   - Вы не стесняйтесь, - подбадривала мама. - Ешьте.
   Но я не поддался на провокацию, чтобы не сказали потом: зачем нам такой обжора в семье?
   - Спасибо, Мария Петровна, - сурово отстранил угощение я. - Всё было очень вкусно.
   Но испытания продолжились. Мы прошли с папой в его кабинет, и он предложил мне сигарету.
   - Не курю, - ответил я, как бы извиняясь, на этот раз чистую правду -- третий уж месяц, как завязал.
   Не знаю, упал я в его глазах или наоборот, но риск -- благородное дело.
   Заявился я в тот вечер в общагу уже в одиннадцатом часу. Гулянка была в самом разгаре. Привычный глазу бесшабашный натюрморт на столе и вокруг него. Пьяные милые рожи.
   - Штрафную ему! - закричали друзья, но я решительно отклонил протянутый стакан.
   Даже не знаю, как после коньяка и трюфелей такое внутрь принимать.
   Удивились они страшно, и только один Валька прочитал что-то на моём лице и про себя усмехнулся. Умный он слишком, вот в чём проблема.
  
  

***

  
   Общага разъезжалась на каникулы по домам. Только самые тупые и беспросветные двоечники оставались подчищать "хвосты", остальные торопились на вокзалы и в аэропорты, чтобы в течение двух последующих недель мозолить глаза родителям и совершать лихие набеги на холодильники.
   Валька отбыл с самого утра, а я специально притормозил и взял билеты на вечер, чтобы без помех прихватить с собой чудесный прибор, существования без которого я теперь просто не мыслил. Странно, что сам изобретатель им не пользовался, но их же, Кулибиных, хрен поймешь.
   В обед встретились с Катей в институте, на скамеечке в главном фойе. Прощались, как перед отправкой на фронт, только что "Славянку" поблизости не играли. На нас с завистью смотрели случайные студенты, а я клятвенно пообещал звонить каждый день, не взирая на дороговизну междугородней связи и отсутствия домашнего телефона. Буду ходить на переговорный пункт, как на работу.
   Перед тем, как отпустить мою руку, она улыбнулась:
   - Ты моим родителям очень понравился. Не представляешь, как я рада за нас с тобой.
   Сидя в холодном троллейбусе, уносившем меня в аэропорт, я согревался мыслью о будущем, которое сулило счастье, соблазнительно манило за собой и щедро раздавало авансы.
   Мой родной город, не такой большой и менее культурный, встретил меня хороводом застолий. Почин задала мама.
   - Что же ты, отец, не поздравишь сына? - сказала она укоризненно, когда поздно вечером мы ужинали на кухне. - Всё-таки половину ребёнок уже отучился.
   Батя полез, было, целоваться, но мать не позволила развиться маразму.
   - Какой же ты непонятливый становишься у меня!
   И она достала из морозилки запотевшую тут же бутылочку, чего прежде никогда не случалось -- она и сама не пила, и мне не позволяла. Батя чуть усы себе не откусил от неожиданности. Я бы тоже удивился, если бы не знал причины, лежавшей в кармане в виде спичечного коробка.
   Просидели мы в тот вечер до полуночи, так сказать, в семейном кругу и при этом в атмосфере, напрочь лишённой монотонности и скуки, присущей гулянкам с участием разных поколений. Мы и песни какие-то древние пели, "колхозные", слова которых я, к своему ужасу, прекрасно знал, и за жизнь очень даже неплохо поговорили.
   А на следующий день я решил совершить обход своих корешей, начав его с первого по списку дружка. Звали его Васей, и связывало нас с ним тяжёлое прошлое, освящённое детскими глупостями. Когда я на каникулы домой приезжал, то сразу бежал к нему, чем вызывал материнскую ревность.
   Человеком он считал себя серьёзным: в отличие от меня, вот уже два с половиной года валявшего дурака в институте, он и в армии отслужить успел, и на работу устроился престижную. Производство вредное, работа по сменам, зарплата -- десять моих повышенных стипендий, на пенсию можно выходить уже через пятнадцать лет по инвалидности. Если, конечно, доживёшь.
   Выпили мы с ним по первой, и я сразу про прибор раскололся. Жгла меня эта тайна, душила немилосердно.
   - Ты чо? - обиделся он. - За дурака меня держишь?
   В общем, реакция нормальная, предвиденная, неоднократно продемонстрированная и мной самим.
   - Проверим? - предложил я, идя по Валькиному сценарию. - Давай, я наведу на тебя какую-нибудь мысль?
   Вася, не в пример мне, отнекиваться не стал, а сурово, по-пролетарски принял огонь на себя, порвав на груди символическую тельняшку. Азарт скорого разоблачения завравшегося друга летел весёлыми брызгами из его глаз.
   Я на бумажке написал что-то и в сторонку положил. Включил прибор.
   - Ну, чего тебе сейчас захотелось?
   - Вроде как выпить и закусить.
   Я с гордостью протягиваю ему бумажку, а на ней написано: "Наливай". Короче, убил я его доказательствами.
   Остаток вечера мы только по этой теме и говорили. Рассказал я ему и про Катю, и про математику, и про многое другое. Он только цокал языком и приговаривал:
   - Это ж, блин, надо же!
   Как водится, накачались мы до уровня верхней планки. Однако ничего из рассказанного мною не пропало бесследно в пьяном угаре. Утром, часов в семь, проснулся я оттого, что мать меня тормошит за плечо и на ухо приговаривает:
   - Вставай! Там этот непутёвый твой пришёл.
   Выполз я сонный к нему на лестничную площадку, потому что мать в дом его принципиально не пускала. Боялась, что его дурными манерами наш семейный очаг пропитается.
   - Слушай, - шепчет Васька. - Дай этой штукой попользоваться. Один всего день. На работу с ним съезжу, а вечером обратно принесу.
   - Зачем тебе?
   - Надо.
   Заскребли у меня кошки на душе от нехороших предчувствий.
   - Ты мне вон книжку до сих пор не можешь отдать, - нашёл я подходящий аргумент. - А теперь прибор тебе понадобился.
   - Какую книжку? - искренне удивился Васька.
   - "Два капитана". В пятом классе брал.
   Но его так просто не проймёшь.
   - Твоя что ли? А я всё гляжу на неё и вспомнить не могу, чья. Вот заодно и книжку принесу.
   Прислушался я к внутреннему голосу, и стало мне гадко за свою меркантильную натуру -- не хочу Ваське прибор давать, хоть умри. Начал ему лекцию читать: прибор, мол, не мой, потеряешь, мне голову оторвут. Но он проявил себя пацаном красноречивым и настойчивым. Сломал он мою волю в результате. Пополам.
   До вечера я просидел, как на иголках. Но всё обошлось. Вернул Васька прибор в целости и сохранности и наговорил в придачу целую гору благодарностей.
   - Сработало! - похвастался он. - Представляешь, прихожу к начальнику цеха и говорю: так, мол, и так, работаю у вас уже три месяца, а всё второй разряд. И что ты думаешь? Он подписал приказ о повышении!
   Я порадовался вместе с ним. За себя в том числе, за доброту свою и чуткость. Разве что без слёз умиления обошлось.
   Эх!
   Примерно дня через два после того случая я возвращался домой из очередных гостей. У подъезда, как обычно, торчала компания местных отморозков во главе с Муриком. По призванию своему он был хулиганом-переростком. Лет сорок на вид, а сколько ему там на самом деле -- в морге когда-нибудь разберутся. Ни семьи, ни работы. Жил он с матерью, регулярно наведываясь на зону для перевоспитания.
   Опасности для соседей он не представлял, совершая пакости на почтительном удалении от дома, поэтому мы его не боялись. Кинешь ему небрежно "Привет!", как родному, и идёшь своей дорогой. И даже собственного уважения после этой фразы прибавляется -- сам проверял.
   Вот и на этот раз я не собирался экспериментировать с формами общения.
   - Привет! - произнёс я домашнюю заготовку и вознамерился в подъезд нырнуть, но у Мурика были на меня другие планы.
   Он неожиданно перегородил мне дорогу, источая свежий перегар. Здоровый такой мужчина, плотный. Откуда только сила в этом пустом мешке после всех ходок, отсидок и приводов? И в тыл ко мне его подельники подтянулись, отрезая пути отхода.
   - Говорят, прибор у тебя один интересный есть? - начал он без предисловий.
   "Так, - подумал я, изо всех сил стараясь контролировать мышцы лица. - Спасибо тебе, Вася".
   - Какой прибор?
   Удивление моё было настолько натуральным, что я бы сам себе поверил в тот момент. Плохо только, что Мурик не разбирался в нюансах психологии.
   - Исполнитель желаний, будто бы, - конкретизировал он, проявляя первобытный примитивизм.
   В другое время я бы посмеялся над его интерпретацией назначения вещицы, но сейчас мне почему-то смех на помощь не пришёл.
   - Да ты что, Мурик? Наврали тебе. Разве же может быть такой прибор?
   - А что ты Ваське показывал?
   - Да это я его на понт брал. Пьяный был, как тетерев, вот и насочинял всякой ерунды.
   Ни слова больше не говоря, врезал мне Мурик под дых. Задохнувшись, я опустился на колени, а сверху мне ещё чем-то нелёгким по голове прилетело. Разноцветные огни рассыпались перед глазами, как во время салюта. В следующее мгновенье увидел я прямо перед своим носом самодельный кривой нож.
   - Не рыпайся!
   Пальцы Мурика стали ощупывать мои карманы и вскоре наткнулись на то, что искали.
   - Этот?
   Я кивнул, и прибор перекочевал к своему новому владельцу.
   - Если кому скажешь, убью! Понял?
   Как не понять, когда доходчиво объясняют.
   - А это тебе, чтобы не врал старшим товарищам.
   И я мужественно надел лицо на его стальной кулак.
  
  

***

  
   Фингалы бывают двух типов: первый, это когда синева находится под левым глазом, второй -- когда под правым. У меня обозначился новый, не известный науке тип: он растянулся от самой переносицы равномерно на обе стороны. Родителям эти академические тонкости, конечно, были до лампочки -- их интересовала причинно-следственная связь. Но я не собирался вовлекать их в эту некрасивую историю.
   - Упал, - сказал я.
   - Очнулся, гипс? - съехидничал отец, а мать приложила к ушибленному месту ледяной компресс и пару непечатных слов по адресу хулиганов.
   Два дня болело нестерпимо, и лишь когда кожа лица сменила фиолетовый цвет на зелёный, я почувствовал, что снова могу воспринимать окружающих мир адекватно. Правда, не в таких оптимистичных тонах, как прежде.
   Потом позвонил Вася. Начал молоть всякую чепуху, ожидая, когда я сам заведу разговор на волнующую его тему. Я же решил доставить себе маленькое удовольствие, уведя нашу беседу слегка в сторону: про урожай грибов в прошлом году, про положение дел во Вьетнаме, про выращивание помидоров.
   На истории о Тунгусском метеорите он сломался, не выдержав пытки идиотизмом.
   - Что там у тебя с Муриком произошло? - спросил он, перебивая меня на самом интересном месте.
   - Ничего особенного. Просто чей-то болтливый язык...
   - Ты извини. По пьянке это я. Лишнего наговорил.
   - А с каких это пор ты с Муриком компанию водишь?
   - Да это я так, - замялся мой бывший друг. - Случайно получилось. А насчёт прибора ты не волнуйся. Я поговорю с ним. Отдаст.
   Сам он, впрочем, этому нисколько не верил.
   Что и подтвердилось через пару дней, когда припёрся он ко мне лично. Глаза прятать ему было решительно некуда, поэтому взгляд его скучивался в районе кончика носа. И новости он принёс поразительные.
   - Понимаешь, - поведал он. - Тут вот какая чепуха. Замели Мурика. В КПЗ он сейчас.
   От возникшей догадки мне даже повеселело.
   - Они прошлой ночью решили склад взять, - продолжил Вася. - Понятное дело, там сторож был, но Мурик сильно на твой прибор понадеялся. Не знаю, может, у него очень слабые мозговые волны оказались, но только до сторожа они не дошли. Короче, приехали менты и всех повязали.
   - А прибор?
   - Сломал его Мурик. От злости. Да и улики лишние ни к чему. Ты, кстати, уехал бы на время из города, а то он на тебя грешит, что будто ты ему подсунул липу.
   У меня от такой наглости в горле пересохло.
   - Подсунул? Да он же у меня его сам из кармана вытащил!
   - Я-то тебе верю, но ты же знаешь Мурика. Заводной он. Оттого и страдает. Ты подожди, пока суд пройдёт. Упекут его теперь надолго -- всё-таки пятая ходка. И с отягчающими. Тогда снова можешь приезжать.
   - Спасибо!
   - Да мне-то за что?
   Нет, он серьёзно подумал, что я его благодарю.
   - А ты где был, когда сторожа "гипнотизировали"? На шухере стоял?
   - Не, я такими делами не занимаюсь, - соврал Вася.
  
  

***

  
   Оставшийся от каникул лоскуток времени ушёл у меня почти целиком на сочинение легенды. В версиях недостатка я не чувствовал, но ни одна из них не годилась для головастого Вальки. Раскусит он меня, как щенка. Поэтому я сказал просто:
   - Потерял я твой прибор.
   - Это который?
   - Ну, тот, что мысли усиливает.
   - И как прошли испытания? - загорелись его кулибинские глаза.
   Пикантные подробности я опустил, но в основных чертах пришлось ему поведать о том, как меня жестоко развели и наказали за излишнюю болтливость.
   - В общем, работает, как часы, - закончил я своё грустное повествование на мажорной ноте. - Вернее, работал. Но ты же ведь сможешь его восстановить? Да? Схема-то у тебя осталась? С деталями я помогу, сам куплю -- не сомневайся.
   Валька выслушал концовку рассеянно, а на самом -- лица нет. Накатилась на него настоящая чёрная туча. Ни слова он мне не сказал и вышел из комнаты.
   Был бы я царским офицером, непременно бы застрелился. Но советский студент просто лёг на кровать и уставился в потолок, рассуждая о превратностях судьбы. У нас ведь ни пистолетов, ни чести. Минут пять так лежал, не моргая.
   Потом открылась дверь -- вернулся Валька. Сел он на краешек моей кровати и голову повесил. И ощущение у меня от его согнутой фигуры вполне сюрреалистическое: вроде как не я виноват, а он.
   - Поговорить надо.
   Ничего не понимаю и только пялю на него глаза.
   - Ты прости меня, - говорит Валька.
   - За что?!
   - Наврал я тебе про прибор.
   - Как наврал?
   - Самым хулиганским образом.
   Я резко, словно неваляшка, поднялся с подушек.
   - Постой! А как же коробочка, микросхемы, электромагнитные колебания, папина диссертация?
   - Приемник это, - выдохнул Валька. - Не совсем обычный, конечно. Буржуйские станции ловит за милый мой. Но чтобы мысли усиливать -- такого ни он и никакой другой прибор не умеет. Может, лет через сто научатся. Если хочешь, можешь набить мне морду.
   Он сочувственно посмотрел на мой почти заживший синяк.
   Бывают мгновенья в моей жизни, когда я соображаю не очень быстро, но это был не тот случай.
   - Валька! - говорю. - Ты -- гений!
   Теперь настала его очередь глаза круглые делать. Но я торопился. Потом ему всё расскажу, если сам не догадается по своему обыкновению.
   Я впопыхах набросил пальто и выскочил на улицу, застегивая его на ходу и морщась от прикосновения колючих снежинок. Первый же телефон-автомат оказался исправен. Две копейки провалились в его ненасытную утробу. Послышались гудки. Затем приятный женский голос сказал:
   - Алло!
   - Здравствуйте. Будьте добры, позовите Катю, пожалуйста!
  
  

Сергей Боровский

Москва, 2008


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"