Сергеев Иван Дмитриевич
Чертоги фей

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    - Ваш брат - незаурядный человек, - вдруг сказала следователь Иванова. - Слишком чистый для мира. Она хочет так подкупить меня? У меня нет никаких иллюзий по поводу системы, в том числе и той, что без неё будет лучше. Рассказ содержит жестокие сцены, не являющиеся для автора самоцелью, а необходимые для реализации замысла и раскрытия персонажей.

Чертоги фей

Пролог: книга в магазине

   Я стояла в книжном, выбирала подарок племяннице мужа, и между яркими обложками с пони или котиками увидела её. Небольшую книгу, в тёмно-зелёном переплёте с тиснёным серебром узором. "Европейские легенды о феях: от Морганы до Мелюзины".
   Рука сама потянулась и взяла её - не содрогаясь, без паники, словно я нашла на полке старую, давно забытую вещь. Я перелистала страницы, увидела знакомые иллюстрации, те самые, что однажды показывала в своей презентации Эльвира. И поняла: пора.
   Не потому, что я не жила эти пять лет. Я жила. На мне пальто из мягчайшей шерсти, мериносовое платье и сапожки, с которых почти не стряхиваю городскую грязь, потому что езжу на своей машине. Если я вижу в магазине хорошую тряпку, гаджет, обувь, книжку, духи, то просто достаю банковскую карту.
   У меня есть муж, чья рука на моей талии дарит тепло и приятную тяжесть. У меня есть карьера, которую я выстроила сама. Через пару лет я вижу себя счастливой матерью как минимум пары детей. Я уже не Герда, застрявшая в ледяном дворце, и не подросток в худи и джинсах. Я - взрослая зрелая женщина, которая давно вернулась домой.
   Но дом изменился. И я изменилась.
   Марка нет. И тишина после него не пустота, а часть ландшафта. Как вырубленное в саду дерево: ты уже привыкла, что его нет, посадила на его месте красивые цветы, но ты всегда видишь этот просвет.
   Все эти годы я живу с незримой дырой в груди, и закрыть её полностью не в силах даже та рука, что лежит на моей талии.
   Я купила книгу, принесла домой и положила на стол рядом с ноутбуком. И вот я пишу, не потому, что надеюсь его найти и не для того, чтобы понять её. А для того, чтобы вернуть его себе. Не того одержимого, каким он стал в конце, а того мальчика с фотографии. Моего брата. Рыцаря, который опоздал на битву.
   Он выбрал вечность в каком-то ином, ледяном измерении, а я выбираю память в этом, единственно реальном для меня мире. Возможно, это моя последняя попытка выиграть у неё в этой игре, правила которой я так и не поняла. Она забрала его будущее. А я сохраню его прошлое.
   Эти записи - мой акт сопротивления забвению. И мой долгий, на пять лет запоздалый, разговор с ним. Наедине. Без неё.
   Времени у меня предостаточно, Игорь ещё месяц будет там, на Севере, среди холода, тьмы, тяжёлой работы и зависящих от него грубых рукастых мужчин. Но чем севернее, тем лучше. Южный ветер сейчас снова стал опасен.
   Однажды он сказал мне на свидании: "Лизок, ты вылетела из своих толстовок и мешковатых джинсов, как бабочка из куколки". Я лишь мило улыбнулась в ответ, но подумала про себя:
   - Дорогой! Я не вылетела. Я выгрызла себе путь наружу. Моя новая одежда - не крылья бабочки. Это -  мой новый хитин. Мой панцирь. Чтобы больше никогда не чувствовать себя столь уязвимой.
   А уже дома добавила с горечью:
   - Бабочка из куколки... А что, если бабочка не хочет лететь? Что, если ей страшно и она тоскует по тёмному, тесному, но такому безопасному кокону? По тому времени, когда самый страшный монстр был в книжке, а не в твоей семье.
   Я была прыщавой школьницей Лизкой в водолазке, буром вельветовом сарафанчике до попы, чёрных х/б рейтузах и васильковом полупальтишке, заношенном в хлам, но таком родном и тёплом. Я была спортивной студенткой Лизой в худи и джинсах или леггинсах. Теперь я Елизавета. "Ценный молодой специалист", - пишут в моей характеристике. Мой социальный доспех - безупречный классический костюм или элегантное платье-футляр плюс длинное пальто или плащ.
   А он... Он всегда был просто Марком. Им и остался.

Книга и тетрадь

  
   Купив ту книгу и начав записки, я, наверное, запустила какой-то процесс в мире. Наутро мне позвонили из полиции.
   - Следователь Иванова, - услышала я знакомый голос в динамике.
   Сердце на долю секунды остановилось. Неужели завеса, наконец, приоткрылась? Пять лет...
   - Елизавета Вячеславовна, мне нужно вернуть семье кое-какие ненужные для следствия материалы. Не хочу тревожить Вашу маму, мне известно... Примите мои соболезнования, Елизавета Вячеславовна.
   Чуда не случилось. Я согласовала время и положила трубку.
   Иванова сидела передо мной. Всё та же: отутюженная тёмно-синяя форма без единой соринки, идеальная прическа платиновых волос, масть которых скрадывает седину, единственное украшение - обручальное кольцо. Две подполковничьи (а не одна майорская, как тогда) звезды на погонах. Пачка шоколадных сигарилл на ежедневнике с гербом. Мэри Поппинс на страже закона.
   Безо всяких прелюдий Иванова протянула толстую тетрадь и небольшую чёрную книгу.
   - Мне, как следователю, они не особо помогли. Разве что дали некоторые штрихи к психологии Вашего брата и Эльвиры. Я стою на прежнем: совместное бегство. В любом случае, копии в деле есть, не волнуйтесь.
   Она повторила основные тезисы, словно на заслушивании у начальства, из которых мне стало ясно, что подполковник юстиции Иванова признала своё поражение. Реальность словно втянула Марка и Элю в себя, раз. Полиции ничего не известно о том, кто такая Эльвира, два. В деле Агнии тоже никаких подвижек, три.
   Подполковник юстиции капитулировала и собиралась просто ждать, положившись на технологии.
   - Елизавета Вячеславовна, мы живём в цифровую эпоху. Просто пропасть с радаров в наше время практически нереально. Ваш брат и эта девушка - для удобства продолжим звать её Элей - не похожи на тех, кто готов жить под мостом и платить наличкой. Рано или поздно хотя бы кто-то из них проявится. Я - материалистка. Следы оставляют все.
   "Малый ключ Соломона: Гоэтия", - прочитала я на обложке книги. Чего-чего? По отдельности знаю все слова, кроме последнего, вместе - абракадабра. На клеенчатой обложке тетради надписей не было. Тупая игла обиды и боли ударила в сердце. Почему родители ни разу не сказали мне о том, что брат вёл дневник? Я начала перелистывать исписанные его угловатым почерком страницы, но меня прервал стук дверей шкафа. Подполковник Иванова демонстративно надела бежевое пальто и сгребла сигариллы с еженедельника.
   Я опустила книгу и тетрадь в сумочку и протянула ей пропуск.
   - Ваш брат - незаурядный человек, - вдруг сказала следователь Иванова. - Слишком чистый для мира.
   Она хочет так подкупить меня? У меня нет никаких иллюзий по поводу системы, в том числе и той, что без неё будет лучше.

***

   Мы с мамой пили чай с яблочным пирогом, крошки от которого раньше так часто оставались на одежде брата.
   - Прости, Лизонька. За себя прошу и за Славу. Мы нашли этот ужас в квартире Маркуши, когда, наконец, решились разобрать его вещи. Ты тогда жила в Москве. Сразу отнесли Наталье Артуровне...
   Так звали Иванову.
   - Она потом говорила, что книга и дневник мало помогли ей, как следователю, хотя как человеку были интересны.
   Государство даже разговаривает по типовому протоколу.
   - Слава строго запретил мне что-то говорить тебе, ведь вы с Маркушей были так близки... "Эта тьма не должна накрыть ещё и Лизу". Теперь он ушёл, и тайное стало явным.
   Дома после ужина я открыла тетрадь - и через минуту поняла, что лечу вниз головой.

Рыцарь.

  
   Клуб "Шёпот страниц" возник благодаря Марку. Как почётный председатель (всю черновую работу я, идеальная младшая сестра, взяла на себя), он ввёл туда Эльвиру.
   Изначально так назывался телеграм-канал, где мы с братом и наши друзья обсуждали свои увлечения и в первую очередь книги. Потом состоялась первая встреча в кофейне, вторая в парке, третья, четвёртая... Так прошёл год, потом второй. Похоже, мы нашли игру, которая не надоедала.
   Марк всегда преклонялся перед женщинами. Ещё в седьмом классе он сравнил милую обходительную стюардессу в самолёте, на котором мы летели к морю, с Психеей, чем здорово позабавил родителей. Мама была для него доброй волшебницей. Я - Прекрасной Дамой, которую надо оберегать.
   Если Марк был рядом, я ни разу сама не надевала верхнюю одежду и не ходила больная в аптеку. Его рыцарский кодекс работал и в повседневной жизни.
   Когда я поругалась с парнем и рыдала в своей комнате, Марк не читал нотации. Он принёс мне чай, сел рядом и сказал: "Расскажи". И слушал. А потом сказал: "Он не достоин тебя. Ты заслуживаешь воина или мудреца, а не шута". В его устах это не звучало пафосно. Таким брат видел мир.
    Брат слушал бесконечные рассказы пожилой соседки о сыне, который не звонит, и кивал, не перебивая. Для него это было не добрым делом, а естественным ходом вещей.
   В лицее Марк мог подойти на перемене к застенчивой некрасивой однокласснице в очках, над которой по-детски глупо и грубо подтрунивали остальные, и искренне, на весь коридор, восхититься её блестящим докладом.
   Он не просто дарил маме цветы на 8 марта. Его любовь выражалась в решении мелких, но реальных проблем, в попытке сделать её мир чуть более совершенным и удобным. "Мама, у тебя была порвана подкладка в сумке, я отнёс в мастерскую". "Мама, ты говорила, что у тебя болит спина от нашего старого дивана, я нашёл ортопедический". "Мама, я уже поточил ножи".
   Отец, которого Марк звал "Великим магистром", радовался этому ещё больше нас с матерью.
   Рост и худоба маскировали силу брата. Далеко не все знали, как под его кожей играли длинные, сухие мышцы. Дураки дразнили Марка "Фитилём", но это был не фитиль, а клинок. Я видела, как он одним движением, без особого усилия, вскидывал на плечо тяжёлую сумку с книгами, которую я и сдвинуть-то не могла. Эта худоба была обманчива, как обманчив лёд - с виду тонкий, а выдержит. В его теле была стальная струна, натянутая до предела. 
   Однажды, ещё школьниками, мы с Марком возвращались из кино. На мне было то самое синее полупальтишко из пролога. В темноте нарисовались трое небритых парней, от них пахло дешёвым пивом.
   - Э, фраерша, мелочь есть? Разменяешь?
   Сейчас, взрослая, зрелая женщина, я понимаю, что это были не злобные гопники, а просто непутёвые старшеклассники, игравшие в бандитов и обалдевавшие от своей крутизны. Но тогда в ужасе я инстинктивно прижалась к брату. Марк заслонил меня собой и ровным голосом проговорил:
   - Уходите. Сейчас же
   Три слова, тратить больше на них он не собирался.
   Хулиган, осклабившись, сделал шаг вперёд, выпад...
   Марк не ударил. Просто захватил запястье парня своими длинными пальцами и сдавил - не до хруста, но так, что того перекосило от боли и удивления.
   - Повторять не буду.
   Троица ретировалась, проорав напоследок что-то вроде "ходи, оглядывайся, чудило".
   Второй случай был, когда я, уже студентка, тусила с компанией в очередном баре. Какой-то залётный парень положил на меня глаз и в итоге, взбодрив себя парой коктейлей, предложил ехать к нему. Я, естественно, послала эту сельскую пародию на Дон-Жуана куда подальше, а он вдруг схватил со стола бокал с остатками пива и плеснул мне в лицо.
   Если бы Марка вовремя не оттащили, он, наверное, вбил бы тому козлу нос внутрь головы. Писала бы я сейчас не эти заметки, а очередное письмо на зону.
   Зато у меня всё ещё был бы брат.
   Даже до прочтения дневника я не раз ловила себя на мысли, что будь Марк рядом, он бы защитил Агнию от того ублюдка. Уверена, рыцарю не пришлось бы сражаться с драконом - скорее прибить или пугнуть крысу в человеческом обличье. Но Марка там не было. Не по его вине, так случилось, таков был естественный ход вещей.
   Представляю, что чувствовал он
   Я давно научилась надевать пальто сама. Я хожу в аптеку с температурой, если муж в отъезде. Мир не рухнул. Но он стал... холоднее. 

Чужая

  
   - Лизель, бомба-ракета, - звучал в тот день голос брата в трубке. - У нас будет офигенное клубное собрание. Мне в личку написала некая Мелюзина, ну, ник такой, мол, она давно следит за "Шёпотом". Короче, это девушка-искусствовед, закончила универ и аспирантуру в Питере, а недавно устроилась в нашу галерею. ЭЛЬВИРА - ОФИГЕННАЯ! Да, это её настоящее имя. Она уже с нами в клубе и в субботу прочитает доклад о "Рождении Венеры". Да, Боттичелли. С нас зал и аудитория, с неё ноут, проектор и доклад.
   Эльвира мне сходу не понравилась - ничем. Наряд - болотное пальто до пят, сапоги-ботфорты, удлинённое малахитовое платье тонкой вязки ("у, жаба питерская, кикимора"). Украшения (серьги и кулон) - странные, абстрактные, неправильной формы, способные вызвать острое дежавю у любимого Марком Лавкрафта. Высоченная и худая, но не по-девчоночьи хрупкая, а скорее гибкая и жилистая; движения плавные и совершенно бесшумные. Лицо вытянутое, "готическое", нос тонкий, прямой, высокие скулы и чуть раскосые глаза, постоянно менявшие цвет в зависимости от освещения. Матово-бледная кожа с сеточками голубых сосудиков. Единый поток очень длинных тёмно-каштановых волос, непослушных, с вечно выбивающимися прядями. От неё исходил густой, почти осязаемый запах какого-то странного парфюма.
   Эльвира вплыла в библиотеку, где последнее время мы собирались, сбросила пальто мне на руки, сунула Марку сумку с ноутбуком (проектор она завезла ещё с утра) и только после этого поприветствовала нас. Голос её был высокий, но на удивление властный. Во мне поднималось раздражение, Марк же был, как минимум, заинтересован и почти не отходил от новой знакомой.
   Вторая волна протеста поднялась во мне во время доклада. На экране появилась знаменитая картина флорентийского мастера. Марк вслух восхитился её неземной, чистой красотой. Почти визгливый голос Эльвиры:
   - Великий русский философ Лосев видел в ней только грустную озябшую девушку. Он был и прав, и не прав. Сейчас, сразу после генезиса она такая, но это ненадолго.
   Все ошибаются, глядя на неё. Они видят невинность, рождённую из пены. Но пена - это то, что остаётся после катаклизма. Афродита рождена из семени и крови Урана, оскоплённого собственным сыном. Её колыбель - первородный грех, боль и месть. Она не богиня любви. Она - богиня силы, что рождается из акта насилия над миром. Её золотые волосы - знак принадлежности к порождениям хтони.
   Эльвира поворачивается к Марку, и в её ещё недавно светло-серых глазах горит чёрное пламя.
   - Видите этот взгляд? Это не кротость. Это - спокойствие хищницы, которая знает, что весь мир - её добыча. Любовь, которую она несёт, - это не цветы и свидания. Это та самая хтоническая сила, что принуждает скотов к спариванию, а людей - к безумию.
   Она понижает голос до почти заговорщицкого шёпота:
   - Богов в Античности нет. Есть только демоны. Об этом писал другой философ Шестов в работе о Кьеркегоре.
   Я зажала себе рот, чтобы не заорать: "Заткнись, тварь!" Не потому, что обиделась за Афродиту. Я знала то, чего не знала (как мне казалось тогда) Эльвира. Потом перевела взгляд на Марка...и обомлела. Меня затопило недоброе предчувствие. Тот же восторг, то же обожание... На одну женщину брат уже так смотрел.

***

   Я пишу: "Агния", "Агния" - а ведь ни я, ни Марк не разу её так не звали. Для нас она была Агния Петровна.
   В десятом классе 1 сентября я не пошла на уроки, потому что немного приболела, поэтому о новой учительнице английского в нашем лицее я узнала от подружки. "Она классная", - сказала та. Когда Марк вернулся, я первым делом поинтересовалась его мнением о новой училке.
   - Говорят, она классная.
   - Лиза, она идеальная, - безапелляционно заявил брат. - И если теперь я не заговорю по-английски, как Толкиен, то буду подлецом, sister.
   Он сказал "Толкиен", а не куда более популярная тогда Роулинг, потому что на дух не переносил историю о мальчике, который выжил.
   Агнию Петровну я увидела через два дня. Высокая, не ниже Эльвиры, статная, молодая, она шла по коридору в расстёгнутом коричневом пальто из грубого драпа с массивным воротом-хомутом и почти касавшимися лицейского ламината полами, в изумрудно-зелёном юбочном костюме, на котором особенно выделялась кипенная белизна воротника блузки, в чёрных прозрачных колготках и рыжих сапожках с задорно отбивавшим дробь каблуками. В её волосах, коротко и строго подстриженных, но таких густых и блестящих, что они напоминали шкурку лисицы, играл медный блеск. Карие глаза приветливо сияли, а тщательно очерченные помадой губы улыбались - мне, другим школьникам, коллегам, миру.
   Я была глупым прыщавым подростком, у которого на уме только музыка да обаятельные плохиши из классов постарше. Тогда она показалась мне просто красивой хорошо одетой тётей. Только сейчас я могу сформулировать основное качество Агнии Петровны: она была кричаще-реальной. Живой, человечной, тёплой, полной красок, энергии и страсти. Воплощение какой-то огненной, земной элегантности. А от Эльвиры шибало холодом нечеловеческих измерений. И всё же ... На обеих Марк смотрел одинаково.

***

   После доклада мы пили чай. Марк ухаживал за Элей, подливал заварку, подкладывал печенье и конфеты. Мне же хотелось уязвить ненавистную чужачку.
   - Из культурной столицы да в эту глушь, - невинно заметила я.
   - Ох, Лиза, - запищала она, возводя очи горе, - наша среда такая конфликтная! Интриги, скандалы, грызня, вечные попытки коллег затащить меня в политоту... Я - за чистое искусство, на карьеру и деньги мне плевать. А у вас тут тихо, можно спокойно работать. В Питер буду просто ездить, по делам или отдохнуть.
   Легко говорить, что плевать на деньги, когда они у тебя есть. Я это поняла, когда держала в руках то кашемировое болотное пальто. А откуда они брались у Эльвиры, не знаю я, не знал Марк, не знает и подполковник юстиции Иванова.
   А потом я увидела, как Марк подаёт ей эту дорогущую и теплущую тряпку. Движения брата были полны подобострастия, как у слуги, помогающего надеть мантию королеве. Эльвира, поймав мой взгляд, вдруг медленно вывела пальцем в воздухе незримую "М", почти перед моим носом.
   Это был не просто жест. Это был акт присвоения.
   И тут я впервые дам голос брату. Вернее, пока побуду его голосом. Пусть это станет мини-пьесой на основе его дневника.

Прекрасная дама

   Агния сидит в классе и проверяет тетради. На ней тот самый зелёный костюм и белая водолазка. В свете раннего заката её тёмно-рыжие волосы кажутся медными.
   Марк стоит перед её столом, чувствуя себя непозволительно большим и неуклюжим. Агния поднимает на него взгляд и улыбается - не учительской сдержанной улыбкой, а приветливо и чуть устало.
   - Марк, - говорит она, и его имя в её устах звучит как звание. - Что-то случилось?
   Марк (борясь с комом в горле, протягивает листок):
   - Я написал тут немного... о влиянии куртуазной традиции на сонеты Шекспира. Вам, наверное, некогда...
   - Время на учеников у меня всегда найдётся.
   Агния принимает листок, её пальцы на секунду случайно касаются его руки. Она откладывает листок и смотрит на Марка, подперев щёку рукой. 
    - Спасибо. Искренний интерес к той эпохе у тебя чувствуется.
   - Знаешь, в чём главная ошибка рыцарей Прекрасной Дамы? - вдруг спрашивает она, уже не как учитель, а как собеседник.
   Брат молча качает головой.
   - Они помещали Даму на пьедестал. В золотую клетку идеала. А потом поклонялись не ей, а своему представлению о ней. Настоящее благородство не в служении символу, а в умении увидеть живого человека. Со всеми его недостатками.
   Агния говорит это, казалось бы, без намёка, просто как мысль вслух. Но для него это звучит как откровение и приговор одновременно.
   - Я... я не понимаю Вас, Агния Петровна.. Извините, - выжимает он из себя, но голос садится на полуслове.
   Она снова улыбается, и в её глазах - тёплая, немного грустная снисходительность.
   - Я знаю. Но ты умный. Ты поймёшь разницу. Когда-нибудь.
   Марк машинально кивает.
   - Давай так, - продолжает Агния, - у тебя есть две недели, чтобы перевести свой текст на английский. Потом я устрою тематический урок по Шекспиру, и ты выступишь с докладом.
   - Хорошо.
   - И спасибо тебе, Марк. Быть услышанной - это дар. Беги домой. Скоро стемнеет.
   Марк, видя, что Агния тоже собирается уходить, подходит к вешалке, снимает её тяжёлое коричневое пальто и, немного робея, помогает ей надеть его. Агния позволяет ему закончить этот жест. Она просовывает руки в рукава, поправляет воротник.
   -Спасибо, Марк. Это очень галантно с твоей стороны.
   И затем, с той же мягкой, но неоспоримой твёрдостью, она добавляет:
   - Но, пожалуйста, в другой раз не трудись. Я привыкла справляться со всем сама.
   Она говорит это без упрёка, с лёгкой, обезоруживающей улыбкой, но твёрдо.
   Марк замирает, чувствуя и боль от лёгкого отказа, и пьянящую близость. Он готов служить ей дальше - носить сумку, провожать до дома, сражаться с драконами.
   Но Агния, словно читая его мысли, мягко, но недвусмысленно завершает разговор. Она поправляет ремень своей кожаной сумки-портфеля на плече.
   - А свой пыл направь лучше на учёбу. Я вижу в тебе не только страсть, но и ум. Не расплескай всё это.

Земное

  
   В том-то и суть, что Марк привык к деятельной любви, а пространства для действий у него было всего ничего. Усердная учёба, поздравление с 8 марта и с днём учителя. А да, ещё с наступающим новым годом, и ещё с католическим Рождеством. Ладно, с 9 мая. Хорошо, и с Днём России. Негусто. Даже день рождения у Агнии был в июле.
   "Сколько бы Вы могли любить женщину?" - спросили у одного поэта. "Если безответно, то вечность", - ответил тот.
   Мне, как девчонке, было проще, без этих мужских светофильтров на глазах. Я видела в Агнии просто хорошего учителя и живого человека, а не прекрасную звезду в бездонном небе. Видела, как она ест в столовой лапшу - аккуратно, но с аппетитом, как, округляя щёки, дует на ложечку, прежде чем отправить суп в рот. Видела капельку бульона на её пиджаке в мелкую клетку. Агния смущёно смахивает её пальцем. Звезда, которая пачкает шмотки супом.
   Я захожу в туалет и замечаю через щель в знакомой кабинке знакомые туфли. Слышен сокровенный, чисто женский шорох одежды, потом короткий деловой звук - одним движением поправить юбку, жужжание молнии. Не небесной, а юбочной.
   Мы выходим синхронно. Агния не смущается. Она с лёгкой профессиональной улыбкой моет руки и заговорщицки говорит: "Беда с этими колготками, вечно сползают". Идеал, который борется с капризами дамского белья.
   В классе она не работала - жила. Летала, как чайка. "Забудьте, что это урок. Слушайте музыку". И Агния читала вслух Шекспира, Блейка, Байрона, По, Киплинга в оригинале. Её голос, обычно такой чёткий по-русски, становился другим - более глубоким, текучим, полным непривычных интонаций. Однажды я увидела, как смотрел на неё в этот момент Марк - как на сирену, поющую на забытом наречии богов или как минимум ангелов.
   Агния не просила переводить унылые тексты про Лондон, который из э кэпитал сити. Она разыгрывала с ними сцены. "Прочитали отрывок? Ок. Лиза, ты - Джейн Эйр, только что приехавшая в Торнфилд. Вася, ты - мистер Рочестер. Начните разговор". И мы, краснея и запинаясь, пытались говорить, а Агния мягко поправляла, подсказывая не грамматику, а интонацию характера. Она учила нас не говорить по-английски, а мыслить и чувствовать в другой лингвистической вселенной.
   Агния могла с улыбкой сказать: "Вы думаете, английский - это про чай, королеву, твид и зонтики? Нет. Это язык, на котором писали Эдгар По, Говард Лавкрафт, Алистер Кроули, Джордж Оруэлл, говоря о тьме и страхе. Язык, которым Чосер и Диккенс описывали всю неприглядную человеческую трагикомедию. Это язык такой же сложный и двойной, как и наш. В нём есть место и для "fair", и для другого слова на букву "f".
   Она безжалостно стирала псевдоромантический флёр, показывая язык во всей его сложности, и от этого он становился ещё притягательнее, так что мы начинали видеть его подлинную романтику.
   На заседании лицейского литературного клуба Агния, когда очередь дошла до неё, заговорила...о Тургеневе. Взволнованно сжимая колени, в своём ярко-красном шерстяном платье, она не читала по бумажке, а излагала просто и увлечённо.
   - ...И если уж говорить о любви к русской словесности, то моим личным, не самым оригинальным, но вечным выбором остаётся Иван Сергеевич Тургенев. Не за сюжеты даже. А за ту неслыханную, щемящую ясность, с которой он описывает самую суть момента - трепет листа, взгляд, в котором целая драма, шорох женского платья, тишину между людьми, которая кричит громче любых слов.
   Марк слушает и не просто запоминает. Он - рыцарь, получивший приказ. На следующий день он скачивает в электронную книгу всё, что есть: "Отцы и дети", "Дворянское гнездо", "Вешние воды", "Первая любовь, "Дым". Через два дня брат заявляет: Павлу Петровичу надо было не пачкаться о дуэль с Базаровым, а просто пристрелить того, как собаку. А потом жениться на Одинцовой. Я сказала, чтобы он ни при каком раскладе не развивал эту идею при Агнии, и уверена до сих пор, что была права.
   И, наконец, тот апрель, и её последний урок. Агния пишет на доске: "If + Past Simple ... would + verb..."
   "Это наша любимая грамматика. Грамматика сожалений и несбывшихся надежд. If I had a million dollars... If I were a king... Если бы да кабы... Мы конструируем идеальный мир, который никогда не станет реальным. Помните, это всего лишь игра. Красивая, но опасная, если забыть, где проходит грань".
   Урок-пророчество.

Чудовища

   Мне предстоит первый раз нырнуть в бездну. Я прокрастинирую, листая книжку про фей. Умные люди говорят: из зоны комфорта не надо выходить - её надо расширять. Если брать мифологию, люди этим и занимаются. Приручают монстров. Бабу Ягу, Кощея, русалок, чёртиков, фей (о них поговорим отдельно).
   Задерживаю дыхание и бросаюсь с обрыва. Иначе никак.
   Агния жила недалеко от нас. Иногда, правда, не так часто, как хотелось бы Марку, мы даже ходили в школу втроём. Так и было в тот солнечный, тёплый, но ветреный субботний апрельский день.
   Она отрастила длинные волосы. Медно-рыжие, они развевались вокруг её головы, как живое, трепещущее облако, и солнце зажигало в них десятки - от купрума до золота. Учительница была в своём коричневом пальто, порывы ветра подхватывали полы, раздувая их, как крылья. Лицо её было отрешённым и светлым. Агния ловила лицом ветер и улыбалась чему-то своему. Редкая, совершенно частная, не предназначенная ни для чьих глаз улыбка.
   Марк вдруг остановился, как вкопанный. Он просто смотрел, молча, заворожённый, сжимая ремень своего рюкзака. В глазах брата было не просто обожание - благоговение.
   Агния засмеялась:
   - Настоящий ураган! Сегодня на уроке будем чувствовать себя, как герои Бронте на вересковых пустошах!

***

   Воскресным вечером я читала журнал, Марк сидел в телефоне. Папа включил новости по телевизору. Политика, спорт, погода... Криминал. Словно о чём-то обыденном дикторша сообщила, что в городском парке утром было найдено тело молодой женщины, учительницы местной школы. Марк буквально почернел и рванул в комнату к отцу. Вернулся мрачный.
   - Марк, в городе полно школ... Господи, какие мы эгоисты, любого убитого жалко, - сказала я. - Каждая жертва заслуживает скорби и справедливости.
   Он молча кивнул и нырнул в телефон на весь остаток вечера и ночь. Машина слухов и новостей заработала. К утру было понятно, что это Агния Петровна. В лицее нас встретил портрет с чёрной ленточкой.
   Я сразу начала думать о практических вещах: о безопасности, о том, как теперь ходить в лицей, как защитить младшекласников. Для меня это было чудовищным, но частным случаем. Плохой человек совершил зло. Мир от этого не перевернулся. Он просто стал более опасным, и с этим надо было жить, принимать меры.
   Марк же... он воспринял это как крах всего мироздания. Для него убийство Агнии было не преступлением, а метафизической катастрофой. Он искал в этом какой-то ужасный смысл, знак. А я - нет. Для меня смысла в этом не было. Только горе и зло.
   Во мне идёт борьба. В мир прорывалось и прорывается слишком много боли и мрака, я не хочу увеличивать их количество. С другой стороны, нельзя просто стыдливо умалчивать о деяниях зла, ведь оно обожает тишину не меньше денег.
   Не только Агния - ни один человек в мире, даже последний злодей, даже её палач не заслужил такого. Пресса ограничивалась общими словами о жестоком убийстве, но в соцсети быстро просочились подробности.
   Есть люди, которые заслуживают отправки в небытие. Выродки, чьи моральные горбы настолько велики, что обществу приходится рыть для них могилы. Я была и остаюсь сторонником высшей меры наказания, но истязаний и надругательств не заслужил никто. Скажу только, что смерть Агнии была небыстрой и поистине ужасной.
   Не могу умолчать о ещё одном прорыве мрака - фотографии с места убийства, выложенной в соцсети каким-то подонком. Кадр смазан, снят на мобильный телефон в предрассветных сумерках. Вспышка выхватывает неестественно яркие, страшные детали: коричневая пола пальто с бурыми пятнами крови, белизна неживого тела ниже пояса и те самые чёрные колготки, грубо спущенные ниже колен, образующие скомканный хаос у самых щиколоток.
   Нагота не чувственная, нагота как унижение, как знак беспощадного тотального насилия над порядком и достоинством. Красота и культура (олицетворяемые учительницей) не просто убиты, а ритуально опозорены, низведены до чего-то уродливого и бессмысленного. Весь её стройный прекрасный мир, её элегантные костюмы и правила грамматики были грубо растоптаны.
   В самом начале я кое о чём не договорила. Я почти стёрла из памяти этот цифровой документ ужаса, но в кабинете, когда Иванова встала, чтобы надеть пальто и идти на перекур, я машинально скользнула взглядом по её ногам - и вернулась в те весенние дни. Цвет, плотность - такие же. Безупречные, без единой складки колготки на стройных ногах подполковника юстиции и тот изодранный хаос на щиколотках неотомщённой жертвы.
   Иванова подписала пропуск. Кое-как выбравшись из УВД, зажимая рот руками, я забежала за какой-то угол, где меня вырвало.
   Фотография жила всего несколько минут, пока её не удалили модераторы. Но для Марка, как я узнала из дневника, она отпечаталась на сетчатке навсегда. Это было его личное привидение, цифровой призрак, куда реальнее, чем все его последующие воспоминания.
   Я уже писала, что Агния была кричаще-реальной. Иногда мне кажется, она подсознательно знала, как мало времени ей отпущено, и поэтому была так жадна до этого мира. Даже тяжёлое драповое пальто было для этой женщины не обузой, а очередной возможностью ощущать ещё одну грань бытия.
   Провожал Агнию поистине весь лицей. Память о ней не угасает. Цветы, свечи, иконки, книжки на английском языке и по сей день снова и снова появляются на могиле.

***

   Брат держался. Вёл свою незримую войну, о которой не знал никто, даже я и родители.
   Христианские подвижники и японские самураи проявляют потрясающие единодушие, предлагая следующее упражнение: представлять свою смерть, ежедневно, ежечасно, пока это знание не станет частью тебя.
   Марк следовал их совету, но по-своему. Он представлял её смерть. Даю слово брату.
   "...Они говорят "убийство". Это слово не подходит. Оно слишком чистое. Убить можно выстрелом, ударом ножа. Её же... разобрали на части. Сначала её волю. Потом её тело. Каждую клетку, которая знала Шекспира и улыбалась весеннему солнцу, превратили в объект для насилия. Он наполнил её светлую вселенную чужим, животным ужасом, пока от неё не осталось одно сплошное кричащее пятно боли.
   Мне кажется, я чувствую это на своей коже. Каждый удар. Каждый... мерзостный акт. Как будто это меня раздевают, позорят, бьют, ломают мои кости и стирают моё имя. Её боль стала моей. Но я не могу избавиться от неё. Она живёт во мне, как чёрная дыра, которая засасывает всё.
   Иногда мне кажется, я слышу её крик. Он не звучит в ушах. Он вибрирует в костях. Это тихий высокочастотный вой, который не прекращается ни на секунду. Он - музыка моего нового существования.
   Как можно жить в мире, где возможно это? Где можно взять человека - не врага, не преступника, а лучшую в мире учительницу - и устроить ей такой конец? Это не нарушение правил. Это - демонстрация того, что никаких правил не существует".
   Марк не просто оплакивал Агнию. Он впустил в себя её агонию, как вирус, и тот начал медленно пожирать его изнутри.
   В его книжном шкафу вырос алтарь памяти. Стихийно сложившееся сакральное пространство.
   Засохший прошлогодний лист дуба, подобранный им в том самом парке спустя дни после трагедии.
   Новогодний подарок Агнии - томик стихов англоязычных поэтов с её дарственной надписью: "Марку - в знак признания блестящего анализа метафор. Не останавливайся. А.П."
   Огарок памятной свечи.
   Фотография. Не постановочный школьный снимок, а случайный кадр, сделанный кем-то из учеников в лицейском дворе в золотую осень.
   Размытые стволы оголённых деревьев, лужи, отбрасывающие блики. Группа старшеклассников в куртках и джинсах смеётся чему-то своему. Сбоку, на переднем плане, чуть не в фокусе - она. Агния. Она не смотрит в камеру. Она смотрит куда-то вдаль, наклонив голову, и улыбается. Не учительской, сдержанной улыбкой, а по-настоящему - в уголках её глаз лучиками собрались морщинки. Ветер подхватил прядь её тёмно-рыжих волос. На ней то самое тяжёлое пальто из грубого драпа, на плече - кожаная сумка-портфель. Жизнь, не знающая о своей обречённости.
   Каждый год в годовщину убийства, независимо от погоды Марк приходил в парк - зажечь свечу. Иногда я шла с ним, иногда нет. Он никогда не заставлял и не упрекал.
   Со стороны это выглядело как высшая степень смирения, своего рода обет, аскезу. Мы даже восхищались им. Отец однажды сказал, мол, опыт утраты близких предстоит всем, и дай Бог каждому перенести его так же стоически достойно, как Марк.
   Слово брату.
   "Я годами дома отжимался от пола, тягал железо в зале, учился драться. Зачем? Чтобы носить сумки тёте Лиде? Чтобы внушать уважение хамам в маршрутках? Ну да, один раз защитил Лизу от подвыпивших десятиклассников, герой. Но главный бой в моей жизни случился без меня.
   Я представляю это снова и снова, и это сводит меня с ума. Я вижу его, эту мразь. И я представляю, как мои руки, которые так жаждали обнимать её, ломают его хребет. Я слышу хруст. Чувствую, как его грязное дыхание обрывается. Как несу на руках из этого ада её - живую.
   Но это никогда не случится. Моя сила никчёмна. Она не спасла её. Она осталась во мне - ядовитым, нерастраченным зарядом, который теперь ищет выхода".
   Не надо думать, что брат только скорбел. Он жил. Как я эти пять лет - с дырой, закрыть которую было некому. Получил диплом, поступил в аспирантуру, нашёл подработку. Писал статьи, ездил в разные города рыться в архивах. Основал наш клуб по образцу лицейского. Когда скончалась бабушка, съехал от родителей в её однушку. Даже завёл один за другим пару "гигиенических", как он выражался, романов. С обеими девушками, нежными красавицами вёл себя безупречно, оставшись им другом и после расставания.
   Но Вы понимаете из тех цитат - Эльвире не надо было сильно целиться. Дыра Марка была размером с него самого.

***

   Так вот, феечки... Викторианцы расширили зону мифологического комфорта и на них, распахнув двери в детские перед опаснейшей, коварной нежитью. Никто не подпустит к своей кровиночке упыря или оборотня, а умильную феечку с крылышками - пожалуйста. Предки, цепеневшие от ужаса при одном упоминании "джентри" или "малого народца", в гробу бы перевернулись.
   Такая вот фея прилетела и к нам. Эльвира покорила не только Марка. Весь клуб слушал её лекции, развесив уши. Одна я избежала этих чар. Хочется польстить себе, своей внутренней силе, но, возможно, Эле была нужна соперница. Так интереснее, феи ведь любят играть.
   Марка она взяла легко. Заинтересовала, зацепила, развела на откровенность, а потом включила для начала тотальное приятие. То, чего так не хватает в наше гиперпсихологизированное время. Не всё можно и нужно прорабатывать. Я не против психотерапии, глупо отрицать то, что спасло, спасает и спасёт столько жизней, рассудков, отношений, но порой человеку нужно, чтобы его просто выслушали, обняли и признали его право на боль, скорбь и отчаяние.
   Слово брату.
   "Разговор об А.
   - Она ушла утром, и ветер играл с ней, как с любимицей. Он ласкал её волосы, целовал её лицо. А вечером... вечером этот же ветер, должно быть, свистел над тем парком, где её... осквернили и растерзали.
   Что она чувствовала, когда поняла, что он не просто грабитель? Когда осознала, что её волокут вглубь парка, в ту самую чащу, где мы, мальчишки, играли в войнушку? Её сердце - такое умное, такое гордое - колотилось так, что казалось, вырвется из груди. Страх. Не книжный, не метафорический. Животный, всепоглощающий, парализующий.
   А потом... боль. Не та, о которой пишут в романах. Тупая, рвущая, от каждого удара. Её тело, всегда такое красивое, собранное, стильно одетое - его били, ломали, пачкали. Он стирал с неё всё - её достоинство, её знания, её красоту - оставляя только боль и грязь.
   И самое невыносимое... позор. Осознание того, что с ней это делают. Её неприкосновенность, её границы, её воля - всё это было растоптано, оплёвано. Она не могла защититься. Она могла только терпеть или молить о пощаде. И ждать, когда это кончится, или когда она умрёт.
   Эти бесконечные последние минуты... они были наполнены таким количеством ужаса, что его хватило бы на десяток жизней. Она осталась там, в том парке, не просто мёртвой. Она осталась униженной. И этот позор, эта немыслимая жестокость - они висят в воздухе, они отравили сам мир для меня. Я дышу этим. Я ношу это в себе.
   Как можно жить в мире, где такое возможно? Где можно так обращаться с человеком? Где можно так обращаться с ней?
   Ты думаешь, я безумец?
   Рука Э. гладит мои волосы. Она смотрит на фото А. в моём телефоне, и её скорбные глаза полны слёз. Э. шепчет:
   - Твоя боль - единственно верный ответ. Другого и быть не могло. Ты один видел эту изнанку мира. Один. Пока не встретил меня. Тот, кем ты стал внутри - мрачный, яростный, одержимый - это и есть твоё истинное "я", наконец-то освободившееся от иллюзий. Я принимаю тебя именно таким. Ты не безумец - ты зрячий. Как и я.
   Она вдруг встаёт - резко, почти вскакивает.
   - Едем туда. Прямо сейчас!
   Из распахнутого шкафа летят чёрные вещи - водолазка, длинная юбка, чулки.
   - Застегни пуговицу сзади. Возьми свечи. Пальто!
   Э. ведёт меня не по тропинкам, а напрямик, через промёрзшую землю и голые кусты, будто точно знает путь, которого нет на карте. Её Via Dolorosa.
   Она достаёт из сумки небольшую курильницу. Я зажигаю свечи. Дым поднимается столбом, густой и горький.
   Э. говорит - тихо, нараспев:
   - Душа, привязанная болью, душа, прикованная страхом. Мы пришли не утешать. Мы пришли отпустить. Не в светлые миры, не в райские кущи. В небытие. В покой. В прах. Сила, данная насилием, - ложная сила. Боль, продлеваемая памятью, - тюремщик душ. Я не даю тебе вечность. Я даю тебе конец.
   Я бросаю в курильницу тот засохший апрельский дубовый лист. Пламя на мгновение вспыхивает ярко-зелёным, а затем гаснет, оставляя лишь горстку пепла. Накатывает странное облегчение. Э. взяла мою невыносимую ношу, превратила её в ритуал и тем самым обезоружила. Боль медленно уходит, сменяясь тихой грустью и благодарностью за былое.
   - Пока мы вместе - боли нет.
   Э. целует меня. В машине я почти набрасываюсь на неё. Пальцы впиваются в кашемировое пальто, вжимаюсь лицом в его бездонную мягкость, вдыхая аромат духов. Её тело - гибкое, требовательное, неумолимое... Мы продолжаем у меня дома, до изнеможения, до одури. Утром я шепчу:
   - Я не прошу у тебя любви. Это слово для тех, кто боится одиночества. Я прошу причастия.
   Прими мою верность. Как принимают вассальную присягу. Возьми мою боль. Как берут подать.
   Я - твой. Не как любовник. Как королевство. Как инструмент. Как доказательство твоей власти над тем миром, который посмел создать и тут же уничтожить венец своей работы - Агнию.
   Скажи, чем я могу быть полезен. И моя жизнь, и то, что от неё осталось, принадлежит тебе одной.
   Она берёт моё лицо в свои холодные ладони.
   - Совершенно верно. Ты - мой. Твоя боль - моя боль. Твоя месть - моя месть.  Отныне твоя биография кончается. Начинается летопись".

***

   Помню, как Эльвира и Марк однажды подвозили меня. Нам было не особо и по пути, но они, хохоча, буквально затащили меня в машину. Эля, в пепельном, каком-то туманном платье, села за руль, брат, естественно, рядом, а я расположилась на заднем сиденье.
   Шкода взяла с места в карьер. В зеркальце я увидела, как неподвижное лицо Эльвиры вдруг исказилось даже не улыбкой, а звериным оскалом. Длинный тонкий палец ткнул в панель магнитолы, и салон заполнился скрежещущим рёвом и воем. Я, девчонка в розовой толстовке с кошкой и тугих леггинсах, фанатевшая от восходившей тогда звезды Ланы дель Рей, ощутила, что меня сейчас распилят на части десятками циркулярок.
   - Какой ужас! Что это?! - взвизгнула я, зажимая уши.
   - Black metal, - крикнула Эльвира, и её голос напомнил мне скрим вокалиста.
   - Труха, - добавил Марк. - Помнишь Макса из 10б, он любил такое.
   - Цивилизация - это шум, который мешает слышать правду. А правда - это вой ветра и скрежет льда, - торжествующе кричит Эля.
   - И эта леди недавно читала нам лекцию о неоплатониках и гармонии сфер, - хохоча, говорит Мрак.
   - Ты думал, красота - это Венера Боттичелли? Нет. Красота - это лава, выжигающая всё живое. Это абсолютный холод космоса.
   К счастью, Эля гнала, как сумасшедшая, и мы быстро приехали. Не знаю, сколько штрафов она собрала в тот день; впрочем, для девицы, могущей позволить себе пальто из стопроцентного кашемира, это крохи.
   Дома я вспоминала лекции Эльвиры, на которые, кстати, валом валили слушатели. Мы даже, наконец, позволили себе роскошь брать символическую плату за вход. Тьма притягательна, лайки и комментарии под фотографией поруганной и убиенной жертвы, сам факт публикации такого фото лишний раз доказывают это.
   Марк на этих лекциях не отводил глаз от своего нового божества, а я с грустью вспоминала, как он когда-то смотрел на другую женщину, искавшую в искусстве гармонию, а не инфернальщину, свет и тепло, а не холод и мрак.
   Я нашла профиль Эльвиры на популярном музыкальном ресурсе. Аватарка с искажённым демоническим ликом и плейлисты, полные Burzum, Darkthrone и Mayhem. Не выдержав, я набрала Марка.
   - Она не искусствовед! Зайди на её профиль в (название ресурса). Нашёл? Видишь?! Ты всё ещё веришь, что она просто "сложная творческая личность"? Она сатанистка! Вы с ней часом кошек не кромсаете?
   - Эльвира говорит, что это музыка о свободе. О свободе от форм, которые ты так ценишь, - невозмутимо сказал Марк.
   Следом он мастерски увёл разговор в сторону. Уверена, это тоже её уроки.
   Единственный мой срыв. Больше я ему не докучала, мысля примерно так. У меня своя жизнь, мы уже не школьники-неразлучники, а взрослые юноша и девушка, ищущие свои тропы в огромном мире. Марк имеет право жить по-своему и любить, кого хочет. Он выстрадал своё право на счастье - и в таком раннем возрасте. Родители не раз говорили, что примут любую девушку, лишь бы ему было с ней хорошо. Эля не обязана мне нравиться, главное, чтобы она нравилась Марку. Я тоже не обязана её любить, поэтому сделаю так, чтобы Эли в моей жизни было поменьше. Наверное, я сделала уступку современной поп-психологии и побоялась казаться токсичной.
   Внешняя сторона жизни брата шла своим чередом. Он много работал над диссертацией, прошёл предзащиту. Сделал ремонт в своей однушке. Продолжал хранить алтарик, правда, уже без дубового листа. Продолжал ходить в апреле в парк и на могилу. Правда, в речах его всё чаще проскальзывали слова "воздаяние", "баланс", "иная цена".
   Интересно, что с Эльвирой он совершенно терял чувство времени. Мог сказать, что забежит к ней на полчасика и остаться на сутки. Звонишь, а он удивляется: так пятнадцать минут всего.
   Эля научила и приучила его танцевать - то, в чём я в своё время потерпела фиаско. В жизни брата появились ночные клубы и концерты.
   Однажды он сказал мне, что Эльвира прекрасно готовит, но после её стряпни он несколько дней практически не может есть другую пищу. Вкуса нет. Где она берёт все эти специи, сушёные ягоды и янтарного цвета мёд - непонятно.
   Я ни разу не удостоилась чести вкусить Элиных яств, и очень этому рада.
   - А ещё, Лизель, у нас есть одно железное правило.
   - Какое?
   - Эля сказала в первый наш день: "Ты можешь получить от меня всё, что захочешь. Но никогда не спрашивай, откуда я пришла и куда ухожу по субботам. Это - моя цена". Так таинственно и романтично.
   В нашем союзе я всегда играла роль Скалли.
   - Марк, не волнуйся, я буду навещать тебя в психушке.
   Мы расхохотались. На долю секунды брат и сестра вернулись в старое доброе время.
   "Сегодня я между ласками назвал Э. "феей". Она остановилась и посерьёзнела.
   - Не давай мне таких имён вслух. Nomen est omen, любимый. Имена имеют власть. Ты можешь... призвать не того".

Бездна

  
   Мне предстоит прохождение второй бездны. Мои догадки кончаются, и начинается монолог Марка. Оставляю за собой только право на ремарки.
   "Земное правосудие не справилось, - презрительно сказала Э. - Им плевать. Не потрудились даже сцапать какого-нибудь олуха, дать по морде и запереть на остаток жизни в кутузку или сумасшедший дом. Их интересует лишь власть и золото, в карманах и на погонах".
   Знаете, а я верю в бескорыстие подполковника юстиции Ивановой. Она слишком правильная и холодная. Эти крепкие ноги в чёрных колготках обошли бы полмира в поисках истины. Значит, если она капитулировала, то реально упёрлась в стену, и людской закон тут бессилен.
   "- Ты дал Прекрасной Даме дар покоя. Но этого мало. Настало время даров мести.
   - Но кому? Эля, я бы голыми руками вырвал его сердце...
   - Верю. Ты готов. Научился не задавать глупые вопросы. Научился точности в ритуалах. Собираешь травы в нужные фазы луны. Или, может, братик хочет обратно к сестрёнке?
   - Нет. Я обожаю Лизу, но не дам ей засунуть меня обратно в яйцо. У меня свой путь, у неё свой.
   Э. подходит к книжному шкафу, проводит пальцем по корешкам и извлекает ту самую. Лемегетон.
   - Слова не мальчика, но мужа. Ты перестал смотреть на дверь и начал изучать стены своей клетки. Это - хороший знак. Здесь ты найдёшь описание механизмов замка. Не все смогут его открыть. Тот, кто ищет только силы, потерпит неудачу. Тот, кто ищет знания, обретёт его. Тот, кто ищет гибели, найдёт её".
   Читай. Не пытайся понять умом. Позволь символам прорасти через тебя. Когда ты будешь готов к первому ритуалу, ты не спросишь меня. Ты узнаешь".
   Всё что мне известно об этой книге, я прочитала в Вики, но и этого достаточно, чтобы понять - от литературы такого рода нужно держаться подальше.
   "Э.:
   - Ты смотришь на эти печати и имена с робостью, ведь тебя учили бояться. Ты думаешь о котлах и адском пламени. Это - детские сказки, сочинённые теми, кто боялся силы, которой не мог управлять.
   Забудь. Гоэтия - это не призыв рабов или отдача в рабство себя. Это - дипломатия.
   Эти имена... Паймон, Баель, Астарот, Марбас, это не "демоны". Это - архетипы, забытые боги, сверхсознательные паттерны бытия. Когда-то им поклонялись. Их боялись и почитали. А потом... о них забыли. Их отбросили, назвав "дьяволами".
   И знаешь, что хуже всего для такой сущности? Не ненависть. Забвение.
   Они жаждут внимания. Наша вера, наш ритуал, наша энергия, latria - для них это пища, язык, доказательство того, что они всё ещё существуют в чьём-то мире.
   Они договороспособны. Как любой монарх, лишённый трона. Они даруют мудрость, силу, власть - в обмен на признание. В обмен на то, что ты, смертный, станешь проводником их воли в этом мире, вернёшь им крупицу их былого влияния.
   Мы не рабы. Мы - партнёры по сделке. Амбициозные партнёры. Мы предлагаем им то, в чём они отчаянно нуждаются, - бытие в человеческом измерении. А они предлагают нам то, в чём нуждаемся мы, - силу, чтобы изменить это измерение или покинуть его.
   Она права. Они не зло. Они -  оппозиция. Духи, восставшие против несправедливого миропорядка, в котором гибнут такие, как Агния". 
   Я держала в руках не книгу. Я держала протокол его самоубийства. Его мысли на полях были предсмертной запиской. Марк не сошёл с ума. Он прошёл курс посвящения по учебнику, где последним экзаменом было его собственное исчезновение.
   "...ОБМАН. ЛИЧИНА. Её сущность - не в образе, а в ГОЛОСЕ. В шёпоте, который является внутри черепа. Она и есть голос.
   НЕВЕРНО! Круг - не клетка. Это АНТЕННА. Это способ НАСТРОИТЬСЯ. Я не запираю её. Я впускаю её волю и фильтрую шум.
   Кровь птицы - для мелких сущностей. Для ВЛАСТЕЛИНА нужна иная плата. Боль. Незаживающая рана. Её боль - её кровь. Моя боль - моя кровь. Мы заключили договор..."
   Уверена, это не метафоры и не бред безумца. Это отчёт о проведённых экспериментах. Брат не просто влюбился в странную девушку. Он целенаправленно проводил ритуалы, чтобы призвать и связать себя с сущностью, для которой он был лишь "сосудом".
   Бездна разверзается. Я прохожу через неё.
   "Это работало как цепная реакция. Э. говорила: "Возмездие не выбирает мишени. Оно сжигает гнездо". Я думал, это метафора. Оказалось - физика.
   Тот человек сгорел в машине. Сегодня пришли новости. Его жена, которая была с ним, - тоже. Их шестнадцатилетняя дочь, которая осталась дома, повесилась. Не вынесла. Говорят, у неё был свой блог, она писала стихи.
   Я убил не только его. Я убил всю его семью. Трёх человек.
   И знаете, что самое ужасное? Я ждал, что меня охватит ужас. Раскаяние. А пришло... понимание. Это и есть настоящая справедливость. Не избирательная, не сентиментальная. Абсолютная. Он стёр Агнию и весь её мир. Мы с Э. и Властелином стёрли его и весь его мир. Баланс".
   Я не спала в ту ночь - рыла криминальную хронику и новости. Всё подтвердилось. Что это доказывает? Ровным счётом ничего. Возможно, я вообще держу в руках две бумажные подделки. Возможно, брат и Эля сейчас греются на солнце на другом конце земного шара. Подполковник юстиции Иванова не сможет закрыть дело на основании этого. Кстати, она упоминала того человека. Его даже допросили по делу Агнии как свидетеля, но быстро оставили в покое из-за алиби.
   Рыцарь окончательно стал драконом. Но даже после этого я не в силах судить его.
   И, наконец, последний исписанный лист. Чёткий почерк, твёрдая рука, ни грамма сомнений и страха.
   "- Этот мир убил её и даже не заметил своего преступления. Он не заслуживает ни моей ненависти, ни моей любви. Он заслуживает только моего ухода.
   Моя жажда мести насытилась. Месть - это диалог. Я хочу выйти из диалога. Ты - дверь. Ты показала мне, что за ширмой этого бытия есть иное бытие. Не лучшее. Более честное.
   Возьми меня с собой. Как любовника и как спутника. Два новых духа в свите нашего истинного повелителя. Да. Мы уйдём. Но мы не умрём. Мы просто снимем эти шкуры, которые профаны называют телом и личностью. Мы станем вихрем в песчаной буре мироздания. Мы будем служить не добру и не злу, а великому Безразличию, что лежит в основе всего.
   Э.:
   - Несколько лет ты провисел вниз головой, скрестив ноги, удерживаемый верёвкой, обмотавшей твою лодыжку. Пришло время перерезать вервие! "Там станем мы злым светом вне времён".
   Пять лет назад Марк и Эльвира исчезли. Бесследно.
   Скончался отец. Я получила диплом, начала работать, вышла замуж. Майор юстиции Иванова стала подполковником.
   Поражение брата абсолютно. Там, куда он ушёл, в этой тьме Агнии точно нет. Возможно, он найдёт там чёрную душу убийцы и сможет вечно вершить своё возмездие.

Эпилог

   Жил-был рыцарь с сердцем, слишком чистым для этого мира. Он поклонялся Даме, что была воплощённой благодатью и мудростью. Но мир, чёрный и завистливый, не потерпел такого света. Твари из тьмы напали на его Даму, осквернили и убили её, пока рыцарь был далеко и не мог её защитить.
   И тогда его сердце не выдержало. Оно не разбилось - оно превратилось в лёд. Он понял, что законы того мира, где возможно такое предательство, - лживы. И он отрёкся от них.
   Он не спустился во тьму. Он возглавил её. Он стал Чёрным Рыцарем, Королём Теней, потому что только так он мог отомстить за свою Даму. Он ушёл в холодные чертоги древних духов, чья власть старше добра и зла, чтобы больше никогда не видеть, как гибнет прекрасное.
   Я брожу по однушке брата туда-сюда. Наконец, поддавшись порыву, разбираю покинутый алтарь. Он не должен вот так пылиться. В заброшенных храмах селятся злые духи. Опускаю книгу, огарок и фотографию в сумочку.
   Еду на кладбище. Свечу я зажгу там, а не в парке. Агнии там тоже нет, не было и не будет. Не из-за ритуала, я уверена, что в тех светлых пространствах, куда отлетела эта душа, ей не страшны когти Эльвиры. Если у неё и были какие-то долги, а они есть у всех смертных, в ту страшную ночь она выплатила их с лихвой. Парк - просто эпизод, пусть и ужасный, в этой яркой и светлой жизни.
   Могила Агнии ухожена, а на камне, как и всегда, лежат свежие цветы. Их не меньше. Возможно, даже больше. Это хорошо. Убийцы властны лишь над телами, но не над памятью. Свет не победил тьму, но хотя бы отделился от неё.
   Моя свеча горит. Кладу рядом огарок из шкафа Марка и книгу. Фотографию оставляю себе, она, в конце концов, была и моей учительницей тоже. Сначала просто стою в тишине, глядя на зелёный переплёт на сером граните. И тогда волна накрывает меня.
   Это не тихие слёзы. Это вопль, вырывающийся из самой глубины души.
   Я много чего кричу, горького, обидного, недоумевающего... Пытаюсь выорать своё у Бога? Вселенной? Тишины?
   Я хочу стать для брата Гретхен. Стать его якорем, вытащить Марка из тьмы, как та казнённая немецкая девчонка - Фауста. Соединить с Дамой где-то там далеко от нас, живых, в светлой обители. Но я просто девушка Лиза.
   Если это невозможно, то пусть тогда лежащая здесь станет последней невинной жертвой в мире. У смерти в нём и так слишком много прав. Ну пожалуйста!
   Вытираю слёзы. Прощай, мой рыцарь. Пусть твоё новое небо, тёмное и пугающее, будет милостиво к тебе. Ты отрёкся от этого солнца, потому что для тебя оно навсегда померкло.
   И если там, в тех чёрных пространствах, куда ты ушёл, среди теней и безмолвных договоров с забытыми богами... если там есть для тебя хоть капля, хоть тень чего-то, что ты можешь назвать покоем, силой, смыслом... пусть это будет твоим счастьем.
   Даже если его источник - фея Эльвира-Мелюзина. Даже если это холодное, бездушное сияние, "злой свет", в котором нет ничего от того тепла, что мы с тобой знали.
   Обрети его. Будь счастлив даже там. Я не могу принять твой выбор, но уважаю его. Ты свободен, рыцарь. Служение окончено.
   Прежний Марк, провожавший меня, носивший портфель, утешавший, защищавший от хулиганов, прочитавший мне вслух всего "Властелина колец", останется навсегда в моей памяти. Там он вечно будет благоговейно любоваться рыжими волосами, с которыми играет весенний ветерок.
   Прощай.

***

   Пустырь. Огонь доедает дневник и книгу. Зябко, я застёгиваюсь на все пуговицы. Тщательно гашу остатки костра. Еду домой, на пассажирском сиденье ни дневника, ни "Малого Ключа", лишь сумочка и аккуратно сложенное пальто. Пламя забрало себе яд, оставив мне суть. А она по-прежнему в любви.
   И пусть эти записки будут посвящены всем невинно убиенным.
  

Лиза.

  
   Via Dolorosa (лат.) - "улица скорби", крестный путь Иисуса Христа.
   Nomen est omen (лат.) - "имя - это знамение", имя что-то предвещает.
   Latria - латрия/латрея, в богословии - поклонение, религиозное обожание.
  
   В произведении использовано стихотворение А. Кроули.
   Международное движение сатанизма признано в РФ экстремистским и запрещено.
   Автор не придерживается экстремистских идеологий и деструктивных учений и осуждает их.
   Все события и действующие лица вымышлены, любые совпадения с реальностью случайны.
   Автор искренне просит читателей соблюдать в повседневной жизни правила личной безопасности и учить этому близких людей.
  

Ноябрь 2025 г.

  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"