Я стал углубляться в лес, вперед меня влекла какая-то немыслимая сила, я шел по глубокому снегу, проваливался, вставал и снова шел. Я был в каком-то полузабытье, еловый лес увлекал меня дальше, чувство какой-то свободы буквально пленило меня. Пробирался я так по лесу не больше километра, но счет времени я потерял. Полностью очнулся я тогда, когда вышел на протоптанную в снегу тропинку. Что же я делаю, куда иду, а главное зачем, промелькнули у меня в голове мысли. Я протер лицо снегом, чтобы прийти в себя, но чувство какой-то светлой радости не покидало меня. Я стал пробираться вверх к вершине горы. Я не успел далеко уйти, да и подъем был не слишком крут, и я быстро пробрался по своим следам на территорию части.
Мое отсутствие не было обнаружено, да и почему-то не было у меня какого-либо страха, что меня друг хватятся. Я глотнул воздух свободы, я был опьянен этим чувством, когда можешь идти туда, куда хочешь. Меня не было в расположении меньше часа, но этот час стоил многого. Весь остаток дня я каждую минуту думал о своем коротком путешествии, я смаковал те мгновения, которые находился на воле. Я закрывал глаза и видел лес, видел переплетные лапы елей, мне кажется, в эти моменты я улыбался. Наконец-то у меня появилась отдушина, от моей серой, какой-то животной жизни, появилась тайна, принадлежавшая мне и только мне. Мне стало намного легче на душе. Но я все же был реалистом, я знал, что это только чувство, чувство свободы, что его материальным воплощением могут служить только мои недолгие прогулки. Я хорошо понимал, что бежать мне некуда, что я нахожусь в армии, что любой побег или самовольная отлучка здесь карается наказанием. К тому же я нахожусь в чужой стране, за несколько тысяч километров от дома, что здесь у меня нет ни родственников, ни друзей. Я понимал, что переступив определенную черту, я окажусь вне закона, что меня найдут как затравленного зверя. Все это я прекрасно понимал, но ничего сделать с собою не мог. Я обязательно хотел еще раз пройтись по лесу. К тому же, ничего особо страшного я не делал. Ну, отлучился на час, но ведь пришел, да и исчезать в лесу не было в моих мыслях.
Может, это было слишком наивно, но у меня появилась какая-то цель существования. Я знал, что как только у меня получится, я опять уйду за колючку. Через два дня я вновь повторил свою прогулку. В этот раз мой поход не был спонтанным, я заранее подготовил себе некое подобие алиби про мое отсутствие, чуть ли не напросился на работу в бокс. Главное, чтобы я был один, никто не должен знать о моей тайне даже мои товарищи черепа. Я опять, тем же маршрутом вышел за территорию, прошел через лес, дошел до тропинки и немного прошел по ней. Сейчас сердце мое усиленно билось, адреналин просто бурлил в крови. После прогулки волна эйфории накрыла меня.
Я стал практически через день выходить из расположения, никто никогда меня не видел. Прогулки мои становились все продолжительней, я уходил все дальше и дальше. По протоптанной тропинке свернул налево и прошел больше километра, пока не наткнулся на несколько домов. Чтобы не быть обнаруженным, я спешно повернул назад. В следующий раз я уже свернул по тропинке направо. Тропинка петляла между деревьями и поднималась вверх, я решил, что она ведет к единственной дороге, ведущей на точку, но все же решил проверить свои догадки. Я все шел и шел, но дороги не было видно, прошло уже довольно много времени с моей отлучки, и я решил повернуть и отправиться напрямик через лес, забираясь все выше и выше на гору. Это было моей ошибкой, чем дальше я шел, тем гуще и непролазнее становился лес, тем все больше и больше становилось снега. В мыслях моих промелькнула догадка, что я нахожусь с противоположного склона, в ложбине. Эту ложбину я хорошо видел с вершины горы, и мне казалось, что нужно пройти еще немного, и я увижу свою точку. Шло время, вершина горы все не показывалась, вдруг я понял, что заблудился, и что прошло уже никак не меньше двух часов с момента моей отлучки. Я стал соображать, что делать, и решил по своим следам вернуться на тропинку, а там уже пойти обычной, знакомой мне дорогой. Но этот путь мог занять у меня не меньше часа. Я пошел по следам и через час, как я думал, добрался до тропинки. Часов у меня не было и чувство времени меня подвело.
Весь мой поход занял больше четырех часов. В части заметили мое отсутствие, тревоги поднимать не стали, стали обшаривать окрестности, и наткнулись на мои следы. Когда я шел по знакомой мне тропинке, то навстречу мне уже шли шакалы из моей части, бежать было бессмысленно.
Глава 13
Под конвоем, состоявшим из двух офицеров, меня доставили в дежурку. Мне выдали бумагу, ручку, и, выдав пару оплеух, приказали писать объяснительную. В объяснительной я написал, что у меня было легкое душевное расстройство, и чтобы немного прийти в себя и успокоиться, я решил прогуляться по зимнему лесу. Прочитав мою объяснительную, дежурный шакал скомкал листок, бросил его мне в лицо, и, разразившись нецензурной бранью, сказал мне, чтобы я не валял дурака и написал все как было. Второй вариант моей объяснительной ничем не отличался от первого, ибо я писал абсолютную правду. Второй экземпляр так же был скомкан и брошен мне в лицо. До утра я был направлен отдыхать в пустующий холодный склад, расположенный рядом с караулкой и закрывающийся на навесной замок. В этом сарае было ужасно холодно, бушлат особо не грел. Я нашел кусок брезента, завернулся в него и, постоянно просыпаясь от холода, покемарил до утра.
Утром прибыл командир, и допросы возобновились. Я снова написал объяснительную, копию двух предыдущих. На сей раз объяснительную не бросили мне в лицо, а разорвав на мелкие клочки, бросили в урну. Долго матерившись, называя меня самыми немыслимыми бранными словами, командир так же, как и дежурный офицер посоветовал мне не валять дурака. Добавив, что от моих правдивых слов будет зависеть моя будущая судьба. Я внял советом командира и в четвертый раз уже написал абсолютно правдивое повествование о моем поступке. Махнув на меня рукой, и назвав, почти ласково тупым идиотом, командир пригласил фельдшера прапорщика, прибывшего с ним. Мне приказали раздеться до нижнего белья, затем приказали снять рубаху. Осмотрели меня и обнаружили пару синяков на ляжках и заднице. В следующей объяснительной я написал что следуя на БД, поскользнулся и упал, вследствие чего и образовались синяки. В этой объяснительной я естественно врал, но я подумал, что получать синяки или нет, это мое личное дело, и поэтому причину их появления я могу изменить. Мне объявили, что меня будут судить самым страшным военным судом, и покарают всевозможными карами. До суда меня отправили обратно в мое узилище.
В сарае я просидел почти сутки. Наконец двери отворились, и на пороге появился неизвестный мне старший лейтенант. Он передал собранные из моей тумбочки и уложенные в вещмешок, вещи и приказал следовать за ним. Погрузившись в машину, мы отправились в Арнштадт. На вокзале Арнштадта мы разговорились со старшим лейтенантом. Выяснилось, что судить меня, скорее всего не будут, а просто отправят в Союз в числе прочих залетчиков со всей бригады. Это меня немного успокоило. Лейтенант купил сосиску в булке, и, вальяжно расположившись рядом со мною, стал ее смачно пожирать. У меня закружилась голова, и рот наполнился слюной, я вдруг вспомнил, что не ел уже больше суток.
В 1991 году начался вывод группы Советских войск с территории бывшей ГДР. Только личного состава в войсках было свыше полумиллиона человек, а еще семьи офицеров и прапорщиков, различные гражданские учреждения Союза. Всего до 1994 года нужно было вывести до одного миллиона человек. Так что особо с нарушителями воинской дисциплины в то время не церемонились, при первой возможности переводили в Союз, причем не в самые лучшие части. Таким образом, в моей жизни опять возникла неопределенность. Подъезжая к Торгау, я уже мечтал о мягкой кровати в теплой казарме и об одеяле, когда выяснилось, что мне готовится очередной сюрприз. Лейтенант сдал меня на гауптвахту, расположенную на территории бригады, меня ожидали новые застенки.
Гауптвахта располагалась рядом с КПП в одноэтажном здании. Лейтенант передал меня дежурному и откланялся, у меня забрали ремень, сняли с шапки кокарду и отвели в одну из камер. Камера была довольно просторная и рассчитанная, судя по нарам, прикрепленным замками к стенам, на четырех человек. В камере уже находились двое узников. Узники были из бригады, и попали на губу за различные залеты. Один за самоволку, захотелось ему молочка попить, вот и сиганул через забор в ближайший через дорогу магазин, но был спален проходящим шакалом. Другой сиделец попал на гауптвахту прямехонько с наряда по КПП номер 2. В бригаде было два КПП. Один из них, КПП номер 2 располагался рядом с магазином военторга. В магазине продавалось много товаров по фиксированным ценам, и намного дешевле, чем в городе. Очень большим спросом пользовались финские сигареты "Marlboro" по цене полторы марки, в городе же сигареты стоили четыре марки. Местные жители и поляки-перекупщики, наводнившие германию, были совсем не прочь купить сигареты по халявной цене, но посторонним на территории части находиться было не положено. За марку другую солдат, стоявший на КПП, пропускал жаждущих халявных сигарет. Очень редкий наряд умудрялся продержаться положенное время и не спалиться. Если видели в части посторонних, наряд по КПП, иногда в полном составе отправлялся на губу.
Гауптвахта не отапливалась, было довольно холодно и узники постоянно мерзли. Не грели и в шутку нарисованные на стене батареи. Ежедневно выводили на строевые занятия, и мы втроем маршировали по огороженной забором территории. На занятия выходили даже с радостью, на улице было теплее, чем в камере, да и физические упражнения согревали. Еду приносили в бачках уже холодную, но мы с удовольствием съедали все до крошки, организм требовал калорий для поддержания теплоты. Все съеденное быстро сгорало в наших желудках, и уже через пару часов снова хотелось есть. Большая проблема была с куревом. Товарищи передавали через караульных сигареты, курили одну на троих через определенное количество времени. Вообще, курить на гауптвахте было нельзя, поэтому при курении, один из нас стоял у двери на шухере. Больше всего, конечно же, нас доставал холод, от него никуда невозможно было скрыться и спрятаться. Для того чтобы не замерзнуть, приходилось постоянно двигаться по камере, приседать, отжиматься. На ночь нары отстегивали для того чтобы узники спали, но мы игнорировали нары, уж больно холодно было на них спать. Гораздо теплее было спать втроем. Расстилалась на бетонном полу шинель, на нее ложились втроем, прижимались друг к другу, сверху накрывались еще двумя шинелями, в таком положении было относительно тепло. Можно было поспать часа два, потом все равно кто-нибудь просыпался, затекала рука или нога, бетонный пол очень плохая замена ватному матрасу.
Через два дня моих компаньонов освободили. Стало совсем скучно. С куревом иногда выручал караульный, оставляя докурить. Днем спать было не положено, но на это караул закрывал глаза, если по близости не было начальства. Я от нечего делать, чтобы скоротать время, пытался уснуть. Для этого я разработал целую систему. Я отстегивал хлястик от шинели, расстилал ее на полу, снимал сапоги и ноги просовывал в один из рукавов. Заворачивался в шинель, получалось что-то похожее на кокон, и в этом коконе я грелся. Скучал я ровно сутки, пока не прислали очередного сидельца. Сержант-санинструктор, именуемый на армейском сленге "таблетка". Посадили его за какие-то торговые операции, что-то пытался продать, но был пойман. Чуть позже санинструктора привели еще двух залетчиков с КПП номер 2, так что у нас подобралась компания уже в четыре человека. На гауптвахте, я бы сказал, мне даже понравилось, если сравнивать с моим существованием на горе. Хоть все мои товарищи по камере были и старше меня по призыву, но никаких намеков на застройки и в помине не было. Из одной шлемки-то баланду хлебали. Целыми днями мы болтали, чтобы как-то убить время, вспоминали гражданку, травили армейские байки. Оказалось, что про меня уже знают в бригаде. На разводе командир бригады объявил, что с точки пытался дезертировать падонок солдат, был выловлен и сейчас сидит на гауптвахте и ждет отправки в Союз, чтобы дослуживать на архипелаге Новая земля. Однако, по части уже гуляла другая легенда, чему я был очень удивлен. По этой легенде меня послали за шнапсом старые, я был пойман, но на допросе вел себя геройски и никого не сдал, мало того, стал косить под дурака, что мол, душевное состояние у меня было хреновое и я просто пошел погулять в лесу. Я ответил, что эта легенда правдивая лишь от части, но меня похлопали по плечу и сказали
- Уж нам-то не пи...зди.
Еще больше я был удивлен тому, что текст моей объяснительной передавался чуть ли не слово в слово. Я никак не мог найти объяснение этому факту, неужели эту объяснительную зачитывали перед строем. Спросил у товарищей из бригады, они ответили, что ничего про объяснительную на разводе не говорили. Тогда я предположил, что первые экземпляры объяснительной выкидывали в ведро, и кто-то из бойцов, убиравших дежурку, их обнаружил, и, так сказать, обнародовал. Так что я не ждал и не гадал, а уже заслужил авторитет и стал известен всей бригаде.
На губе было время подумать о многом. Жалел я или нет о своем поступке? Скорее всего, нет, ибо, так расположились звезды, что я покинул Шнейкопф, а это уже неплохо. Что меня ждет впереди, я не знал, да и не сильно об этом задумывался, я жил буквально одним днем. Вот они-то, эти дни, тянулись очень долго, я уже отсидел ровно семь суток и порядком устал от такого времяпрепровождения. Я уже просто мечтал о теплой казарме и мягком матрасе на скрипучей панцирной койке, чей скрип мне сейчас казался божественной музыкой. К тому же и в бане я не был пару недель, удавалось только умываться. В один прекрасный момент за мною пришли.
Глава 14
За мной пришел шакал из боевого подразделения, казарма которого располагалась прямо напротив гауптвахты. С этого момента я стал прикомандированным. Каждый день меня ставили в наряд по роте, за штатом, так сказать. То есть я просто помогал наряду по роте, иногда стоял на тумбочке, спать ложился по отбою, вставал в подъем. После Шнейкопфа это была просто лафа. Никто ко мне особо не придирался и не застраивал. Командированный это человек временный в подразделении. Через несколько дней в нашу роту стали прибывать такие же как я прикомандированные с различных точек бригады, различных призывов, сплошные залетчики. Прибыл так же один из старых со Шнейкопфа. Он подтвердил про меня байку, ходящую по бригаде, похлопывал меня по плечу.
- Молодец, мужик, никого не сдал. Знаешь, как я по череповству летал? Уууу...
Было такое впечатление, что чем солдат больше подвергается всевозможным унижениям, находясь на низшей, так сказать, армейской иерархии, то это считается делом чести доблести и геройства.
Прошла неделя, за ней другая, наконец, всех нас прикомандированных оповестили, что на следующее утро намечается отправка. С утра на плацу собралось человек двадцать, отправляемых в Союз. Человек пять было уже почти гражданских, они увольнялись этой весной, до их приказа оставалось два месяца. Их можно было узнать по дембельским чемоданам, уже старательно наполненным. Из черепов, не отслуживших года, был только я один. Куда именно в Союз нас отправят, никто не знал, даже шакалы, нас сопровождающие, единственное, что можно было добиться, это то, что нас везут в окрестности Магдебурга. Подогнали автобус, и мы покинули Торгау.
Время в пути не заняло и двух часов. Нас привезли в какую-то мотострелковую часть. Очень удивили меня азиатские лица с красными погонами на ПШ. В германии с азиатами и с прочими кавказцами в таком большом количестве я встречался только на Франкфуртской пересылке. Что-то я сразу приуныл. Я служил уже почти восемь месяцев, получил воинскую специальность, которая, как я думал, в Союзе, наверное, не пригодится. Что если меня вот так, в мотопехоте какую-нибудь сошлют. Опять впереди была полная неизвестность. Разместили нас в казарме, на панцирных койках, с утра позавтракали и стали собираться в путь-дорогу. Раздали нам по две коробки с сухими пауками. Это означало, что как минимум двое суток будем добираться до места назначения. Из Магдебурга на крытых Зил-131, нас довезли до аэродрома. Часа два сидели на краю аэродрома под накрапывающим дождиком. Наконец дали команду строиться и нас повели к самолету.
Это был большой грузопассажирский самолет, наверное, Ил-76. Заходили мы в него по откинутому сзади трапу, располагались на скамьях по бортам самолета. Садились очень плотно, буквально прижавшись друг к другу. Посредине самолета располагалась съемная гондола, в ней так же располагались солдаты, в такой же тесноте. Таким образом, в самолет впихнули больше ста человек. Бойцы были из разных частей и из разных родов войск. Трап закрылся, и самолет пошел на взлет. В такой тесноте было очень неудобно сидеть, ноги и руки затекали, ни встать, ни как-то размяться было совершенно невозможно. По самолету прошелся слушок, что самолет летит приземлится в то ли в поселке Насосный, то ли станция Насосная. Так как никто не знал что это за поселок такой и где он находится, ото всюду пошли версии.
- У нас в Щелково Насосный есть!
- И у нас в Баку тоже есть.
- И у нас.
Вариантов было множество. Я видел как в хвост самолета пробирались самые отважные бойцы, там курили и даже справляли малую нужду. Вскоре, запах табака был уже довольно ощутим внутри самолета. Выскочил пилот в летной куртке и стал бегать прямо по плотно сомкнутым коленям и орать благим матом, что если еще увидит курящих, то сделает так, что температура на борту будет минус тридцать и все нахрен промерзнут как пингвины. Было только два иллюминатора в хвостовой части. Наблюдатели ничего не могли сказать, кроме того что кругом темнота, летели ночью.
Спустя часа три, самолет начал снижаться, наблюдатели стали информировать, что видят огни какого-то большого города. Я немного поразмыслил, и получилось, что мы снижаемся, не долетев примерно час до Урала, ведь из Свердловска в Германию мы летели часа четыре. Так что где мы приземлимся, скоро не будет загадкой.
- Вижу буквы на здании аэропорта!
Прокричал наблюдатель, заглушая рев моторов.
- С..., Си..., Симферополь!
Снова торжественно прокричал наблюдатель. Все стали ликовать. Ну, как же, это же Крым, это же не Новая земля, в конце концов, здесь тепло, рядом море. Все с нетерпением стали ждать посадки, наконец, самолет, пробежавшись по взлетно-посадочной полосе, остановился. Трап начал медленно опускаться. Все уже готовились пулей выскочить из самолета, у многих, в том числе и у меня, мочевые пузыри напоминали о своем существовании, и призывно звали себя опорожнить. Когда трап окончательно опустился, толпа стала буквально ломиться из самолета. Все выбегали, бросая коробки с сухими пайками, кое-кто оставил и вещмешки. Я на мгновенье задумался, и быстренько стал выбирать из брошенных коробок с сухпайками, банки с тушенкой и плоские банки с паштетом, попадались банки с кашей, их я тоже брал. Пока я на коленях ползал и собирал банки, по мне буквально пробежалось несколько человек, но я не остановился, пока не набрал полный вещмешок консервов. Несколько бойцов замешкалось, и их оставили убирать самолет, изрядно замусоренный и загаженный. Мне удалось ускользнуть со своей добычей.
Прямо у самолета стояло около сотни бойцов, с блаженными лицами, мочились прямо на бетон взлетно-посадочной полосы, я присоединился к ним. Нас согнали на край взлетно-посадочной полосы, и сказали ожидать. Было раннее, утро, шел дождь, я уже порядком промок под открытым небом. Группами, человек по десять, стали отводить в здание, расположенное метрах в трехстах, через несколько минут, группы возвращались, и шли новые. Эта была таможня, здесь проверяли военные билеты, сверяли со списками и задавали глупые вопросы про запрещенные предметы и валюту. У некоторых дембелей проверяли чемоданы, что-то там искали, что-то находили, слышна была ругань и громкий мат таможенников. Пройдя таможню, вся наша орава опять очутилась на взлетно-посадочной полосе. Оказалось, что в Симферополе мы только проходили таможню и наш самолет дозаправили, лететь предстояло дальше. Находился я в Крыму буквально несколько часов. Нас снова погрузили в самолет, и стал уже доподлинно известен наш пункт назначения - Баку, поселок Насосный, аэродром.