Болела голова, во рту стоял алкогольный сушняк, который время от времени, я заливал прохладной минеральной водой из зеленоватой стеклянной бутылки. Минералку с утра мне заботливо открыла мама, о чем я ее мысленно благодарил при каждом глотке. В принципе, состояние было терпимое, несмотря на то, что вчера выпито было не мало. Проводы были не сильно пышные, компания малочисленная, кабак - местное кафе "Отдых". Собственно, пьянствовали втроем, я и пара моих приятелей.
За соседним столиком бухали какие-то офицеры. Подвыпив, мы подсели к ним, сказали что меня завтра забирают в армию, и не могли бы вы оказать протекцию в виде какого-нибудь теплого местечка. Майор из компании офицеров, разводя руками, сказал, что не обладает каким-либо блатом по поводу теплых мест. Разве что он может устроить теплое место часового на вышке в зоне, так как является ВВ-шником и "гоняет зеков". Как-то не улыбалось мне такое теплое местечко, и я, поблагодарив за участие в моей судьбе, отказался. Вышли из кафе довольно пьяные и тут кто-то вспомнил, что у нас есть общий знакомый, мужичек средних лет, постоянно гулявший с собакой в нашем дворе, называемым "двадцатчиком", и живший там же. Пару раз он разговаривал с нами, делая нам замечания, вполне дружелюбно, за наш громкий пьяный мат. Его замечаниям мы выполняли, так как ссориться с окрестными жителями было не в правилах нашей компании. В процессе разговора с местным жителем выяснилось, что он военный, служит на сборном пункте "Южный" и если что, то милости просим, устроит нас куда угодно, да хоть в солнечный Магадан, если еще раз мы будем громко орать под его окнами. Было еще не слишком поздно, и мы поперлись к нему.
После настойчивых звонков нам открыл военный в тельняшке и тренировочных брюках.
- Здорово ребята! Что, в армию забирают, раз решили ко мне зайти?
- Ну..., как бы да, за-забирают. Завтра с утра.
Я отчаянно старался говорить трезво, но это у меня получалось очень плохо. Мысли разбегались, и я усиленно старался сконцентрироваться на разговоре. К тому же меня очень сильно покачивало.
- Что пьян? Ты это, чтобы завтра был как огурец! Какая команда? Фамилия твоя?
Номер команды своей я забыл напрочь, но фамилию я свою пока помнил.
- Найдешь меня завтра на Южном, спросишь майора (фамилию майора я тут же забыл), что-нибудь придумаем.
Попрощавшись с пацанами, я пошел домой, договорившись, что встретимся завтра с ними у военкомата.
Все эти события вчерашнего вечера я вспоминал, сидя в троллейбусе и прихлебывая минералку. На коленях я держал вещмешок, заботливо сложенный чуть ли не за неделю моей бабушкой. Собирала она его и плакала. Я смотрел на пузатый, больше похожий на шар вещмешок, и приступал к его ревизии, облегчая наполовину. На следующий день содержимое рюкзака возобновлялось, и так несколько раз, но я все-таки сдался, и сейчас на моих коленях лежал довольно внушительный по объему рюкзак. Рядом сидела моя мама, обняв меня за руку. Ничего особо трагического, конечно же не было, но чувствовалось какое-то нервное напряжение с ее стороны. Это напряжение передавалось мне через ее руку. Мы молчали, троллейбус покачивало когда он набирал или снижал скорость. До военкомата было всего пять остановок, но из за нервного молчания и внутреннего напряжения, это расстояние мне показалось нескончаемым. Наконец-то мы вышли на остановке и направились к двухэтажному зданию райвоенкомата, ничем не примечательного, принадлежность к вооруженным силам которого выдавали, разве что распашные ворота с красными звездами.
Это было в мае 1990 года, через пару месяцев мне исполнялось 19 лет. Я задержался на полгода с призывом из-за того что у меня была отсрочка в связи с окончанием техникума. Некоторые мои товарищи уже служили, один даже уже приехал в отпуск по случаю рождения сына. Был самый разгар перестройки, вернее, ее конец. Советское общество бурлило, перестраиваясь, по всей стране были митинги, какие-то демонстрации, появились какие-то неформалы. Окраины нашего пока еще могучего союза заполыхали. Многое просачивалось в газеты и на телевидение. Нагорный карабах, кровавые разгоны демонстраций в Риге и Тбилиси, резня в среднеазиатских республиках и многое другое. Все это называлось горячими точками. Еще больше было слухов, передаваемыми первыми беженцами и многократно измененными в процессе их распространения. Политикой я не интересовался, но в моей еще неокрепшей голове, хотя и сумбурно, возникали мысли, что скоро произойдут какие-то события, явно негативные, причем в масштабе всей страны. Ну и хорошо, думал я, наступают трудные времена, а я отсижусь в армии. Это мне сейчас напомнило анекдот времен застоя, когда одному эпизоду Великой Отечественной, а именно операции на Малой земле, предавали чуть ли не эпохальное значение. Все из за того, что на Малой земле воевал наш генсек Брежнев. Так вот, ветерану выговаривают с укоризной, ты подлец прохлаждался и отсиживался в окопах Сталинграда, когда вся армия воевала на Малой земле.
В армии, как и во всей стране все тоже было неоднозначно. Появились публикации в толстых журналах таких произведений как "Сто дней до приказа". Помнится, что я вообще не читал эту повесть, но мне рассказывали ужасы казарменной жизни, описываемые в этом произведении. Самым надежным источником информации были рассказы старших товарищей, уже отслуживших. Их рассказы были и про так, сказать тяготы и невзгоды, и про дедовщину и про романтику армейской службы. Конечно же, самые страшные рассказы были про Афганистан, но уже прошел год как наши войска вывели из этой южной страны. Вообще, в те времена, восемнадцати летний пацан, призываясь из какой-нибудь глубинки, очень запросто мог попасть служить и в Германию и в Чехословакию и на Кубу и в Анголу, словом мог повидать мир. Самым большим страхом у нас, призывников, был страх попасть на флот, ибо служить там нужно было три года, на год больше чем в сухопутных войсках. Но, несмотря на всю нестабильность позднеперестроечной жизни, у нас еще присутствовал патриотизм и гордость за нашу страну. Были, конечно же те, кто хотел откосить от армии, но их доводы нам казались какие-то мелкие и даже смешные. В те времена это были единичные случаи и встречали они всеобщее непонимание, граничащее, я бы сказал, с презрением. Каждый настоящий мужик должен отслужить в армии. Это был одним из незыблимых лозунгов. Помнится, моя мама по этому поводу мне сказала.
-Знаешь сынок, когда я училась в институте, мы ходили на танцы и когда знакомились с молодыми людьми, я всегда спрашивала, служили ли они в армии. Если не служил, вдруг он какой-нибудь больной или увечный.
Так что идти или не идти служить, такого вопроса у меня на тот момент не стояло. К тому же, я был уже довольно самостоятельным человеком. Закончил техникум, успел поработать на стройках, зарабатывал деньги. Моя семья, мама, отчим и конечно же бабушка, меня только поддерживали, да и на мои поступки уже мало влияли. Только бы не в морфлот. Примерно за месяц до массового начала призыва всех нас, призывников, собрали в военкомате. Было около тысячи пацанов со всего района, много знакомых. Уж не помню что там нам говорили, наверное про порядок призыва, про священный долг и почетную обязанность. Выступал ветеран и какой-то активист-комсомолец из райкома. Мы не особо слушали выступающих, но военком привлек наше внимание окриком: "Призывник такой-то выйти из строя!" Сначала мы думали, что этот парень что-нибудь натворил и его сейчас будут прилюдно стыдить и распекать, но все оказалось намного хуже. Из строя, вернее из малость сформированной во дворе военкомата толпы, вышел низкорослый и щуплый пацан.
- Райком комсомола, тебе как активисту комсомольской организации, оказывает тебе высокую честь, служить на подводной лодке "Челябинский комсомолец" тихоокеанского флота.
Что тут было, и смех и свист и улюлюканье. На бедного пацана жалко было смотреть. Он стоял, глупо улыбаясь и озираясь затравленными глазами на толпу призывников.
- Высокая честь, етить, а-ха-ха, гоготала толпа.
Военком кое-как прекратил эту вакханалию, пригрозив особо ретивых тоже записать и отправить в славный экипаж подводной лодки "Челябинский комсомолец".
Глава 2
Во дворе военкомата уже толпились призывники, которых легко можно было узнать по бомжацкого вида одежде и рюкзакам и сумкам в руках. Больше половины толпы составляли друзья и родственники. Кое-где было видно как втихаря разливалась водка, передавалась закуска, стоял галдеж и во дворе военкомата было очень шумно. Маму, тщательно скрывавшую свои слезы, я отправил домой. Подошли мои друзья, уже явно опохмелившиеся со вчерашнего дня. Предложили мне стакан крепленого вина, я отказался. Спиртного с собой я вообще не брал, мне рассказывали что будут постоянные шмоны и бутылки все равно не спрячешь, лучше взять деньги, что я и сделал. Я с собой взял порядка 100 рублей, тщательно запаковал купюры в полиэтилен, чтобы не расставаться с этой заначкой, даже в душе.
После переклички, сверки документов всех призывников посадили в автобусы. Попрощавшись со своими приятелями, я один из первых прошмыгнул в автобус, занял место у окна и наблюдал за прощанием призывников. Автобусы стали потихоньку выезжать со двора военкомата, со всех сторон послышались удары и пинки по колесам и бортам. Водитель через открытое окно яростно матерился и обещал набить морды всем пинающим его ПАЗик. Однако, он был не удивлен такому вандализму, дело в том что это был своеобразный ритуал, сопровождавший все отъезжающие автобусы с призывниками. Зачем это делается и что это обозначает, никто сказать не мог. Положено, и все. Знакомых в ПАЗике у меня не было, разговаривать было не с кем, поэтому я, уставившись в окно, погрузился в свои думы. О чем я думал? Не помню, наверное, о том, как бы не попасть в морфлот. Это был краеугольный камень. Думал, наверное о том, что отъехав от военкомата, я перелистнул очередную страницу своей жизни, думал о том что сейчас начнется совсем другая жизнь, к которой я давно уже готовился, думал о том что же меня ждет впереди. За окном мелькали знакомые улицы, по которым я исходил не один километр, знакомые дома, редкие в те года автомобили, прохожие, набиравшие цвет городские деревья. На душе не было тоски, но была какая-то тревога вместе с возбуждением от ожидания скорых перемен.
Дорога до сборного пункта была не долгой, и через час мы уже высаживались на сборном пункте. Сборный пункт представлял собой большое трехэтажное здание, были еще здания поменьше, плац, какой-то спортивный городок. Естественно, вся территория была обнесена забором. Сборный пункт не охранялся, только у ворот был дежурный. Я думал, что на сборном пункте будет туча народу, но почему-то наша группа призывников была единственная в этот день. Были так же несколько человек, которые приехали сюда день или два назад и кого по каким-либо причинам не забрали покупатели. Нас, человек 30 разместили в помещении на втором этаже, там были кровати, но без матрацев, с одними только панцирными сетками. Сказали располагаться и ожидать вызова на медкомиссию. Разговорились со старожилами Южного. Оказывается, еще только вчера, народу было здесь много, но покупатели до вечера почти всех разобрали. Покупатели это военные, прибывшие из частей за пополнением. Приезжали за пополнением и моряки. Они сразу выделялись своей черной формой. Как только на территории призывного пункта появлялись люди в черной флотской форме, так самые отчаянные обитатели делали побег. Побег совершить было очень просто, призывной пункт не охранялся, и было достаточно отойти к двухметровому железобетонному забору и сигануть через него. Даже если ты был отобран для морфлота, твое личное дело отложено и тебя на перекличке не обнаружат, никто тебя ждать не будет, твоя команда уедет без тебя, и твои документы будут лежать и дожидаться тебя. Без тебя документы не увезут. Присягу ты пока не принимал, и твой побег абсолютно не наказуем. Погуляешь еще дома денек другой, а потом явишься на сборный пункт. Ну, пометешь в наказание плац, зато служить в морфлоте не будешь. Именно вчера уходили команды с моряками, сегодня ни одного моремана видно не было. В течении дня возвращались бегуны. Сначала они через забор спрашивали у обитателей призывного, есть ли моряки на территории, если получали отрицательный ответ, то перелезали через забор. Так что побеги были постоянным и рутинным явлением, и на них особого внимания не обращали. В принципе, таким образом можно было подыскать себе место службы по желанию. Не нравится команда, айда за забор. Ходили байки об одном пацанчике, который терялся аж 14 раз. Куда он отправился служить, народная молва умалчивала, однако можно было предположить, что не в самое хорошее место. Дело в том, что в принципе, место твоей службы уже предрешено в военкомате, когда сформирована команда, но на сборном пункте его начальник или заместитель может своей властью все изменить и направить тебя служить куда-нибудь по своему желанию, а желание его может быть послать тебя вообще на х... Ну и вместо посылания на х... начальство может послать тебя к белым медведям на Новую землю, чем получит свою сатисфакцию за твое плохое поведение. Гнев начальства можно было получить и за пьянку, и за хамское поведение и за прочее раздолбайство.
Новые партии призывников прибывали, в одной из них я с радостью обнаружил своих хороших знакомых по техникуму. Мы стали держаться вместе. Вещи свои мы сдали на хранение в склад и пошли на медкомиссию. По первому этажу все призывники передвигались исключительно в трусах и с тоненькими папками со своими медицинскими документами в руках. Некоторые были в явном подпитии, один даже умудрился, выйдя из кабинета хирурга, где всех заставляли снимать трусы, выйти без них и преспокойно, даже вальяжно шел неторопливо по коридору абсолютно голый, держа подмышкой трусы и что-то читая в своей папке. У врачей долго не задерживались, все шло как на конвейере. После медкомиссии, можно было позагарать на весеннем солнышке позади казармы. Мы сидели с товарищами, обменивались новостями, вспоминали учебу в техникуме, шутили. Настроение у всех было под стать майской теплой погоде. Распивали помаленьку водочку, каким-то образом избежавшую всех шмонов, а их было как минимум два, в военкомате и здесь. Перетряхивали все вещи, проверяли карманы, забирали водку, заставляли открывать бутылки с газировкой, фляжки и термосы. Забирались так же ножи и прочие колюще-режущие штуки. Отбирали таблетки и подозрительные пузырьки с лекарствами. Если призывник уже попал на сборный пункт, значит, он здоров как конь и лекарства ему не нужны. Голь, как говорится, на выдумки хитра, в дело шли грелки, привязанные поясу в которые наливалось спиртное. Самым распространенным способом пронести спиртное был перекид. То есть друзья или знакомые просто перекидывали через забор сумки с бутылками, обмотанными тряпками, чтобы не разбились ненароком. То тут, то там по сборному пункту сновали подозрительные гражданские личности, иные возрастом годившиеся в отцы будущим солдатам и матросам. Эти личности пытались купить за бесценок или сменять на водку модную и дорогую одежду. Но ни модной, ни дорогой одежды практически не было, так что этот бизнес не приносил баснословных барышей. Короче, проблем с алкоголем на сборном пункте не было. Ну а чем было еще заниматься? О культурном досуге призывников никто не заботился.
Время от времени по громкоговорителю объявляли фамилии призывников, номера команд и время сбора. Тут я вспомнил о своем блате и решил поискать своего знакомого. Но почувствовал что уже довольно плотно позанимался культурным досугом со своими бывшими сокурсниками, и уже довольно пьян. Рыжий Вова сказал:
- Ничего, сейчас поведут в столовую, она находится в поселке. Похаваем, прогуляемся, малость протрезвимся, вот тогда и пойдешь искать свой блат.
И точно, через час объявили, что нужно строиться в столовую. Дежурные курсанты с красными повязками кое-как сформировали из нашей разношерстной братии что-то типа строя и вывели нас через КПП. Идти было довольно далеко, никак не меньше километров двух, причем дорога пролегала через поселок. По пути я видел как некоторые из нашей ватаги, воспользовавшись невниманием наших провожатых с повязками, юркнули в проулок. Второй из моих друзей, Виталик, предложил:
- Да ну ее эту жрачку, все равно ничем путным не накормят, пойдем лучше пивка попьем.
Предложение было принято единогласно, и мы втроем сиганули в следующий проулок.
Пивной ларек, пивточка, как ее тогда называли, была совсем близко. Рядом с ней уже стояла очередь состоящая из любителей пива, наших ватажников и каких-то местных мужичков. Солнце припекало, хотелось пива, да догнать кондицию, что называется, было просто необходимо. Ведь от этого солнечный майский денек стал бы еще более солнечным и еще более майским. Отсутствие тары в виде стеклянной банки, бидона, или, на худой конец чайника, нас совсем не волновало, мы были уже довольно опытными виночерпиями. Купили в соседнем с пивточкой магазине целлофановых пакетов и соорудили из них сосуды для амброзии. У каждого был трехлитровый пакет с вожделенной пенной влагой. Расположились неподалеку в кустах. Пиво было прохладным и вкусным. Я на всю жизнь запомнил вкус пива из пивточки образца 1990 г. за 50 коп. литр, разлитого в трехлитровую стеклянную банку. Ни с каким изысканным и дорогим пивом сейчас его не сравнить, ни с Грольшем, ни с Гиннесом, ни с Будвайзером или Левен брау. Мы не спеша наслаждались Жигулевским, радуясь солнечному майскому дню. Наслаждались мы часа два, и, решив что наши братья призывники уже приняли пищу, решили окольными путями с оставшимся пакетом пива пробираться на сборный пункт. Я кое-как перелез через железобетонный забор, из за забора мне стали передавать целофановый пакет с пивом, я вытянув руки, готовился его бережно принять. Вдруг я со страхом услышал довольно раздраженный голос из репродуктора:
--
Призывник Сергеев, срочно подойдите на второй этаж в кабинет 201 к зам.начальника призывного пункта майору Вахромееву!
Руки у меня автоматически опустились, в эту же секунду пакет с пивом опустился мне на голову, полностью окатив меня. Я был в пиве с головы до ног, очень плохо стоял на ногах и естественно, разговаривать мог только не членораздельно, про амбре, которое исходило от меня, можно было вообще не говорить. "Етить!" - промелькнуло у меня в голове, а перед глазами стали проплывать льды острова Новая земля. В ушах зазвучал мотив песни: "И тогда, вода нам как земля, и тогда нам экипаж семья...". Я был в панике, первой мыслью у меня было бежать и как можно дальше с призывного пункта. Но, немного поразмыслив, я направился нелегкой походкой матросской в кабинет 201. С замиранием сердца я подходил к кабинету. У двери прислушался, за дверью кого-то распекали по телефону, был слышан громоподобный, но очень знакомый голос. Я постучался, и приоткрыл дверь на пару сантиметров для того чтобы рассмотреть обстановку.
- Закрой дверь! Хотя, заходи. Так это же ты, призывник Сергеев!
Голос майора Вахромеева изменился и стал более дружелюбным. Вообще, этот зычный голос не подходил к моему знакомому, даже сейчас, когда на нем была форма. Уж больно тщедушным он был на вид, да и я его никогда в форме не видел, а в последний раз видел вообще в домашней одежде.
- Итак, в военкомате ты зачислен в команду 20А. Эта команда идет за границу в западную группу войск.
- Это куда?
- В Германию.
- Это хорошо или плохо?
- Это зая...бись!
Майор улыбнулся и дружелюбно похлопал меня по спине.
- Что ты такой мокрый? Вспотел что ли? Нет, ты наверное ссал против ветра, судя по всему.
Майор рассмеялся своей шутке.
- Ладно, иди, и приведи себя в порядок, а то разит от тебя как из пивной бочки. Завтра с утра уезжаешь.
- В Германию?
Майор снова рассмеялся.
- Какой быстрый, нет, сначала в Свердловск, от туда уже не поедешь, а полетишь.
Когда я вышел из кабинета майора, у меня отлегло от души. Уплыли подводные лодки, растворились вечные льды Новой земли, опять засветило майское солнышко, и снова радовала взгляд свежая зелень деревьев и травы. Я нашел своих собутыльников, или, получается по последним событиям, сопакетников, и поделился с ними разговором с майором. Вова сказал.
- Ну, раз сказал майор, что Германия это зая...бись, значит зая...бись. Пока ты шастал, нам с Виталиком объявили номер команды, через два часа уезжаем в Новосибирск, в учебку.
-Может быть с нами? Говорил с офицером, вроде нормальный мужик, можно про тебя сказать, заберет с собой. Будешь сержантом в артиллерии.
- Неа, Вова, мне один пацанчик рассказывал, что две скрещенные на петлицах пушки, на самом деле это две скрещенные кости. Не хочу в артиллерию. Хочу в Германию.
- Ну а в каких войсках-то служить будешь?
- Хм... я как-то об этом не спросил.
- Эх ты, лошара, попадешь в Германии в стройбат, там стройбаты тоже есть.
- Ну, главное не в морфлот попаду. Морфлота в Германии явно нет.
Через два часа мы попрощались. С тех пор Вову с Виталиком я не видел и ничего про них не слышал. Просто судьба нас не сталкивала, дай бог что они живы-здоровы.
К вечеру призывной пункт опустел наполовину. Команды убывали одна за другой. Оставшихся призывников вечером, часов в девять загнали в казарму. Спать предстояло прямо на панцирных сетках, ни матрасов, ни подушек не полагалось. Некоторые стали возмущаться, пару человек из возмущавшихся отправили мыть полы и таулеты, после этого призывники были абсолютно всем довольны. В казарме было около ста человек, из них человек двадцать завтра с утра вместо со мною уезжало в Свердловск. Я познакомился с несколькими пацанами из моей команды, разговорились, находили общих знакомых. Вечером двери казармы закрыли, на милицейском автобусе приехали человек десять ОМОНовцев, так что порядок на территории Южного в вечернее и ночное время поддерживался. День был просто перенасыщен событиями, я прилег на койку, и тут же уснул.
Глава 3
Утром нас покормили в поселковой столовой. По пути уже никто не сбегал, да и пьяных не было видно. Выдали вещи, стали объявлять команды, строить на плацу. За нашей командой приехал толстячок майор, с ним были два сержанта явно нерусской национальности. В очередной раз обшмонав наши вещи, загрузили в автобусы. Я попрощался с Южным. Ехать нам предстояло недолго, до вокзала, который был, максимум в получасе езды. Затем поездом мы направлялись в Свердловск. Мое место было рядом с толстячком майором и его расспросил о нашей дальнейшей судьбе. Майор был довольно дружелюбен, и, видно чтобы скоротать время в дороге, был словоохотлив, обо всем мне рассказал. Направлялись мы в Свердловск в 32 военный городок. Там будет очередной пересылочный пункт. Нас там переоденут, сверят документы, кого-то, может быть отсеят и оставят служить там.
Доехали до Свердловска без особых приключений. Ехали в плацкартном вагоне часов шесть. По дороге доели домашние припасы, кое-кто втихаря пил водку, но особо пьяных не было. На вокзале нас встретил военный крытый Урал. Именно тогда, когда садился в военную, окрашенную зеленой краской машину, впервые я понял, что это уже все, это уже полнейшее прощание с гражданской жизнью, несмотря на то, что я до сих пор был в гражданской одежде и не стрижен. Накрапывал мелкий дождик, то ли от непогоды, то ли от окончательного осознания того, что закончилась моя гражданская вольная жизнь, настроение ухудшилось. В прочем, настроение, как видно ухудшилось у всех будущих воинов, смолкли шутки, лица стали мрачными и настороженными. Только сержанты о чем-то беззаботно болтали, смеясь, стараясь перекричать шум работающего мотора. Мрачный пейзаж, виднеющийся за откинутым пологом тента Урала, не прибавлял оптимизма. Проезжали мы по пригороду Свердловска, по промышленной зоне, мимо нескончаемых заводских заборов. Все было уныло серо и мокро, редкие пешеходы прятались под зонтами.
Наконец подъехали к воротам части, заехали на территорию, дали команду вылезать. Сразу же заметил резкое изменение в поведении майора и сержантов. Стали нас подгонять матюками, построили в две шеренги, провели перекличку. В колонне по два повели куда-то по территории части. Я никогда не был в воинской части, мне все было в диковинку. Пока шли по асфальтированным дорожкам с выкрашенными известью бордюрами, мы осматривались по сторонам. Проходили мимо плаца, на нем маршировали солдаты, наверное, занимались строевой подготовкой. Навстречу нам тоже попадались военные, все шли строем. Были так же одиночки и по двое по трое. Удивило меня множество нерусских лиц, среднеазиатских или кавказских. Но я тогда слабо разбирался в национальностях, да и в нашем городе "чучмеки" были только на базарах, на улице их можно было встретить крайне редко. Чучмеками, всех явно неславянского вида людей, называла моя бабушка. И не важно, то ли узбек это был, то ли таджик или армянин, чучмек и все. Завидя нас, солдаты улыбались и дружески нас приветствовали выкриками "Духи вешайтесь!". Причем эту фразу я слышал практически от всех групп солдат и с различными, иногда жутко звучащими акцентами.
Как оказалось, мы направлялись в баню. Баня, это, конечно же, громко сказано. Это было одноэтажное здание, позади его виднелась коптящая труба котельной.
- Пацаны, а нас точно в баню привели, может это крематорий?
Пошутил кто-то. Эта шутка не вызвала ни у кого смеха, у всех не было настроения веселиться. Нас завели в помещение бани, мы разделись в отдельном помещении с одежными крючками и скамейками, стоящими вдоль стен. Мы разделись, аккуратно сложили одежду и свои рюкзаки и сумки. Ту мне пригодился совет, услышанный где-то, деньги и ценности нужно брать с собой даже в баню. Ценностей у меня не было, а вот деньги я предварительно запаковал в целлофан и взял с собой. Да уж, баней это можно было назвать с явной натяжкой. На стене с каждой стороны крепилось с десяток душевых рожков, горячая вода шла тоненькой струйкой, да и то, чтобы добыть ее, нужно было постараться, многие краны либо плохо работали, либо вообще были сломаны, и из душевых рожков шла одна лишь холодная вода. Кое-как помывшись, мы пошли получать форму. Выходить нужно было не в ту дверь, где мы раздевались, а в другую дверь. По очереди стали подходить к двери с открытым в ней окошком. Через него получали форму. Когда я подошел к окошку, то увидел за ним маленького чучмека в майке и спортивных брюках, напевавшего что-то себе под нос. Он посмотрел на меня, причем посмотрел оценивающим взглядом, с головы до ног, и метнул мне через окошко стопку форменной одежды. Я получил куртку и непривычно широкие брюки, сужающиеся внизу и оканчивающиеся лямками, которые нужно было застегивать на пуговицы. Куртка и брюки называлось - ХБ. Получил пилотку, брючный брезентовый ремень, поясной широкий ремень с бляхой, синие широкие трусы, белую майку. Выдали сапоги и портянки. Получилось так, что я оделся и обулся гораздо раньше других. В основном все мучились с портянками, я же работал на стройке и носил сапоги с портянками, так что уже автоматически их наматывал. Сейчас же я смотрел на то, как новоиспеченные воины обмундировываются и меня распирало от смеха. Многим ХБ выдали не по размеру, кому больше, кому меньше, происходил обмен. Кто-то пытался поменять ХБ в окошке, там его послали и растерянный воин сейчас стоял, не зная что делать с формой на три размера больше. Мне же относительно повезло, мое ХБ было только на размер больше и сидело на мне довольно сносно.
После того как воины кое-как оделись и обулись, сержанты объявили что сейчас мы можем зайти в раздевалку и забрать свои гражданские вещи, чтобы потом, уже в казарме запаковать в посылку и отправить домой. Открыв дверь раздевалки, мы были поражены открывшимся зрелищем. Вещи, аккуратно повешенные на крючки и сложенные на скамейках, были все свалены в одну кучу. Над этой кучей копошились два чучмека и что-то выбирали в вещах. Были, конечно же, кто возмутился, но возмущавшихся быстро приструнили матюками и пинками. Большая часть же даже не посмотрела в сторону своих вещей, так как ничего отсылать обратно домой даже в мыслях не было. Я тоже довольствовался лишь зубной щеткой, пастой, мылом, да бритвенным станком с пачкой лезвий, все это было завернуто в полотенце. От здания бани к казарме двинулась уже не ватага гражданских, а более-менее похожих на солдат, но пока не стриженых пацанов. Кое-кто под мышкой держал спасенные вещи, кое у кого из карманов торчали портянки, которые намотать так и не удалось.
Нас привели в трехэтажное здание казармы. Объявили, что находиться безвылазно будем здесь до особого распоряжения. Никуда выходить нельзя кроме курилки, расположенной у торца казармы в метрах десяти. Вместе с нашей командой прибыли еще призывники как с Челябинской, так и Свердловской области. На нашем третьем этаже было уже больше сотни человек. Столько же было и на втором этаже. Всех воинов вывели на плац перед казармой, построили, сделали перекличку, разделили по взводам человек по двадцать. У каждого взвода был начальник сержант. Большинство сержантов были чучмеки, однако нашему взводу попался невысокого роста сержант, но с явно украинским выговором. Остаток дня был потрачен на приведение формы в порядок. Раздали звездочки на пилотки и эмблемы автомобильных войск в петлицы, эмблемы были не полевые, а парадные, блестящие. Раздали так же подворотнички, сержанты показали, как их подшивать к курткам ХБ. Я довольно быстро справился с этим, однако сержант-хохол критично осмотрел мою работу и оторвал подворотничек. Пришить-то я его пришил, и довольно аккуратно, вот только расположил я его на вороте неправильно. Подворотничек был короче ворота, и я, недолго думая, расположил его впритык к одной стороне, до другой стороны ворота подворотничек не доставал сантиметров на пять. Хохол объяснил, что расстояние с каждой стороны должно быть равным. Моя ошибка не была фатальной, кто-то подшил и с обратной стороны воротника, кто-то подшил по неуставному, сквозь воротник. Каждый подходил к сержанту и показывал свое рукоделие, большинство перешивало, некоторые раза по три четыре. В завершении этого дня принесли несколько ножниц, пару ручных машинок для стрижки и сказали, чтобы завтра к утру все были подстрижены под ноль. Естественно, что подстригать никто не умел и добровольцев не было, после того как объявили что завтра, после ночной стрижки парикмахеры будут весь день отдыхать, вышли три добровольца, в том числе и я.
Я уже начинал понимать, что когда в армии вызывают добровольцев на какие-нибудь работы, это не всегда означает изнурительный и тяжкий труд, наоборот, это почти всегда какая-нибудь халява, но ей нужно еще умудриться правильно воспользоваться. Итак, я стал парикмахером. Ручную машинку я держал в руках впервые в жизни, но, несмотря на это, я смело взялся за дело. Прошло не более часа, и я понял, как тяжек труд цирюльника. Импровизированную парикмахерскую открыли в умывальнике, она представляла собой три табурета. Вот, в принципе и все, естественно, было еще три мастера, двое из которых были вооружены машинками для стрижки, а один простыми ножницами. Было уже начало двенадцатого, когда в нашу парикмахерскую потянулись клиенты. Воины уже мирно почевали, а мы трудились в поте лица. Мне трудно дался первый клиент, получалось неровно, к тому же я часто вырывал клоки волос, отчего несчастный вскрикивал и матерился. Свежеподстриженный шел будить следующего, и конвейер работал без остановок. После пятого клиента я приобрел уже хорошую сноровку, стричь получалась довольно быстро и качественно, но вот досада, от машинки на большом и указательном пальце правой руки у меня образовались мозоли. Машинкой пользоваться стало крайне затруднительно. Пришлось мне взять ножницы. На удивление ножницами с помощью расчески стричь оказалось еще быстрее и качественнее. Так что дело продвигалось. Ближе к утру новоявленные парикмахеры стали сдавать, все устали, глаза начали слипаться. Мы договорились спать по очереди.
К утреннему подъему не было острижено и половина бойцов. Трое парикмахеров, совсем выбились из сил, и когда все встали, пошли умываться, нам разрешили лечь спать, но только на три часа, после завтрака работа по стрижке должна быть продолжена. От завтрака мы отказались, урвав для отдыха еще час. Всех бойцов отправили на зарядку на плацу перед казармой. Затем умывание и построение на завтрак. Нас разбудили и рассказали об ужасах солдатской столовой, об том, что питаться там просто опасно, потому что под видом еды выдают какую-то подозрительную субстанцию, явно не усваиваемую желудком. Но, как на грех ужасно захотелось есть. Пришло несколько офицеров, всех бойцов построили на плацу. Объявили распорядок дня и правила поведения. Половина дня отводилась для строевой подготовки и изучения уставов, вторая половина для прохождения медицинских и прочих комиссий. Из казармы под угрозой расстрела отлучаться нельзя, передвижения по части на медкомиссию и в столовую только строем. В течении дня, опять же строем по нескольку человек с надзирателем сержантом, можно будет сходить в магазин на территории части. Сколько тусоваться перед отправкой не сказали, но по слухам не меньше недели.
В казарме стали формировать группы для похода в магазин, именовавшийся странным и каким-то режущим словом "чипок". Парикмахеров, так как им нужно было немедленно приступать к делу, включили в первую группу. Составлялись списки того, что нужно было купить, передавались деньги, делались записи. Денег было много, очень много. У всех бойцов были с собой деньги, и по слухам, за границей рубли нам не были нужны, кроме того, деньги могли и отнять, так что никто не экономил. Магазин на территории части поразил нас ассортиментом и изысками. В те времена с продуктами было плохо, все было в дефиците, в магазинах постоянно были очереди буквально за всем. Здесь же было все, что душе угодно, мы набрали полные пакеты еды и сигарет. Сержантов тоже снабдили сигаретами и консервами. После этой взятки, сержанты стали еще более лояльны и покладистее с нами. В принципе, они и раньше не особо рьяно нас мунштровали, скорее так, для порядку, сыпали на нас матюками и громкими командами. Видно было, что пествование новобранцев для них большая халява, к тому же подкрепленная не малым материальным вознаграждением в виде сигарет и прочей снеди. Раздали заказы бойцам, сдачу оставляли себе. Соорудили импровизированный стол из трех табуретов и стали пировать. Чего здесь только не было и рижские шпроты и консервированные ананасы и жареная курица, и сыр и копченая колбаса. Запивали все "Байкалом". К слову сказать, в те времена копченая колбаса появлялась на семейных столах только по праздникам. Сытно позавтракав, и судя по времени, еще и пообедав, мы принялись за работу, тогда как все бойцы маршировали по плацу. Конвейер работал без остановок. Я стал импровизировать, подстригая очередного патлатого бойца, я оставлял чуть ниже макушки клок волос в стиле а ля Тарас Бульба. Некоторые сразу обнаруживали подвох, проводя рукой по голове, некоторые уходили и не понимали, почему над ними все смеются. Время от времени делали перекуры. В те времена я еще не курил постоянно, только время от времени и дорогие сигареты. В магазине же мы купили самые дорогие сигареты "Ява 100", поэтому я пошел в курилку. В курилки сидели уже подстриженные бойцы, человек пять. К курилке подошел офицер, мы все интуитивно встали, почему интуитивно, потому что уставов еще не изучали, правил приветствия вышестоящего начальства не знали, да и в армии были только второй день. Один боец как-то замешкался, и, то ли отвлекся, то ли хотел сделать вид, что не замечает офицера, остался сидеть, спрятавшись за нами.
- Эй, военный! А ну, иди сюда. Как надо приветствовать офицера!?
Боец испуганно поднялся, озираясь на нас, подошел к офицеру, наполовину недокуренную сигарету он не выпускал из пальцев.
- Не понял солдат!
Боец испугался не на шутку. Он не понимал, что от него хотят. Вдруг его лицо просветлело, он, наконец-то понял, что от него добиваются поприветствовать офицера. Но, вот же незадача, ты же в армии, и приветствуют тут как-то по-особому. Мозг бойца бешено работал, подыскивая всевозможные варианты приветствий. Пара секунд был подбор вариантов, затем по нервным окончаниям был передан сигнал конечностям. Боец сорвал с головы пилотку, зажав ее в кулаке, и поклонился офицеру. Со стороны казалось, что крепостной кланяется барину или, как я видел в одном фильме про войну, так приветствовал узник концлагеря эсэсовца, срывая полосатую арестантскую шапочку.
- Ууууу, сука! Ты еще издеваешься!
Даже не прокричал, а дико прорычал офицер. Мы не стали дожидаться развязки, боясь, что гнев распространится на нас, и поспешно, пользуясь тем, что офицер отвлекся на нерадивого бойца, ретировались из курилки. Из-за угла слышались все нарастающие вопли офицера.
К концу второго дня все бойцы были подстрижены. Форма, более-менее подогнана по размеру, подворотнички подшиты, сапоги почищены ваксой из круглой трехлитровой банки, принесенной нам, бляхи сверкали. Одним словом, мы стали похожи на настоящих солдат. Я уже со всеми бойцами маршировал на посту и орал "Иииираз" по команде "счет". Мне даже нравилось это хождение строем, чувствовалась какая-то романтика. Снова, уже в третий раз за месяц я прошел медицинскую комиссию. Прошел так же беседу с ГБ-шником. В свободное время, заняться было совершенно нечем. Чтобы как-то скрасить часы безделья, появилась мода брить головы, наши стрижки "под расческу" стали теперь стрижками а ля Котовский. Приходил фотограф и фотографировал за баснословные деньги у знамени. Деньги нужно было потратить до отправки, поэтому выложить пять рублей за пять цветных снимков проблемы для нас не составляло. Фотографии я выслал домой вместе с письмом, в котором подробно описал все мои эволюции по превращению в солдата Советской армии. Как впоследствии выяснилось, письма мои из Свердловска в Челябинск дошли только через три месяца.
В столовую ходили по желанию. У кого еще оставались деньги, вели барский образ жизни, закупая деликатесы в магазине. На четвертый или пятый день, я все таки решил сходить в столовую, скорее из интереса. Строем с песней мы отправились в столовую. Это было большое здание, к нему подходили роты бойцов. Никогда я еще не видел столько воинов сразу. Больше чем на половину роты состояли из нерусского контингента. Взгляд мой выделял в строю толпе солдат духов. Затравленные взгляды, нелепо сидящая форма, какие-то суетливые движения. К тому же им постоянно что-то приказывали старослужащие. Заметил, что духи практически все русские, а старослужащие, в большей части чучмеки. Я мысленно представил, что совсем скоро я буду на месте этих духов, и мне стало как-то не по себе. Еще одним потрясением стала столовая. Мы взяли липкие, обломанные с краев подносы и встали в очередь перед раздачей. Дальше был стол с посудой, каждый брал аллюминиевую гнутую и практически бесформенную глубокую миску под первое и эмалированную тарелку, с кое-где отбитой эмалью и заржавевшими краями под второе. В столовой стоял гомон и постоянное мелькание солдат, слух резала речь на непонятных гортанных языках с вкраплениями русского мата, крики сержантов и прапорщиков. Запах стоял тот еще. Зловонием это назвать нельзя, но и аппетит эти ароматы явно не повышали. Повар чучмек, одетый в грязный белый халат и такой же несвежий колпак плюхнул черпаком мне в миску какой-то бурды. В тарелку для второго, черпаком поменьше мне плеснули такой же бурды но консистенцией чуть погуще. Напоследок каждый получил кружку с какой-то жидкостью и три кусочка хлеба, два черных и один белый. Сев за стол, я стал рассматривать свою еду. В миске с первым был суп с плавающим в нем крупными листьями капусты, присутствовала так же картошка, плохо почищенная, с кожурой, мяса в супе я не обнаружил. Я съел пару ложек, аппетит стал пропадать, это варево было невкусным, это мягко сказано. Отодвинув миску с первым, я стал внимательно изучать тарелку со вторым. Это была толченая картошка, так же с присутствием кожуры. В картошке были рыбные кости, кусочки кожи и ошметки чего-то. Есть я это не стал, и обед мой состоял только из компота, весьма невкусного и практически несладкого и трех кусочков. Выйдя из столовой, я еще больше помрачнел, представив, что вот такую еду мне придется есть два года, долго на таком рационе я не протяну. Я не был избалован кулинарными изысками, питался обыкновенной пищей, когда работал, ел в рабочих столовых и никогда не воротил нос от любой еды. Но здешняя пища из солдатской столовой даже не шла в сравнение с той нормальной едой, к которой я привык. Вспомнились рассказы моего отчима, в которых солдатская пища была обильной и сытной. По его рассказам, в армии он поправился на десять килограммов. Мда, тут бы с голодухи не загнуться, куда уж там поправиться. Я решил, пока деньги еще не кончились, в столовую не ходить. Может быть, мне повезет, и я попаду в часть, где можно и поправиться.
Проходили дни, я уже неделю находился в Свердловске. Привык к форме, к ходьбе строем, к расписанию дня, к неудобной панцирной койке. Мою бритую голову покрыла жесткая щетина, на которую, как на одежную липучку можно было зафиксировать пилотку, не боясь что она сдвинется хотя бы на миллиметр. Одним прекрасным днем, нам объявили, что завтра с утра мы поедем на аэродром, а там уже на самолете полетим в Германию. Из нашей группы отсеяли человек десять, сказали, что служить они будут здесь, в Свердловске. Отобранные собирали вещи, а мы смотрели на них и искренне им сочувствовали. На последние деньги решили закатить прощальный пир. Как выяснилось, сержанты так же приторговывали водкой по цене в три раза больше магазинной. Водку решили не брать, решили взять лучше еды в дорогу, мало ли чего может случиться по пути. Наконец-то настроение у всех стало приподнятым, уж больно тяготило нас прозябание в закрытой казарме да строевые занятия на плацу. К тому же, присутствовала некая неопределенность, ведь мы же находились снова на пересыльном пункте, и наша будущая армейская судьба пока не была определена. Дорога, перелет, перемена мест, будущая служба за границей, где никто из нас не был, все это нас бодрило и вселяло оптимизм.
Глава 4
Подняли нас рано утром. Зарядки не было, в столовую не повели. Выдали сухие пайки на два дня. Я впервые получал армейский сухой паек. Рассмотрел содержимое. Паек размещался в серой картонном коробке, в ней лежали три консервных банки, одна из них тушенка и две каши с мясом, в коробке так же был пакет с сухарями. Всем раздали вещевые мешки, котелки, ложки и кружки. Весь наш нехитрый скарб размещался в вещмешке. Подогнали армейские Уралы, всю нашу ватагу поместили в четыре машины. Покидали мы 32-ой военный городок даже без тени какой-либо грусти, наоборот, все были веселы и бодры, слышались шутки и смех. Ехали не долго, не больше часа, аэропорт Кольцово располагался совсем рядом.
Почему-то все думали, что нас высадят в здании аэропорта, но нас отвезли куда-то на край аэродрома, где был оборудован очередной пункт пересылки. Там были поставлены несколько больших армейских палаток, между ними были большие столы и скамьи, вероятно для приема пищи. Расположились мы не в палатке, а рядом на молодой травке, благо погода стояла ясная, и было довольно жарковато. Разрешили позавтракать, для этого принесли несколько термосов с чаем. С утра мы ничего не ели, поэтому все были рады получить такое разрешение. Радость быстро прошла, когда обнаружился маленький нюанс. Все колюще-режущие предметы, кроме бритвенных лезвий были отобраны, а бритвенными лезвиями открыть банку консервов явно нельзя. Вот так и ходили все с банками в руках и озлобленными лицами. Кое-кто все-таки открыл банки, наверное, те, кто не сдал нож, но афишировать этого не хотел. Тут кто-то показал, как можно открыть банку консервов пряжкой ремня. С трудом, конечно же, но у меня это получилось, так что я уже через пару минут уплетал холодную, но довольно вкусную рисовую кашу с сухарями и запивал довольно сносным горячим и сладким чаем.
После сытного завтрака мы вальяжно расположились на траве рядом с палатками. Покуривали, разговаривали о предстоящей нашей службе и вообще о жизни. Весна уже почти прошла, все вокруг зеленело и благоухало летними запахами, над нами шумели невысокие клены, солнце припекало уже довольно сильно. И то, что мы наконец-то покинули надоевший пересыльный пункт в военном городке и радующий глаз вид пробудившейся природы и предчувствие скорого путешествия на самолете, все это радовало нас, внушало оптимизм. Постоянно взлетали самолеты, был слышен их гул, виднелись отрывающиеся от бетонной взлетно-посадочной полосы крылатые многотонные машины. Я живо представил, как одна из них через несколько часов перенесет меня в другую часть света, в ГДР, в Европу за пару тысяч километров от родных мест. Политикой я не интересовался, но телевизор смотрел и знал, что в ноябре 1989 года знаменитая Берлинская стена была сломана, что все идет к объединению германий и поэтому у меня присутствовала мысль, что я буду свидетелем каких-то важных исторических событий. В своей жизни я летал только один раз, десять лет назад в 1980 году. Тогда мама полетела в Москву в командировку и взяла меня с собой. Я помнил эти детские впечатления от полета как от чего-то таинственного и неизведанного, и они всплыли у меня в сознании.
Мои воспоминания и мечты оборвала команда строиться. В колонне по два мы двинулись к воротам, ведущим на летное поле. Там стояла палатка и пара столов, за которыми сидели пограничники в зеленых фуражках, им предъявлялись документы. Проводился так же таможенный досмотр. Это был очень странный таможенный досмотр. Сначала таможенник у меня спросил, есть ли что у меня запрещенные предметы, после отрицательного ответа, я прошел через рамку металлоискателя. Естественно, раздался писк. Последовал вопрос о металлических предметах, на который я ответил, что у меня их очень даже много, начиная от звездочки в пилотке, заканчивая консервами в вещмешке и пряжкой ремня. Последовал жест рукой, адресованный мне, мол, проходи, и жест проходить к рамке следующему воину. Каждый из полутора сотен новобранцев проходил этот досмотр и вставал в строй уже на краю летного поля. При таком досмотре, когда даже вещмешки не развязывали, пронести через таможню можно было что угодно, хоть пистолет, хоть автомат, хоть двухпудовую гирю. Постепенно строй на краю летного поля пополнялся и вскоре, после того как все прошли проверку военных билетов и бдительного таможенника, мы направились к красавцу ТУ-154, видневшемуся на взлетной полосе метрах в двухсот от нас. Мы проследовали к самолету, стали подниматься по трапу, естественно, билетов у нас не было, поэтому возникла заминка по причине того что каждый хотел сидеть у иллюминатора. Все споры прекратились после окриков сопровождавших нас офицеров, обильно сдобренных ядреным матом. Самолет был гражданский аэрофлотовский, удобный и комфортабельный. Бойцы комфортно развалились в креслах, приводя их в крайнее горизонтальное положение. Послышались шуточки про то, что неплохо бы и стюардесс прислать с различными напитками и бутербродами с красной икрой. Вместо стюардесс в салоне показался здоровый детина в летной куртке и объявил, что напитков и бутербродов мы точно не получим, но если будем себя плохо вести, то можем получить приличных люлей лично от него. Затем он кратко, но очень доходчиво огласил правила поведения в самолете во время полета и удалился. Самолет начал выруливать на взлетно-посадочную полосу, в салоне смолкли смех и шуточки, на лицах бойцов было какое-то напряжение. Возможно, многие из нас никогда не летали на самолете, но скорее всего до всех вдруг дошло, что мы покидаем нашу Родину, покидаем Союз, впереди полная неизвестность. Надсадно заработали турбины, их громкий заглушал все звуки в салоне самолета, самолет начал разгоняться, и наконец-то оторвался от земли. Взлетали мы в полном молчании, какая-то тревога. Честно сказать, мне было очень грустно, так грустно мне еще никогда не было, по крайней мере, с того момента, когда я покинул родной дом. В груди была какая-то тоска, я молчал, уставившись в краешек иллюминатора. Большая часть иллюминатора была занятой стриженой головой моего соседа, я наблюдал за становившимися под крылом самолета все меньше и меньше лесами и полями. Через некоторое время пассажиры авиалайнера отстегнули ремни, оживились. Снова послышались разговоры, шутки, негромкий смех. Наверное, стресс постепенно стал уходить, да и ощущение полета хорошо взбодрило. Через некоторое время бойцы вообще осмелели, стали прохаживаться по салону, ища друзей, я даже почувствовал еле уловимый запах табачного дыма, это кто-то тайком курил в туалете. Открывались консервы из сухпайка, пустые банки бросались на пол и их пинали ногами под креслами. Видя то, что поведение бойцов на борту самолета уже попахивает беспределом, старший группы, майор, объединился с уже известным нам летчиком, и стал загонять всех на свои места. Даже пришлось отвесить пару звонких оплеух особо непонятливым. С помощью мата, заглушающего гул турбин и легкого физического воздействия, был установлен порядок на борту воздушного судна.
Дальнейший полет проходил без эксцессов. Через четыре часа полета самолет стал снижаться.
Глава 5
Приземлились мы на аэродроме у города Пархен. Аэродром был уже военным, при снижении и рулежке я наблюдал машины, выкрашенные в защитный цвет, много военных, в основном солдат. Солдаты нам улыбались, что-то кричали и отчаянно махали руками, все это хорошо было видно через иллюминатор. Подогнали трап, мы выходили и тут же построились, и не медля была подана команда "шагом марш". К нашему строю подбегали солдаты-срочники добродушно кричали "духи вешайтесь", в наш строй полетела пара брючных брезентовых ремешков, очевидно, это был намек и подсказка на чем именно нужно было вешаться. Некоторые, особо бойкие солдаты подбегали к нам и спрашивали
- Союзняк есть?
Спрашивали и у меня. Я не знал что такое союзняк, но на всякий случай я отвечал что у меня нет этого союзняка. Оказывается союзняк это советские рубли, напрасно нам говорили, что они нам не понадобятся, здесь, как я убедился, на советские деньги был большой спрос.
Несмотря на столь "радушный прием" на немецкой земле, настроение у меня было бодрое, наконец-то мое путешествие вскоре должно было закончиться. Нашей группой командовали два офицера, и под их командой мы прошагали километра два, оставив за спиной аэродром. Дошли до какого-то сборного пункта, вернее до большой поляны, расположенной рядом с небольшой дубовой рощицей и обнесенной колючей проволокой. За колючей проволокой уже сидело по отдельности несколько групп бойцов. Каждая группа это пассажиры самолета, около сотни человек. Нас привели на край поляны, разрешили отдыхать, но строго настрого запретили отходить от нашей группы. За этим зорко следили офицеры и отпускали по одному только справить нужду в деревянный загаженный сортир, стоящий на самом краю поляны. У нас еще оставались сухпайки и вода в пластиковых фляжках, так что мы развалились на траве и с аппетитом ужинали. Да, я был в Германии, пока еще на территории ГДР, так как вскоре состоялось объединение германий. Я вдыхал немецкий воздух, сидел на немецкой траве, но особо не видел разницы между Союзом и заграницей. Тот же воздух, та же зеленая трава, то же тепло и солнечно, но все-таки это была заграница. Единственное отличие, которое я заметил, это дубовая роща, у нас на Урале дубы не растут.
Рядом с нашим биваком прошел строй бойцов, по виду то ли казахов, то ли еще каких-нибудь киргизов. Конечно же, были вкрапления славянских лиц, но из человек ста, русских было не больше десяти. Очень удивил один казах, шедший в первой шеренге, его практически плоское лицо с азиатским цветом и его рост. Рост его был явно больше двух метров, и он был минимум на полторы головы выше своих соплеменников, ХБ на пару размеров меньше чем положено, смешно смотрелась на его богатырской фигуре, на его ногах вместо уже привычных сапог, были поношенные кеды. С обеих сторон строя азиатов шли офицеры с черенками от лопат в руках, то и дело матерились на бойцов и угрожающе помахивали своим оружием. Да уж, подумал я, какое-то стадо и пара погонщиков. Меня вдруг пронзила мысль о том, что судьба-то моя дальнейшая пока неизвестна, что дальше со мною будет, я не знаю. Вдруг попаду служить вот в такое стадо, и все два года буду горе мыкать с чурками. От этой мысли холодок прошелся по моей спине. Раньше я думал, что это такой эпитет, прошелся холодок, но тут я физически ощутил какой-то холод в районе позвоночника, и это не смотря на то, что светило солнце и температура была явно боль двадцати градусов. Отгоняя эти мрачные мысли, я подумал, что нужно что-то делать, нужно что-то предпринять, но что делать я не знал.
Вдруг я услышал истошный крик с чудовищным акцентом
-Казахстан!!!
Крик исходил от группы азиатов, расположившихся невдалеке от нашей команды, я видел как несколько человек быстро поднялись и уже собирались куда-то бежать. Но тут к ним подбежали погонщики и пустили в ход свои дубины. Судя по всему, назревала какая-то грандиозная драка, но ее погасили быстро и эффективно с помощью дубин сопровождающие азиатов офицеры
День уже клонился к вечеру, когда дали команду строиться. Строились все команды, вскоре грандиозная колонна, около тысячи человек направилась к железнодорожной станции. То, что рядом проходит железная дорога, было слышно по гудкам локомотивов и характерным стукам колес по стыкам рельсов, но саму станцию скрывала дубовая роща. Не пройдя и километра, мы миновали рощу, и вышли на станцию. К путям уже был подан состав. Но что это был за состав! Это были так называемые "теплушки" из далекой военной поры. Эти теплушки я много раз видел в фильмах про гражданскую и великую отечественную войну. Правда, с виду они не были ободраны, а обиты фанерой и окрашены в серый цвет. Перед вагонами каждому бойцу выдали по коробке с сухим пайком и в пластиковую фляжку наливали сладкий горячий чай.
Двери открыли, и бойцы стали заполнять вагоны, проходя внутрь по деревянному помосту. В каждый вагон садилось по сорок человек. Двери закрылись снаружи, лязгнули железные щеколды. Внутри вагона все было довольно чисто и опрятно. Были аккуратные двухъярусные нары, сверху покрытые ДСП и окрашенные в тот же серый цвет, под потолком была лампочка в защитном проволочном плафоне, на уровне второго яруса нар, с каждой стороны, было два зарешеченных оконца. Стоял так же бак, который должен был служить туалетом. Перед закрытием дверей нам дали большой армейский термос с водой. Так что можно было ехать с относительным комфортом. Не в самолете, конечно же, на мягких креслах, но все же не пешком. Как говорится, лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Бойцы расположились на нарах, подложив под головы вещмешки, одеял и вообще каких-либо постельных принадлежностей, не полагалось в этом вагоне, хотя, помнится, в фильмах в таких вагонах всегда была солома, но почему-то в нашем вагоне она отсутствовала. Видно, местное начальство решило, что хоть и вагоны из девятнадцатого века, но на дворе сейчас конец двадцатого и солома в вагонах железнодорожного транспорта это какой-то анахронизм.
Вагоны дернулись с металлическим стуком буферов, и мы отправились в путь. Никому из бойцов не было доподлинно известно, куда мы едем, но разнообразных слухов было полно. Один боец доказывал, что он точно знает, что нас везут прямо в какую-то мотострелковую дивизию, другой вообще сказал, что слышал, как разговаривают офицеры, и из разговора понял, что путь наш лежит в Польшу. Но более-менее правдоподобная версия была та, что нас везут в очередной пересыльный пункт. При словах про мотострелковую дивизию, у меня опять пробежал холодок по спине. Дело в том, что я видел в своей учетно-послужной карточке запись, что я предназначен для службы в мотострелковых частях. По слухам, это был не окончательный вердикт, но шансов попасть в какую-нибудь краснознаменную дивизию, полную чурок и все два года бегать как сайгак с автоматом, все же прибавляло. Так что путь наш был неизвестен, два бойца, сидящие у обоих зарешеченных окон и наблюдавшие за окрестностями, ничего нового сообщить не могли. По очереди каждый мог посмотреть на пейзаж за окном, но уже наступила ночь, и ничего за окном кроме огней и каких-то полустанков видно не было. Я решил поспать, но на жестких нарах да еще на ходу поезда, уснуть было сложно, и я проворочался до утра.
В пути мы были больше десяти часов, время от времени вагоны останавливались, затем рывком двигались дальше. Когда медленно, еле ехали, когда быстро, мерно выстукивая та-та-та-та на стыках рельсов. Утром следующего дня наш поезд, как я потом выяснил, называвшийся "вертушка", остановился на границе Германии и Польши в городе Франкфурт на Одере. В этом городе был пересыльный пункт Западной группы войск. Это должен был быть предпоследний пункт моего долгого путешествия. С пересылки меня должны были направить уже непосредственно в часть, где я буду служить. Со станции нас строем повели на пересылку. Я впервые шел по вымощенным брусчаткой улицам немецкого города. Голова моя вращалась, наверное, на сто восемьдесят градусов, все хотелось посмотреть, все было в диковинку. И небольшие аккуратные двухэтажные дома с ухоженными полисадниками, и вывески на немецком языке и вымощенные брусчаткой узенькие тротуары. Все было какое-то маленькое, макетное, чуть ли не игрушечное. Конечно же, кроме меня все бойцы активно обозревали окрестности, время от времени кто-то спотыкался, кто-то налетал на впереди идущего, от этого строй распадался. Дисциплину восстановил сопровождающий офицер суровым окриком.
Шли довольно долго, но эта прогулка мне была в радость, уж больно мрачной и скучной была обстановка внутри вагона, хотелось размяться, хотелось уже какого-нибудь движения. Наконец подошли к воротам с красными звездами. Пересыльный пункт состоял из нескольких аккуратных трехэтажных зданий из красного кирпича, заметил я и плац и какие-то бытовые здания. Дорожки так же были выложены брусчаткой, везде было чисто и аккуратно. Экскурсию нам не проводили, завели в казарму с деревянными двухэтажными нарами и приказали располагаться. Выходить из казармы было нельзя, делать было нечего, и я прилег на деревянные нары. Ночью в теплушке я практически не спал, поэтому моментально заснул. Разбудил меня какой-то непонятный металлический срежет. Окна были открыты, и скрежет исходил явно с улицы. Я выглянул из окна второго этажа, и мне предстала следующая картина. У стены казармы на корточках сидела компания чурок и чем-то железным терла по асфальту, от чего и происходил этот неприятный скрежет. Я спросил у стоящего рядом бойца.
- Что они делают?
- Консервы они так открывают. Дикий народ!
Я присмотрелся, действительно в руках у азиатов были консервные банки, и они с усердием терли их донышками об асфальт. Те, у кого получалось добраться таким образом до содержимого банки, руками ели кашу или тушенку. Да уж, дикий народ.
В курилке я разговорился с одним здешним бойцом. Боец был с красной повязкой и штык-ножом, пристегнутым к ремню, настроен он был дружелюбно.
- Куда нас пошлют?
Боец был хохлом и обладал характерным малороским говором. Начал он с фразы, к котрой мы уже привыкли, все разговоры с местными бойцами начинались с нее.
- Союзняк есть?
- Тю, а я почем знаю куда тебя пошлют? От сюда развозят по всему ЗГВ. Это пересылка с которой начинают все прибывающие в германию.
- А как бы попасть в хорошее место?
- Это, земеля, нужно чтобы у тебя была какая-нибудь блатная специальность. Ты кто был на гражданке?
- Строитель, каменщик.
-Это не фига не интересно. Вот если бы ты был электриком или художником или на гитаре умел лабать, тогда мог бы подойти к любому шакалу, который приехал за пополнением, и он тебя с удовольствием возьмет с собой.
- Кто такие шакалы?
- Это офицеры, их так называют здесь. Скоро они уже придут, часов в десять начинается комиссия. Да, и тебе нужно не к абы какому шакалу, а к шакалу-медику или связисту. Говори что ты электрик и будешь все два года в госпитале лампочки вкручивать.
- Но я же не электрик, я вообще с электричеством не очень знаком.
- Не ссы, лампочку вкрутить сможешь - значит, электрик.
Получив такие наставления, я приободрился и решил, во что бы то ни стало, последовать им.
Нас отвели в столовую. Здешняя столовая не могла даже сравниться со столовой в Свердловске. Все было относительно чисто, гречневая каша с мясом была вкусной, белый хлеб с маслом был мягким и свежим. Сытный завтрак меня еще больше приободрил. Через час группами нас стали вызывать на медкомиссию. Но медкомиссия была какая-то поверхностная, даже раздеваться не заставляли. Раздевались только несколько человек, видно было, что у них были какие-то травмы или операции. После медицинской комиссии, по одному, нас заводили в комнату, где были несколько столов, за которыми сидели шакалы. Сверяли сведения в личных делах, задавали вопросы, что-то записывали. Вообще, я заметил, что в этом здании много шакалов из различных частей. Обычно, они были по двое по трое. У кого красные общевойсковые петлицы, у кого черные. У кого на петлицах пушки, у кого танки. Попадались и так называемые мухи, то есть войска связи. Медиков я не видел вообще. Я уже подошел к двум или трем шакалам с мухами в петлицах, отдавал честь и рапортовал, что я являюсь электрик и готов проходить службу в их прославленной части. Шакалы улыбались и говорили что электриков им не нужно. Им нужны были такие специальности, что я просто побоялся назваться специалистом. Нужны были в основном водители, музыканты, художники. Я уж было совсем отчаялся, когда увидел двух майоров. Один был толстенький розовощекий, другой высокий и худой. Они разговаривали и толстенький постоянно улыбался и хихикал. Я решил обратиться к толстенькому, потому что весь его вид говорил об его дружелюбии.
- Разрешите обратиться, товарищ майор?
- Обращайся, солдат.
- Я хороший электрик и хочу служить в войсках связи!
- Не нужны нам электрики.
- Очень жаль, а кто вам нужен?
- Нам нужны люди с незаконченным высшим или среднетехническим образованием, хорошо знающие английский или немецкий языки.
- Товарищ, майор, так именно я вам и нужен, я окончил техникум, и довольно неплохо знаю английский язык.
То, что я знаю английский язык, была истинная правда. Знал я его довольно неплохо, так как имел склонность к языку и вообще хорошую память. Правда, дальше рамок школьного образования, я не заходил.
- Ну-ка, спроси у него что-нибудь.
Сказал толстенький, обращаясь к высокому.
- The group of tanks of the opponent evades our troops from the West.
Эта фраза была сказана довольно четко, и я бы сказал даже с английским акцентом, вообще на сколько я мог судить об английских акцентах. Первые секунды я завис, мой мозг стал лихорадочно работать. Из всей фразы изначально я понял только слово west - запад, затем всплыло в моем напряженном мозгу tanks, то есть танки. Вообще-то это английское слово, пришедшее в русский язык, да и звучало оно практически одинаково, что по-русски что по-английски, так что ошибиться было бы трудно. Уловил я так же окончание tankS, что свидетельствовало о множественном числе. Прошло еще пару секунд, и я выдал
- Танки, с запада!
Майоры переглянулись, и высокий, до этого момента молчавший, одобрительно покачал головой и сказал.
- А что, боец, неплохо. Лаконично и понятно.
Толстенький записал мои данные и сказал, чтобы я завтра с утра был готов убыть в их часть. Майоры куда-то заторопились, поэтому подробностей я не получил, мне только сказали, что меня вызовут.