Аннотация: Памяти моего кота. О том, сколь важные роли зверь может играть в семейной системе и в отношениях с хозяином.
Реквием по Ваське
(май 2007 - 6 октября 2015)
Всегда к творению повернутые, мы лишь в нем одном отыскивать умеем свободы проблески, от нас во мгле сокрытой. Правда, случается, вдруг зверь безмолвный взглянет на нас спокойно и, пройдя насквозь, уходит... Р. - М. Рильке. Дуинские элегии. Элегия восьмая.
Перевод Н. Болдырева
Есть легенда о том, что тайские кошки выведены специально как компаньоны принцесс Сиама, ждущих в уединении, пока не наступит пора брачной зрелости, ритуалов инициации и замужества. Люди к тайцам неравнодушны, и такие котята, окажись они беспризорными, расходятся "в добрые руки" как горячие пирожки. Нечестные заводчики, зная это, выбрасывают забракованных котят прямо на улицы, когда тем исполнится 4 - 5 месяцев и выявятся будущие породные недостатки..
Взглядом открытым глядит существо на простор.
Но наши глаза устроены так, словно повернуты внутрь, и, кажется, будто они расставляют ловушки вокруг, чтоб помешать существу двигаться в полной свободе.
Р.-М. Рильке. Дуинские элегии. Элегия восьмая.
Пер. О. Слободкиной
Так нашелся и Васька - слишком большой, слишком темный и уж очень косоглазый даже для тайца. В подъезде, где жили мои клиенты, он сидел в коробочке, выданной ими, не пил, не ел и не мяукал. Травма была очень серьезной; она, мне кажется, и ускорила Васькину смерть. Когда я проходила мимо, он поднял глаза и мяукнул, но звука издать у него не получилось. Так делают очень многие выброшенные котята, да и детдомовские дети тоже, и называется это у людей "недифференцированное поведение привязанности - социальный промискуитет". Как бы оно ни называлось, эта попытка мяукнуть тронула меня, и пятимесячный котенок сразил взрослого психолога буквально одним взглядом. Так определилась его первая роль в семье, относящаяся именно ко мне - поддерживать и оживлять мою функцию чувства (экстравертной этики), что оказалась у меня на болевой позиции: проявляет себя сильно, но неуместно, и становится источником проблем и страха отвержения. Котенок меня отвергать явно не станет.
Мужа в это время не было дома, а кота я планировала привести в себя, откормить и отдать "в добрые руки", поэтому добрый котик получил условное имя Васьки.
Мы видим лишь то, что снаружи, - по выражению черт существа, ибо даже младенцев мы заставляем вмиг обернуться и оглянуться назад - на устройство вещей, а не смотреть на простор, что лежит глубоко во взгляде животного, освобожденного Смертью...
Ибо лишь мы видим Смерть.
Р.-М. Рильке. Дуинские элегии. Элегия восьмая.
Пер. О. Слободкиной
Посмотрим теперь, где же оказался Васька. Жили мы с мужем уже чуть более трех лет, брак наш внутренне состоялся. Предполагалось, что я буду своего рода "толкачом" - эта роль близка мне и профессионально, и лично - буду определять цели и ценности: обеспечивать тенденции семьи к развитию. Муж тяготел к созданию стабильных систем, где каждому, и ему тоже, определено четкое место - обеспечивал тенденции к сохранению гомеостаза. Мои ценности, крепко замешанные на взглядах и ценностях психотерапии и юнгианском анализе, не были ему так уж близки, и возникла опасность, что мистер Гомеостаз и миссис Развитие могут начать конкурировать, скрыто ли, явно ли, и какая-то из тенденций станет основной. Третий год брака в нашем случае определял и смысл существования этой семьи в социуме - а с этим у мужа, остепенившегося поэта, и меня, воспитанной на ценностях западной терапии, могли возникнуть ох какие проблемы; мы были воспитаны в семьях провинциальных (ни деревенских, ни городских) интеллигентов, тащили свою провинциальность за собой, не видя ее, и держались как внутренние эмигранты во времена застоя. Семья собиралась замкнуться в себе, "закуклиться, остановить время и свернуть пространство". Но пока я изменялась сама: перестала работать врачом "скорой помощи", закончила курсы гештальттерапевтов и писала диплом по психологии. Я была намерена заработать клиентскую базу и доброе имя. Мое стремление и возможность развиваться вовне, вне семьи, всячески поддерживал и муж.
Жил с нами и котенок-полуперс. Социальных навыков ему не хватало - я заметила, что он никогда не трется чеками и боками. Купили его на базаре, он почти вылез из коробки с котятами посмотреть, кто это подошел; его соседи и брат, очень вялые, были явно больны. Значительно позже я узнала, что он сын породистой "персиянки" и случайного кота, а его неопытной маме было месяцев девять, сама котенок. Видимо, он жил с нею в коробке, и люди общались с ним только по необходимости. Котик этот, а было ему около года, постоянно болел - в основном, всякими кошачьими инфекциями - да так, что поставить ему прививки не было никакой возможности. Кот этот, Филин, был озабочен проблемой границ - можно ли его погладить и как, можно ли (конечно, можно!) цапнуть того, кто гладит не так, как надо, любил замкнутые пространства, сумки и коробки - а в его границы постоянно вмешивались: регулярно вычесывали и лечили, а кот, естественно, болел с удручающей регулярностью. У Фила, на мой тогдашний взгляд, довольно странный нрав - закрытый, доминирующий и при этом педантичный и тревожный; он не хотел особенно привязываться ни к кому из нас. Сейчас я могу сказать, опираясь на мнение Шона Эллиса об отношениях в стаях волков и собак, что Филин - это ?-самец, они как раз держатся в отдалении и, на взгляд человека, трусливы. Но доминировать - котенку Фильке над двумя взрослыми людьми - оказалось совершенно невозможно, положение его в семейной системе не соответствовало его темпераменту, и он нуждался в своей собственной, кошачьей, подсистеме. Так была определена еще одна важная Васькина функция - с его появлением эта кошачья субсистема в семье появилась.
Итак, две важнейшие функции нашего Васьки определились. Стоило принести его домой, и он тут же повис у меня на шее. После этого стало жаль его отдавать. Это относилось не совсем ко мне и не совсем к любви - он точно так же полез на шею ветеринара, что собиралась поставить ему укол, - спасаться. Васька боялся и искал защиты - у меня. Это и была его основная работа в человеческой субсистеме - поддерживать функцию чувства: у меня, как я сказала, эта функция болевая, а у мужа - неосознанная, так что проблемы с эмоциональной поддержкой и пониманием чувств в семье возникали постоянно, но не замечались и не решались. Кот стал тем, кто обозначал и выражал чувства, для нас обоих совершенно безопасные.
Васька съел корм, вылизал яйцо, съел кусочек скорлупы - из этого со временем развилась пищевая зависимость, одна из причин его смерти. Фил отнесся к этому спокойно, обнюхал Ваську и потом осторожно следовал за ним, пока тот бродил по комнате и осматривался.
Семейная система приняла его; отдать котенка "в добрые руки" так и не удалось. Стоило появиться потенциальному хозяину, и Васька тут же заболел сильнейшим кишечным расстройством. Стоило бы тогда еще обратить на это внимание - ведь на нарушение равновесия он среагировал психосоматическим заболеванием - такая склонность была и у Фила, и, как оказалось, у нас самих.
А пока усложненная система жила и приспосабливалась к себе. Кажется, ею был выбран гомеостаз - в ущерб тенденциям развития.
Васька оказался на границе подсистемы людей. В хозяйки он выбрал меня, следовал за мной хвостиком, лежал рядом на диване, приносил мячик, но и без меня особо не скучал... Муж оказался освобожден от необходимости проявлять и понимать сиюминутные эмоции. Оказалось, что Васька очень спокоен, ласков и даже добр, никогда не проявляет враждебности, не понимает отрицательного подкрепления. Дома в ходу было единственное наказание для котов за очень серьезные проступки (нагадить мимо лотка): взять за шиворот и держать в воздухе, пока не скажет "мяу". Когда так наказали Ваську, он висел и, кажется, не понял, что произошло. Его отпустили, и он, по своему обыкновению, обидевшись, слегка отвернулся. Больше наказывать его не было нужды. Запрет на проявление враждебности (обусловленный в основном страхом быть разрушенным или потерять лицо) был вынесен нами еще из родительских семей, поддержан ВУЗами, где мы учились, и добрый кот пришелся очень ко двору. Привязавшись ко мне, он обеспечивал и некоторую эмоциональную дистанцию между мною и мужем - так что устать друг от друга, исчерпав ранние проекции, мы могли, но не так скоро, как это обычно происходит. Я не хочу сказать, что Васька был навязчив - нет, у него было и свое пространство, так что общению людей сам он не мешал.
В кошачьей подсистеме Васька сначала оказался "мальчиком для битья" для Филина; тот мог прогнать его, предупреждающе хлопнуть лапой, если коты сталкивались слишком близко. Фильке важны границы, и однажды он так поделил пространство на шкафу, что ему досталось почти вся территория, а Ваське - лишь крошечный уголок, выгороженный поставленной почти с краю большой сумкой. Молодые коты играли, старались переглядеть друг друга - выигрывал обычно Филин - сиживали они и совсем рядом. Когда пришло время, Фил пытался и насиловать Ваську. Так что наш трудный полуперс отработал с Васькой котовьи социальные навыки, научился регулировать дистанцию и находить нужные ему границы, хотя бы в виде обычных пространственных - тазик, коробочку, определенное кресло. С тех пор он почти перестал болеть, был привит и кастрирован. Поскольку у Фила появился "подчиненный", ему стало понятнее, как следует обращаться с людьми; в хозяева он выбрал моего мужа. Мужчины выработали свой собственный ритуал. Фил из тех котов, что любят погладиться, но потом спохватятся и начинают драться. Гладить его можно только по голове и шее (он постоянно напряжен, его мышечные блоки стали привычными), только сбоку (ни в коем случае не махать руками спереди), только на тех полочках и креслах, что выбрал он сам, и только с расстояния вытянутой руки, почти кончиками пальцев. На дистанции с ним можно и разговаривать, комментируя его действия или делать комплименты, но ни в коем случае не насмешливые, не ироничные. Так вот, Фил выбирает место и привлекает к себе внимание протяжным скрипучим мяуканьем. Принимает позы покорности. А муж должен "угнетать" его, теребя за пышный воротник - просто так массировать напряженную шею кота ни в коем случае нельзя. Над Филом можно доминировать, но только на его условиях и по его сценарию.
В подсистеме котов из Васьки получился, видимо, ?-самец, но очень нетипичный. Ш. Эллис пишет, что волк в такой роли проверяет новенького, кусая его, и, если тот ведет себя правильно, представляет стае. Побыв в роли "мальчика для битья", самца-?, Васька переключился на иные отношения, не упуская из виду ни Фила, ни меня. Жили мы тогда на первом этаже, и через открытое окно к нам иногда приходили бродячие кошки, совершенно сбитые с толку, и оставались жить, пока для них не найдется хозяев. Когда окно затянули крупной сеткой, кто-то просунул сквозь отверстие совсем маленького котенка. За кошачью социализацию этих временных членов брался именно Васька - подходил, встречал, сидел рядом и умывал-успокаивал тех, кто не был агрессивен. Терпел нападки тех, кто боялся. Котенок, маленькая кошечка, проявляла независимость, шипя и подпрыгивая, как капля масла на сковородке - но Вась умывал и сопровождал ее в более спокойные периоды. Когда я принесла на лечение старого кота, "кота психологической разгрузки" с моего бывшего филиала "скорой помощи", Васька держался на дистанции, но не агрессивно. Он общался почти так же и с нашими гостями-людьми - разве что не вылизывал, а устраивался полежать или рядом, или даже на груди. Значит, кот-?, проводник в стаю, но добрый, учитывающий потребности других и создающий атмосферу безопасности для всех - и для вновь прибывшего, и для Фила, который мог оставаться на дистанции, и для нас - иначе нас измотала бы постоянная бдительность: чего надо новенькому и как с ним поступить.
"Подобрашки" уходили к новым хозяевам, но Ваську это не беспокоило, он не привязывался к ним, и рыхлость такой субсистемы не причиняла ему вреда. Может быть, дело было в Васькиной ролевой гибкости, в отсутствии жестко заданной роли; ведь он угадывал и дополнял тех, с кем общался - а однозначной своей позиции у него не было. Почему? Я подумывала о том, что Ваську можно сделать психотерапевтическим котом, поближе познакомить его с клиентами - но оказалось, что чужих людей он побаивается (очень значима для него внешняя граница семьи). Откуда взялась такая гибкость? У Васьки не было так называемой константности объекта - если при нем прятали его игрушку, он не искал ее и быстро забывал. Далеко не все кошки могут найти так спрятанное. У людей это нормально для младенцев, которые пребывают в симбиозе с матерью - для них нет представления о том, что объект (мать, игрушка) - всегда есть, пока есть, и всегда равен самому себе. Видимо, Вась так и остался младенцем, поэтому и подстраивался именно так, как нужно, играя для гостей семьи, особенно кошек, роль доброго дядюшки. Впрочем, и независимости ему хватало.
А животное сердцем свободно и всегда позади оставляет мир своего разрушения, а впереди него - Бог, и когда оно движется, движется только вперед, ныне, и присно - вперед, как течение весны.
А мы, мы никогда не имеем - и на единственный день - чистое это пространство пред нами, куда раскрываются вечно в вечном блаженстве цветы. Нам - всегда только мир и никогда - в Никуда, где - никаких "нет" и "не".
Р.-М. Рильке. Дуинские элегии. Элегия восьмая.
Пер. О. Слободкиной
Год-полтора мы прожили в относительном покое. Коты формировали свою систему, а люди занимались своими делами. Муж приспосабливался к новому месту работы - непривычному, с хорошей зарплатой и капиталистическим способом существования. Я прибилась к крошечной конторе, где несколько месяцев пытались продавать тренинги для менеджеров и консультировать клиентов, но не удержались на плаву; писала диплом об одной профессиональной субкультуре врачей, способствующей выгоранию - словом, энергия развития супругов была направлена вовне, и не всегда именно в нужную сторону, совпадающую с индивидуальными и семейными жизненными целями и ценностями. Внутри семьи преобладали тенденции гомеостаза: она и создана была как надежные тылы, ради того, чтобы легче обустроиться в социуме, поддерживая друг друга. Преобладание тенденций гомеостаза навевает тоску или скуку и сглаживает ощущение движения времени; интересно (пока) было в основном вовне.
Несоответствие моих социальных ролей ожиданиям и ценностям должно было выявиться довольно скоро. Но, раз система сильнее, то права она, и ей следует соответствовать... Прошло время, диплом мой был дописан и защищен, а я нашла почти что первую попавшуюся работу по специальности - психолога центра "Семья". Именно тогда эти центры, прежде весьма интересные, должны были слиться с центрами социального обслуживания. Это значило, что система оказания психологической помощи, и так не устоявшаяся и с 90-х гг. приходящая в упадок, станет еще примитивнее, слабее, так и не обретет отдельного статуса и соответствующего авторитета. Центр "Семья" тогда должен был сопровождать асоциальные семьи - без надежды на особый успех. Во-первых, сказывались культуральные различия: если семья привыкла пользоваться внешними источниками поддержки и наказаний, а специалист воспитан на идеях личной ответственности, то семья и ее помощник говорят просто на разных языках. Во-вторых, в таких центрах куда лучше выживают созависимые специалисты, охотно взваливающие на себя чужую ответственность. В третьих, сама система, как и другие бюрократические социальные институты, противоречива: декларируется, что сопровождаемая семья должна стать самостоятельной, но: специалисты постоянно вмешиваются в дела семьи; на самом деле, никаких существенных для семьи интервенций не проводится - специалисты не обучены семейной терапии, да и системе невыгодно, чтобы семья менялась, тогда придется терпеть большую свободу клиентов и сотрудников. Ничего этого я тогда не успела ясно понять, но уже через неделю попала в глупейшую автомобильную аварию, отделавшись только переломом бедра.
Почти полгода на костылях позволили мне превратить диплом в монографию и написать еще несколько эссе о сути выгорания у медиков - так что время на расставание с прошлым у меня было. Люди и звери в семье жили еще старыми способами, но неконгруэнтность ценностей членов семьи, неосознанных ценностей семьи как системы и ценностей бюрократических систем на месте работы сказывались очень сильно. Так что задача воплощения семьи в социум, завоевание там места и авторитета для меня и мужа оказались под угрозой.
Васька в ту пору был тощ, высок, очень темен, а шкурку его можно было собрать в складку у затылка и легко переместить эту складку к крестцу. Голова его стала совсем не тайской - неширокой и треугольной, и из-за длинного носа и близко расставленных небольших почти серых глаз выражением лица он напоминал добрую овчарку. Он возымел обыкновение усыплять меня, тихонько мурлыча, лежа на груди - и уходил, когда чувствовал, что я уже засыпаю. Утром, после будильника, он бродил по мне топтался твердыми лапами - деликатно будил, все с тем же негромким мурлыканьем. Так он взял на себя часть моих витальных функций, и психические границы, как его, так и мои, сильно расплылись. Он, по сути, обеспечивал мне опыт безопасного слияния, безопасных симбиотических отношений - поступал точно так же, как и с приблудившимися котятами.
Не для нас прозрачность пространств, в которых цветы, восходящие бесконечно. Не для нас этот мир, где никогда и Нигде нет ничего без Нет. Чистое, неуследимое, которое дышит и всё понимая, не жаждет. Словно ребенок, что забыл о груди, потрясенный. Будто умер живым. Кто близок к смерти - ее не видит.
Р. - м. Рильке. Восьмая дуинская элегия.
Пер. В. Липневича
Не обязательно вследствие всех системных кризисов, семейных и рабочих, но именно в это время нас посетили онкологические заболевания - сначала мужа, потом меня; тогда же произошли и значительные изменения в родительских семьях. Состояние семьи в то время было связано с суетой и инерцией - больниц, социального центра - и со скованным страхом, который по-настоящему не был пережит. Больные раком кажутся окружающим очень храбрыми, но их мужество во многом вызвано тотальным контролем над эмоциями и их подавлением. Теперь возникла еще одна, серьезнейшая, проблема: не было возможности контейнировать переживания - надо было как-то миновать их и выжить. И на котов внимания не всегда хватало, поэтому никаких изменений в кошачьей подсистеме я не запомнила.
Но вот муж поправился, а склонность "миновать" травмирующие переживания, расхождения жизненных смыслов с социальными данностями все-таки осталась."А животное сердцем свободно и всегда позади оставляет мир своего разрушения", но человек или группа людей в таких условиях свободной от прошлого быть не может. Казалось бы, все прошло: муж нашел новую работу, я - новые темы исследований, но некая темная сила, лишенная образа, продолжала управлять по-своему. Ее признаки попадались мне в очень древних сказках и мифах. Смысл ее влияния был, похоже, в том, что раз уж закончилось выживание, то теперь следует не оживать, а притворяться мертвыми и не видеть будущего. Влияние это легко пережить как подавленное настроение или как постоянное не очень интенсивное отчаяние, но очень непросто заметить и понять и тем более преодолеть. Появлялась эта сила только оцепеняющим страхом перед машинами, а затем и паническими атаками у меня.
Как влияла эта сила на котов? Я не могу сказать, были ли они тогда от нее так уж независимы, но и явного воздействия не вижу.
В это время у нас появилась Анка. Это потомственный бродячий котенок. Ее мать и всех остальных котят съели одичавшие собаки. А Анка, умная киса, спряталась глубоко между деталей машин или в простенке, так и спаслась. Потом она выбрала себе в защитники того рабочего, что отогнал собак монтировкой, самого большого и сильного, и всюду следовала за ним, иногда и рискуя быть задавленной - если он сидел на корточках, например. Потом Анка уцепилась за меня, случайную гостью на пикнике, и никак не хотела слезать. Пришлось взять себе и ее - с надеждой (и условием) отдать-таки котенка "в добрые руки". Этакая золушка, с полосатыми пятнами по белому, она не представляла особого интереса для возможных хозяев. И тогда ее хозяином и родителем стал Васька.
Маленькая киса два дня сидела на пуфике в прихожей и рычала на котов; коты старались миновать ее как можно тише, "на цыпочках". Васька взялся за ее приручение вполне привычно - приближался все больше, останавливался при явных проявлениях враждебности, но уходил от Анки редко. Скоро она позволила, чтобы дядя-кот умывал ее. Потом решила, что его очень удобно использовать и в качестве подушки. Если Анка играла с людьми, то Васька находился где-то поблизости и наблюдал. В кошачьей подсистеме сформировался типичный треугольник: диаду представляли Васька и Анка, Фил оказался аутсайдером, и такая роль его вполне устроила. Можно предположить, что уже тогда кошачья подсистема стала закрытой. Воспитывая Анку, Васька не забывал и обо мне - сидел со мной, усыплял, общался. Правда, стал взрослым и серьезным: перестал приносить брошенный мячик и играть с людьми стал куда меньше.
Время шло, Анка выросла, и теперь они с Васькой "спорили" кто кого должен умывать, кто тут главный и старший. Если выигрывал кот, то прихватывал Анку за шерсть на горле и медленное тщательное умывание продолжал. Если удача улыбалась кошке, то она вылизывала Ваську торопливо и грубовато, выкусывала ему вибриссы над бровями, как делают матери очень активных котят, чтобы те вели себя смирно. В последний раз Васька стал приемной мамой для котят очень молодой, глупой и раздражительной кошки (опять-таки это семейство ждало у нас своих хозяев). Анка и ее воспитатель поделили обязанности: Анка терпеть не могла кошку-мамашу, но с котятами играла много; Васька умывал котят и согревал их; молодая мамаша только кормила потомство - могла, правда, и укусить того из отпрысков, кто мешал или надоедал ей.
Следовало бы заметить уже тогда, что границ между Анкой и собою Васька не видит. Единственный раз в жизни он все-таки укусил: подбежал и неуверенно укусил моего мужа, когда мы мыли громко орущую, перепуганную и возмущенную Анку. Во время его последней болезни оказалось, что укусить он может лишь сопротивляясь очень болезненным процедурам - значит, тело Анки от своего он в момент паники не отличал и спасал от мытья, по сути, себя. После Васька ходил с виноватым видом и извинялся.
Психосоматическая болезнь пытается создать какой-то собственный символ происходящего. В отличие от полноценного символа, симптом или болезнь не является ресурсом, не оказывает того освежающего действия. Во время болезни она застит глаза, не дает увидеть ни причин, ни психологических состояний, ее вызвавших. Может возникнуть и своего рода диссоциация: есть "я здоровый" и "я больной" с разными целями, стремлениями, восприятием времени. Если это символ, то он подобен "Черному квадрату" К. Малевича - на него можно "тупо таращиться", испытывать дискомфорт, а истолкования искать уже потом. Еще симптом вызывает у меня ассоциации с фильмом "Африканец": это весьма легкомысленная комедия, но есть в ней жуткий диссонанс - какие-то преследователи снова и снова подбрасываю герою отрезанную голову мартышки; голова и капли крови ночью на подушке приводят в ужас, но не объясняют, кто и почему преследует. Симптом ближе "странному объекту" У. Биона, чем полноценному символу.
Возможно, так болезнь сбивает с толку и животное. Оно оказывается в чужом мире, в системе, закономерностей которой оно не знает; о причинах болезни не задумывается - только страдает. Животное в семье уязвимее ребенка и может оказаться носителем по-настоящему смертоносных проекций.
В те времена Вась раздобрел, шкура наполнилась жирком, он отрастил себе круглые щеки и стал очень уютным на вид. Именно тогда отделение, где я работала, настигли перемены, с которыми оно не справилось. Сначала я работала одна. Я обучена работать долгосрочно и с мотивированными клиентами - такие тогда еще появлялись социальном центре, но их состояние было довольно тяжелым (психосоматика, последствия ранних травм, психозы в ремиссии), проблемы - застарелыми, ресурсы - недостаточными. Потом появилась коллега, моя однокашница, и мы стали работать в команде: она занималась игровой терапией с детьми, я консультировала родителей. Но система социальной помощи устроена так, что самостоятельных групп в ней не терпят - нужно, чтобы специалист был подчинен "начальству", всей его вертикали, и без какой-либо обратной связи. Положение усугублялось и тем, что это был центр социального обслуживания. Клиент воспринимается как беспомощный и безответственный, и ему нужно постоянно помогать - этот подход противоречит профессиональной этике психолога или грамотного специалиста по социальной работе. Но, пока мы работали в команде, у нас сохранялась иллюзорная надежда, что в этой системе найдется место и для эффективных консультантов. В конце концов возникли трения, моя коллега нашла другую работу, и "работа в команде" не возобновлялась несколько лет.
Чуть раньше, чем моя коллега определилась со своим решением об уходе, Васька начал заболевать - медленно и не совсем понятно. Он стал еще ленивее и пассивнее, облинял, и некоторые его шерстинки поседели. Если бы не случайное болезненное прикосновение, я не заметила бы, что у него сильно увеличены почки. Этот приступ вылечить удалось, но причины устранены не были. Позже, уже после развала командной работы, в мочевом пузыре кота нашли крупный камень - но на операции он оказался кучкой песка.
Васька навсегда остался пассивным и толстым. А я переживала вину - как если бы психосоматикой и он, и муж "заразились" именно от меня, и вина эта до сих пор кажется мне истинной. Найти и устранить ее причины не удалось - их было слишком много: индивидуальные, семейные, родительских семей, субкультур на работе, общества; все это было слишком сложно и в единую систему не укладывалось. Но я стала ближе и внимательнее к коту, общаться мы стали почаще, да и его воспитанница уже выросла.
Это открыло путь проекциям. Темная сила, витавшая в доме, не делась никуда. Но было что-то, ее компенсирующее. Мои изыскания и консультации, хобби мужа? Не только. Добрейший и милейший Вась казался мне боддхисаттвой на покое или добрым ангелом, и это были не совсем шутки. Гармония, покой и тайна, безопасные чувства - все это так ему подходило... И с ним мне было легче применять воображение, медитировать, исследовать сказки и мифы, засыпать. Там, где был кот, был возможен иной мир, куда более добрый и таинственный. Васька не мог не принять эти проекции, и вреда от них, казалось, не было.
То, что было дальше, можно назвать и откровенной чертовщиной, и явной синхронией. Социум казался мне довольно жуткой кучей социальных институтов, всегда самодовольно правых. Я не знала, что есть исследование сказок - мой ресурс или суррогат реальной жизни; исследование двигалось, но стоило лишь подумать о том, как свести его воедино - мне приснился кошмар (я принимаю причастие у обезглавленного священника) и тут же случился микроинсульт. Потом вернули, не объяснив, почему, одного из котят. Старая цыганка на улице предупредила меня о большом несчастье, которое вот-вот случится - и вот, на следующий день заболел и вскоре умер этот котенок, то ли от опухоли, то ли от кровоизлияния в мозг. Я чувствовала себя вампиром - или ту силу, что стояла за мой - приношу, мол, в жертву котенка, чтобы не умирать самой.
Возможно, и что закрытый кошачий треугольник не мог принять нового члена, для него не нашлось места. Вина моя никуда не исчезла, хотя на наших кошках смерть Тита Лукреция Карыча вроде бы никак не сказалась.
Потом от зараженной раны умер кот моей матери. Я об этом не сразу узнала и ко мне это отношения вроде бы не имело...
Итак, в окружении кошачьих смертей, с виной за них и непережитым страхом смерти и утраты я занимаюсь сказками и мифами, очень древними, о смертоносных и непонятных силах. Васька создает мне среду относительной гармонии и эмоциональной безопасности.
Так кто ж мы? Зрители, повсюду и всегда. Развернутые ко всему, но не к простору! Переполняет нас. Мы сводим все в порядок. Едва он есть, глядим --уж всё в руинах. И снова бьемся над гармонией, как вдруг и сами превращаемся в руины.
Р. - М. Рильке. Дуинские элегии. Элегия восьмая.
Перевод Н. Болдырева
Вышло так (и это вполне закономерно), что основной симптом - склонность к психосоматике - никуда из семейной системы не исчез (эта же склонность была и в моем рабочем коллективе), а теперь подошла моя очередь. Прежде болезни, пусть и серьезные, помогали мне выкроить сводное время, запастись ресурсами и подвести итоги. По сравнению с обезличивающей силой бюрократий это выглядело благом - почему бы не извлечь из столь опасной склонности хоть какую-то не иллюзорную пользу? На этом уровне болезнь означала свободу. У меня при случайном осмотре обнаружили рак почки - считается, что с удаленной почкой жить можно, особенно не замечая опасности.
Лучше всего мне были известны три пути совладания с болезнью. Первый, редкий - полный благожелательный контроль над всеми телесными и иногда психическими процессами - описан в книге Д. Серван-Шрейбера "Антирак". Второй, по-видимому, должен быть связан с очень качественными лечением и вторичной профилактикой - это так называемый "медовый месяц со смертью", который обычно посвящают несделанным делам, нереализованным мечтам и личностному росту; путь этот моден сейчас, его считают своего рода высокой нормой; мы можем увидеть его реализацию в фильмах "Пока не сыграл в ящик" и "Достучаться до небес". Третий, самый частый у нас - "сколько проживешь, столько проживешь": продолжение прежних дел плюс известное эмоциональное оцепенение. Все эти пути - не что иное, как очень растянутая стадия торга при переживании острого горя; торг, если физическое здоровье позволяет, можно длить и длить.
Поскольку я мыслю и чувствую в пространстве психотерапевтического мифа, моя картина совладания с болезнью выглядела так: это следствие неверно (несвободно) прожитой жизни, и следует искать выход и заканчивать все "подвисшие" дела, и не только мои личные. Время сразу после операции совпало у меня с изменениями в законодательстве о социальной помощи. Хорошо, раз теперь мы обязаны работать с семьей - значит, я буду исследовать причины неэффективности этой работы, искать новые возможности и обучать коллег. Мне пора бы формировать себе смену и передавать накопленный опыт. Препоны? Хорошо, тогда буду исследовать учрежденческие, очень давние и сложные, конфликты. Такой уход в работу может быть и созданием ресурса, и бегством - зависит от того, насколько эта работа необходима и возможно ли воплощение замыслов в жизнь. Кроме того, надо было контролировать тело - для этого есть мой любимый фитнес, цигун и йога, а также разбираться, что именно привело к раку психологически. Такая работа по трем путям сразу требует огромных душевных ресурсов.
Три года система приспосабливалась к исполнению нового закона, но не так, как я считала правильным. Бюрократическая организация работает ради самосохранения и самовоспроизведения; это значит, что новый закон она переварит по-своему и приспособит его к тому, что считается эффективностью работы: к подаче отчетных документов. Я считала важной работу именно на семью и на развитие специалистов, и поэтому противостояния было не избежать - ведь и возникновение моего рака по времени совпало очень точно с началом профессиональной деятельности в системе социального обслуживания. Тело мое формировало всякого рода боли и спазмы; этого было мало, чтобы понять происходящее, и тогда начались почти еженощные панические атаки.
Ваське в это время не почти не приходилось как-либо действовать - необходимым было его включенное присутствие, как и должно быть в отношениях с надежным объектом привязанности. Другое дело, что задача быть таким надежным объектом для хозяйки - может быть, непосильна и для самого умного и доброго кота... Васька мог просто спать на диване, но его сон уже создавал нужную атмосферу. С ним можно было поговорить. Он гнулся и вертелся рядом, если я занималась йогой и фитнесом. У тайцев интересные интонации - обращаясь к хозяину, они могут квохтать и поквакивать. Васка "квакал", если чего-то не понимал и спрашивал, в чем дело. Как-то ночью я расплакалась - у меня почернело от солнца родимое пятно, это могло быть началом его превращения в меланому - и кот прибежал, квохча, испуганный, выяснять, в чем же дело, и утешать. Утешать своим присутствием он мог всегда.
И все же в бдительном и теплом звере есть озабоченность и тяжесть есть какой-то меланхолии великой. Ибо и он всегда несет в себе то, что и нас одолевает часто: воспоминание о том, что уже было однажды некогда -- да, было уже то, к чему нас так неудержимо манит, с чем мы сближенья родственного ищем и чье касанье бесконечно нежно. Здесь всё -- дистанция, разрыв и промежуток, а там, в той дали, всё дыханьем было. И после первой родины вторая для зверя двойственна, сквозна и ненадежна. Р. - М. Рильке. Дуинские элегии. Элегия восьмая.
Перевод Н. Болдырева
Через три года упрямой работы, результаты которой использованы не были, стало ясно, что роль психолога в учреждении будет сведена к обыкновенной социальной работе. Сопровождение семьи командой специалистов (специалист по соцработе, психолог и при необходимости педагог), только-только налаженное по-новому, было прекращено волевым решением сверху. О разрешении очень сложного и давнего конфликта в организации (ценностного, вертикального и между двумя основными подструктурами) и речи не шло. Значит, нужно было уходить. Но так просто трудяга вроде меня отказаться от работы не может; поэтому надо заболеть - не опасно, но так, чтобы трудоспособность была нарушена. На этот раз симптомом стал распространенный остеохондроз. Поколебавшись несколько месяцев, я все-таки ушла.
Р. Дэвис в романе "Мантикора" устами юнгианского аналитика говорит, что человек сорока лет должен совершить крутой поворот в жизни или разбить себе голову о стену. Решение об уходе могло быть и спасительным (если знать, как быть дальше), но могло стать профессиональным самоубийством, гибелью столько лет создаваемой профессиональной идентичности. Смерть же Персоны - состояние очень опасное.
Васька, видимо, начинал заболевать. Он стал еще толще. Больше спал, меньше играл. Прежде Анка была его котенком, а теперь она умывала его, выкусывая вибриссы над бровями (так мамаши поступают с непослушными котятами); он не сопротивлялся и становился Анкиным большим котенком все чаще. Теперь объект надежной привязанности стал нужен ему.
У меня было время отдохнуть и подвести итоги. Пока я занималась своими делами, кот спал. Времени для него тоже хватало. Мы выходили погулять в подъезд; Васька шел со мной на балкон и там, сидя на руках, осматривался; Фил предпочитал сидеть на балконном окне, а Анка - у самой открытой двери, у порога. Васька выучил команду "Рядом": для него это значило идти в нужном направлении, но медленно, а не нестись, сломя голову.
У Васьки была еще одна давняя функция: он выступал как один из стабилизаторов семьи. Мы с мужем выгуливали его на поводке, если позволяла погода. Прежде он был очень любопытен, а последний свой год предпочитал уже не бродить и исследовать - он ложился и наблюдал за птицами и машинами. В чем-то он впадал в детство, в ином стал похож на старика... Все-таки возраст почтенный, восемь лет... (я так думала)...
Так кто же, повернув, поставил здесь нас так, что чем бы мы себя ни занимали, всегда мы в том же положении, как тот, кто уходить собрался и уходит? Как он, когда, взойдя на холм последний, еще раз взор бросает на долину и, обернувшись, вдруг сбавляет шаг, едва идет и медлит, медлит, медлит... Так мы живем: наш каждый миг --прощанье.
Р. - М. Рильке. Дуинские элегии. Элегия восьмая.
Перевод Н. Болдырева
Последняя болезнь Васьки точно совпала по времени с огромными профессиональными изменениями. Чуть раньше, чем хотелось бы, я нашла работу волонтера-ветеринарного фельдшера. Чуть раньше мне приснилось, что подруга, пригласившая меня туда, осматривает кота и предсказывает ему только десять лет жизни; потом останавливается и говорит, что ошиблась - нет, он сможет прожить лишь девять лет.
Мне было очень страшно и напряженно, теперь я вижу, почему: из-за прекращения работы по специальности (смерти Персоны), возвращения к лечению - а это как бы выбрасывало из моей жизни около девяти лет; воскресли и старые страхи причинить боль или вред при манипуляциях, страх ошибки. В стационаре клиники лечился тогда добрейший бродячий кот, которого хотелось бы взять себе - и тогда меня напугала непроизвольная мысль, связанная с кошмарным сновидением; "Для нового кота вакансии нет - она может освободиться, если умрет кто-то из наших, не дай Бог, Васька".
Изменились и ритуалы в общении с кошками - теперь их гладили, возвращаясь, не прямо сразу, у двери. Надо было дождаться, пока я переоденусь и приму душ, иначе можно было бы заразить зверей чем-нибудь. Видимо, их беспокоили и запахи животных - Филин и Анка обнюхивали обувь, возвращались к ней снова и снова, сравнивали с домашними запахами.
Васька же, то ли испугавшись, то ли обидевшись, два вечера прятался под диваном.
Потом он заболел. Его лечили мои новые коллеги; не было аппаратуры, и его приходилось возить в другие места. Он пытался понять, куда его везут. Но манипуляций, непонятных и страшных, было много, они сбивали с толку, кот был близок к панике, и спастись от всего этого у меня на шее оказалось невозможно. Было сомнение в диагнозе - кот болен динамической кишечной непроходимостью и, возможно, панкреатитом, но что тому причиной? А время шло. Днем Васька лежал неподвижно и вроде бы дремал. Ночью ему становилось лучше, и он мог даже мурлыкать.
Мне казалось кощунственным то, что я делаю - как если бы кот предоставил мне возможность упражняться в постановке капельниц и инъекций, в диагностике... Время мы все-таки протянули, и на операцию Васька попал уже с осложнением - синдромом диссеминированного внутрисосудистого свертывания (он чреват кровотечениями, которые невозможно остановить, и тромбозами). Одним из ассистентов была я. Странная оказалась болезнь: почти неподвижный кишечник, отечные слизистые - и что виной тому? Не совсем ясно, но, возможно, две маленькие опухоли в привратнике, которые могли развиться всего за неделю. Операция не была столь радикальной, как у людей - только удаление опухолей и ревизия кишечника. Врач, лечащий людей, знает, что при таком подходе в онкологии, пусть и щадящем, дни пациента сочтены - опухолевые клетки будут разнесены кровью за пределы первичного очага. За час-два мне пришлось смириться с Васькиной обреченностью.
Прооперированный, он пытался очнуться, стонал и тыкался носом мне в руку. Обычно и люди, и звери умирают, если их на минуту оставишь. Именно тогда, когда я отошла надеть воротник, ограничивающий вылизывание, другому пациенту - и тут Ваську вырвало кровью. Начался отек легких, и долгая реанимация оказалась неэффективной. Потом я видела иных пациентов при таких операциях, тех, кто выжил. И мне кажется, что быстрая смерть была и выбором кота: выживи он, мог бы исчахнуть от рецидивов.
Филин боялся Васьки только во время его последней болезни, прогонял его. Анка отдалилась - видимо, и это было знаком смертельной опасности.
Но почему же он умер, и именно сейчас?
Самого главного - почему именно рак был выбран симптомом семейной системы, я не знаю и сейчас.
Все остальное более или менее понятно, но ввергает в печаль и вину. Васька не был со мной знаком, когда я была не психологом. Он жил со мной те восемь лет, когда я официально училась и работала только по этой специальности. Мои клиенты - люди тяжело травмированные, с архаическими расстройствами личности, нередко зависимые, созависимые и психически больные, а иногда и дети, только-только начавшие ходить - я ношу их отпечаток; для них я не личность, не равный партнер: я тот, кто создает безопасную среду, реальную или воображаемую, я - объект привязанности для таких клиентов. Эта профессиональная Персона - безопасный и невраждебный человек-среда, впитывающий и перерабатывающий все, очень похожа на то, чем был Васька по отношению ко мне и другим своим подопечным. Эта Персона ушла в небытие и, возможно, кот (границы психики его были и так очень проницаемы) потерял объект идентификации и объект привязанности. Сильной тревогой заражаются и люди, животные в этом куда более уязвимы. Возможно, запах новых животных был вторжением в кошачью подсистему. И еще - мои изменения касались функции чувства: если прежде они были для человека довольно примитивны, и зверь их хорошо понимал, то теперь они стали сложнее; для Васьки и нарушение границ подсистемы, и изменение эмоциональности могли выглядеть как отвержение. Кроме того, его болезнь и смерть (это кажется мне подлостью) послужили контейнером для проекций, связанных с телом (для этого люди часто используют животных) и для содержаний довольно жестокой профессиональной Тени в ветеринарии, о которой я тогда ничего не знала.
Чему служит эта смерть? От нее остается гадкий привкус - как если бы жизнь кота, его страдания были самой обыкновенной "взяткой", ценой обновления.
Чтобы этого не произошло, пусть она станет жертвоприношением системы. Сейчас не в первую очередь важно, продолжу ли я "фельдшерить", или же буду консультировать семьи, носителем проблем которых стало животное. Нет, в первую очередь речь идет о судьбе чувствующей функции в семейной системе - нельзя же все чувствование двух взрослых людей свалить только на кота; особенно это стало заметно во время моих попыток психологически справиться с раком. Теперь чувствование должно восстановиться и развиться у меня и моего мужа. Исследование профессиональных Персон и теневых областей в этих Персонах - еще одна важная задача.
Но такого кота, как Васька, больше не будет.
Так кто ж мы? Зрители, повсюду и всегда. Развернутые ко всему, но не к простору! Переполняет нас. Мы сводим все в порядок. Едва он есть, глядим --уж всё в руинах. И снова бьемся над гармонией, как вдруг и сами превращаемся в руины.