Аннотация: О символике целостности психики в архаических сказках и мифах - а они сильно отличаются от привычной нам символики Самости и интеграции. Сюжеты взяты из Тематического Указателя Ю. Е. Березкина.
Ограниченное всемогущество демиурга
По Ю. Е. Березкину, у самих создателей сказок возникало недоумение, как это творец мира оказывается еще и вредящим озорником-трикстером. Это недоумение, по его данным, и лежало в основе историй о добром творце и вредящем ему злом соратнике.
Возможно, дело в том, что всемогущество демиурга ограничено и в пространстве, и во времени, и в его творческой разносторонности. Мифы о творце не имеют сюжета и являются перечислениями того, что он создал. Он творит, если не считать современных фантастических произведений, только один мир или достаточно простую систему взаимосвязанных миров. Иногда он создает персонажей, не подходящих к сотворенному им же миру, и их приходится уничтожать. Количество типов существ, ландшафтов и предметов тоже не бесконечно. Все это совершается не в профанном, а в мифическом времени, которое было очень давно, а сейчас о нем вспоминают только с помощью ритуалов.
Значит, следует отказать демиургу либо во всемогуществе здесь-и-сейчас, как это сделали авторы мифа о творении из книги Бытия, написав о дне воскресном. Так поступили и австралийские аборигены, чьи предки теперь ушли в землю. Либо, сохранив ему всемогущество, знать, что всемогущество божества и самостоятельность мира и человека обязательно вступят в конфликт. Кроме серьезных чудес и ужасающих событий вроде потопа. которые чаще всего мотивированны, есть и другой путь. Можно постоянно проверять на прочность любые правила и ограничения мироздания, что и делает трикстер. Но и здесь его могущество ограниченно миром - он больше не создает нового.
Первопредки
Когда в сказках речь идет о людях-животных, то они вроде бы социальны, но не совсем так, как люди. Они позволяют себе много "некультурного" и "аморального". Первопредки совершают путешествие. Они должны принять человеческую природу и отныне воплощаться в своих потомках. Животная часть отделяется, оставаясь связанной с коллективом потомков-людей. Эта динамика похожа на расставании е сказочных братьев и сестер и их последующее воссоединение. во время путешествия первопредки создают структуру для будущего коллектива своих потомков.
Когда не уточняется, животное предок или человек, то здесь может быть другая динамика - меньше дифференцированности. Неопределенная форма первопредка, который одновременно является и человеком, и животным - не проблема для мифа австралийцев или папуасов. Сюжеты обычно просты: были такие предки, потом А женился на Б, и родились люди.
В мифах обеих Америк сосуществование животной и человеческой природы первопредков уже требует объяснений. В одной из сказок говорится, что женщина изменила мужу-охотнику с бизоном. Муж узнал об этом, отрубил ей голову, сварил остальное мясо и накормил им детей. Голова матери покатилась за сыном и дочерью, угрожая их убить и съесть (Тематический укаатель.Ю. Е. Березкина).
Или: обезьяны оторвали голову слишком жадному охотнику. Голова покатилась, преследуя его брата или свояка.
Это не сказки о том, как первопредки потеряли свою животную составляющую - кажется, таких сказок нет. Зато есть сказки о приобретении перьев ара, о создании полового члена из лобковых волос Матери мужского союза (см. К. Леви-Строс, "Печальные тропики"); не об утрате животной составляющей идет речь, а о культурном оформлении того, что считается человеческим и мужским.
Брак женщины и бизона неудачен. Страсть бизона к девушке полезна тогда, когда она используется ее братьями: есть история о том, как братья требуют, чтобы сестра качалась на качелях; к ней подходят бизоны, которых очень легко убить. Та же проблема остается и у современного человека - что есть Тень и бессознательное вообще, то ли это ресурс, который можно сожрать, то ли враг, то ли демон, то ли партнер по диалогу, то ли ручная зверюшка.Если женщина стала возлюбленной бизона, то от кого она родила детей? Отец-человек может сомневаться в их происхождении - он кормит их мясом матери то ли для того, чтобы они стали лояльны ему, то ли так отвергает - в любом случае мертвая мать становится очень опасной, а отец не защищает детей.
Звериная природа уже считается чуждой. Она - противник, или с ней, в лице животного-супруга, надо вступить в брак ради охотничьей удачи и изобилия. При этом именно человеческая природа опасна (жадность, нарушение брака, жестокость). Голова, главное воплощение уникальности человека, становится куда опаснее, чем бизон или обезьяны. От того, кто был с животным, вынудил его к другому контакту, кроме убийства на охоте, остается только ментальность - жестокая, как охотник по отношению к животному. И голова охотится на людей, особенно на своих - это злая подкладка сказок об образовании эго-комплекса. Кроме того, злы и неестественны и в то же время беспомощны именно человеческие мысли. Исчезает телесность, которую после будут считать животным свойством, не-Я. Я не может больше с чем-то устойчиво себя идентифицировать, и это очень страшно. Именно поэтому, лишившись опоры, такое голодное Я ищет объект, своего родственника, чтобы к нему приклеиться или его съесть. Часто потом эта голова превращается в кокос, и из него вырастает пальма (бывает, что культурные растения прорастают из расчлененного тела людоедки) - так голод сменяется его противоположностью, стабильной и контролируемой сытостью.
Когда становится нужным предок-человек? обязательно ли это культурный герой?
Животное становится чужим, непонятным, но не божественным - см. толкование сказки о человеке на сгоревших ногах - М.-Л. фон Франц "Феномены тени и зла...". И человек - тоже, только еще страшнее. Ужас, подобный этому (но тот ли самый) сделает инцестуозного брата убивать бизонов взглядом.
Другой, чужой, например, свояк - это-не Я и в то же время человек, он может воплощать какое-то психическое содержание. Свойства животного и человека все же остаются размытыми.
Человеческое и животное делят власть над психикой. Человеческое - организует, но оно молодо, слабо и по сути паразитирует на животном. Бизон древнее, был раньше человека, кормит и служит основой для жизни. Что происходит, когда бизон становится любовником женщины? Феминнное остается важным, но при этом не может быть хорошим связным с миром природы, растворяется в ней. Может быть, поэтому муж и варит ее, грубо считая, что она теперь тоже животное. Но тогда ее голова становится демоном, и женственное вообще перестает быть человеческим.
В мифе папуасов маринд-аним Эму породил людей. Для австралийца или папуаса весь мир - психика, очень похожая на психику современного маленького ребенка.
Бизон, любовник женщины - уже чуждое психическое содержание, и эту чуждость надлежит обезвредить. Если семью считать моделью психики, то это содержание вмешивается в такую модель, где для нее нет места. Бизон - на границе - он может стать частью человеческой психики, но не должен ею быть. Бизон воплощает содержание, которое все-таки было осознано - это не воплощение бессознательного, так как муж знал о его существовании, но заблуждался в том, что бизон делает.
Люди, муж и жена, в итоге уподобляются злым демонам. Именно спасшиеся дети этой пары совершили инцест, и брат стал убивать бизонов взглядом. Психике приходится формировать представления о божественном, чтобы себя не уничтожить.
После убийства женщины бизон уже не один, их становится много, что говорит о том, что они стали просто ресурсом, а также о том, что содержания, связанные с этим образом, потеряли дифференцированность. Брат обрел способность убивать бизонов взглядом - так опасно может быть сознание для малодифференцированных содержаний, и в то же время психика развилась настолько, что появились представления, пусть иллюзорные, об индивидуальном всемогуществе. Что-то уж очень быстро развивается психика: индивидуальности еще нет, а нарциссизм - пожалуйста, вот.Бизоны, которых можно убить взглядом, можно рассматривать как воплощение реальности по У. Биону; внутренняя и внешняя реальность не разграничиваются, и психика обращается с ними одинаковыми способами.
При этом миф настаивает на строгом разграничении психических реальностей - социальной (которую брат и сестра покинули и с которой связаны, кормя людей), промежуточную, где так легко умирают бизоны и разве что не летают жареные куропатки, и внутреннюю, поскольку брат, чей взгляд приносит смерть, должен быть один. Видимо, его образ - предшественник представления о нарциссическом конгломерате Эго-комплекса и Самости (они разделились поздно и сейчас сливаются снова), который преобразует реальность.
Теперь, после адюльтера с бизоном, бизон перестает быть отчасти и человеком. становится только животным, а люди - только людьми. Но страдает феминное - расщепляясь на животную телесность (ресурс?) и демонические ментальные содержания. Мужчины разрывают естественные связи с животными, запрещают эти связи женщинам - и выстраивают чисто искусственные технологии убийства и воскрешения важного промыслового зверя - строят с образами зверей социальные связи, как с иноплеменниками. Собственно, тогда можно игнорировать и все животные составляющие собственной психики - воспринимать психику как нечто социальное и единообразное.
Когда в сказке или мифе остается пара разнополых близнецов, т о происходит отказ от уравнивания реальности и психики, психики и Эго-комплекса. Ядро психики становится ничтожно малым и слабым, а еще не разделенная реальность - огромной, безграничной и однородной. Разнообразной, структурированной ее делают брат и сестра.
Потоп
Не так-то просто избавиться от всех влияний объективной психики и стать только человеком. Для этого нужна катастрофа - и вот. существуют мифы о потопе. Погибает все, и только брат и сестра переживают потоп, скрываясь в барабане, тыкве или подобном закрытом резервуаре. Эти дети или молодые люди, брат и сестра - только люди, но без четкой идентичности. Их сопричастность звериной природе и природе духов все еще есть, но скрыта. После того, как схлынет вода и высохнет земля, им придется совершить инцест и породить новых людей. Есть варианты, в которых сначала рождаются животные и духи, которых брат выбрасывает, и только после этого - человеческие дети, прародители народов. Вот так животные аспекты психики находят свое место. В полинезийском мифе родившиеся уроды имеют признаки животных (но аналогичны ли эти уроды первопредкам?). Вид этих животных предвосхищает деление этого традиционного общества на секции - значит, образ животного выхолащивается, может потерять связь со свойствами психики и стать просто эмблемой. Что-то подобное происходило и в средневековых бестиариях, когда животное становилось эмблемой определенного греха, и для этого ему придавали четкие признаки (например, рот-восьмерка льва, воплощающего гнев). В некоторых мифах и сказках животное все-таки остается реликтом старого способа организации психики
В мифах о потопе есть образ парного ядра психики - брат и сестра. Это ядро должно развиваться - вот они вступают в брак и рождают детей. Сначала они порождают кого-то, подобного первопредку - но теперь это уже не путь развития, а тупик. Возникает проблема дифференциации психических содержаний: за счет страха, когда уродов выкидывают; просто по наивности - когда эти дети попросту сбегают; или же с помощью сознания и мышления - когда брат своим мечом рассекает урода на части, и образуется система этносов, живущих на этом месте. Видимо, пока сознание не так уж значимо (просто очень уж торжественно), и психика может обрести или создать себе структуру и без его участия.
Животное
Образ животного - это:
--
Предок, если оно еще и человек.
--
Душа и/или дух - разные их состояния. Например, дух мертвеца (женщины) попадает в воду и делается рыбой или змеей. После этого душа посвященного становится попугаем арара (Ю. Е. Березкин, К. Леви-Строс).
--
Связь с окружающей средой - своего рода двойник, лесная душа (см. К. Г. Юнга, историю об африканском солдате, которого позвало к себе дерево).
--
Ресурс, но весьма опасный: человек может убить и съесть животное, но и животное может убить и съесть человека.
--
Эмблема клана или греха.
--
Бессмертное существо (как вид) - умирающий и воскресающий зверь - воплощение и возобновляемого ресурса, и возможного бессмертия - для человека.
Праматери
Родоначальницы невероятно важны, и они, в отличие от творцов, не бывают одинокими. У них есть временные или постоянные мужья. Женщина Кытчы в корякских сказках ("Сказки народов Чукотки и Камчатки")рождает снова и снова. Шаманка Кытна, героиня одноименной чукотской сказки, отражает иной способ интеграции коллективной, досознательной психики - по модели Мать-Дочь. эта сказка об освобождении дочери из плена практически полностью соответствует мифу о Деметре и Персефоне.
Ворон
С. Крашенинников ("Описание земли Камчатки") застал еще те времена, когда Кутха считали первопредком, а ительменские роды - потомками его детей.
Мнение Е. Мелетинского о том, что трюки трикстера - это сознательная пародия на деяния культурного героя или демиурга, весьма тонко и интересно. Сказки о плутах более позднего происхождения, чем те, что о творении. Трикстер амбивалентен и принципиально способен на все, отказывается от каких-либо границ. Если это пародия, то можно предположить, что на том этапе, когда создавались такие сказки, уже появились представления о границах человеческой психики, а трикстер показывает эти границы "от противного". Когда трикстер расчленяет себя, это тоже пародия. так как в космогонических преданиях создавали миф, расчленяя первочеловека. Это пародия на важный психологический механизм (диссоциация или подобный ей), который теперь трактуется как иллюзия, которая приводит героя в нелепые ситуации. Например, когда Койот отправляет свой член заняться сексом, тот в конце концов оказался в крапиве, и спящему койоту от этого больно (К. П. Эстес, "Бегущая с волками").
Трюки Ворона удаются, если они направлены против животных, таких же, как и он сам. Его дети и жена на такие хитрости не поддаются. Значит, теп6ерь амбивалентность глупости и хитрости противопоставлена уму и вниманию, сделана архаической чертой - и в этом тоже сказывается представление об ограниченности состояния человеческого в психике.
Где границы - там и иллюзия всемогущества. Всемогущество и ограниченность прощупывают, испытывают друг друга, а в хорошо интегрированной психике существуют в равновесии.
Два трикстера
Часто трикстер оказывается в паре с более могущественным или более удачливым персонажем и при этом совершает массу ошибок и нелепостей.
Первый тип сюжетов касается недостижимости всемогущества - даже для трикстера. Например, в сказке о подражании лыжнику, который совал руку в прорубь и вытаскивал ее с осетром на каждом пальце, и к тому же умел разделяться пополам, обходя дерево, трикстер-неудачник, подражая. отделывается очень банальными мелкими травмами. Этот сюжет кажется довольно поздним, так как один из героев действительно всемогущ. значит, должно было сложиться представление о безграничном магическом потенциале и о том, что в мире дольнем ему совсем не место. Более простые сюжеты о трикстере-неудачнике проще. Они касаются его жадности. Герой пытается подражать каждому своему другу или родственнику, который умеет делать что-то необычное, но только одно. Трикстер не соревнуется с ними, просто хочет присвоить все достижения сразу. Так, в русской сказке "Ворон Воронович..." (А. Афанасьев), старик возвращается от чудесных зятьев. Он пытается печь блины на собственной лысине и освещать ею темное помещение, но у него, естественно, ничего не получается. эта сказка принципиально не отличается от сказок Амазонии об Опоссуме-неудачнике. Герой-неудачник в таких сказках любопытен, склонен к экспериментам и, похоже, чересчур тщеславен.
Второй вариант - это трикстер, которого превзошел его менее блистательный напарник. Например, когда Ворон притворился мертвым, чтобы остаться при запасах пищи, его спутник набросился на рыбу первым - а Ворон в это время разламывал гроб. Русская сказка "Храбрый барин" (из собрания А. Афанасьева) - того же типа. Барин и слуга путешествуют, попадая во все более и более опасные положения. Барин неизменно спасается сам и выручает благодаря своей хитрости и "черному" юмору: например, попав в логово разбойников, он требует принести на ужин труп, который он незадолго до этого снял с виселицы. При этом он никогда и ничего не боится. Слуга, который казался трусом и всю дорогу уговаривал хозяина не собирать приключений себе на голову, оказался не таким уж простым. Когда "путешествие ужасов" кончилось и барина разморило на рыбалке, слуга сунул ему за шиворот ерша, и бесстрашный герой умер от страха. Можно иронизировать: барин, дескать, оказался жертвой посттравматического стрессового расстройства, нажитого во время своих приключений. Но для интерпретации сказки важнее другое. Более невзрачный персонаж, не претендовавший на что-либо, подчиненный, оказывается в выигрыше.
В обоих типах сказок речь идет о том. как психикой прощупываются границы ее же возможностей. О становлении границ Я и о смирении. Но для того. чтобы эти границы могли бы быть определены, необходимо исходить не из крайней уязвимости, как во многих сказках о героях, а от изрядной доли нарциссического иллюзорного всемогущества.
Вбирающий в себя
Американские сказки о Койоте и о Вороне повествуют о жадном, поглощающем Трикстере.
Сказки о Койоте посвящены инцесту с дочерью или дочерьми. Для того, чтобы совершить это, Койот инсценирует собственную смерть и притворяется другим мужчиной. Он отказывается умереть по-настоящему и оставляет дочь возле себя, теперь, после инцеста, уже навсегда. Этот трикстер не имеет границ, а его дочери - это его сексуальные игрушки, средство удовлетворения потребностей.
Ворон или, реже, Мифический Старик, не совершает инцеста. Он очаровывает танцем детей-зверей, своих родственников, и съедает их, танцующих с закрытыми глазами. Напрашивается параллель с образом Орфея, да только исход для зверей более чем печален. Они - всего лишь пищевой ресурс.
Трикстер и культурный герой
Это две ипостаси чего-то одного. Трикстер нарушает нормы, отменяет смерть, расчленяет себя и возрождается. Он порождает себе подобных или более человечных детей, но сам н6е способен к истинной трансформации - только к циклу бесцельных изменений. Новых границ он не воздвигает. Таковы Сойка, Норка, койот, отчасти и Ворон. (Ворон, кстати, бывает и демиургом, и контролером, что препятствует изменениям). Культурный герой тоже ломает границы - но и создает новые; он приносит более удачные нормы и ценности. Сверхчеловеческого статуса достигает своими делами и подвигами и способен к настоящей трансформации. Функциями героя и Трикстера обладают более древние персонажи, Первопредки.
Четыре трикстера
Такая структура в психике описана в сказке о Лисенке и Иволге - авторской обработке сказаний индейцев Калифорнии о странствии первопредков.
Койот - по функциям и первопредок, и трикстер. Он входит в четверку трикстеров - Койот, Утка, голубая Сойка, Кролик. Или Койот - пятый среди четырех других? Уточни. Когда трикстеры образуют четверицу, сотворение мира заканчивается, и теперь требуется создавать структуру мира (подобную структуре психикипсихики).
Когда появляется созданный мир и структура 4+1 (психические функции и независимый центр), тогда моделью психики перестает быть семья! Границы психики далекорасширяются за пределы индивидуального. Когда моделью психики становится сотворяемый мир, человек получает возможность сам строить свое Я. Тогда коллективные содержания уже живут по своим закономерностям, а не так, как описано для объектов в теории объектных отношений.
Динамика образа Койота
Сначала в сказке о Лисенке и Иволгесуществует Койот-демиург. Потом, когда во время перехода герои сталкиваются с чужими (людьми огня), он по поведению напоминает трикстера. Когда идет война Волков и Рысей, воюющих по правилам, Койот становится классическим трикстером. значит, содержание этого образа зависит от зрелости Эго-комплекса мужчины и от структурированности коллективного сознания.
Время
В сказках (в отличие от мифа?) образ Трикстера появляется довольно поздно (см. Е. Мелетинского, "Герой волшебной сказки"). Он - герой анекдотической сказки; в сказку попадает то, что уже отслужило свое и больше не годится для мифа. Но: образ Трикстера описывает состояние психики, гораздо более древнее, чем то, что описывается в терминах эго и Самости.
Тотем
Если мы читаем сказки определенного народа и внимательно вчитываемся во все, а не только в волшебные, то содержания коллективного сознания и способ его структурирования могут показаться нам хаотическими или как минимум противоречивыми. Иногда противоречивы и странны образы сказочных персонажей, часто сосуществуют самые разные сюжетные ходы для разрешения одной проблемы. Со временем сложность и противоречивость содержаний коллективного сознания только возрастает.
Когда эта сложность возрастает до некоего критического уровня, создается символ. Если он выдерживает - не становясь ни аллегорией, ни "странным" объектом, то он не осознается полностью и сказывается на поведении и мировоззрении, не проявляясь - как комплекс. Он может одарить энергией. вызвать энтузиазм и радость. Потом наступает "барокко" символа - он, сложный, достигает сознания и может быть воплощен в произведении искусства или в культовом действе. До поры до времени он действует, а потом становится реликтом и требует специальных технологий для того, чтоб его поддерживали неизменным - тогда он требует энергии на себя, а не одаряет ею.
Что из себя представляет система тотемических обрядов. воззрений и соответствующих социальных структур? По К. Леви-Стросу ("Тотемизи сегодня..."), полностью эта система никогда не осознается аборигеном, который живет в ней. Эта система создается и поддерживается поведением социальных групп и только потом осмысляется, когда создается предание. Эта система прекрасно экономит умственные усилия аборигена и помогает ему "понимать" свое и своей группы положение в мире: понимать, не понимая, не анализируя, а принимая, как это есть и время от времени получать от старших открытия, углубляющие прежнюю картину - одновременно эти знания и готовые, полученные от других, и новые. Это знание, которое не зависит от того, каким образом оно было добыто. Поэтому оно кажется вечным и несокрушимым.
В обыденном понимании тотемное животное не символизирует Самость - это своего рода пароль, другая сторона социальной группы. это не индивидуум-животное, а вид в целом. Интеграция мироздания строится не вокруг центра, а по этой проницаемой границе. Есть попытки создать центр или пограничный знак - тотемный столб. Эта интеграция касается коллективного сознания и места в нем индивидуальности. Подобно амбивалентной Самости такое животное выступает в сказках и мифах - и не в тех обществах, где тотемизм процветает. Сказки о Кутхе у ительменов - это явные пережитки чего-то более древнего и не сложившегося в привычную нам систему. Героем выступает сын этого полуживотного существа или группа его детей - так, сыном Кутха является герой Эмемкут (а также его брат и две сестры - одна связана с медведем, другая с оленем). вот эту группу молодых и можно рассматривать как символ самости. Их отец - это предшественник, расходный материал, непреображенные и неструктурированные содержания, что позже выльются в переживания Самости. Самость вообще изменчива в переживании - то целостна, то фрагментирована, и зависит это даже от физического благополучия на данный момент.
Тотем и Самость
М. - Л. фон Франц считала, что символика Самости сложилась в Европе в 17 веке.
Думается, символы Самости, и не менее сложные, существовали гораздо раньше. Таким символом "работает" тотем.
К. Леви-Строс ставит вопрос о том, единобразен ли тотемизм (тотем) как феномен. Он выделяет общие признаки таких социально-психологических образований: тотем структурирует общество и указывает индивидууму место в нем; позволяет объяснить все мироздание с помощью одной непротиворечивой логической системы.
К. Г. Юнг считал, что коллективное бессознательное само себя формирует. В традиционных обществах это далеко не так, и все естественное, чтобы стать вполне человеческим, требует культурной обработки. Чтобы структурировать малоосознанные коллективные содержания и в то же время увидеть чудо - создание центра и опоры мироздания, нужно ввести третью область - пространство уже осмысленного: с наличием места для всего того, что еще должно быть понято.
Взаимоотношения мышления в рамках тотемических структур
Чукотские сказки, где нет даже пережитков тотемизма, способны передавать весьма емкие символы. Развитой до предела, эталонный тотемизм австралийцев - и их сказки, последовательности мифем, которые сменяют друг друга последовательности, подобной сну (см. мнение К. Леви-Строса о скупости сказаний о путешествии первопредков). Сложных и богатых символов не формируется.
Австралийская сказка о сексе племянника-Ворона с женой его дяди вообще не выходит за рамки фрейдистского отношения к сексуальности и власти - если мы примем поправку, что для австралийского аборигена более значима власть дяди (по матери?), а не отца.
Возможно, в тех обществах, где моделью коллективной психики и преобладающей формой осмысления действительности является тотемизм, познание идет не по пути преобразования автономного комплекса в имеющее свой символ архетипическое содержание - нет, оно направлено на то, чтобы находить содержимому место в четко очерченной классификационной структуре, не требующей выражения дополнительных смысловых оттенков. Поэтому образ по форме остается очень архаичным, отличающемся от содержаний индивидуального бессознательного только грандиозностью, опасностью и деструктивностью.
Классификационные структуры существуют в коллективном сознании тотемистов, никогда полностью не рефлексируясь. Тотальная и единая система классификации не требует того, чтобы видеть ее со стороны - ведь предписанные формы того, как справиться с новой мыслью (куда ее отнести, где ее место в целостной структуре) уже существуют. поскольку классификационная система едина, то не существует проблемы выбора между несколькими способами мышления. Все, что остается за ее пределами, остается неосознанным - ведь иначе пришлось бы создать новую систему и, соответственно, частично разрушить старую. Поэтому содержания коллективного бессознательного могут переживаться как реалии эдипова комплекса либо ранних объектных отношений. Если же и эти схемы переживаний не действуют, то вторгшееся содержание приобретает непрозрачный, темный, разрушающий лил поглощающий вид.
Механизмы мышления в сказках подобного рода остаются весьма примитивными. Нет образов трансформации, кроме поглощения и нового рождения (что стало основным видом легенд об обряде инициации). Либо поглощение и выплевывание. Но, поскольку потом мужчины объясняют, что мальчик превращается в мужчину, обретя связь с чурингой, то и этот символ оказывается ложью? Или мужчины поступают психологически грамотно, разводя для мальчиков мир сказки (где реален Змей-Радуга) и мир социальных реальностей (где истинна связь мужчины с первопредком через чурингу)? Есть расчленение - без разбрасывания отрубленных частей по сторонам света, появление страшного образа снова и снова (сказочный аналог травматического повторения).
В познании тотемического типа нюансам архетипических образов, кажется, нет места. Поэтому реальность тотемиста полностью познаваема, он получает инструменты познания во время индивидуации. Символ же никогда не бывает полностью познаваемым.
Построение систем
Олицетворяют разные способы создания систем разные персонажи. Например, расчленитель или демиург создает системы с заданными свойствами.
Тотем как феномен очень подходит для того, чтобы символизировать систему, которая строит себя сама. Тотем является эталоном для понимания мироздания и социума, их подобия и места человека (своего) во всем этом. Этот эталон формируется в процессе рассказывания мифов и проведения обрядов - строятся иерархии (например, животное - дерево с плодом - человеческая голова). Цель этих мифических историй заранее не дана, действия сверхъестественных персонажей спонтанны или импульсивны. Результат проявляется как сюрприз, как бонус, превосходящий ожидания. Центральный образ в тотеме есть, но он маскируется обилием границ, подразделяющих мироздание ип социум; связи границ и центра подчиняются иной логике, чем обычная.
Трикстер оказывается антиэталоном - и демиурга, и тотема. Он экспериментирует и часто разрушает, проверяя существующий миропорядок на прочность, атакует границы. Трикстер обращается со своим телом и семьей так, как ему вздумается - может лепить сестру из экскрементов или отпустить погулять свой фаллос; сможет выскочить из шкуры и при попытке убежать от себя потерять глаза. Он почти субъект, так как у него есть воля и желания, но его незрелая субъектность очень опасна - это эмбрион будущего субъекта (не обязательно Я - и других архетипических персонажей). Цель свою Трикстер представляет хорошо, но далеко не всегда ее достигает. Результат его действий обычно не превосходит ожиданий, а зачастую или разрушителен, или превращается в пшик. Форма Трикстера не окончательна, части его тела могут конфликтовать: пенис убегает и попадает в крапиву, сестрички-экскременты ругаются с ним, потому что он не слушает их мудрых советов... Поэтому форма Трикстера никогда не бывает растительной. Он может воплощать и формирующееся ядро коллективной психики, и в то же время, в том же обличии, связного между познанным и непостижимым. Он - центр без надежных границ.
Трикстер и Тотем - это оппозиция, относящаяся к способам осознания того, как формируется психика; и каков ее источник - рациональна она или иррациональна. Можно увидеть в этих фигурах оппозицию коллективного и индивидуального путей развития психики (см. К. Г. Юнг. "Трикстер").Трикстер ближе амбивалентной Самости, Тотем - интегрирующему символу коллективного сознания - но не слишком ли это просто?
Сосуществуют ли Трикстер и тотем в культурах - или социум выбирает кого-то одного? Возможно, что Тотем одной группы становится Трикстером в другой: члены мансийской фратрии Пор кажутся членам фратрии Мось опасными, но не комичными - или же в Трикстера вырождается Тотем, когда социум его перерастает? Леви-Строс ("Тотемизм сегодня. Неприрученная мысль") пишет, что структуры тотемической логики у племен Австралии одни и те же, но структуры соседей относятся друг к другу как позитив и негатив - для сохранения коллективной идентичности.
В образах Первопредков эти противоположности объединяются - или, скорее, еще не разделены. Первопредки могут отчленять части своего тела, конфликтуя с ними или для какой-то цели. Может выделяться кто-то один из Первопредков как герой истории, но путешествуют они группой - диффузной, их число и вид не известны. Когда возникает ситуация, из группы выделяется кто-то один. Имя Первопредка не означает индивидуальности - оно определяет место в группе и отчасти "амплуа". Здесь уже закладывается идея структуры и цели, но структура очень рыхлая, а действия часто импульсивны.