Семкова Мария Петровна. 34. Ошибка психики: чрезмерная ее консолидация

Основная идея такова: так называемая интеграция психики далеко не всегда идет психике, да и Эго, во благо. Рассмотрим вклад в интеграцию теневых фигур и порочные модели консолидации психики.

Для начала вернемся к работе М.-Л. фон Франц "Толкование волшебной сказки" и вспомним сюжет сказки об освобождении прекрасной принцессы от горного тролля.. Автор видит в образе Горного Тролля старую языческую духовную установку, под христианскими влияниями погрузившуюся в бессознательное.

Горный Тролль - тот персонаж, который отвечает за алтарь, воздвигнутый в самой глубине темной половины психики. Алтарь - это, несомненно, центр интеграции. На нем таинственным образом появляются предметы, связанные с символикой Самости. Но: они появляются в не очень явной зависимости от того, как развивается сюжет сказки. Этот алтарь живет своей жизнью и может казаться отделенным не только от Эго, но даже от той теневой стороны, которой владеет Горный Тролль. Возможно. тролль хранит его, ожидая лучших времен.

Горный Дух владеет своим царством и организует ее интеграцию. Возникает вопрос: если у него уже есть алтарь, то для чего ему похищать принцессу, для чего ему брак? Видимо, сам Тролль понимает, что прежний символ интеграции слишком оторвался от реальности его царства - и хочет, компенсируя эту изолированность и схематичность алтаря, создать символ живой и основанный на близости. Видимо, такая символика интеграции, когда есть один центр, не всегда благоприятна для психики - но это та модель, которая приемлема для еще незрелого Я. Получается, что бессознательное, консолидируясь, опережает Эго в развитии внутренней связности.

Горный Тролль - это та сила, которая организует процессы интеграции в бессознательном - в то время как Эго до этого пока далеко, Эго находится в коллизии индивидуальной Тени (герой взаимодействует с облагодетельствованным покойником, не узнавая его). Тролль создает парный символ интеграции и сохраняет старый, основанный на единичности. Но символом интеграции образ Горного Тролля не является. Возможно ли, чтобы образы организатора, движущей силы и окончательного символа интеграции совпали в одном персонаже? И если да, то как такой символ влияет на психическое развитие?

Но сначала рассмотрим другую, нормативную, ситуацию. Проблема "Книги пророка Иезекииля" заключается в том, как сделать из подобного образу сновидения символа Бога символ коллективный.

Вот что видит Иезекииль в самом начале своего пророческого служения:

"В пятый день месяца (это был пятый год от пленения царя Иоакима ),
³ было слово Господне к Иезекиилю, сыну Вузия, священнику, в земле Халдейской, при реке Ховаре; и была на нем там рука Господня.
⁴ И я видел, и вот, бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него,
⁵ а из средины его как бы свет пламени из средины огня; и из средины его видно было подобие четырех животных, - и таков был вид их: облик их был, как у человека;
⁶ и у каждого четыре лица, и у каждого из них четыре крыла;
⁷ а ноги их - ноги прямые, и ступни ног их - как ступня ноги у тельца, и сверкали, как блестящая медь.
⁸ И руки человеческие были под крыльями их, на четырех сторонах их;
⁹ и лица у них и крылья у них - у всех четырех; крылья их соприкасались одно к другому; во время шествия своего они не оборачивались, а шли каждое по направлению лица своего.
¹⁰ Подобие лиц их - лице человека и лице льва с правой стороны у всех их четырех; а с левой стороны лице тельца у всех четырех и лице орла у всех четырех.
¹¹ И лица их и крылья их сверху были разделены, но у каждого два крыла соприкасались одно к другому, а два покрывали тела их.
¹² И шли они, каждое в ту сторону, которая пред лицем его; куда дух хотел идти, туда и шли; во время шествия своего не оборачивались.
¹³ И вид этих животных был как вид горящих углей, как вид лампад; огонь ходил между животными, и сияние от огня и молния исходила из огня.
¹⁴ И животные быстро двигались туда и сюда, как сверкает молния.
¹⁵ И смотрел я на животных, и вот, на земле подле этих животных по одному колесу перед четырьмя лицами их.
¹⁶ Вид колес и устроение их - как вид топаза, и подобие у всех четырех одно; и по виду их и по устроению их казалось, будто колесо находилось в колесе.
¹⁷ Когда они шли, шли на четыре свои стороны; во время шествия не оборачивались.
¹⁸ А ободья их - высоки и страшны были они; ободья их у всех четырех вокруг полны были глаз.
¹⁹ И когда шли животные, шли и колеса подле них; а когда животные поднимались от земли, тогда поднимались и колеса.
²⁰ Куда дух хотел идти, туда шли и они; куда бы ни пошел дух, и колеса поднимались наравне с ними, ибо дух животных был в колесах.
²¹ Когда шли те, шли и они; и когда те стояли, стояли и они; и когда те поднимались от земли, тогда наравне с ними поднимались и колеса, ибо дух животных был в колесах.
²² Над головами животных было подобие свода, как вид изумительного кристалла, простертого сверху над головами их.
²³ А под сводом простирались крылья их прямо одно к другому, и у каждого были два крыла, которые покрывали их, у каждого два крыла покрывали тела их.
²⁴ И когда они шли, я слышал шум крыльев их, как бы шум многих вод, как бы глас Всемогущего, сильный шум, как бы шум в воинском стане; а когда они останавливались, опускали крылья свои.
²⁵ И голос был со свода, который над головами их; когда они останавливались, тогда опускали крылья свои.
²⁶ А над сводом, который над головами их, было подобие престола по виду как бы из камня сапфира; а над подобием престола было как бы подобие человека вверху на нем.
²⁷ И видел я как бы пылающий металл, как бы вид огня внутри него вокруг; от вида чресл его и выше и от вида чресл его и ниже я видел как бы некий огонь, и сияние было вокруг него.
²⁸ В каком виде бывает радуга на облаках во время дождя, такой вид имело это сияние кругом.

Такое было видение подобия славы Господней. Увидев это, я пал на лице свое, и слышал глас Глаголющего, и Он сказал мне: сын человеческий! стань на ноги твои, и Я буду говорить с тобою.
² И когда Он говорил мне, вошел в меня дух и поставил меня на ноги мои, и я слышал Говорящего мне".

И вот к чему пришел он в финале;

"...Так говорит Господь Бог: ворота внутреннего двора, обращенные лицом к востоку, должны быть заперты в продолжение шести рабочих дней, а в субботний день они должны быть отворены и в день новомесячия должны быть отворены.
² Князь пойдет через внешний притвор ворот и станет у вереи этих ворот; и священники совершат его всесожжение и его благодарственную жертву; и он у порога ворот поклонится Господу, и выйдет, а ворота остаются незапертыми до вечера.
³ И народ земли будет поклоняться пред Господом, при входе в ворота, в субботы и новомесячия.
⁴ Всесожжение, которое князь принесет Господу в субботний день, должно быть из шести агнцев без порока и из овна без порока;
⁵ хлебного приношения ефа на овна, а на агнцев хлебного приношения, сколько рука его подаст, а елея гин на ефу.
⁶ В день новомесячия будут приносимы им из стада волов телец без порока, также шесть агнцев и овен без порока.
⁷ Хлебного приношения он принесет ефу на тельца и ефу на овна, а на агнцев, сколько рука его подаст, и елея гин на ефу.
⁸ И когда приходить будет князь, то должен входить через притвор ворот и тем же путем выходить.
⁹ А когда народ земли будет приходить пред лице Господа в праздники, то вошедший северными воротами для поклонения должен выходить воротами южными, а вошедший южными воротами должен выходить воротами северными; он не должен выходить теми же воротами, которыми вошел, а должен выходить противоположными.
¹⁰ И князь должен находиться среди них; когда они входят, входит и он; и когда они выходят, выходит и он.
¹¹ И в праздники и в торжественные дни хлебного приношения от него должно быть по ефе на тельца и по ефе на овна, а на агнцев, сколько подаст рука его, и елея по гину на ефу.
¹² А если князь, по усердию своему, захочет принести всесожжение или благодарственную жертву Господу, то должны отворить ему ворота, обращенные к востоку, и он совершит свое всесожжение и свою благодарственную жертву так же, как совершил в субботний день, и после сего он выйдет, и по выходе его ворота запрутся.
¹³ Каждый день приноси Господу во всесожжение однолетнего агнца без порока; каждое утро приноси его..."

Содержание Книги между двумя этими образами - создание Богом символического языка, для чего используется поведение Иезекииля. Символ из динамического, странного становится статическим, структурированным. Если первый принадлежал сфере коллективного бессознательного. то окончательный символ, храм - содержание коллективного сознания. Именно такие сознательные символы претендуют на то, чтобы быть вечными, а их разрушение воспринимается как неестественное, как трагедия.

В первом символе движущие силы отличаются от образа самого Бога. Второй символ, храма, делает это различие еще более строгим: есть храм, видимая структура плюс посредники в обращении с Богом, и есть чистая опасная сила - его невидимый жилец, Бог. Поклоняться храму как Богу - значит, сотворить себе кумира. Не почитать храм или дать ему разрушиться - значит, утратить значимый символ и упустить ту невидимую силу. которая одухотворяет его.

Та же ситуация имеется в буддизме. Если мы коснемся учения о Трикайя, то имеем три составляющие символа:

-- Дхармакайя - не имеет образа; таинственная движущая сила.

-- Самбхогакайя имеет самую яркую и красивую образность. Образы божеств и райских земель заданы, закончены и дают успококение и большое эстетическое наслаждение.

-- Нирманакайя - кажется, это воля. Символизируется образом радужного тела, устроенного по принципу фрактала.

[Следует уточнить, какую динамику - кажется, дольнего мира, - внешних по отношению к миру и телу движущих сил и воль имеет в виду Якоб Беме в "Авроре", когда строит аналогию между телом и Вселенной]

Предполагается, что в коллективном бессознательном должны быть такие символы:

Отображающие сам процесс образования символа. Таковы идея строительства храма у масонов и планирование Богом Иерусалимского храма в "Книге пророка Иезекииля. Сравним с известным высказыванием И. Ньютона: "Я видел дальше, так как стоял на плечах гигантов". Все это очень прозрачные и понятные символы. Алхимическая символика отличается тем, что она индивидуальна, таинственна, непрозрачна - это не то чтобы "сырые" образы коллективного бессознательного, но наиболее приближенные к ним фантазмы.

Персонификации образа творца символов. Например, это образы Ткача и Паучихи в индейских сказках.

"Сестра спаслась от ведьм, а ее брат был съеден. Девочка несет кости брата, чтобы похоронить их. Она ищет путь обратно в мир людей. Старик Ткач указывает ей дорогу и советует, как себя вести на переправе. Паучиха помогает героине спуститься с неба на паутине. Девочка правильно выполнила совет Ткача и вернулась. Женщина, спускаясь на паутине, слишком рано открыла глаза и навсегда превратилась в паука".

Ткач и Паучиха - не только олицетворения сил, творящих и связывающих психику, но и советники. обеспечивающие связь между мирами коллективного сознания и коллективного бессознательного. Функция связи была в дальнейшем потеряна. Например, принципиально не отличающийся от них Дух Земли отказался от отношений с Фаустом. Это связано с инструментальной, манипулятивной установкой чересчур рационального Фауста по отношению к архетипическим силам.

Оба типа символов принципиально отличаются от образа Бога. Следовательно, именно за пределами этих символов существует истина, а сами они лишь указывают на нее и честно говорят о невыразимости того содержания, которое стоит за символом.

Есть еще одна интересная особенность: девочке из индейской сказки виден Ткач, но она не видит ткани. То же самое происходит и с Фаустом. Кстати, Фауст, в отличие от девочки, видит Духа Земли не за работой. Он отвлекает его и получает заслуженную отповедь. Народ иудейский видит храм, но Бог в храме принципиально невидим. Решение не так сложно: иудеи пребывают в сфере коллективного сознания и довольствуются осознаваемой формой символа; девочка пребывает в пространстве содержаний коллективного бессознательного, и поэтому ей предстает сам архетипический персонаж. "Мира", результата его деятельности, она не видит.

И Ткач, и Паучиха помогают протагонистам сказки, так как те стремились вернуться в реальный мир из мира коллективных содержаний, к людям и к отношениям. Интеграция, образование связей внутри психики немыслимо без внешних объектов и мыслимых связей между ними. Отсутствие объектов и отношений с ними ведет к исчезновению Эго (Г. Гантрип). Поскольку сеть отношений крайне сложна, то символ становится экономным и превращает ее сразу в образ сети или ткани. По сути, ткач и Паучиха сознательны, это интегрирующий центр сознания в бессознательном. Матрицей, по которой строится психика, могут какое-то время служить отношения с архетипическими объектами, но такое развитие ограничено. Поэтому и Паучиха, и Ткач, и Маленькая Женщина в одежде из моржовых кишок, будучи организаторами связей психики с множеством объектов, имеют среди своих функций в сказках и такую - помощь в возвращении и советы в пути, при этом не являясь проводниками.

Условием успешного возвращения служит безусловный запрет видеть происходящее или как-либо познавать те содержание, которые концентрируются у границ сознания и коллективного бессознательного: нельзя раскрывать сосуд с костями брата; нельзя открывать глаза; нельзя раскусывать вшей из головы перевозчика через реку, даже если он об этом попросит - его надо перехитрить. Процесс возвращения не поддается контролю сознания; на переправе следует прекратить диалог с архетипическими персонажами и довериться им. Но чтобы компенсировать это доверие, ни в коем случае нельзя очаровываться содержаниями бессознательного, они затягивают и губят. Непознаваемыми должны оставаться динамика коллективного бессознательного и то, где оно граничит с сознанием. Можно познавать структуры и символы коллективной психики.

А вот Фауст не стремится в реальность. Напротив, он рвется за ее пределы и именно для этого, чтобы сравнить его с собою и унизить, вызывает Духа Земли. И получает за это вполне заслуженную отповедь. Поэтому в образе Духа Земли нет иного смысла, кроме создания покрывала земных связей для Бога.

Когда персонаж, организующий создание символа интеграции и сам этот символ сливаются воедино, возникает странное ощущение неправомерности такого состояния. Если сравнить функции Горного Тролля и группы ткущих персонажей (Ткача, Паучихи, Духа Земли), то между ними есть довольно тонкое различие. Ткань, "земная одежда божества" - это символ очень сложной интеграции, которая выходит за пределы индивидуальности и включает в себя все связи дольнего мира. Иногда подобный образ бывает зловещим и навевает мысли о полной незначимости Я - например, так чувствовал себя Пер Гюнт, услышав от Пуговичника метафору "жилета жизни" и узнав, что у него, пуговицы, не было ушка. Алтарь Горного Духа - это определенный локус вне связей с жизнью; это тот предварительный, схематичный, во многом пустой символ возможной интеграции, подобный описанным К. Г. Юнгом наиболее обобщенным геометрическим и числовым символам Самости. Опасности нивелирования Я здесь не чувствуется - напротив, то, что лежит на алтаре, становится все интереснее и значительнее. Но с усложнением символа он не становится понятнее и не приобретает связей с реальностью психики и мира. Не поэтому ли, не для обретения способности к связям Горный Тролль овладел принцессой? Не стал ли он злым и властным из-за того, что его алтарь спрятан?

Возникает соблазн думать так: когда символ интеграции и ее движущие силы совпадают в одном персонаже, то он всегда узурпатор, стремящийся к тотальному контролю - такая опасность чувствуется уже в образе Горного Тролля. Если это так, то нужно найти сказочные сюжеты, отвечающие следующим требованиям:

-- Некто весьма активный организует или воплощает в своей культуре революционные изменения. Это может быть царь, культурный герой или, возможно, даже трикстер.

-- После этого он претендует на верховную власть и получает ее.

-- После этого он становится мелочным контролером, и всякое развитие в его краю прекращается.

Что-то подробное делает Питер Пэн. Как бы он ни был спонтанен сам, какие бы приключения ни случались с героями сказки, в стране Никогда никто не взрослеет. Питер упрямо настаивает на этом. Тот, кто хочет взрослеть и строить реальные отношения, должен покинуть страну Никогда. Может быть, подобным образом устроена и Нарния. За тысячи лет в ней ничего не изменилось - и ее существование настолько хрупко, что при любом серьезном конфликте должен появиться творец страны, лев Аслан, и разрешить конфликт. В этих мирах развитие, приводящее к серьезным изменениям, вообще не предусмотрено. Это довольно благоприятные сюжеты, хотя они описывают способы психики совладания с детской травмой: Питера Пэна перестала ждать его мать, а Нарния чудесным образом возникла, когда дети уехали в эвакуацию во время бомбардировок Лондона.

Но в фольклоре я не нахожу полного соответствия приведенной выше схеме. Дело в том, что такой сюжет отражает патологическое развитие, а большинство сказок все же описывают формирование психологической нормы. Есть сюжеты о том, как обойти трудности подробной интеграции. Исход сказки - это не оцепенение, он становится другим. Перестает изменяться не страна, символ человеческой психики, а сам герой, символизирующий способ ее интеграции. Трагедия героя в том, что он воплотил нечто новое - но лишь стоило его завершить, и оно стало прошлым, чуть-чуть устарев сразу после появления на свет. Вечное произвольное изменение тоже представляет немалую опасность, и об этом мы поговорим много позже. Итак, сюжеты о неподвижности нового символа интеграции.

А) Например, в легендах индейцев Канады (см. сборник сказок "Как растут травы") герой, совершивший что-то экстраординарное, должен быть превращен в камень, чтобы сохранить вечную память о его подвиге. В сказках Америки и Полинезии превращение в камень может быть заменено уходом героя на небо и превращением в созвездие.

Посмотрим: здесь сам герой является и движущей силой подвига, и самим подвигом; он теряет значении как человек. Вот что происходит - когда создатель символа и сам символ сливается, это приводит к оцепенению. Интересен дополнительный смысловой нюанс: то содержание, которое обращено в камень или созвездие, элиминируется из психики, перестает развиваться. Это одновременно дает свободу остальным, еще не проявленным аспектам психики - и в то же время тормозит развитие, не дает ему выйти за рамки, предписанные образцами данной культуры. То содержание, которое превращено в созвездия, вообще выводится за пределы обычного человеческого опыта и становится божественным - таковы легенды инуитов об инцестуозных брате и сестре, превращенных в светила.

Б) Герой добровольно уходит в мир мертвых, более совершенный и предсказуемый, чем мир живых, и вдобавок вечный. Так поступают боги и герои, дающие миру универсальные законы: Гайавата, Осирис, Ямараджа (божество смерти, адского суда и "ответственный" за цикл Двенадцатичленной колесницы бытия в пантеоне Махаяны), Иисус Христос. В нашем мире остается данный ими Закон, воплощенный их делами. Решается и другая задача: уход бога в мир иной позволяет психике открыть пространство, предназначенное для реализации архетипических символов. Уходя. герой дает надежду на то, что и это пространство будет упорядочено.

В) Герой добровольно превращается в ландшафт, промысловых животных, сельскохозяйственные растения или важные для данной культуры орудия.

Поскольку сельскохозяйственные и промысловые технологии подчиняются годовому циклу, то теперь динамические процессы, движущей силой который был герой до своего превращения, станут цикличными и доступными для вечного воспроизведения. Психическая энергия здесь стала доступной и возобновляемой - огороды, сады и поля плодоносят, дикие стада размножаются. Орудия труда означают, что появившееся новое содержание стало обычной психической функцией, которую используют, не задумываясь, в обыденной жизни.

Теперь коснемся сюжетов об аномальном развитии психики. Оцепенение наступает, когда модель интеграции неверна, а новый символ требует много энергии на с вое создание и поддержание в стабильном состоянии. Здесь ситуация перевернута с ног на голову - царь живет, паразитируя на своих подданных, а страна нищает и впадает в запустение. Такую модель можно воплотить и в реальность - например, так случилось с Россией в результате правления Ивана Грозного; так было в нацистской Германии, так было в сталинском варианте СССР. Что нужно сделать? Жестко разделить население на касты и использовать простую часть как ресурс для привилегированной. Кормить опричников или партийных боссов за счет народонаселения. Беда излишней централизации и гипертрофия аппарата для ее поддержания в наше время хорошо известна.

Ситуация похожа на ту, что рассказана в легенде о глупом царе Миносе.

Все, чего он бы ни коснулся, превращалось в золото. Царь в конце концов умер с голода.

Важно объяснение, что причиной такого желания царя стала не только его жадность, но и глупость. Минос глуп, так как он слишком буквально понимает, что такое ценность.

В советском мультфильме "Царевна-Лягушка" (1958 г.) Кащей, обольщая Василису, своим прикосновением превращает живой побег в золотую декоративную веточку. Все его царство из золота, и он несметно богат. Василиса возмущена и говорит, что ей нужны живые растения. В таком варианте сказки Кащей подобен Горному Троллю. Он организует свое чудесное пространство - та часть коллективной психики, что связана с Анимусом женщины (производным, видимо, от Деструктивной Самости) была выделена, и негативный Анимус строит ее для себя. Такое пространство психики не способно к самоорганизации и развитию. Думаю, что соблазн поддаться обаянию маскулинной власти велик для женщины и сейчас, и выбрать Анимус центром интеграции довольно просто. "Успешных" несчастных женщин полным-полно. Василиса выбирает в пользу живого.

Есть распространенный сюжет о принцессе, превращающей в камни всех своих поклонников, которые только посмотрели на нее. Подобные сюжеты - о казненных женихах, не выдержавших испытания, и о частоколе Бабы-Яги, увенчанном черепами. (Следовало бы уточнить, только ли женские персонажи способны так обездвиживать. Нечто подобное проделывал Черномор - см. "Руслан и Людмила"). Если понимать психику не как динамичную смену эго-состояний, а, для удобства, как структуру, то превращение в камень означает, что центр интеграции был выбран неверно. Анима как центр интеграции выбирается мужским Эго тогда, когда сепарация от матери так и не произошла. Тогда женский аспект коллективной психики воспринимается как удобный, универсальный заменитель матери (мать, отражая потребности, служит младенцу и "затравкой" для развития его Эго, и средой для этого развития). Анима, душа, таких функций не выполняет - это воспринимается как отвержение - и тогда инфантильная психика такого мужчины замыкается и перестает развиваться. Его капризность может объясняться не переменчивыми настроениями Анимы, а проявлениями крайне инфантильных собственных эмоций.

Вероятно, это оцепенение отличается от привычного нам по трудам классиков "одержимости Анимой" - об одержимости речь пойдет тогда, когда сказочная героиня помыкает мужчиной как рабом. Такова, например, "Сказка о рыбаке и рыбке" с требовательной и жадной старухой и бессловесно-покорным стариком. Больше похожи на одержимых Анимой обезглавленные неудачливые женихи. Они уже предприняли какие-то шаги в направлении интеграции содержаний Анимы - пришли издалека на брачный турнир и задумались над предложенными загадками. Они были обезглавлены - на языке сказки это означает, что связь с интеллектом и способность к разумному самоконтролю были утеряны. Почему? Проявления их одержимости довольно тонки: незаметно для себя они приняли правила игры, дающие принцессе огромное преимущество. Надев голову очередного претендента на кол, Анима овладевает его мышлением. Выигрывает тот жених, который не играет в интеллектуальные игры, а приносит загаданные ею предметы либо задает ответные загадки, исходящие из его собственного опыта (мысль М. - Л. фон Франц)..

Сказки об оцепеневших женихах отличаются и от сюжета о Горгоне Медузе. Это не Анима, так как в задачу героя входит не "приручение" ее, но убийство. Она похожа на Ужасную Мать, но это не совсем подходящая интерпретация - слишком уж голоден ее опасный взгляд, его притяжение не похоже на желание упасть в материнские объятия. Следует помнить, что Медуза - единственная смертная из трех Горгон. Она символизирует тот смертный ужас, для которого наша психика принципиально не способна создать адекватных символов.

В образе Горгоны совпадают смертоносная динамика (ужас ее взгляда) и сам символ (взгляд). Из-за этого совпадения она не имеет отношения к человеческому. Видимо, идентификация с силой опасна - и архетипический персонаж, а не только Эго, может страдать от инфляции.

Наверное, любой более "удобный" как центр интеграции архетип, не относящийся к оси Эго-Самость, способен привести психику, и не только Эго, к оцепенению. Когда Кащей претендует на власть над Василисой, он тоже оказывается подверженным инфляции.

Тоталитарные модели интеграции психики

Здесь речь пойдет о литературных, усложненных или иначе расставляющих акценты, сюжетах. В отличие от фольклорных произведений, в них речь идет о социальной патологии.

Е. Замятин, "Сказки о Фите".

-- Фита был зарожден в ничтожестве.

-- Его путь к власти выглядел совершенно естественным и даже рутинным.

-- Его глупые "великие" деяния полностью оторваны от реальности, но, тем не менее, удаются. Цель его реформ - предельная централизация власти - и тогда для наибольшей легкости управления ему необходимо сделать людей одинаковыми. Фита глуп, так как он не задается стратегическими целями, а действует так, чтобы ему было удобнее. После того, как массовое оглупление наступило, Фита может поверить в собственное величие.

-- После этого всяческое развитие в городе прекращается.

Раньше и Фита был бессознателен; теперь же любые проблески сознания упразднены - следовательно, сказки имеют в виду психику, начисто лишенную Эго-комплекса? И да, и нет - вместо нормального Эго, способного к моральному выбору, имеется иной вариант интеграции, чей символ только похож на символ Эго-комплекса.

В центре города, на базарной площади, стоит памятник Фите. Сам Фита, кажется, затерян в безмозглой массе населения. Поскольку есть памятник и есть рынок с людьми вокруг него, то эта система власти работает в городе автоматически, сама себя поддерживает. Предметом для поклонения памятник не является - ведь если к Фите будут испытывать яркие чувства, то это может оказаться опасным: ведь чувства нередко меняются, и из поклонения может получиться, например, разочарование. Значит, памятник - это только напоминание, ложный символ, хотя и достаточно эффективный.

Здесь мы имеем модель психики, имеющей центр "интеграции", но не имеющей четких границ.

Е. Замятин, "Мы".

Этот роман посвящен феномену тоталитаризма - как политического, так и психологического. Первая треть 20 века - время оформления основных тоталитарных режимов того времени. Литературные произведения о тоталитаризме, в том числе и "Мы", написаны на злобу дня - но феномен абсолютной власти и превращения людей в массы описан настолько точно, что актуальности эти произведения не теряют. Почему же для верного описания такой социально-политической ситуации не надо временной дистанции? Во-первых, потому, что схемы развития психики в данном случае предельно просты. Во-вторых, в тоталитарных режимах искажается чувство времени, время подается как непрерывное настоящее, лишенное определенных событий. Поэтому ретроспективный взгляд на тоталитарное общество будет сильно искажен. Это мы видим и сейчас, когда из небытия (вроде бы) снова появляются самые разные наци и мракобесы - и видят идеальный способ организации общества в прежних тоталитарных режимах.

Итак, общество романа "Мы" буквально до последних страниц оставалось жизнеспособным, а у его людей ("нумеров") была хоть и призрачная, но все-таки возможность определиться со своей по отношение к этому обществу. В финале романа после неудачной попытки не то революции, не то переворота всем нумерам в обязательном порядке будет ампутирована фантазия, и они превратятся в живые машины. Сам D-503 тоже не избежит этой ампутации и далее будет вести себя подобно механизму (Цитировать сцену допроса I-330 и сравнить стиль обеих цитат).

В обществе "Мы" существует два основополагающих символа. Первый - это сам Благодетель вместе с его казнящей машиной, предназначенной для того, чтобы полностью уничтожать виновных. В образе Благодетеля сам символ общества и его движущая, вернее, сплачивающая, сила совпадают. До самого финала Благодетель и реально, и как символ, работает против центробежных сил, стягивая к себе законопослушных и уничтожая политически опасных. Второй символ этого общества - Стеклянная Стена, отграничивающая город от остального мира; D-503 она кажется прекрасной. Прозрачность необходима Стене, поскольку, видя то, что за ее пределами, нумер будет испытывать страх пред диким существованием и выберет привычный ему (и для законопослушного нумера якобы безопасный) мир Города. Если есть Стена, значит, Благодетель отдает себе отчет о том, что в его Городе есть не только центробежные, но сильные центростремительные силы. Возможно, он сам их запускает, а предел этой центробежности - превращение казненного в лужицу чистой воды под эшафотом. Слишком уж жестоко он расправляется за явные пустяки: критика в адрес власти, по его мнению, ни в коем случае не должна потонуть в хоре славословий. Так по милости Благодетеля любая оппозиция служит укреплению его же власти.

В "Сказках о Фите" мы видим одни возможный исход развития такой психики: оцепенение, утрату Я и превращение человека (не личности) в элемент массы, неотличимый от других подобных элементов. Психика теряет полюса индивидуальности и всеобщности, и в ней остаются только хаотические силы, подобные броуновскому движению, либо превращение в живую машину. Первое происходит на базарной площади "Сказок о Фите", второе - в "Мы".

В "Сказках о Фите" теряется и вторая полярность: "управляющий - управляемое", ведь Фита становится "одним из". В "Мы" этого не происходит, так как задумка Благодетеля - это создание общества-машины, для которого на веки вечные нужен будет оператор.

Если воспользоваться теорией Джоан Келлог об интерпретации мандал, мы сможем увидеть, что мандалы (и, предположительно, литературные модели психики), где есть только центр и/или жесткая граница - это мандалы, характерные для ранних стадий развития - от 2-3 до 8-10 лет. По природе своей они нарциссичны и поэтому смещаются в тень, когда психика выходит на следующий этап развития, и подросток начинает осваивать равноправные отношения, в том числе и с людьми другого пола. Подростковому возрасту соответствует стадия "борьбы с драконом" и мандала, разделенная на две половины. Видимо, победа над матерью и сепарация от нее и победа над нарциссическим тираном должны совершиться еще до начала процесса индивидуации. В романе "Мы" описана очень жесткая граница. Это значит, что в городе (=психике) действуют не только центростремительные, но и центробежные силы. В "Сказках о Фите" ситуация еще более регрессивна, так как никаких границ нет, силы только центробежны, а сам Фита в конце третьей сказки добровольно становится дураком. Судить однозначно, что психика, описанная "Сказками о Фите", более примитивна, чем та, что описана в "Мы", не следует. В "Мы" больше патологии, так как идеалом служит машина, а не нечто живое, но есть и некоторая возможность свободы видеть то, что за стеной. В обществе "Мы" есть цель - полная унификация граждан. "Сказки о Фите" регрессивнее, но столь жесткого преследования, как в "Мы", там нет. Кроме того, центром стал базар, символ не только коллективности, но и кормящих родителей. Имя Фиты имеет и неприличный обертон - женские гениталии. В отношениях к символу более здорово общество "Сказок о Фите": памятник - хоть и примитивный, но символ; Стена же в "Мы" вполне реально отгораживает от хаоса, а Благодетель реально выполняет функции палача.

Возможно, эти произведения просто говорят о разном: "Мы" больше касается индивидуальной психики, особенно в отношениях ее с психикой коллективной, а "Сказки о Фите" - о коллективной. "Мы" - это больше похоже на реальность, а "Сказки о Фите" описывают идеал.

В итоге "Мы" получается та же коллизия, о которой мечтал Петруша Верховенский (Ф. Достоевский, "Бесы"): власть остается невидимой, нивелируя под себя всех граждан и время от времени для разрядки, и своей, и общества, "подпуская смуту". Если изъясняться языком аналитической психологии, то мы имеем в виду коллизию непроявленной Самости (см. одноименную работу К. Г. Юнга). Констелляция Самости, лишенной адекватного символа, считает он, приводит к чрезвычайно опасном массовым движениям, которые становятся еще опаснее, когда управление берут на себя инфляцированные лидеры типа Гитлера. Верховенский, недопроявленный политический гений, впадает в заблуждение, порожденное той же инфляцией - он верит, что подобные массовые процессы можно запустить искусственно, что Самость можно произволом ввергнуть в не проявленное состояние. Он не так глуп, чтобы считать это возможными "на пустом месте" - нет, с обретением все большей и большей власти его невидимая организация будет сливаться с теми силами, что движут обществом. Чем заносчивее он становится, чем больше верит в могущество своей организации, тем более механическими, надуманными и страшными выглядят его решения - и тем больше они отрываются от жизни. Обратим внимание, что Достоевский не раз указывает на то, что Верховенский неправильно предсказывает поведение даже знакомых людей.

В "Бесах" есть любопытное место, посвященное подделке интегрирующего символа (см. о том, как В. предлагает Ставрогину Лизу - это-де будет брак Ивана-Царевича, икона для будущего народного движения). Что предлагает Верховенский? Самый обычный символ сакрального брака, что для аскетичного революционного движения весьма неожиданно. Но: якобы реальный символ, воплощенный прекрасной и аристократичной молодой парой. Поскольку символ "реален", это значит, что реальны и любые другие революционные мечтания - о рае на земле, например. По словам Верховенского мы не можем понять, предлагает он фальшивку либо сам верит в этого Ивана-Царевича. Думается, верит - пока участвует в его создании. Ставрогину он намекает, что это - подделка, рекламный ход. Но, идентифицируясь с силами непроявленной Самости, Петруша Верховенский допускает весьма амбивалентный ход - может быть, просчет. Предлагая символ брака, он делает две вещи сразу. Во-первых, он становится создателем и контролером символа, и его субъективное могущество возрастает. В этом Верховенский отдает себе отчет. Во-вторых, он предлагает символ, опасный для своей же власти: символика пары компенсирует всесилие прежнего символа, чисто мужского и построенного на противопоставлении массы и власти. Священный брак действительно может запустить процессы индивидуации - не отсюда ли Песнь Песней в Ветхом Завете и образ Алхимической свадьбы в однополярном средневековом менталитете? Вот этого-то Петруша как следует не понимает. Может быть, он желал бы возрождения для себя как для символа незримой власти. Что-то опасное он в этом чувствует - иначе не объявил бы заранее фальшивкой женатого Ивана-Царевича.

Когда организатор консолидации психики и движущие силы этой консолидации сливаются в одном символе, то психика цепенеет или иначе теряет способность к целенаправленному движению, к развитию. Почему? Наверное, архетипические персонажи тоже склонны к инфляции. Например, М.-Л. фон Франц интерпретирует образ Маленького Принца как смешанный, в нем есть содержания и Самости, и инфантильной Тени ("Вечный юноша"). Образ, внешне совершенно другой, но построенный теми же влияниями - дракон Линдворм (см. Д. Калшед, "Внутренний мир травмы"). Но куда же и как развиваться психике, если "раздуло" инфантильную Тень? Видимо, грядет не развитие, а регрессия, которую можно принять за очень приятный способ продвижения психики вперед и вверх. Часто теряют свои границы материнские и теневые содержания. Тень слишком слабо дифференцирована. Материнский аспект вначале не отграничен от инфантильного. Анимус тоже может возомнить себя центром и пределом развития психики - и тогда злой колдун или дракон похищает принцессу.

И тогда в задачи сказки, кроме становления Эго-комплекса и Самости, входит еще одна - четкое отграничение архетипических образов друг от друга и приобретение коллективным бессознательным способности организовываться в структуры. Эту задачу помогает решить протагонист, воплощение Эго-комплекса, когда он вступает в отношения, соответствующие разным архетипическим персонажам. Ему помогают те персонажи, содержания которых он уже смог интегрировать.

Так вот, очарование инфляции (как, кстати, и регрессии) столь велико и символ, содержащий в себе и организатора, и силы интеграции, и ее структуру, столь сложен и прекрасен, достижим с таким трудом, что от него крайне трудно отказаться. И психике приходится пожертвовать этим символом и этим способом интеграции, чтобы развиваться дальше (см. С. Калугин, "Дорога Ворона"). И Мейстер Экхарт пишет о том, что душа должна покинуть образ Бога - не данный церковью, а тот, что постигла она сама - и тогда она вступит в отношения с Богом. Истина находится за пределами символов.

Символика власти обычно описывается довольно отчетливо - чего не скажешь о символике массы.

Безвластие

Вроде бы масса есть масса, свойств у нее нет и быть не должно. Поэтому там, где власть и ее символика могущественны, о массах говорят общими выражениями. А что будет, если власть исчезнет или потеряет символ?

Герои А. Платонова не испытывают боли, не воспринимают цвета, не отличают живое от неживого, а хороший и надежный объект для них - это мертвый объект.

А. Платонов, "Чевенгур".

Это роман о том, как жители города пытались сами построить рай на земле. Построив коммуну для себя, ее организаторы решили подарить счастье и прочим угнетенным, и поэтому пригласили в Чевенгур бродячих нищих. У новых жителей коммуны нет ничего, что бы находилось за пределами их тел. Если мы говорим о психике, которая описывается подобным образом, это значит, что нет ни четко дифференцированных психических функций, ни социальных ролей, ни способности оперировать символами как ментальными "инструментами". Есть только тело и внешний мир - и не выделено отдельное психическое пространство. Вот в этом отсутствии пространства для игры символов и есть то огромное значение, которое играет глупость для построения тоталитарных моделей коллективной психики. Психика постулируется как коллективная и только коллективная. Индивидуальности, кроме тела, там и места нет - но даже такая индивидуальность кажется подозрительной Глупость нужна, чтобы психика не имела возможности играть символами изначально или потеряла бы эту способность. Манипулировать очень примитивными и предсказуемыми аллегориями должна власть.

Власть имущие вроде Благодетеля или Верховенского крайне наивно, без учета обязательной двусмысленности и эмоциональных нюансов, манипулируют очень простой символикой. Их вполне устраивают поверхностные аллегории. Верховенский, кажется, не видит опасного для своей доктрины компенсаторного значения в символе брачной пары. Благодетель не видит иронии в рифмованном приговоре, который произносит поэт R-13. Он же не принимает во внимание, что прозрачность Стены может вызвать не страх, а любопытство. Фита, кажется, вообще лишен способности к символообразованию, ему нечем маркировать центр своего общества, кроме своего изображения, после этого он может быть свободен. Именно глупость и слияние с массой - желанное состояние для Фиты.

После этого отступления вернемся обратно в Чевенгур. До появления коммуны способность к символической игре у героев явно была. Они играли символами в этом мире, отреагировали их в поведении и никакого третьего пространства для психики не создавали.

-- Эпизод с рыцарем-террористом. Этот персонаж обитает в заповеднике, живет в бункере, одет в латы и чуть что угрожает взорвать бомбу. Это индивидуалист, построивший очень жесткие границы, и на братство он не согласен. Он сам себя изолировал и дальше сколь-нибудь значимой роли играть не будет.

-- См. рассуждение Саши Дванова о пятиконечной звезде. Звезда - это наиболее абстрактный образ человеческого тела, предназначенного для объятий. Это тело, а не психика. Символ этот кажется относительно благоприятным, так как предусматривает связи между людьми.

Город Чевенгур - самый масштабный символ из этого ряда - и, в отличие от прежних, коллективный, не созданный индивидуально. Как психика уходит от индивидуального к массовому? Видимо, частная, своя собственная символика теряет значение.

Роза Люксембург - и ее тело в могиле. Идеолог и организатор Чевенгура, Семен Копенкин, много лет любил убитую Розу и по-рыцарски служил ее образу. Когда он утомился постоянно двигаться вперед, ему пришло в голову, что останки Розы давно остыли и истлели. Кажется, это произошло тогда, когда создание коммуны превратилось из мечты в реальность. Любовь к Розе - это мечта о всемирном братстве трудящихся. Копенкин знает, что для него она, жертва, стала объединяющим и толкающим к подвигу символом. Образ Розы должен связывать трудящихся и даже побежденных Копенкиным в целое. Значит, если он несет функции связи, то это символ Анимы. Символ рухнул, и Анима исчезла, когда на место идеального будущего братства пришли сиюминутные и почти чисто телесные связи реальных чевенгурцев, а время утратило измерения прошлого и будущего. Возник совершенно регрессивный мир, и психика лишилась индивидуальности. Теперь ведущий символ Чевенгура - Солнце, что всех кормит - символ уже не сознания, а кормящей матери всех детей, коллектива. Промежуточное звено в ряду этих символов - Звезда-Человек Саши Дванова, обобщенное тело, но не душа.

Полярности в образе власти

Используя гештальттерапевтический термин "полярность" вместо юнгианского "сигизия" можно говорить о динамике, которая еще не имеет четкого отображения взаимосвязанной парой архетипических образов. Полярность вовсе не обязана быть выраженной символически, и, пользуясь этим термином, можно учитывать очень сырые коллективные содержания.

Итак, полярности в образах власти. Вернемся назад, к "Сказкам о Фите" и "Мы". В этих произведениях власть имеет три качества:

-- Она персонифицирована - есть Фита, есть Благодетель, оба вполне реальные персонажи.

-- Видимое мифическое величие властителя, но с некоторыми ограничениями. У Фиты нет настоящего лица, а Благодетеля боятся упорно рассматривать: когда герой видит его лицо, то иллюзия всемогущества разрушается (цитата).

-- Статуарность, неподвижность этого персонажа - и крайний застой в обществах, управляемых ими.

Эти три качества - не полярности, а система координат, в которых формируется образ власти. Можно предположить, что оси этих координат таковы:

-- Единоначалие - коллективность. Пример последнего - Неизвестные Отцы (Огненосные Творцы в другой версии), именуемые только по прозвищам в "Обитаемом острове" А. и Б. Стругацких.

-- Видимость - невидимость. Эта ось напоминает первую и станет излишней, если коллективная власть всегда невидима, а единоличная - демонстрируется.

-- Оцепенение - подвижность. Власть или любой ценой сохраняет "стабильность", или режиссирует изменения, которые на первый взгляд кажутся случайными и непредсказуемыми.

Для сравнения этих моделей следует искать произведение, где власть была бы олигархична, невидима и генерировала бы хаотические на первый взгляд изменения в обществе.

О подделке символов. Проблема поддельных символов и реальностей какое-то время занимала С. Лема.

С. Лем, "Футурологический конгресс". Здесь речь идет о б астронавте, вернувшемся в общество изобилия, в котором есть все. Есть невидимая власть и потребляющая человеческая масса, даже не рабов - заключенных, живущих в ужасающих условиях (цитата из финала). Есть ли истинная, окончательная, реальность? Неизвестно. Может быть, самый глубокий слой еще ужаснее, чем тот, что видим в данный момент. А видимость, та, что на поверхности, до самого конца романа является воплощенным ложным символом. Это изобилие, исполнение любых желаний, воплощенная мечта о земном рае. Но: поскольку сама действительность "работает" символом идеальной кормящей матери, как регрессивная сила - такая же, как Солнце в "Чевенгуре", здесь нет возможности познания. Герой так и не понял, есть ли среди пластов этой реальности хоть один истинный. Выхода нет. Власть здесь невидима, это обычные чиновники, генерирующие один слой иллюзий за другим, и все происходящее оказывается только инсценировкой. Видимо, именно эта образность описывает другую, более страшную строну власти: власть не персонифицироуется, не видна и манипулирует с реальностью по своему произволу - это несколько более современные страхи, связанные с образами власти.

С. Лем, "Воспитание Цифруши". Это менее абсурдная история о музыканте, который отправился играть в, по слухам, самый лучший оркестр во Вселенной, принадлежащий королю Гармонарху. Но: оркестр играет под сурдинку, инструменты испорчены, а всех несогласных пожирает ужасное чудище, которое тоже предпочитают не видеть. Здесь фальшивы и музыка, и король, и оркестр. Истинный, поглощающий, символ скрыт - но как "скелет в шкафу", о котором знают все.

До сих пор речь шла о произведениях, написанных об условных мирах с условными персонажами. Их сила в том, чтобы как можно больше заострить полярности важных образов и создать модели психики как бы изнутри. Теперь речь пойдет о реалистическом произведении и о реальной психике.

В "Бесах", в мечтах и планах Петруши Верховенского получается ни та и ни другая форма, а чередование состояний по третьей оси, одновременное присутствие невидимой истинной власти и ее фальшивого символа - по второй оси, а также полная неопределенность в вопросе о том, сколько человек стоят у власти и кто они такие. Мы не знаем, его ли это мысль, или результат идеологических развлечений Ставрогина. Во всяком случае, модель тоталитарной власти получилась вполне законченной и учитывающей диалектические противоречия, сосуществование противоположностей в по-настоящему действенном символе. важно и то, что наличие яркого символа интеграции - Ивана-Царевича и его невесты - он считает необходимым. Необходимо также, чтобы этот символ не отражал реальных интегрирующих механизмов.

Ситуации "Мы" и "Сказок о Фите" условны, поэтому Е. Замятину достаточно заострить лишь одну половину образа власти. Для чего? Для того, чтобы эти полярности дискредитировать. Но тогда, после дискредитации, для читателя может проявиться другая, не менее страшная, половина образа власти: не важно, кто именно нами управляет, не важно, сколько их - они взаимозаменяемы и безлики; власть способна не только к торможению развития, но и к произволу. Может быть, в те времена это и не было столь ясно - такой образ власти проявился несколько позднее и продолжает выглядеть так и теперь. Произведения С. Лемма, в конце концов, актуальны и сейчас.

Модели психики хорошо соответствуют образам власти, интегрирующим символам такой психики. В мире "Сказок о Фите" психика не имеет даже границ, имеется только центр. В "Мы" имеется еще и граница, Зеленая Стена. Мы видим, что модель психики получается крайне примитивной, основывается на страхе чуждого и на младенческой потребности в опоре. Центр и граница - понятия того еще времени, когда Я должно выделиться из хаоса прочих психических содержаний; это в равной степени и индивидуальные, и массовые символы - точнее, здесь нет еще разницы между Я и Мы.

Роман "Бесы" реалистичен, описывает реальную, а не условную, психику, и поэтому Верховенскому необходим реалистичный символ. Символ сакрального брака много сложнее, чем обычная маркировка пространства психики на "центр" и "границу". Это предел развития индивидуальной психики, эталон. Трудно сказать, почему ему понадобилась именно эта форма. Хочет ли он как можно лучше замаскировать реальные движущие силы своего утопического проекта? Хочет ли он овладеть Ставрогиным, сделать из него символ, уловив, в чем суть состояния Николая Всеволодовича - в проблеме Теневой Анимы? Или Верховенский, сам далеко не полный, оказался под обаянием символа иерогамии? Возможно, что все предположения верны.

Обратим внимание на те связи между Ставрогиным и Шатовым, Кирилловым, Петрушей Верховенским, которые обе стороны пытаются отрицать. Но дело в том, что эта троица антиподов как была, так и остается учениками Николая Всеволодовича. Развив что-то одно из его мыслей, каждый из учеников должен создать нечто целостное и в то же время оттолкнуться от других двух учеников. Вместе все трое создают [для Ставрогина] его же собственное мировоззрение. Мировоззрение Ставрогина не рефлексируется им самим - точно так же, как способ познания с помощью тотема не рефлексируется тотемистом (см. Леви-Стросс).

Кириллов и Шатов оказываются в отношении мировоззренческих антиподов, хотя перестали общаться еще до событий, описанных в романе. Кириллов настаивает на безграничной власти Я - над смертью и над выбором веры (см. монолог Кириллова о самоубийстве и что остаться лучше со Христом, чем с истиной). Смысл - в преодолении Эго как абсурдной частицы живой материи, еще даже не человеческой массы. Идея Кириллова - в выборе в пользу Я, лишенного любых содержаний, кроме воли, и отвержение содержаний Эго. Фокус в том, что преодоление Я вовсе не обязательно ведет к реализации Самости. Кириллов держится за Христа как за символ, но, похоже, он не собирается подчиняться какому-либо действующему символу Самости, он предпочитает умереть. Шатов предполагает растворение личного Я в массе народа-богоносца и в порождении Бога. Он предпочел бы подчинение влияниям Самости. Но Ставрогин легко ставит его на место, спрашивая, а смог ли он таким образом поверить в Бога? Порождение Бога как заданная цель - ложь; что-то в идее Шатова позволяет предположить, что Бог должен быть порожден, и Шатов не может принять, что это порождение вовсе не гарантировано. Идеи обоих учеников имеют отношение к проблематике оси Эго - Самость. Но ни один не находит решения: они, насилуя себя, стараются воплотить то, что стало их идеологией. Оба толкуют о перерождении. Кириллов понимает важность боли и страха в этом процессе, но не надеется ничего породить; Шатов, кажется, уповает на то, что растворение в народе-богоносце будет безболезненным. Что делает эта пара? Предлагает Ставрогину выбор: Я или Бог. Они пришли к тому же, от чего начинал он - кажется, в Бога он сейчас не верует, но его проблема состоит в том, как не упустить ни себя, ни Бога и как создать такой образ Божий, которому не стыдно будет поклониться.

Шатов оппонирует и Петруше Верховенскому. Для Верховенского масса пассивна, управляема, регрессивна. Для Шатова - существование народа имеет цель в порождении Бога, и народ развивается в этом движении к Богу. Верховенский же считает ниже своего достоинства оппонировать Кириллову и Шатову. Он, социопат, поступает с ними согласно логике своего характера - используя, убивает. Верховенский в романе перестал быть учеником и стал равным противником Ставрогина. Если перед Кирилловым и Шатовым стоит вопрос, что выбирать: Я или воплощенного вне Я Бога, то для Верховенского и Ставрогина этот основной вопрос переворачивается с ног на голову: кого отвергать? Я? Воплощенного Бога? Для Ставрогина вопрос решен в пользу отвержения Бога (вряд ли он себя принимает, а Я как принцип для него очень важен). Верховенский отвергает Я в принципе и фабрикует на его месте новый образ божества, по значимости равный христианскому или ветхозаветному Богу. Опасно и то, что Я становится не Я конкретного человека, а неким объективным принципом.

Отвержение и уничтожение - важные вопросы. Вернемся назад, к сказкам о превращении в камень и в светила. Психика стоит перед выбором - или она развивается (и тогда дает интегрирующему символу застыть и устареть), или она тратит все свои ресурсы на то, что бы он жил вечно - и цепенеет сама. Индивидуальность как безличный образец, как доктрина, как власть истощает психику и диалектически приводит к противоположному результату - к обезличиванию.

Невидимая власть в представлении Верховенского решает одно противоречие: она не хочет и не может быть символизирована - и не хочет отказываться от символических воплощений. Не хочет символизироваться, потому что, во-первых, в таких представлениях символ является всего лишь аллегорией и всегда ограничен, а власть всемогуща; во-вторых, форма символа может быть столь величественной, что реальный властитель может почувствовать свое ничтожество; в-третьих, если символ власти и сама власть не совпадают, то это значит, данного властителя можно и сменить; в-четвертых, символы устаревают, а власть должна пребывать вечно. И символ нужен, потому что с его помощью можно управлять. И тогда появляется ложный символ, вроде Ивана-Царевича - и власть тщит себя надеждой, что он предназначен для масс и не будет мешать и устаревать.

Ложный символ "Бесов", брак Ивана-Царевича - это все-таки царь. Царь нужен не только для того, чтобы создать привычный для монархистов образ власти. Символ царя, поскольку в сказках это символ психической интеграции, может служить для порождения иллюзий - чтобы каждый из массы мог иногда чувствовать себя и личностью. В "Футурулогическом конгрессе" даже такая иллюзия невозможна.

Полярности в образе реальной власти хорошо описаны Дж. Оруэллом в эссе "Тоталитаризм и литература". Полярность единоличности и коллективности власти не описаны им прямо - но о них можно догадаться, поскольку речь идет не о правителе, а о государственной системе. Значит, отсутствие лица у Благодетеля и у Фиты не случайно - это значит, что персонификация власти тоже иллюзорна. Видимость и невидимость тоже одновременны, и наиболее важные изменения задаются тайно. Поэтому не зря Фита в финале сам делается одним из "петых" дураков. Неподвижность в социальной ситуации и произвол власти совпадают в том, что история бесконечно переписывается - для того, чтобы доказать, что власть всегда была непогрешимой и всегда говорила именно то, о чем требует говорить сейчас.

... Что такое чудо, тайна и авторитет - эти оси координат или то, как их видит массовое сознание?

Что такое масса? Образ массы - это полярность для одностороннего образа власти, для того, который единоличен, видим и неподвижен. Здесь масса глупа, диффузна и крайне инфантильна. В этой инфантильности очень жесткий интегрирующий символ служит успешной заменой для так и не развившегося Эго-комплекса. Кстати, именно такой власть представляется и примитивному массовому сознанию. Или коллективному сознанию, когда в сказках государством управляет жестокий тиран. В итоге формируется стабильная система, и никакое развитие Эго-комплекса не требуется.

Если речь идет о власти непонятного состава, невидимой и развлекающейся произволом, то ей противостоит не масса, а герой (астронавт у С. Лема, Максим Каммерер у Стругацких). Исход обычно предрешен - герой осознает и себя, и абсурд происходящего, но в одиночку изменить систему не в его власти. Все, что ему остается - уход или сопротивление.

Что означают для психики координатные оси образов власти?

-- Единоличность - коллективность власти. В первом случае речь идет о коллективной психике либо крайне неразвитой, стремящейся к коллективности индивидуальной. Во втором - несомненно, о развитом Эго-комплексе, но пока без развитых символов Самости.

-- Видимость - незримость. Видимая власть - это какой-никакой, а интегрирующий символ. Невидимая - это выражение паранойяльного страха перед "ними" и/или проявление надличностных сил (неосознанной части коллективного сознания) как автоном6ного комплекса.

-- Оцепенение - смута. Может быть, так для психики, требующей постоянного способа интеграции, выглядит естественная динамика символа: как двойная ловушка. Или он устареет и начнет паразитировать на психике - или вдруг непонятно с чего решит трансформироваться. Последнее выглядит для нарциссической психики как катастрофа - и поэтому искусственная "смута", кем-то запущенная, кажется более приемлемой.

Если образ тиранической власти персонифицирован в лице какого-либо диктатора, то это нужно для создания иллюзии о том, что власть можно достаточно легко изменить. За спиной такого тирана скрывается порочная и невидимая система управления. Тиран нужен как царь-жрец, которого можно принести в жертву. Когда у тирана есть лицо и воля, то его можно воспринимать как воплощение Анимуса, поддаваться ему, любить или свергать его. Тень из одноименной пьесы Е. Шварца является просто Тенью, пока у нее нет идеологии. После того, как она садится на трон, становится воплощением Анимуса.

О смене символов интеграции

Интеграция психики - отнюдь не всегда безусловное благо. За право стать интегрирующей силой борются Эго, Самость (структура очень молодая и развитая более потенциально, чем реально), коллективное сознание и его ближайшая к Я производная, Персона. Как же взаимодействуют эти центры?

Посмотрим, что происходит в сказке о Горном Духе.

-- Коллективное бессознательное, в котором есть только алтарь и его служитель, кажется пустым, бедным и не очень подвижным. Его оживляют те загадки, что придумывают теневые персонажи сказки, и, наверное, взгляды на алтарь героя из обычной реальности.

-- Старые коллективные символы интеграции не работают - отец протагониста умер, оставив ему весьма скромные деньги, а отец принцессы идет на поводу у дочери.

-- На это коллективное бессознательное отвечает весьма жесткой консолидацией, причем сразу в двух направлениях: Горный Дух, кроме поддержания алтаря в рабочем состоянии еще и овладел принцессой. Здесь брак - еще не союз равных партнеров, он строится как одержимость принцессы злым духом.

-- С помощью ожившего покойника протагонист победил Горного Духа, женился на принцессе и обезвредил ее. Пока протагонист не делает никаких самостоятельных действий, он абсолютно послушен своему напарнику - точно так же, как принцесса послушна своему тайному возлюбленному. Кроме того, что сказочного противника нельзя победить, не выходя за рамки рационального мышления, это значит, что протагонисту для вступления в брак с принцессой необходимо познать отношения полной зависимости. Кроме того, герой становится хитрее и изворотливее, когда разгадывает загадки тролля и принцессы. Это значит, что теперь идентификация "тайного знания", которое очаровывает, с духовностью и интеллектом может быть снята - поэтому в последнем задании необходимо отрубить голову Горного Духа. Герой не умничает, а действует. Брак в результате принципиально отличен от того, который Дух заключал с принцессой - это, кажется, такие отношения, в которых партнеры могут быть относительно свободными.

Судя по этой сказке, один и тот же персонаж может выполнять разные функции для индивидуальной и для коллективной психики.

Функции образа Горного Духа:

-- Для коллективного сознания он исполняет теневые функции - так как считается связанным с языческой установкой. Вряд ли это та языческая установка, что была до христианства - кажется, что в Горном Духе воплощена некая традиция, которой в реальности, даже в ритуальных практиках, никогда и не было - вроде поиска райских земель или создания философского камня. Тогда это реально только для коллективного бессознательного - и действительно опасно для сознания, так как увлекает за границы жизни.

-- Для коллективного бессознательного - организатор интеграции вокруг некоего темного центра. Похоже, появление артефактов на алтаре зависят от степени осознанности у героя, и мы не знаем, кто именно приносит их на алтарь. Если это не Горный Дух, то его интегрирующие способности истощились, и он служит только хранителем, как алтаря, так и принцессы. Горному Духу больше нельзя пребывать в одиночестве, и он очаровывает принцессу. С этим его поступком сфера коллективного бессознательного расщепляется: в одном месте пребывает алтарь, а в другом - принцесса. Он - олицетворение Тени, так как хочет создать пару с одним ментальным и волевым центром - самим собою. И в области тени таким образом оказываются обе модели интеграции: одна из них унитарная, жесткая и, видимо, отжившая свое; вторая - парная, молодая, прежде не существовавшая.

-- Для Эго-комплекса мужчины (и, возможно, женщины, раз уж он пленил принцессу) - это Анимус, прежде всего духовный противник, но отчасти и наставник. Правда, сам Горный Дух избегает прямого противостояния. Эта функция мимолетна, и в данной сказке, как заметила М.-Л. фон Франц, он прежде всего Анимус Анимы.

Подмена значений в интегрирующем символе при относительно сохранной его форме - это модная сейчас тема. Например, как символ очень жесткой консолидации психики вокруг центра, расщепление психики на управляемую и относительно автономную части и потеря управляемой частью дифференцированности символизируется образом Саурона.

Подробнее остановлюсь на более сложной ситуации книг о Гарри Поттере. Здесь происходит вот что: сообщество магов сохраняет очень жесткие границы и дифференцированный в виде четверицы центр - школу Хогвартс. Другие школы упоминаются крайне редко - следовательно, маги сохраняют униполярную модель мира, а ко всему остальному относятся как к чужому и, пока чужое не идет на контакт само, не воспринимают. Прежде, видимо, до эпохи Просвещения или даже до научно-технической революции в нашем мире (мире магглов на языке магического сообщества) удобно и оправданно было проецировать теневые содержания на общество магглов и самих магглов в частности. Благодаря "охоте на ведьм" из магглов получался превосходный абсолютно плохой кляйнианский объект: опасный, уничтожающий, ставящий в зависимость от себя. Но потом мир магглов изменился так, что такой опасности ждать от него уже нельзя - но потребность в жесткой границе при четком центре в магическом сообществе осталась. И она смешается в Тень - факультет Слизерин с его потребностью в жестких границах, страхом смешения и хаоса и ненавистью к "грязнокровкам" становится удобным носителем этих проекций - и принимает все это как идеологию. Как во "Властелине Колец", так и в "Гарри Поттере" очень хорошо показано, что стороны видят Тень друг в друге. Но это значит, что тень теперь не снаружи, а внутри. Страх и ненависть нарастают. Ситуация очень похожа на то, что описывает для младенческой психики М. Клейн: психика неплохо адаптировалась к ситуации, в которой есть абсолютно хороший и абсолютно плохой объекты (шизоидно-параноидная позиция), но не может пережить депрессивной позиции, когда объект и Я являются амбивалентными. Это для очень влиятельной шизоидно-паранойдной (или нарциссичной, смотря чьих взглядов придерживаться) кажется непереносимым.

Каковы возможные способы совладания с ними? Они заложены в структуре самого Хогвартса - точнее, в системе отбора на определенный (без права перевода на другие?) факультет и в поддержании конкуренции, зачастую несправедливой, между факультетами. Еще немного, и эта система стала бы образом диссоциации. Диссоциация в этой сказке очень хорошо описана в образе создания крестражей лордом Волдемортом. Когда она началась, прежние интегрирующие содержания фальсифицируются. Вспомним, что Темный Лорд сделал четыре крестража из реликвий Хогвартса, прежде принадлежавших основателям факультетов. Они больше не служат интегрирующими центрами, так как заполнены однородными влияниями, символизируемыми в образе Волдеморта. Не случайно именно меч Годрика Гриффиндора избежал этой участи - поскольку страдание, анализ и мышление могут противостоять диссоциации, когда эти процессы зашли слишком далеко.

Так чем же занимается Темный Лорд? Он - воплощение и самой Тени, и тех дезорганизующих сил, что препятствуют ее интеграции. Поскольку движущая сила и символ слиты в одно, в образ Волдеморта, то он и стремится собою, центром, заполнить все пространство магического мира. Он появляется именно тогда, когда есть коллективное стремление спроецировать теневые содержания вовне, но нет подходящего объекта. Поэтому он волей-неволей становится носителем этих проекций и распадается все больше и больше. Функции, которые он выполняет, таковы:

-- Поляризация сообщества магов и, соответственно, психики. Эту стадию личностного развития Джона Келлог, автор метода интерпретации мандал, называет стадией "борьбы с драконом". В психике здесь выделяется теневая половина, и Тень становится личной проблемой, а не данностью Чужого, как было прежде.

-- Создание "тоталитарного" центра интеграции, который желает подменить собою все сообщество (=психику). Поскольку инициатива создания такого центра исходит от Тени, это значит, что нужда в новой интеграции есть, но столь жесткий и примитивный стиль консолидации психики не нужен и опасен. Не "выпадение ли в осадок" по алхимической терминологии, возрожденной К. Г. Юнгом, предлагает Темный Лорд?

-- Девальвация старых символов - трех реликвий Хогвартса и идеи чистокровности. Однако меч один, и светлым силам до поры до времени придется сплачиваться тоже вокруг одного - вокруг Гарри.

Есть ли фольклоные сказки о девальвации старых символов? Горных Дух хранит алтарь, но алтарь действует. Священные флейты индейцев Анмазонии, побывав в руках женщин и вернувшись к мужчинам, все так же священны. Возможно, прежние символы воспринимались как вечные, а их десакрализация - современная проблема.

Вернемся обратно к сказке о Горном Духе. Его появление и жесткая централизация бессознательного тоже совпала с поляризацией психики, и даже по двум осям: сначала герой встретил в образе благодарного покойника свою Тень, и их отношения так и закончились бы похоронами, если бы не появилась принцесса, образ теневой Анимы героя. [Видимо, она все-таки является и Анимой Горного Тролля, так как он слишком уж доверяет ей]. С интеграцией личной Тени процесс не заканчивается, она влечет за собой гораздо более могущественные коллективные содержания. Так вот, исчезает иллюзия того, что теневые содержания - "мои", иначе это может привести к инфляции и к позиции, что "каждый за другого виноват".

Парень-сирота на свои деньги похоронил незнакомого должника. Это говорит о начале констелляции личной Тени, но не о ее интеграции - у героя нет возможности узнать о покойном что-нибудь более существенное. Потом появилась принцесса и за нею Горный Дух, теневая сила, организующая коллективное бессознательное. Горный Дух и потом принцесса были побеждены с помощью покойника - видимо, только в процессе разрешения коллизий Анимы и Анимуса мужчины интеграция личной Тени происходит по-настоящему.

Теневые символы дезинтеграции

Дезинтеграции, но не хаоса.

-- Герцог Синяя Борода (анализ см. у К. П. Эстес, "Бегущая с волками").

-- Волдеморт.

-- Брат, расчленяющий бесформенный плод инцеста.

-- В сказках искать героя, разрезающего кого-либо на заданное количество частей или изолирующего в разных местах. Когда психика примитивна, для сохранения Эго надо расчленить психику на заданное количество частей - поскольку разрубающий брат сам является и символом Эго-комплекса, то тот, кто структурирует - тоже Эго. Либо Самость, если это различимо в психике столь архаичной. Символы Самлости тоже славятся своей структурностью. И Эго сохраняет свое место в сделанной структуре (так, кстати, поступает и Волдеморт). Тогда полученная структура, структурирование - это тот способ, в котором Я переживает свое небытие.

-- А вот когда этот образователь структур уходит в Тень, то можно ли понять, какие именно содержания были расчленены? Получились-то неосмысленные куски - чего и добивалась психика, чтобы уберечься от целостного переживания. Судя по сказке об Уже, информация теряется безвозвратно.

-- Багряный Владыка (Красный Король) С. Кинга может быть признан дезинтегрирующим центром. Он мнит, что может выжить в небытии (хаосе Тодеша, заполненном червями. пожирающими бытие). Или он на это способен, пока его вторая ипостась удерживается Темной Башней? До него только поглощали, изолировали, расчленяли. Он - предел в очень древнем расщеплении на agens и passive. Сам остается неизменным, а мир становится все пассивнее, все больше теряет дифференцированность. По Лейбницу, мир имеет некое сопротивление - чтобы его не разрушить, Блог выбирает, какой из своих атрибутов применить. Красному Королю, наверное, мешает это ограничение, и он создает предельно пассивный мир. Но возможно ли им управлять?

Есть ли сказочные или литературные герои, расчленяющие точно по схеме Фэйрберна - Гантрипа? Или такова может быть диспозиция сказки, ее начало? Что-то похожее есть у Х. Мураками в "1Q84" - сначала встречаются персивер и ресивер (чувствующий и воплощающий) и затем Little people делают так, что персивер распадается на Доту ("тень сердца") и Мазу (прежнее Я, действующее во внешнем мире). Ресивер по отношению к персиверу - объект или Эго? Кажется, персивер больше похож на Эго. Вроде бы Эго и должно распадпаться. Тогда с Дотой и Мазой уже проще - первая - это пассивная часть либидинозного Эго, которая "умирает", а вторая - центральное Я, которое обеспечивает связь с внешним миром и считается истинным. Поскольку ресивер и персивер - отношения односторонние, мы можем предположить, что речь идет о психике очень незрелой.

С. Кинг, "История Лизи", отрывок о том, как старший брат героя, мальчик Пол, превратился в монстра. Наследственная дурная кровь и ее носитель слились в одно, и этот один стал крайне опасным. Его брат Скотт научился сочинять истории, чтобы не сойти с ума, и стал писателем. Вот еще одна функция символов - удерживать ужасные содержания на расстоянии от Я.

Интегрирующие персонажи

Если взаимные проекции Анимуса женщины и Анимы мужчины более или менее симметричны, то отношения, связанные с проекциями мужского Анимуса - нет. Кажется, не бывает так, чтобы партнеры проецировали друг на друга в равной степени. Редкий пример встречи равных по силке - поединок юного Короля-Рыбака с обращенным сарацином (см. "Он" на Юнгланде). Но, поскольку на поединке сарацин был убит, а Король-Рыбак остался раненым на много лет, пока не появился Парцифаль, то мы можем предположить, что такая ситуация аномальна.

Тот, на кого проецируют содержания мужского Анимуса, замыкается. Как если бы ему возвращали бы собственные идеи, но ставшие донельзя примитивными (см. диалог Ставрогина и Шатова). Тот, на кого проецируют, сам находится в поисках такого же объекта для себя - так и выстраивается линия преемственности. [В романе Ф. Достоевский, "Подросток" - таинственный кружковый авторитет Васин - именно он! - говорит Подростку, что Бог нужен сильному, чтобы было перед кем преклониться.

Образ мужского Анимуса легко спутать с образом Эго-комплекса. Герой волшебной сказки совершает подвиги, он практически всемогущ - и в то же время ему не приходится почти ничего делать самому, ему постоянно кто-нибудь помогает только за то, что он был добрым. На его помощниках я специально останавливаться не буду, этой проблеме посвящена масса литературы. Если акцентироваться на герое, то его всемогущество соответствует таковому ребенка примерно 3 - 4 - 5 лет, и не зря в наше время эти сказки рассказывают именно дошкольникам. Персонаж, соответствующий мужскому Анимусу, могуществен, но не добр, он предпочитает действовать сам и не быть никому обязанным (см. у фон Франц сказку о том, как Кащей пил озеро и лопнул и аналогичную чукотскую сказку о Кэле). Где-то есть грань, превращающая протагониста сказки в образ мужского Анимуса: там, где он, во-первых, выходит за границы человеческих возможностей; во-вторых, это происходит тогда, когда ему подобных становится много, и он начинает искать себе еще более геройских дел).

Точно так же требуется усилие, чтобы отличить образ мужского Анимуса от образа Самости. Символ Самости - новый и неожиданный. Анимус мужчины оперирует готовыми образами (?). Хотя в то же время его идеи могут казаться поразительно новаторскими - таковы, например, идеи Ивана Карамазова или Ставрогина. Там, где есть вечный вопрос, такой герой претендует на то, чтобы найти ответ - или что вот-вот найдет. Он настаивает на том, что может овладеть окончательной истиной. Влияния негативного Анимуса, как и у женщин, в том, что познание прекращается, и начинается создание мнений - как это происходит, мы можем видеть в "интеллектуальных" ток-шоу.

Персонаж - символ негативного Анимуса, в отличие от Тени, не подвергается трансформации - он уничтожается. Например, Кащей умирает, когда ломают иглу, в которой хранится его жизнь. Так поступают и с устаревшими статичными символами коллективного сознания. О судьбе отрубленной головы Горного Духа больше ничего не известно. Ценой уничтожения такого персонажа герой изменяется сам. Либо это ведет к трансформации Анимы: Василиса больше никогда не превратится обратно в лягушку. Таким образом, уничтожение символа теневого Анимуса запускает целый каскад трансформаций.

Исследуя персонификации власти и мужского Анимуса, мы с двух сторон подходим к одной проблеме: каковы способы интеграции психики, отличные от реализации Самости? насколько они опасны?

Может быть, когда содержания мужского Анимуса конфликтны и поэтому близки к границе сознания, то его образ расщепляется:

-- Духовный непризнанный лидер с новыми мыслями и проблемами имиджа.

-- Очень сильный тиран с примитивными доктринами, препятствующий познанию. Здесь теряются границы с образами Теневой Самости и с образами особо упрямых содержаний коллективного сознания. Где разница?

Опять возвращаемся к оси Senex-Puer. Анимус мужчины: его содержания одновременно ощущаются и как бесспорная субъективная истина, и как очень опасная ложь. Подчиняются принципу "все или ничего" - или целиком истина, или уж полностью ложь. Задача истинности и ложности разрешена быть не может, так как Анимус противится вере и задает длоя интеллектуального разрешения как раз вопросы веры. Анимус мужчины коллективен, но существует для Я, для определения позиции личности. его содержания осознаются?

Диктатор, символ коллективного сознания - тогда его содержания и особенно способы воздействия, наверное, осознаваться не должны.

Если герой, воплощение Эго-комплекса, восстает и сепарируется от материнских влияний, то кто тогда восстает против косной устаревшей маскулинности?

Для архаичной сказки проблемой было не оторваться от маскулинной коллективной модели, а, напротив, идентифицироваться с нею, так как она воспринималась как вечная. В волшебной сказке герой покидал коллективный устаревший символ интеграции мужской психики (старого короля) и побеждал другой - злодея, но не всегда этот мотив был обязательным.

Может быть, задача Анимуса мужчины сейчас - это противостояние очень косной и затягивающей маскулинности? Тогда старый символ будет коллективным и сознательным - и чаще всего будет персонифицирован. Как Анима помогает мужчине справиться с материнскими влияниями, так и Анимус - с отцовскими?

Оставить комментарий © Copyright Семкова Мария Петровна (mari_sem76@mail.ru) Размещен: 10/03/2016, изменен: 10/03/2016. 79k. Статистика. Эссе: О способах интеграции психики в сказке и фэнтези Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Интеграция психических содержаний вокруг единого центра считается нормой и благом. Но есть патологии, связанные с чрезмерным значением этого центра - недаром нас так пугают всяческие тоталитарные организации... Работа написана на базе "Бесов" Ф. М. Достоевского, "Сказок и Фите" и "Мы" Е. Замятина, "Чевенгура" А. Платонова.

Семкова Мария Петровна : другие произведения.

34. Ошибка психики: чрезмерная ее консолидация