Семкова Мария Петровна : другие произведения.

33. Пространство, время, человек и божество в сказке

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О том, как в сказке и мифе описывается появление структур психики и ее движения во времени. Для интерпретации использованы сюжеты из Тематического указателя Ю. Е. Березкина, "Сказки роботов" и "Путешествия Ийона Тихого" С. Лема

   Что именно интегрируется
   Следует различать сказки об интеграции Эго и интеграции психики. Предварительно: в первом случае Эго расщеплено, а архетипические персонажи функционируют как обычно. Во втором - Эго целостно.
   Там, где Эго целостно или представлено парой, речь идет не об интеграции, а о выделении Эго-комплекса.
   Ю. Е. Березкин прослеживает пути миграции людей из Африки до Южной Америки и Океании и постулирует особенный, архаичный тихоокеанский мифологический комплекс.
   С психологической точки зрения, он довольно архаичен, связан с проблемами выделения маскулинного Эго-комплекса (а не интеграции), об отношениях мужского и женского, о человеческом теле. В современной русской культуре такие истории находятся среди непристойных анекдотов. Кроме того, сюжеты этого мифа чаще имеют в виду не законченные нуминозные архетипические образы, а, кроме динамики становления Эго, и динамику объектных отношений, Безмерного Биона и даже довольно поздние отношения, характерные для эдипова комплекса (см. идею Фрейда о том, что эдипов комплекс сложился рано, еще в первобытном обществе).
   Наверное, тихоокеанский миф сложился до того, как возникла необходимость в сложной интеграции психики, до Эго, до потребности в индивидуации. Смысл этого мифа - расчленение пространств психики, обретение психическими содержаниями отличий друг от друга и границ. Это миф об устройстве и цене сознания, о разных моделях идентичности (групповой, гендерной).
   Почему же разных мифах создаются разные модели психики, если уж образы коллективного бессознательного универсальны? Вообще-то архетипы приобретают сейчас символические формы выражения довольно легко - и, вероятно, они не первичны. Гораздо труднее воплощаются в такой форме частичные эго и частичные объекты, которые легко дают знать о себе в архаичной сказке. Может быть, тихоокеанский миф начал свое становление так давно, что психика еще не была способна к формированию символов современного типа.
   Получается, что архетипические символы формируются во всем своем величии довольно поздно. И в то же время они приходят на помощь и служат удобными контейнерами для частичных эго и частичных объектов, если ранние отношения были опасны (в архаичных сказках очень много отсылок к травме и к угрозе уничтожения психики). Это может означать, что у архетипов тоже есть Персона, и она требует долгого культурного развития.
   Существует ли "метамиф" о том, как формируется способность к созданию символов? Возможно, да, но уже довольно поздно. Например, в героическом эпосе конкурируют разные модели воссоздания психической целостности - интеграция (путь героя) и теневая консолидация (путь злодея). Волшебная сказка - миф об индивидуации и диалоге с архетипическими персонажами. Архаичная сказка ставит проблему выделения Эго и коллективных содержаний, проблему дифференциации последних - все это грандиозно, жестоко, хаотично или обладает нарциссически жесткими границами. Миф о расчленении первочеловека или первоматери как раз и посвящен принципу дифференциации психики.
   Когда возможен контакт с архетипическими содержаниями? Во время инициации, когда человек становится социальным. Это социум, но внутри, и архетипы как аналоги инстинктов имеют отношение к социуму и управлению психическими содержаниями и процессами, и в меньшей мере к отношениям с природными объектами, которые тоже очеловечиваются.
  
   Об универсальности сюжетов мифа и сказки
   Ю. Е. Березкин, "Мифы Старого и Нового Света"
   Судя по распространению мифологических сюжетов, мифы не универсальны и не могут считаться так уж напрямую связанными с коллективным бессознательным. Мифемы универсальнее, но в них вкладываются разные смыслы, они являются звеньями разных сюжетов - это зависит от потребностей данной культуры.
   Мифический образ может стать символом интеграции или консолидации психики - например, мировое древо Игдррасиль. Эти образы как бы отвечают на вопрос "Что?".
   Либо мифема может проявиться как образ способа действия. Например, Ю. Е. Березкин пишет о мотиве цепочки из стрел и влезании на дерево как о случайных способах попасть на небо. Такая мифема отвечает на вопрос "Как?". Кажется все же, что способ попадания на небеса. Герой или сам влезает на дерево, или оно вырастает под ним, или же брат и сестра мочатся, и струи мочи превращаются в деревья - все это отражение разных психических содержаний. Дерево с дворцом на вершине, на которое влезает свинопас идерево, в корнях которого заточен дух, спрятанный в бутылке - это образы, совмещающие в себе "что" и "как". Правда, дерево уже перестает быть связующим стержнем трех слоев мира и становится путем в один конец - или ввысь, или вглубь (К. Г. Юнг, "Феноменология Духа в сказке").
   Возможно, есть и совершенно случайные способы действия: в тех сюжетах, которые сильно варьируются (возможно, психологически такая свобода выбора сюжетного хода указывает на травматический характер тех процессов, которые отражены в сказке).
  
  
   Универсальнее мифемы, и различаются они в зависимости от значений, которые в них находят. Отдельный образ может стать символом интеграции или консолидации психики, и тогда он ничего не говорит нам о том, что из себя представляет цельность психики - результат это консолидации или интеграции. Нужны определенные атрибуты, определенная принадлежность. Кольцо, например - общеизвестный символ интеграции. Но если оно принадлежит владыке Мордора, то оно имеет отношение к теневой консолидации. А если его владелец - Волдеморт, то оно свидетельствует о претензиях на вечность и неизменность, достигнутые вообще путем расщепления.
   Либо образ может символизировать определенный способ действия. Например, Ю. Е. Березкин пишет, что цепочка из стрел и дерево - это случайно выбранные способы того, как герой попал на небо. Насколько они случайны? Психологически - вряд ли, мы имеем дело с какими-то закономерностями. Здесь мифема отвечает на вопрос "Как?". Дерево могло само вырасти под героем; брат и сестра могли мочиться, и струи мочи превратились в растущие на глазах деревья. Дерево символизирует бессознательную, практически телесную интеграцию. значит, герой, под которым выросло дерево, этим процессом управлять не может. Брат и сестра отчасти контролируют этот процесс - когда начинают его. Лучник, создающий цепочку стрел, действует целенаправленно и очень искусно. Деревья растут снизу вверх - может быть, высшие сферы психики для него не важны. Цепочка стрел нарастает сверху вниз - значит. стрелку (Эго) надо знать, где именно начинается такая область психики.
   Может быть, есть и действительно случайный выбор мотива. Нужно исследовать сказки одного типа, где образы "как?" сильно варьируют.
  
  
   Древо в сказке о свинопасе несет на верхушке стеклянный дворец принцессы (цит. по Юнгу, "Феноменология сказки"). В сказке о лесорубе (цит. по "Дух Меркурий") в корнях огромного дерева спрятана закупоренная бутылка, в которой заключен сильный дух.
   Время и трансформация
   Это не Ужасная поглощающая мать, а почти неорганический процесс, подобный эрозии. Сначала время было цикличным и маскулинным - порождало и поглощало; это нормально для инфантильных переживаний, когда память не сохраняется. Потом, когда младенец Зевс вырос и кастрировал отца, цикл размыкается.
   Чтобы вновь замкнуть цикл, рождается Афродита, восстанавливающая девственность после каждого эпизода любви - ведь совокупиться с нею так естественно.
   Преодоление инцеста - время, и оно активно, связано с волей и выбором для инфантильной психики. Возвращение на свое место, к истокам, к матери пассивно для дитяти, но это активный волевой процесс для юноши, потерявшего свое место в мире.
   Вход и выход
   В архаической сказке вход в иной мир и выход из него не совпадают. Это значит, что психика движется как поток, у нее нет стабильного центра во времени. В некоторых волшебных сказках - о трех царствах, например выход и вход совпадают, и там героя ожидают предатели. Это значит, что появилась идея обратного пути во времени, который невозможен. Время стало необратимым, а психика - относительно независимой от него, идея ответственности и дополнительной цены. Интересный образ времени - в сказке из собрания А. Афанасьева, где говорится о том, что швеям надо изломать сундук иголок, а великанам - выдергать дубы и горы, и тогда все кончится; герой возобновляет их запасы.
   Для кельтских легенд характерны странные временные ходы - одновременное течение трех историй разных героев, довольно свободный выбор причин и следствий. Легенда о том, как сватали невесту племяннику короля Артура - это квест, где последующее задание невозможно без выполнения предыдущего. Время кельтских легенд несет героя и читателя за собой; возврата может не быть, и к концу истории можно забыть ее начало. Кажется, такое восприятие времени наиболее реалистично.
   Путь туда и обратно
   В архаичной сказке часто герой попадает в волшебный мир незаметно для себя, а вот для возвращения ему нужно пересечь очень четкую и опасную границу. Эта граница может символизироваться двумя одинаковыми элементами, вступающими в связь (сплетающимися деревьями,; лебедями, плывущими навстречу друг другу). Но часто движение на переправе осуществляется только в одну сторону - от волшебного мира к обыденной реальности - или она возникает только в нужный момент. Река проходима только для персонажа, символизирующего эго-комплекс, а все остальные остаются в своем мире или тонут.
   Наверное, как река, изменчивая и неизменная, эта граница выглядит с точки зрения коллективного бессознательного. Если же надо проникнуть из нашего мира в иной, появляются куда как более опасные образы: скалы, которые сталкиваются и расходятся или что-то подобное - так эта граница (гораздо более жутко) смотрится с точки зрения обыденного сознания.
   В сказках, как архаичных, так и волшебных, в наш мир не возвращаются тем же путем, каким его покинули. Только в случае неудачи витязь оказывается у того же самого камня, где совершил банальный выбор. То, что начиналось почти наобум, должно быть завершено осознанно - и так, чтобы опыт мог быть рассказан и применен в обыденности. Сказка о Василисе, которая ходила за огнем к Бабе-яге, кажется исключением - но потому, что здесь работает метафора не пространства (пути), а времени: Василиса по пути туда встречает трех всадников (день, вечер, ночь). обратно идет ночью, и дорогу ей освещает Череп. Такой возврат - очень зрелое и осознанное мероприятие.
  
   Путь без возврата обычно совершается по вертикали. Обычно слоев мира по вертикали два для персонажа и три для сказки. Первый слой - голодная либо инцестуозная семья (автоматизированная область сознания, обедненная ресурсами и ли малодифференцированная); второй и для некоторых персонажей последний - зависание в тоске между небом и землей; и третий - небеса, мир вечный и незыблемый, из которого нельзя вернуться без помощи персонажей вроде Паучихи (и обязательно с закрытыми глазами).
  
   В мире сказки есть три области. Первая - это волшебный мир, во всем подобный человеческому, но ярче, мудрее и могущественнее. Вторая - очень большая переходная зона, где чудесный персонаж имеет облик зверя: область тревоги и преследования, где нет контакта, но есть угроза поглощения. И третья, человеческая, в которую очень трудно вернуться.
   Кстати, в "Гарри Поттере" есть только волшебный мир и обыденность, угроза преследования достается на долю Волдеморта, посредничество - Северусу Снейпу. И мифов о том, как первопредки-дема превратились в людей, нет. В лучшем случае уродливый плод инцеста расчленяют, а то, что в нем есть нечеловеческого, выбрасывают в лес.
  
  
  
   Персонаж, поедающий сам себя
   Или тот, кого едят ему подобные (Кронос, например). Это воплощение очень примитивной формы трансформации, когда ничего нового не возникает. Происходит возвращение энергии в коллективное бессознательное. Это та же дурная бесконечность, что и череда богов, пожирающих своих детей и убитых ими. Или это неудача трансформации, когда персонаж берется изменить себя сам, следуя естественным влечениям - как менструирующая девочка, нарушившая уединение, и съевшая себя, возбудившись запахом крови. Примитивное сознание не верит, что психика может развиваться сама, ее обязательно надо формировать.
   Людоед, не человек может воплощать собою и цикличное время, ужасные материнские аспекты, инфляцию. Охотник приравнивается к его пище, и поэтому ему, кроме особо оговоренного ритуального момета, запрещен в пищу его предок.
   Трикстер
   Вообще-то, Трикстер вполне способен сожрать потомство своей сестры, но людоедстов - только эпизод. У людоеда часто нет никакой идентичности, он лишен формы (часто она приблизительна, типа анаконды), как и положено представителю Безмерного в психике. Он может только поглощать, но не перерабатывать съеденное. Он пуст и дефектен - часто людоедами становятся убитые, типа Катящегося Черепа.
   Трикстер же избыточен. У него есть имя и гендерная идентичность.
   Сексуальность Трикстера не комична и не патетична. Не предназначена для эротического контакта, но может поглотить женщину. Трикстер отпускает на волю фаллос и делает сестру из дерьма.
   Вероятно, он "оснащен" только частичными влечениями. В том числе и кожным - см. юкагирскую сказку о том, как Лиса выскочила из шкуры.
  
   Интеграция воспринимается как чисто телесный процесс. Чтобы представить это, нужно вспомнить идеи М. Бахтина о карнавальном теле.
   Карнавальный смех начинается с непристойных шуточек, связанных с телесными (низменными) процессами.
   Карнавальное тело
   Важно, что именно незавершенное тело, у которого принципиально нет границ, способно развиваться и быть живым. Только такое тело имеет утробу.
   Завершенное тело романтиков - это кукла, марионетка.
   Отказ от тела произошел потому, что обидно: тело реальное вовсе не бессмертно. а карнавальное тело не имеет никакого отношения к индивидуальности, к личности.
   Тогда возникнут такие проблемы:
      -- Возможно ли вообще возрождение?
      -- Как связаны карнавал и алхимическое деяние?
      -- Что именно появится возрожденным. это предсказуемо (молодой любовник или сын при старом карнавальном короле). Возможно ли выйти за эти пределы с помощью смеха? Или смех - автоматически возникающая обратная сторона смертоносной серьезности?
   Антисмех
   Забавы с карнавальным телом не отвратительны, если не серьезны.
   У А. Кубина ("Другая сторона") шутовской папа - это кукла, он и есть кукла, и не является символом; в его реальность верит только "победивший" его американец. Папа фальшивый. а нечистоты и трупы настоящие и противные. И возрождения не происходит, т. к. страна грез погибла, а художник в итоге хочет умереть.
   Значит, серьезность связана с отвращением, а смех отвращение игнорирует. Но может ли смех избавить от отвращения?
  
   Романтический гротеск у С. Лема
   Определение гротеска взято у м. Бахтина (1-я гл. книги о Рабле)
   В некоторых произведениях С Лема ("Кибериада", "Сказки роботов". "Путешествие двадцать первое Ийона Тихого") линия романтического гротеска доведена, кажется, до предела. Речь в этих историях идет о теле, которое может быть усовершенствовано как угодно его владельцу. Истории эти неимоверно смешны.
   М. Бахтин пишет, что в романтическом гротеске и далее сильна сатира, а не юмор, и мотив незавершенного, живого и динамичного тела там не присутствует.
   С. Лем возвращает этот мотив: поскольку тело может быть перестроено даже под влиянием моды, оно, несомненно, присутствует ( "21 путешествие Ийона Тихого). Такое тело - не орудие, оно предназначено для того, чтобы им восхищаться и наслаждаться.
   Мы получаем тело без границ, ибо перестроить его будет можно в любой момент - и всемогущий, но ограниченный разум, который не берется ни за какие дальнейшие перестройки мира.
   И есть целая галерея творцов миров и тел, сниженных собратьев Господа Бога - от милейших Трурля и Клапауция до сотрудника спецслужб в "Футурологическом конгрессе".
  
   Но в архаичных мифах и сказках интеграция начинается отнюдь не с переделывания тела - а самого примитивного варианта, его расчленения.
   Расчленитель
   Этот образ связан с диссоциацией; диссоциация же становится первой, очень примитивной стадией дифференциации, анализа, мышления, да и разума в целом.
   Расчленение устаревшего или нового опасного содержания кажется сначала довольно хаотичным, но практически всегда дает осмысленный результат. Оно может символизировать процесс диссоциации или довольно грубое мышление.
   Первый символ интеграции в обществах, достаточно сложных - расчленение урода или Первочеловека ради создания из его частей осмысленного мира. Из Без мерного получается структура. Но вот откуда у того, кто расчленяет, появился подходящий инструмент, не говорится. Развитие процессов диссоциации, а потом и мышления, не осознается.
   Взаимоотношения архетипов
   В сказках архетипические персонажи поочередно вступают в общение с протагонистом или вынуждаются к диалогу. Эго не видит их всех сразу - обычно кого-то одного или в лучшем случае пару.
   Сами архетипические персонажи влияют друг на друга, часто тайно (так Кащей превратил Василису в лягушку), манипулируют друг другом (так царевна узнает у чудовища, где находится его смерть), сливаются друг с другом, поглощают или убивают - но не вступают в настоящий диалог, не осознают ни себя, ни своего визави.
   Научить их и самому научиться диалогу и рефлексии - это задача протагониста сказки.
   Возможные функции Самости
   Цель - обогатиться, вступить в контакт с процессами и системами вне человеческой психики; перевести происходящее там на некий пограничный язык символов, далеко не всегда доступный для сознания. И породить инструмент для интеграции человеческого Я в эти процессы - динамические "Я - процесс".
   Такая Самость динамична, но ее символика, кроме символики иерогамии, статична и довольно абстрактна.
   Дух
   Для того, чтобы интегрировать вещи, не имеющие на первый взгляд никакого отношения к желаниям Я, проявляет себя архетип Духа. Возможно, первоначально он имеет отношение к связям с природой и социальными институтами, чья природа далека от человеческой индивидуальности.
   Изначально Дух - это дух чего-то, объекта, который не может быть исчерпывающе понят человеком: стихии, вида животных, природного явления, местности, времени и даже психического процесса. поскольку духи очень разнообразны, то схематизирующее и сводящее все к единой системе архаичное мышление, то духи кажутся непознаваемыми, таинственными и амбивалентными, требуют от человека бдительности. С ними может ассоциироваться и сам процесс освоения непознанного. Духи не поддаются строгому учету, и человеку, чтобы иметь с ними дело, приходится выходить за рамки привычной системы познания. И тогда духи осмысливаются как способные к диалогу. те, кто может управлять человеком или подчиняться ему (шаманские духи), а образы, воплощающие архетип Духа, становятся инициаторами диалога и помощниками, когда положение протагониста безвыходно [см. К. Г. Юнг, "Феноменология Духа в сказке"]. Дух - это Другой, не человек, но субъект, и именно в отношениях с этими архетипическими образами способность человека к диалогу углубляется.
  
   Запечник
   Сказка равнодушна к конкретной этнографической основе мотивов, к их точному магическому значению, пренебрегает важнейшими, с этнографической точки зрения, деталями и свободно обращается с мотивами, завещанными ей первобытной фольклорной традицией (таово мнение Е. Мелетинского)
   "В результате складывается яркий образ героя, "не подающего надежд", -- некое эстетическое явление, в общем чуждое первобытному фольклору".
   Первобытная сказка "продвинутых" обществ, которая уже не касается вопросов выделения Я из хаоса психических содержаний, заинтересована в развитии эффективной и сильной Персоны и стандартов отношений в группе - на базе всего этого проблематика Эго разовьется позже. И, поскольку символов для Эго и отчасти Самости еще нет, символ будет формироваться не в срединном пространстве Персоны, а на стыке высшего и низшего.
   Коллективное сознание - царство Персоны. Персона есть и у архетипических персонажей.
   Валяющийся в пепле герой, Иванушка-дурачок - это явно ребенок (см. у Мелетинского, "Герой сказки"). Но какой ребенок? Очень уж он пассивен для спонтанного ребенка, да и не было, наверное, спонтанности при традиционном воспитании. Адаптивный ребенок - это умные братья. Запечник в европейских сказках - явно та регрессивная часть, которая не развивается. Только потом она как-то воскресает. По Мелетинскому, образ Иванушки сложнее, вот Иван-то и ближе к естественному ребенку в волшебной сказке, когда он хоть какие-то решения принимает. Иногда он похож на либидинозное частичное эго, когда сидит и плачет или беззастенчиво пользуется волшебной помощью.
   Во всяком случае, адаптивный ребенок так адаптивным и остается, и к тому же умный брат оказывается еще и неудачником. Иногда эти братья делаются убийцами брата-простака, и тогда уже олицетворяют антилибидинозное эго. Дурак же как образ Я развивается (и в одной сказке, и в историческом развитии сказок): сначала он имеет отношение к регрессивному частичному эго, далее - к либидинозному; в самых сложных волшебных сказках этот герой изначально становится олицетворением самого обычного естественного ребенка, важнейшего ресурсного состояния, описанного Э. Берном.
   Рациональная активность обедняет и делает в какой-то степени рабом. Кто он есть, этот умный брат в традиционном обществе, как наиболее т очное воплощение Персоны, принятой там адаптивности. Что касается дурачка, то его пассивность может воплощать собою то самое состояние медитативного не-делания, в котором открыт контакт с превосходящими Эго силами.
   Когда для Запечника, чей образ порожден коллективным бессознательным (судя по его предельной пассивности и неопределенности поначалу), не находится подходящих смыслов - так как Эго-комплекс еще не отделен ото мощной Персоны, не находится подходящих смыслов, то на помощь приходит обширный "банк данных", всегда несколько устаревших и часто подзабытых, коллективного сознания. И тогда "грязный мальчишка" индейских сказок оказывается замаскированным божеством или культурным героем - это с точки зрения коллективного сознания происходит такое открытие; чувство открытия ("так вот оно что!") говорит о том, что и архетипические силы. со своей стороны, задействованы, иначе получился бы не инсайт, а скучная фальшивка. С точки зрения коллективного Видимо, регрессивный характер этого частичного эго в силу отсутствия четких границ и определенных содержаний чрезвычайно легко контаминируется с содержаниями Самости, которая как раз ищет подходящего нового символа - и он находится, делается амбивалентным, так как наивности, детскости главного героя никто не отменял.
   Сказка появляется там, где есть противоречия, социальные и психологические -с распадам прежнего строя и началом нового. Старое все равно существует, даже если его полностью ассимилировать нельзя, если его смысл забывается. Так живет в своем подземном царстве Горный Тролль, и его древняя власть очаровывает душу-принцессу. Герой волшебной сказки, особенно бесперспективный Запечник - это тот, через кого старые содержания обновляются, меняют смыслы (иногда обогащаясь или делаясь абсурдными, неосвоенным ресурсом) и интегрируются. В отличие от Дитяти, которое живет себе, такой герой должен терпеть дискомфорт и унижение, чтобы начать что-то важное.
   Идентификация с протагонистом
   Волшебная сказка служила для того, чтобы наивно идентифицироваться с ее протагонистом. Для слушателя героического сказания такая идентификация затруднена в силу сврехчеловеческой природы героя, и оно служит целям идентификации с группой и для обострения конфликта между Своим и Чужим.
   Для современного читателя сказок и сказаний такая идентификация невозможна, если, конечно, он не ролевик.
   Если он настроен аналитически, критически, пытается вникнуть в смысл сказки или сказания, то герой-протагонист может оказаться не в роли символа Самости и/или Эго-комплекса, носителем проекций Анимуса.
  

Интеграция архетипических содержаний

Последовательность проявления архетипов

Коллективное и индивидуальное

  
   Коллективное бессознательное и коллективное сознание
   Коллективное сознание - статика, построенная на дихотомиях, триадах, тетрадах или, в Америке и Тибете, на основе пятерки. Строится она довольно быстро, предполагает обновления и включение нового. Нуждается в интегрирующем центре, судя по сказкам о постаревшем короле и его сыновьях. Привлекая мнение К. Леви-Строса о тотемистических представлениях, эта система никогда не осознается полностью отдельно взятым индивидом, и у КС существуют, следовательно, обширные области, сознанием не затронутые.
   Коллективное бессознательное динамично, его динамика и статика коллективного сознания взаимно компенсируют друг друга.
   Казалось бы, сказки созданы для познания коллективного бессознательного. Но они уже скорректированы коллективным сознанием: существуют "рубашки" архетипических персонажей и стандартные элементы развития сюжета - Джанни Родари в "Грамматике фантазии" предлагает даже карточную игру, построенную на оснговании морфологических элементов сказки, выделенных В. Проппом.
   Где мы видим деятельность коллективного бессознательного? В индивидуальных состояниях (сновидениях. например) и в массовых процессах (действиях толп). Чтобы справиться с материалом, он должен быть тут же протестирован коллективным сознание и включен в его систему - либо выброшен. Что же произойдет, если такого тестирования и включения не будет - не разовьются ли странные объекты и связанные с ними психотические процессы?
   Если мы читаем сказки определенного народа и внимательно вчитываемся во все, а не только в волшебные, то содержания коллективного сознания и способ его структурирования могут показаться нам хаотическими или как минимум противоречивыми. Иногда противоречивы и странны образы сказочных персонажей, часто сосуществуют самые разные сюжетные ходы для разрешения одной проблемы. Со временем сложность и противоречивость содержаний коллективного сознания только возрастает.
   Когда эта сложность возрастает до некоего критического уровня, создается символ. Если он выдерживает - не становясь ни аллегорией, ни "странным" объектом, то он не осознается полностью и сказывается на поведении и мировоззрении, не проявляясь - как комплекс. Он может одарить энергией. вызвать энтузиазм и радость. Потом наступает "барокко" символа - он, сложный, достигает сознания и может быть воплощен в произведении искусства или в культовом действе. До поры до времени он действует, а потом становится реликтом и требует специальных технологий для того, чтоб его поддерживали неизменным - тогда он требует энергии на себя, а не одаряет ею.
   Что из себя представляет система тотемических обрядов. воззрений и соответствующих социальных структур? По Леви-Стросу, полностью эта система никогда не осознается аборигеном, который живет в ней. Эта система создается и поддерживается поведением социальных групп и только потом осмысляется, когда создается предание. Эта система прекрасно экономит умственные усилия аборигена и помогает ему "понимать" свое и своей группы положение в мире: понимать, не понимая, не анализируя, а принимая, как это есть и время от времени получать от старших открытия, углубляющие прежнюю картину - одновременно эти знания и готовые, полученные от других, и новые. Это знание, которое не зависит от того, каким образом оно было добыто. Поэтому оно кажет ся вечным и несокрушимым.
   Метафоры сознания и бессознательного
   А. Снегирев ("Психология", учебник для семинаристов) пишет о метафорах сознания так: сначала они выделяются как пространственные области; потом сознанию приписывается значение света, а его противоположности - соответственно, тьмы. Это представление - тоже символ, метафора. Акцент этой метафоры - противоположности без центра между ними. такое представление имеет серьезный изъян: если одну противоположность как-то описать, то вторая описывается уже автоматически, через антонимы. Если сознание - свет, то бессознательное - это тьма. Если сознание упорядоченно, то бессознательное хаотично. это не совсем верно - в психологии объектных отношений описываются такие плохо осознаваемые структуры. Но, поскольку по традиции бессознательное связано с хаосом (что особенно заметно у Юнга, см. "Метаморфозы и символы либидо"), сторонники этой теории отказываются от конструкта "бессознательное" и изначально говорят об эго и объектах..
   Представления о стройности сознания сильно преувеличены. Можно думать и наоборот: если сознание гибко и текуче, то бессознательное характеризуется образованием жестких структур... При этом своеобразие (возможное) бессознательного. На допущении структур такой жесткости в бессознательном и основываются мои интерпретации героического эпоса и произведений Дж. Р. Р. Толкиена. Если эти интерпретации верны, то жесткие структуры формируются в бессознательном значительно раньше, чем в сознании, и способствуют интеграции последнего.
   К таким взглядам близки представления о мортидо (уточнить, хотя и сложно найти русскоязычные источники) и фрейдистские представления о жесткости негативного Суперэго. К представлениям о структурах бессознательного вела и концепция К. Г. Юнга об автономном комплексе.
   Интересно, структура коллективного бессознательного предсуществует илти только формируется в диалоге с Я?
   Д осознавания необходимо четкое отделение одного явления в психике от других. Это состояние требует от сознания и свойств структуры, и гибкости, так как поток психических содержаний не прекращается никогда, даже в глубоком сне. Можно предположить, что когда такого четкого отделения состояний друг от друга нет, то возникает теневая консолидация. Отсутствие границ должно быть чем-то компенсировано, и центр такой консолидации (он же граница), Теневая Самость, делает так, что подвижность потока резко замедляется или время психики становится цикличным, как в случае травматического повторения.
   Много солнц и падающая башня
   По Ю. Е. Березкину
   История о съеденных детях Солнца, которые светили слишком ярко, связана с представлениями о разных типах сознания. Луна, сестра Солнца, провоцирующая убийство его детей - это своего рода сознание бессознательного, допускающее существование множества центров, не фокусирующееся, обновляющееся, хитрое и склонное к обходным маневрам. Солнце - сознание дневное, беспощадное и прямолинейное, стабильное: для такого множество центров является опасно избыточным. Такие мифы касаются приведения дневного сознания в целостное состояние (Солнце съедает, помещает в себе, хоронит в себе маленьких солнц) - грубо, насильственно и с переживанием утраты и ярости после такой попытки.
   Балканский мотив "Мудрый еж" возник, вероятно, позже. Предусмотрительное животное из числа не очень почитаемых - еж или осел - препятствует браку Солнца и Луны, чтобы у них не было детей и в мире не стало бы слишком жарко. Здесь дневное, солярное сознание уже единично и целостно, но слишком жадно - оно претендует на ту область, которая исконно принадлежала бессознательному. это чревато распадом, который можно и должно предвидеть. Это знание принадлежит инстинктам.
   В подарок за совет еж получает колючки, и в током виде он сам похож на маленькое солнце с лучами.
   Истории о Солнце, которое должно быть единственным, заканчиваются тем, что Солнце и Месяц не встречаются на небе никогда, кроме затмений. Это значит, что типы сознания разведены во времени и не могут функционировать одновременно, иначе наступит хаос. Это мифы о временной и пространственной организации архетипической психики (Самости?), о ее динамике и ее структуре.
   Мотив "Вавилонская башня" имеет отношение к более человеческому пласту психики - вероятно, к коллективному сознанию и к познанию различий в психике индивидуальной. Здесь много центров идентичности; возникают понятия Своего и Чужого. Падение башни - катастрофа, но ее последствия не опасны, так как образуются новые народы.
   Миф обычно трактуют как отображение инфляции. однако акцентируется внимание не только на величии людей, но и на их объединении, и, что еще важнее, на неудаче прямолинейной попытки установить связь с сакральным. Поскольку рушится основание башни, мы можем предположить, что утрачивается опора, и психику захватывают архетипические содержания. Если же того строителя, что находился вверху, неправильно поняли находящиеся внизу, мы можем предположить, что при контакте с сакральным связи человеческой психики (внутренние и внешние) искажаются. Значит, важно изменение способов диалога с божественным - оно не готово давать обратную связь (и наивное, самоуверенное) человеческое Я не понимает этого), божественное жестко защищается, сохраняя гомеостаз; в будущем, чтобы уцелеть, человеческому Я придется смиренно ждать от высших существ более тонких сигналов. В волшебной сказке и в некоторых архаических сказках, именно герою-протагонисту и придется выстраивать диалог со сверхъестественными существами.
   ....
   Мотивы сказок "Небо задевали пестом" и "Съедобное небо" совпадают по ареалу с мотивом "Солнце съедает своих детей". мир. где небо лежит прямо на земле и его едят, связан с изобилием и беззаботностью, это мир детства. Подобное состояние Я. Обухов описывает как очень архаичное, где хорошо удовлетворены анаклитические потребности. Сознание здесь очень примитивно, и нет еще выделения сознания и бессознательного. Поскольку столь разные внешне мотивы возникают в одних и тех же культурах, можно предположить, что данные мифы решают проблему усложнения и дифференциации психики. Какое-либо усложнение примитивной детской психики без изменения и упорядочивание ее структуры и динамики - это только появление все новых и новых автономных комплексов, что ведет к хаосу и аффективному напряжению. Об этом напряжении и повествует миф о множестве детей Солнца. Видимо, начало перестройки психики связано с фрустрацией оральных потребностей: в мифе о съедобном небе они удовлетворены полностью. и напряжения нет; при фрустрации (вспомним, что Солнцу и Луне не хватало пищи, чтобы кормить потомство) они становятся яростными, каннибальскими, и Солнце жадно съедает своих детей. Когда психика пожирает и калечит себя, возникает сильная ненависть, и благодаря ей возникают внутренние границы - сознание и бессознательное отделяются друг от друга.
   В одной бушменской сказке из собрания Ю. Е. Березкина речь о том, что избыток сознания слишком рано вреден для полной интеграции психики: животные разбегаются потому, что люди ночью разожгли костер, несмотря на запрет.
   "Люди вышли из дыры в земле среди корней огромного дерева, следом, расталкивая друг друга, вышли толпы животных. Толпа становилась все плотнее, животные начали выбираться наружу и из ветвей. Когда солнце село, новые животные больше не появлялись. Было велено до восхода солнца не разжигать огня, но люди замерзли и разожгли огонь, поэтому животные разбежались, лишившись дара речи (курсив мой)".
   Образы солнца
   Детей солнца и Луны стало очень много. днем на земле наступала жара (не всегда в мифе присутствует это объяснение). Тогда Луна обманула Солнце и притворилась, что съела своих детей. Солнце поверило и по-настоящему съело своих. После этого между Солнцем и Луной возникла вражда.
   Мы ждем противостояния света и тьмы, но его нет в начале мифа (по крайней мере, такого, к которому привыкли мы). Значит, нет четкого различения сознания и бессознательного, да и вообще дихотомий. Вероятно, этот миф иллюстрирует возникновение склонности психики ко всякого рода разделениям надвое и противопоставлениям половин, но не объясняет его, не истолковывает механизма, который делает возможными такие расщепления.
   Множество детей Солнца сжигают землю или нежелательны без объяснения причин. Следовательно, у сознания (пока мы говорим о его коллективной природе) не должно быть множества центров, оно опасно для всей остальной психики; у такого сознания есть тенденция. как и у консолидатора Тени, поглощать подобные себе содержания и оставться единственным. значит, Консолидатор Тени, злодей-контролер - это теневая сторона очень примитивного процесса создания иллюзии о целостности, стабильности и однородности сознания.. Детей Луны - звезд - множество и в начале мифа, и в его конце - фрагментированность для бессознательного вовсе не губительна, это его нормальное свойство.
   Есть побочный мотив - солнце калечит Луне лицо, и она становится ориентиром для отсчета времени. Значит, бессознательное воспринимается как дефектное, грязное, но склонное к восстановлению. Психика перестает быть вне вмени и движется от рождения к смерти, трансформируясь и рождаясь вновь; время становится циклическим.
   Луна прятала детей в пещере, а потом выпустила их - это похоже на поглощение и возрождение многих героев. Но уже столь архаичный миф знает, что поглощение должно быть понарошку, что это символ, а не реальное действие. Действительно поглощает консолидатор Тени и не выпускает ни за что.
   Мы не знаем пола Солнца и Луны, выбор этих персонажей сказкой пола случаен. Идет ли речь о том, что гендерные различия пока не важны - или же просо подчеркивается несовместимость Солнца и Луны? Кажется, последнее вероятнее.
  
   К этому мифу близок и миф о стрелке, убивающем лишние солнца, а также полинезийский миф о закатном солнце-людоеде (это красный ребенок, сидящий в яме на западе).
   Существуют и другие мифы о сестре и брате - Солнце и Луне.
   Например, мотив "Лобковые волосы Солнца":
  -- Солнце поймано в силок из лобковых волос сестры героя (Северная Америка).
  -- Из лобковых волос менструирующей женщины получаются головные уборы мужчин и хохолки птиц (Южная Америка).
  -- Великая Мать делает сыновьям пенисы из своих лобковых волос и яички из сгустков менструальной крови (Южная Америка).
  
   В Древнем Египте Солнце представляли крылатым и/или птицей.
  
   Солнечный луч - волос - лобковый волос - мужские гениталии или Солнечный луч - корона лучей - головной убор - перо - птица или Солнце - (небо) - птица - все это цепочки ассоциаций. Почему-то они стали устойчивыми.
   Мужчина получает или контроль над Солнцем, или пенис. В обоих случаях его успех зависит от женщины. Там, где мужчина получает свои гениталии от общей матери, отношение к женщинам амбивалентное, и есть мифы и сказки о враждебности и насилии в отношении женщин.
   Вот теперь становление гендерной идентичности мужчин, основа их Персоны и Я, очень значимо.
  
   "Солнце - копытное"
   Такой мотив распространен в Африке, Южной Азии, Южной Америке.
   Амазония:
   Охота на тапира. Тапир Бира, прекрасный юноша с огромным пенисом, пока мужчины уходят на охоту, сожительствует со всеми женщинами селения. Мужчины преследуют его целый год и убивают (таков и ритуал охоты на тапира, который проводится раз в год). Создается впечатление, что группа мужчин не только превращается в единое целое в результате этой охоты, но и забирает себе пенис тапира. Тапир тесно связан с водой - рыбами, змеями - душами умерших в начальной стадии трансформации и душами мертвых женщин (см. Леви-Стросс, "Печальные тропики"). Есть подобные сказки и о змее, черве (пенисе), который овладевает жпенщинами.
   Похоже, яростная сексуальность мужчин и сознание в архаичных представлениях очень близки.
   Сказки о потопе и множестве Солнц
      -- "В небе было множество солнц (3, 7, 9 или доже 12), они перегревали землю, светя даже ночью". - Это не целостная система, а неупорядоченное множество. Множество никак не связанных центров, которым все равно, что их воздействие суммируется и становится непереносимым. Нет структуры и дистанции - значит, нет ни времени, ни пространства, ни психических границ. Солнца не гаснут даже ночью - значит, каждый из центров, этих автономных комплексов имеет свое беспощадное сознание, и эмоциональная температура нарастает. Когда Солнце и Луна расстаются после инцеста, структуры и границы тоже возникают, но по-иному.
      -- "С неба полил горячий дождь, и наступил потоп". Жара становится грандиозной, и множественность теряется, сменяясь одним солнцем - точкой. Это значит, что под воздействием психотического аффекта психика вообще теряет протяженность, сжимаясь в точку. Все это касается области сознания - оно еще ни личное, ни коллективное и теряет вообще любое подобие структуры. Горячий ливень проливается на землю - аффект затопляет ту область сознания, которая "отвечает" за реальность, и психика теряет любые границы. Она теперь едина, но возникает огромная проблема - как строить ее структуры и границы?
      -- "Спаслись брат и сестра в каком-то закрытом легком контейнере (в тыкве, в барабане)". Создается искусственная граница, охраняющая ядро психики. эта граница полностью замкнута, но зато потом может быть легко разрушена - это образ очень удачного контейнера. В других сказках о потопе лишние солнца убивает меткий стрелок, и они проливаются горячим дождем. Когда есть герой (стрелок), тогда есть и модель центра - для столь древних мифов еще не важно, Самости или Эго-комплекса. Герой видит размеры и количество светил, понимает. какие из них лишние - так формируется мышление. но мышление это таково, что плохо понимает системы, оно понимает монады, области, где есть только один центр - короче, эта Самость\Эго насильственно преобразует психику по своему подобию. Иногда множество светил губит Создатель или причина их конца не осознается. Сказки о стрелке, конечно, нарциссичны. Но если солнца лопаются сами, это говорит в пользу естественного процесса развития коллективной и далее индивидуальной психики. Децентрированная, лишенная внутренних связей система сознания вырождается, стягивается в что-то единственное (но пока не единое). Психике безразлично, целенаправленны или спонтанны ее изменения, нужно ли там какое-то Я - поэтому способ гибели солнц может быть разным. Потоки вод возникают или как компенсация жара пламени, говоря о взаимном уничтожении противоположностей, или символизируют Безмерное, уничтожающее любые связи, границы и структуры, любую возможность понимания. Безмерное непереносимо и непознаваемо, поэтому ядро психики должно быть контейнировано и закрыто наглухо, лишено любых связей с периферией психики. Кто делает барабан или тыкву? Надо уточнить - это, кажется, пока функция нормальной самости, а не Теневой - создавать жесткую непроницаемую границу.
      -- "Брат и сестра поженились и породили урода". Изначально ядро психики в этих мифах - диада. Оно пассивно, страдательно, сжато в точку. Мужское и женское так слиплось в нем (Шварц-Салант о слипании), что ни к каким контактам они не способны. Это зачаток и коллективной, и индивидуальной психики. Чтобы вылезти из тыквы и потерять связь друг с другом, не надо прилагать никаких дополнительных усилий. Но связь маскулинного и феминного ни в коем случае не должна быть потеряна, иначе психика развиваться не будет. Для восстановления связи и превращения ее в основу новой структуры нужны усилия - и поэтому боги предлагают детям брачный1 ритуал. Брат его осмысляет и становится тем образом, в котором воплощаются сознание и мышление, а сестра становится его ресурсом, ответственным за рост, размножение и развитие. Если в мифе речь идет о чудесном стрелке, то модель Эго-комплекса - изначально активная и нарциссически могущественная монада. в этом мифе снимается проблема того, является ли маскулинное активно мыслящее и действующее Эго первичным. Когда брат и сестра порождают урода, часто круглого. с животными и демоническими чертами, это значит, что Эго и Самость еще не различимы, и для модели Я всех возможностей Самости слишком много. Этот зачаток Эго-комплекса по сравнению с парным ядром психики уродлив и жалок - и чрезмерен. Покинув прежний, единственный, контейнер, ядро психики стремится обновиться и найти свое отражение в мире - но не справляется с такой задачей. Нет нужных контейнеров - и единственного уже готового контейнера больше нет - тыква разбита, барабан сломан. Раньше ядро психики не надо было понимать, не надо было отражать. Теперь, когда психика жива и активна, эта проблема стала очень важной.
      -- "Брат рассек его на части и создал либо этносы, либо разные категории живых существ". Этим простым действием брат разрешает все проблемы. Из уродливого образа целостности получается структурированная картина мира - общество (коллективное сознание) или совокупность всех живых существ (психика) - существуют для Я как внешнее пространство. Это, согласно представлениям Леви-Стросса, живая структура, соподчиненная система без главного центра, и Я, когда оно появится, будет себя чувствовать в ней свободно - на нем уже не лежит обязанность связывать весь психический мир в единое целое. Но нет полного понимания функций Самости, "нормальной" или Теневой, и функций Эго: брат рассекает урода мечом, разделяет и создает структуру - это функция мышления, индивидуального, и приписано оно Я; на деле же диссоциативные механизмы и образование автономных личностей запускает Теневая Самость. Или это не совсем Теневая Самость, так как ни один элемент мира не изолируется от других наглухо?
  
   Три, семь, девять, двенадцать солнц - сакральные числа - это просто множество или все же структура? Зачаток структуры в этом явно есть 3х3, например, или 3х4. Число - представление очень абстрактное, и поэтому солнц не обязательно девять. Нечетность их чиста все же нам екает на целостность, неделимость, невозможность расщепления. Может только намекать на возможность смысла, но не воплощать, не раскрывать его. Здесь нет определенной иерархии - пока не выделятся либо уровни, либо центр. Все солнца одинаковы, их можно разместить как угодно.
   Такая структура уже не кажется правильной и емкой после того, как брат и сестра заключили брачный ритуал и совокупились. Неупорядоченное множество солнц не имеет четкой формы, этим напоминая и хлынувшие воды, и бесформенного урода, порожденного братом и сестрой.
   Новый символ - это расчлененное тело. У него предполагается центр и создается определенная структура, где части соподчинены.
  
   Нарциссизм и коллективное сознание
   Нарциссические жесткие защиты против вмешательств архетипа в традиционных культурах воплощаются в персонажах, которые символизируют центр коллективного сознания, и часто это персонажи маскулинные. Об интеграции речи еще не идет, так как все хаотичное, бессознательное и феминное отсекается или насильственно преображается до неузнаваемости, и из него делается система полезных ресурсов. Так, в полинезийском мифе брат, носитель света, убивает сестру-людоедку, и она превращается в культурные растения.
   В сказках типа "Покатигорошек" сестру чудесно рожденного, не имеющего отца героя похищают еще до его рождения; он - не столько символ Эго-комплекса, хотя и похож на типичного героя, символизирующего таковой, сколько маскулинная психическая функция при феминном ее ядре, материнском образе. Мы имеем дело здесь с интересной моделью психики, где Эго - это только функция, основная ее ценность - душа, олицетворяемая образом похищенной сестры, а центр ее интеграции - материнский аспект. Как и типичный герой, Покатигорошек - это идеал нарциссической личности, деятельный. маленький и могучий. Похитил сестру властный и недобрый мужской персонаж, и мы можем решить, что это означает изоляцию и обессиливание очень важного обновленного феминного аспекта психики под воздействием теневого аспекта коллективного сознания, привычного для патриархальных культур. Нарциссичность коллективной модели психики, следовательно, видится как проблема и разрешается, когда она становится не главной. не основной структурой Я, а временной и функциональной. созданной только для определенного подвига. Сказки индейцев о Горячем Камне похожи на "Покатигорошка", только в них восстанавливается не феминность психики, а ее травмированная маскулинность и связь женского и мужскеого, так как герой спасает братьев матери.
   Поляризация женского и мужского даже в относительно современных коллективных представлениях очень велика. Может быть, целостный символ психики, включающей и мужское и женское как равные и взаимодействующие сущности, еще не создан - осознается лишь, и уже давно, что в таком символе есть потребность. Даже у Данте Роза в раю, хоть это и мандала, жестко разделена на половины, где находятся мужчины и женщины. Однако в телесном воплощении в Раю находятся только Христос (Бог) и Мария (человек), мать и сын, а посещает его Данте вместе с бессмертной душой Беатриче - так объединяется человеческое и божественное, мужское и женское. Есть тенденция интегрировать эти аспекты бытия психики, но интеграция далеко не завершена.
   Собранный объект
   В структуре социума создается двумерная система координат, и тотемное имя предписывает человеку его место (К. Леви-Строс, "Тотемизм сегодня. Неприрученная мысль"). Имя сложностоставное, и индивидуума как бы сначала вычленяют из больших частей сообщества, а потом собирают воедино.
   Значит, символика интеграции в традиционном обществе одновременно и фрагментирована, и устроена по типу фрактала.
   Такие же зачатки фрактальности мы встречаем в мифах о брате и сестре, ставших предками народов. Пара сначала не осознается как оппозиция, потом сжимается в точку (в тыкве), а потом становится полярностью (на обсохшей земле); они порождают плод, определенным образом расчленяемый - и создается совокупность пар новых предков (иногда - и духов).
  
   Единичное, Эго-комплекс, складывается в иных, героических, мифах. Его задача - выделить себя из хаоса и убить, уничтожить этот хаос. Эго противостоит слишком сложным и подвижным системам. Зачаток оппозиции единичного и фрактала возникает в тот момент, когда после потопа брат и сестра остаются наедине друг с другом.
  
   В сказках Амазонии конфликт единичности и парности тоже очень заметен. В длинных повествованиях он проявляется тем, что протагонистами по очереди становятся то брат, то сестра.
   Сначала у сестры начинаются месячные, и ее изолируют. Брат становится ее тайным любовником. Здесь оба являются возможными протагонистами, но попытки перестроить пару внутри ее самой не удаются. Вскоре сестра опознает брата - здесь протагонист именно она. Брат превращается в Месяц и поднимается в небо, а беременная сестра не может догнать его и превращается в тоскливо кричащую птицу; птица выше, чем люди, а Месяц выше птицы. В этом варианте сиблинги перестают быть протагонистами, так как превращаются в божеств. В этой картине чудесного мира теряет значение горизонталь, а пространство делится по вертикали: от обыденного через одержимость чувством к божественному. В мифах эскимосов брат и сестра превращаются в Солнце и Луну, гонятся друг за другом и не могут догнать. Здесь горизонталь сохраняется и касается течения времени. Симметрия страдает, так как месяц становится ущербным.
   В других вариантах беременная сестра уходит в лес и по ошибке попадает к Матери Ягуаров. Тут протагонист - она. Образуется нестабильная четверица: юная мать - ее сын и Мать Ягуаров - Ягуары (которых пока нет дома, маскулинная разрушительность Великой Матери потенциальна). Не мать сама по себе агрессивна, а маскулинность - основанная на групповой идентичности и происхождении от одной матери. Ее негероические качества (он не меняется внутренне) ведут к тому, что она становится пищей леопардов. Мать Ягуаров спасает матку с эмбрионом, и отныне протагонистом становится сын сестры месяца.
   В итоге проблема не снимается, так как в итоге получается или мальчик-герой, или пара близнецов. Кажется, когда мальчик один, речь идет о травме и реабилитации, реинтеграции (как девочки мочились. чтобы приманить бабочек, а вслед за ними и мальчика), а близнецы олицетворяют более беспощадный нарциссический Эго-комплекс.
  
  
  

Выбор сказочного героя - сказка и миф

   Сказка (см. Х. Мураками, "Кафка на пляже").
   В сказке герой "добровольно-принудительно" попадает в квест. Он ничего не знает заранее. Он должен принимать ответственные решения и вступать в важные диалоги практически вслепую и, что еще важнее, под влиянием более мудрых и опытных сказочных персонажей. Его дело - не ответственность, а доверие. Сказка касается определенных временных промежутков в жизни индивидуума. То, что в сказке от коллективного бессознательного, не объясняется и требует дополнительной интерпретации.
   Миф (см. Т. Манн, "Иосиф и его братья")
   Миф затрагивает жизнь человека в целом или даже групповые и массовые процессы, череду поколений. Герой мифа знает свою миссию, чего от него хотят высшие силы и/или как должна быть разрешена проблема группы, к которой он принадлежит. Будущего он не знает и действует, доверяя высшим силам. Ситуация мифа уже не похожа на квест. Миф наверняка целиком принадлежит коллективному сознанию, формирует и изменяет его.
   Ветхий Завет
   Мифологические проблемы Ветхого Завета строятся на дихотомии избранного - отверженного (плохого и хорошего объектов); такая конструкция не допускает существенных изменений и на этом архаичном фоне новозаветная Троица оказывается прорывом к представлениям о линейном времени и к трансформациям. Система, построенная на дихотомиях, замкнута, развивает жесткие границы, склонна к изоляциям; триада же подвижна, выходит во внешний мир, запускает процессы развития и трансформации.
   Современное коллективное сознание т. н. "цивилизованного мира" очень сложно, содержит несовместимые фрагменты, которые действуют как самостоятельные системы. Кажется, что выбора между доверием/недоверием к Богу, положениями любимого/отверженного уже недостаточно.
   Существуют ли в современных сказках персонажи, которые вызываются построить связи между фрагментами, но причиняют вред?
   Думается, что "Властелин Колец" стал таким значимым не только из-за обновленного героического содержания, но и потому, что речь в нем идет о разных типах построения целостности - примитивным слиянием или же трудным путем, когда возникают связи между фрагментами прежде разрозненного магического мира; Бильбо Бэггинс как летописец сохраняет связь времен.
   Индивидуальность зарождается в бессознательном. Сначала индивидуальное бессознательное оказывается в оппозиции коллективному сознанию, и возникает проблема индивидуальной Тени.
   В процессе индивидуации коллективное бессознательное и индивидуальное сознание взаимодействуют.
   Классическая схема индивидуации:
      -- Сначала на фоне устаревшего символа интеграции коллективного сознания проявляются Персона и Тень.
      -- Возникает проблема сосуществования сознания и бессознательного.
      -- Осознается противостояние Тени и Персоны, и третьим в этом конфликте, как точка опоры, формируется Эго-комплекс (в сказке, особенно о герое) или Я (в процессе индивидуации).
      -- После интеграции Тени и Персоны возникают Анима или Анимус. в зависимости от пола человека.
      -- С Анимой/Анимусом возникают отношения. Иерогамия как один из символов Самости.
      -- Проявляется разнообразная символика Самости.
      -- Можно осознавать наиболее сложные из символов самости - Тотем или Трикстера.
  
   Архаическая схема выделения Эго-комплекса:
   Связанная, предположительно, с детской травмой
      -- Проявляется Деструктивная Самость, наводящая очень жесткие границы и отсекающая все попытки к развитию (см. Д. Калшед, "Внутренний мир травмы"); обычно она связывается с маскулинностью. За ее пределами активируется грандиозное теневое содержание, которое понимают как андрогинное или феминное, которое затягивает в себя, поглощает. Его можно понимать как Безмерное Биона, лишенное не только пола, но и неживое. Обычно это архетип Ужасной Матери (см. фразу Юнга "Тень - это бессознательное" в предисловии к фон Франц, "Феноменология тени и зла в овлшебных сказках", а также "Метаморфозы и символы либидо", где все теневые содержания сводятся к архетипу Великой Матери). На столь жутком фоне проблемы индивидуальной Тени и Персоны теряют значение и исчезают.
      -- В архаичной сказке возникает проблема жесткого выделения Эго-комплекса из хаоса или системы превосходящих его архетипических содержаний. В жизни это проблема построения надежных нарциссических защит - от прорыва архетипических содержаний (см. Шварц - Залант, "Нарциссизм"). В построении нарциссических защит Я опирается на мощь границ, заданных Деструктивной Самостью. В сказках такой персонаж обычно или чересчур мужествен и жесток, либо, особенно если сказка посвящена возникновению женского Эго-комплекса, мертв или находится в плену.
      -- Попеременное проявление Анимуса и Анимы, независимо от пола личности. Возникает проблема - с кем из них идентифицироваться, а с кем строить связи.
      -- Возникновение оси Senex-Puer. В сказках - герой находит учителя. Эта ось психики позволяет развиваться и расти.
      -- Проявление архетипа Божественного Дитяти, и, в паре с ним, позитивного аспекта Великой Матери?
  
   Персона сказочного героя
   Любой сказочный персонаж узнаваем, имеет свое амплуа и даже несмотря на амбивалентность прост и непротиворечив (например, Баба-Яга. помогающая герою или героине, несмотря на свою злую природу). Можно сказать, что такой персонаж - это не просто воплощение того или иного архетипического влияния, но еще и Персона архетипа. Благодаря ей можно четко разграничить и быстро понять архетипическое влияние, выявившее себя в сказке. Коллективные содержания отделяются одно от другого и приобретают границы, иногда очень жесткие.
   Н. Шварц-Залант писал, что нарциссические защиты предохраняют хрупкую психику от архетипических влияний, зачастую разрушительных. Для такой психики любой архетип - поглощающее, уничтожающее опасное чудовище, типа Ужасной Матери или Змея-Горыныча. Таких персонажей достаточно много в самых архаичных сказках Грандиозность этих образов вызывает ужас, и никакой определенности в сути таких содержаний мы уже не видим, она теряется. Отсюда и выражение Юнга "Тень - это бессознательное".
   Значит, создание Персоны для архетипического содержания - это тоже нарциссическое проявление, на сей раз очень полезное, предохраняющее индивидуальную психику от уничтожения, а коллективную - от хаоса и чрезмерного усложнения моделей ее интеграции.
   Примитивные разновидности мужского Эго
   Вырезанный из утробы
   Тот, кто вырезал себя из утробы чудовища сам (Койот так вылез из чрева Волка, сперва вынудив себя поглотить), родился не от женщины, а вновь порожден мужчиной, что важно - так становятся мужчинами.
   ... из утробы Земли. Это безличные дети, может быть, подобные воинам из зубов дракона, уничтожающим друг друга. Вскрывает земную утробу обычно отец, а сеет зубы убитого дракона мужчина-герой. Уточни, как часто при этом расчленяют мать.
  
   Выброшенный матерью
   Это чудесный ребенок, божественный герой, уникальный даже среди героев. См. нартский эпос о рождении Сосруко.
  
   Близнецы
   Брат и сестра, смертный и бессмертный воплощают изначальную, движущую силу конфликта человеческой природы. Близнецы-мальчики мифов Южной америки аналогичны друг другу. Эта пара самодостаточна, может воплорщать собою идеал нарциссического и очень агрессивного всемогущества, но часто эта пара - только функция ради выполнения важной и сложной задачи, перестраивающей мир. Наверное, Эго и было таким - возникало во время опасных рассогласований в психике (как Яхве, когда его забывал Израиль), а потом вновь уходит в тень. Так описывают работу эго-функции в гештальт-подходе. Этим пара близнецов напоминает и образ современной Самости.
  
   Гермафродит, андрогин
   Иногда андрогинна женственность, архетипическая мать. Она становится патроном мужского союза и делает для сыновей фаллосы из своих лобковых волос. Андрогин, который первоначально был мужчиной, часто комичен. Его могут обманом изнасиловать, и он рожает через задний проход. Смех, да и не только, позволяет отогнать, убить или переделать феминность. Или же это переодетый герой, спасающий сестру или невесту от злодея: под видом женщины он идет на ложе врага и убивает его - тогда убивают избыток агрессивной маскулинности.
  
   Протагонист до диалога
   В некоторых сказках первый импульс к диалогу дает персонаж, воплощающий архетип Духа - он или она дает протагонисту совет (см. Юнг, "Феноменология Духа в сказке").
  
   В сказке о Челюстях с неба (фон Франц) будущая шаманка просто убегает от ужасных Челюстей, и мы не знаем, почему же в итоге ее встречает прекрасный и мудрый юноша.
   В сюжете "Катящийся Череп" череп убитого преследует убегающего родственника и прикрепляется к его плечу. В этих сюжетах протагонист не может ни думать, ни действовать целенаправленно. Он просто реагирует, убегая, и не всегда бегство спасает его.
   В сказке о Горном Тролле (фон Франц) протагонист настолько нелюбопытен, что не интересуется ни причинами агрессивности принцессы, ни природой своего чудесного помощника. Он и не делает ничего, даже в брачную ночь.
   Персонажи наподобие Эмемкута, принимающего облик медведя, или Юноши-Кита пребывают в своем мире, в лесу или на берегу, в форме животного. Такое происходит потому, что Я переживает их появление как преследование или поглощение. Юноша может выйти из пасти кита только в мире людей. Только на человеческих условиях и сначала только в человеческой реальности контакты с архетипическими содержаниями могут быть возможны. До настоящего диалога еще куда как далеко. В "Гарри Потере и Кубке Огня" настоящий контакт Гарри и Волдеморта устраивают их волшебные палочки, что оказывается для обоих полной неожиданностью
  
  
   Как строится диалог - это и есть проблема сказки.
   Емеля, сидя на печи, хотя бы дает очень конкретные указания и знает, чего именно хочет.
  
  
   Индивидуацию можно описать и как постепенное снятие противоречий между архетипом и его символической оболочкой.
  
   Расследование противоречий
      -- Тени, Персоны, Эго и имаго. В фокусе - динамичное. изменчивое и зачастую пустотное Я, отличное от этих архетипов. Эта ось реализуется в деятельности (не только творческой) и в этически значимых поступках.
      -- Анимы\Анимуса и гендерной идентичности Я (область Персоны). Итогом является сакральный брак. В фокусе - Самость, чьи феномены достигнут расцвета позже. Интеграция ядра психики.
      -- Анимы и Анимуса. В фокусе - что? выход за пределы гендера. Познание становится целостным - учитывается воля и чувства, ценности, а не только мысли и мнения.
      -- Анимы и Души, Анимуса и Духа. В фокусе - сакральное, место личности в ее историческом времени. В творчестве находят проблемы своего времени, не ограничиваясь индивидуально значимой "арттерапией".
   Истории для охотничьих инициаций
   Для мужчин было очень важно уметь убивать.
   Но на охоте человек идентифицируется с жертвой и возникает страх растворения. В первобытных историях ("Иркунмул", некоторые нганасанские сказки) охотник рискует стать добычей духов. Да и у. Л. Толстого в "Казаках" главного героя охватывает приступ паники именно в лесу, после удачной охоты и долгого переживания счастья и гармонии.
   Идентификация с жертвой не исключена, но от нее необходимо защититься. Было так, что в одном летнем лагере для подростков юноши зпабивали кур. Ничего не зная о символике Самости, они расписали обнаженные торсы куриной кровью: квадратами, кругами, спиралями и крестами и были счастливо-взвинченны.
   Насилие и интеграция
   П. Левин ("Пробуждение тигра") считает, что в травме скрыты пиковые переживания: их трудно вывести на поверхность, но они чрезвычайно важны для новой интеграции. Он приводит пример консультации молодого эскимоса, когда травма разрешилась переживанием силы и новой. зрелой мужской интеграцией. но для этого в воображении понадобилось совершить немало того, что мы считаем насилием.
   В сказках и легендах нганасан насилия и жестокости очень много, но пиковые переживания, в отличие от героического эпоса. там не выявлены. или они существуют латентно для слушателей этих сказок, или жестокость очень обыденна и связана просто с переживаниями собственной компетентности, с необходимостью.
   В героическом эпосе (Е. Мелетинский, "Происхождение героического эпоса") старые примитивные формы - былички, сказки, мифы - наполняются новыми смыслами. В поздно сложившемся эпосе тюрок архаические фигуры - те, что прежде были культурными героями - вписываются в условия патриархальных отношений. И насильственные действия богатырей здесь становятся позитивными деяниями (в отличие от нравственно нейтральных сказочных) во благо народа, и во внешне жестоком действии подчеркивается его осмысленность, ценность для интеграции - видимо, тогда и складывается окончательно особый тип пиковых переживаний.
   Может быть, современное фэнтези, очень естественная смесь эпоса, сказки, анекдота и мифа - это нечто вроде новой мифологии, отрабатывающей новые ходы развития для современной психики. Только, в отличие от мифа, фэнтези несерьезно, и это сближает его со сказкой. Серьезные мифы необходимы для поиска места в структурах коллективного сознания, а сказки связаны преимущественно с личностным ростом - поэтому слушатель сказки (и читатель фэнтези) свободен, ему не обязательно следовать всерьез той или иной модели, достаточно и того, что он играючи перебирает много возможных моделей для своего становления.
  
   Квинтэссенция и Первочеловек
   Может ли психика не просто спонтанно трансформироваться, но целенаправленно трансформировать себя сама? какая психическая инстанция отвечает за эти процессы?
   Как претворяется символ - усложненный, обновленный - в реальный психический процесс?
   Квинтэссенция - см. у Рабле, "Гаргантюа и Пантагрюэль".
   Квинтэссенция (пятая жидкость) как символ выше, чем стабильная четверица и чел алчная динамичная триада. Она воплощается в вещь, реально отличающуюся от производных стихий - в философский камень. Камень подвергается изменениям, когда его готовят, и сам изменяет алхимика. В алхимическом мифе (да и в юнгианском тоже) акцент сделан на консолилдации, интеграции, создании единого и единственного целого.
   В юнгианском анализе любят существительное "трансформация" и глагол "трансформироваться", но деликатно избегают глагола "трансформировать".Трансформация видится как спонтанный самодвижущийся процесс с неопределенной целью, где нет ни субъекта, ни объекта. Алхимики пытались взять этот процесс под контроль, сделать его целенапраленным и прогнозируемым - вероятно, и поэтому тоже их упражнения считались ересью. В них нет ничего особенного нового - кроме того, что камень философов создавался в реальности с помощью вполне определенных технологических процессов. Давно создан образ колдуна, который в корыстных целях использует трансформацию и изменяет души, не учитывая никаких их свойств и возможностей.
   Напрашивается идея симулякра: Камень - это копия бкессмертной человеческой природы, целостности, которая еще не существует - и не известно, может ли существовать вообще.
   Что же тогда делает Самость? Пассивно и смутно отражает еще не существующие структуры, общие для индивидуальной и коллективной психики? Или же как-то активно влияет?
   Следует быть осторожнее с залогами глаголов, которые употребляются в отношении к психике. Без "-тся" у Самости и психики в целом нет возможности развиваться и жить. Она будет работать (а не жить) ради расчленения психики, создания искусственных систем в ней и контроля над ними. дифференциация психики станет грубой и жесткой, разовьется диссоциация, автономные комплексы станут недоступны для интеграции. Я в это время прячется.
   Мара
      -- Творец "безыскусных" (не естественных, но грубых, неосознанных), неотрефлексированных иллюзий, не поддающихся символизации.
      -- Липкий. Втягивает в цикл перевоплощений и не отпускает. Еще хуже остаться вне этого цикла - см. роман о вьетнамских наркотиках и кинжале-трезубце.
      -- Как результат этих свойств - создает и поддерживает страхи.
   Если переживания наивны, то даже при сохраненной способности символизировать новый символ не будет понят или даже опознан. Липучесть, амбивалентность желания и отвращения очень напоминают травматическое повторение - вернуться в несимволизируемый опыт, чтобы пережить его, наконец, и воплотить в символе. Страхи - хороший способ такой цикл замкнуть: иллюзорные страхи довольно легко исцеляются. Содержание страха вызывает и притяжение и отталкивание - это имеет и эстетическую ценность, особенно в романе ужасов. Маара не способен к рефлексии и моральной оценке, к символизации, поэтому его вмешательство - важный стимул для развития этих психических функций.
   Как Будда победил Мару? Полностью присутствуя в нужное время и устраняясь, когда это было необходимо, а для этого нужны рефлексия и способность к моральному выбору, чтобы не втянуться в одержимость страхами.
   Мара похож на злого колдуна христианских сказок, который держит в плену прекрасную принцессу. Естественность и наивность состояния такой души - это проблема: то, что считается естественным сейчас, спонтанность, игривость, готовность строить связи - идеал, к которому культура только приближается.
   Мара - это вечный противник Будды, хозяин этого мира. Оперирует иллюзиями и страхами. "Господин безыскусных (наивных) методов". "Безыскусные" в данном случае имеют значение пошлых, вульгарных, упрощенных.
   Может быть, имеются в виду те силы, которые позволяют создать символ чисто бессознательно, без рефлексии, не учитывая тех установок и влияний (особенно тех, что стали или были неэффективными либо ошибочными). Это похоже на бесконечный "химический" процесс в шизофренической проекции у больной С. Шпильрейн (см. докт. дисс. Шпильрейн). Такой символ мимолетно появляется, быстро устаревает, трансформирующего воздействия на психику не оказывает. При этом он никак не хочет отмирать, подчиняя себе все больше психического пространства и выглядит наивно, устрашающе или грубо. Это не глубокий архетипический образ, а инфантильная тень или вульгарная Персона архетипа.
   Примеры - кукла Олимпия (имеет больше отношения к Персоне молодой девушки) в "Песочном человеке" Э.-Т.-А. Гофмана.
   Другой пример - Мачеха в поэме "Царь-Девица" М. Цветаевой. Она чувственна, низменна, является царицей и замещает мать главного героя. Это ложная невеста, ложная Анима, в которой собираются теневые материнские влияния и влияния Персоны. Мачеха, пусть и страдает, чрезвычайно вульгарна, потому что типична.
   Для М. Цветаевой только то, что осознано, понято и облагорожено сильным (безмерным) чувством, благородно переносимым страданием и гибелью, является полноценным символом. Федра, одухотворенный образ-двойник влюбленной Мачехи, глубока и благородна.
   Без "искусных методов" осознавания и чувства архетипический персонаж становится не только пошлым, но мелким и смешным. Такими были персонажи Гофмана - учитель Тинте в "Божественном дитяти", а также несколько персонажей "Повелителя блох": Чертополох, принцесса, естествоиспытатели Левенгук и Сваммердам - это нужно писать дальше!!!
   Кто облагораживает архетипический образ? Там, где архетип овладевает сознанием и возникает инфляция, обе стороны контакта изменяются, их положение вроде бы выравнивается: Я незаконно "раздувается", а архетипический образ выхолащивается, становясь смешным и пошлым. причем это не совсем
   Яхве
   Символика Самости по сложности и полноте охвата психических и социальных явлений достигла в тотемических структурах; ее жизненность полностью расцвела в образе Трикстера. Образ единого и единственного Бога утрачивает понятность, становится семантически пустым, и отсюда возникает ощущение трепета, переживание тайны. Но образ столь пустой за это многим платит. {Эту пустотность компенсировало учение об эманациях Плотина, представления о дереве Сефирот. Посмотри также Мейстера Экхарта, о постепенном освобождении от образа Божия. Также пустоту компенсируют парный образ Бог-дьявол (но не полностью, так как Дьявол не является божеством), символика Троицы.} Такой образ, поскольку понять его невозможно, существует на грани небытия, может быть легко забыт или заменен более конкретными символами.
   Посмотрим, что происходит с Яхве. Известно, что Он личность, безграничен. переживает сильнейшие чувства, страстно стремится к контакту с народом Израиля. Он чувствует любовь и ярость - об этом говорится. Не говорится о его ужасе. Яхве очень боится исчезнуть, перестать быть. если о нем забудут, приходит в безмерный ужас и яростно мстит. Он не переносит небытия. И тогда ужас и ярость Яхве еще и привносят проблему небытия в религиозную жизнь.
   Языческое бытие не имеет разрывов, бытие и только бытие имеет место. Небыте воспринимается как иное бытие, как Чужое - пусть и очень страшное, но психологически, может быть, выносимое - более выносимое, чем экзистенциальный ужас и угроза психического уничтожения. Мышление такого рода скаредно стягивает все и вся к единой, субъективно непротиворечивой (даже если она не принимает закон исключенного третьего) системе познания. В наше время так строятся бредовые системы, которые, сложившись, позволяют резко снизить тревогу (см. К. Ясперс, стадии бредообразования в книге "Общая психопатология").
   Как соотносится психотическая картина мира М. Е. Бурно, где психическое и реальное смешиваются и нормальная "языческая" картины мира? Кажется, что прежние грубые защиты теперь сами являются признаками состояний, близких психозу - см. о восстанавливающей роли галлюцинаций у К. Г. Юнга и Ф. Перлза.
   С появлением единого и единственного Бога появляется и Ничто, которое есть в образе такого Бога
   "Я есть жизнь...", но проблема небытия для Бога Ветхого Завета так и остается неразрешенной, разрешается в истории с Иовом проблема божественного всемогущества. "Я есть воскресение и жизнь..." - проблема победы над небытием разрешается лишь в Новом Завете.
   [Образ ветхозаветного Бога ставит проблему небытия и всемогущества; буддийские представления о локах упорядочивают представления о мире, которые иначе могли бы выглядеть как поток хаотичных изменений. И та, и другая картины мира упорядочены, но упускают ту систему непознаваемых и подвижных. отчасти причинно-следственных связей, которые осуществляла магия, приводя мир в равновесие. За пределами установленных структур мир повергается в грех и хаос. Ересь богомилов и некоторых гностиков о злом творце - это довольно точная рефлексия такого положения дел]
   Итак, есть центр одухотворения мира - Бог, но он находится вне мира. Точно так же и поток ригпа, всеобщая связь, протекает за пределами обычных представлений и переживаний. Если центр мира - вне мира, это значит, что в мире остается его ужасающая, не-существующая, пустая тень. И мир за пределами очень узкой территории религиозных установлений и ритуала остается хаотичным.
   И в картине мира, что устанавливается мировыми религиями, и в картине мира, основанной на научных представлениях представления о мире и о психике не совпадают с представлениями о мире и о душе. Индивид и все люди теряют всемогущество и уже не могут влиять на мировой порядок (см. Дж. Фрэзер, "Золотая ветвь", о соотношении магии и религии).
   Мир хаотичен, познанного меньше, чем непознанного, зависимость души от тела нерасторжима. Беззащитность перед лицом смерти абсолютна, любая защита против страха смерти основывается на иллюзиях. Человек не подчиняет свою жизнь символу, не строит ее исходя из истинного для него мифа. Судя по увлечениям, связанным с духовными практиками, мифы и мифемы эксплуатируются в корыстных целях - ради заработка или возвращения себе иллюзий всемогущества и безопасности. Утешительной единой системы смыслов нет. Наука не претендует на истинность, религия предпочитает готовые смыслы, которые познаются в рамках традиции. по заданным образцам.
   Что же такое небытие?
   Чужое, в отличие от Своего - это мир. иной, где нет нас. Небытие - там, где нет и не может быть меня. Для Я небытие непроницаемо. Линейное восприятие времени тоже чревато ужасом. Нет прошлого, так как оно прошло; нет будущего, нет вообще, так как оно непредсказуемо и еще не наступило. Реальность полна небытия - так как избранная возможность убивает все альтернативы. Компенсирующие символы любимы, но, может быть, иллюзорны. не отсюда ли такая тяга к экспериментированию, поиску, объединению, наделению новыми смыслами старых символов?
  
   В архетипе есть разрушительность и есть сила, которая может с нею совладать. Не поэтому ли Яхве требует любви, которая может усмирить Его? Иначе и для него, и для его народа останется только безысходный ужас.
   Ваалоподобная его природа была принесена в жертву и зафиксирована в ритуале приношения первин и паническом отвращении его к жертвоприношениям человеческих первенцев.
  
  
   О Душе
   Если для нечеловеческого или надчеловеческого (природного, социального и иногда психического процесса - например, для того, чтобы сориентироваться в коллективном бессознательном) как посредник необходим архетип Духа, то для ориентации в индивидуальной психике, не сводимой только к сознанию, и в личных отношениях, Юнгом был описан архетип Анимы. В отличие от души. Анима - это тоже посредник. Если Душа - это и есть объективная психика, то это целостность. а функции ее и особенно Анимы - наведение внутриличностных и межличностных связей. Душа возвращает к до-личному, но не до-человеческому опыту. Позволяет прогнозировать развитие событий и их финал, выбирать лучшие варианты для настоящего и близкого будущего.
  
   Валлийские легенды о Чаше

Стадии развития мифа о Граале?

   "Чаша принадлежит стражу источника. Тот, кто возьмет ее в руки, расплещет или напьется из нее, тем самым вызовет на бой стража и вызовет бурю".
   Источник - это образ жизненной силы, неиссякающей жизни эмоций. Страж, видимо, необходим не для того, чтобы не подпускать к воде претендентов, но для чего-то другого. После контакта с этой водой начинается бой. Это, возможно, испытание - для героя. Но для стража это, видимо, утрата: иначе не было бы ни бури, воплощения аффекта, вышедшего из-под контроля, ни боя. Страж может быть примитивным символом интеграции, которая воспринимается как отграничение коллективного и индивидуального в психике. Если мне не изменяет память, то источник находится не в центре важной местности, а как раз отмечает границы известного и неизведанного. Как и во "Властелине Колец", ресурсные зоны и интегрирующие центры пока находятся на границе разных пространств психики. Сопротивление контакту с Самостью мы видим и в произведениях С. Кинга, когда важнейший символ достигается с трудом и находится в бесплодных или опустошенных катастрофами землях. Чаша здесь - мера того, что для человека допустимо, раз уж он не может выпить весь источник.
  
   "Раненый король и истекающие кровью копья в его замке пока не имеют отношения к Чаше".
   Но это образ травмированного, опустошенного, безнадежно больного состояния психики. Из современных источников, что возникли уже после становления мифа о Граале, наиболее близки состоянию во дворце всякого рода Бесплодные Земли. Обстоятельства ранения загадочны. Может быть, так выглядит неудачный исход поединка со стражем источника.
  
   "Король Артур женил племянника. Отец невесты, король царства мертвых, правил тогда среди живых. Артур ранил его - в колено, в грудь, в глаз - и убил".
   Здесь этот подземный король оказывается тем персонажем, что запускает интеграцию, поскольку он дает задания, организованные подобно квесту - без решения предыдущего этапа невозможно сделать следующий шаг. Когда квест решен, этот король больше не нужен, его функции исчерпаны. Упрямится ли он, мешает ли свадьбе? Он находится не в своей области. среди живых, слишком архаичен и косен для Артура, и поэтому оказывается соперником. Три раны указывают на то, что природа этого короля разгадана и что он мертв: "ты одноногий и одноглазый" - явно хтонические черты, "у тебя мертвое сердце".
  
   "История о Чаше связывается с историей о Копье легендой о Передире. В позднем романе этого героя стали звать Парцифалем. Передир должен спросить, что случилось с раненым королем, но не делает этого. Вместо Чаши Грааля в зал вносят голову на блюде".
   Здесь мы видим два новшества. во-первых, появляется герой-простак, по сию пору современный образ Эго-комплекса. Во-вторых, изменяется значение Чаши. Она должна быть подобна тому блюду. на котором Саломее поднесли голову Иоанна Крестителя. Но это и языческая голова типа тех мудрых черепов, которые дают ценные советы (самый знакомый образ такого типа - голова профессора Доуэля). Это чистая ментальность, которая не свободна - она должна только отвечать на вопросы, когда этого от нее потребуют.
  
   Более современный вариант истории и раненом Короле, Чаше и Копье возник в рыцарском романе, связал все эти три элемента в единую систему. "Связь между образами Короля-Рыбака и чаши Грааля осуществляется через образ копья, которым был ранен Король. Только потом Копье Судьбы стало считаться тем самым, которым был заколот Христос".
   Проблема этих историй состоит в том, как найти символ, объединивший все эти истории между собой и с христианским мифом.
  
   Мать и Теневая Самость
   Если подумать, чему же так сопротивляется маскулинное божество? Почему боги настолько деструктивны?
   Видимо, противостояние консолидации психики под влиянием (Теневой) Самостивозникло как реакция на травму отношений с архетипом Ужасной Матери. В образах мифических Матерей до сих пор силен маскулинный элемент
      -- Зависит ли от пола ребенка восприятие матери - как контейнера или как Безмерного? Или восприятие зависит от поведения реальной матери?
      -- Как строит отношения с Безмерным архетипическая Мать?
      -- Как строит отношения с Безмерным Теневая Самость?
      -- Как переживается противоречие убийственного Безмерного и убийственно жестких границ Теневой Самости?
   Мать и деструктивная маскулинность
   В ключевой легенде одного мужского союза папуасов маринд-аним происходит следующее.
  
   "Спасая сына, молодая мать отплывает в море в лодке из пальмовых листьев. Когда она пристала к неизвестному берегу, ее вместе с сыном забрала в плен и съела группа мужчин. В результате съедение женщины и мальчика стало центральным ритуалом комплекса (мужского союза) Майо".
   К. Г. Юнг, О. Ранк, С. Гроф и, возможно, даже Хиллмен поглощающей и ужасной именно мать - содержания материнского комплекса, архетипа. в худших случаях связанные с имаго матери. Но у Дж. Кэмпбелла в исследовании о жертвоприношении свиней в Полинезии можно найти указпание на то. что деструктивны именно мужчины (убийство - их функция) и особенно их проекций, связанных с Матерью. Жрец, забивающий свиней, носит женскую одежду - и не все время, как это делают шаманы, а только во время жертвоприношений. В ритуалах Майо тоже участвует приносящий жертву в женском переднике.
   Во времена, когда была создана книга "Метаморфозы и символы либидо", мифы маринд-аним еще не были известны. В приведенном здесь мифе мать спасает, а деструктивность принадлежит мужчинам как группе, мужскому союзу, мужской идентичности, которая по определению является групповой.
   Мужской союз создает андрогинный и очень деструктивный образ - мать мужчин, от которой они зависят как союз. Таковы многие андрогинные образы - например, широко известное "зубастое влагалище". Есть образ Матери, делающей гениталии своим сыновьями из лобковых волос и сгустков менструальной крови (в Амазонии) или Матери -Змея (на Огненной Земле - см. К. Леви-Строс, "Печальные тропики"). Это андрогин, грабитель, отнимающий женскую способность порождать (в мужском союзе перерождают, порождают сами себя, используя женщин как жертвы, чисто функционально).
   Изначально мать - та, что создает контейнер (строит лодку из пальмовых листьев) и движется через опасные воды, оберегая. Она подобна тыкве в мифах Индокитая о потопе, но, в отличие от тыквы, сама выбирает направление. Ее целенаправленное движение - эпизод вне времени между двумя опасностями смерти и поглощения, которые ничем друг от друга не отличаются. Второй эпизод, правда, уже не дикий, а культурный, так как создает очень важный ритуал.
   Маскулинное таково, что должно овладеть, расчленить, приготовить и после этого съесть и детское в психике, и его контейнер - материнские влияния. Видимо, такая форма групповой мужской идентичности очень нестабильна, и ее приходится обновлять в ритуале вновь и вновь.
   Когда и как деструктивность была приписана именно Матери?
  
   Девушка, мать сына - жертва. Ее сын может символизировать того, кто из мальчика становится мужчиной, растворяясь в мужском союзе? В истории для непосвященных мальчик помогает матери уплывать все дальше от погони; для них о6н тоже жертва, но что он значит в эзотерическом ритуале? Можем ли мы сказать о поглощении, уничтожении и превращении в чистую маскулинность и отношений матери и сыном, и материнских, и инфантильных аспектов психики - и еще и индивидуальности в придачу?
  
   Здесь мы можем вспомнить и о Ките (проглотившем Иону либо Ворона), рыбе, Змее-Радуге. Все они поглощают и извергают, кроме того кита, чью утробу Ворон распорол. Эти существа могут быть патронами инициации, и они андрогинны, хотя при этом часто о них говорится как о существах мужского пола. Явно мужчина - трикстер эскимосов Волк, которому Ворон распарывает брюхо с помощью кусочков китового уса, запрятанных в замороженный тюлений жир. Это указание на маскулинность или несовершенную феминность того, кто поглощает - во многих мифах сначала рожали мужчины, и им для этого разрезали живот. Мифические женщины тоже беременели, но родовых путей у них не было. Вместо того, чтобы каждый раз убивать женщину, им всем прорезали заранее половую щель - такая модель феминности, связанная с прогнозированием и групповой женской идентичностью, хоть и жестока, но менее примитивна.
   Толкование именно материнского образа как амбивалентного и опасного может быть связано либо с захваченностью древними мифами мужских союзов, и тогда такое проецирование происходит автоматически, либо с недостатком информации о самых древних разновидностях таких мифов.
  
   Из-за того, что модель мужских союзов была изжита и забыта, деструктивной воспринимается Мать. Всегда есть дилемма в восприятии материнских содержаний. То ли это контейнер, чересчур удушающий (часто так воспринимают мать женщины, как будто бы она не дает им родиться; или в тех мифах, где утробу проглотившего существа надо распороть.), то ли воплощение самого Безмерного (в тех классах мифов, чаще мужских, где Великая Мать проглатывает героя).
  
   Симбиоз с Матерью и парность
   Психика на ранних стадиях может развиваться в двух плоскостях, и эти плоскости могут не пересекаться, если мы видим процесс восстановления у взрослого:
      -- Отношения с Ужасной Матерью, которая связана и с вторжениями Безмерного, и с попытками оградить от них. При неудовлетворительности отношений с реальной матерью на сцену вступает Теневая Самость.
      -- Образование парного ядра психики - сначала это переживания, подобные сюжетам о брате и сестре, живущих в изоляции; далее - развитие Анимы и/или Анимуса и отношений с ними, вплоть до иерогамии и попыток ее контролировать.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"