Было обычное утро. Небо походило на потрескавшееся от времени масляное полотно, на котором, как на разбившемся стекле, отпечатались перышки облаков. Он открыл глаза, лениво повернулся на другой бок и уже хотел продолжить убивать драконов и вызволять принцесс из замков, рисуемых его сонным подсознанием, как вдруг тишину утра нарушил телефонный звонок.
- Да.
- ...
- Та самая?!
- ...
- Удалось найти?! Когда я могу ее забрать?!
Его руки дрожали, когда он клал телефонную трубку на рычаг. Наконец-то! Теперь его и печатную машинку деда разделяли всего двадцать минут езды на автобусе. Перед глазами поплыли воспоминания, окрашенные временем в теплые коричневые тона. Запахи кофе и крепких папирос смешивались с дедушкиными мыслями и заполняли маленький чердак. Из щелей между досками сыпался миллионами пылинок свет.
Он любил прибегать в это волшебное место и слушать, как дед, будто пользуясь азбукой Морзе, переносил внутренности своей черепной коробки на бумагу, постукивая клавишами печатной машинки. Иногда дедушка говорил: "Ну-ка, послушай...", - и после этого комната исчезала, а мальчик оказывался в загадочных мирах, создаваемых дедовым воображением.
Он очнулся от воспоминаний, когда ключ в замочной скважине издал характерный щелчок, и входная дверь закрылась. На улице апрель изо всех сил трепал веселым ветром совсем юные кроны деревьев. Солнце пробивалось сквозь толщу городского воздуха, чтобы осветить асфальтовое дно улиц. Автобус был похож на большую глазастую рыбу, сонную и молчаливую, которой было безразлично то, что в ее вспоротое брюхо постоянно заходят люди. Мысли наполняли его от пяток до кончиков волос. Он думал о рассказах деда. Они всегда казались ему намного живее, чем сказки, которые читала ему мама. В каждом из тех рассказов он видел автора: во взгляде главного героя, в дыхании ветра над бескрайними прериями, в бушующих океанских волнах, в ливнях, в прекрасных закатах и рассветах, "нарисованных", словно кистью, на печатной машинке. Создавалось впечатление, что дед несколько лет своей жизни проживал в рассказе, и поэтому после написания каждого из них, он становился старее, а рассказы приобретали свою невероятную живость. Ему очень хотелось написать что-то такое же прекрасное и неповторимое, и машинка должна была ему в этом помочь. Пребывая в своих мечтаниях, он не заметил, как оказался у дверей старого дедова дома.
Он старался сократить, насколько это позволяла вежливость, момент приветствия, обязательный ритуал чаепития, беседы ни о чем, чтобы быстрее ощутить в руках приятную тяжесть заветной коробки. Около пяти часов апрельский воздух наполнил его легкие, а через двадцать минут он уже открывал дверь своей маленькой квартирки.
Воспоминания, сонными мухами летавшие по комнате, оживились и слетелись к столу, на котором гордо стояла печатная машинка. Казалось, время сломало зубы в надежде что-нибудь испортить. Все было как в детстве, и даже запах кофе и крепких папирос витал над клавишами. Он торжественно сел за стол и заправил первый лист. Пальцы были холодными, словно лед, комок волнения, как маленький ежик, катался по внутренностям, прокалывая все, от горла до солнечного сплетения.
Безумная пляска началась. Пальцы, сначала медленно, потом быстрее, затанцевали роковое танго на старых клавишах. Слова появлялись и исчезали в никуда, сжигая его разум, не оставляя ничего после себя. С каждым нажатием на клавишу ему становилось труднее дышать, кашель душил, ощущение того, что в горле кто-то крутит лезвие, не покидало, но он уже не мог остановиться. Рассказ полностью завладел его сознанием. Не главный герой взрослел и старел, а он на глазах становился старше. Слова мечтали вырваться на свободу из его грудной клетки, но голос был отдан в жертву рассказу. Единственной возможностью говорить оставалась возможность писать. Боль во всем теле уже не могла сравниться с тем безумием, которое охватило его. Он знал, что каждое нажатие на клавишу заставляет ощущать новые оттенки боли, но ему было безразлично. Единственной целью было закончить рассказ. Каждая страница отбирала у него месяцы и годы жизни. Каждый абзац давался ему с трудом. Каждая строка приносила страдания.
К утру все было кончено. Бледная ссохшаяся рука последний раз нажала на клавишу и бессильно повисла. Воздух больше не тревожил его застывшую грудную клетку. На столе лежала стопка листов, заполненных ровными строчками машинописного текста.