Аннотация: о роли личности и табельного оружия в истории
Двух лейтенантов часто путали, хотя как можно перепутать Петрова и Иванова понять сложно: один - жгучий брюнет, стройный и высокий, его жесты и походка всегда стремительны; другой - неторопливый коренастый блондин с жидкими волосами и склонностью к полноте. Характеры тоже противоположны, Иванов легко идёт на компромиссы, поэтому на хорошем счету, как у начальства, так и у любимой и любящей супруги (а детки так просто души не чают в папаше!) Петров непримирим с врагами как внешними, так и внутренними, посему, хотя и пользуется популярностью у женщин, ни долгих отношений, ни тем более записи о браке в его личном деле нет.
Если бы тем утром - приснопамятным для всех участников событий - по переулку Зелёному шёл Иванов, то ничего бы протоколораздирающего в официальной бумаженции не зафиксировали бы и в сводку никакого убийства не легло. Иванов просто прошёл бы мимо одного обстоятельства, мимо которого не прошёл Петров...
А дело смонтировалось следующим зигзагом: шёл Петров и шёл декабрь, понедельник тоже шёл. День тяжелый и морозный. Умирать - так не в такой...
Снег скрипел и был блестючим. И на этот блеск-ю-тючий вдруг легла коварно тень. Маленькая и жалкая. Мальчишка в рваном тулупчике её отбрасывал. Обеими руками он держал санки, очень несуразные, слишком для него большие и вдобавок разломанные. Петров ни мгновения не думал, он рванулся к мальчонке и перехватил у того ношу. Мальчишка даже и не сопротивлялся такому неожиданному повороту, да и не поблагодарил, вообще не выражал эмоций. Тут за рукав Петрова стала дёргать женщина и что-то лепетать, мол, не нужно, не нужно... по всей видимости, это мать мальчонки, дергала она лейтенанта не сильно и как-то обреченно, такая худая с тёмными глазницами юдоли скорбной. И синяки. И у неё и у мальчишки. Фиолетовые. Громадные. Вопиющие. Петров выпрямился. Так волк чует опасность, которую ещё не видят глаза и не слышат уши. Другая тень накрыла Петрова, а ведь он был одним из самых высоких в отделении. Громадная туша мужика ухмылялась небритым и наглым лицом. С похмелья море по колено, а семья - по пояс... Несомненно, это он бьёт жену и сына.
- Ты чего к моей бабе пристал? - сразу нарвался на драку гигант.
- Мы пока на ты ещё не перешли. А скажите мне, уважаемый, почему саночки тащат женщина с ребенком, а не такой дюжий детина, как вы?
- Не твоё собачье дело! - оскаблилась туша.
- И синяки у них, конечно, не от ваших кулаков?
- Хочу их бью, а хочу и тебя убью...
Угроза применения насилия в отношении представителя власти.
Петров расстегнул пальто и потянулся к кобуре. От туши несло перегаром, такой подкову скрутит, а если его ударить и хорошо ударить, только крякнет, и даже если его грязные фиксы выбить, то это мало поможет делу демократизации - он лишь умоется снегом и ухайдакает любого кулачных дел мастера, подобного Геркулеса и ломом не вырубишь.
Стальные лапищи сомкнулись на шее Петрова. Правая рука лейтенанта дергала пистолет, но тот - падлюга! - крепко застрял в кобуре. Левая рука била по захватившим шею тискам. С таким же успехом детсадовский карапуз может давать шелбаны кирпичу и надеется его расколоть. Врёшь, не возьмёшь! "Один удар, у него есть только один удар", - думал Петров, когда его ноги оторвались от земли. Это силач играючи оторвал его от асфальта и душил теперь уже на весу. Раскрытой ладонью в шею. Хрясь! Другого бы такой ловкий удар вырубил или убил. А небритый гигант лишь закашлялся, но всё-таки выпустил Петрова. Лейтенант еле устоял на ногах, перед его глазами всё плыло в багровом мареве. Тут еще санками он получил по башке, это в драку включилась мать... краем глаза он увидел, что в лапище у мужика что-то блеснуло. Нож, больше похожий на короткий римский меч.
Посягательство на жизнь сотрудника правоохранительных органов.
А всегда верный пистолет так и не доставался. Петров развернулся и решил стрелять прямо через пальто. Почти в слепую, в него вцепилась женщина и что-то орала, в ноги ему бросился мальчишка. Туша с ножом маячила в двух шагах, что-то резануло по рукаву пальто... Банг, банг, банг! Табельный пистолет начал свою громкую считалочку от одного до восьми.
- Женщина, отстаньте! - орал Петров, тщетно пытаясь освободиться от наседавшей на него разъяренной фурии. - Я лейтенант милиции!
Вокруг стала собираться толпа.
- Всем отойти! - Петров пытался контролировать ситуацию, но у него это плохо получалось. На снегу захлебывался кровавыми пузырями богатырь, он принял на грудь пуль пять или шесть из восьми... но был ещё жив и что-то хрипел... "Убили!" - вопила жена. Ребенок плакал навзрыд. Лейтенант растирал шею и побагровевший от удушья и от нервов безрезультатно искал нож... вот же разрез на пальто и кровь на рукаве, значит, нож был... и где он?
- Кто взял нож?
Нет ответа. Только лица разной степени виновности...
Потом начался разбор полетов. Протокол, рапорт, судебное дело. За Петрова взялся один из лучших прокуроров города. И вот уже лейтенант из жертвы нападения превратился в обвиняемого. Петров де превысил пределы необходимой самообороны. Нож так и не нашли и к делу не пришили. Попытка удушения - да, была. Но не задушили же Петрова, а вот лейтенант стрелял несколько раз на улице, где находились люди, и ранил потерпевшего, от многочисленных ран тот скончался в карете скорой помощи. То есть милиционер убил отца семейства на глазах жены и ребенка. Такие дела. Пресса дело раздула. Петров в статьях и статейках местных борзописцев представлялся то оборотнем в погонах, то кровавым упырем, в общем нечеловеком или недочеловеком. Такому реальный срок дать - слишком милосердно будет, лучше бы расстрелять и вся недолга... Да жаль демократическая Россия ввела мораторий на смертные казни.
Прокурор бил на суде Петрова аргументами и фактами. Как это вы не представились, что являетесь лейтенантом милиции и сразу начали стрелять? Ах, вас сразу начали душить после угрозы смерти? Позвольте, позвольте, а кроме вас кто-нибудь это может подтвердить? Свидетелей версии Петрова не нашлось. Зато имелись очевидцы, которые в той или иной степени мололи языками против лейтенанта. Вам угрожали ножом? А где же нож? Ножа не было, более того, никто его не видел. Кроме опять таки обвиняемого. От всего этого у лейтенанта темнело в глазах. И только успокоительный шепот адвоката - старого как мир Евсеича, успокаивал. Капля за каплей падали слова на чашу весов слепой Фемиды с надписью "виновен". Петров в миллионный раз прокручивал в голове сцену, начавшуюся в понедельник так невинно с тени мальчика и санок. И всякий раз выходило, что по-другому он поступить не мог.
"Петров, хватит себя хоронить! Тебя бы точно осудили и дали приличный срок, если бы не... - Евсеич сделал эффектную паузу и вызвал свидетеля защиты. Лейтенант воспринял эту новость безразлично. Какой ещё свидетель?
Но адвокат на козырного туза прокурора положил... джокер в виде графа де Голуазти. Известный медиум предсказал будущее многим первым лицам. Он мог читать мысли и перемещать предметы. Мог гипнотизировать и внушать свою волю. И ещё он всегда говорил правду, хотя в последнем качестве люди сомневались больше всего.
Де Голуазти был карликом. Но не таким как другие лилипуты, обычно у них несуразное тело и слишком большая голова, эталонные пропорции в них нарушены. Де Голуазти выглядел как мы, только меньше, красавец, только миниатюрный, такой изящный принц ростом с третьеклассника. Когда он вошёл в зал суда, встали все, включая судью. По другому не могли. Тёмные и глубокие, как омуты, глаза графа обвели зал. Он занял место свидетеля и кивнул судье, мол, можете начинать. Судья кашлянул, зачем-то стукнул молоточком по специальной наковаленке (чье настоящее название знают только инвентарных дел сотрудники и фанаты кроссвордов). Хотя в зале и так стояла тягучая тишина, что пролети муха - услышат (без этого штампа в завтрашних газетах не обошлось). Далее началось действо, мало от судьи зависящее. На чистейшем русском языке - на таком говорят только потомки эмигрантов - граф признался, что не был на месте преступления, но он может восстановить всю хронологию событий с точностью до секунды. И граф изобразил сцену с санками. И весь зал под журчащий ручеек его мягкого баритона перенесся в тот самый понедельник, в переулок Зелёный, который припорошил блестючий снег... Граф рисовал сцену из прошлого так точно, что возникал эффект присутствия. Вот мальчик тащит санки вместе с матерью, вот к ним подошел Петров. Вот он повздорил с отцом семейства. Вот он болтается в воздухе в стальных тисках силача. Вот Петров бьет душителя. Тот достает нож. Петров стреляет... граф нарезает пространство и время на тонкие ломтики и описывает, куда попала каждая пуля и какие две стали смертельными для гиганта. Перст де Голуазти указывает на мальчика - вот кто взял нож. Мальчик вскакивает, и, задыхаясь от слёз, признается. Что тут началось! Шум, гам, судья стучит молотком по наковаленке, но долго не может утихомирить зрителей. Картина преступления меняется кардинально, а действующие лица меняются костюмами. Так в комедиях король становится шутом, а в драме этой - злобный убийца превратился в обычного лейтенанта милиции, который всё сделал правильно.
Петров слушал графа с открытым ртом. С такой недоуменной рожей он и попал в завтрашние газеты, живописующие его чудесное оправдание. А Иванов на первые полосы не попал, хотя это он первым поздравил своего сослуживца с освобождением. Нет ли в этом какой-то иронии судьбы?