Настоящие заметки посвящены проблеме актерства на сцене и в жизни. Если актерство на сцене является сугубо профессиональной проблемой (хотя ею могут интересоваться и любители), то актерство в жизни затрагивает всех нас. Всем нам не безразлично, кто нас окружает: люди, одевшие ту или иную маску, или люди искренние, говорящие то, что думают и об актерстве даже и не помышляющие. Ниже приведен ряд высказываний и отрывков из произведений Ницше, Томаса Манна, Нордау и Сергея Довлатова, посвященные и затрагивающие в той или иной степени эту проблему.
В сборнике афоризмов "Злая мудрость" Ницше писал: "Актеры, не сознающие своего актерства, производят впечатление настоящих алмазов и даже превосходят их - блеском". Возможно, это и так, возможно, Ницше прав. Но надо иметь ввиду, что актеры - те же люди, и они помимо жизни на сцене живут еще и обычной жизнью, как и все остальные. Если на сцене не сознавать своего актерства - хорошо, то не факт, что это хорошо в обычной жизни. Если актеры не осознают своего актерства на сцене, то они не будут осознавать его и в жизни. Хорошо это или плохо? Представим себе человека, который в повседневной жизни постоянно играет, то есть в жизни он предстает в глазах окружающих не истинной своей сущностью, а в некоторой роли, надев некую маску, и его не извиняет то, что он делает это неосознанно. О таких людях мы говорим, что они двуличные. А если ролей или масок много, то такие люди становятся многоличными. Возможно, они и сами не понимают, где, в каких поступках они истинные, а в каких играют некую роль. Таких людей трудно распознать, потому что они все время разные. О таких людях трудно составить верное мнение. С такими людьми тяжело, но они и сами тяжелы для себя, так как, возможно, они и сами не знают, кто они есть на самом деле.
Такой случай описал в своем романе "Признания авантюриста Феликса Круля" Томас Манн. Обратимся к его тексту: "Я ведь уже сказал: чтобы время от времени, как бы для самопроверки и тренировки, вести жизнь более высокого полета, обедать в одном из элегантных ресторанов на улице Риволи, на Елисейских полях или в отеле, таком, как мой, а то и рангом повыше, вроде "Рица", "Бристоль", "Мерис", и вечером сидеть в ложе Драматического театра, Комической оперы или даже Гранд-Опера. Это в известной мере была уже двойственная жизнь, прелесть которой заключалась в том, что я и сам точно не знал, в каком из двух обличий я был самим собой и в каком только ряженым: тогда ли, когда я в качестве кельнера в ливрее угодливо суетился вокруг постояльцев "Сент Джемса", или когда в качестве изящного незнакомца, без сомнения имеющего верховую лошадь и после обеда отправляющегося с визитами в лучшие дома Парижа, сидел за столиком и другие кельнеры старались угодить мне; кстати сказать, ни один из них, по моему разумению, не мог со мной сравниться в этой роли. Следовательно, ряженым я был и в том и в другом случае, а немаскарадная действительность, подлинное мое бытие между этими двумя жизненными формами было неустановимо, ибо фактически его не существовало. Не могу даже сказать, чтобы я отдавал решительное предпочтение одной из этих двух ролей - роли изящного джентльмена. Я служил так хорошо и так успешно, что не обязательно должен был чувствовать себя лучше на месте обслуживаемого, ибо для того и для другого прежде всего необходимо врожденное предрасположение...".
Император Октавиан Август перед смертью в беседе с друзьями спросил, хорошо ли, по их мнению, он сыграл комедию жизни. Эту беседу он закончил греческим стихом, которым обычно актёр завершал свое выступление на сцене: "А коль мы прекрасно сыграли, овацией нас наградите и проводите с весельем". В борьбе за власть после убийства Юлия Цезаря Октавиан проявил себя как человек лицемерный, двуличный, способный на пути к власти устранить любого - врага и друга. Именно по указанию Октавиана Цицерон, помогавший ему в борьбе с Антонием, был убит. Однако, несмотря на двуличность и лицемерность Октавиана Августа, его правление для древнего Рима было благом. Август мудро и умеренно пользовался своей неограниченной властью и осчастливил страну всеми благами мира, после того, как провёл её через все ужасы междоусобной войны. Он уважал науки, сам даже был стихотворцем и дал своё имя целой эпохе, замечательной расцветом наук и искусств. Позже Достоевский поставил вопрос: есть ли оправдание человеку, который погубил одну или две жизни, но зато в течение всех последующих лет своей праведной деятельностью во благо человечества искупил свой грех? Октавиан Август на пути к власти был виной смерти не одного, не двух, а тысяч людей. В итоге он привел Римское государство к благоденствию. Есть ли ему оправдание?
Однако вернемся к проблеме актерства на сцене и в жизни.
В 1892 году была опубликована книга Макса Нордау "Вырождение", в которой автор подвергает резкой критике т.н. дегенеративное искусство, а также излагает свое видение отдельных общественных проблем Европы XIX века через призму концепции вырождения. В главе "Конец века" он пишет (перевод с нем. В.Генкена): "Смешаемся с толпою на лучших площадках столиц, в аллеях, на курортах, или на приемах у богатых людей, и посмотрим, из кого она состоит... Общая черта всех этих человеческих особей - что они не хотят быть теми, чем они есть в действительности, а непременно тем, чем они никогда не были. Они не довольствуются природою или искусством, дополняющим тип. Нет, они стремятся воссоздать из себя нечто, совершенно к ним неподходящее и противоречивое. Таким образом получается впечатление, как будто вы присутствуете на балу, где все замаскированы и с приставленными носами". Такое ощущение, что это сказано недавно и характеризует сегодняшнюю жизнь. Посмотрим вокруг. Можем ли мы сказать об окружающих, что они те, за которых себя выдают? Каждый надевает какую-либо маску. Редки люди, на которых такой маски нет, и о которых мы можем составить верное мнение, пообщавшись с ними полчаса. Как правило, все хотят выглядеть лучше, чем они есть на самом деле, все хотят произвести впечатление.
Ярким представителем "человеческих особей", которые "не хотят быть теми, чем они есть в действительности, а непременно тем, чем они никогда не были", являлась знаменитая русская поэтесса и писательница, драматург и литературный критик Зинаида Гиппиус. Поэт и критик Георгий Адамович, познакомившийся с Гиппиус в 1925 году в эмиграции, отмечая вслед за Блоком ее единственность и своеобразие, упоминает о следующей важной черте или особенности, которая была характерна для Зинаиды Николаевны: "Между нею самой и тем, что она говорила и писала, между нею самой и ее нарочитым литературным обликом было резкое внутреннее несоответствие. Она хотела казаться тем, чем в действительности не была. Она прежде всего хотела именно казаться". Далее Адамович предполагает, чем могла быть вызвана эта особенность Гиппиус: "Помимо редкой душевной прихотливости тут сыграли роль веяния времени, стиль и склад эпохи, когда чуть ли не все принимали позы, а она этим веяниям не только поддавалась, но в большой мере сама их создавала. Ведь даже Иннокентий Анненский утверждал, что в литературе, в поэзии надо "выдумать себя"... Она хотела казаться человеком с логически неумолимым, неизменно трезвым, сверхкартезианским умом. Повторяю, она была в самом деле очень умна. Но ум у нее был путаный, извилистый, очень женский, гораздо более замечательный в смутных догадках, чем в отчетливых, отвлеченных построениях, в тех рассудочных теоремах, по образцу которых написаны многие ее статьи. Она хотела казаться проницательнее всех на свете, и постоянной формой ее речи был вопрос: "А что, если?.." А что, если дважды два не четыре, а сорок семь, а что, если Волга впадает не в Каспийское море, а в Индийский океан? Это была игра, но с этой игрой она свыклась и на ней построила свою репутацию человека, который видит и догадывается о том, что для обыкновенных смертных недоступно.
Она знала, что ее считают злой, нетерпимой, придирчивой, мстительной, и слухи эти она усердно поддерживала, они ей нравились, как нравилось ей раздражать людей, наживать себе врагов. Но это тоже была игра. По глубокому моему убеждению, злым, черствым человеком она не была, а в особенности не было в ней никакой злопамятности. ...Я прихожу к мысли, что Зинаида Николаевна как личность была больше, значительнее, человечнее и даже сложнее всего, что удалось ей написать. Нет, "удалось", пожалуй, не то слово; всего, чем она хотела в литературе казаться в расчете на возникновение какой-то легенды, имя которой "Зинаида Гиппиус".
С нашей точки зрения объяснением такой своеобразной особенности Гиппиус могло быть следующее:
Во-первых, у нее мог быть идеал, а именно, идеал "человека с логически неумолимым, неизменно трезвым, сверхкартезианским умом". Она, не обладая вполне этими качествами, к идеалу стремилась, часто внешне. Отсюда и ее игра.
Во-вторых, она хотела за игрой и нарочитостью спрятаться как за маской. Не показывать посторонним своего истинного "я".
В этом состоят причины ее актерства в жизни, в дополнение к тому, о чем упоминал Адамович выше: "Веяния времени, стиль и склад эпохи".
Автору этих строк довелось сыграть роль короля Аркеля в фильме, поставленном по пьесе Метерлинка "Пеллеас и Мелизанда", и, поскольку, я сознавал свое актерство, не считаю эту роль большой удачей. Зато в жизни я стараюсь, насколько мне это удается, быть самим собой.
Как писал В.В. Розанов в "Опавших листьях", "Хочу ли я играть роль?
Ни - малейшего (жел.).
Человек без роли?
- Самое симпатичное существование".
* * *
Художественный критик и поэт Константин Сюннерберг писал об Алексее Ремизове следующее: "Ремизов вообще и в письмах и в разговоре любил "шутоваться" и чудить. В общении с другими он всегда играл какую-то роль... Ремизов был с хитрецой, "шутовался" он всегда не без расчета, не без задней мысли". Впрочем, это не помешало Розанову поддерживать с Ремизовым дружеские отношения.
* * *
В сборнике "Посмертные афоризмы" Ницше поясняет свою мысль: "Уважайте актёров и ищите лучших из них даже и не на сцене". Зачем нам искать лучших актеров даже и не на сцене? Зачем нам нужны актеры в жизни? Но представьте себе, что нам интересно разгадывать человека. А кто нам предоставит больше возможностей к этому, если не актер, не сознающий своего актерства?
* * *
Когда же человек надевает маску в жизни, в каких случаях он становится актером не на сцене? Часто он это делает в защитных целях. Об этом пишет Ницше в книге "Странник и его тень": "Выдающейся ум ничем не может себя лучше скрыть, как надев на себя маску посредственности, потому что толпа, состоящая из людей посредственных, никогда не поймет этого маскарада, к которому он прибегает отчасти для того, чтобы не раздражить ее, отчасти, и нередко, из сострадания и доброты". В сборнике афоризмов "Смешанные мнения и изречения" Ницше высказывает практически то же самое: "Глубокомысленные люди чувствуют себя актерами по отношению к окружающим их людям, потому что для того, чтобы быть понятыми последними, им приходится надевать личину поверхностности".
* * *
Нередко актер играет в жизни по привычке. Томас Манн в новелле "Непорядок и раннее горе" пишет, что из этого может получиться: "Актер Герцль выказывает неумеренный восторг и умиление. Он возводит очи горе, набожно складывает руки, только что не благословляет "маленьких". Возможно, что это идет от сердца, но привычка к условному сценическому действу делает его слова и жесты невыразимо фальшивыми; кроме того, этим ханжеским благоговением перед детьми он как бы искупает свои нарумяненные щеки".
* * *
В жизни нам бывает трудно разобраться, кто из окружающих играет свою роль, а кто живет, не задумываясь об актерстве. Ницше в сборнике афоризмов "Злая мудрость" писал: "Не путайте: актеры гибнут от недохваленности, настоящие люди - от недолюбленности". Поэтому, если мы видим, что человек страдает от недохваленности, то перед нами - актер. Если же человеку трудно жить от недолюбленности или от отсутствия любви - перед нами настоящий человек, т.е. человек, который живет, а не играет. В действительности, в каждом человеке, по-видимому, живет актер. Все дело лишь в пропорциях: насколько данный человек играет свою роль, и насколько он живет, не задумываясь об актерстве. Поэтому каждый человек нуждается как в похвале, так и в любви, все дело лишь в соотношении этих потребностей.
Интересные размышления о соотношении жизни и театра содержатся в главе восьмой книги Сергея Довлатова "Наши", в которой он пишет о своем отце: "Отец мой всегда любил покрасоваться. Вот и стал актером". Отсюда следует, что актерами становятся, прежде всего, в жизни. Однако обыденная жизнь не предоставляет для человека всех возможностей для раскрытия своих актерских наклонностей, и человек идет на сцену.
Далее Довлатов продолжает: "Жизнь казалась ему грандиозным театрализованным представлением, Сталин напоминал шекспировских злодеев. Народ безмолвствовал, как в "Годунове". Это была не комедия и не трагедия, а драма. Добро, в конечном счете, торжествовало над злом. Низменные порывы уравновешивались высокими страстями. Шли в одной упряжке радость и печаль. Центральный герой оказался на высоте. Центральным героем был он сам. Я думаю, у моего отца были способности. Он пел куплеты, не имея музыкального слуха. Танцевал, будучи нескладным еврейским подростком. Мог изобразить храбреца. Это и есть лицедейство..."
В этом отрывке Довлатов проводит интереснейшие сравнения: жизнь как театр, и театр как жизнь. Однако, эти сравнения весьма условны, и жизнь может вносить свои коррективы, что и произошло в дальнейшем: "Затем наступили тревожные времена. Друзья моих родителей стали неожиданно исчезать. Мать проклинала Сталина. Отец рассуждал по-другому. Ведь исчезали самые заурядные люди. И в каждом помимо достоинств были существенные недостатки. В каждом, если хорошо подумать, было нечто отрицательное. Нечто такое, что давало возможность примириться с утратой. Когда забрали жившего ниже этажом хормейстера Лялина, отец припомнил, что Лялин был антисемитом. Когда арестовали филолога Рогинского, то выяснилось, что Рогинский - пил. Конферансье Зацепин нетактично обращался с женщинами. Гример Сидельников вообще предпочитал мужчин. А кинодраматург Шапиро, будучи евреем, держался с невероятным апломбом. То есть совершалась драма, порок в которой был наказан. Затем арестовали деда - просто так. Для отца это было полной неожиданностью. Поскольку дед был явно хорошим человеком. Разумеется, у деда были слабости, но мало. Притом сугубо личного характера. Он много ел... Драма перерастала в трагедию. Мой отец растерялся. Он понял, что смерть бродит где-то неподалеку. Что центральный герой находится в опасности. Как в трагедиях Шекспира". Таким образом, драма переросла в трагедию (разумеется, в глазах отца), и жизнь в полной мере не может ассоциироваться с театром, поскольку она несравненно богаче. Если в театре, как правило, соблюдается закон жанра, то в жизни этот закон не действует, жизнь сама диктует свои законы.
* * *
В статье Надежды Сокирской "Главные мифы о женской психике: почему мы в них верим" (https://lady.mail.ru/article/487407-glavnye-mify-o-zhenskoj-psihike-pochemu-my-v-nih-verim/) отмечается, что склонность к позерству, актерству, театральности можно расценивать как свидетельство психического расстройства, а именно - истерии, или, как называет это отклонение современная психиатрия - демонстративное, или гистрионное (от латинского - "актер") расстройство. Если герой вышеупомянутой книги Довлатова расценивал жизнь как грандиозное театрализованное представление, то жизнь с таким же успехом можно считать грандиозной больничной палатой, населенной самыми разными больными с демонстративными расстройствами.
* * *
Томас Манн в докладе, произнесенном в Вене 8 мая 1936 года на праздновании 80-летия со дня рождения Зигмунда Фрейда, отметил, что "существует мифически-художественное видение жизни, при котором она предстает театрализованным исполнением чего-то торжественно назначенного, кукольным театром, где мифически-характерные марионетки отбарабанивают, развертывают некое "действо", давно известное, определенное и в шутку опять повторяющееся сейчас перед зрителями". Достаточно вспомнить мысль Марка Аврелия, что "все уже было", чтобы понять всю справедливость вышеприведенных слов. Все уже было, и поэтому жизнь нам представляется театром, где из года в год повторяются действия, происходят события, трагические или радостные, люди влюбляются, женятся, разводятся, совершают открытия, подлости, подвиги, радуются, печалятся и т.д. Приходится удивляться, что люди все происходящее в их жизни воспринимают так близко к сердцу. Но ведь и в театре люди тоже и плачут и смеются, как в жизни.
![[]](/img/s/semenow_sergej_aleksandrowich/akterstvonastseneivjizni/akterstwonasceneiwzhizni.jpg)