Над моей головой миллионы километров вверх. Пространство , которому нет конца. Вокруг бледно-голубое небо, по ночам тут над бескрайними льдами встают семь маленьких светил. В белых ореолах они светят на многие километры над моей головой, светят холодным, чистым, переливчатым сиянием. Звуков нет. Они умерли, умерли и больше не слышать над серебряными скалами ничего кроме тишины и собственного дыхания. В этих льдах мы сами по себе, в этой застывшей воде мы одиноки и лишь маленькие луны мигают нам из бледно-голубого неба, как маленькие островки надежды, что где -то за горизонтом кто -то также смотрит и надеется, верит и ждет. И вздымаются вверх ледяные шпили, и стремятся в пространство башни, купола, и прекрасны на морозе застывшие ледяные розы и тонкие льдинки- стекла. Храмы давно ушедших людей, дома давно погибших семей. И только пустота зимы -девы, в серебренном платье из вьюги. Мой город безлюден и тих... Толчок в плечо. Больно. И снова аэродром. Человек, который, видимо, толкнул меня, пробивается к окошку консультанта. На нем черное пальто и шляпа, он почти исчез из виду. Я все также сижу на холодном металлическом стуле в зале ожидания. Тут прибавилось народу. Маленькая женщина ,скрюченная, напротив меня сменилась на молодую девушку в тонкой флисовой юбке с маленьким вертлявым мальчишкой лет 5. Они оба похожи на грызунов. Рядом бородатый, будто барсук , с проседью мужчина. Эго тележки с сумками не дают никому пройти, но его это не заботит. Тройка компаний студентов, в разных углах зала, обросла новыми лицами. На мигающих табло напротив рейса Москва - счастье все еще написано откладывается.
Телефон молчит. Мигает боковая панелька приема сети, связи нет. И хорошо, что нет. Вчера он все время звонил. Все эти "моя девочка" мне успели надоесть больше чем праздничные огоньки в новогоднюю ночь. Я вспоминаю тебя. Маленькие картинки обид и ушедших возможностей. Мы гости большой бумажной пироги, которую пустили по ручейку талого снега в канализационный слив. Нет хуже дней, чем когда я думаю о тебе. Нет хуже разговоров тех, что я говорю с тобой в своей голове. Даже за многие миллионы километров ты выпиваешь мою душу как стакан свежевыжетого сока, подданного к обеду. Нет холестериновым бляшкам. А время все идет и идет, открывая нам путь в бесконечность. Мужчина в черном пальто и шляпе подошел и сел рядом. Его лицо красное было не лишено привлекательности, он устал, был нервозен, вздыхал. Именно этот в плаще показался мне тем счастливцем ,чей рейс уже больше никогда не отложат. Он напомнил мне сусликов тех ,что высматривают в пустыне орлов, стоя на задних лапах и тянут головы вверх. За ним было смешно смотреть . Он все время ерзал и крутился, будто и без того неудобный стул мог от этого стать мягче, а потом спросил: " Вы не дадите мне позвонить?". Вынула телефон из кармана. Связь была. Трубку он взял из моих рук будто нерешительно, и мне показалось, что вцепился он в нее через чур крепко. Он никуда не отошел, так и остался сидеть на стуле.
- Алло, ты? Это ты?
- да, а кто это? С кем я разговариваю?
Это был крайне скучающий женский голос, еле слышный, очень далекий.
- Это я. Вера, я. Ты помнишь меня? Ну, тогда летом 99 ого, помнишь Сочи, пляж... эти звезды, наши звезды, Вера, ты помнишь? Не молчи , Вера, не молчи.
В трубке что -то зашуршало, потом захлюпало, и вконец разрыдалось.
- Я... Я помню, Боже это и вправду ты? Что? Как? Столько прошло времени...
-Это все неважно сейчас! Скажи, ты хочешь, хочешь я приеду к тебе? Сейчас приеду, хочешь?
-Да, да конечно. А ты где? Я совсем не одета, ты где? Скоро будешь? Стой, ты же не знаешь, где я живу,..ты и вправду приедешь?
- Да, Вера, теперь я точно приеду.
Голос женщины в трубке перестал быть слышен совсем. Мне стало неловко, как то неудобно, но мужчину видимо не смутило, что я сидела так близко и все слышала. Он повернулся ко мне, еще краснее, чем раньше. Протянул телефон. И снова связи нет. Боковая панелька мигает. Потом он улыбнулся и посмотрел на табло. Красная полоска рейса 762 горела красным. Милый женский голос объявил о времени вылета и попросил следующего этим рейсом пройти к регистрации. Человек в плаще и шляпе еще вздохнул и пошел. Мне показалось, что он очень устал, и что он теперь наконец был счастлив. Тело затекло. По своей природе я не люблю ждать, это состояние между действием и действием само собой лишино оного, а я из тех людей, кто ничего не делая думает, и мысль для нас безмерно пагубна. Напротив меня большая стена стекла, и я смотрю, как на большой сковородке асфальта мечутся туда сюда автобусы - кусочки перца, фигурки людей - мелко струганная зелень и большие куски резаного бекона - самолеты, они плавно перекатываются в полупрозрачной жиже воздуха слегка пересоленной мелкими крупинками снега. Я живой кусок мысли с насморком в полном безделье, просиживающий попу в непосредственной близости к большой яичнице. Мне нужен отдых. Я закрываю глаза. Мой город безлюден и тих и среди этих ледяных копий я могу быть покойной. Воздух свеж и морозен, безветрие. Скоро над неровной полоской резных крыш встанет первый рассветный луч и все заблестит золотыми огнями, но не растает, лишь заблестит, и тогда в тишине проснуться первые звуки, и человек встретит друга, и маленькие луны исчезнут, чтобы снова появиться вновь, когда человеку захочется быть одному. А над головой миллионы километров вверх, по дороге миллионы километров вперед, и все это миллионы ничто с тем, что встает солнце, с тем ,что я встречу тебя на один краткий солнечный день в этой долгой нескончаемой зиме по этому вечному маршруту Москва - счастье.