Аннотация: ура!!! я наконец то вспомнила пароль!!! юху так, теперь об этом... вообщем пишется мне плохо... есть куски... вот они
кусок
Мне казалось что жить без тебя не возможно, мне казалось, что все что есть- это одна большая карусель ярмарки Парижа, которая все крутится, мерцая и сверкая в вечереющем небе огнями. Мне казалось, что наш смех отдается эхом и теряется в гуле звуков , создавая тишину, мертвую тишину, и мы смеемся снова и снова , не останавливаясь, теряя голову, просто смеясь, чтобы не нужно было ничего говорить, лишь бы не молчать. Мы не сбавляли темпа, все время кружась, смеясь, шутя, заставляя сердце словно биться быстрее, заполняя зияющие дыры пустоты утра, которое было уже на пороге. Ночь пролетала мешаниной лиц, огней , вывесок, билетов с отрывными купонами, она будто не имела ни конца ни начала, она была вечной, но это не пугало, а лишь успокаивало, убеждало, что утра так и не будет. И не придет холод пустых грязных улиц, тишина замолкших танцплощадок, мы не останемся на празднике , который кончился, последними гостями. Гостями без дома, без цели. Гостями , которым некуда уходить, и не зачем оставаться. Неприятные паузы дня в ожидании кругового карусельного бега ночи, где нам снова есть над чем смеяться, и мы снова забываем о том , что нам нечего сказать друг другу. Шумные компании друзей, веселые и дружные по ночам, но никто друг другу днем. Контрасты убивали меня. Я помню как разбитая приходила в маленькую комнату с своей кроватью и падала в беспамятстве, покидая мир на 4 часа мучительно тяжкого сна, полного кошмарами, тенями, голосами, сомнениями. Кое - как собираясь на работу утром, день казался другой реальностью, отдельно существующей от моих ночных водоворотов смеха и радости. Все мне казалось фальшивым тогда, все раздражало. Но что -то менять была ли я в силах? День пролетал мучительно долго, тянулся, как кусок розовой дешевой жевательной резинки, которую за один край так забавно вытягивают дети изо рта на набережной воскресным утром, когда она кишит уличными торговцами и прогуливающимися неспешными семьями. Застывая как восковая фигура у экрана своего монитора у залитого солнцем окна на пыльный город , плавясь от жары, я мечтала о обеденном перерыве и бокале холодного мартини. После обеда я гипнотизировала часы , стрелка которых никак не хотела ползти к 8 часам. Мне порой мерещились маленькие часовщики, живущие под толщиной круглого стекла, между циферблатом и стрелками. Они неуклонно упирались в большую стрелку руками и мешали ей бежать в перед к заветной восьмерке. Я чувствовала порой как они смотрят на меня и ухмыляются. За окнами вечерело , веяло прохладой, люди вываливали на улицы из домов и такси и шли пешком, потом зажигались и первые вывески, за ними и фонари. И когда часы на стене били восемь, я хватала свою уже собранную тайком сумку и убегала по подъездной лестнице вниз , хлопая дверьми и громко топая сандалями. И снова 4 часа сна претворяющие новую жизнь, глоток свободы, ночного воздуха, пива, и море звуков, в котором ты утопаешь, соглашаясь на любые безумства, веря в чудеса, ведомая тобой, в погоне за твоими чистыми , зеркальными голубыми глазами. В страну, невидимую простому человеку не живущему нашими жизнями, не играющему в нашу действительность.
В одну из таких ночей все изменилось. Я молчала об этом, боясь, что мне никто никогда не поверит. Но я помню все точно. Я как и всегда последние 20 минут рабочего времени точила карандаш механической точилкой у которой нужно было крутить ручку. Меня это успокаивало и расслабляло. Ручка крутилась медленно, порой проворачивать ее нужно было с усилием, карандаш издавал при этом тихий хруст, а я могла напряженно следить за стрелкой часов, подгоняя маленьких часовщиков. Эти гадкие человечки, хоть и были невидимы глазу, но были, как мне кажется, похожими на моих соседей. Я делила комнату с двумя странного вида мужчинами. Одни был уже не молод, его лицо выражало отреченность от жизни и преданность работе, которая судя по всему не отвечала ему взаимностью, поэтому он все еще и сидит в этой комнате за этим столом так же как сел в нее впервые лет 20 назад, если не больше. В то время он наверное был похож на моего второго соседа, совсем еще молодого с розовыми щеками парнишку моих лет, занявшего это место во вторник прошлой недели и все еще прибывающем в взволнованности и легком восторге. У первого явно не было семьи или она давно уже развалилась, на столе стояла детская фотография сепии, на ней двое в шапках с помпонами обнимали друг друга. По моим догадкам это вряд ли были его дети, скорее он с братом или сестрой, понять пол детей было не возможно, комбинезоны и шапки с помпонами мало чем могли помочь. Второй же много болтал, его не смущало даже то , что мы его собеседники молчали ему в ответ. Мало кто из нас задерживался в этой комнате на долго после того как часы все -таки били восемь. В тот день я ушла первой. В розовом легком шелковом платье с завязками на поясе я была как всегда сонной и уставшей.
кусок
Сегодня каблуки бежали по мостовой на удивление легко, что - то стало и с воздухом. И чем больше его она вдыхала, тем сильнее было чувство легкости, несвойственной ее возрасту. В этот пасмурный день мир за окном ее дома словно выманивал хозяйку. Низкое небо не казалось тяжелым потолком небосвода, в который того и гляди врежется стайка голубей, невысохшие лужи, оставшиеся после ночного дождя, как озера ровной зеркальной гладью, отражали заново родившееся утро, с его чистой, умытой красотой. Воздух звенел. Он будто пел на 100 голосов сопрано и в этом едином унисоне был и шум маленького городка, и мерное покачивание берез, и кружащийся лист, только в ему известной неугомонной пляске, пение птиц и лаянье собак. Рассвет в то утро пришел как всегда сам собою, но удивительно тихо, боясь спугнуть спящих, лучи его лизнули порог, потом краешки ставен, через открытые окна в комнаты, все ближе подбираясь к ножкам кроватей. В такой день усидеть дома было сложно. И несмотря на многие дни домашнего приюта ей захотелось одеть потертые на низком каблучке туфли, такое же старенькое, но добротно слаженное по ней пальто, некогда модное и новое, теперь же просто любимое. Волосы, покрытые пеплом седины, все еще вились большими кудрями, как и 20 лет назад, когда жизнь еще шумела вокруг ее маленького тела, полного энергии и любви. Эти 20 лет тревог и печалей сломили дух и состарили тело, но не смогли тронуть память. Память о тех днях, когда все было иначе, когда воздух был сладок и разливался по телу с каждым вдохом, когда смех не умолкал , и солнце слепило глаза. То было хорошее время, его всегда она вспоминала с особым трепетом , потихоньку, так пробуют свежее варенье, с края десертной ложечки, чтобы лучше распробовать вкус. Тогда, той весной они достроили маленький дом, выложили камнями из речки, бегущую к шумной улочке, дорожку, на ее пальчике блестело маленькой золотой полоской колечко, и его куртка висела на вешалке в маленькой уютной прихожей. Он, ее муж, был с ней, и не было больше счастья, чем быть рядом. На смену этим воспоминаниям, пришло неизменно ранившее другое. Открытая дверь, за ней ровной стеной на фоне серого неба дождь, его намокшие плечи, пагоны, черные сапоги и ремень, короткая улыбка, поцелуй. Он просто вышел тем днем и все никак не вернется. А порой казалось ей, что вот она слышит скрип двери, шелест дождя, и вот сейчас такое знакомое , беспечное "привет", но иллюзия исчезала, проходил дождь, а в сердце оставалась горечь. Пелена одинаковых дней, сменилась пеленой одинаковых лет, они прошли в разговорах с кем- то далеким, но родным. Поначалу эти слова летели к нему одному, сквозь время и пространство, как маленькие весточки о ней, которая все так же ждет, не может не ждать, верит, потому, что более ничего не осталось в ее жизни, кроме этой слепой упрямой фразы : "мы встретимся снова". Потом слова путались, в них было все меньше ясности, они не улетали , они оставались, зависали в воздухе комнат, как клубы чадившей печки, среди которых, шла их хозяйка. Мир тух, как догорающая свечка и не было в нем больше смеха и слепящего глаза солнца. Но сегодня, именно в это утро, мир стал другим. Сегодня появилось предчувствие, новая волна надежды влилась в душу и подарила тепла, согрела кости, распрямила спину. И каблуки побежали легко. Она не знала куда конкретно ей хотелось пойти, поэтому она просто пошла сначала вверх по улице, потом пара поворотов и дальше по мостовой, смотря на уходящие через дорогу от нее вправо широкие улицы, улочки, переулки и ворота двориков. Город стал не узнаваем, он вырос, окреп, как ребенок соседской семьи, который все детство болел а теперь гоняет голубей и дразнит знакомых девчонок, те в ответ надувают губки и делают недовольные личики, хмурят лоб и краснеют щеками.