Теперь я уделяю мало внимания пинакотекам и очень редко хожу на выставки. Оттого, должно быть, что картины - как бы поточнее выразить это? - производят на меня слишком, слишком сильное впечатление. Да, пожалуй, что так. Стоит мне вглядеться в любую выдающуюся работу - наследие минувших веков, - как тотчас начинает действовать странная магия. Ни на секунду не отпуская мой взгляд, картина будто увеличивается в размерах, никак не стесняемая рамой, края холста загибаются, закручиваются и тотчас смыкаются за моей спиной, и вот - я уже охвачен со всех сторон, втянут внутрь и бессилен справиться с наваждением. Где-то позади звенит на камнях извилистый ручеек; его веселая песенка, кажется, способна на мгновение побороть чувство страха, все же неуклонно растущее в душе; но вот - я уже с восторгом и отчаянием наблюдаю, как моя тень исчезает в зубчатой тени склонившихся ко мне деревьев. Как отыскать щель в этом плотном кошмаре? Мой взгляд плутает по призрачному пейзажу и вдруг чудом находит выход, но, увы! - это лишь дверь в следующую картину...
Повеяло теплом от очага в глубине комнаты; ее седой обитатель пока не знает о моем присутствии, но внезапное, беспокойное ощущение, должно быть, уже коснулось его сердца; он все еще читает книгу, но слова путаются, не достигая сознания, и буквы становятся неразличимыми. Сейчас он преодолеет секундное замешательство, и, отведя взгляд от нарисованной страницы, посмотрит на меня пристально и с укором - на того, кто в один момент неуклюже разрушил его вековое одиночество.
Я встречаю рассвет на лесной дороге, а через мгновение оказываюсь на островке посреди болота, весьма мрачного и сурового вида. Миг - и я возле старой и ветхой водяной мельницы, все еще исправной труженицы, а после - у подножия горы, на которой гордо высится средневековый замок. Калейдоскоп городских площадей, кладбищ, скалистых взморий и будуаров красавиц, конечно же, утомителен... Вот отчего мое сердце вскоре переполняется образами, и я просто закрываю глаза. Открыв их, я возвращаюсь в реальность, измученный и утомленный безмерно. Поэтому я так редко посещаю картинные галереи - и в то же время так скучаю по ним!
...А виноват во всем этом один человек. Хотя нет, скорее, двое.
Школьный друг моего отца, Александр Т., еще в юности увидел эту картину в коллекции какого-то своего дальнего родственника, жившего тогда в другой стране. Картину давным-давно написал один более чем известный голландец; на ней был изображен небольшой, но эффектный водопад. Позади, на высоком берегу росло несколько могучих деревьев, и виднелись руины какого-то строения; завершая образ, по небу ползли серые громоздкие облака. Таких картин, различающихся лишь деталями, художник создал множество, ведь это были его любимые мотивы. Иногда руины перемещались с левого берега на правый или исчезали вовсе, иногда облака окончательно чернели и превращались в грозовые тучи, деревья засыхали и зеленели вновь - и так со всеми вариантами, во множестве трактовок.
Спустя какое-то время Александр уговорил владельца картины продать ее, но самолет, следовавший в нашу страну с пейзажем на борту, упал в Северное море, став добычей одной из тех гроз, изображения которых всегда так удавались великому голландцу. Длиннейший список бесспорных работ мастера стал чуть короче, а мечта Александра уже никогда не могла исполниться. Потом он пытался мне объяснить - может быть, родственную душу он в большей степени чувствовал во мне, чем в своем школьном товарище - так вот, объяснить, почему из всех пейзажей художника ему был нужен именно этот - и никакой другой. Но разобраться в его путаных рассуждениях я так и не смог, да и Александр, я думаю, сам в точности не знал, чем эта картина лучше. Другие, по его словам, совсем скучны, хотя водопады на них и кажутся очень похожими на его любимый.
Однажды произошло одно важное событие, и я был свидетелем тому. Александр частенько приглашал нас в свой вместительный загородный дом, расположенный в чудесном, очень поэтичном месте. В тот день мы катались на автомобиле по окрестностям, и заехали куда-то, где никто из нас, в том числе и Александр, прежде не бывал. Спустившись с довольно высокой горки, мы затем переехали через небольшую, но зато бурную и порожистую реку. Выйдя из машины, наш друг только раз взглянул на речку, высокий противоположный берег и аккуратный белый домик на самом его верху - и уже в следующий момент всем стало ясно, что с Александром творится нечто странное. Он попытался показать нам что-то на том берегу, потом в реке, после на небе - хотя день выдался солнечным, облаков все же было предостаточно, и они проплывали в вышине величавыми громадами, - но мы так и не смогли понять, в чем было дело. Тогда Александр махнул рукой и больше не возвращался к этой теме, хотя мысленно, как он рассказал мне много позже, он ни на секунду не расставался с рекой и высоким берегом. Должно быть, даже засыпая, он отчетливо слышал шипение перекатывающейся через камни воды, и береговой обрыв нависал в бескрайней темноте над его постелью.
Вы могли бы подумать, что увиденный нами в тот день пейзаж был в точности как на погибшей картине, но уверяю вас - вовсе нет. Конечно, не было ни водопадов, ни развалин замков, ни кряжистых дубов - ничего такого, что могло бы властно напомнить о романтичных работах голландского художника. Реальный пейзаж был самым обычным, каких сотни. Много путешествовавший в молодости Александр, конечно же, видел и гораздо более впечатляющие панорамы.
Прошло много времени, и вот Александр (с которым мы и не общались-то долгие годы, а уж в его загородном доме я и вовсе не был, кажется, вечность) неожиданно предложил мне навестить его "в этой сельской глуши", как он выразился. До меня доходили какие-то смутные слухи о его нелепых поступках, об огромных тратах денег с непонятными целями, но я, признаться, не верил ничему. Многим ограниченным людям господин Т. и раньше казался странным, а старость усиливает любые чудачества; вот почему о нем стали потихоньку рассказывать самые невероятные истории, в которых правда могла исчисляться лишь крупицами, да и то в самом лучшем случае. И уж, конечно, я никак не связывал эти байки с далеким и смутным воспоминанием о бурной речке с такой холодной и прозрачной водой.
Я добрался до его дома, где мне вдруг сообщили, что Александр еще с утра уехал к водопаду и с нетерпением ждет меня там. Я совсем не понял, о каком водопаде идет речь, но, выслушав довольно сбивчивые объяснения, хотя бы приблизительно прикинул направление. В дороге я здорово устал, но сильнейшее любопытство заставило меня отказаться от мысли отдохнуть хотя бы час или два, и я отправился к неведомому водопаду, надеясь добраться до него еще до наступления вечера.
Я все же немного заблудился и вышел к той памятной речке со стороны более пологого берега. В воздухе уже была разлита печаль угасающего дня, перед наступлением сумерек все вокруг выглядело мягче и таинственнее; при этом то, что я увидел, совершенно потрясло меня. Метаморфоза противоположного берега была ужасающей. Вместо не особенно высокой горки, заросшей полевыми цветами, я увидел то, что на первый взгляд показалось мне склоном брошенного карьера. Весь берег был перекопан, с целью сделать его более обрывистым и стремительно вздымающимся; кроме того, Т. явно дополнительно возил откуда-то глину и щебень, добавляя их к уже имеющимся ресурсам. Трава, кажется, все же смогла в некоторых местах обжить глиняную корку и теперь жалко зеленела кое-где на циклопических склонах.
Не удовольствовавшись первыми достигнутыми результатами, Александр откопал где-то (возможно, в буквальном смысле) большое количество здоровенных валунов. Трудно сказать, каких затрат стоило притащить сюда эти огромные камни, при этом они валялись здесь во множестве. Большинство было сброшено вниз с обрыва; оставляя за собой глубокие борозды, они рухнули вниз, упали в реку и совершенно запрудили ее. Вместо прежних порогов действительно получился скромный, небольшой водопад. Река выше водопада стала много шире и совсем медлительной; лучи заходящего солнца скользили вдоль ее поверхности и этим лишь подчеркивали черноту воды, не проницая ее. Несколько валунов каким-то чудом удерживались на склоне, и один, очень большой, в угрожающем положении висел над бездной, застыв на самом краю чудовищного обрыва.
...Усталость мешала мне смотреть ясными глазами, но я все же попытался не упустить ни одной детали; солнце помедлило немного над горизонтом, прежде чем скатиться, и эти несколько минут я потратил на приведение в порядок разрозненных впечатлений, атаковавших меня едва ли не со всех сторон.
Какими странными образами мыслил этот человек! Т., кроме всего прочего, привез откуда-то несколько деревьев довольно экзотического вида. Конечно, они не могли выжить далеко от родины, в суровом северном климате, да еще будучи посаженными в такую неплодородную почву. Одно за другим, они замерзали и засыхали на разных стадиях своего роста; и теперь весь берег был украшен все еще стоящими, но уже мертвыми деревьями с кривыми стволами и узловатыми, широко раскинутыми ветвями. И лишь самое большое, выросшее за тем самым громадным валуном, пока что не погибло совсем: на его верхушке еще оставался венчик листьев изумительного, нежно-зеленого цвета.
Белый домик превратился в руины. Это была, наверное, наиболее простая и дешевая часть плана: просто не ремонтировать старую постройку. Теперь облезлые стены и впрямь выглядели очень романтично.
Я вздрогнул, когда кто-то произнес мое имя. Но как я мог услышать его? Я увидел, как Александр, несмотря на свои преклонные годы, с поразительной ловкостью спускается по крутой тропке и машет мне рукой. Он пытался кричать мне, но из-за шума водопада ничего нельзя было разобрать. Мне вдруг стало больно от жалости к нему; он потратил огромные деньги и столько лет жизни на то, чтобы превратить столь чудесный уголок в некое подобие лунного кратера, за вычетом воды и скудной растительности. И я вдруг крикнул в ответ: "Как жаль, что у Вас ничего не получилось!" и тут же упрекнул себя в жестокости. На самом деле я, наверное, хотел сказать что-то иное, но подлинные чувства взяли надо мной верх; впрочем, что его старческий слух мог расслышать сквозь непрекращающийся гул водопада? Но что-то он почувствовал, вздрогнул и, как мне показалось, заметно сгорбился; потом повернулся и медленно пошел или, скорее, полез наверх, уже без следов прежней живости. Сумерки сгущались, я смотрел вслед исчезающей в темноте фигуре, расставаясь с Т. навсегда.