Аннотация: Рассказ не столь уж легкомысленный, как кажется, может быть, на первый взгляд.
О том, что сегодня приезжает Генрих, он вспомнил, только когда взял в руки бритву с недвусмысленным намерением побриться. Вспомнил как нельзя вовремя, даже усмехнулся, представив себе, как удивился бы издатель, встретив его где-нибудь на улице, щегольски одетого, разумеется, чисто выбритого, с огромным букетом для Эльзы. Он даже представил себе диалог между ними, приблизительно следующий.
"О! Это вы, Генрих? Черт бы вас побрал".
"?! Что... как?.. а вы разве.... " и т. д.
Где же его старый (впрочем, довольно еще приличный, хотя бы намек на немного запущенную элегантность необходим) костюм? И надо бы занавесить окна. Зачем же он как-то сказал Генриху глупость о том, что творческие озарения его посещают именно в полумраке? Теперь уже никак нельзя менять роль, и темно-красные бархатные шторы должны еще раз доказать глупцу готовность Макса Вюлькена создавать новые шедевры. Хотя и старых уже чересчур много.
Может быть, бросить все? Да и так ли уж важен этот нелепый образ отшельника и мизантропа, чью творческую волю почти полностью парализуют солнечные лучи и приветливые лица? Стоят ли напечатанные строки такой бессмысленной игры? Но Макс не стал задавать себе эти и подобные им вопросы. Дурачить Генриха ему отчасти нравилось, к тому же он не был уверен, что этот самый имидж был чрезвычайно далек от истинного облика господина Вюлькена. Порой ему и вправду хотелось зашторить окна - но это оттого, наверное, что иногда у него болели глаза.
Звонок в дверь. Надо бы разобраться с этим скорее, подумал писатель, Эльза опять обидится, что не пришел вовремя... Такая странная.
Действительно, это был Генрих. Он только что вернулся из Италии, и теперь хотел поделиться огромным количеством впечатлений.
"Макс, вы что-нибудь еще написали?! Ваш последний рассказ восхитил критику, это, конечно, уникальный случай. Все единодушны в своих похвалах".
"Что-то новенькое. Раньше еще находились здравомыслящие люди, куда же они попрятались теперь?"
"Перестаньте, Макс. Вы пишете неподражаемо, тут уж ничего не поделаешь. Скажите, вы хотели бы, чтобы я рассказал вам о своем последнем путешествии? Помните, вы всегда просили меня рассказывать о таких вещах - о городах, о людях - вы ведь сами редко выходите даже из своей комнаты. Вы ведь действительно... живете... именно так?"
"Что вы имеете в виду, Генрих?"
"Просто ваш последний рассказ... он удивил меня. Вы пишете о какой-то официантке, кажется ("Эльза, дорогая моя Эльза", - усмехнулся про себя тем временем Макс), и так... реалистично, ну, с таким вниманием к бытовым деталям, с такими тонко подмеченными подробностями; я не помню, чтобы я вам что-то подобное рассказывал. Может быть, кто другой? И откуда у вас вообще взялась тяга к реализму, с вашим-то образом жизни? Вот чего я никак не могу понять..."
Максимилиан подошел к буфету и достал бутылку некоего темно-красного вина, затем два бокала. Спросил, не глядя на Генриха: "Вам что, совсем не нравится мой новый стиль?"
"Что вы, ваши новые рассказы превосходны, я ведь уже говорил вам это и могу повторить снова. Просто..."
Макс налил вина гостю - и себе и тут же, взяв бокал, пересел в тяжелое старинное кресло. Того же темно-красного цвета, что и вино, неуклюже колыхнувшееся в бокале. Того же цвета, что и шторы, скрывавшие вид на широкий центральный проспект. Помолчав немного, писатель заговорил уже немного другим, несколько глуховатым голосом.
"Просто мне теперь не слишком нужны ваши рассказы о мире, как и рассказы других людей. Мне теперь достаточно сосредоточиться, и я ясно представляю себе - во всех подробностях - любые события и любые человеческие судьбы. Это требует немалых усилий, но результат того стоит. Представьте, как я сижу вот здесь, в этом кресле, вечером, уже после захода солнца, с закрытыми глазами. Постепенно мое сознание привыкает к неподвижности мыслей и туманной скованности ощущений, к ленящемуся ходу времени. И вот в какой-то момент я словно открываю глаза - на самом деле нет, конечно, я остаюсь все время здесь, в той же позе, и только полностью пропадает тиканье стенных часов - тогда я словно бы осматриваюсь вокруг, и ни этих стен, ни красных штор, ни низкого потолка, ничего такого уже нет и в помине. А меня окружают люди, множество лиц, и каждое лицо навсегда врезается мне в память. Потом же, когда я прихожу в себя, я четко знаю, о чем и зачем мне писать... "
Генрих тихо поднялся и осторожно, боясь помешать вдохновению, пошел к двери. А Макс Вюлькен по-прежнему сидел в кресле, безвольно опустив голову, и в дополнение пробормотал еще одно слово; не поручусь за точность, но мне кажется, что это была "Эльза". Тут вдруг он очнулся и крикнул вдогонку издателю:
"Так что если вы прочтете в следующих моих рассказах что-нибудь, скажем, о букмекерах, автогонщиках, золотошвейках или принцах крови, то вряд ли особенно удивитесь, верно? Вы ведь теперь знаете, что к чему".
И весело рассмеялся, хоть ему и нужно было торопиться.