Аннотация: Детский рассказ для конкурса "Красная горка" издательства "Фома".
Савушкина Наталья n.pochta@mail.ru
Чудес не бывает
- Гляди, гляди: карлик! - присвистнул белобрысый парень, подтолкнув локтем своего высокого рыжего приятеля в чёрной кепке.
Тот засопел, неохотно бросил взгляд в сторону, куда указывал белобрысый. Процедил:
- Да какой это карлик! Так, коротышка...
- Да? А горб тогда почему?
- А что, горбов просто так не бывает?
- Не бывает!
- Бывает!
- Много ты понимаешь в горбах!
- Можно подумать, ты понимаешь!
Ребята примолкли и вместе глазели на пешеходов, переходивших улицу. Зелёный сигнал светофора задёргался, замигал и погас. Автомобили отчаянно засигналили, нервно всхрапывая разъяренными двигателями. Последний пешеход заторопился к спасительному краю 'зебры'. Дойти до тротуара ему было не проще, чем переплыть Москва-реку в ноябре: фигура была неладная, согнутая: шеи не видно, голова словно вросла в грудь, на спине что-то топорщилось, и весь человек был точно скомкан чьей-то огромной рукой. Наконец, он достиг цели и остановился отдышаться.
- Гляди, гляди: запыхался! Дышит, как котёнок! Щуплый какой! - зашептал белобрысый в ухо приятелю.
- Слушай, да он пацан вроде тебя, - раздумчиво ответил тот.
- Скажешь тоже, - обиделся первый, вытягиваясь и расправляя плечи, - мне уже одиннадцать! Вечно ты задаёшься! А этот мелкий - мне по пояс. Ну, или по грудь. И руки у него тощие, как у нашей пятилетней Варьки.
Они помолчали, наблюдая, как человек перевёл дух и быстро, не глядя по сторонам, зашагал ныряющей походкой. Он сильно припадал на правую ногу. Именно с правой стороны на его спине выступала круглая выпуклость, плохо скрываемая чудной синей пелериной.
- Да, пожалуй, действительно, пацан, - быстро сказал белобрысый. - В школу, наверное, не ходит, - добавил он завистливо.
- Ну, знаешь, не хотел бы я такое освобождение...
- Он и драться, небось, не умеет, - хихикнул белобрысый.
- А вот мы сейчас проверим, - прищурившись, решил рыжий.
Он огляделся и поднял с мостовой белый камень со сливу величиной. Белобрысый опять хихикнул и отступил приятелю за спину.
- Погоди, пусть дохромает до рощи. Лишних глаз нам не надо.
Белобрысый радостно согласился:
-Ага, а тут как раз и дождик прошёл. Поглядим, как он поскачет по лужам, - и он мелким суетливым движением потёр ладони.
Мальчишки стали проворно наклоняться, подбирая крупные и мелкие камни, в изобилии валявшиеся вокруг: поблизости была стройка. Оттопырив карманы добычей, они бросились вслед за горбуном.
***
Полка была слишком высока, чтобы снять коробку без помех. Пришлось Мите ставить табуретку и стоя копаться в бабушкиной шкатулке с нитками и иголками. Было неудобно.
Крышка норовила упасть и прихлопнуть ногти. Под руки то и дело попадались причудливые пуговицы, лоскуты каких-то диковинных материй, которые бабушка хранила в память о 'прежних временах'. Спина ныла, и Митя никак не мог нащупать круглую катушку чёрных ниток. Он точно помнил, что два дня назад она была здесь.
Позади послышались семенящие мягкие шаги. Секунда - и зашуршало сбоку, на полке. Тим уселся на томик Диккенса и, обернув длинный хвост вокруг розовых лап, задумчиво поглядел на мальчишечьи, в ссадинах, руки, вдевающие нитку в иглу. Он словно раздумывал, как отозваться на то, что увидел.
- Что, Митя, опять побили? - наконец, осторожно спросил он, из деликатности переведя взгляд на своё белое брюшко.
- Не побили, а дрался, - последовал запальчивый ответ. - Это ещё неизвестно, кто кого!
- Ну, да, ну, да, - Тим поспешно закивал острой мордочкой с нежными круглыми ушами, и почесал переносицу коготком. Словно невзначай, спросил:
- Сколько их было? Один?
- Зашивал бы я сейчас рубашку, если бы он был один! - нитка, натянутая сверх меры, щёлкнула, оборвалась, и пальцы вновь стали нацеливаться в ушко. - Не мешай, мне надо закончить, пока бабушка не пришла.
- Ну да, ну да... - печально согласился Тим и стряхнул невидимую ниточку с белой, как яичная скорлупа, шёрстки. - А с фингалом что будешь делать?
Только молчание в ответ.
- Губа сильно болит?
Молчание.
- Эх, - вздохнул, наконец, Тим. - Принесу-ка я тебе одну чудесную вещицу. Она помогает в самых отчаянных трудностях. Семейное сокровище: 'мышиное чудо'. Мне его передала бабушка, когда я уже ничего хорошего от жизни не ждал.
Тим помолчал, наблюдая, как его друг ожесточённо сражается с двумя половинками клетчатой ткани, разъезжающимися в руках. Продолжил мечтательно:
- Бабуля была непростая мышь, фрейлина при дворе. Гранд-дама, в своём роде! Начитанная, вроде твоей. Так вот, она говорила, что эта вещь способна окрылить мышь. И была права: вскоре после получения ВЕЩИ, - Тим даже привстал, произнося это слово, - мы с тобой и подружились. Да, признаю, среди своих я был изгоем, - тут Тим вздохнул. - А всё из-за цвета шерсти. Да, я белый, белый! Некоторым это страшно не нравилось. Не знаю, почему разводят столько шума вокруг белых ворон? Альбиносу трудно всегда, каким бы зверем он ни был. Конечно, получив ВЕЩЬ, я загадал себе друга. Появился ты, и какая мне разница, белый я или серый? Жизнь наладилась, всё как-то просветлело, - глаза у Тима повеселели. - Надеюсь, и на человека мышье волшебство подействует. Хотя вы, люди, существа загадочные и непонятные.
Он слез с книги, придержал нитку, пока Митя обрезал её, и вновь уселся на прежнее место, на сей раз - по-турецки.
- Вещица, конечно, не первой новизны, но вполне, - Тим поднял вверх палец с крохотным коготком, - вполне годится для производства чудес в безнадёжных ситуациях.
- Я не безнадёжный! - Митя упрямо наклонил крупную голову с каштановыми вихрами надо лбом и вновь потянулся за катушкой.
- Ты - не безнадёжный. А ситуация очень скоро может стать именно безнадёжной. Побои эти постоянные, твоё сидение в кафе, в одиночестве, - думаешь, я не знаю? Я всё знаю, - Тим кивнул на клетчатую ткань, словно требуя от неё подтверждения. - Когда от жизни нечего ждать, хватаешься за любую надежду. А чудесные вещи, знаешь ли, ещё никому не мешали.
- Чудес не бывает, - послышался ворчливый ответ.
Шёрстка на лбу Тима собралась складочками, а прозрачные уши, казалось, отъехали на затылок от удивления.
- И ты утверждаешь это, беседуя с мышью? - зверёк прижал лапы к груди и стиснул их так, что хрустнули косточки невесомых пальцев.
- Но ты же говорящая мышь. Тебе полагается говорить. Вот если бы обычная мышь вступала в беседу... Тогда - да, я понимаю: чудо, и всё такое.
Тим замер с прижатыми к груди лапами. 'Если человеку отказывает здравый смысл, значит, ситуация, и правда, безнадёжная', - пробормотал он и опустил лапы. Они уныло повисли вдоль упитанного тела, как две белые тряпочки.
В замке повернулся ключ. В прихожей зашаркали, завозились, и звонкий старческий голос позвал:
- Митюша, мальчик мой, ты дома? Бабушка вкусного принесла! Тётя Люся устроила сегодня настоящий пир: напекла целый таз блинов. Я захватила немного для тебя... Митя, где ты?
Шаги приближались.
Тим вздохнул, пробормотал 'Анна Тихоновна, гранд-дама, в своём роде...', тихонько поджал хвост и ретировался за старую лампу с газетой вместо абажура.
***
Измятый, с неровными краями листок на столе был исписан старательным детским почерком. Как видно, лист недавно вырвали из тетради. Буквы были выведены чётко, наклон вправо соблюдён, - за чистописание здесь вполне можно было поставить 'пятёрку'. Эта аккуратность наводила на мысль, что удалили и скомкали листок не из-за ошибок. На листке стояло:
'25 сентября, четверг.
Сегодня снова зашивал рубашку: в роще догнали двое мерзких типов. Сначала кидали камнями из-за кустов, потом напали сзади. Бабушка, конечно, думает, что я гуляю с друзьями. А я опять два часа торчал в 'Макдоналдсе'. Это лучше, чем бродить по улицам. Сажусь в углу, так почти не пялятся. Отправил стихи в журнал. Никакого ответа. Перепишу тут.
'Друг' - слово заветное, тёплое.
Но зачем оно существует,
Если некого им называть?
---
Взять бы крылья и улететь,
В страну, где любят и радуются...
Но крылья взять негде, негде'.
Тим вздохнул, перечитал последние строки ещё раз, водя розовым носом по еле различимым линейкам. Усики мыши вздрагивали и топорщились от близости шершавой, самой дешёвой, бумаги.
'Да, никаких сомнений, - прошептал Тим наконец. - Пора вмешаться. Срочно!'
Он решительно поднял к крошечному рту лапу, дохнул на что-то блестящее и старательно обтёр предмет о шерсть на боку. Потом, оглянувшись на кровать, с которой донёсся шорох, быстро и бережно опустил предмет в нагрудный карман детской рубашки. Оглянувшись ещё раз, Тим с лёгким стуком пружинно спрыгнул со стола.
***
Двое мальчишек, один рыжий, другой белобрысый, стояли и глазели на середину улицы.
- Ты гляди, гляди, тот же коротышка, которого мы поколотили месяц назад!
- Не коротышка, а карлик.
- А рядом-то, гляди, - Олька Мизинова из четвёртого 'Б'! Пигалица с бантом, от горшка два вершка. С ним, что ли? Точно, с ним! Гляди, гляди, идут и смеются! Воркуют, как два голубка. Нет, ты видел такое когда-нибудь, Рыжий?
- Помолчал бы лучше, - процедил приятель сквозь зубы. - Что-то они слишком уж радостные. Вот и проверим, дерутся ли карлики, когда у них всё хорошо.
- Ну нет, это без меня, - отпрянул белобрысый. - Мне хватило прошлого раза. За фингал от отца влетело. Куртку заставили зашивать. Сам проверяй.
- Да ты, никак, струсил? - громко присвистнул рыжий.
- Осторожность - черта умных, а не слабых, - как-то чересчур быстро, словно заученную фразу, выпалил белобрысый. - И, между прочим, он не карлик, а просто низкорослый. Мне отец объяснил. Карлики выше шестилетних детей не вырастают, а этот ничего так себе вырос, - белобрысый посмотрел на ворот голубой куртки, неумело зашитый фиолетовыми нитками, - и смелый. И, кроме того, приёмчики знает. Только мелковат. А горб, к твоему сведению, бывает от травмы позвоночника в детстве. Организм растёт, кости складываются неверно. Тебе позвоночник сломать, тоже скрючился бы.
- Что-то ты очень много знаешь, - сощурился рыжий.
- Может, и не много, но уж побольше тебя.
- Значит, травма позвоночника?
- В детстве.
- И смелый?
- Ты сам видел.
Рыжий сунул руки в карманы выцветших джинсов, прищурился, глядя на приятеля, и презрительно сплюнул прямо ему под ноги. Плевок приземлился в сантиметре от блестящих серебристых кроссовок белобрысого.
- Ну и топай к своему коротышке.
Белобрысый посмотрел на свой кроссовок, на рыжего, сделал шаг назад и неожиданно сказал:
- И пойду! А ты, Рыжий, не задавайся. Вечно воображаешь, что умнее всех.
- Пойдешь?
- Пойду.
- Врёшь, - усмехнулся рыжий, - струсишь. Так и станет горбун теперь с тобой разговаривать. Ты ему ещё про свою куртку напомни и про его губу разбитую. Тут уж он тебя вообще обнимать кинется, - язвительно закончил он.
Белобрысый сжал было кулаки и подался вперёд, но раздумал.
- Умные не только осторожные, но и... - продолжить он затруднился: видимо, бойкая фраза в его распоряжении была только одна.
Однако заминка его не смутила. Он скорчил рыжему презрительную рожу и, размахивая коричневым портфелем, помчался вслед двоим, уходившим в рощу.
- Эй! - кричал он на бегу. - Погодите-ка! Стой, Мизинова! Эй!
***
Тим сидел на томике Диккенса, обернув хвост вокруг задних лап, чтобы не зябли. В доме спали. Комната синела ночным обманчивым светом вперемежку с тенью. Прожектор на стройке напротив окна пробивал лучом тонкий, в старательно зашитых прорехах, тюль, и серебрил шёрстку мыши. Тим размышлял.
'Если человека весь день нет дома, это что-то значит. Если он приходит, сияя, как начищенный пятак, и два часа висит на телефоне, это значит ещё больше. Но если он, к тому же, убегает в гости, прихватив торт, но ни секунды не поговорив с лучшим другом, - тут Тим вздохнул, - значит, у человека всё хорошо. А если у него всё хорошо, то чудеса ему ни к чему, он всё равно их не заметит'.
Тим вздохнул и посмотрел на узкую кровать под навесной полкой, уставленной книгами. В полутьме их корешки казались клавишами фортепьяно.
'Так-то, дорогой Митя. Чудеса тебе больше не нужны'.
- Чудес не бывает, - послышалось сонное бормотание с кровати. - Никаких чудес.
- Бывают, Митя бывают, - горько прошептал Тим и сунул лапку по самое плечо в карман клетчатой мальчишечьей рубашки, висящей на стуле. - Другое дело, что при себе можно оставить только одно чудо. Только одно! То, которое нужнее. И я знаю, какое ты выбрал бы...
Вещица, извлечённая из кармана клетчатой рубашки, блеснула в свете уличного фонаря. Тим отвёл её на вытянутой лапе, чтобы полюбоваться в последний раз. В луче прожектора блеснули золотом крылья миниатюрной мыши, не летучей, а обычной, но почему-то крылатой. Тим вздохнул, оттянул карман рубашки и разжал лапу. Брошь скользнула на прежнее место. Тим повернулся к кровати, поглядел на неё долгим взглядом чёрных, без радужки, глаз, ещё раз вздохнул и растворился в темноте позади старой лампы с газетой вместо абажура.
***
- Доброе утро, бабушка!
- Доброе утро, милый! Ты сегодня необычайно оживлён.
- Бабуль, времени в обрез, бегу с ребятами на аттракционы. Обедать останусь у друга.
- А как же твои истории? Не расскажешь сегодня про верного благородного Мыша?
- Не знаю, ба, что-то больше не выдумывается.
- Ну, ладно, золотко. Хотя мне казалось, эти сказки непременно надо записать... Что, уже собираешься? Рубашка чистая?
- Чистая!
- И какой симпатичный значок! Подумать только: крылатая мышь. Оригинальный образ, в литературе не встречала. Подарок друга?
- Нет, представляешь, обнаружил в кармане.
- Чудесное появление?
- Чудес не бывает, бабуля. Чудес не бывает!
Проводив внука, бабушка взялась за уборку. Влажная тряпка обследовала по очереди стол, спинки стульев, подоконники, коробку с принадлежностями для шитья и книжную полку. За настольной лампой обнаружилась неожиданно большое скопление пыли, просто горы какие-то.
- И на пыль-то не похоже, - бормотала бабушка, выуживая из угла белые мохнатые комки. - Для тополиного пуха не сезон... Если бы не цвет, решила бы, что мыши дом себе свили. Надо же, Митя такой аккуратный мальчик, а тут - на тебе, - и она решительно стряхнула шерстеообразные клоки в пластмассовый таз с водой.
Клоки намокли, потемнели и слиплись с остальным сором, дрейфующим на поверхности. Серую воду бабушка вылила, а лампу, приютившую за собой такое безобразие, переставила на тумбочку. Её плоская поверхность хорошо просматривалась и была вполне благонадёжна. Безо всяких чудачеств.
К вечеру выпал снег, которого никто не ожидал. Нагулявшийся Митя сидел на столе, что строго запрещалось бабушкой, но сегодня мальчику отчего-то очень важно было нарушить запрет. Он смотрел на лохматые, словно клочки шерсти, хлопья. Их было так много, что кружилось в глазах. Казалось, целая стая крошечных белых мышей порхает в воздухе.
Мальчик оперся одной рукой на синий томик Диккенса, другой машинально покрутил приколотую к карману брошь в виде мыши и задумчиво прошептал:
- 'Мышиное чудо'? Нет, чудес не бывает. Но надежда никогда не помешает. Надо только придумать, что бы такое загадать. Что-то очень важное. Самое важное...