Аннотация: Не совсем horror, но что-то из этого района. Может оказаться тяжелым для чтения. Читать не советую.
Том Мэтью, О`Харриссон и Сэм Каррус вместе с подругой Памэлой Смит - восхитительной мулаткой с волосами гладкими, как ее кожа и черными, как ее глаза - они веселой компанией спешили вдоль берега Океана подальше от города. Перешучиваясь и выпендриваясь друг перед другом, они выпускали стеклистое эхо в окрестные скалы, как добрый крестьянин выпускает пичуг из клетки - миг, и небо вновь пусто. Это было ИХ время - пустынный утренний пляж, молодость, задор и дружная компания, где не стеснялись говорить "fuck" и целоваться все вместе. Компания молодых людей бежала подальше в Дикие Места - дабы Взрослые не мешали им отдыхать. Пока Том вдруг не остановился, глядя в скалы. Остальные немедленно окружили его. И теперь уже все четверо глядели на странную в наши дни картину - одинокий художник долбил скалу стоя на нешироком приступочке. Будущий рисунок был намечен линиями разных цветов, и уже проложенные в скале бороздки продолжались ими в цельную картину. Инструменты и прочие принадлежности - мешочки, крюки, мотки веревки - висели рядом на скале на невидимых снизу опорах. Ребята подошли поближе. Согбенная спина художника, стоящего в неудобной позе, длинные, спутанные волосы, неряшливая одежда...
- Эй, ты, обезьяна! - воскликнул молодой Мэтью - нарисуй лучше моего дружка - вот достойная вечности картина!
На самом деле это было сказано чуток грубее, но Вы догадались, не правда ли?
Художник молчал спиной к ребятам, продолжая долбить скалу, зато засмеялись остальные. Шутки посыпались как чечевица из прорехи, а всего досаднее было то, что художник совершенно не обращал внимания на молодежь за спиной. Он вымерял следующий отрезок рисунка, выбирал зубило и счищал еще сантиметр многовековых отложений. Или прикладывал к скале рейки. Или менял линии на скале. В общем, занимался всякой глупостью, вместо того, что бы обидится на столь остроумные шутки острых на язык ребятишек. И никак не удавалось поглядеть на его рожу - жалкую и смешную одновременно - он все время стоял спиной. Пока Том Мэтью не подошел поближе и не крикнул:
- Ах так! Ты делаешь вид, что не слышишь? А что ты скажешь на это?
Он поднял с песка камушек, и бросил его в широкую спину. С такого расстояния промахнуться было невозможно. И Том не промахнулся. Несколько секунд все стояли молча, в напряженном ожидании - во что выльется столь откровенная грубость? - но и тут художник остался глух к оскорблениям. Тогда и остальные ребята, и даже Памела присоединились к закидыванию странного художника камнями. Но они стояли чуть дальше Тома, который был буквально в двух шагах, так что часть камней попала в скалу. И тут...
И тут художник повернулся. Лицо его было ужасно - острый, неровный нос, выдающийся вперед из искореженных щек, спутанные волосы нельзя было назвать неряшливыми, но при близком рассмотрении, а первое впечатление от них было именно такое. Взгляд же у него был пронзительный, как у снайпера или следователя прокуратуры. Он спрыгнул на песок, и схватил Тома за плечо. Том хотел было вывернуться, когда художник с неожиданной силой и сноровкой взвалил его на плечо, и с этой ношей ЗАПРЫГНУЛ обратно на скалу. Сбросив Тома с плеча он припечатал его спиной к скале, развернул лицом к себе и глянул в глаза. Не отрывая взгляда, художник схватил Тома за левую руку, поднял ее, и вдруг Том почувствовал, как в ладони взорвалась дикая боль. Он рванулся, но боль только усилилась. А в это время художник схватил Тома за вторую руку и так же легко и быстро прибил его ладонь к стене. Внизу вскрикнула Памэла.
- Эй, ты! - крикнул О`Харриссон - отпусти его!
Художник повернулся и нехорошо улыбнулся.
- С него мне нужна только кровь - громкий и низкий голос отразился от скал - а с тебя - палец художника уперся в О`Хариссона - мне потребуется печень. Подожди минутку, и я ее вырву у тебя. А с тебя...
Палец художника уперся в Памэлу.... Его безобразная фигура на фоне скалы, скалы, к которой был прибит за ладони Том Мэтью, так похожий сейчас на Исуса Христа... И это было так страшно! Вся компания внизу молча развернулась, и рванулась прочь.
А художник повернулся к Тому. Тот тяжело дышал, и лицо его искажали гримасы. Художник достал кисточку и набрал немного крови с ладоней Мэтью. И стал спокойно рисовать на камне.
Том закричал.
- Чего ты кричишь? - обратился к нему художник.
- Отпусти меня! - взмолился Том.
- А разве я держу тебя? - удивился художник.
- Прошу тебя, не мучай меня! Я заплачу тебе денег, я сделаю все, что ты хочешь - только отпусти меня!
- А разве мне нужны деньги, или я чего-то хочу от тебя? Ты ничего не перепутал? Может, это я кричал на тебя, давая советы как жить и что делать, а потом кидал в тебя камни? Я?
- Нет - тяжело дыша выдохнул Том.
- Или может быть, это я настойчиво требовал заметить меня, желая обратить на себя внимание? Ты получил то, чего страстно хотел - я обиделся, я оторвался от работы и обратил внимание на тебя. Ты видишь - я даже сейчас не работаю, а продлеваю твои мучения. Разве не этого ты хотел?
- Нет - тяжело дыша выдохнул Том.
- А чего же?
Пауза затягивалась. Страшная боль в руках мешала думать, пот застилал глаза, ноги подгибались, тело трясло, но любое движение только усиливало боль, а в полуметре стоял сумасшедший маньяк и ждал ответа! И надо было что-то сказать...
- Я просто хотел пошутить....
- Смейся тогда! - провозгласил художник, и вернулся к работе.
- Но я хотел...
- Молчи! - художник многозначительно поднял палец - мне нужно с тебя лишь немного крови. Чуть-чуть...
Мягкая кисточка зашуршала по окровавленным ладоням, создавая удивительную гамму боли, покоя и отрешенности. Раз, другой, третий... Том смотрел в синее небо над синим Океаном и молился. И вдруг - страшная боль в левой руке. Опять? Еще одна? Но рука плетью упала вдоль тела. А синь перед глазами затмилась темной фигурой - и после короткой боли в другой руке Том просто упал на эту сволочь. А садист-художник схватил его подмышки и осторожно спустил на песок возле скалы.
- Беги домой, малыш - сказал он - а этому второму скажи, пусть придет сюда. Мне нужна его печень.
Том ничего не сказал О`Харриссону про печень. Тот и сам все видел и слышал. Зато вместе с Сэмом они быстро дотащил Тома до города.
А солнце поднялось еще немножко выше.
Ровно через два часа быстроногая полиция на роскошном джипе прикатила на берег Океана. Два полицейских чина - сержант и лейтенант, один постарше, другой помладше - наслушавшись страшных рассказов молодежи о страшном маньяке-садисте, не очень то в них поверили. Страшный маньяк, который среди бела дня пьет кровь и пляшет ритуальные танцы под отвратительными изображениями Дьявола и его приспешников? Смешно! Даже если такой и был.... Он не настолько глуп и безумен, что бы оставаться на месте преступления. Поэтому Начальник Полиции прислал этих двоих. Одного - из-за опыта и физической силы, второго - за знатность и молодость. Лейтенантам нужно расти...
И вот роскошный, новенький джип, двухсотсильный внедорожник, привез своих седоков к месту предполагаемого преступления. И вновь люди с недоумением смотрели на картину: сумасшедший художник долбит скалу, повиснув на веревках и упершись ногой в выступ соседней скалы. Вот он закончил линию и сполз на приступочек, занявшись своим инструментом. Делать было нечего - все признаки преступника были налицо, ребята не соврали, маньяка надо было брать.
- Эй, ты! - крикнул лейтенант - подними руки и иди сюда!
Художник нагнулся к баулу, принайтованному к скале, и бравые полицейские резво вынули свои револьверы. Художник достал что-то и вернулся к скале. Под новым инструментом срез камня заиграл отраженным светом, как играет чешуя кефали или водопад Виктория. На крики полицейских художник просто не обратил никакого внимания. Полицейские переглянулись, и лейтенант отправился к скале. А сержант остался стоять, для надежности уперев локти в капот джипа и перехватив револьвер двумя руками.
- Эй, амиго! Говорит лейтенант полиции Перейра! Ты арестован! Сдай оружие и спускайся сюда!
Волосатый даже не оглянулся. Нерешительно поиграв револьвером, лейтенант оглянулся на сержанта и запрыгнул на площадку к художнику. Сержант упер в спину преступника взгляд, пропустив его через прицел револьвера.
В следующее мгновенье случилось сразу много всего. Лейтенант схватил художника под одну руку и вывернул ее на болевой прием, художник присел и вывернулся из захвата, потому что за волосы Перейра хватать... побрезговал. Совсем чуть-чуть, долю секунды. А потом грянул выстрел. Тело в руках Перейры застыло, и лейтенант расслабился. И даже отпустил труп. Но только труп падать отказался, а наоборот, встал в нормальное положение. Лейтенант сначала почувствовал запах гари, и только потом увидел ствол револьвера в районе его груди. А художник смотрел на лейтенанта тяжелым взглядом, и черный овал ствола не дрожал. Бросив взгляд в сторону машины, Перейра подтвердил свои худшие подозрения: за крышей машины была видна рука сержанта, вольно раскинувшаяся на песке и камнях. Еще раз взглянув в ствол револьвера (его собственного револьвера, как понял Перейра!), лейтенант проклял враз ослабевшие и задрожавшие ноги и схватился за стенку. Ствол немедленно отреагировал, дернувшись к лицу полицейского.
- Ну, амиго? Я тебя слушаю!
- Именем закона ...
- И что дальше?
- Ты ... Ты зачем убил сержанта... - голос полицейского сейчас тяжело было бы назвать грозным.
- Чтобы он не убил меня. Не люблю, когда меня убивают. Итак?
Лейтенант взял себя в руки.
- Ты дважды совершил преступление! Тебе это даром не пройдет!
- Мне ничего не проходит даром. Где ты видел два преступления?
- Ты убил полицейского, ты искалечил ребенка!
- Не дергайся! Я убил полицейского, и я искалечил ребенка. Где же тут преступление? Полицейских нельзя убивать никогда? Детей нужно всегда только угощать конфетами, а воспитывать их - нельзя?
- Распять ребенка - это ты называешь воспитанием?
- Да, я называю это так. Если ребенок любит чужую боль и чужой страх, если он может засунуть взрослому мужику в анус его собственный сотовый, а его товарищи будут держать мужчину и смеяться - пусть этот ребенок попробует боль и унижение на собственной шкуре! Если полицейский способен выпустить пулю в первого встречного, а потом получить медаль за поимку преступника - это плохой полицейский.
- В первого встречного????
- А что, вы встретили кого-то еще?
- Но ты - преступник!
- Это ты сказал? - насмешливо спросил художник, и опустил револьвер - или вон тот? - и он кивнул в сторону машины?
Перейра старался не слушать. Художник говорил правду, полицейский прекрасно знал, что такое детская преступность, и как часто полицейские соблюдают закон и правила... Но это была их, внутренняя проблема! Он не имел права!
- Лейтенант! Ты приехал меня арестовывать. Где ордер на арест?
- Если бы ты был невиновен, тебя бы отпустили...
- Если бы довезли живым до города. Если бы я по дороге не погиб от побоев, не совершил попытку к бегству, не сломал шею, падая отсюда - художник топнул по карнизу и Перейра вновь схватился за стенку - что там еще могли придумать полицейские, что бы НЕ ДЕЛАТЬ свою работу? Ты приехал сюда разбираться в преступлении? Ты приехал защищать закон? Нет, ты приехал заработать новую звездочку, а он (кивок в сторону машины) - убить меня. На твою звездочку мне наплевать, а вот меня убивать - рано.
Художник ловко сунул револьвер в кобуру полицейскому.
- Езжай в город. И этого забери. Ты был неправ, и он был неправ. И я тебя очень прошу - детей надо любить. Но это не значит, что их надо баловать.
Художник повернулся к скале и взял долото. Потом нагнулся, и взял молоток. Потом ударил по долоту и отбил кусочек камня. Потом еще один. Перейра подавил внутри желание схватить револьвер. Ему очень казалось, что как только он просто решится на это, даже не начав движения, как уже будет падать с долотом в голове. И так ясно представилась ему картина, как кусок металла вылетает из руки художника и летит ему между глаз...
Лейтенант встряхнулся и спрыгнул с приступочка. Ноги все еще дрожали. Обошел машину, постоял, глядя на сержанта и дырочку точно посредине лба... Перекрестился, прошептал молитву, открыл заднюю дверь и затолкал тело в машину. Потом сел в джип и уехал.
Солнце клонилось к вечеру. Теплый бриз налетал с берега между скал, овевая обнаженную спину человека на скале. Было жарко, и художник работал в одних штанах. Мощная спина бугрилась мышцами , когда человек полировал выступы скалы, пот струйками стекал из под спутанных волос. Все чаще человек откладывал инструмент и по несколько минут просто глядел на скалы. В это время сзади послышался шум множества моторов, и на пляж выехали сразу четыре машины. Более двух десятков бойцов местной полиции спрыгнули на песок, укрывшись за машинами.
Полиция приехала брать особо опасного преступника.
Когда мегафон замолк в третий раз, два десятка человек передернули затворы (как в кино, честное слово!!!) и приготовились стрелять. Капитан напряженно вглядывался в равнодушую спину. Он выслушал доклад лейтенанта Перейры, и был готов отдать приказ. Но что-то удерживало его. Возможно - беззащитная, оголенная спина художника. А может быть - ощущение собственной силы и власти. Не исключено, что это были Провидение или даже - совесть.
Художник отложил свои инструменты, поднял голову и несколько секунд смотрел ввысь. Потом все таки повернулся к машинам и спрыгнул на песок. Он шел как против ветра, наклонив торс и тяжело ставя кривоватые ноги. Не доходя до машин метра три, он остановился и заорал.
- Скотина! - орал безобразный художник на капитана - ты раздолбай, ты сын осла и шлюхи, ты куцехвостый аллигатор! Зачем ты привел на смерть этих ребят?
Во время этой тирады капитан багровел лицом, и гнев его был подобен цунами над грядой Кирибати. Или, если хотите - Вануату.
- Ты, грязная обезъяна! - закричал капитан в ответ - ты строишь из себя великого Пикассо, а на самом деле ты - кусок дерьма! Нас из-за тебя сорвали с места и пригнали сюда, а ты, видишь ли - занят! Ты малюешь! Марш в машину, или я прикажу превратить тебя в фарш для корма рыбам!
Художник склонил голову набок, хмыкнул, развернулся, и пошел обратно к скале. Два десятка стволов уперлись ему в спину. Художник подошел к карнизу, схватил с него мешок и направился обратно к машинам. Один из карабинеров открыл дверцу машины. Художник не обратил на это ни малейшего внимания. Он подошел к машине, возле которой стоял капитан (и еще пять полицейских) и с грохотом уронил мешок на багажник. С некоторым усилием, он выволок из мешка какое-то устройство, и ... сдернул с него кольцо!
Полицейские отшатнулись.
Художник же, удерживая устройство одной рукой (как раз над бензобаком, отметил про себя капитан) другой направил кольцо на капитана и очень негромко но отчетливо сказал:
- Ладно. Ты пришел умереть. Но зачем ты хочешь убить этих ребят? - он обвел рукой с кольцом кольцо полицейских. - Ты можешь решать за себя. Зачем ты обрек на смерть - их?
Капитан сглотнул. Он молчал. Молчали два десятка полицейских. Молчал художник. Он был один, кто просто ждал ответа. Капитан еще раз сглотнул и ответил.
- Я все равно прикажу в тебя стрелять!
- А смысл? - просто и коротко ответил художник - ты только ответь мне, и я отпущу руку. Какая будет разница тогда - больше во мне свинца, или меньше? Впрочем, ты можешь предположить, что это - художник осторожно указал кольцом на железяку - не бомба. А я просто беру тебя на понт. И тогда да. Тогда ты будешь героем. Ты спас два десятка жизней, которым угрожал сумасшедший. Заметь, так будет лишь в том случае, если это не бомба, именно тогда и только тогда ты будешь героем и спасителем. А не простым убийцей, которого полиция должна, по мере сил, арестовать и предать суду. А если перед тобой стоит тот, кого ты должен арестовать и передать суду, то ты этого сделать не сможешь. Ибо ты сам же пообещал меня пристрелить. Независимо от того, виновен я, или нет. Ну, так что же ты решишь?
Еще на целых полминуты воцарилась тишина. И лишь потом один из сержантов тихонько сказал капитану:
- Сэр, прыгайте в сторону, я стреляю.
И прижал приклад к щеке.
Капитан смотрел на левую руку художника. Левой рукой художник тихонько постукивал по той фиговине, которая могла быть, а могла и не быть бомбой. Лицо его было безобразно, но абсолютно спокойно. Он с одинаковой легкостью мог принять смерть от пули, от бомбы, от цунами или солнечного удара судьбы. Но он предлагал капитану выбор. И капитану его делать не хотелось.
- Атставить! - зычно сказал капитан. И сквозь металлический треск винтовок, которые полицейские ставили на предохранители, был слышен единый вздох облегчения.
- По машинам!
И десятки ног подняли на миг облачка песка, спеша выполнить команду.
Еще раз покосившись на левую руку художника, капитан молча прошел мимо него к открытой дверце машины, сел в нее и захлопнул дверцу. Потом высунулся в окно и махнул рукой.
Художник едва успел схватить мешок и жестянку с краской с багажника машины.
Караван полицейских машин спешил к Городу.
Рабочий день подходил к концу, но у Мэра было оперативное заседание. Какой-то художник становился для него, для Мэра, проблемой. Из-за него пострадал один из ребят, убит сержант полиции и чуть не взлетела на воздух целая оперативная бригада. Мэр и его советники заслушали доклады и оперативные сводки, и теперь решали, что делать. Можно было вызвать спецотряд и покончить дело с опасным преступником одним красивым движением. Но почему-то капитан группы захвата, которую художник хотел подорвать, был против.
- Убить его я мог и там. Вернуться и щелкнуть. Но для этого, господин Мэр, вам нужно будет отдать мне прямой приказ. Я не уполномочен судить его.
Были заслушаны показания всех свидетелей. Дети, которые первыми пострадали от рук сумасшедшего, как выяснилось, вели себя несколько невежливо. Сами ребята говорили об этом крайне неохотно, больше сбиваясь на описания зверств злодея. Лейтенант Перейра пылал праведным гневом, делая упор на профессиональное единство и месть. Но на вопрос капитана "Мог ли покойный сержант пустить пулю в спину?" смешался и подтвердил, что ситуация была очень неоднозначная, а ребята так ярко описали злодея и продемонстрировали увечья Мэтью, что в ответ на любое движение этого художника вполне можно было выстрелить, приняв его за угрозу. Да и потом, ведь все потом подтвердилось, его действия и впрямь были угрозой!
Капитан лишь хмыкнул, и более ни о чем не спрашивал.
Самое прискорбное было в том, что никто из присутствующих этого человека не знал. Город был не такой уж большой, но человек с такой запоминающейся внешностью обязательно попал бы в поле зрения Шефа Полиции. Но тот ничего о нем не слышал. Поэтому самое простое решение было забыть о нем. Дорисует и уедет. И опять будет благоденствие и тишина. Но такое решение не к лицу Мэру, и вряд ли на следующих выборах об этом не будут трезвонить все газеты и судачить даже базарные цветочницы. Решение нужно было принимать сейчас.
- В конце концов, сэр! - обратился к Мэру его секретарь, человек в муниципалитете известный каждому, переживший в своей должности уже трех Мэров - чем, кроме убийства полицейского, виновен этот человек? Ему не давали рисовать, отвлекали всячески, а Вы вспомните себя, если Вас потревожить во время телефонного разговора с женой? Почему бы Вам не съездить к нему и не поговорить? Если верить рассказам всех этих уважаемых людей, то художник не кидается, как пес, на каждого приехавшего. А даже наоборот, его очень тяжело отвлечь. Так что если Вы с ним поговорите, может, будет больше пользы, чем маяться здесь, в жаре и неизвестности?
Это предложение было воспринято с изрядным энтузиазмом, ибо вечер и впрямь был жаркий, а дело - запутанным.
Солнце уже с удовольствием смотрелось в близкое зеркало Океана в предвкушении сна, когда машина Мэра и машина его сопровождающих прибыла на место. Капитан полиции первым выбрался из машины, и растеряно стоял, оглядываясь. Место явно было то самое - и следы машин, вывернувших в песке глубокую колею, и бухта, и даже приступочек - все было то самое. Не было только художника.
Мэр подошел к нему.
- Ну, и где это ваше чудо?
- Вот, сэр, - отвечал капитан - вот тут он и стоял. Мы были вот здесь, вот сюда он подошел...
Мэр, не слушая капитана, уже все поняв, достал очки, одел их и смотрел на скалы.
- Какая прелесть! - негромко сказал он. И сделал несколько шагов, чтобы лучше видеть.
Все приехавшие обернулись сначала на Мэра, а потом взглянули на скалы.
На скале, где работал обвиняемый, был изображен человек. Огромная фигура человека, расположенная в профиль к зрителям, устремленная к небу. Человек лез в скалы, стремясь в высь, цепляясь за уступы, оставляя кровавые следы из раненных рук. А внизу, мешая ему, цепляясь за одежду и ноги, врастала из песка в основание скалы безликая толпа. И человек силился поднять эту тяжесть, застыв в безмолвном напряжении.
Несколько минут приехавшие созерцали эту борьбу. Потом Мэр оглядев бухту сказал:
- Ну что ж, пока мы не стали камнем, надо двигать.