Надо сказать, что после героической битвы с пердюками дроллоло судьба Зелепукина круто изменилась. Начальство отметило подвиг отважного прапорщика, и даже сам командор сказал ему четыре-пять печатных слов подряд, чего с ним не бывало с самого начала войны. Он сказал что-то вроде "такого запердоливания заднепроходным тварям я не видел с тех пор, как...", но от всеобщего шока эту эпохальную фразу никто в точности не запомнил. Сам же героический прапорщик Зелепукин при этом потерял сознание от избытка напряжения и длительного воздействия космической гипоксии. Как потом оказалось, стрельба из протонного пулемета с открытой палубы, продуваемой космическим ветром, очень опасна для здоровья.
Так Зелепукин попал в госпиталь, на самой окраине империи, где провалялся целых четыре транквиллианских месяца. Он напрасно ожидал заслуженной награды в виде звания дрилл-лейтенанта или хотя бы медали Отвагенфюрера. Видимо, наградные документы потеряли по дороге от имперской столицы. Может, награда нашла другого Зелепукина, его однофамильца, а может по ошибке наградили какого-нибудь наглого, тщеславного киборга, которые в последнее время здорово научились подделывать солдатские и офицерские удостоверения.
Как бы там ни было, но Зелепукина в то время больше волновало собственное здоровье, чем какие-то нарядные безделушки, которые принято цеплять на форму в районе груди. Врачи поставили ему диагноз: общий психический шок и ёнабасаки-маки. Второе было особенно страшно. Легкие Зелепукина свернулись трубкой в три слоя, как неразрезанный японский ролл, да еще и застряли на пути в задний проход, так что дышать ему приходилось, по большому счету, собственной попой. Таковы жуткие последствия космической гипоксии, с которыми приходилось мириться нашему герою. Из-за опасности внезапно задохнуться, нельзя было ни присесть, ни лечь на спину, ни даже ненароком прислониться к стене.
Оставались лишь прогулки по саду, по каменистым, извилистым дорожкам, петляющим вокруг больничных корпусов. На Транквиллии стояла весна, изнывающе пахло цветущими бразлилиями и паленым штрафлом, который украдкой курили санитары. Но окружающие запахи напрасно дразнили Зелепукина, он не мог насладиться ими в полной мере. Шел третий месяц его пребывания в госпитале. Болезнь почти отступила, хотя по-прежнему оставались определенные неудобства. Зелепукин неплохо научился вдыхать, но при выдохе невозможно было избавиться от специфичного звука, который в приличном обществе издавать не принято.
Однажды, остановившись в укромном месте посреди густых зарослей бразлилий, чтобы выдохнуть, как следует, прапорщик заметил, что он не один. За кустом белоснежных цветов стояла молодая девушка в лиловом платье чуть выше колен. Она хотела остаться незамеченной, но вместо этого оглушительно чихнула - три раза подряд, да так, что несколько цветочных лепестков сорвались с веток и закружились в воздухе. Зелепукин от неожиданности не сдержался и выдохнул на всю катушку. Так они познакомились с Астрицией, ровно в полдень тринадцатого лепня.
Астриции было двадцать три года, и она болела арлекинской чихоткой - незаразной, по ее словам. Соседи по палате часто выгоняли ее наружу прочихаться, когда у нее начинался очередной приступ. Зелепукин же выходил погулять в сад, устав задерживать дыхание из соображений приличия.
С тех пор они начали часто встречаться в саду, поначалу будто случайно, а потом, не скрываясь, стали назначать друг другу свидания то у скамейки рядом с огнетушителем, то у сломанного пневмонасоса.
ќ- Вы удивительный грубиян, - говорила Астриция своим мягким, будто бархатным голосом. - Не могли бы вы дышать чуть потише?
- А вы не слушайте, - скромно отвечал Зелепукин. - Вы лучше чихайте. Вы так замечательно чихаете.
Она улыбалась, отворачиваясь. Но прапорщик успевал заметить, как прекрасно блестят ее зеленые глаза, как искрятся локоны ее волос в лучах голубого транквиллианского солнца. А потом она начинала чихать, а Зелепухин дышал изо всех сил, как советовали доктора, чтобы получше развернуть свою ёнабасаки-маки, и тогда время для них останавливалось.
Счастливые дни тянулись две с лишним недели. Для Зелепукина это неземное наслаждение было дороже всего на свете. Но, в конце концов, как это всегда бывает, из далекого имперского штаба прилетела срочная депеша, и все изменилось.
- Завтра я улетаю на орбиту, - сказал Зелепукин, когда они снова встретились с Астрицией.
- Да? - Девушка замолчала и опустила глаза.
- Врачи говорят, что мои... симптомы больше не опасны. Я могу продолжать службу. И я верный солдат империи.
- Конечно, вы настоящий герой! - сказала она, и на глаза у нее навернулись слезы.
- Но я никогда вас не забуду, Астриция! Вы когда-нибудь летали на грузовом корвете?
- Боюсь, что нет.
- Там обычно стоят гальюны старых моделей, типа Борхес-стайл. Когда смываешь за собой, то слышен такой протяжный всхлип и потом хлопок, громкий и влажный. Если мне придется летать на таких корветах, я обязательно буду вспоминать, как вы чихаете. Каждый раз, когда мне понадобится... ну, вы понимаете?
- Ага, - тихо ответила Астриция. - Я желаю вам успехов на службе! И будьте осторожны, берегите себя! Не геройствуйте понапрасну. И умоляю, не выходите больше в открытый космос без скафандра.
- Я же говорил вам, я не мог поступить иначе, когда судьба нашего флота была на волоске, и пердюки...
Девушка взяла его за руку, прервав на полуслове.
- Я никому этого не говорила, но вам скажу. - Она чуть помолчала и продолжила: - Когда я чихаю, у меня часто происходит... это... с кишечником, как у вас. Только я чихаю громко, и никто этого не слышит. Понимаете?
- Я никому не скажу, Астриция! Обещаю.
- Я не об этом. Просто если вам вдруг захочется, ну, выдохнуть, а это будет не очень удобно, например, на совещании с адмиралом флота, или еще где, вы просто чихните погромче, и никто ничего не услышит.
- О! Это замечательный совет, Астриция. Если мне когда-нибудь придется разговаривать с адмиралом флота, пожалуй, я буду так напуган, что придется чихать почти непрерывно.
Зелепукин рассмеялся собственной шутке, но девушка лишь слабо улыбнулась.
- Астриция, давайте я напишу вам письмо, а когда вы выздоровеете, то сможете приехать ко мне в расположение флота, и мы проведем пару веселых деньков в каком-нибудь луна-парке, покатаемся на электрических страусах, повисим на...
Зелепукин умолк, заметив, как печально посмотрела на него девушка.
- Арлекинская чихотка неизлечима, - сказала она, и прапорщик знал, что это правда. - Но ваше письмо я с удовольствием прочитаю.
Зелепукин не знал, что добавить, смутившись. Астриция отвернулась и зашагала прочь по каменистой дорожке.
На следующий день прапорщик уже был зачислен в экипаж крейсера "Легковступный", а через неделю принял участие в усмирении Большой Джаджабры за десять парсеков от Транквилии. Кто-то из новых товарищей Зелепукина утверждал, что прапорщик лично отстрелил одно из двухсот тысяч щупальцев Джаджабры, и на традиционной пирушке после боя один из тостов был поднят за Зелепукина, истребителя подводных монстров. Отвыкший за время болезни от обильных алкогольных возлияний, прапорщик тяжело отравился свалитинским печеньем, и неделю пролежал в лазарете.
Потом последовала целая череда длинных перебросок в гиперпространстве, двухмесячный анабиоз, снова отравление печеньем, и лишь тогда очередное посещение гальюна навело Зелепукина на странные, полузабытые воспоминания об Астриции. Он написал ей в больницу пространное письмо, клялся в неземных чувствах, обещал навестить ее в течение ближайшего года и просил прислать фотографию - в лиловом платье на фоне кустов бразлилии.
Каково же было разочарование Зелепукина, когда спустя месяц из больницы пришел ответ за подписью заведующего чихоткинским отделением. Там говорилось, что сразу после отъезда прапорщика у Астриции началось серьезное осложнение, проявился застарелый двусторонний стоматит, отчего у девушки разом выпали все зубы, включая те, что отвечали за мудрость. Отчего Астриция скоропостижно скончалась, не имея возможности разжевывать пищу, а, может, и от невыносимой разлуки с близким человеком, намекал сволочной заведующий отделением.
Зелепукин от прочтения письма сильно расстроился и провел долгое время, закрывшись в корабельном гальюне. Но потом вышел, как ни в чем не бывало, очистившийся и душой, и телом, готовый служить родной империи и флоту, в какие бы переделки ни кидала его коварная судьба. Прапорщик Зелепукин - это пример героя нашего времени, о котором, несомненно, мы услышим еще не раз.