Аннотация: Шел человек, грустил. Спустился в подземный переход, и тут его накрыло. Однозначный мэйнстрим, без шуток.
Соло в подземном переходе
Ленивое сентябрьское солнце неохотно выглядывало из-за туч. Мутная поверхность Яузы, казалось, вовсе не движется. Кочетов шел по набережной твердым неспешным шагом. В это хмурое воскресное утро прохожих встречалось совсем мало.
Странное чувство отчужденности и окружающей враждебности не покидало Кочетова уже вторую неделю. С тех самых пор, как он вернулся в Россию после трех лет, проведенных за границей, он ощущал себя чужим в этом чудовищно огромном городе. Грязь, грубость и незащищенность - вот что в первую очередь неприятно поражало Кочетова, приехавшего из страны чистых тротуаров, безусловного порядка и безмятежного спокойствия. Что-то глубоко внутри, неподвластное разуму, бунтовало против его присутствия здесь, на московских улицах. Но по большому счету выбора у Кочетова не было. Надо было привыкать к Москве, и чем скорее - тем лучше.
Пешая прогулка по утреннему городу казалась хорошей идеей. С каждым шагом - ноги в легких кроссовках ложились на асфальт все увереннее и увереннее. Изредка можно было даже услышать, как просыпающийся город отзывается на шаги неясным шуршащим эхом. Незнакомые кварталы за каждым поворотом открывали взгляду новые виды, а макушки зданий вдруг отсвечивали желтым всплеском солнечных лучей и, будто испугавшись, тут же прятали свет в глубине темных окон.
Приятная прогулка уже начала утомлять, когда Кочетов направился к подземному переходу, чтобы попасть на другую сторону улицы. В темный провал перехода вели заплеванные ступеньки со сбитыми краями. Пока Кочетов спускался, дерзкий сквозняк вынес ему под ноги несколько смятых бумажек. Стараясь не наступить на мусор, Кочетов быстро нырнул в полутьму перехода, и здесь его ждал настоящий сюрприз.
Музыка. Живая музыка. Наполняясь эхом в длинных коридорах, здесь во весь голос играл баян. Задорно, живо и с настойчивой уверенностью разлетались в стороны звонкие аккорды. Русский баян никогда не спутать с размазанным визгом гармошки или с жидким и самодовольным голосом аккордеона.
Невидимый баянист играл размашисто и легко, в высоком темпе, разнообразно аккомпанируя басом. Кочетову не терпелось зайти за угол коридора и, наконец, увидеть музыканта. Как давно он не слышал баян! Да что там говорить о баяне, когда Кочетов до сих пор не отучился оборачиваться на внезапно услышанную русскую речь в толпе, наслаждаясь живой речью на родном языке.
Баянистом оказался пожилой мужчина. Небритый, мятая кепка на голове, увидев Кочетова, он с энтузиазмом растянул мех, и баян дважды брызнул быстрым пассажем снизу вверх. Кочетов медленно подошел к раскрытому настежь футляру, в котором лежала горстка монет и пара десяток, и положил туда сотню рублей, низко наклонившись, чтобы купюру не сдуло сквозняком.
В переходе один за другим стали появляться прохожие, спешащие по своим утренним делам. Кочетов встал у стены напротив баяниста и слушал, полуприкрыв глаза. На первый взгляд профессиональная, техника музыканта при внимательном прослушивании довольно часто давала сбои. То тут, то там - мужчина ошибался, и его пальцы, отказываясь гнуться с необходимой скоростью, соскальзывали с нужных клавиш. Время от времени плавное ведение меха срывалось в натужный всхлип, в котором тонула вся концовка фразы.
Кочетов открыл глаза и стал рассматривать баяниста и его инструмент с расстояния в несколько шагов. Морщины на лице, напряженно сжатые губы, заискивающий блеск в глазах, вспыхивающий, когда мужчина мельком смотрел на Кочетова. Наступающая старость и стесненные финансовые обстоятельства - разве нужно что-то еще объяснять?
Инструмент дорогой и качественный, но лучшие его времена давно ушли. Яркая когда-то краска поблекла, крупные шляпки клавиш местами загнулись, а отломленный край блестящего металлом орнамента неестественно торчал в сторону. Но звук у этого баяна был по-прежнему потрясающим. Кочетов ясно почувствовал, как музыка будто проходит через его тело сверху вниз, а потом возвращается по спине, обдавая кожу приятным холодком.
Парочка пожилых женщин медленно прошла по переходу, украдкой взглянув сначала на музыканта в мятой кепке, а потом на Кочетова в стильном джемпере и новых джинсах. Женщины даже не остановились рядом с футляром, и баянист разом перестал играть. Встал со складного стульчика, и, бесшумно сжав мех, аккуратно положил инструмент рядом с собой. Музыкант затянулся сигаретой, с любопытством поглядывая на Кочетова, который как прежде стоял у стены напротив и, судя по всему, не собирался уходить.
Тишина расплылась по длинным полутемным коридорам перехода липкой тягучей массой. Кочетов почувствовал себя неуютно, ноги затекли, и, сделав несколько шагов вперед, он протянул баянисту еще одну сторублевку. Тот спрятал ее в карман вместе с другими купюрами из футляра, оставив на виду только пару десяток и монеты.
- Вы хорошо играете, - сказал Кочетов. - Очень хорошо.
- Я в филармонии работал, по всему Союзу ездили, - отозвался мужчина в кепке и, выпустив дым изо рта, раскатисто закашлялся.
В тот момент, когда в конце коридора показался очередной прохожий, а баянист торопливо затушил сигарету, Кочетов наконец решился сказать то, о чем думал последние пятнадцать минут.
- Дадите мне поиграть?
На лице пожилого музыканта отразилось и удивление, и недоверие. Секунд десять он просто не мог ответить. Видимо, за это время удивление прошло, а недоверие ослабло, потому что в следующий момент мужчина осторожно передал Кочетову инструмент. Заметив, как тот умело затягивает ремни на плечах, баянист отошел в сторону.
Кочетов мягко попробовал несколько базовых аккордов, понемногу растягивая мех. Звук, поначалу несмелый, становился громче. Пальцы быстро привыкали к поверхности широких клавиш с правой стороны и упругим басам с левой. Двигаясь с аккорда на аккорд, Кочетов плавно менял гармонию одну за другой, приноравливаясь к большим промежуткам между клавишами пятирядного баяна.
Прохожий мужчина почти поравнялся с футляром, когда Кочетов заиграл "Счастье мое". Музыка рванулась наружу, без разбега, с мощью, присущей только самым сильным мелодиям в мире. Такие мелодии играть легко, по сути их нужно просто не испортить. Прохожий остановился заинтересованно, сделал несколько шагов и снова остановился. Постоял с минуту, почему-то смутился, потом полез за кошельком и, бросив в футляр несколько монет, быстро зашагал прочь.
Людей в переходе становилось все больше - утро набирало обороты. Кочетов играл не останавливаясь, задыхаясь от наслаждения, меняя темпы, стили, гармонии. Его пальцы разогрелись до такой степени, когда, казалось, для него больше нет никаких ограничений.
Для молодых прохожих Кочетов мгновенно заряжал вариации песен современной эстрады, небрежно мешая их с классикой рока и добавляя по вкусу элементы оригинальной пародии. А завидев людей постарше включал на полную свой репертуар популярных танго, вальсов, фокстротов. Тысячи сложных и красивых музыкальных вещей, оказывается, хорошо помнили пальцы Кочетова. А сам он не мог вспомнить даже названий и половины из них. Восемь лет прошло с тех пор, когда ему в глаза светили рампы "большой сцены". Восемь лет, которые стерли из памяти все воспоминания о былом триумфе.
Теперь посреди бетонных стен подземного коридора старый баян, одолженный у незнакомца, разрывал душу Кочетова на части, перемешивал, сжимал и распахивал, а потом выплескивал наружу, идущим мимо людям, не требуя ничего взамен. А люди останавливались, слушали и платили деньги. Но Кочетов ничего вокруг не замечал - ни заполненного смятыми купюрами футляра, ни нервно курящего рядом хозяина инструмента, ни удивленных взглядов прохожих. Время остановилось до тех пор, пока в его руках звучал баян.
Страны, люди, города, законы и мораль, грусть и разочарование, надежды и страхи, вина и страдания. Что важно, а что нет? О чем жалеть? О чем плакать?
Все правы, каждого можно понять, чудеса есть, и главное из них - это музыка. Слезы подступали к глазам Кочетова, и ему не было стыдно. Слезы это просто вода, они смывают все, что мешает.
Кочетов вернул хозяину инструмент только через полтора часа.
- А ты... это... здорово! Где учился? - спросил баянист, протягивая Кочетову несколько крупных купюр. - Бери - заработал!
- Не надо. Вам спасибо! - сказал Кочетов, и быстро пошел к выходу.
Его походка удивительным образом пружинила, будто с каждым шагом он пробовал хоть на чуть-чуть оторваться от земли. Выйдя из перехода, он заметил, что солнце стоит уже высоко и заботливо греет его продрогшую спину.
Он вышел туда, откуда вошел, но переходить на другую сторону ему уже было не нужно.