Савельев Александр Евгеньевич. Восприятие Северного Кавказа и Кавказской войны российским обществом 19 в

Введение

Кавказ всегда был одной из основных сфер политических интересов для России. Первые контакты русских с народами Северного Кавказа относятся еще к временам Киевской Руси, хотя они носили лишь эпизодический характер и не образовали тесных связей. Монголо-татарское нашествие надолго лишило Русь возможности вести самостоятельную внешнюю политику, однако после свержения ига Россия стала активно укреплять свои внешнеполитические связи. Восток занимал приоритетное направление в русской политике того времени. Одной из главных задач стало обеспечение безопасности на южных рубежах страны. Это было вызвано как постоянной угрозой татарских набегов, так и образованием у русских границ нового сильного государства с агрессивной политикой - Османской империи. Завоевание Россией Астрахани и Казани значительно снизило эту опасность, одновременно укреплялись связи с горскими народами, особенно после постройки крепости Терка в низовьях Терека. Горцы стали постепенно видеть в России могущественного покровителя, способного защитить их от посягательств татар и турок на местное владычество. Во времена Ивана Грозного между Россией и Кабардой происходит довольно интенсивный обмен посольствами для решения вопроса о принятии частью кабардинцев российского подданства. Некоторые кабардинцы действительно переходят в русское подданство, а новой женой царя становится кабардинская княжна. Тем не менее, эти связи оказались временными, а в русском обществе того времени не сложилось четкого представления о народах Северного Кавказа.

Новый всплеск интереса к Кавказу приходится лишь на время Петра Великого, когда вновь происходит активизация внешней политики России. Первый российский император стремился обеспечить стране выход к морям, в том числе к Азовскому и Черному. Таким образом, стал закономерным интерес русского правительства и общества к горским народам Северного Кавказа, которые могли бы стать союзниками России в укреплении ее южных рубежей. Именно с этого периода Северный Кавказ и его народы стали активно изучаться российскими учеными, и информация о данном регионе начала распространяться в различных кругах русского общества, вызывая все больший интерес. Следует заметить, что в конце XVII в. на Кубань переселились выступавшие против царского правительства казаки-некрасовцы, нашедшие здесь надежное убежище от преследований. Они проживали на территории Северо-Западного Кавказа в течение примерно века - до 90-х гг. XVIII в. Их сменили переселенные правительством черноморские и донские казаки.

В дальнейшем правительство Российской империи осознало невозможность обеспечения безопасности границ на юге страны без полного контроля над Кавказом. Это послужило причиной начала Кавказской войны, длившейся официально с 1817 г. по 1864 г., где сочетались признаки колониальной (для Российской империи) и национально-освободительной (для горцев) войны с элементами религиозного, социального, цивилизационного и межэтнического конфликтов. Ее события вызывали противоречивые чувства в русском обществе, одна часть которого воспринимала горцев как фанатиков, не понимавших благ мирной жизни под покровительством великой державы, а другая - восхищалась борьбой горских племен за свою независимость. В этот период появились и немногочисленные трезвые оценки положения на Кавказе, отмечающие, что традиционные для горцев набеги являются едва ли не единственным доступным для них способом приобретения богатства. Подобное положение дел можно было изменить лишь медленными и целенаправленными преобразованиями. Несмотря на боевые действия, все большая часть горцев входила в культурное пространство России, служа в ее войсках и обучаясь в русских учебных заведениях. Русское общество получало постоянно возрастающий объем информации о Кавказе, его народах и местных событиях. При этом наблюдался постепенный отход от романтизации региона к отображению реальной картины всего происходящего там. Очень важная роль в распространении сведений о Кавказе принадлежала образованным горцам, получившим хорошее образование в России и объединившим русскую культуру с национальными традициями.

Как справедливо заметил известный отечественный кавказовед В. В. Дегоев, "во взаимоотношениях между Россией и горскими народами, помимо войн, грабительских набегов, оборонительно-наступательных союзов и контрсоюзов, существовали отлаженные торговые, политико-дипломатические, культурные связи на всех уровнях, династические браки, личная дружба и симпатии между правителями и пр." И все же именно Кавказская война 1817-1864-х гг. была неизбежным и единственным в условиях того времени способом включить Кавказ в состав Российской империи, обеспечив безопасность ее южных границ.

До настоящего времени в исторической науке весьма слабо изучены темы восприятия в российском обществе XIX в.: истории Северного Кавказа и его народов; самой жизни региона в культурном, экономическом, политическом и социальном отношениях. Неисследованными остаются и те качественные изменения, которые происходили в восприятии российским обществом Северного Кавказа в течение рассматриваемого столетия. В настоящее время важность подобных исследований характеризуется современными событиями, происходящими на Кавказе. Изучение опыта прошлого поможет избежать ошибок в настоящем. Также перспективным сегодня является рассмотрение такой сравнительно слабо освещенной в современной исторической науке проблемы, как взаимовлияние культур различных народов в процессе их взаимодействия, что ведет к появлению в них, а, следовательно, и в общественном сознании этносов, "чужих" элементов, влияние которых может быть очень велико. Наиболее эффективным в этом плане будет междисциплинарный подход, способный описать и проанализировать гетерогенные по своему происхождению явления и факторы. С подобной точки зрения, Северный Кавказ можно рассматривать в качестве фактора, по отношению к которому в сознании российского общества XIX в. сложилась система представлений в форме образа первоначально таинственной и романтизированной области со странной чужой культурой, отражавшей, впрочем, собственные российские эпистемологические установки. Изменение в общественном сознании России образа Северного Кавказа влияло на ход Кавказской войны, а позже отчасти определяло особенности колонизации региона и его социального, политического и экономического развития.

Глава 1. Формирование представлений о Северном Кавказе в России в конце XVIII в. - первой половине XIX в.

1.1 Первые сведения о Северном Кавказе

К концу XVIII в. в российской науке была уже известна определенная информация по истории, географии и этнографии народов Северного Кавказа.

Русь имела некоторые связи с Кавказом еще в первые годы своего существования как единого государства. Уже в так называемой Начальной летописи (по Лаврентьевскому списку) в записи от 965 г. говорилось об ясах, которых можно олицетворить с аланами, и касогах (адыго-черкесах). Касоги упоминались также в записях от 1022 г. и 1065 г. В летописной статье, относящейся к 1154 г., впервые говорилось об обезах (вероятно абазинах). Об ясах, касогах и обезах сообщалось также в записи от 1223 г. Позже, в записях от 1346 г. и 1395 г., упоминались уже не только обезы и черкесы, но и армяне, грузины.

Впрочем, в существующей исторической литературе признается тот факт, что между восточными славянами (русами) и предками адыгов имелись некоторые взаимоотношения задолго до того, как они были зафиксированы в письменных источниках, чему есть археологические доказательства. Можно говорить о начале определенных отношений между предками адыгов (зихами и касогами) и древними славянами во времена, предшествующие образованию Тмутараканского княжества.

Определенная информация об адыгах содержалась в дипломатической переписке великого князя Ивана III с "таманским князем Захарьей Гуйгурсисом", которая началась после того, как последний изъявил желание перейти на русскую службу, что, правда, не произошло по различным причинам. Современные исследования показали, что "Захарья Гуйгурсис" являлся в действительности Захарием де Гизольфи - сыном знатного генуэзца Винченцо ди Гизольфи и Бике-ханум, дочери адыгского князя Берозоха, владевшего Матрегой (Таманью).

Значительно увеличилось количество поступающей в Россию информации после завоевания Астрахани и особенно после основания в низовьях Терека русской крепости Терки в 1567 г. В результате последовавшего за этим оживления связей между Россией и кавказскими народами в Москву стало поступать большое число донесений астраханских и терских воевод о взаимоотношениях с горскими народами, кроме того, приезжавших на Русь кабардинских, грузинских, ногайских, кумыкских и других послов, а также случайных лиц, подробно расспрашивали о местных условиях жизни. Московские послы, отправлявшиеся в Кахетию, Имеретию, Мегрелию и Персию, снабжались особыми "наказами", в которых им предписывалось собирать все возможные сведения об этих странах. Тем не менее, хотя в Россию из подобных источников и поступало довольно большое количество информации, но она была разрозненной и к тому же малодоступной.

О разного рода русско-адыгских отношениях повествовали русские летописи, прежде всего Львовская, Лебедевская и Александро-Невская. Так, Львовская летопись сообщала о нападении в 1532 г. кабардинцев на Астрахань и возведении ими на астраханский престол царевича Аккубека. Также эта летопись содержала отдельные упоминания о приезде адыгских посольств в Москву в 50-х гг. XVI в. Лебедевская летопись излагала события, относящиеся к взаимоотношениям с адыгами с 1552 г. (времени первого приезда адыгского посольства в Москву) по сентябрь 1562 г. Александро-Невская летопись рассказывала о прибытии первого посольства адыгов, но прерывалась на этом году. В ее продолжении первые сообщения о черкесах датируются маем 1563 г., а последние - февралем 1567 г. В летописях содержался очень разнообразный материал по русско-черкесским отношениям: это не только сведения о посольствах, но и информация о переходе черкесских князей на русскую службу, их приезде в Москву и возвращении на родину, о попытках русского правительства обратить адыгов в христианство в 60-х гг. XVI в., вооруженной помощи Московского государства союзным кабардинским князьям в борьбе с внешними и внутренними врагами, об участии адыгских конных формирований в составе русских войск в военных действиях против Крымского ханства и Швеции. Однако, к сожалению, в летописях не приводится информация о внутреннем положении адыгских племен в социально-экономическом плане. Особо отмечалась деятельность "большого князя" Темрюка Ильдарова, который придерживался прорусской ориентации. Приняв русское подданство, он получил значительную поддержку Ивана Грозного как политического, так и военного характера, и смог подчинить себе соперников, придерживавшихся турецко-крымской ориентации, что и отмечалось в летописи.

Письма русских послов в Крыму сообщали о частых походах войск крымских татар против адыгов, об упорном сопротивлении, которое те оказывали.

Любопытным документом являлась "Книга Большому чертежу" - объяснительный текст к несохранившейся карте Московского государства, составленной в 1627 г. В длинном списке народов России и сопредельных стран есть и упоминание о народах Кавказа: "А в тех горах по Тереку и по рекам иным пятигорские черкесы, и кабарда, и окохи, и осоки (иначе: осохи), и кугени, и мичкизы (иначе минкизы)".

Впервые в русской литературе Кавказ упоминается в труде знаменитого русского путешественника Афанасия Никитина "Хождение за три моря". Он рассказывает о гибели в Каспийском море, близ Дербента, одного из двух судов, на которых он плыл, пленении его товарищей кайтаками, посещении Дербента и Баку.

Довольно интересным является описание путешествия в Персию московского купца Федота Афанасьевича Котова, которое произошло в первой четверти XVII в. Его путь лежал из Астрахани через Дагестан и Азербайджан. Из кавказских народов, через земли которых он проезжал, назывались черкесы, кабардинцы, лезгины, кумыки, армяне, упоминал он и "князя кайдатцкого". Котов приводил описание некоторых населенных пунктов, в том числе городов Дербент и Шемаха. Следует заметить, что впервые в печатном виде эта работа была впервые опубликована М. П. Погодиным во "Временнике Московского общества истории и древностей российских" (в 15 книге за 1852 г.) под названием "О ходу в Персицкое царство и из Персиды в Турецкую землю и в Индию и в Урмуз, где корабли приходят. Писано Московским купчиною Федотом Афанасьевым Котовым в 1632 г." Однако эта версия была неотредактирована, поэтому содержала некоторые ошибки. Более совершенным был другой вариант под названием "Хождение на Восток Ф. А. Котова в первой четверти XVII в.", опубликованный в "Известиях русского языка и словесности Академии наук" (книга 1, т. XII, 1907 г.). Эта версия была снабжена введением и примечаниями.

О Кавказе очень кратко упоминается в описании паломничества казанского купца Василия Яковлевича гагары к святым местам в 1634-1637 гг. Его путь лежал через несколько районов Кавказа, в описаниях которого, впрочем, есть и фантастические моменты. В XIX в. это сочинение публиковалось несколько раз: в 1849, 1851, 1871 и 1891 гг. Последний вариант был напечатан в исправленном виде.

Можно отметить и написанную в XVII в. "Скифскую историю" А. Лызлова. Автор рассказывал в основном об истории татар и турок, однако говорил и о совместной борьбе России и черкесов против Крымского ханства в XVII в. Эта работа несколько раз переиздавалась. В частности, в 1787 г. вышло ее второе издание.

С XVIII в. наступает период систематического исследования Кавказа и его этнографии. Инициатором этого начинания выступил Петр I, по распоряжению которого на Кавказ было отправлено несколько больших экспедиций, имевших своей целью изучение данного региона в географическом и этнографическом планах.

Отправлялись с исследовательскими целями на Кавказ и отдельные ученые, а также офицеры, некоторые из них действовали по личной инициативе. Они изучали, прежде всего, прикаспийские территории, в основном Дагестан.

Так, например, Готлоб Шобер, немец, с 1713 г. состоявший лейб-медиком при Петре I, совершил в 1717-1720 гг. по приказу царя путешествие по югу России и Кавказу для изучения производительных сил. Собранные им материалы, в том числе и этнографические, вошли в обширный труд на латинском языке "Memorabilia Russico-Asiatica", оставшийся, впрочем, неопубликованным. В 1762 г. были изданы извлечения из этого труда в переводе на немецкий язык. Этнографических сведений труд содержал немного, к тому же, они часто имели фантастический или наивный характер.

Иоганн-Густав Гербер, состоявший с 1710 г. на службе в русской армии в 1728 г. занимался описанием местностей и населения побережья Каспийского моря между Астраханью и р. Курой, составив карту этого региона, а потом еще некоторое время оставался в Дагестане. Описание и карта Гербера были опубликованы уже после его смерти. В первый раз это произошло в 1736 г., когда была издана карта и одновременно небольшое описание на немецком языке, посвященное селение Кубачи. Позже, в 1754 г., полный вариант описания Гербера появился в переводе на французский язык, хотя авторство этого издания было ошибочно приписано Иоганну-Готгильфу Фокеродту, который в 20-30 гг. XVIII в. был секретарем прусского посольства в России, а позднее - членом Берлинской Академии наук. В 1760 г. был наконец напечатал подлинник сочинения Гербера на немецком языке и его русский перевод. Последний носил название "Известие о находящихся с западной стороны Каспийского моря между Астраханью и рекой Курой народах и землях и о их состоянии в 1728 г." и был помещен в издании "Сочинения и переводы к пользе и увеселению служащие" за июль-октябрь 1760 г. Этот перевод был снабжен дополнениями и примечаниями академика Г. Ф. Миллера в виде подстрочных ссылок, а иногда они были и в самом тексте, который содержал некоторые данные более позднего времени. Это сочинение написано на основе материалов, собранных непосредственно Гербером на местах, поэтому оно содержит достоверные общие, по преимуществу исторические, сведения о ряде народов Кавказа, прежде всего Дагестана: ногайцах, аварцах, даргинцах, кубачинцах, лаках, лезгинах, горских евреях, адыгах, кабардинцах, азербайджанцах, армянах и кахетинских грузинах. Все эти сведения очень ценны как для исследователей того времени, так и для современных специалистов. Можно сказать, что труд Гербера - первый появившийся в печати труд, посвященный многим из кавказских народов. Очень важное значение имеет и составленная этим исследователем карта, которая стала первым трудом в этнографической картографии Кавказа. Кроме этого, Герберу принадлежат замечания на написанный на латинском языке труд академика Г.-З. Байера "Geographia Russiae vicinarumque regionum circiter A. C. 948, ex Constantino Porphirogeneta", помещенный в академическом издании "Commentarii Academiae Scientiarum" IX-X за 1744-1747 гг. который в русском переводе К. Кондратовича назывался "География российская из Константина Порфигенета". Эти замечания вместе с его "Известием" были напечатаны на немецком языке в 1760 г. и отдельно на русском под заглавием "Господина полковника Гербера примечания к географии российской X века господином профессором Байером сочиненной" в "Сочинениях и переводах к пользе и увеселению служащих" за октябрь 1760 г.

"Ставропольские губернские ведомости" в течение ряда номеров в 1856 г. публиковали "Дневник майора Татарова, веденный в Кабарде в 1761 году". Это сочинение имело интересный материал, иллюстрирующий внутренние, в том числе и сословные, отношения в Кабарде. Этот материал был также помещен в работе Д. А. Кобякова "Указатель географического, статистического, исторического и этнографического материала в "Ставропольских губернских ведомостях", Первое десятилетие (1850-1859 гг.)", изданного в Тифлисе в 1879 г.

Интересным документом являлось "Краткое описание о кабардинских народах, сделанное в 1784 г. генерал-поручиком Павлом Потемкиным". В 1782 г. Павел Сергеевич Потемкин, дальний родственник князя Г. А. Потемкина-Таврического, стал начальником Моздокской линии и начал активно содействовать политике подчинения Кавказа Российской империи. Он был инициатором некоторых правительственных мероприятий, в том числе и организатором русской колонизации этого региона. "Краткое описание" Потемкина представляет собой сравнительно небольшое, но разностороннее описание кабардинцев: генеалогия кабардинских князей, права и нравы высших сословий, формы правления, отношения между различными сословиями, религия, следы христианства, особенности брачных отношений, свадебные, и похоронные обряды, искусства, пища, одежда. Также содержалось, едва ли не первое в русской литературе, описание аталычества с его объяснением, которое стало позже одним из наиболее традиционных: "дабы... не допустить юность вкусить негу, на которую горячность родителей невольно иногда попускают". Кроме того, Потемкин дал первое в русском кавказоведении описание большой семьи у кабардинцев: "... каждое семейство, от прадеда и до последнего поколения, живет нераздельно и пищу употребляет из одного котла и посему самому здесь народ не говорит, сколько семей, или дворов, но сколько котлов". Работа Потемкина дала новые и притом точные сведения о кабардинцах, с которыми сам автор был неплохо знаком. В литературе по Кавказу она стала первой чисто этнографической работой. Это сочинение имеет интересную судьбу. Долгое время оно не издавалось, но получило широкое распространение в рукописных списках и использовалось другими авторами для написания своих работ. Например, в 1794 г. в Курске была издана книга под названием "Описание горских народов", но на одной из первых страниц имеется и другое название - "Краткое описание о кабардинских народах". Автор сочинения в издании не указан. Издателем был С. Д. Бурнашев, которому долгое время приписывалось и авторство, но анализ текста показывает его очень значительное совпадение с сочинением П. С. Потемкина, фактически имеются лишь стилистические разночтения, что может быть вызвано редакторской правкой. Насколько можно судить, работой Потемкина воспользовался также граф Луи-Филипп Сегюр, французский посол в России, а затем французский академик, при написании своих мемуаров, в которых содержалось и описание Кавказа. Кроме того, в "Русском архиве" за 1865 г. киевский историк А. И. Ставровский опубликовал заметку под названием "О Кабарде ученая записка", которая представляет собой краткое извлечение из сочинения П. С. Потемкина без указания его имени.

Часть опубликованных в XVIII в. дневников, описаний и записок относилась непосредственно к Северному Кавказу. Так, например, асессор иностранных дел Василий Михайлович Бакунин составил "Запись показаний находящихся в С.-Петербурге кабардинских владельцев Магомета Атажукина и Алдигирея Гиляксанова и кумыцкого владельца Алиша Хамзина, ноябрь 1743 г.", где содержался краткий обзор нескольких народностей (абадзехов, шапсугов, кабардинцев, карачаевцев, осетин-дигорцев и сванов) с замечаниями об их взаимоотношениях, управлении, торговли, вооружении, земледелии, скотоводстве, религии. Также он является автором труда "Описание калмыцких народов, а особливо из них торгоутского, и поступков их ханов и владельцев, сочиненное статским советником Васильем Бакуниным", изданного в 1761 г.

Довольно интересен и дневник Якова Андреевича Марковича - украинца, который служил много лет в русской армии и участвовал в походе в Дагестан. Его рассказ о походе был включено в дневник под особым заголовком "Короткое описание походу великороссийского и малороссийского и слободского войска, также донцев и колмык в горы против Шафкала, 1725 року, сент. 26, при Сулаку". Дневник Марковича издавался три раза. В первый раз это произошло в 1859 г., когда он был издан в двух частях под заглавием "Дневниковые записи малороссийского подскарбия генерального Якова Марковича". Этот текст был значительно сокращен и литературно обработан. Еще одно неполное издание этого сочинения также в двух частях было издано в 1893-1895 гг. под названием "Дневник генерального подскарбия Якова Марковича". Полный текст этого дневника был напечатан в "Киевской старине" за 1891-1896 гг. Этнографическое значение этого записей Марковича невелико, так как здесь по существу содержится лишь краткое описание некоторых городов Дагестана.

В "Географическом месяцеслове" на 1772 г. была помещена статья "О Черкасской или Кабардинской земле". Эта статья состояла из двух частей: большей, содержащей географический обзор Кабарды и соседних земель ("Авзазии", "Горской земли", "Кумыцкой или песчаной земли") с некоторыми историческими сведениями, и меньшей - этнографической, посвященной кабардинцам, где довольно подробно описывались религия этого народа, суд и наказания, феодальные отношения, доходы князей, пища, одежда, производство, ремесла, торговля, экспорт и импорт Кабарды, ее военное дело. Эта статья также дважды (в 1771 и 1772 гг.) издавалась на немецком языке. Ее автором был Яков Яковлевич Штелин, академик, разносторонний ученый и писатель. Сам он написал в начале статьи, что сведения, изложенные в ней, описывают малоизвестные в России земли и народы и получены они от путешественников и офицеров, побывавших в этих краях, и некоего местного знатного князя.

В издании "Месяцеслов исторический и географический" на 1791 г. была опубликована статья "Описание Кубани", где сообщались исторические сведения о регионе и краткие этнографические данные о населяющих ее народах: ногайцах, черкесах, адыгах с их подразделениями и абазинах. Эту статью перепечатали в

7 выпуске "Собрания сочинений, выбранных из месяцесловов на разные годы" за 1791 г.

Представления русских научных кругов о Кавказе в известной степени отражал знаменитый "Атлас Российский", изданный в 1745 г. Академией наук. Среди прочих имелась и карта "Положение мест между Черным и Каспийским морями, представляющее Кубань, грузинскую землю и... часть реки Волги с ее устьем". Она содержала следующие этнографические обозначения, относящиеся к Северному Кавказу: Атукайцы, Черкасыяны, Сагайцы, Темиргойцы, Беслененцы, Малая Абаза, Абазинцы, Баксанцы, Каналшкы, Кахкатускы, Большая Кабарда, Бехтамак, Малая Кабарда, Андреевцы.

В "Географическом месяцеслове" на 1770 г. была опубликована статья "Краткое изображение лежащих между Черным и Каспийским морями земель и народов" с прилагаемой к ней картой. В этой краткой записке в основном содержалось перечисление народов, которые, в соответствии с воззрениями того времени, обитали на Кавказе: кубанские татары, кабардинцы, черкасы, джикеты, аланы, абхазы, адыши, сванеты, шабзеты, чанеты, бамбугды, скляреты, дигоры или оседицы, кисты, цурцуки, кевы, кахеты, ляски (лекси) и др. Эта же статья была помещена в издании "Собрание сочинений, выбранных из месяцесловов на разные годы" (3 выпуск за 1789 г.).

Стоит отметить также изданный П. С. Палласом сводный словарь языков мира, две части которого вышли в 1787 г. и 1789 г. под заглавием "Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею всевысочайшей особы", где были собраны написанные русским или латинским алфавитами глоссарии многих кавказских языков.

В последней трети XVIII в., по поручению Академии наук, были совершены три путешествия по Кавказу, имевшие своей целью изучение преимущественно производительных возможностей региона и обобщение этнографических, исторических и политических данных.

Иоганн-Антон Гюльденштедт, врач и естествоиспытатель, академик, редактор "Месяцеслова географического и исторического", совершил в 1768-1775 гг. путешествие по юго-востоку европейской России и Кавказу, где он был в период с 1770 по 1773 гг., побывав, в частности, в районе Кизляра и Кабарды. В 1779 г. Гюльденштедт издал на немецком и русском языках свою работу по истории организации Кавказской линии, где привел описание отдельных крепостей, исторические сведения о данном регионе, характеристику взаимоотношений местных народов (кумыков, чеченцев и кабардинцев) с Россией и очерк о современном состоянии народов, живущих у линии, которых автор разделил на три группы: "черкесов", "ногайцев" и "ногайских татар", относя к числу последних балкарцев и карачаевцев. На немецком языке эта статья была напечатана в VII выпуске "St. Petersburgisches Journal", а на русском под названием "Географические и исторические известия о новой пограничной линии Российской империи, проведенной между рекой Терек и Азовским морем (с картой)" ее опубликовали в "Месяцеслове историческом и географическом". Позже статья была перепечатана в 4 выпуске издания "Собрание сочинений, выбранных из Месяцесловов на различные годы" за 1790 г. Посмертно в 1787-1791 гг. на немецком языке издали полное описание путешествия Гюльденштедта, представляющее собой, прежде всего, его дневник с картами и рисунками. Там имелись и данные о ряде горских народов Кавказа. Две части работы Гюльденштедта, содержащие описание Кавказа и его народов, были переизданы на немецком языке в 1815 г. и 1834 г. Ю. Клапротом в его обработке и с замечаниями. Академик К. Ф. Герман, статистик и экономист, подготовил из описания гюльденштедта систематизированное извлечение, посвященное Кавказу, и издал его в 1809 г. под названием "Географическое и статистическое описание Грузии и Кавказа. Из "Путешествия" г-на академика И. А. Гюльденштедта через Россию и по Кавказским горам в 1770, 1771, 1772 и 1773 годах". Содержащиеся в этой работе описания горских народов дают информацию по кистам, ингушам, ногайцам, осетинам, кумыкам, народам Дагестана, которых автор называл общим термином "лезги", адыгам, кабардинцам, абхазам, балкарцам и карачаевцам.

Одним из первых путешествие совершил и Самуил-Готлиб Гмелин, ботаник, академик. Он имел поручение обследовать прикаспийские степи и совершил в 1768-1774 гг. ряд экспедиций, включая прикаспийские владения Персии. В 1774 г. направляясь в новое путешествие в Персию через Дагестан, он попал в плен, где и умер. Описание путешествий Гмелина было опубликовано в России на немецком языке в 1770-1784 гг. Было и два издания на русском языке. Первое издание 1771-1785 гг., наиболее полное, состояло из четырех частей и называлось "Путешествие по России для исследования трех царств естества". Второе издание, выпущенное в 1806 г., включало в себя только первую часть. Оба издания были снабжены картами и иллюстрациями. В них содержатся описания некоторых городов Кавказа, в частности, Моздока, Кизляра и Дербента, отчасти политические и исторические сведения.

Петр-Симон Паллас, академик, врач и естествоиспытатель, участвовавший во Второй академической экспедиции (1768-1774 гг.), в 1793-1794 гг. совершил новое путешествие по Астраханскому краю, Северному Кавказу и Крыму. Описание увиденного им вышло на немецком языке в Лейпциге двумя изданиями (первое в 1799-1801 гг., второе в 1803 г.). В работе содержится краткий обзор ряда горских народов: адыгов, кабардинцев, абазинов, ногайцев, осетин, ингушей, чеченцев и сванов. Следует заметить, что эти описания основаны не на личных впечатлениях автора, а на основании материалов литературных источников и рассказов людей, побывавших на Кавказе. Во время поездок Палласа был собран также материал по флоре и фауне региона.

Достаточно интересным являлось путешествие ученого-любителя польского графа Яна Потоцкого по Кавказу в 1798 г. После смерти Потоцкого его другом Клапротом, немецким языковедом-ориенталистом, в 1829 г. было издано сочинение графа на французском языке. Первый том этого издания содержал общеисторические произведения Потоцкого, второй рассказывал собственно о путешествии. В нем имеются небольшие замечания о кумыках, чеченцах, ингушах, адыгах, кабардинцах и ногайцах.

Следует отметить и изданный посмертно в 1796-1797 гг. в Санкт-Петербурге на немецком языке основной двухтомный труд немецкого врача Якоба Рейнеггса, который несколько лет (1779-1783 гг.) жил в Грузии, а затем еще год на Кавказской линии. Этот труд представлял собой в основном географическое описание Кавказа с некоторыми отвлечениями в сторону этнографии и истории. Там имелись некоторые сведения об абхазах, кистах, ингушах, чеченцах, лезгинах и более подробная информация об осетинах, адыгах и кабардинцах.

Федор Кондратьевич Маршал фон Бибернштейн находился на русской военной службе с 1783 г. по 1795 г., потом был естествоиспытателем, участвовал в этом качестве в персидском походе 1796 г., в следующем году стал инспектором шелководства на Кавказе, два года исследовал в историко-естественном и экономическом отношении район от Терека до Куры, затем состоял главным инспектором шелководства Южной России. В 1798 г. он издал в Санкт-Петербурге книгу на французском языке, посвященную региону Кавказа от Терека до Куры и его племенам (включая южных кумыков), где содержатся географические, естественно-исторические, экономические и частично этнографические сведения. Через два года во Франкфурте-на-Майне вышел перевод этой книги на немецком языке.

Наиболее известным сочинением конца XVIII в., посвященным Кавказу, был труд Иоганна-Готлиба Георги, участника Второй академической экспедиции. Эта очень обширная работа издавалась несколько раз. Два издания были на немецком языке: в Санкт-Петербурге в 1776-1780 гг. (в четырех частях) и в Лейпциге в 1783 г. (в двух частях). Еще два издания этого сочинения вышли на русском языке. Первое, в трех частях, было издано в Санкт-Петербурге в 1776-1780 гг., второе было опубликовано там же в 1799 г. под пространным названием: "Описание всех обитающих в Российском государстве народов, их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей. Творение за несколько лет перед сим на немецком языке Иоганна-Готлиба Георги, в переводе на российский язык весьма во многом исправленное и въ новь сочиненное, в четырех частях". К сожалению, даже в последнем издании демонстрируемый уровень знаний о Кавказе, излагаемый во второй части, сравнительно невысок. Во многом материал для этого отдела сочинения был взят из работы Гюльденштедта. Все горские племена отнесены к татарским народностям: "всех их, кроме грузинцев, называют с давнего уже времени, по сходственности житейских обрядов и по примерному смешению с татарами, татарским именем, а для отмены от прочих татар проименованы они горскими татарами, или тавлинцами, то есть горными людьми, которым названием именуют черкесов, оссетов и прочих горных народов, имеющих в Кизляре, Тереке и по линии свою торговлю". Сведения об отдельных горских народах даны кратко, иногда очень кратко. Упомянуты следующие народы: ногайцы (черноморские, кубанские и терские), лезгины, осетины, "базиане" (балкарцы), черкесы, абхазы, "кистинские народы", к которым отнесены "чеченги", "югуши", "мильчеги" и "карабулаки", далее - "кумыкские татары", "амбарлинцы гилянских гор" (признаваемых "персиянами") и "грузинцев". Имелась и обобщающая статья "О кавказских народах вообще", цитата из которой приведена выше.

Очень интересным является приведенное Манкиевым в "Прибавлении о гербах Державы Российской" описание герба Кабардинской земли, которое было первым в русской исторической литературе.

Одновременно с исследованием Кавказа в этнографическом и географическом планах проводилось изучение его истории, по крайней мере, в плане соотношения истории Кавказа с российской историей. Так, например, среди исторической литературы XVIII в. можно отметить труд "Ядро Российской истории" А. И. Манкиева, изданный в 1799 г., где события русской истории освещались в тесной связи с историей других народов. В частности, там были материалы, рассказывавшие о русско-черкесских отношениях XVI в., в том числе сведения о посольствах горцев, династическом браке Ивана Грозного с кабардинской княжной Марией Темрюковной.

К этому же периоду относится и деятельность известного русского историка XVIII в. В. Н. Татищева. В его трудах "История Российская" и "Лексикон российский, исторический, географический и гражданский" в полной мере отразился такой традиционный для российской исторической науки момент, как анализ проблем историко-географического характера, обусловленный многими особенностями Российского государства, и в первую очередь, его очень большими размерами и многонациональным составом. Еще во время своего пребывания на посту губернатора Астрахани Татищев лично и через своих помощников начал собирать различные материалы о народах Северного Кавказа и Предкавказья, об их древней и средневековой истории, этногенезе, хозяйстве, религии, исторических связях с Россией. Все они были изложены в его трудах. При этом следует отметить, что, по его мнению, в основе расширения границ Российского государства, прежде всего восточных, лежит некое "мессианство" русского народа, предопределенное ему свыше: "Еще не было окончательно свергнуто тяготевшее два столетия над нашею родиной позорное татарское иго, как уже государи московские положили в основание своей политики два начала: собирание русской земли и освобождение от поганых не одной Руси, но и всего православного Востока. До конца XVIII века Россия шла сознательно и неуклонно к осуществлению обеих заветных целей, никогда не упуская их из виду. В XIX столетии все усилия инородной и иноверной дипломатии задержать ее на этом пути приводили лишь к временным остановкам. Сила событий порывала паутину дипломатических сетей. Исторические судьбы России и православия совершались вопреки воле людской, по предопределению свыше".

Этим вопросам уделяли должное внимание и такие крупнейшие историки второй половины XVIII в., как М. М. Щербатов и Н. М. Карамзин. Они опубликовали большое количество летописных материалов по взаимоотношениям горских народов (кабардинцев и западных адыгов) с Россией, начиная с "касожских" времен и кончая XVIII в. Особое внимание уделялось теме сближения горских народов с Россией в XVI в. Подчеркивалось, что главными предпосылками этого процесса стали не только давние связи между ними, но, прежде всего, внешняя угроза независимости адыгов со стороны Турции и Крымского ханства. Следует отметить, что в приложениях работ этих авторов приведены сведения из источников, которые в настоящее время являются, к сожалению, утерянными.

Большое внимание с самого начала исследования Кавказа и его народов русские ученые уделяли анализу общественно-политических отношений, характерных для горских племен. К середине XVIII в., когда контакты с горскими народами стали у Российской империи все более частыми, появилась необходимость их всестороннего изучения. К этому времени Россия уже наладила тесные связи с народами Поволжья, восточноевропейского Севера, Сибири, Средней Азии, которые имели разнообразные формы общественно-политических и экономических отношений, поэтому у русской науки уже был опыт этнографической работы. Кавказские племена, имевшие много особенностей, значительно отличавших их от других народов, то есть достаточно высокие общественно-политические образования при широкой распространенности примитивных форм участия низших слоев населения в управлении обществом на фоне значительной отсталости материальной и хозяйственной культуры, вызвали у специалистов высокий интерес. С самого начала в описаниях горских народов Кавказа, появлявшихся в русской научной литературе, повышенное внимание уделялось общественным формам и отношениям по сравнению с иными сторонами культуры и быта. Среди других особенностей горцев, на которые исследователи обратили внимание в первую очередь, было наличие у тех особых коллективов, являвшихся основными общественными ячейками горских племен. Это могли быть либо отдельные поселения, либо тесно связанные между собой небольшие группы из нескольких селений. Такие коллективы обозначались в русской науке того времени термином "общество", который был неточен, не имел четкого значения, но был привычен, так как применялся при описаниях традиционного уклада русской деревни. Российские наблюдатели также отметили тот факт, что даже в рамках одного и того же кавказского народа обычно существовали различного рода более широкие общественно-политические образования, в состав которых входили упомянутые "общества". Это могли быть и сложные политические образования с сословной дифференциацией и крепким единоличным правлением, но могли быть и гораздо более примитивные объединения нескольких "обществ" без какой-либо сильной центральной власти. Племена с первой формой организации стали называться "княжескими" или "аристократическими" (в регионе современного Дагестана - "ханствами" и "шамхальствами"), со второй - "демократическими", "вольными" и даже "республиками". Но и племена с одним "стилем" устройства могли значительно отличаться друг от друга. При этом отдельные исследователи с самого начала указывали на значительное своеобразие горского феодализма, который обычно сочетался с элементами первобытнообщинного строя. Одну из наиболее ранних характеристик западной формы горского феодализма дал И. Г. Гербер, писавший в 1728 г. о кабардинцах: "Владельцы. Оные между собой в нескольких малых княжествах разделились, из которых каждой князь имеет свой уезд. Токмо всех живущих в таких уездах подданными почитать невозможно, но больше их называют товарищами, ибо оные самовольные с князем в конпании живут и от онаго отстают и к другим пристают, ежели он с кем из оных поссорится. Также князь без совету и согласия тех, которые с ним товарством живут, ничего учинить не может, однакож князья с товарищами друг друга не оставляют и во время нужды за едино стоят". В. М. Бакунин, описывая в 1743 г. абадзехов, говорил о совершенно другой форме организации племени: "Владельцев не имеют, а правят между ними старики. Закона никакого не содержат и ни у кого не в подданстве". И. Кираев в своем труде "Замечание о закубанских народах", написанном в 1796 г., впервые в русской научной литературе четко различил существование двух форм организации горских племен: "Некоторые из них управляемы издревле и теперь собственными их беями или князьями, некоторые, ни от кого не завися, живут особливыми семействами на взаимных по разным условиям обрядах".

В целом, несмотря на очень давнюю историю взаимоотношений России и народов Кавказа (первые сведения о них в русских летописях относятся к X в.), вплоть до начала XVIII в. русская общественность практически не имела достоверной и всесторонней информации о Северо-Кавказском регионе. Все сведения накапливались, можно сказать, случайным образом. В XVIII в. ситуация несколько изменилась, так как началось систематическое изучение данного региона, стали снаряжаться масштабные экспедиции и путешествия отдельных исследователей. Труды участников этих экспедиций значительно дополнили и расширили существовавшие ранее представления о сложном этническом составе населения Кавказа, познакомили с расселением отдельных народов, их занятиями, некоторыми орудиями труда, одеждой, типами жилищ, общественным строем, религией и т. д. Долгое время адыги были одним из наименее известных народов Кавказа. Информация о них содержалась в записке В. М. Бакунина и различных месяцесловах, а также в трудах И.-А. Гюльденштедта и П.-С. Палласа. Несколько больше информации имелось о кабардинцах и народах Дагестана. Однако все же к началу XIX в. объем информации о Северном Кавказе был слишком мал, к тому же многие сведения являлись недостоверными, тем более, что их сбором в данный период занимались люди, которые не знали не только местных языков, но даже часто и русского. Неизбежны были и ошибки или неточности в переводах с немецкого и французского языков, на которых обычно писали исследователи Кавказа XVIII в., на русский при подготовке данных работ к печати.

1.2 Изучение Северного Кавказа в русской науке в первой половине XIX в.

Присоединение Грузии к России в 1801 г. ознаменовало собой новый этап изучения Кавказа, так как у русского правительства и у широких кругов интеллигенции значительно повысилось внимание к данному краю, который стал теперь южной границей Российской империи. Особенно этот интерес усилился после начала Кавказской войны.

Наиболее полным изложением информации о кавказских народах в рассматриваемый период можно считать статью "Кавказские народы", помещенную в третьем томе семитомного "Географического словаря Российского государства", изданного в 1801-1809 гг., составителями которого были Лев Максимович и Афанасий Щекатов. В этом же словаре имелся и ряд статей разного объема по отдельным народам и племенным подразделениям Кавказа.

Академик Генрих-Юлиус Клапрот, по поручению Академии наук, совершил в 1807-1808 гг. путешествие по Северному Кавказу и Грузии. После того, как Клапрот в 1811 г. уехал из России, он издал ряд работ на немецком и французском языках, посвященных Кавказу. Там содержались сведения о различных адыгейских племенах: абазинах, кабардинцах, карачаевцах, балкарцах, ингушах и горных грузинах. В некоторых случаях эта информация была довольно подробной, но многие сообщения являлись компилятивными, собранными из сочинений других путешественников по Кавказу. Кроме того, Клапрот неправильно использовал некоторые термины, прежде всего, "фокотль" ("тхокотль", как он писал) и "уздень". Также он очень неудачно охарактеризовал общественно-политическое устройство адыгов как "республиканско-аристократическое".

Иосиф Львович Дебу, француз по происхождению, состоял на русской военной службе с 1793 г., с 1810 г. по 1826 г. служил на Кавказе. В "Отечественных записках" за 1821 г. (18 номер) и за 1822 г. (22-24 номера) была опубликована его сводка "Разные исторические замечания относительно народов, соседственных Кавказской линии". Эта статья вошла в книгу Дебу, которая имела название "О Кавказской линии и присоединенном к ней Черноморском войске, или Общие замечания о поселенных полках, ограждающих Кавказскую линию, и о соседственных горских народах, собранные с 1816 по 1826 год", изданную в Санкт-Петербурге в 1829 г. В работе Дебу приводятся сведения о ногайцах, чеченцах, карачаевцах, адыгах, абазинах и кабардинцах, о которых приведена несколько более подробная информация, чем о других племенах.

Так, например, очень интересные материалы Дебу приводил об абазинах. В частности, основываясь на старинных горских преданиях, он писал о том времени, когда абазины переселились на Северный Кавказ: "... река Кубань разделяла тогда абазинцев от кабардинского народа, уступающего им во многолюдстве и богатстве, не занимающегося по их примеру земледелием". Однако, как он сообщал, в дальнейшем положение резко изменилось, так как кабардинские князья, которые сначала "не смели отважиться на явную с ними вражду... употребили хитрость и заключили тождественный между обоими народами союз. Потом, ознакомясь короче, породнились с ними... Несогласие владельцев алтыкисейцов и башилбаев произвело вражду между сими одноплеменными народами, отчего произошли в храбрых оных семействах жестокие и кровопролитные сшибки, ослабившие их силы". Некоторые кабардинские князья были приглашены для установления перемирия. Они остановили кровопролитие, но "не для прочного их примирения, а единственно опасаясь, чтоб оно не произошло без их посредничества. Придерживаясь и засим предположенного намерения, они обманывали по очереди оба народа, увеличивая несогласие... и, тем самым, произвели между сими... новый и непримиримый разрыв... Неограниченное самовластие и взаимная независимость абазинских князей, владевших над своими подданными без всяких установленных законов, подали кабардинцам повод пользоваться выгодою семейственных своих с абазинами связей и... вооружив одного владельца против другого, принуждали... нападать на слабого врасплох, грабить его имение, сжигать домы, угонять скот, уводить подвластных, забирать жен и детей... Подвластные абазинских владельцев... терпящие от такого несогласия крайнее разорение, начали искать защиты у башилбаев, к которым по большей части перебежали... От такого переселения... весьма ослабели". Так как абазины поселились на землях, принадлежавших ранее кабардинцам, то князья последних стали требовать дань в одного барана с каждого двора абазинов. Позже, вместо барана абазинский двор стал платить рубль серебром. "Абазинские владельцы, будучи... ослаблены... принуждены были платить им требуемую дань. После сей удачи... они... заставили слабейших из владельцев войти к ним в подданство и из равных по родоначалию признать себя узденями".

Часть сведений была заимствована из записки Потемкина и других литературных источников, часть являлась личными наблюдениями И. Дебу. Автор также оставил интересное описание Екатеринодара: "Сей город построен казаками, имеет небольшое укрепление для прикрытия Кубанской границы; в нем учреждено и Войсковое правительство.

Низменность места, избранного для строения сего города, и нерадение жителей, пренебрегающими способами, могущими служить к охранению собственного их здоровья, наипаче в осеннее время, столь умножает в самом городе грязь, что с трудом можно проехать через оный. Стоячая и гнилая вода, которая в некоторых местах почти круглый год нисходит, испарениями своими заражает воздух и причиняет многие и неизлечимые болезни... сей город богат садами, из коих многие могли бы быть хорошими... В крепости находится собор, но, к сожалению, деревянный... угрожающий скорым разрушением. Прочие же крепости каменные здания, и в числе коих войсковой госпиталь, хорошо построены".

Одним из первых мемуарных повествований о жизни кубанских казаков стали записки бывшего преподавателя Екатеринодарской войсковой гимназии Ивана Матвеича Сбитнева, который прожил в Черномории два года и был дружен с директором гимназии войсковым протоиереем К. В. Россинским. Сбитнев опубликовал в "Украинском журнале" (1825 г.) "Записки о Черномории", а в "Отечественных записках" (1828-1829 гг.) - "Прогулки по Боспорскому проливу и по берегам Азовского моря в 1820 г.". Оба эти очерка объединены общим настроением. Как замечает сам Сбитнев, об этом регионе было очень мало информации, поэтому его записки должны отчасти изменить такое положение дел. В очерках, несмотря на их относительную краткость, содержалось много интересных сведений как об истории колонизации Кубани казаками, так и об особенностях их жизни и жизни других слоев черноморского населения того периода.

Необходимо отметить очерк М. Венедиктова "Взгляд на Кавказских горцев". В нем впервые высказывается предположение, что этнографические данные могут помочь в реконструкции первобытного этапа существования человеческого общества. Подобные элементы "дикой первобытности" Венедиктов находит у горцев Кавказа. Автор подчеркивал ненадежность существовавших тогда сведений о горских племенах и писал, что при создании очерка он сравнивал уже приводившуюся в литературе информацию со своими собственными непосредственными наблюдениями. В очерке перечислены имеющиеся народы Северного Кавказа с указанием места их расположения, содержится общая характеристика обычного права горцев, общественного устройства, религии, национальной кухни, физического и военного воспитания детей, аталычества, хозяйства, работорговли, нравов и набегов. Общественный строй горцев автор описывал следующим образом: "Все эти племена разделяются на многие мелкие общества, не связанные между собой никакой властью, никакими гражданскими уставами, но составляющие как бы отдельные республики... Некоторые племена управляются князьями... коих власть однакоже весьма ограничена".

Статья Осипа Ильича Константинова "Очерк Северной стороны Кавказа" дает общий обзор населения Северного Кавказа. В ней приведена очень любопытная характеристика адыгов: "Полное и верное изображение быта прежних черкесов должно представить картину новую, разнообразную и чрезвычайно любопытную. Сколько удивительного и достойного изучения мы найдем в этом народе! Борьба демократизма и феодализма; характеры истинно рыцарские, герои, исполненные доблести, чести, ума и высокого красноречия; воспитание и презрение всех слабостей тела и духа, к которым сама природа расположила человека, - выше суровости спартанской; условные идеи, предрассудки, обычаи, законы, совершенно выходящие из рамок обыкновенных понятий европейца. Коренные обычаи, принявшие силу закона, связавшие общества устройством, уравновешивающим слабость с силой, но где иногда неограниченный деспотизм безнаказанно попирал все законы, а угнетенные безропотно покорялись ему из одного только уважения к роду; и рядом с этой картиной - буйная вольность, не терпевшая никакой степени власти. Наконец, народ, не имевших письмен, передающий из рода в род в песнях историю, законы, мысли и чувствования. Изощрение дара слова положено было у него в основание воспитания и красноречие гремело в народных съездах, а песня звучала над прахом каждого замечательного человека и ни малейший случай не ускользал от ее стиха, а с ним и от потомства. Каждый, умирая, уже слышал хвалебный гимн себе или порицание соотечественников, и мысль: "что скажут обо мне", сторожила всякого в его славных и бесславных деяниях. Какое богатое поприще для начертания картины прежнего быта этого народа, для розыскания его происхождения и переворотов духовной и политической его жизни!"

Интересным является очерк Иоанна Хазрова "Остатки христианства между закубанскими племенами. Прошедшее и нынешнее состояние их нравов и обычаев". Автором этого очерка был екатеринодарский приходской священник армянского происхождения. Узнав, что за Кубанью проживает большое количество армян, которые постепенно переходят в мусульманство, Хазров посетил их с миссионерскими целями. Публикация представляла собой извлечение из его записок об этой поездке. В очерке говорится о религии адыгов, в том числе об истории принятия мусульманства, их празднествах, поверьях, приводятся некоторые сведения о быте, национальных блюдах, обычаях гостеприимства, дается небольшая информация о живущих между адыгами армянских поселенцах.

Христиан Христианович Стевен, врач, выдающийся ботаник и энтомолог, с 1800 г. совершил ряд поездок но Кавказу, выполняя различные поручения российского правительства. В 1810 г., после одной из поездок, он опубликовал в ряде номеров газеты "Северная почта" за 1811 г. заметку под названием "Краткая выписка из путешествия г. коллежского советника Стевена по Кавказскому краю в 1810 г.". В статье имеются описания населенных пунктов и занятий местного населения по маршруту Кизляр-Тарки-Кайтаг-Дербент-Куба-Ширван-Баку-Ширван-Шека-Ганджа-КахетиЯ-Карталиния. Стевен также передал в дар Академии наук собранные им рукописи по истории, географии и этнографии Кавказа, включая выборки из архива коменданта Кизляра, относящиеся к первой половине XVIII в. и касающиеся истории, статистики, географии и этнографии. Очевидно перу этого автора принадлежит и публикация "Журнал путешествия по земле донских казаков к Кавказу и в Астрахань", которая была помещена в ряде номеров "Северного архива" за 1824-1825 гг. Имелся и немецкий вариант этой статьи. В ней содержались краткие этнографические замечания об адыгах, чеченцах, осетинах, ногайцах, абазинах, кумыках и кубачинах (о последних автор сообщал лишь то, что ему было известно по рассказам других путешественников), более подробно рассказывалось о кабардинцах.

Различные сведения о горских народах содержались в сочинениях ряда авторов начала XIX в. Например, монах, преподаватель Александро-Невской духовной академии, впоследствии киевский митрополит Евгений, известный в то время церковный ученый и историк издал в качестве приложения к своей книге "Историческое изображение Грузии в политическом, церковном и учебном ее состоянии. Сочинено в Александро-Невской академии" "Записки об ордынских народах, окружающих Грузию". Там кратко рассказывается о кумыках, чеченцах, "тавлинцах", лезгинах, осетинах, адыгейских племенах, абазинах и кабардинцах (несколько более подробно, чем о других народах).

Имеются два рапорта государственной коллегии иностранных дел от 24 ноября и 30 декабря 1802 г. от коллежского советника Макарова, который являлся "главным приставом при кочующих в Астраханской губ. народах (в другом документе он назван "главным приставом при кабардинцах, трухменцах, ногайцах и других магометанских народах"). Эти рапорты дают исторические сведения и общее описание преимущественно ногайцев, а частично также абазин и трухмен.

Статский советник И. В. Раввинский издал в 1809 г. книгу "Хозяйственное описание Астраханской и Кавказской губерний по гражданскому и естественному их состоянию в отношении к земледелию, промышленности и домоводства". Это издание содержит некоторые сведения о различных кавказских народах, но они компилятивны и заимствованы преимущественно из сочинения Гербера, о чем говорит и сам автор.

В журнале "Северный архив" (часть 1, номер 2 за 1822 г.) была опубликована статья "Взгляд на Кавказскую линию", где приводилась некоторая информация по этой теме.

Достаточно любопытным являлось "Обозрение земель Кавказской губернии в отношении свойства их, состояния и звания населяющих оную обитателей". Она была составлена в 1820 г. Алексеем Федоровичем Ребровым, который с 1795 г. служил на Кавказе секретарем канцелярии кавказского генерал-губернатора, в 20-х гг. был чиновником особых поручений при наместнике (которым тогда был Ермолов). В книге есть информация по различным кавказским народам, в том числе северокавказским армянам, грузинам, так называемых "териках" под которыми автор подразумевает "выходцев из Персии", чеченцах (Ребров называет их "окоченцами"), осетинах, адыгах, кабардинцах, абазинах и караногайцах.

Следует отметить анонимную "Краткую записку о горских народах, опубликованную в 13 номере "Северного архива" за 1826 г. Содержание этой "Записки" составляет описание осетин, адыгов, кабардинцев, ногайцев, "горских татар", ингушей, чеченцев, абазин и кумыков. Эти описание либо слишком кратки, либо не соответствовали действительности.

Некоторые офицеры печатали заметки о своем пребывании в плену у горцев. Одним из них был В. И. Савинов, который в 1843 г. находясь в плену у абазин, собрал также сведения об абадзехах. Он опубликовал три статьи на эту тему. Первая под названием "Три месяца в плену у горцев" была помещена в 7 номере "Современника" за 1847 г. В ней в полубеллетристической форме излагается история пребывания автора в плену у горцев. Вторая статья "Достоверные рассказы об Абазии (Воспоминания офицера, бывшего в плену у абхазов)" публиковалась в 2-12 номерах "Пантеона" за 1850 г. и содержала разнообразные этнографические сведения об абазинах и абаздехах, но эти сведения требуют критического отношения к себе. Третья статья "Верования и обряды абхазских горцев. I. Исторический очерк. II. Праздники христианские" опубликована в 11-12 номерах "Ласточки" за 1859 г. Содержащаяся в ней информация отчасти повторяет материал предыдущей публикации.

"Описание части Кавказской области между реками Егорлыком, Калаусом и Манычем, составленное капитаном Петуховым в 1843 г.", опубликованное в 1 выпуске "Трудов Ставропольской учетной архивной комиссии" за 1911 г., имело преимущественно географический характер, но там содержался и краткий отзыв о ногайцах.

Милентий Яковлевич Ольшевский с 1841 г., после окончания Военной академии, в течение 25 лет служил на Кавказе. С 1893 по 1895 гг. он издал в журнале "Русская старина" свои мемуары под заглавием "Кавказ с 1841 по 1866 г.", где содержались некоторые данные этнографического плана, в частности краткий обзор черкесских племен с характеристикой их военного дела. В частности, описывая жизнь казаков, Ольшевский писал: "Станицы Кавказского линейного казачьего войска того времени (1840-х гг. - А. С.) не были похожи на станицы более известного нам Донского войска. На Дону каждая станица уподоблялась русскому селу: так же широко раскинута; не вала или плетеной ограды вокруг станицы; скот и лошади пасутся свободно; нет стеснения в обрабатывании полей, кошения сена и других сельских занятиях.

Кавказские же казаки, в особенности жившие на Тереке и Кубани, во всем были стеснены. Станицы их, по преимуществу четырехугольные, окруженные или высоким земляным валом, или плетнем с колючкой, за которым и днем не всегда и не везде безопасно отходить, ночью же не смей и носа показать за ворота; да и караульные не пустят. Усадьбы небольшие, а потому дворы тесные и всегда наполнены разной скотиной, а следовательно, всегда нечистые. Улицы узкие и до того грязные, что местами не высыхают даже среди самого жаркого лета. Нет садов и огородов, их не позволяют иметь тоже тесные усадьбы... Выезжайте за станицу и, куда не обернетесь, везде вы видите или сторожевые посты с вышками, или пикеты, занятые вооруженными казаками. Пасется ли скотина или табун лошадей, и вооруженные казаки их сторожат. Едет ли казак пахать, собирать хлеб, косить сено, и он должен быть всегда вооружен, потому что не только должен оберегать себя от хищников во время сельских работ, но и скакать на место тревоги, которые в это время бывали зачастую".

В 12 номере "Отечественных записок" за 1841 г. был опубликован материал под названием "Из записок русского, бывшего в плену у черкесов", который представлял собой извлечение из дневника еще одного пленника чеченцев - Льва Екельна.

Далеко не все источники, имевшиеся в русской литературе и периодической печати того времени, давали точную и достоверную информацию о горских народах. В 1846 г. и в 1851 г. в Москве вышли два издания книги "Кавказ и его горские жители в нынешнем их положении, с объяснением истории, религии, языка, облика, одежды, строений, воспитания, правления, законов, коренных обычаев, нравов, образа жизни, пищи, образования и торговли хищных горцев Кавказа". Это сочинение было посвящено народностям северо-западного и центрального Кавказа, выражало негативное отношение к ним и содержало большое количество фактических ошибок, за что оно было раскритиковано многими периодическими изданиями того времени.

В этот период продолжалось изучение и анализ общественно-политического строя горских племен. Поданная в 1804 г. известным кабардинцем Измаилом Атажукиным, служившим в русской армии, "Записка о беспорядках на Кавказской линии и о способах прекратить оные" содержала достаточно подробные сведения о кавказских племенах, включая описание особенностей распространенного у них феодализма или, как его называл сам Атажукин, "ленного права": "Ленное право существует меж ними во всей своей силе. Первую степень власти имеют князья, в зависимости коих суть дворяне, делящиеся на три степени и знаменующиеся безграничной приверженностью своим князьям. Народ находится в совершенном узничестве дворян и князей. В случае каких-либо новых постановлений собираются сеймы, составленные из дворян и князей. Тут все предметы уважаются и решаются. Собираются же обыкновенно у старшего летами князя".

Несколько позже, С. М. Броневский, рассказывая в своей работе "Новейшие географические и исторические известия о Кавказе, собранные и пополненные Семеном Броневским" о формах общественно-политических институтов у горских племен, говорил о монархическом, аристократическом и демократическом принципах организации власти у кавказских народов, однако предпочитал объединить монархический и аристократический виды правления в один - феодальный: "Оба... вида правления в Кавказе, то есть монархическое и аристократическое, еще правильнее можно назвать феодальным, потому что князья и ханы, не исключая царя имеретинского, все разделяют власть со своими вассалами, а разность состоит только в степенях власти и относительного их могущества". Соответственно, "демократические" племена Броневский, считавший их менее развитыми, разделил на "вольные общества", "республики" и "федеративные республики".

В дальнейшем подобная классификация распространилась на практически все кавказские племена, и исследователи, основываясь на определенных признаках, относили тот или иной описываемый народ к соответствующему классу. Сама же классификация оставалась неизменной в течение длительного времени.

Известный адыгский просветитель Хан-Гирей в своей неопубликованной работе "Записки о Черкесии" и в изданном в 1842 г. очерке "Вера, нравы, обычаи, образ жизни черкесов" впервые подробно описал особенности горского феодализма и охарактеризовал его как основной общественно-политический уклад адыгов. Описание Хан-Гирея было едва ли не лучшим анализом горских феодальных отношений в дореволюционной кавказоведческой литературе.

Интересно мнение И. П. Колюбакина, который в своей статье стремился показать, что адыги не "дикари", а народ с оседлостью, устойчивыми общественно-политическими отношениями и четко функционирующим, хоть и неписанным, правом. Рассказав, как у адыгов решаются на народном собрании спорные вопросы, Колюбакин отметил: "Таковые собрания, не представителей народа, а целого народа, и не в пышных зданиях, а под чистым небом, в долинах, освященных важным событием или прахом усопших праотцов, - не могли не дать всем действиям племени некоторой правильности, не связать некоторыми узами всех соплеменников. В постановлениях всех этих обществ обозначаются хотя грубые очерки какой-нибудь формы правления: тут феодального, там - демократического".

Новый вклад в изучение кавказского родового строя внес В. И. Голенищев-Кутузов, который получил в 1843 г. задание по сбору адата ("законов", основанных на определенных традициях и обычаях) горских племен и составил в конце своей работы обширное сочинение "Описание гражданского быта чеченцев с объяснением адатного их права и нового управления, введенного Шамилем". Эта работа в течение долгого времени нигде не была издана, но имело известность у специалистов и использовалось ими при написании других работ. В своем труде Голенищев-Кутузов писал, что первоначально чеченцы жили маленькими группами, так называемыми "тохумами": "Каждый тохум, каждая деревня управлялась отдельно, не вмешиваясь в дела соседей. Старший в роде выбирался обыкновенно, чтобы быть посредником или судьей в спорах родственников; в больших деревнях, где жило несколько тохумов, каждый выбирал своего старика, и ссоры разбирались уже всеми стариками вместе". Одной из главных функций тохумов является распределение участков земли между своими членами. Автор пишет, что, когда этих маленьких родовых групп стало много, то "земли разделились между этими маленькими племенами или тохумами, как зовут их в Чечне, однакоже не раздробились на участки между членами их, но продолжали попрежнему быть общею, нераздельною собственностью целого родства. Каждый год, когда настанет время пахать, все одноплеменники собираются на свои поля и делят их на столько равных дач, сколько домов считается в тохуме; потом уже жребий распределяет эти участки между ними. Получивший таким образом свой годовой участок делается полным его хозяином на целый год, возрабатывает его сам или отдает его другому на известных условиях или, наконец, оставляет неразработанным, смотря по желанию".

Информацию по этой теме дополнил О. И. Константинов, исследовавший другой район Кавказа - Джаро-Белаканскую область. В статье "Джаро-белаканцы до XIX столетия" он описал еще одно общественно-политическое образование, объединяющее в себе несколько тохумов. Он пишет: "Общество (джамаат) разделялось на тохумы или фамилии; каждая из них заключала в себе не только всех близких и дальних родственников, но даже и тех, которые, вышедши из разных мест, присоединились к оной, приняли ее название и поселились на принадлежащем ей участке земли".

В следующем десятилетии в русской науке продолжалось изучение терминов "род", "родовое общество", "тохум". Очень интересное описание тохума дал А. Ф. Пасербский в статье "Закатальский округ", опубликованной в 48 номере газеты "Кавказ" за 1864 г. Он писал: "Слово тохум требует пояснения. Тохумы по своему внутреннему устройству очень напоминают собою греческие филы во времена Писистрата. Каждый тохум, - они сохранились и поныне, - составляет как бы одну общую семью - братство, из лиц не только родственных между собой, но и из посторонних, имеющих одни общие интересы. Сила и влияние тохума зависела от числа его членов. Теперь, при русском управлении, тохум имеет мало значения: влияние его распространяется только на ход тяжебных споров и другие домашние дела. Но в то время, когда лезгины пользовались самоуправлением, влияние тохумов имело и политическое значение: каждый тохум, как греческая фила, обязан был выставлять определенное число воинов. Чтобы вполне понять значение тохумов того времени, необходимо сказать несколько слов о форме тогдашнего их управления. Из среды всего населения волей народа, или, вернее, тохумов, избирались ежегодно четыре казия. В руках их сосредотачивалась вся власть и все управление: они решали спорные дела и, хотя руководились шариатом и местным адатом, пользовались неограниченной властью, и злоупотребляли ею в пользу тех тохумов, из среды которых были сами..."

В целом, уже на ранних стадиях серьезного изучения горских племен русская наука ответила отрицательно на вопрос о возможности их причисления к "дикарям". Было очевидно, что эти народы находятся на различных ступенях общественно-исторического развития, поэтому не могут быть оценены по одинаковым критериям. Общественно-политический строй одних племен уже в начале их изучения был классифицирован как феодальный, в то время, как для других племен в течение некоторого времени не был найден точный термин для обозначения особенностей их правления. Использовавшиеся понятия "вольное общество", "республика", "республиканское правление", "демократическое правление", "федеративная республика" далеко не адекватно отражали существовавшие реалии.

Тем не менее, уже в 40-х гг. XIX в. этот вопрос стал рассматриваться под несколько иным углом, так как нефеодальные горские племена теперь воспринимались как общества с сохранившимися элементами родового строя. Первым такую точку зрения высказал Хан-Гирей. В очерке "Вера, обычаи, нравы, образ жизни черкесов" он дал четкое представление о сохранявшихся у адыгов многочисленных элементах родового строя. Для обозначения родовой группы Хан-Гирей использовал термины "род", "колено" и "клан", предпочитая последний, как более привычный для российской науки того времени.

Таким образом, уже в 40-е гг. XIX в. были описаны две основные формы общественно-политической организации многих кавказских племен, которых относили к "демократическим".

Новый этап развития изучения общественно-политического строя горских народов начался в 50-х гг. XIX в. и основывался в основном на материалах этнографии адыгов.

В первую очередь, следует отметить работу К. Ф. Сталя "Этнографический очерк черкесского народа", законченную к 1852 г. Она была создана на основе личных наблюдений автора за трехлетний период его службы на Кубани с 1846 г. по 1848 г. Кроме того, рукопись редактировал абадзех О. Х. Берсеев. Анализируя общественно-социальное устройство различных адыгских племен, Сталь, как и другие авторы, констатировал значительные различия в их развитии и делил их на аристократические и демократические, но при этом отмечал наличие одного общего элемента - родовой общины или колена, для обозначения которой автор использовал латинский термин "gens". Таким образом, вслед за Хан-Гиреем, Сталь вновь сказал о наличии у горцев элементов общинно-родового строя.

Существование у кавказских племен родового строя отмечал еще один исследователь данного времени - Н. И. Карлгоф. Он написал две работы, посвященные адыгам. Первая из них - статья "Восточный берег Черного моря" - была помещена в XVI томе сборника "Военно-статистическое обозрение Российской империи", изданном в 1853 г. Вторая статья называлась "О политическом устройстве черкесских племен, населяющих северо-восточный берег Черного моря" и была опубликована в 8 номере "Русского вестника" за 1860 г. В первой работе, в частности, Карлгоф писал: "Все члены одной фамилии составляют между собой тесный союз... Под фамилией должно понимать целый род одного происхождения, княжеского, дворянского или простого, со всеми своими отраслями, достаточно сильный для своей самостоятельности". И далее: "Фамилии состоят из многих семейств, которые происходят от одного корня и могут иметь между собой отдаленную степень родства".

Подобную ситуацию отмечали и другие исследователи. Таким образом, в 50-х гг. XIX в. изучение проблемы "демократических" горских племен поднялось на новую ступень, так, например, было доказано наличие у них элементов общинно-родового строя, что значительно точнее отображало реальное положение дел. Продолжала сохраняться некоторая неустойчивость терминологии, но это было обычно для этнографии того времени.

Царское правительство в первой половине XIX в. хорошо понимало необходимость сбора информации о Кавказе, поэтому туда часто направлялись различные агенты и разведчики, также на свой страх и риск исследования этого региона проводили некоторые предприниматели. Иногда "частные изыскатели" были иностранного происхождения и работали в интересах западных компаний. Среди таких исследователей были офицеры Ф. Я. Скирневский (1807 г.), Е.И. Энсгольм (1817 г.), а также Р. Де Скасси (1818-1820 гг.), П. Гибаль (1820 г.), Т. де Мариньи (20-е гг. XIX в.), Гамба (1820-1824 гг.). Свои наблюдения они обобщали в записках, обозрениях и описаниях общего характера, где содержались сведения экономико-географические, этнографические и политические.

Одним из наиболее известных исследователей Кавказа этого периода был поручик артиллерии, позже капитан Генерального штаба, Г. В. Новицкий, который в 1829 и 1830 гг. дважды побывал у черкесских племен. Как он сам писал, командование поручило ему обследование "всего Закубанья, Большой и Малой Кабарды и местности на восточном берегу Черного моря, между Гагрой и Анапой, населенной племенами адыге и абазде". Для выполнения этой задачи Новицкий должен был проникнуть на территорию горцев под видом местного жителя, для чего офицер побрил голову, отрастил бороду, надел черкесскую одежду и притворился глухонемым. После своих путешествий Новицкий написал ряд работ, среди которых: 1) "Географическо-статистическое обозрение земли, населяемой народом Адехе", написанное в соавторстве с подпоручиком Н. П. Лукиным и при содействии войскового старшины Черноморского войска Пшекуя Могукорова, шапсуга по происхождению, содержало очень подробное описание адыгов, включая отдельные племена, среди которых традиционно выделялись "аристократические" и "демократические", сообщало информацию о месте их положения, религии, сословиях, браке, аталычестве, усыновлении, гостеприимстве, хозяйстве, суде, праве, торговле, военном деле; 2) "Топографическое описание Северной покатости Кавказского хребта от крепости Анапы до истока реки Кубани. Записка штабс-капитана Новицкого, составлена 15 сентября 1830 г.", опубликованная Е. Д. Фелицыным с его примечаниями в статье "Черкесы-Адыге и западно-кавказские горцы. Материалы для изучения горцев и принадлежащей им страны", помещенной в 34, 36, 38, 40 номерах "Кубанских областных ведомостей" за 1884 г., которая помимо топографической информации содержала краткие сведения о локализации некоторых племен, перечисление владений и некоторые статистические данные.

Новицкий также опубликовал свои четыре рапорта командованию и особую "Записку" 1831 г. Однако далеко не все современники были довольны материалами этого исследователя. Так, генерал И. Г. Филипсон назвал поездки Новицкого "бесполезным подвигом", отмечая, что тот "систематически, хотя не всегда верно", описывал "Черкесский край и племена, обитающие не только по пути его проезда, но и по южной покатости хребта до самой Абхазии. Разумеется, сам Новицкий ничего этого не видел и не слышал, а все сведения сообщены ему были Таушем и Люлье - переводчиками, служившими прежде в компании де Скасси и жившими около 15 лет между горцами".

В 1830 г., в связи с готовящейся Абхазской экспедицией, поручик Генерального штаба барон И. К. Аш был секретно командирован в Абхазию. Ему предписывалось обследование всех дорог, имевшихся в регионе, а также изучение окрестных племен. Результатом этой поездки стало появление хорошо известной в специальной литературе рукописи "Военно-статистическое обозрение страны, заключенной между Мингрелией, крепостью Анапою, Черным морем и северо-западною частью Кавказского станового хребта" (другое название - "Описание Абхазии"). К 1831 г. была также готова работа "Сведения, составленные по расспросам о народах, населяющих пространство от развалин монастыря Гагры до р. Сочали и береговой линии на сем расстоянии". Перу И. К. Аша принадлежит также сочинение "Описание Цебельды и дорог, ведущих из оной в Абхазию и закубанскую сторону к карачаевцам и чеченцам", дата создания которого неизвестна.

Другой представитель Генерального штаба штабс-капитан князь И. В. Шаховский занимался составлением общей карты Закавказья, в связи с чем в 1834 г. был командирован в Сванетию, откуда через Карачай добрался до Кабарды, после чего через Сванетию вернулся в Тифлис. Это путешествие описано в двух его рапортах на имя барона И. Г. Розена, командовавшего тогда Отдельным Кавказским корпусом. В этом же году барон Розен хотел направить небольшую экспедицию из Гагры вдоль морского берега в Геленджик для исследования этих мест и окрестных племен, но было решено ограничиться рекогносцировкой Гагринского ущелья. Позже, К. И. Зах, один из участников этой экспедиции, представил "Описание Гагринского ущелья", а в 1839 г. завершил составление довольно содержательного труда "Замечание о местоположении Гагринских окрестностей".

Можно также отметить и рапорт поручика А. П. Щербачева "О нравах и обычаях горских народов, обитающих близ Кавказской Линии", где содержалось большое количество очень интересных сведений этнографического характера.

Однако подобные экспедиции носили все же ограниченный характер и не могли обеспечить получение действительно достоверного и обширного материала. В связи с принятым решением об устройстве в регионе военной дороги, было признано целесообразным провести широкомасштабную разведывательную операцию, первым этапом которой должен был стать тайный осмотр морского берега, что поручили "сведущему офицеру", в качестве такового выбрали поручика Генерального штаба барон Ф. Ф. Торнау, служившего в Тифлисе. Как докладывал в своем рапорте в главный штаб от 25 июля 1835 г. исполняющий должность квартирмейстера Отдельного Кавказского корпуса полковник барон Х. Х. фон дер Ховен: "... дабы в будущее время можно было продолжать таковое полезное предприятие (то есть устройство военной дороги - А. С.) от Гагры и далее к Геленджику, то предварительно необходимо получить нам... топографические и статистические сведения о совершенно не известных нам сих странах, для приобретения каковых был избран известный уже своими способностями и предприимчивостью, оказанными во время экспедиции в 1832 году против Кази-Муллы, Генерального штаба поручик барон Турнау". При этом Торнау решил проводить разведку под видом местного жителя. Правда, он не знал ни одного горского языка, но полагал возможным "выдавать себя за человека, принадлежащего племени, языка которого не понимали жители того места". Во время экспедиции 1836 г. Торнау попал в плен к горцам, где провел около двух лет в очень тяжелых условиях. За это время он смог хорошо познакомиться с повседневной жизнью черкесов. После благополучного освобождения офицеру, по желанию императора, было поручено составить описание тех племен, среди которых он провел так много времени. В феврале 1839 г. были готовы "Журнал плена" и "Краткий обзор горским племенам, живущим за Кубанью и вдоль восточного берега Черного моря, от устья Кубани до устья Ингура". Информация, содержащаяся в этих работах, очень помогла командованию русской армии при организации Черноморской береговой линии в 1837-1840 гг., когда на кавказском побережье была устроена цепь укреплений, отрезавшая непокоренные горские племена от морского берега и, следовательно, от турецкой помощи. Впрочем, сам Торнау высказывался против создания этой линии, отмечая, что она будет иметь малую эффективность и сама будет уязвима для ударов с моря. Эти данные имели значение и при проведении различных военных кампаний против горцев. Также несомненно, что сообщаемые Торнау сведения имели и высокую научную ценность.

Наиболее значительным произведением Ф. Ф. Торнау были "Воспоминания кавказского офицера", написанные в период его дипломатической службы в Вене в 1856-1861 гг. и опубликованные в типографии Московского университета в 1864 г. Одновременно они были изданы в журнале "Русский вестник". В этом сочинении содержался очень интересный и разносторонний материал по этнографии черкесов и абхазов второй четверти XIX в., географии региона и имелось точное изложение кавказских событий 1821-1837 гг., написанное рукой их очевидца и непосредственного участника. В 1865 г. газета "Голос" и журналы "Отечественные записки" и "Военный сборник" поместили положительные отзывы об этом сочинении.

Через четыре года после выхода "Воспоминаний кавказского офицера" также в Вене Торнау закончил "Воспоминания о Кавказе и Грузии", опубликованные в 1869 г. в четырех номерах журнала "Русский вестник".

В 1874 г. в издании "Складчина. Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов в пользу пострадавших от голода в Самарской губернии", вышедшем в Санкт-Петербурге, было опубликовано сочинение Торнау "Из воспоминаний бывшего кавказца" о его участии в экспедиции генерала Р. К. Фрейтага в Чечне, организованной в 1844 г.

В 1880 г. в Вене Торнау написал статью "Гергебиль", где вспоминал о своем участии в боевых действиях на правом фланге Кавказской линии в 1843 г. и выразил свое отношение к Кавказской войне, которую он охарактеризовал как очень кровавую и по существу бессмысленную. Эта статья была опубликована в издании "Русский архив" за 1881 г. (книга 2-ая).

Торнау сохранял оригиналы или копии своих записок, докладов и рапортов в течение очень многих лет, поэтому указанные выше произведения носят не только мемуарный характер, но и содержат большое количество подробных сведений о значительной части территории Кавказа определенной исторической эпохи, тем более, что некоторые народности, упоминаемые им, были впоследствии изгнаны с родных мест или даже уничтожены. Можно отметить, например, его описание торговли адыгов с турками: "В Ачипсу имеется отменный мед, добываемый от горных пчел, гнездящихся в расщелинах скал. Этот мед очень душист, бел, тверд, почти как песочный сахар, и весьма дорого ценится турками, от которых медовеевцы выменивают необходимые ткани исключительно на мед, воск и девушек". Описывая горские племена, автор старался быть не только максимально точным, но и в достаточной степени объективным, по возможности отказываясь от априорно негативного восприятия горцев. Также более-менее объективно он показывал и действия российской администрации на Северном Кавказе, подчас высказывая ряд резких замечаний в адрес некоторых ее представителей. Достаточно подробно Торнау рассказывал о географии и топографии Кавказа. К сожалению, иногда описания и сведения, приводимые автором, содержат определенные неточности. Следует также заметить, что молодой офицер во время своей службы на Кавказе встречался с некоторыми декабристами и даже имел с ними дружеские отношения. В своих работах он упоминал о судьбе ссыльных и их тяжелом положении.

Материалами Торнау широко пользовались последующие кавказоведы, например, А. П. Берже в своих трудах "Краткий обзор горских племен на Кавказе" и "Этнографическое обозрение Кавказа". Позже, данная информация привлекалась А. Н. Лаврентьевым в его работе "Статистическое описание кутаисского генерал-губернаторства" и Н. Ф. Дубровиным в "Истории войны и владычества русских на Кавказе". Можно также предположить, что история плена Торнау легла в основу сюжета "Кавказского пленника" Л. Н. Толстого.

Одним из ранних исследователей Кавказа был С. М. Броневский, который издал в 1823 г. книгу "Новейшие географические и исторические сведения о Кавказе". Он участвовал в Персидском походе и Кавказской войне, позже служил в Департаменте иностранных дел, серьезно интересовался литературой, историей, этнологией. Работа Броневского содержала очень много сведений по древней и новой истории народов Кавказа, Ближнего Востока и Европы, материалы по географии, флоре и фауне, гидрологии региона, археологии и этнографии горских племен, включая вопросы религии. Автор широко пользовался трудами своих предшественников - римских, византийских, арабских, персидских, турецких, генуэзских историков и путешественников, китайскими, арабскими, персидскими, грузинскими хрониками, но при этом анализировал излагаемый материал, приводя интересную его интерпретацию. Рассказывая о средневековье Кавказа, Броневский показывал картину сближения и даже слияния оседлых и кочевых народов, освобождения Северного Кавказа от арабской и хазарской зависимости, усиления в ходе феодализации противодействующих центробежных сил отдельных владений. Подробно останавливался автор на разрушительных для Кавказа последствиях татаро-монгольского нашествия. Любопытно, что Броневский при анализе особенностей феодальных отношений на Кавказе проводил аналогии с Западной Европой. Он говорил о наличии в данном регионе трех форм общественного строя: "Три главных вида правления - монархическое, аристократическое и демократическое, известны также на Кавказе, но смешение оных чрезмерно, наипаче двух первых видов". Далее: "Оба... вида правления в Кавказе, т. е. монархическое и аристократическое, еще правильнее назвать феодальным, потому что князья и ханы, не исключая царя имеретинского, все разделяют власть со своими вассалами, а разность состоит только в степенях власти и относительного их могущества". Во второй части своей книги Броневский, проанализировав сословное деление кабардинцев, отметил: "Из сего явствует, что феодальная иерархия, учрежденная у кабардинцев... мало разнствует от внутреннего управления России во время удельных князей". Что касается "демократических" племен горцев, то автор справедливо относил к ним менее развитые народности Кавказа, которых он делил на три группы: "вольные общества", "республики" и "федеративные республики". Довольно подробно исследователь анализировал вопрос об основных чертах рабства на Кавказе сравнительно с крепостным правом в Европе и России. Большое внимание Броневский уделял этнографическому описанию племен и изучению особенностей их исторического развития. Например, он рассматривал иерархическую лестницу адыгского общества, прежде всего его высших слоев, находя много общего с польской шляхтой. Автор довольно подробно изучал положение, права и обязанности князей, дворян трех степеней, духовенства трех классов, свободных и крепостных крестьян. С. М. Броневский также сообщал информацию по антропологии различных этнических групп и этносов кавказских народов, их психологии, обычаям, одежде, системе воспитания, ремеслам, упоминал или описывал населенные пункты региона и называл фамилии лиц, сыгравших особую роль в жизни своих народов. В частности, он привел подробные и интересные сведения о хозяйстве адыгов, полностью опровергая представления о нем, как о примитивном: "Сельское хозяйство разделяется у них на три важнейшие отрасли: земледелие, конные заводы и скотоводство, заключающее рогатый скот и овец. Черкесы пашут землю плугом наподобие украинского, в который впрягают несколько пар быков. Больше всякого хлеба сеют просо; потом турецкую пшеничку (кукурузу), яровую пшеницу, полбу и ячмень. Жнут хлеб обыкновенными серпами; молотят хлеб балбами, то есть топчут и перетирают колосья посредством лошадей или быков, припряженных к доске, на которую наваливают тяжесть, точно так, как в грузии и Ширване. Перетертую солому, вместе с мякиной и частью зерен, дают в корм лошадям, а чистый хлеб прячут в ямы. В огородах сеют овощи: морковь, свеклу, капусту, лук, тыквы, арбузы и сверх того у всякого в огороде есть табачная гряда". Исследователь пытался проследить историческое развитие горских племен и дать анализ народам, жившим на территории древнего Кавказа (скифам, сарматам, аланам, фракийцам). Он также прослеживал семантику происхождения терминов "Кавказ" и "черкесы". В целом, Броневский считал необходимым комплексное и как можно более точное изучение Кавказа во взаимосвязи всех населяющих его народов с анализом разных этапов исторического развития. Кроме того, автор привел в своей работе некоторые интересные факты жизни местных племен. Например, он отмечал, что конезаводы, принадлежащие князьям и старшинам, поставляют лошадей не только адыгейским племенам, но и полкам русской регулярной кавалерии. Следует заметить, что к книге Броневского прилагалась карта, составленная картографом Генерального штаба А. П. Максимовичем. Книга Броневского получила широкое распространение. В течение долгого периода она была одним из основных источников информации о Кавказе. Кроме того, посмертно в журнале "Сын отечества" (части 156 и 162 за 1833 г.) была опубликована статья С. М. Броневского "Отрывки из путешествия по Кавказу".

Одним из крупнейших кавказоведов первой половины XIX в. был П. Г. Бутков. Он начал изучать Северный Кавказ во время своей военной службы, впервые попав сюда в 1791 г. вместе с Владимирским драгунским полком, который участвовал в боевых действиях на Черноморском побережье под Анапой. С 1794 г. Бутков стал адъютантом при генерале С. А. Булгакове, командующем правым флангом Кавказской линии, участвовал с отрядом этого военачальника в экспедиции в Дагестан в 1795-1796 гг. во время Персидского похода. Именно в это время Бутков стал изучать Дагестан и Северный Азербайджан, чем обратил на себя внимание главнокомандующего графа П. А. Зубова и был переведен в его канцелярию. Позже (в 1801-1802 гг.) Бутков был правителем канцелярии главнокомандующего на Кавказе и генерал-губернатора Грузии К. Ф. Кнорринга, но отказался служить с его преемником П. Д. Цициановым, в результате чего ушел в отставку с этой должности. Бутков занимался наукой всю свою жизнь, был известным специалистом по истории России. В 1841 г. он стал академиком, а в 1849 г. получил звание сенатора. Его работы по истории и этнографии Кавказа не издавались при его жизни. После смерти Буткова в 1857 г. его вдова передала Императорской академии наук рукописный архив ученого. Была создана специальная комиссия с целью разобрать бумаги, определить научную ценность содержавшихся в них работ историка и опубликовать наиболее значимые. Комиссия отметила, прежде всего, его "Материалы для ранней истории Кавказа с 1722-го по 1803 г.", которые были расценены как "первый опыт в русской исторической литературе последовательного изложения действий русских на Кавказе и в Крыму в XVIII веке и в начале XIX, как добросовестный труд, основанный на достоверных источниках и преимущественно на официальной переписке русского правительства, составленный лицом... близко знакомым с интересами России на Кавказе и в течение двадцатилетнего пребывания в этой стране бывшим личным свидетелем важнейших событий, решивших политическую ея судьбу". Эти "Материалы..." были изданы Российской Императорской академией наук в 1869 г. через 12 лет после смерти ученого. Труд состоит из трех частей - двух основных и справочно-библиографической. В первых двух частях содержится информация об исторических событиях, происходивших на Кавказе в указанный в названии период, рассказывается о дипломатической борьбе ведущих держав за обеспечение своего влияния на Кавказский регион, приводятся биографии российских политиков и полководцев, связанных профессиональной деятельностью с Кавказом, и биографии наиболее известных горцев, прежде всего находившихся на российской службе. Там же содержатся некоторые сведения по географии, топографии и этнографии Кавказа. В этой работе можно найти и ряд интересных фактов о ногайцах, в частности, материалы об их поселениях на Кубани и сезонных кочевках по прикубанским степям, о структурном составе ногайских племен, но самое главное - о политике Российской империи в отношении этого племени. Бутков называл ногайцев подданными Турции и ее боевым оплотом на Кубани, что и определяло отношение к ним со стороны российских властей и их союзников. В частности, когда калмыки заключили с русскими союз, то у них начались столкновения с ногайцами, которых Россия рассматривала как противников. Ногайцы совершали набеги на русские земли, что вызывало в ответ карательные экспедиции русских войск. Существовала и практика выдачи русским властям аманатов (заложников). Бутков, однако, отмечал, что были ногайские деятели, которые занимали прорусскую позицию. Среди них историк назвал Казбулат Таганова, Муртуз Борисова, Ислам Мусова, Джан-Мамет-бея и некоторых других. Исследователь также подчеркнул, что ногайцы имели союзные отношения с кабардинцами, которые оказывали им помощь и предоставляли при необходимости приют. Бутков привел заметку из "Санкт-Петербургской газеты" (N10 за 1737 г.), где говорилось, что ногайцы мурзы Темир Булата отошли от Кубани к Азову с просьбой о российской защите и покровительстве. Историк привел также положительный ответ на это прошение генерала Левашова. Анализируя дальнейшую историю ногайцев, Бутков сообщил, что они в конце XVIII - начале XIX вв. стали одним из объектов дипломатической борьбы между Россией и Турцией. Например, когда ногайцы, перешедшие ранее под покровительство Российской империи, решили отказаться от него, но получили отказ, в результате чего закубанские ногайцы под руководством Сокур-Аджи Росламбека Кара-мурзина попытались силой вернуть соплеменников. Это выступление ногайцев против России было также вызвано их нежеланием видеть на крымском престоле Шагин-Гирея, поддерживаемого российской властью. Ответом был поход русских войск под командованием А. В. Суворова. Окончательно это племя стали объектом не внешней, а внутренней политики Российской империи в 1783 г., о чем говорилось в Манифесте о присоединении к России Крыма, Тамани и Кубани, согласно которому русское правительство обязывалось содержать ногайцев наравне с природными подданными России, охраняя их лицо, имущество, храмы и традиционную веру. Однако многие ногайцы не желали подчиняться России и оказывали сопротивление, в результате они были либо уничтожены, либо выселены. Оставшиеся на Кубани ногайцы принимали позже участие в Кавказской войне на стороне Российской империи. В последнюю часть труда Буткова входит, помимо других материалов, также "Алфавитный указатель имен личных, названий географических и некоторых предметов" и "Перечень хронологических указаний, заключающихся в "Материалах для новой истории Кавказа", который охватывает события с 500 г. до 1829 г., хотя и с большими пропусками.

Одним из первых серьезных исследователей Северного Кавказа был Иван Федорович Бларамберг, который провел глубокое, всестороннее исследование региона, воплотившееся в итоге в написанную на французском языке трехтомную рукопись "Историческое, географическое, статистическое, этнографическое и военное описание Кавказа", датированную 28 ноября 1834 г. Первый том, объемом в 348 страниц, носит название "Всеобщее обозрение Кавказа" и содержит сведения о физической географии, народонаселении, социальном строе горских племен, об их языках, судебном праве, ремесле, хозяйстве и т. д. Заключительный раздел первого тома посвящен Абхазии. Второй том - "Горские народы", объемом в 574 страницы, полностью посвящен этнографии горцев Северного Кавказа, в нем подробно описаны многие наиболее крупные племена региона (черкесы, кабардинцы, абазины, осетины, карачаевцы, балкарцы и ногайцы). В конце этого тома дана информация о природных богатствах Северного Кавказа, включая сведения о минеральных источниках. И. Ф. Бларамберг был офицером генерального штаба, служившим в Отдельном Кавказском корпусе и посетившим большинство территорий региона. 14 апреля 1832 г. он написал письмо военному министру графу А. И. Чернышеву, где выразил желание составить описание горских народов. Это предложение было принято и в сентябре того же года, после перевода на службу в Петербург, Бларамберг начал работу над своей книгой. Ее окончательный вариант был представлен императору Николаю I, получил его одобрение, вследствие чего автор был награжден орденом Св. Станислава III степени и значительной денежной премией. Бларамберг мечтал увидеть свой труд в виде печатного издания, которое познакомило бы широкие круги общественности с Кавказом, но рукопись была отправлена в архив с грифом "совершенно секретно", пользоваться ею могли лишь офицеры Генерального штаба. В частности, книга была использована военным историком В. Н. Дубровиным при написании работы "История войны и владычества русских на Кавказе". Издан же поистине фундаментальный труд Бларамберга был только в 1992 г.

С 20-х гг. XIX в. значительно увеличивается число публикаций энтузиастов-любителей, которые по личной инициативе занялись изучением и описанием народов Кавказа.

Одним из них был офицер-артиллерист и ботаник-любитель Илья Тимофеевич Радожицкий, служивший на Кавказе с 1823 по 1831 гг. и с 1839 по 1850 гг. Прежде всего стоит отметить его очерк "Законы и обычаи кабардинцев", опубликованный в 1 и 2 номерах "Литературной газеты" за 1846 г. Содержание этого очерка включает в себя легенду о происхождении кабардинцев, их сословное деление и сословные отношения, описание быта и обычного права, статистические сведения о населении Кабарды в 1825 г. Это сочинение вызвало резкие критические возражения Хан-Гирея, опубликованные в 10 и 11 номерах газеты "Кавказ" за 1846 г. Впрочем, и сам Радожицкий признавал в своей статье, что она может содержать ошибки. Можно назвать также его публикацию "Походы против за-кубанских хищников артиллерии полковника Коцарева в 1824 г.", помещенную в 17-20 номерах "Тифлисских ведомостей" за 1828 г., где содержится интересный исторический материал. В статье "Кызбрун, Черкесское предание", помещенной в 32 части "Отечественных записок" за 1827 г., приводится легенда о происхождении названия мыса Кыз-брун, расположенного на реке Баксан в Кабарде.

Довольно интересным является очерк "Байрам черкесский", принадлежащий перу Ивана Ермиловича Добродеева, который с 1825 по 1829 гг. служил врачом на Кавказе. Очевидец описывал увиденное празднование байрама в кабардинском ауле недалеко от Горячеводска, рассказывал о плясках, внешности женщин, состязаниях по борьбе и стрельбе в цель, автор также сообщал читателям об особенностях традиционного горского жилища.

Небольшая статья "Религия закубанских черкесов", опубликованная анонимным автором в 5 номере "Телескопа" за 1832 г., является одной из наиболее ранних публикаций на эту тему. В ней, в частности, говорится о сохраняющихся у адыгов элементах первобытной религии и христианства.

Можно отметить следующие работы писателя и переводчика Андрея Михайловича Павлова, посвященные Северо-Западному Кавказу:

1) "Краткое обозрение Кавказской губернии уездного города Кизляра со времени первоначального образования, и т. д.". Работа издана в 1822 г. и описывает историю основания города и занятия его жителей;

2) "О ногайцах, кочующих по Кизлярской степи". Сочинение опубликовано в 1842 г. Оно дает довольно обширную информацию о ногайцах, включая их хозяйство, религию, национальные блюда, жилища, нравы и т. д.

О Кизляре написал также Ю. Шидловский в статье "Записки о Кизляре", помещенной в часть IV "Журнала Министерства внутренних дел" за 1843 г. Там содержалось описание города, имелся очерк его истории, приводились интересные сведения о местной базарной торговле, в том числе о торговле пленниками.

В "Дневнике русского солдата, бывшего десять месяцев в плену у чеченцев", опубликованном в томах 88 и 89 "Библиотеки для чтения" за 1848 г., имеются некоторые сведения этнографического плана (положение женщины, обряды свадьбы, развода). В 1859 г. это сочинение вышло отдельным изданием под названием "Сударь. Десять месяцев в плену у чеченцев".

Следует отметить также различные ведомственные служебные записки, сообщающие сведения о Кавказе. Подобные документы были достаточно распространены в Министерстве иностранных дел, ведь первоначально регионы Северо-Западного и Западного Кавказа попадали под юрисдикцию этого ведомства, так как были независимыми территориями, лежащими в сфере влияния Турции, за которой стояли такие европейские державы, как Англия и Франция.

Одним из образцов подобных сочинений стала записка итальянца Р. де Скасси, долгое время состоявшего на русской службе и находившегося по служебной надобности на Кавказе, так как он был одним из авторов проекта меновой торговли с горцами. Его записка написана на французском языке. Русский перевод названия - "Сведения о Сухум-Кале и абхазах, сообщенные Р. де Скасси". Она была послана при письме от 13 июля 1820 г. министром иностранных дел Нессельроде главноначальствующему на Кавказе генералу Ермолову. При этом указывалось, что документ составлен де Скасси по предложению Министерства иностранных дел на основании сведений, собранных в регионе либо им лично, либо специальными агентами. В записке сообщались довольно ограниченные сведения о горцах, причем высказывалось отрицательное и даже враждебное отношение ко многим сторонам их жизни.

Более подробные сведения о горских племенах содержались в записке "О закубанских народах", имевшей компилятивный характер. Она была приобщена к журналу учрежденного при Министерстве иностранных дел Временного комитета для устройства Закубанского края. В записке содержатся краткие, но достаточно исчерпывающие сведения и характеристики ряда горских народов: чеченцев, кумыков, кабардинцев, адыгов и абазин. Вся информация этой записки была составлена на основе материалов, содержавшихся в различных литературных источниках, включая сочинения Броневского, Дебу, Новицкого, записки Бутковского, Дивова и Критского. Этот документ был прислан генералу Паскевичу, который приказал проверить содержащиеся в нем сведения своим подчиненным. В результате был составлен доклад генерал-майора князя Федора Александровича Бекович-Черкасского, кабардинца по происхождению, и полковника Гасфорда, где содержались разнообразные и довольно подробные сведения о народах, известных в те времена под общим названием "закубанские".

Можно отметить также "Краткое описание некоторых закубанских племен, составленное в 1831 г.", автором которого был грузинский князь Николай Иосифович Палавандов. В этом сочинении содержалась информация о численности, локализации и общественных отношениях ряда адыгских племен: абадзехов, темиргойцев, гатукайцев, жанне и черченейцев.

Имеется также "Обозрение народов, принадлежащих правлению начальника войск Левого фланга Кавказской линии и соседственных, покорных и непокорных". Его автором возможно является генерал-лейтенант барон Роман (Роберт) Федорович Розен, подпись которого стоит в конце этого произведения. Там содержатся некоторые сведения об аварцах, кумыках и чеченцах.

Важным является "Краткое военно-статистическое описание Чечни, составленное Генерального штаба капитаном Норденштаммом в 1834 г. из собранных им сведений во время экспедиции 1832 года". Его автором был Иван Иванович Норденштамм, который служил на Кавказе с 1829 по 1845 гг. Это первое в отечественной литературе сочинение, специально посвященное Чечне, где приводится обзор страны, характеристика ее хозяйства, затрагивается вопрос о происхождении чеченцев, сообщаются сведения об их языке, религии, одежде, жилище, ремеслах, торговле, военном деле, дорогах.

Еще одна анонимная статья "Статистический взгляд на Абхазию", помещенная в 24-26 номерах "Тифлисских ведомостей" за 1831 г. сообщает исторические сведения об этой стране, приводит ее географическое описание, рассказывает о ряде населенных пунктов и заканчивается небольшим, но емким этнографическим очерком.

Можно также назвать две неподписанные статьи, посвященные адыгам, опубликованные в газете "Кавказ":

1) "Горские племена, живущие за Кубанью и по берегу Черного моря от устья Кубани и до Ингуру", помещена в 94-96 и в 98 номерах газеты за 1850 г., автор, отмечая разделение адыгов на несколько феодальных владений, рассматривает одну из таких групп;

2) "Горские народы, состоящие в ведении Черноморской кордонной линии, которые принесли покорность России до 1838 г.", опубликована в 96 номере за 1858 г. и сообщает краткие сведения об адемийцах, хатукайцах и бжедугах.

Преимущественно адыгам посвящена статья В. Швецова "Очерк о кавказских горских племенах с их обрядами и обычаями в гражданском, воинственном и домашнем духе", помещенная в 23/24 номерах "Москвитянина" за 1855 г. Автор служил на Кавказе (что следует из текста), но в своем очерке допустил большое количество ошибок, тем не менее, привел несколько интересных фактов.

Имелся ряд работ, посвященных изучению общественно-политических отношений горцев:

1) "Описание гражданского быта чеченцев с объяснением адатного их права и нового правления, введенного Шамилем", составленный в 1843 г. капитаном генерального штаба Василием Ивановичем Голенищевым-Кутузовым. Это "Описание" значительно выходит за рамки темы адатов и представляет собой обширный общеэтнографический очерк. Его содержание включает в себя взгляд автора на происхождение чеченцев, описание их поземельных отношений и прав, сословное и классовое деления, управления, духовенства, суда, кровной мести, уголовного права, судопроизводства, брака, воспитания, семейных отношений, наследования. Особый раздел был посвящен управлению, введенному в Чечне Шамилем. Голенищев-Кутузов высказывал очень интересную точку зрения на общественно-политические отношения в среде чеченского народа. Данное сочинение получило известность до его публикации Леонтовичем и использовалось многими авторами, писавшими на тему Кавказа;

2) "Описание гражданского быта кумыков", написанное в 1843 г. автором которого был юнкер князь Михаил Борисович Лобанов-Ростовский. Очерк содержит краткие сведения о происхождении кумыкских князей, о сословном и классовом разделении кумыков, об их управлении, земельной собственности, правах князей и узденей, о рабах и азатах (вольноотпущенниках), о духовенстве, суде по адату, сватовстве, семейных и супружеских отношениях, завещании, наследовании и опеке.

3) "Полное собрание кабардинских древних обычаев", составленное в 1844 г. ротмистром Давыдовским совместно с майором Шардановым. Содержание этого документа составляет: сословное и классовое деление кабардинцев и соответствующие отношения, уголовное право, наследование, семейные отношения. Сборник имел приложения, в качестве которых выступали "Извещение" генерала Ермолова от 1822 г., где говорилось о введении на территории Кабарды временного местного суда, и "Наставление" этому суду.

Официальные доклады, направляемые с Кавказа военному министру и лично императору, также содержат немало ценной информации, так как именно на их основе и формировались в высших слоях петербургского общества представления о Северном Кавказе и происходящих там боевых действиях. Особенно ценны в этом плане рапорты, относящиеся к 1843 г., так как этот был один из наиболее кризисных в Кавказской войне периодов времени. В этот период произошла смена тактики действия русского командования на Северном Кавказе. Предложенная Ермоловым и поддержанная Вельяминовым стратегия медленного продвижения в данный регион, с прокладыванием дорог, строительством укреплений и морской блокадой побережья, оказалась невозможной в силу разных причин, в том числе финансового кризиса. Карательные же походы и набеги против горских аулов показали свою малую эффективность, сопровождаясь при этом значительными потерями русских войск. Поэтому Николай I приказал занять оборонительную позицию и лишь защищать покоренные территории. Этим немедленно воспользовались горцы, которые сами начали совершать набеги на русские владения, причем могли быть очень масштабными. В этих условиях особенно важным стало привлекать "мирных" горцев на свою сторону, чтобы иметь их военную помощь. Рапорты этого времени полны сообщений о многочисленных стычках, значительных потерях среди мирного населения, сообщалось о поддержке некоторых горцев и их награждении орденами, медалями, чинами, денежными премиями. Через год командование Отдельного Кавказского корпуса вернулось к практике карательных экспедиций, что вновь привело к многочисленным потерям среди солдат. В целом, Петербург абсолютно неправильно оценивал обстановку на Кавказе и не мог определить в первой половине XIX в. наиболее верную стратегию покорения этого региона.

Очень большую роль как в просвещении региона Северного Кавказа, так и в формировании правильных представлений о нем, сыграла местная пресса, уделявшая, особенно в первые десятилетия своего существования, очень большое внимание историческим и этнографическим материалам.

В целом, значительный рост кавказоведческих работ за период начала XIX в. определялся многими особенностями русской жизни того времени. С одной стороны, в силу стремительной экспансии Российской Империи на Кавказ, правительству была необходима достоверная информация об этом регионе, с другой стороны, у русского общества резко возрос интерес к жизни других народов. Кавказ же в плане своей "экзотичности" был очень таинственен для обывателей того времени, а потому и привлекателен. Этот интерес подогревался так называемой "кавказской литературой", представленной произведениями А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, А. А. Бестужева-Марлинского и ряда других авторов. Одним из основных факторов, обуславливавших интерес к Кавказу, стала длительная Кавказская война. Одна часть русского общества смотрела на кавказских горцев как на врагов, дикарей и фанатиков, не желающих понимать выгоды мирной жизни под властью великой державы, другая - восхищалась их борьбой за свою независимость. На фоне такого противоречивого развития русской общественной мысли и развивалось отечественное кавказоведение, которое формировало в российском обществе представление о южной окраине Российской империи.

1.3 Северный Кавказ и Кавказская война в русской литературе

первой половины XIX в.

В истории отечественной литературы кавказская тематика имеет давнюю традицию. С течением времени постепенно менялась интерпретация кавказских образов русскими литераторами. Первоначально, в конце XVIII в., в произведениях Г. Р. Державина, В. А. Жуковского, К. Ф. Рылеева Кавказ был окружен романтическим ореолом. Однако постепенно к концу первой четверти XIX в. отношение к Кавказу изменялось. Теперь он представлялся как мятежный край, населенный свободолюбивыми племенами. Этот образ, разумеется, был слишком идеализированным, но он имел большое значение в качестве антитезы противостоящей феодально-крепостнической России с деспотичной царской властью.

Начиная с 1829 г., на Кавказ стали прибывать декабристы, которые до этого находились на каторге в Сибири. Все они были разжалованы в рядовые, что поставило их в очень тяжелое положение. Производство хотя бы в унтер-офицерский чин или награждение знаком военного отличия могло значительно облегчить их жизнь, производство же в низший офицерский чин давало надежду на разрешение выйти в отставку. Но все это становилось возможным лишь при условии участия в боевых действиях, во время которых можно было показать личную храбрость. Главной же "горячей точкой" для России в те времена был Кавказ. Именно поэтому большинство декабристов сами изъявляли желание служить там, хотя сама идея присоединения этого региона к России была им абсолютно чужда, более того, они сочувственно относились к борьбе горцев за свою независимость. В силу этих причин, ссыльные декабристы стремились лучше понять и изучить Кавказ и населяющие его племена. Царская администрация с очень большим подозрением относилась к литературному творчеству и научным изысканиям декабристов, поэтому лишь очень немногие из сочинений декабристов увидело свет в XIX в., причем большинство произведений опубликовали лишь через многие годы после смерти авторов. Следует заметить, что некоторые декабристы (П. Г. Каховский, В. К. Кюхельбекер, А. А. Авенариус, А. И. Якубович, П. М. Устинович и др.) служили на Кавказе до восстания и были хорошо знакомы с местным положением дел. В 1820 г. будущий декабрист М. Орлов, размышляя о действиях генерала А. П. Ермолова, писал: "Так же трудно поработить чеченцев и другие народы этого края, как сгладить Кавказ. Это дело исполняется не штыком, а временем и просвещением, которого у нас не избыточно". Однако первоначально и у декабристов были широко распространены стандартные для русского общества шаблоны восприятия Кавказа и его народов. Например, А. И. Якубович опубликовал в ноябре 1825 г. в "Северной пчеле" свои впечатления об этом регионе, которые совершенно не отличались от аналогичных произведений других авторов с обязательными рассуждениями о "благороднейших страстях", "кровавых обычаях" и "невежестве магометанства". Уже после восстания декабристы несколько по-другому оценили внешнеполитическую деятельность России по отношению к Востоку, в которой Кавказу было уделено немалое внимание как "вратам" в восточные страны. Например, А. О. Корнилович писал: "... основание для европейской политики есть собственная безопасность, цель же сношений с азиатцами - преимущественно торговля".

Перед восстанием на Сенатской площади далеко не все декабристы были убеждены в необходимости и возможности мирного решения кавказского вопроса. Прежде всего это относилось к П. И. Пестелю, так как составленная им "Русская правда" содержала очень радикальные решения по данной проблеме. В первой главе этой конституции, называвшейся "О земельном пространстве государства" он писал: "Касательно Кавказских земель потому что все опыты, сделанные для превращения горских народов в мирные и спокойные соседы, ясно и неоспоримо уже доказали невозможность достигнуть сию цель. Сии народы не пропускают ни малейшего случая для нанесения России всевозможного вреда, и одно только то средство для их усмирения, чтобы совершенно их покорить; покуда же не будет сие в полной мере исполнено, нельзя ожидать ни тишины ни безопасности, и будет в тех странах вечная существовать война. Насчет же приморской части, Турции принадлежащей, надлежит в особенности заметить, что никакой нет возможности усмирить хищные горские народы кавказские, пока будут они иметь средство через Анапу и всю вообще приморскую часть, Порте принадлежащую, получать от турок военные припасы и все средства к беспрестанной войне". Пестель развил эти положения во второй главе, озаглавленной "О племенах Россию населяющих", где он, в частности, писал: "Кавказские народы весьма большое количество отдельных владений составляют. Они разные веры исповедуют, на разных языках говорят, многоразличные обычаи и образ управления имеют и в одной только склонности к буйству и грабительству между собой сходными оказываются. Беспрестанные междоусобия еще больше ожесточают свирепый и хищный их нрав и прекращаются только тогда, когда общая страсть к набегам их на время соединяет для усиленного на русских нападения. Образ их жизни, проводимой в ежевременных военных действиях, одарил сии народы примечательной отважностью и отличной предприимчивостью; но самый сей образ жизни есть причиной, что сии народы столь же бедны, сколь и мало просвещенны. Земля, в которой они обитают издревле, известна за край благословенный, где все произведения природы с избытком труды человеческие награждать бы могли и который некогда в полном изобилии процветал, ныне же находится в запустелом состоянии и никому никакой пользы не приносит, оттого что народы полудикие владеют сей прекрасной страной. Положение сего края сопредельного Персии и Малой Азии могло бы доставить России самые замечательнейшие способы к установлению деятельнейших и выгоднейших торговых сношений с Южной Азией и следовательно к обогащению государства. Все же сие теряется совершенно оттого, что кавказские народы суть столь же опасные и беспокойные соседы, сколь ненадежные и бесполезные союзники. Принимая к тому соображение, что все опыты доказали уже неоспоримым образом невозможность склонить сии народы к спокойствию средствами кроткими и дружелюбными, разрешается Временное Верховное Правление:

1) Решительно покорить все народы, живущие и все земли лежащие к северу от границы, имеющей быть протянутой между Россией и Персией, а равно и Турцией; в том числе и приморскую часть, ныне Турции принадлежащую;

2) Разделить все сии Кавказские народы на два разряда: мирные и буйные. Первых оставить в их жилищах и дать им российское правление и устройство, а вторых силой переселить во внутренность России, раздробив их малыми количествами по всем русским волостям, и

3) Завести в Кавказской земле русские селения и сим русским перераздать все земли, отнятые у прежних буйных жителей, дабы сим способом изгладить на Кавказе даже все признаки прежних (то есть теперешних) его обитателей и обратить сей край в спокойную и благоустроенную область русскую".

Наиболее известным из сосланных на Кавказ декабристов был, несомненно, бывший штабс-капитан лейб-гвардии Драгунского полка, писатель (прозаик, критик, поэт) Александр Александрович Бестужев (литературный псевдоним Марлинский) (1797 г. - 1837 г.). С 1818 г. его статьи публиковались в журналах "Сын отечества", "Соревнователь просвещения и благотворения", "Северный архив", "Невский зритель". В 1820 г. писателя избрали действительным членом Вольного общества любителей российской словесности, а позже и членом Вольного общества любителей словесности, наук и художеств. В 1823 - 1825 гг. вместе с К. Ф. Рылеевым Александр Александрович издавал альманах "Полярная звезда". С 1824 г. Бестужев стал членом Северного общества, был активным участником восстания на Сенатской площади. В этот период он написал много стихов, в том числе и тех, в которых призывал солдат свергнуть власть царя и аристократов.

Кавказом Бестужев стал интересоваться еще в юности. В 1823 г., например, он познакомился с книгой С. М. Броневского "Новейшие географические и исторические сведения о Кавказе", которую высоко оценил в своей статье "Взгляд на русскую словесность в течение 1823 г.". Любопытно, что вскоре после своего приезда на Кавказ, декабрист стал отзываться о сочинении Броневского очень критически. Кроме того, в произведениях Бестужева встречалось упоминание большого числа работ о Кавказе различных авторов, в том числе Барбаро, делла Вале, Тавернье, Стрейса, Шардена, Кантемира-Байера, Гмелина, гюльденштедта, Рейнеггса, Клапрота, Гамба, Новицкого. Известно также, что декабрист читал газету "Тифлисские ведомости", где часто размещался разнообразный материал по истории и этнографии Кавказа. Вообще, Бестужев очень увлекался этнографией, полагая, что для человека нет более интересного объекта познания, чем другой человек. Находясь в Якутске, он изучал обычаи и языки местных народов, а попав на Кавказ, занялся местной этнографией, так как писал: "Мы жалуемся, что у нас нет порядочных сведений о народах Кавказа... Да кто же в этом виноват, если не мы сами? Тридцать лет владеем всеми выходами из ущелий; тридцать лет опоясываем угорья стальной цепью штыков и до сих пор офицеры наши вместо полезных или по крайней мере занимательных известий вывозили с Кавказа одни шашки, наговицы да пояски под чернью. Самые испытательные выучивались плясать лезгинку, но далее того - ни зерна. В России я встретился с одним заслуженным штаб-офицером, который на все мои расспросы о Грузии, в которой он терся лет двенадцать, умел только отвечать, что там очень дешевы фазаны. Признаться, за такими познаниями не стоило ездить далеко. Да и здесь, теперь, слушая хладнокровные толки товарищей, подумаешь, что в этой стране вовсе нечего узнавать, что о действиях русских не стоит помнить, и между тем никакой край мира не может быть столь нов для философа, для историка, для романтика". Можно привести и такие его слова: "Вообще Кавказ вовсе не известен: его запачкали чернилами, выкрасили, как будку, но попыток узнать его не было до сих пор, или люди, на то назначенные, не имели средств, познаний, отваги, случая".

За участие в восстании 14 декабря 1825 г. Бестужев был осужден по I разряду и по конфирмации 10 июля 1826 г. приговорен к двадцати годам каторжных работ, позже этот срок был уменьшен до пятнадцати лет. Первоначально писатель отбывал наказание в Якутске. В феврале 1829 г. он стал добиваться своего назначения в действующую армию. Николай I удовлетворил это ходатайство. В апреле того же года Бестужева определили рядовым (с выслугой) на Кавказ и в середине августа он прибыл в Тифлис (Тбилиси). Александр Александрович был одним из первых декабристов, попавших на Кавказ. Находясь на новом месте ссылки, он начал вести активную переписку со своими друзьями и братом, оставшимися в России, описывая в письмах свои впечатления о Кавказской войне и горцах. Командование Кавказского корпуса неоднократно ходатайствовало о смягчении участи декабриста, на что Николай I написал в ответ: "Бестужева следует посылать не туда, где он может быть полезней, а туда, где он может быть безвреднее". главнокомандующий русскими войсками граф П. Ф. Паскевич получил от военного министра А. И. Чернышева секретное предписание, чтобы Бестужева не представляли к повышению за отличия, а лишь сообщали о них императору. Декабрист не знал об этом и часто в своих письмах жаловался на недобросовестность командиров, которые, по его мнению "обходили" его. Даже в 1832 г., когда по единодушному решению солдат и офицеров батальона ему был присужден георгиевский крест, царь вычеркнул имя Бестужева из списка награжденных, ведь эта награда избавляла солдата от телесных наказаний. Александр Александрович с возмущением писал по этому поводу: "Когда же я могу вновь заслужить сей крест, трижды заслуженный и на окопах Байбурта, и под стенами Дербента, и на мосту Черкел? Меня лишают средств к отличию".

Почти сразу же по прибытию в Тбилиси Бестужев отправляется со своим полком в поход в Турцию, где участвует в штурме крепости Байбурт. В том же походе был и А. С. Пушкин, о чем Бестужев, к сожалению, не знал, ведь он очень хотел встретиться со старым другом. Он отправился вдогонку, но разминулся с поэтом по дороге.

После турецкого похода декабриста переводят в Дербент, где он начинает участвовать в походах против горцев. В своих письмах он высоко оценивал их как противников: "Горцы достойные дети Кавказа... Это не персияне, не турки. Сами бесы не могли бы драться отважнее, стрелять цельнее. Нам дороги стали так называемые победы". Одновременно, несмотря на крайне тяжелые условия существования и постоянные отлучки, Бестужев продолжал литературное творчество. В журнале "Сын отечества" были поочередно опубликованы его повести "Испытание" (закончена на Кавказе), "Вечер на Кавказских водах", "Лейтенант Белозер", "Мореход Никитин", "Аммалат-бек". Большинство из них было посвящено событиям Кавказской войны. Заслуживает внимания последняя повесть, где автор противопоставлял просвещенного европейца полковника Верховского, наделенного всеми стереотипами восприятия Кавказа и его племен российским обществом того времени, и горца Аммалат-бека, пытавшегося освоить достижения европейской цивилизации. Такое противостояние двух сильных личностей не могло не окончиться трагически - Верховский погибает, как это произошло и с самим Бестужевым. Повесть основана на реальных событиях, хотя они малоизучены современной наукой. Бестужев воспользовался местной легендой, очевидно усилив ее романтические элементы. Главный герой произведения - Аммалат-бек, кумык, сын Аббаса (феодального владельца селения Буйнакск). Аббас был двоюродным братом тарковского шамхала Мехти и мог считаться наследником его престола, будучи старшим в роду, однако и Аммалат-бек, являясь одновременно племянником и зятем Мехти, тоже имел значительные права на престол. Первоначально Аммалат-бек придерживался прорусской ориентации, но не найдя у русских поддержки своим претензиям на титул шамхала, начал боевые действия против русских войск, но был пойман. Генерал А. П. Ермолов согласился передать пленника на поруки полковнику Е. И. Верховскому, с которым тот вскоре подружился. Однако Аммалат-бек, разведясь со своей женой, хотел жениться на Салтанете - дочери аварского хана Султан-Ахмета, который был ярым противником России. Чтобы доказать свою преданность, Аммалат-бек согласился убить Верховского, назначенного к этому времени командующим войсками Северного Дагестана. Аммалат-бек действительно выполнил это намерение, но, когда он привез голову убитого в Аварию, то выяснилось, что Султан-Ахмет умер, а его жена, занявшая престол, придерживалась прорусской ориентации, поэтому предательство Аммалат-бека, убившего ради любви своего друга, оказалось напрасным. Дальнейшая судьба этого человека неизвестна.

Во время службы в Дербенте Бестужев написал также несколько этнографических очерков, в том числе "Шах Гуссейн, праздник мусульман шагидов в Дербенте", "Рассказ офицера, бывшего в плену у горцев", содержавший этнографические характеристики двух племенных групп аварцев - койсубулинцев и богучемонов.

По дороге на новое место службы - в Ахалцих - писатель услышал о легендарном разбойнике Мулла-Нуре, действовавшем в районе Тенгирского ущелья, который собирал деньги и зерно с проезжавших ущельем богачей и раздавал их беднякам. Заинтересованный этими рассказами о горце - борце за социальную справедливость, Бестужев смог с ним встретиться и поговорить, он даже стал кунаком Мулла-Нура. Впрочем, многие исследователи считают, что сообщение об этом знакомстве было литературным вымыслом писателя. Позже этот образ был воплощен в последней и, по мнению многих, лучшей кавказской повести, получившей название по своему главному герою. Работа над этим произведением заняла несколько лет.

А. А.Бестужев дал в очерке "Рассказ офицера, бывшего в плену у горцев" прекрасный анализ причин набегов горцев на соседние земли: "...хищничество есть единственная их промышленность, единственное средство одеться и вооружиться. Скалы родные дают ему скудную пищу, стада - грубую одежду, но ему хочется иметь винтовку с насечкою, кафтан с галуном; хочется купить прекрасную жену и пить густую бузу или вино - и как вы хотите, чтобы человек храбрый от привычки, потому что он осужден от колыбели выбивать свое существование у грозной природы, чтобы человек сильный, и к этому нищий, не хотел присвоить себе все, что ему по силам? На грабеж идет он как на охоту, и добыча, взятая из зубов опасности, для него и плата за труд, и слава за подвиг, и приманка на будущие набеги".

В августе 1834 г. Бестужев был переведен в действовавший в Закубанье отряд генерала А. А. Вельяминова, который пользовался большим уважением среди своих подчиненных, в том числе и декабристов, сочувствуя последним и стремясь облегчить их участь. Писатель провел с этим отрядом один поход, длившийся до конца ноября. Позже он охарактеризовал его как "истинно-замечательный и трудный поход сквозь неприступные ущелья, через хребты до Черного моря". Более подробно Бестужев описал свои впечатления об этом походе в письме К. А. Полевому, написанному после возвращения в Ставрополь: "Я перестал верить, чтобы свинец мог коснуться меня, и свист пуль для меня стал то же, что свист ветра, даже менее, потому что от ветра я иногда отворачиваю лицо, а пули не производят никакого впечатления... В политическом отношении начальники довольны мной, а я начальниками. Я всегда служил так, что не имел нужды в снисхождении, для изобретения похвал своей храбрости, но здесь я имел более случаев оказать ее". В этом походе Бестужев прославился как "джигит", готовый броситься в самое опасное место боя. Эта осознанная линия поведения была связана не только с личной храбростью Александра Александровича и с горячностью его натуры, но и с желанием избавиться от военной службы, которая, по его мнению, мешала творчеству. Он писал по этому поводу: "Не знаю ничего гибельнее для занятий умственных, как военная служба". Но уйти в отставку сосланные на Кавказ декабристы могли лишь после произведения хотя бы в низший офицерский чин, добиться же этого можно было лишь с помощью многократных отличий в бою. Однако, как уже говорилось выше, Бестужеву по желанию царя даже этот путь был максимально затруднен. Не зная этого, декабрист прилагал максимальные усилия, чтобы получить офицерские погоны, после чего он имел бы право писать прошение об отставке. В этом походе Бестужев начал работать над повестью "Он был убит", в которой писатель говорил от лица погибшего русского офицера, участвовавшего в Кавказской войне. Повесть была оформлена в виде внезапно обрывавшегося дневника. Полностью это произведение было закончено в последующие годы.

Несколько иначе оценил Бестужев свое участие в закубанском походе под началом командующего Кубанской оборонной линией полковника Г. Х. Засса (человека довольно своеобразного, прославившегося своей лихостью и специфическими методами ведения войны с горцами). В письме своему брату Павлу декабрист с легкой иронией писал: "До сих пор я учился воевать, а теперь выучился и разбойничать".

После завершения этих походов Бестужев в середине мая 1835 г. поселился в Екатеринодаре. Его здоровье резко ухудшилось, начались сердечные приступы, причиной которых было расстройство нервной системы. Генерал Вельяминов, расположенный благожелательно к декабристам, разрешил писателю поездку на Кавказские Минеральные Воды (в Пятигорск) на лечение, которое продолжалось до конца августа. В это время по непосредственному распоряжению шефа корпуса жандармов графа Бенкендорфа были подвергнуты тайному обыску все места проживания ссыльного декабриста с целью поиска компрометирующих его материалов, которых обнаружено не было, за исключением писем К. Полевого и присланной им серой шляпы, похожей на те, которые в Европе носили революционеры-карбонарии. Однако за Бестужевым власти продолжали вести строгий надзор. Сразу же после возвращения с лечения он отправляется в новый трудный поход, продолжавшийся два месяца. В это время Бестужев был произведен в унтер-офицеры и назначен для службы в 3-й Черноморский батальон, который стоял в укреплении Геленджик, находившемся на территории враждебно настроенного племени натухайцев. Непосредственно перед отправкой в эту крепость Александр Александрович получил предложение от А. С. Пушкина принять участие в новом журнале "Современник", который задумал издавать поэт. Бестужев был очень недоволен, что Пушкин сообщил ему о новом журнале так поздно. Он писал брату: "Пушкину скажи, что ему стыдно было не уведомить меня о своем новом литературном предприятии. Я бы мог приготовить, выбрать что-нибудь получше для его журнала, ежели б знал заблаговременно. Теперь кочевой солдат, я не знаю, когда удастся мне найти стол (на Кавказе это эпоха) и за столом вдохновение. Во всяком случае, я пришлю ему статью, когда - пусть не винит меня за время: время не принадлежит мне. Я же обязан кончить Мулла-Нура и обещал Карлгофу статью в альманах. Пусть он, в качестве первого жреца Аполлонова, помолится ему за мое прилежание".

На новое место службы Бестужев прибыл весной 1836 г. Геленджик тогда производил очень тягостное впечатление. Декабрист писал в одном из писем: "Крепость эта имеет весьма медленное и неверное сообщение с Россией, и то морем. Лишена всех средств к жизни, ибо, кроме гарнизона, нет души в ней". Позже он написал своему брату: "Смертность в крепости ужасная: что день - от трех до пяти человек умирает...". Это неудивительно, если учесть, что гарнизон жил в сырых и душных землянках с дырявой крышей и мокрым полом, поэтому там были идеальные условия для распространения злокачественных болезней, которые являлись причиной основных потерь гарнизонов кубанских укреплений. Бестужев тоже заболел лихорадкой, полагая, что это может привести к смерти, однако он смог оправиться от тяжелой болезни.

Единственно светлым моментом для писателя в данный период стало морское путешествие на военном фрегате "Бургас", которое Бестужев совершил в апреле 1836 г. вместе с ученым Александром Нордманом - натуралистом и ботаником, профессором Одесского Ришельевского лицея. Во время этого путешествия они побывали в Гаграх, Пицунде, Сухуми. Пребывание в Сухуми для декабриста было важно тем, что там восемь лет назад отбывал свою ссылку его брат Павел. Что удивительно, Бестужев смог найти в развалинах старой башни камень, помеченный его братом, о чем он с восторгом ему написал: "Не верил глазам своим, на одном камне читаю твоею рукою написанную надпись П. Б.! Уголь не стерся в течение 8 лет, и вот судьба привела другого брата завидовать тому месту, где ты был в изгнании!" Во время плавания Бестужев рассказывал Нордману о Кавказе. Позже ученый написал в своем очерке об этом путешествии: "Находившийся в этой поездке известный прозаист Марлинский, которым я много одолжен за сообщенные мне сведения о Кавказе, помогал мне снимать виды. Рисуя мысы Мамая и Адлера и будучи очарован великолепным видом лежащего перед ним ландшафта, он не знал и не предчувствовал, что рука рисовала очерки того места, на котором спустя год ему суждено было пасть".

Вскоре Бестужев был произведен в прапорщики, о чем он случайно узнал из газеты "Русский Инвалид", пришедшей в Геленджик с опозданием на девятнадцать дней. Радость декабриста была безмерной, так как это производство давало надежду на скорое освобождение от уз армейской службы. Он писал по этому поводу К. Полевому: "К счастью, что был истощен лихорадкой, иначе внезапная радость, наверное бы, меня убила, я думал, что у меня лопнет аорта, когда прочел в Инвалиде свое имя". Еще более ярко Бестужев описал свое настроение в письме братьям: "... едва ли угадаете, как эта весть поразила меня радостью; я едва не испытал на себе, что нежданная радость может убить скорее, чем нежданная беда. К этому прибавить надо, что я мог прочесть в Инвалиде только свое имя, не замечая перевода, и в глазах у меня потемнело. Перейти вдруг от безыменной вещи в лицо, имеющее права, от совершенной безнадежности к обетам семейного очага, от унижения, которое я мог встретить от всякого, к неприкосновенности самой чести, - о, это не ребяческая была радость моего первого офицерства, когда я готов был расцеловать первого часового, который отбрякнул мне на караул. Нет, тут открылась для меня частичка мира, хоть не рая, которую выстрадал я, тут сверкнул луч первой позволенной надежды, может быть обманчивой, как и прежде, но все-таки позволенной надежды..."

Вскоре стало ясно, что эта надежда действительно была напрасной. Через некоторое время после производства, которое произошло преимущественно благодаря рискованно настойчивым ходатайствам генерала Вельяминова, декабрист узнал, что его переводят в 5-й Черноморский батальон, расквартированный в Гаграх. В те годы это было одно из самых "гробовых" мест Кавказа. Вот как описывал новое место службы сам Бестужев: "Есть на берегу Черного моря, в Абхазии, впадина между огромных гор. Жар там от раскаленных скал нестерпим, и, к довершению удовольствий, ручей пересыхает и превращается в зловонную лужу. В этом ущелье построена крепостишка... где лихорадки свирепствуют до того, что полтора комплекта в год умирает из гарнизона и остальные не иначе выходят оттуда, как с смертоносными обструкциями или водянкою. Там стоит 5-й Черноморский батальон, который не иначе может сообщаться с другими местами как морем, и не имея пяди земли для выгонов, круглый год питается гнилой солониной. Одним словом, имя Гагры, в самой гибельной для России Грузии, однозначаще со смертным приговором".

Перед направлением на новое место службы Бестужев заехал в Керчь для окончательного решения дел, связанных с производством в офицеры. Там он встретился с новороссийским генерал-губернатором графом М. С. Воронцовым, объезжавшим Азовское и Черноморское побережья. Воронцов высоко ценил познания Бестужева в области быта и обычаев кавказских народов, а потому хотел включить его в свой штат для службы в Крыму. Это можно было сделать лишь с разрешения царя, поэтому первоначально Воронцов пригласил Бестужева сопровождать его в поездке по побережью, уговорив Александра Александровича написать письмо графу А. Х. Бенкендорфу с просьбой разрешить перевод на статскую службу. Декабрист написал это письмо в максимально вежливых и осторожных выражениях, рассказав о всех лишениях, которые ему пришлось пережить на военной службе. Воронцов же направил личное письмо царю, где также ходатайствовал об увольнении Бестужева с армейской службы.

Пока эти бумаги ходили по официальным инстанциям, декабрист был направлен в отряд генерала Вельяминова, с которым он совершил осеннюю экспедицию. Бестужев уже устал от военных действий, что нашло отражение в его письмах: "Мы ведем кое-как маленькую разбойничью войну - не столько боев, сколько усталости, особенно от плохой погоды, которая стоит здесь".

Так как внезапно возникла угроза эпидемии чумы, отряд был вынужден разместиться в карантинном лагере, при этом его не обеспечили ни зимней одеждой, ни дровами.

18 декабря 1836 г. декабрист узнал о своем назначении на службу в гарнизон Кутаиси, где условия службы были не менее сложными и опасными, чем в Гаграх. Он понял, что его прошение отклонено, и это привело его в глубокое отчаяние. Бестужев писал брату: "Боже мой, боже мой! Когда я кончу это нищенское кочевание по чужбине, вдали от всех средств к занятиям?! Об одном молю я, чтоб дали уголок, где я мог поставить свой посох и, служа в статской службе... служил бы русской словесности пером. Видно не хотят этого". Это было действительно так. На переданные Николаю I ходатайства о переводе декабриста император написал следующую резолюцию: "Мнение гр. Воронцова совершенно несостоятельно; не Бестужеву с пользой заниматься словесностью, он должен служить там, где сие возможно без вреда для службы. Перевести его можно, но в другой батальон". Так же царь ответил и на прошение оренбургского губернатора В. А. Петровского, желавшего поручить декабристу статистическое описание края. А ведь литературная слава Бестужева-Марлинского быстро росла, его считали лучшим прозаиком того времени, его произведения оказывали огромное воздействие на образованную публику.

Несмотря на то, что на Кавказе декабрист перенес много тяжелых испытаний, он полюбил этот край и много думал о его будущем. Например, в письме, отправленном братьям из карантинного лагеря, Бестужев с радостью писал: "Говорят, для устройства гавани в Поти, в Мингрелии, ассигновано 24 миллиона, будет брикватер огромнее Плимутского. Желательно, чтоб эту работу поручили знающему инженеру... Если это сбудется, транзитная торговля с Персией и Турцией оживит Кавказ... Кавказу суждены в будущем великие судьбы, как винограднику России и как воротам в Азию. Крымские вина, которые так расхвалены, решительно дурны и непрочны. Кавказские, напротив, обещают улучшение. Кроме того, там на Куре могут расти все красильные и пряные травы, а сахарный тростник всходит отлично. Одним словом, этот край ждет одной головы, многих рук и всего более золота".

Бестужев уделял также много внимания анализу особенностей Кавказской войны, в частности, он писал: "Со всем тем неровная доля выпала солдатам, сражающимся в Европе, с солдатами, воюющими в Азии... В Европе солдат идет по дороге, по шоссе, переходит речки по мостам. В Азии он кровавым потом разрабатывает себе путь, то настилая себе гати по болотам, то прорубаясь сквозь дебри, то взрывая порохом скалы, с опасностью быть унесенным волнами или измолотым камнями, кидается он в брод против буйного стремления горных потоков. Хлеб и соль и хоть невольное "милости просим" встречает в Европе усталого ратника на ночлег, в Азии даже в селениях, называемых дружескими, солдат может ожидать только проклятие вместо привета и разве удар кинжала из-за угла вместо угощения. На походе в Европе ему хоть раз в неделю удается уснуть под кровлею в теплой хате, да и для бивуака он всегда найдет под рукой какую-нибудь изгороду, лесок, деревнюшку или, по крайней мере, пук соломы, чтобы построить минутный шалаш свой, чтобы раздуть огонек под артельным котлом, чтобы обогреться и обсушиться. Не то, далеко не то в Азии, где он должен под пулями срубать ветку с дерева или вырвать доску с кровли - ибо каждая изгородь, опушка леса таит в себе засады".

В первых числах января 1837 г. Бестужев выехал на новое место службы. Дорога осложнялась сильными дождями, которые размыли дороги. Лишь в феврале декабрист добрался до Тифлиса, где остановился на некоторое время. Здесь он узнал страшную весть о гибели А. С. Пушкина на дуэли. В письме брату Павлу Александр Александрович писал: "Я не сомкнул глаз в течение ночи, а на рассвете я был уже на крутой дороге, которая ведет к монастырю святого Давида, известному вам. Прибыв туда, я позвал священника и приказал отслужить панихиду на могиле Грибоедова, могиле поэта, попираемой невежественными ногами, без надгробного камня, без надписи! Я плакал тогда, как плачу теперь, горячими слезами, плакал о друге и о товарище по оружию, плакал о себе самом; и когда священник запел "За убиенных боляр Александра и Александра", рыдания сдавили мне грудь - эта фраза показалась мне не только воспоминанием, но и предзнаменованием... Да, я чувствую, что моя смерть также будет насильственной и необычной". Это предчувствие, к сожалению, оказалось пророческим.

В апреле 1837 г. декабриста перевели командиром взвода в полк грузинских гренадеров, который должен был принять участие в серии операций на побережье Черного моря. Связано это было с предполагаемым посещением в скором времени Николаем I Кавказа. Именно для обеспечения безопасности царя и проводились эти экспедиции. Однако с самого начала пришлось преодолевать значительные трудности. Войска продвигались медленно, так как приходилось расчищать себе дорогу и освобождать пленных русских солдат, которые находились в плену подчас десятилетия.

Вскоре Бестужев отправил свое последнее письмо К. Полевому. Тон письма был печальным и в нем вновь возник мотив предчувствия декабристом своей близкой гибели (это случилось через двадцать четыре дня после написания письма), причем Александр Александрович практически предугадал ситуацию, в которой ему было суждено погибнуть. Но он старался отгонять от себя подобные мысли и продолжал литературное творчество. По просьбе командира отряда барона Розена Бестужев перевел на русский язык недавно написанную азербайджанским поэтом М. Ахундовым поэму "На смерть Пушкина", а также написал исполненное в бравурном тоне стихотворение "Плывет по морю", которое должно было стать гимном десантного отряда, чья задача состояла в захвате мыса Адлер. Нельзя с уверенностью сказать, что чувствовал декабрист во время этого похода. Он действительно устал от войны и неопределенности своего положения, но писатель не стремился к гибели, как утверждают некоторые исследователи, делая подобный вывод на основе его переписки. В своих письмах предшествующих месяцев Бестужев выражал надежду на спокойную жизнь, к тому же незадолго перед походом он посватался к представительнице одного из княжеских родов, но Александр Александрович хорошо понимал ту опасность, которой он подвергался, тем более, что, как уже отмечалось, у него возникли предчувствия близкой гибели, поэтому он морально был готов к этому. Непосредственно перед боем декабрист написал духовное завещание, что раньше никогда не делал. Несмотря на то, что Бестужев в это время исполнял обязанности адъютанта генерала Вольховского, он предполагал, что ему придется принять участие в жестоких боях, ведь армия должна была взять мыс, расчистить там растительность и построить крепость, что требовало значительного времени, в течение которого неизбежны кровопролитные схватки.

Обстоятельства смерти Бестужева при высадке десанта на мыс Адлер неясны, так как имеются несколько противоречивых свидетельств, известно одно - 7 июня 1837 г. Александр Александрович Бестужев-Марлинский погиб. Тело его, однако, не было обнаружено на поле боя. М. И. Семевский, собиравший сведения о гибели декабриста для публикации материала в журнале "Отечественные записки" за 1860 г. привел следующий факт: "Несколько месяцев спустя, по занятии мыса Адлера, с нашей стороны послан был мирный черкес, майор русской службы Гассан-Бей разведать, не жив ли где-нибудь прапорщик Бестужев?

Гассан узнал о его смерти. "Знаете ли кого убили? - сказал майор горцам. - Вы изрубили человека, который писал о вас, был поэт-сочинитель". Горцы "единодушно стали сожалеть о том".

Бестужев не был ни этнографом, ни историком, а его произведения относятся к художественной, а не научной литературе. Вместе с тем, там содержится большое число разнообразных исторических и этнографических сведений, а большинство рассуждений о Кавказе имеет объективный характер и проникнуто восхищением перед величием его природы и уважением к населяющим этот край народам. Кавказские произведения Бестужева стали появляться в печати с 1831 г. и были очень популярны среди образованных кругов русского общества. Во многом они способствовали тому, что молодые люди стали интересоваться Кавказом и стремились в этот регион на службу, часто оставаясь там жить.

Особое место среди поэтов 20-30-х гг. XIX в. занимает Александр Иванович Одоевский. При его жизни было опубликовано только одиннадцать его стихотворений, однако он создал тысячи стихов, которых хранил в памяти и читал лишь своим друзьям. Именно поэтому почти все поэтические произведения Одоевского ныне утеряны. Сохранились лишь те, что были записаны его товарищами. Вершиной творчества поэта считается стихотворение "Струн вещих пламенные звуки", которое было ответом на послание А. С. Пушкина в Сибирь декабристам. Оно разошлось по России в многочисленных списках, но впервые было опубликовано лишь через несколько десятилетий А. И. Герценом.

Одоевский, несмотря на желание посвятить себя исключительно "искусствам и наукам", без колебаний вошел в общество декабристов. После подавления восстания, он был осужден на пятнадцать лет каторги в Сибири. Суровые испытания не сломили его дух. На каторге, а потом в ссылке, он стал душой общества своих товарищей, помогая им ощущать свое единство и поддерживая высокую нравственную атмосферу среди осужденных. Летом 1837 г. его направляют вместе с другими декабристами простым солдатом на Кавказ, где была совсем иная обстановка. Он стал очень редко встречаться со своими друзьями, все более погружаясь в гнетущую атмосферу кровавой и изнурительной Кавказской войны. Уже по дороге в Ставрополь Одоевский, наблюдая стаи летящих журавлей, написал прекрасное стихотворение "Куда несетесь вы, крылатые станицы?", полное задумчивой, элегической грусти и ощущения неизбежной гибели в близком будущем. На Кавказе ссыльный декабрист служил в Нижегородском драгунском полку, который был известен тем, что всегда участвовал в наиболее опасных походах против горцев и в самых кровопролитных сражениях с ними. По дороге в полк Одоевский встретился и сдружился с М. Ю. Лермонтовым, направлявшимся туда же. Летом 1838 г. декабрист познакомился с Н. П. Огаревым, для которого стал живым воплощением трагической судьбы всех своих товарищей. В течение двух лет службы на Кавказе Одоевский поддерживал дружеские отношения с Н. А. Грибоедовой, вдовой своего погибшего друга, ей он посвятил полные глубокого смысла стихи "Брак Грузии с русским царством". В апреле 1839 г. декабрист был прикомандирован к батальону Тенгинского полка и отправлен в долину Субаши для строительства Лазаревского форта. Здесь он написал одно из своих последних стихотворений "Как носятся тучи за ветром осенним...", обращенное к неизвестной ныне возлюбленной поэта. В нем выражена глубокая тоска декабриста и его стремление к свободе. Из-за необычайно высокой жары, усугублявшейся высокой влажностью, в отряде началась эпидемия тропической лихорадки. Одной из ее жертв стал и Одоевский, выдержка и стойкость которого были подорваны известием о смерти любимого им отца, полученном поэтом незадолго до этого. Лишенный надлежащего медицинского ухода, декабрист умер 15 августа 1839 г.

Декабрист Владимир Дмитриевич Вольховский известен в кавказоведении трудом "Ведомость народам, обитающим между морями Черным и Каспийским, на пространстве, подвластном России, с означением народонаселения сих племен, степени их покорности правительству и образа правления, 15 июня 1833 г.". Приложением к этой работе служила "Карта народов, обитающих между морями Черным и Каспийским, на пространстве, подвластным России. Составлена из сведений, имеющихся в Генеральном штабе Отдельного Кавказского корпуса в 1833 г." Ведомость Вольховского состояла из перечня народов и племен, населяющих очень обширную часть Кавказского региона, с указанием их численности и политической ориентации. Рассмотрены были народности адыгов, абазинов, ногайцев, кабардинцев, чеченцев, ингушей, кумыков, аварцев, даргинцев, лезгин, абхазов, осетин, грузин, армян с племенными образованиями этих народов. Кроме того, Вольховский поддерживал раскопки, проводимые в Анапе подполковником Гринфельдом.

Очень ценными являлись записки декабриста Д. А. Арцыбашева, который говорил о необходимости "разобраться в истории прошлой и настоящей того народа, с которым мы вместе живем". Его записки представляли собой очень важный источник информации о Кавказской войне, о жизни и быте местных народов того времени. Кроме того, Арцыбашев начинал изучение и черноморского казачества. К сожалению, его труд не был закончен, но, тем не менее, представляет значительный интерес. В своих записках он, помимо прочего, отмечал склонность казаков к мародерству: "Но как не заметить в них эту страсть к грабежу и истреблению, от которых их не удерживают ни угрозы, ни наказания. При появлении первой сакли, первой ограды аула, казак летит как стрела на добычу, шарит везде, где только надеется что-нибудь найти и тот час зажигает строение. На реке Убине они представили нам во всем блеске гибельную эту картину опустошения; они окружили весь лагерь ужасным пламенем, который в темной ночи представил, что, правда, очаровательное зрелище, но не меньше производил самое неприятное впечатление при мысли, что тут истребляются труды несколько десятков лет и что целые семейства лишаются всякого состояния и последней надежды к пропитанию".

Евдоким Емельянович Лачинов служил на Кавказе с 1825 г. по 1832 г., участвовал в боевых действиях против Персии и Турции, в военных экспедициях против горцев. В период службы Лачинов вел дневник.

Для настоящего исследования более важным является тот факт, что, по-видимому, именно воспоминания Е. Е. Лачинова легли в основу романа "Проделки на Кавказе", вызвавший переполох в царской цензуре. В "Дневнике" известного цензора А. В. Никитенко можно найти описание этого случая, который передает запись от 22 июня 1844 г.: "Недавно в цензуре случилось громкое происшествие. Кто-то под вымышленным именем написал книгу "Проделки на Кавказе". В ней довольно резко описаны беспорядки в управлении на Кавказе и разные административные мерзости. Книгу пропустил московский цензор < Н. И. > Крылов. Военный министр прочел книгу и ужаснулся. Он указал на нее Дубельту и сказал:

- Книга эта тем вредна, что в ней, что ни строчка, то правда".

Властям пришлось прибегнуть к срочным мерам, чтобы предотвратить распространение произведения. По распоряжению начальника Третьего отделения А. В. Дубельта, роман "Проделки на Кавказе" немедленно попал в "черный список", был изъят у книготорговцев и уничтожен. До нашего времени сохранилось лишь несколько экземпляров этой книги. Цензору Крылову (профессору Московского университета) предписали явиться в Петербург в сопровождении жандарма. Лишь резкий протест со стороны попечителя Московского учебного округа графа С. Г. Строганова позволил Крылову проделать этот путь без конвоя. А. И. Герцен писал об этом случае в своем дневнике: "... Корш рассказывал, что по делу о книжке "Кавказские проделки" граф Строганов получил бумагу от графа Орлова с повелением прислать Крылова жандармом в Петербург. Строганов, не показывая Крылову предписания, отвечал графу Орлову, что у него (у Крылова) жена больна и что он не может исполнить данного предписания - буде же государь прикажет, готов выйти в отставку. Позволили Крылову приехать без жандармов! Что за нерусская черта! Честь и хвала графу". После разбирательства дела профессор был отстранен от цензуры и даже арестован на восемь суток.

Однако, как выяснилось, в июньской книжке журнала "Отечественные записки", по разрешению цензора А. В. Никитенко, была помещена критическая статья с похвальным отзывом о романе и несколькими выдержками из него. Номер журнала уже отпечатали, когда цензура наложила вето на рецензию. Издателю А. А. Краевскому пришлось вырезать ее. До нашего времени дошли гранки этой статьи. Ее автором являлся в. Г. Белинский, впрочем, сама публикация должна была быть анонимной. На авторство великого критика, по мнению исследователей, указывают вступление о двух родах вдохновения, некоторые стилистические особенности и, прежде всего, особая памфлетная направленность рецензии, которая должна была подчеркнуть соответствующий характер самого "сочинения", оно, по словам критика, представляло собой "не роман, не повесть, даже не один полный рассказ, но очерки быта и состояния страны в настоящее время, и притом очерки с мыслию". В своих записках Никитенко подробно рассказал об этом эпизоде: "Я ничего не знал ни об этой мере, ни о самой книге. Между тем мне прислали на рассмотрение разбор ее для июньской книжки "Отечественных записок". В разборе помещено и несколько выдержек из нее. Выдержки показались мне "подозрительными и неблагонадежными", говоря цензурным языком. Но делать было нечего: надо было пропустить то, что уже не раз было пропущено цензурою.

2 июня Владиславлев велел мне передать, что статья в "Отечественных записках" производит шум и, чего доброго, наделает беды. Я поспешил к нему и тут только узнал, что "Проделки на Кавказе" запрещены цензурою и что, следовательно, о них ничего нельзя говорить, а еще меньше можно перепечатывать о них отрывки.

Но дело уже было сделано. Однако я сказал Краевскому, чтобы он уничтожил статью в еще не разосланных экземплярах".

Распространение "Проделок на Кавказе" властям удалось затруднить, но не прекратить. Прежде всего, уже в 1842 г. в журнале "Библиотека для чтения" был опубликован отрывок из этого романа под названием "Закубанский Харамзаде". Он обратил на себя внимание общественности. Довольно известный в то время литературный критик Осип Сенковский, публиковавшийся под псевдонимом "Барон Брамбеус", сообщил, что отрывок принадлежит перу "одной даровитой русской дамы", и далее продолжал: "Эта занимательная и разнообразная картина особенных нравов, необыкновенных характеров и чудесных происшествий, освещенная лучом тонкого, проницательного взгляда русской женщины, обещает нам чрезвычайно интересный роман, который вскоре явится в свет под заглавием "Кавказские проделки". Отрывок "Закубанский Харамзаде" был отмечен и В. Г. Белинским, который в обозрении российской литературы за 1842 г. нашел его "не лишенным некоторого интереса". После своего запрещения роман ходил в рукописных списках, вызвал интерес за рубежом, был переведен на немецкий язык и в 1846 г. издан в Лейпциге под заглавием "Москвичи и черкесы". В России он был опубликован только в 1881 г. В наше время роман переиздали в 1986 г.

Эта книга действительно рассказывала о таких фактах Кавказской войны, которые правительство Российской империи предпочло бы скрыть от широкой публики. На титульном листе книги был помещен эпиграф: "Не любо - не слушай, а лгать не мешай. Русская пословица", однако там не было ни лжи, ни выдумки. Как заметил сам император Николай I в беседе с военным министром князем Чернышевым: "Мы ничего не знаем о Кавказе, а эта дама открывает нам глаза!" Роман был написан ярким и красочным языком, при этом в нем действовало большое количество настоящих персонажей, которым просто дали псевдонимы. Внимательный читатель мог легко узнать из описания реальное лицо. Многие эпизоды военных действий воспроизведены почти с хроникальной точностью. Главные герои романа - русский офицер Александр Пустогородов (его прототипом можно назвать либо А. А. Бестужева-Марлинского, либо Е. Е. Лачинова) и "храбрый честный кабардинец Пшемаф" - также офицер русской армии. Оба являются вымышленными лицами, но одновременно в произведении действуют и реальные герои кубанской истории: темиргоевский князь Джамат Айтеков, адыгейский абрек Али Карсиз, беглый казак-линеец Барышников и другие. Под псевдонимами выведены легко узнаваемые современниками "герои" Кавказской войны - генералы Засс и Коцебу, военный инженер Компанейский и т.д. Их образы нарисованы резко сатирически. В романе показаны все отрицательные стороны покорения Кавказа, например, рассказано, как писались донесения для командования о несуществующих победах и карательных походах в мирные аулы, которые совершались по приказу командиров, стремящихся к новым чинам и наградам за одержанные "победы", сообщалось о непомерном усилении военной бюрократии на Кавказе, о полном отсутствии единства в действиях русских войск, давалась нелестная характеристика многих офицеров и местных дельцов. Так о Кавказской войне в те времена никто не писал. Разумеется, царское правительство приложило все усилия, чтобы скрыть неприятную для себя правду. В романе также содержится открытое восхищение горскими народами: "Воля ваша, я люблю их дикую честность! Возьмите черкеса, разберите его как человека - что за семьянин! Как набожен! Он не знает отступничества, несмотря на тяжкие обряды своей веры. Как он трезв, целомудрен, скромен в своих потребностях и желаниях, как верен в дружбе, как почтителен к духовенству, к старикам, к родителям! О храбрости нечего и говорить - она слишком известна. Как слепо он повинуется обрядам старины, заменяющим у них законы! Когда же дело общественное призовет его к ополчению, с какою готовностью покидает он все, забывает вражду, личности, даже месть и кровомщение!

Черкесов укоряют в невежестве; но взгляните на их садоводство, ремесла, особенно в тех местах, где наша образованность не накладывала просвещенной руки своей, и вы согласитесь со мной, что они не такие звери, какими мы привыкли их почитать".

Как уже указывалось выше, это произведение публиковалось анонимно. И отрывок "Закубанский Харамзаде", и сам роман были изданы под фамилией Е. Хамар-Дабанов. Однако это был лишь псевдоним, так как имелся в виду прибайкальский горный хребет Хамар-Дабан, что намекало на сибирскую ссылку декабристов, проходивших мимо него по этапу, и указывало на связь автора с ними. Вскоре выяснилось, что настоящим создателем романа была Екатерина Петровна Лачинова, жена генерал-лейтенанта Отдельного Кавказского корпуса Н. Е. Лачинова, чей брат - декабрист Е. Е. Лачинов - отбывал ссылку в действующей армии на Кавказе. По мнению более поздних исследователей данного произведения, например Е. Г. Вейденбаума, одна Лачинова не могла написать роман, так как ей требовалась помощь лица, хорошо знакомого со всеми описываемыми событиями. Таким человеком мог быть только брат ее мужа. На это указывает тот факт, что сюжет произведения развертывается на фоне тех мест, где побывал декабрист во время своей ссылки.

Роман "Проделки на Кавказе" стал предвестником нового этапа развития русской литературы, по существу, это было первое после разгрома движения декабристов произведение, где в довольно острой форме выражено негативное отношение к режиму царского самодержавия и сделана попытка донести до читателей реальное положение дел в одном из наиболее проблемных для России того времени регионов. Автор романа показал себя искренним сторонником идей свободы и борьбы с деспотизмом власти, злоупотреблениями высших должностных лиц, являясь, таким образом, продолжателем дела декабристов и А. С. Пушкина.

Первой русской газетой на Кавказе стали "Тифлисские ведомости", основанные в 1828 г. сосланным на Кавказ декабристом В. Д. Сухоруковым и П. С. Санковским. В этой газете публиковались разнообразные материалы, в том числе имелось много статей по истории и этнографии региона.

Александр Иванович Якубович участвовал в боевых действиях на Кавказе в составе Нижегородского драгунского полка в период с 1818 г. по 1824 г., получив у горцев известность своим рыцарским поведением и благородным отношением к пленным. Служба дала ему возможность накопить большой фактический материал о жизни горских племен Северо-Западного Кавказа, который был использован им для работы над статьей "Отрывки о Кавказе. Из походных записок. (Письмо к издателям "Северной Пчелы")", опубликованной в этой газете в 138 номере за 1825 г. Статья состояла из трех частей. Две первые представляли собой краткие этнографические характеристики карачаевцев и абадзехов, третья, под особым названием "Из замечаний о войне горцев Северной покатости Кавказа", описывала методы партизанской войны горцев.

Следует отметить и размышления видного теоретика движения декабристов Михаила Сергеевича Лунина, оформленные им в виде писем сестре. Он считал абсолютно необходимым включение в состав Российской империи Кавказского и Закавказского регионов, но методы и последствия Кавказской войны он считал чрезвычайно опасными для России. Так, он писал: "... Разорительная, убийственная война, заполнившая три предыдущих царствования, оправдать которую можно лишь политическими соображениями, все еще длится на Кавказе. Несмотря на значительные силы, брошенные в эту войну с начала нынешнего царствования, никакого положительного результата нет. Внутренняя часть обширной территории, вдающейся в пределы империи, по-прежнему находится во власти нескольких полудиких народцев, которых не смогли ни победить силой оружия, ни покорить более действенными средствами цивилизации. Эти орды нападают на наши одинокие посты, истребляют наши войска по частям, затрудняют сообщение и совершают набеги в глубь наших пограничных провинций. Медленность военных операций в этих краях приписывают обычно трудностям местности, изрезанной горными цепями и сетью бурных потоков, нездоровому климату и воинственному нраву туземцев. Однако современная военная наука не считает более препятствиями неровности почвы; климат, в котором произрастает виноград, хлопок, шелковица, марена, кошениль, шафран и сахарный тростник, не может быть вреден для человека; и, наконец, бедные туземцы, которых стараются изобразить в столь мрачных красках, это всего лишь слабые разрозненные орды, лишенные союзников, невежественные в военном искусстве, не обладающие ни крепостями, ни армией, ни пушками. Не естественнее ли приписать вялый ход войны той причине, которая повсюду в той или иной мере тормозит успехи правительства? Ему пришлось сменить подряд нескольких главнокомандующих за их небрежность или явную неспособность. Один из них был лишен командования и переведен в Сенат за кражи и взятки, которые имел слабость допускать, если не пользовался ими лично. Никто из них, включая победителя Эривани, не заслужил общественного доверия своими военными или административными талантами. Правительству недостает людей, потому что ему самому недостает принципов". В другом письме он писал: "... Ты опровергаешь идею действительной службы на Кавказе для твоего старшего сына. Объяснимся. Южная граница наша составляет самый занимательный вопрос настоящей политики. В стужах сибирских, из глубины заточения мысль моя часто переносится на берега Черного моря и обтекает три военных линии, проведенных русскими штыками, в краю, иззубренном мечами римлян. Предназначенные также значительно действовать в истории, русские в 1557 году имели два направления для развития своей материальной силы: одно на север, другое на юг. Правительство избрало первое. Постоянными усилиями и пожертвованиями оно достигло своей цели. Главная выгода этого направления состоит в приобретении прибрежия двух второстепенных морей и океана неудобоходного. Второе направление представляло важнейшие результаты. Это была мысль Адашева и Сильвестра. Сохраняясь силою, свойственною идеям органическим, она с полвека тому начала развиваться в постепенных завоеваниях наших на южной границе. Каждый шаг на севере принуждал нас входить в сношения с державами европейскими. Каждый шаг на юге вынуждает входить в сношения с нами. В смысле политическом взятие Ахалциха важнее взятия Парижа. Если дела Кавказа немощны, несмотря на огромные средства, употребляемые правительством, это происходит от неспособности людей, последовательно назначаемых вождями войск и правителями края. Один покоритель Эридани по своим военным талантам отделен от группы этой старой школы. Но он явился мгновенно во главе армии, а в этой земле надо не только покорять, но и организовывать. Система же, принятая для достижения последней цели, кажется недостаточна: ибо не удалась на равнинах запада, как и в горах юга. Пределы письма не позволяют развить все мои мысли. Verbum - sapienti (Слово - разумному. Лат. - А. С.) Из этих общих усмотрений следует: служба на Кавказе представляет твоему сыну случай изучить военное искусство во многих его отраслях и принять действительное участие в вопросе важного достоинства для будущей судьбы его отечества".

Любопытно и мнение декабриста А. Е. Розена, высказанное им в мемуарах, когда он описывал свой отъезд с Кавказа после получения разрешения выйти в отставку: "Прощай Кавказ! С лишним уже 140 лет гремит оружие русское в твоих ущельях, чтобы завоевать тебя окончательно, чтобы покорить разноплеменных обитателей твоих, незначительных числом, диких, но сильных в бою, неодолимых за твердынями неприступных гор твоих; иначе русский штык-богатырь давно довершил бы завоевание".

Далее он писал: "Мы давно уже владеем равнинами по сию сторону Кавказа; владения наши по ту сторону гор, в Закавказье, простираются далее прежней границы Персии, а все еще Кавказ не наш; ни путешественник, ни купец, ни промышленник не посмеют ехать за линию без воинского прикрытия, без опасения за жизнь свою и за имущество". "До Ермолова военная сила наша была незначительна в тех местах; она увеличивалась при особенных, важных экспедициях только временно. Ермолов имел постоянно не более 40000 войска, но мастерски владел этой силой, умел быстро направить ее куда нужно было, держал врагов в непрестанном страхе - одно его имя стоило целой армии. Ныне с линейными казаками у нас больше 110000 воинов на Кавказе постоянно; хотя мы и продвигаемся в завоеваниях, но медленно, ненадежно и дорого. Кажется, что самое начало было неправильное; мы подражали старинному образу действий: как Пизарро и Кортес, принесли мы на Кавказ только оружие и страх, сделали врагов еще более дикими и воинственными, вместо того, чтобы приманить их в завоеванные равнины и к берегам рек различными выгодами, цветущими поселениями". Одновременно он излагал свой взгляд на наиболее эффективные способы взаимодействия с горцами: "Англичане тоже стреляют ядрами и пулями в индийцев и китайцев, но привозят к ним, кроме огнестрельного оружия, всякие орудия для выгодного труда, торговлю, образование, веру и, по доказанному опыту, верную надежду на будущее благосостояние. Россия также старалась действовать мирными средствами: она по обеим сторонам Кавказа поселила иностранных колонистов, но в малом объеме; она последнее время стала селить женатых солдат и отставных по военной дороге в Кабарде; но эти поселения служат не приманкою, а угрозой и страшилищем. Кто исчислит все жертвы, которые государство ежегодно приносит людьми и деньгами? Эти значительные пожертвования уже не позволяют отстать от начатого дела. Кроме того, Кавказ нам нужен в будущем для сообщений торговых. Много уже сделано, остается довершить, но только не исключительно одним оружием". Последнюю мысль Розен развивал в следующих словах: "Многие горцы уже поступили добровольно в подданство России, они известны под общим названием мирных черкесов; этим людям следовало дать всевозможные льготы и выгоды, оставить им пока их суд и расправу, не навязывать им наших судей-исправников. Благосостояние покоренных или добровольно покорившихся горцев доставило бы нам в несколько лет больше верных завоеваний и прочных, чем сто тысяч воинов и сто миллионов рублей могли бы совершить. Пока не покорившиеся горцы видят, что покорные нам братья их ведут жизнь не лучше непокорных, до тех пор будут противиться они до последней крайности... Хорошее управление не меньше русской храбрости может ускорить окончательное покорение и сделать его более прочным. <...> Потомство не забудет главных сподвижников в этом деле; потомство соберет плоды с земли, орошенной кровью храбрых, и с лихвой возвратит себе несметные суммы, издержанные предками на это завоевание". Любопытна характеристика А. Е. Розеном генерала Засса: "Генерал Засс, страшилище черкесов, оставил по себе продолжительное воспоминание на Кавказе. Экспедиции были для него забавою, как травля для охотника, как вода для рыбы... Он своею личностью наводил величайший страх на неустрашимых черкесов".

Еще одним декабристом, сосланным рядовым на Кавказ, был Алексей Васильевич Веденяпин. Правда, единственным документом, в котором он рассказывает о своем пребывании на Кавказе, сохранившимся к настоящему времени, является лишь одно его письмо его брату Апполону, тоже декабристу. В этом письме Веденягин, в частности, писал: "Мой девиз - век живи, век учись. И я, исполняя это правило, в свободное время учусь по-татарски ("татарами" русские "кавказцы" называли обычно азербайджанцев - А. С.) и теперь я могу понимать их - спрашивать - и помощью этого правила вникаю в характер побежденных друзей наших, вникаю в образ их жизни и выкапываю из голов седых мулов древности о народах, малочисленных, но разноплеменных, составляющих население покоренных пашалыков. Копаюсь в бедных архивах армянского священства и из пыльных, полусъеденных мышами огромных рукописных фолиантов я нахожу исторические известия, смешанные с баснями воображения. Осматриваю древности, коими страна эта изобилует..." Далее в письме перечисление и краткий обзор осмотренных декабристом различных археологических памятников, в основном различных развалин городов, крепостей и т. д.

Валериан Емельянович Галямин в период своей службы в качестве старшего адъютанта Главного штаба получил задание по составлению обширного труду по истории горцев Кавказа. Материалы для этого труда по специальной программе, составленной самим Галяминым, собирались в архивах Главного штаба, Коллегии иностранных дел, Министерства внутренних дел, Астраханском архиве, собственно на Кавказе. К сожалению, этот труд остался незавершенным.

Демьян Александрович Искрицкий за период своей шестилетней службы на Кавказе получил об этом регионе неплохое представление и в 1829 г. составил "Описание Ахалцыхского пашалыка". Оно не было опубликовано, но использовалось Н. И. Ушаковым в его труде "История военных действий в Азиатской Турции в 1828 и 1829 годах". Ушаков также сообщает, что Искрицкий составил описание и Эрзерумского пашалыка. В своих сочинениях декабрист приводил некоторые интересные факты местной жизни. В частности, он писал: "Трудно узнать народонаселение в стране, где правительство не употребляет никаких мер для приведения в известность числа жителей; выгода старшин городов и деревень состоит в том, чтобы скрывать настоящее число душ, дабы сим средством уменьшить произвольные подати пашей и беков санджарских и остальную часть собранных податей обращать в свою пользу". Он писал и о других злоупотреблениях местных властей: "все подати большей частью зависели от произвола паши, с новым начальником пашалыка являлись новые налоги, падающие преимущественно на христиан, живущих в городах, и на всех вообще жителей деревень".

Очень ценными для всех, кто интересовался историей и этнографией Кавказа были сочинения еще одного декабриста - Владимира Сергеевича Толстого, который прослужил на Кавказе в общей сложности 27 лет с двухгодичным перерывом. С 1847 г. по 1856 г. он состоял для особых поручений при кавказских наместниках М. С. Воронцове и Н. Н. Муравьеве, выполняя различные задания и часто совершая длительные поездки по всему Кавказу, что позволило ему хорошо изучить особенности региона, жизнь населяющих его племен и их историю. Результатом этих поездок стала публикация в различных периодических изданиях статей по различным вопросам истории и этнографии Кавказа. Так, например, в 11 номере "Вестника Русского Географического общества" за 1854 г. была опубликована историко-этнографическая статья "Тагаурцы", посвященная отношениям осетин и кабардинцев, географии мест их расселения, легендам о происхождении этих народов и т. д. В сокращенном виде эта статья была перепечатана в 1855 г. в 1 и 4 номерах журнала "Москвитанин". В 7 номере "Русского архива" в 1875 г. была опубликована статья "Из служебных воспоминаний, Поездка в Осетию", где были не только впечатления о путешествии по этому региону, но и интересный исторический материал. В 1852 г. В. С. Толстой получил задание изучить положение русских раскольников, бежавших на Кавказ. Результатом этого исследования стало получение Толстым большого количества разнообразного материала по этому вопросу. Он был опубликован позже в двух работах: "О великороссийских беспоповских расколах в Закавказье", опубликованную в 4 книге "Чтений в Обществе истории и древностей российских при Московском университете" за 1864 г. и "Из служебных воспоминаний, 1852 (Кавказские молокане и скопцы)" в 3 номере "Русского вестника" за 1884 г. Кроме того, очень ценный материал по истории военной администрации на Кавказе содержатся в воспоминаниях В. С. Толстого, публиковавшихся в разные годы в "Русском архиве", например, "О деле флигель-адъютанта полковника Копьева" в 3 номере за 1873 г., "Дело генерала Шварца" в 5 номере за 1877 г., "Князь Михаил Семенович Воронцов" в 11 номере за 1877 г.

В. С. Толстой дал оценку некоторым командирам Отдельного Кавказского корпуса. Например, он характеризовал генерала Вельяминова в своих записках о русских командующих на Кавказе следующим образом: "С Петербургом, не имеющим понятия об особенностях края и всех затруднений горной войны, он не лукавил и правдиво выставлял всю нелепость его теоретических узких воззрений и тем внушал боязнь самому тогдашнему Военному Министру Чернышеву, в сущности наглому шарлатану". А вот известного кавказского военачальника А. Х. Засса В. С. Толстой оценивал весьма нелицеприятно: "Курляндец без признака образования и убеждений, имевший особые способности на вооруженные разбои на широкую ногу, которому в случае надобности наказать вероломство какого-нибудь туземного племени Вельяминовым поручался набег, в остальное же время этот славный генерал держал Засса, как говорится на цепи".

Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин не мог обойти вниманием ни величественной красоты природы Кавказа, ни своеобразия обычаев и силы страстей местных жителей, которые он воспевал в своих стихах.

Александр Сергеевич, создавая красочные картины кавказской жизни, основывался прежде всего на личных впечатлениях, ведь он побывал на территории Кавказа два раза - в 1820 г. и в 1829 г. Эти поездки оказали очень большое влияние на творчество Пушкина и в плане появления новых тем, и в плане предоставления интересного материала, ярких впечатлений. Кроме того, сведения о жизни кавказских народов поэт мог получать и от представителей горских племен, которые служили в Петербурге в лейб-гвардии Кавказско-горском полуэскадроне. Некоторые исследователи считают, что Пушкин мог быть знаком с известными черкесскими просветителями Султан Хан-Гиреем и Шорой Бекмурзовичем Ногмовым.

В мае 1820 г. поэт впервые привлек к себе внимание широкой публики своей поэмой "Руслан и Людмила". Именно в ней можно впервые заметить интерес Александра Сергеевича к южным рубежам России. Ведь не случайно произведение посвящено "лукоморью". Этот термин в начале XIX в. почти официально использовался для обозначения Черноморского побережья, так как оно напоминает контуры натянутого лука. Кроме того, в поэму введен образ "младого хазарского хана Ратмира" (Хазария владела азово-причерноморскими степями), да и главный герой поэмы - Руслан - явно имеет также половецкое или хазарское происхождение (имя образовано от тюркского "арслан", что обозначает "лев"), главный же злодей носил многозначительное имя Черномор. Позже, когда поэт непосредственно побывал в Лукоморье, он написал в эпилоге "Руслана и Людмилы" строки:

"...Теперь я вижу пред собою/ Кавказа гордые главы,/ Над их вершинами крутыми,/ На скате каменных стремнин,/ Питаюсь чувствами немыми/ И чудной прелестью картин/ Природы дикой и угрюмой..."

Поэт смог предугадать в поэме связь Лукоморья и Древней Руси, к которой трепетно относился и которую воспевал во многих своих произведениях, написав: "Там русский дух... Там Русью пахнет!"

Однако над самим Пушкиным в это время сгущались тучи недовольства властей, считавших такие стихи поэта, как "Вольность", "К Чаадаеву", "Деревня" и некоторые другие, которые быстро распространились среди читающей публики, крамольными и очень опасными для общественного порядка. Кроме того, было известно о том, что Александр Сергеевич являлся членом общества "Зеленая лампа", находившегося у правительства под подозрением как литературный "филиал" некоего тайного общества. Неудивительно, что было решено выслать поэта из столицы и направить его на службу в дальние места. Так Пушкин, который в те времена был чиновником Коллегии иностранных дел, получил назначение в канцелярию наместника Бессарабии генерала И. Н. Инзова. Поэт прибыл в Екатеринослав (современный Днепропетровск), где размещалось его новое место службы, но приступить к обязанностям не успел, так как, искупавшись в Днепре, сильно простудился. В это время через город проезжала семья героя Бородина генерала Н. Н. Раевского. Раевский-младший случайно нашел больного Пушкина в бедной хижине, где тот жил. Штаб-врач Е. П. Рудыковский, сопровождавший Раевских, порекомендовал поэту лечение на минеральных водах. Так, по ходатайству Раевского-старшего, Александр Сергеевич попал в кортеж генерала и вместе с ним отправился на Кавказ.

П. Зубов, чиновник, который направлялся на Кавказ в служебную командировку и присоединился на время к конвою Раевских, сообщил в своих путевых записках ряд подробностей об опасностях дороги в южные регионы Российской империи: "Из Ставрополя едущим в Грузию дается казачий конвой или по крайней мере открытый лист на право требовать оный. Впрочем, дорога отсюда до города Александрии довольно безопасна; а сверх того, находящиеся от Ставрополя до Екатеринограда казачьи пикеты некоторым образом обеспечивают путешественников". Пушкин выразил свои впечатления о дороге на юг в строках:

И вот конвоем окружен,/ Вослед за пушкою степною/ В преддверье гор

вступает он.

Александр Сергеевич писал из Кишинева своему брату: "Кавказский край, знойная граница Азии, любопытен во всех отношениях. Ермолов наполнил его своим именем и благотворным гением. Дерзкие черкесы напуганы; древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои излишни. Должно надеяться, что эта завоеванная сторона, до сих пор не приносившая существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасною торговлею, не будет нам преградою в будущих войнах и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии. Видел я берега Кубани и сторожевые станицы - любовался нашими казаками. Вечно верхом; вечно готовы драться; в вечной предосторожности! Ехал в виду неприязненных полей свободных, горских народов. Вокруг нас ехали 60 казаков, за нами тащилась заряженная пушка с зажженным фитилем. Хотя черкесы нынче довольно смирны, но нельзя на них положиться; в надежде большого выкупа - они готовы напасть на известного русского генерала. И там, где бедный офицер безопасно скачет на перекладных, там высокопревосходительный легко может попасться на аркан какого-нибудь чеченца. Ты понимаешь, как эта тень опасности нравится мечтательному воображению".

Выслушав рассказ наказного атамана Черноморского казачьего войска полковника Матвеева о ежегодных городских ярмарках в Екатеринодаре и осмотрев Ярмарочную площадь, Пушкин написал короткое, но очень выразительное стихотворение:

"Толпятся средь толпы еврей сребролюбивый,/ Под буркою казак,/ Кавказа властелин,/ Болтливый грек и турок молчаливый,/ И важный перс,/ и хитрый армянин".

Даже лечение на водах произвело на поэта огромное впечатление. Позднее он писал брату о них: "2 месяца жил я на Кавказе; воды мне были очень нужны и чрезвычайно помогли, особенно серные горячие. Впрочем, купался в теплых кисло-серных, в железных и кислых холодных. Все эти целебные ключи находятся не в дальном расстоянии друг от друга, в последних отраслях Кавказских гор. Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видал великолепную цепь этих гор, ледяные их вершины, которые на ясной заре кажутся странными облаками, разноцветными и неподвижными; жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бештау, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной".

Во время своего первого пребывания на Кавказе Пушкин, "очарованный" А. П. Ермоловым, был сторонником жесткого силового решения "проблемы" горцев:

И смолкнул ярый крик войны:/ Все русскому мечу подвластно./ Кавказа гордые сыны,/ Сражались, гибли вы ужасно;/ Но не спасла вас наша кровь,/ Ни очарованные брони,/ Ни горы, ни лихие кони,/ Ни дикой вольности любовь!/ Подобно племени Батыя,/ Изменит прадедам Кавказ,/ Забудет алчной брани глас,/ Оставит стрелы боевые./ К ущельям, где гнездились вы,/ Подъедет путник без боязни,/ И возвестят о вашей казни/ Преданья темные молвы.

Подобные размышления Пушкина тем не менее не помешали ему написать поэму "Кавказский пленник" в романтическом стиле, так как ее главной темой является описание любви горянки к пленному русскому офицеру. Это произведение было едва ли не первым в русской литературе, которое познакомило своих читателей с великолепием природы Кавказа и миром его воинственных обитателей. Стоит отметить тот факт, что поэт составил к поэме очень подробные комментарии, имеющие практически научный характер. Они должны были помочь читателям лучше разобраться в местных реалиях. Это было новаторством в русской поэзии. Благодаря этому, "Кавказский пленник", где органично слились красочные описания горной природы с изображением повседневной жизни и быта горцев, стал для русского читателя ценным источником историко-этнографического материала по Кавказскому региону. Эти комментарии были основаны на работе С. М. Броневского "Новейшие географические и исторические известия о Кавказе, собранные и пополненные Семеном Броневским", изданной в 1823 г., которую поэт купил в двух экземплярах для своей библиотеки. Впрочем, можно предположить, что Пушкин мог ознакомиться с этим трудом еще в рукописи, так как он лично знал автора и некоторое время гостил в его доме в Феодосии. Несмотря на небольшие недостатки сюжета (явно видна неестественность положения пленника и черкешенки), поэма имеет и значительные достоинства, к ним относится, прежде всего, довольно реалистичное описание многих сторон быта и традиций горцев. Сам поэт признавал: "Черкесы, их обычаи и нравы занимают большую и лучшую часть моей повести..." При жизни Александра Сергеевича "Кавказский пленник" вышел в 1828 г. отдельным изданием и в 1835 г. в составе первой части сборника "Поэмы и повести Александра Пушкина". В русском обществе эта поэма вызвала большой резонанс. Критики не знали, как классифицировать данное произведение. В итоге, по словам известного исследователя творчества Пушкина Б. В. Томашевского: "Удовольствовались тем, что отнесли его к "роду новейших английских поэм, каковые особенно встречаются у Байрона" или к роду романтическому. Более точному определению мешало то, что, вопреки нормам эпических произведений традиционного типа, в поэме Пушкина преобладали над "происшествием" поэмы два элемента: описание природы и характер героя. Были даже произнесены слова "описательная поэма", настолько темы кавказской природы занимали много места в произведении".

После "Кавказского пленника" тема Кавказа стала появляться в творчестве Пушкина регулярно. Впрочем, самостоятельных произведений о Кавказе поэт в этот период все же не создавал, но в некоторых стихотворениях ("Ответ Ф. Т.", "Ее глаза", "Не пой красавица при мне" и других) появляются строки, посвященные южной границе России. А в незаконченном "Я видел Азии бесплодные равнины" Александр Сергеевич выразил свои впечатления от природы Северного Кавказа.

Отправляясь на Кавказ второй раз, Пушкин решил значительно уклониться от наиболее удобного маршрута следования, чтобы лично встретиться с А. П. Ермоловым, который к этому времени, вследствие опалы, получил отставку с поста высшего гражданского и военного руководителя Кавказа и жил уединенно в Орле. Краткое изложение беседы было приведено в "Путешествии в Арзрум". Несмотря на утверждение поэта, что "о правительстве и политике не было ни слова", разговор велся именно на эти темы и затрагивал многие вопросы. Приведенный Пушкиным отрывок встречи раскрывал сложный и противоречивый характер генерала, показывал его сильные и слабые стороны. Можно предположить, что поэт хотел создать значительное произведение, посвященное Ермолову, но этому замыслу не суждено было исполниться. После этого разговора Александр Сергеевич уже не считал военный путь подчинения Кавказа единственно возможным.

Пушкин писал в "Путешествии в Арзрум" о дороге на Кавказ: "Переход от Европы к Азии делается час от часу чувствительнее; леса исчезают, холмы сглаживаются, трава густеет и являет большую силу растительности; показываются птицы, неведомые в наших лесах; орлы сидят на кочках, означающих большую дорогу, как будто на страже, и гордо смотрят на путешественника..."

В своем дорожном дневнике во время поездки 1829 г. поэт отмечал: "Горы тянулись над нами. На их вершинах ползали чуть видные стада и казались насекомыми. Мы различили и пастуха, быть может, русского, некогда взятого в плен и состарившегося в неволе... Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их с привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги. Дружба мирных черкесов ненадежна: они всегда готовы помочь буйным своим единоплеменникам. Дух дикого их рыцарства заметно упал. Они редко нападают в равном числе на казаков, никогда на пехоту и бегут, завидя пушку. Зато никогда не пропустят случая напасть на слабый отряд или на беззащитного. Здешняя сторона полна молвой о их злодействах. Почти нет никакого способа их усмирить, пока их не обезоружат, как обезоружили крымских татар, что чрезвычайно трудно исполнить, по причине господствующих между ими наследственных распрей и мщения крови. Кинжал и шашка суть члены их тела, и младенец начинает владеть ими прежде, нежели лепетать. У них убийство - простое телодвижение. Пленников они сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным бесчеловечием, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые за одно слово вправе их изрубить своими детскими шашками". Впрочем, как уже было сказано выше, в этот период Пушкин уже не считал военное решение вопроса присоединения Кавказа к России единственно правильным: "Должно однако ж надеяться, что приобретение восточного края Черного моря, отрезав черкесов от торговли с Турцией, принудит их с нами сблизиться. Влияние роскоши может благоприятствовать их укрощению: самовар был бы важным нововведением. Есть средство более важное, более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века, но этим средством Россия доныне небрежет: проповедование Евангелия. Терпимость сама по себе вещь очень хорошая, но разве апостольство с ней несовместно? Разве истина дана для того, чтобы скрывать ее подспудом? Мы окружены народами, пресмыкающимися во мраке детских заблуждений, и никто еще у нас не подумал идти с миром и крестом к бедным братиям, доныне лишенным света истинного".

Вторая поездка на Кавказ дала Александру Сергеевичу яркие впечатления и много разнообразного материала для работы. В это время он смог достаточно близко познакомиться с горцами, их повседневной жизнью и бытом. Огромное впечатление на поэта произвела великолепная дикая природа Кавказа, еще мало затронутая в то время человеческой деятельностью. Результатом этой поездки Пушкина стало создание им нескольких значительных прозаических и поэтических произведений. Прежде всего это "Путешествие в Арзрум", написанное в стиле путевых заметок. Там имеются превосходные описания кавказской природы, очень много интересного исторического и этнографического материала из жизни народов Северного Кавказа, Закавказья и Турции, при этом Александр Сергеевич активно использовал местные слова и выражения, объясняя читателям их значения. Пушкин рассказал о некоторых чисто кавказских реалиях того времени, совершенно незнакомых обычному российскому обывателю того времени. Например, он привел великолепное описание конвоев-"оказий", являвшихся в те годы единственной связью между кавказскими населенными пунктами и укреплениями: "Почта пришла на другой день, и на третье утро в 9 часов мы были готовы отправляться в путь. На сборном месте соединился весь караван, состоявший из 500 человек или около. Пробили в барабан. Мы тронулись. Вперед поехала пушка, окруженная пехотными солдатами. За ней потянулись коляски, брички, кибитки солдаток, переезжающих из одной крепости в другую; за нами заскрыпел обоз двухколесных ароб. По сторонам бежали конские табуны и стада волов. Около них скакали нагайские проводники в бурках и с арканами. Все это сначала мне очень нравилось, но скоро надоело". Не менее живописно и его описание кавказских крепостей, где в условиях постоянной опасности и тяжелого климата ютились немногочисленные гарнизоны: "Крепости, достаточные для здешнего края, со рвом, который каждый из нас перепрыгнул бы в старину не разбегаясь, с заржавевшими пушками, не стрелявшими со времен графа Гудовича, с обрушенным валом по которому бродит гарнизон куриц и гусей. В крепостях несколько лачужек, где с трудом можно достать десяток яиц и кислого молока".

Одним из главных творческих результатов данной поездки Пушкина стала поэма "Тазит", которая, к сожалению, не была окончена и опубликована при жизни Александра Сергеевича. А ведь критики полагали, что это лучшее произведение кавказского цикла поэта. Известны, например, восторженные отзывы В. Г. Белинского и А. П. Анненкова. Поэма повествует о нежелании ее юного героя Тазита следовать традициям предков - грабежам, работорговле и кровной мести. Ему более по душе любование природой, тихие мечты и мирный труд.

Белинский, оценивая поэму, изложил тезис о том, что Тазит несет в себе положительное начало, а отец его Гасуб - отрицательное. Это мнение разделялось всеми последующими поколениями исследователей творчества Пушкина. Однако до настоящего времени пушкинисты не могут прийти к единому выводу насчет того, что именно хотел отразить поэт в этих противоположных полюсах. Сам Белинский утверждал следующее: "Отец Тазита - чеченец душой и телом, чеченец, которому непонятны, которому ненавистны все нечеченские формы общественной жизни, который признает святою и, безусловно, истинною, только чеченскую мораль и который, следовательно, может в сыне любить только истого чеченца". Этой же точки зрения придерживался Л. А. Черейский, который писал: "Старик Гасуб, чеченец (адех), верен заветам старины. Однако младший сын нарушает священный обычай своего дикого народа и отказывается отомстить за убитого брата... Таким представил Пушкин отца, приверженца патриархальных устоев своего народа, и сына, представителя новой идеологии".

С подобным мнением не согласен А. Масальгов, который полагал, что именно Тазит был носителем горских традиций, по которым нельзя было убить безоружного кровника. К выводу, что главный герой поэмы приобрел свои гуманистические воззрения среди самих горцев, пришел и К. Гайтукаев: "Тазит - максималист, следуя горским традициям в их идеале, в которых его воспитывал старик-чеченец, великодушно оставляет жизнь безоружному, израненному "супостату". Вооруженный и здоровый "убийца брата", вероятно, вызвало бы у Тазита иную реакцию и, возможно, иным был бы исход их встречи".

Еще один советский исследователь Г. Турчанинов сделал вывод, что в поэме показан "конфликт между сыном и отцом как конфликт между старыми феодально-патриархальными формами черкесской жизни и быта и тем новым, что неодолимо входило в быт и культуру черкесов благодаря все растущему сближению их с более передовой и развитой культурой русских", указывая при этом, что в планах поэмы есть четко выраженное желание Пушкина связать Тазита с христианством. Носителем христианской морали считал главного героя поэмы и Г. Кусов, полагавший, что его воспитатель не являлся чеченцем.

Б. С. Виноградов высказал свою точку зрения на отображенный в поэме конфликт. Он полагал, что здесь речь идет о столкновении интересов и идеалов феодальной верхушки и рядовых общинников, тяготевших к патриархальным традициям. Можно предположить, что воспитатель Тазита происходил из вайнахских обществ, где процесс феодализации осуществлялся медленнее всего, поэтому молодой человек усвоил патриархальные ценности и взгляды, в то время, как его отец явно относился к зарождающейся феодальной верхушке адыгского общества. Виноградов писал: "Идеалы" Гасуба красноречиво свидетельствуют о его принадлежности к имущей верхушке горского общества... Кровничество, аталычество, набеги на соседние народы в целях грабежа, работорговля - все это показательно для феодального строя, сопутствуемого различными укладами". Далее исследователь акцентировал внимание еще на одну деталь, малозаметную на первый взгляд: "Тазит обращается к отцу невесты (после своего изгнания Гасубом), с просьбой взять его в семью. "Я могуч и молод, - говорит он. - Мне труд легок" (подчеркнуто нами, - Авт.)". Из всего этого ученый сделал следующий вывод: "В том виде, в котором незаконченная поэма дошла до нас, она показывает моральную победу Тазита. Пушкин первый в русской литературе создал образ горца, для которого жизненный идеал - труд".

При этом Александр Сергеевич был реалистом и прекрасно понимал, что горец, принявший в душе гуманистические идеалы, но оставшийся в окружении приверженцев алчных устремлений, обречен на трагическую судьбу. Вот и Тазит в финале поэмы, очевидно пытаясь остановить начавшееся сражение, погибает.

В этой поэме, как и в других произведениях о Кавказе, Пушкин использовал этнографический материал. В частности, можно найти описание горского похоронного обряда и традиции аталычества. Любопытно мнение о "Тазите" Иналуко Тхостова, молодого горца, учившегося в Ставропольской гимназии, когда ее директором был известный педагог Я. М. Неверов. Представитель нового поколения горцев в своем конкурсном сочинении, опубликованном позже в журнале "Отечественные записки", высказал мысль, что поэт показал новый идеал горского героя, который, впрочем, далек от реального воплощения. Это вряд ли соответствовало действительности, если учесть судьбу и самого Тхостова, и его соучеников. Можно также отметить таких людей, как Султан Хан-Гирей, Султан Казы-Гирей, Шора Ногмов, художник Петр Захаров и других, которые отказались от традиционного стиля горской жизни, получили в России европейское образование, находились на русской военной или гражданской службе, писали исторические работы или художественные произведения, вели между горцами просветительскую деятельность.

Сам Пушкин видел, что постепенно горцы, пусть в те годы и поодиночке, приобщаются к русской и европейской культуре, и его очень радовали подобные факты. Он с огромным удовольствием поместил в своем журнале "Современник" два очерка адыгского литератора Султан Казы-Гирея - "Долина Ажигутай" и "Персидский анекдот". В предисловии к первому произведению великий поэт восторженно писал: "Вот явление, неожиданное в нашей литературе! Сын полудикого Кавказа становится в ряды наших писателей; черкес изъясняется на русском языке свободно, сильно и живописно. Мы ни одного слова не хотели переменить в предлагаемом отрывке; любопытно видеть, как Султан Казы-Гирей (потомок крымских Гиреев), видевший вблизи роскошную образованность, остался верен привычкам и преданиям наследственным, как русский офицер помнит чувства ненависти к России, волновавшие его отроческое сердце; как, наконец, магометанин с глубокою думою смотрит на крест - эту хоругвь Европы и просвещения".

Александр Сергеевич возвращался к теме Кавказе в своих последующих произведениях. Во многих стихотворениях, как, например, "Обвал", "Кавказ", поэт воссоздал яркие и величественные образы Кавказской природы. Задуманной, но, к сожалению, ненаписанной осталась поэма "Казачка и черкес" о любви девушки-казачки к пленному черкесу и их совместному побегу в горы. Подобные случаи действительно были, хоть и чрезвычайно редко. Отдельные кавказские мотивы встречаются и в таких произведениях Пушкина, как поэма "Евгений Онегин" и историческая монография "История Пугачева".

Можно отметить также незаконченную поэму Пушкина "Мстислав" о тмутараканском удельном князе Мстиславе Удалом (Храбром), сыне Владимира Великого. В ней рассказывалось о его знаменитом походе против касогов (черкесов) и поединке с касожским князем Редедей, завершившимся смертью последнего, благодаря чему Мстислав смог взять с касогов дань. Действие поэмы начинается в Киеве, когда князь Владимир делит Русь на уделы между своими сыновьями. Далее идет волшебная приключенческая сказка, главным сюжетом которой является любовь касожской царевны-чародейки к Мстиславу. Финал поэмы, заканчивавшейся набегом печенегов, близок к исторической реальности.

Неудивительно, что Н. В. Гоголь, лично знавший Пушкина, писал по поводу влияния путешествий на Кавказ на творчество поэта: "Судьба как нарочно забросила его туда, где границы России отличаются резкою, величавою характерностью; где гладкая неизмеримость России прерывается подоблачными горами и обвевается югом. Исполинский, покрытый вечным снегом Кавказ, среди знойных долин, поразил его; он, можно сказать, вызвал силу души его и разорвал последние цепи, которые еще тяготели на свободных мыслях".

В. Г. Белинский писал в одной из своих программных статей: "С легкой руки Пушкина Кавказ сделался для русских заветною страною не только широкой раздольной воли, но и неисчерпаемой поэзии, страною кипучей жизни и смелых мечтаний! Муза Пушкина как бы освятила давно уже на деле существовавшее родство России с этим краем, купленным драгоценною кровью сынов ее и подвигами ее героев. И Кавказ - эта колыбель поэзии Пушкина - сделался потом и колыбелью поэзии Лермонтова".

В целом, Кавказ занял очень значительное место в творчестве Александра Сергеевича, который всем сердцем полюбил этот край, там он отдыхал душой, набирался новых идей и впечатлений. Не подлежит сомнению огромная заслуга великого поэта в том, что Кавказ начал привлекать внимание широких кругов читательской аудитории. Собственно в произведениях Пушкина содержались прекрасные описания истории, культуры и быта народов Кавказа и Закавказья и южной природы. При этом, если в раннюю пору кавказские мотивы имели у поэта ярко выраженную романтическую окраску, то позже Александр Сергеевич создает свои произведения о Кавказе на основе глубокого реализма.

В творчестве великого русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова Кавказ занимал одну из главных тем, ему посвящено более чем двадцать стихотворений поэта. Впервые на Кавказ, точнее, на Кавказские минеральные воды, где для него первоначально воплотился весь регион Северного Кавказа, Лермонтов попал в шестилетнем возрасте и с тех пор полюбил этот край. Первое крупное произведение было написано именно на горскую тему (поэма "Черкесы"), когда поэту было 13 лет. Сюжет поэмы традиционен для романтически настроенного подростка: черкесы совершают набег на русскую пограничную крепость, атака отбита, "черкесы побежденны мчатся", а храбрые казаки "несут за ними смерть и страх". Уже в шестнадцатилетнем возрасте поэт написал стихотворение "Кавказ", где воспевал красоту этих гор, заканчивая каждую строфу словами "Люблю я Кавказ". Это настроение усиливается в последующие годы.

Поэма Лермонтова "Кавказский пленник" была написана в 1828 г., но долгое время оставалась лишь в рукописных списках. Впервые в отрывках она была опубликована в 1859 г. в "Отечественных записках" (т. 125, 7 номер), а полностью в 1891 г. в собрании сочинений М. Ю. Лермонтова под редакцией Висковатого. В поэме ярко отразился ранний интерес поэта к быту и нравам кавказских горцев. В основу этого произведения легли как детские воспоминания Лермонтова о посещении Кавказа, так и его впечатления от "кавказских" и иных поэтических произведений, прежде всего романтической направленности, других поэтов, прежде всего Пушкина и Бестужева-Марлинского. Лермонтов частично брал отдельные строфы из сочинений этих авторов для своей поэмы. Сюжетно "Кавказский пленник" Лермонтова сходен с одноименным произведением Пушкина, но увеличено количество персонажей и усилены их характеры, также финал сделан более драматичным, так как погибают и герой, и героиня. Следует заметить, что юный поэт использовал в своей поэме и некоторый этнографический материал.

Поэма "Каллы" написана в 1830-1831 гг. на основе одного из черкесских преданий. Так как аналогичное предание приводит и Хан-Гирей, то многие исследователи считают это свидетельством знакомства великого русского поэта и великого адыгского просветителя. Лермонтов наполнил свою поэму особым драматизмом, используя при этом многие этнографические элементы. Начало поэмы опубликовали в 1860 г., полностью она была помещена в "Русской мысли" (книга II за 1882 г.) и в несколько отредактированном виде в 12 номере "Русской старины" за 1882 г.

Поэма "Измаил-бей" была написана в 1832 г. Ее основой послужила биография кабардинского князя Измаил-Бея Атажукина, посланного отцом в Россию для получения военного образования. Возможно, Лермонтов использовал и народное предание об Измаил-бее. В произведении воссозданы картины жизни горских племен конца XVIII - начала XIX вв. В этой поэме есть прекрасные стихотворные описания гор и местностей Пятигорья и Кабарды, там также даны яркие картины боевых действий Кавказской войны:

Какие степи, горы и моря/ Оружию славян сопротивлялись?/ И где веленью русского царя/ Измена и вражда не покорялись?/ Смирись, черкес! и запад и восток / Быть может, скоро твой разделит рок, / Настанет час - и скажешь сам надменно:/ Пускай я раб, но раб царя вселенной! горят аулы; нет у них защиты, Врагом сыны отечества разбиты.../ Как хищный зверь, в смиренную обитель/ Врывается штыками победитель;/ Он убивает старцев и детей,/ Невинных дев и юных матерей...

В этом отрывке хорошо показана жестокость событий Кавказской войны, которая вызывала у Лермонтова неприятие.

Поэма "Аул Бастунджи" была написана в 1833-1834 гг. В ее основу легло черкесское предание о непримиримой вражде двух братьев - Канбулата и Атвонука, причиной которой послужила красавица-жена Канбулата. Это сказание привел и Хан-Гирей.

Поэму "Хаджи Абрек" Лермонтов сочинил в 1833-1834 гг. во время пребывания в юнкерской школе. Содержание поэмы основано на различных черкесских и кабардинских легендах и преданиях, в основе которых лежал рассказ о кровной мести. Это была первая опубликованная поэма Лермонтова. Н. Д. Юрьев, родственник и однокашник поэта, в тайне от него передал рукопись поэмы в журнал "Библиотека для чтения", где она и была напечатана (1835 г., т. 11, отд. 1). Лермонтов был очень недоволен этим, но поэма получила положительные отзывы.

К кавказской тематике относится и поэма "Беглец", созданной не позднее 1838 г. и основанной на черкесской песне об юноши, вернувшемся в родной аул из похода против русских, в котором погибли его товарищи.

Стоит отметить написанную Лермонтовым "Казачью колыбельную песню". Ее высоко оценили как современники, так и потомки. Например, видный деятель казачьего зарубежья профессор Н. Г. Улитин подчеркнул, что "юный Лермонтов увековечил задушевно-прекрасный образ матери-казачки, в котором отразилась вся сущность природы казака". Б. А. Богаевский, один из публицистов французской казачьей диаспоры, писал: "В "Колыбельной" Лермонтова изложена вся программа воспитания подрастающего поколения казаков". Современники говорят, что на создание колыбельной песни Лермонтова вдохновила встреча со знаменитой черноморской красавицей Дунькой Догадихой, напевавшей колыбельную над люлькой сына своей сестры, когда поэт вошел в хату, отведенную ему для постоя. Князь Г. Г. Гагарин, друг Лермонтова, оставивший немало прекрасных акварельных рисунков жителей кубанских станиц, так описывал эту женщину: "Хотя ей было уже тридцать лет, это была замечательная женщина. Она была высокого роста, бюст ее бросался в глаза всякому. При редкой стройности стана, необыкновенной белизне цвета кожи, голубых навыкате глазах, при черных, как смоль волосах, эффект был поразительный. Мне в первый раз в жизни пришлось увидеть такую женщину. Войдя к ней, я казался встревоженным и изумленным; я не предполагал, что могу встретить между казачками типы такой изящной красоты".

Разумеется, одним из главных произведений М. Ю. Лермонтова на кавказскую тему, является роман "Герой нашего времени". Во второй рецензии на это произведение В. Г. Белинский писал: "... в "Герое нашего времени" вы видите повседневную жизнь обитателей Кавказа, видите ее в повести и в драме нашего времени, которые с таким творческим искусством изображает художественная кисть г. Лермонтова. Тут не одни черкесы: тут и русские войска, и посетители вод, без которых неполна физиономия Кавказа. Бывшие там удивляются непостижимой верности, с какою обрисованы у г. Лермонтова даже малейшие подробности". Вообще Виссарион Григорьевич полагал, что этот роман "обнаружил в Лермонтове такого же поэта в прозе, как и в стихах. Этот роман был книгой, вполне оправдывающей свое название. В ней автор является решителем важных современных вопросов. Его Печорин - как современное лицо - Онегин нашего времени. Обыкновенно наши поэты жалуются - может быть и не без основания - на скудость поэтических элементов в жизни русского общества; но Лермонтов в своем "Герое" умел и из этой бесплодной почвы извлечь богатую поэтическую жатву. Не составляя целого, в строгом художественном смысле, почти все эпизоды его романа образуют очаровательные поэтические миры. "Бэла" и "Тамань" в особенности могут считаться одними из драгоценнейших жемчужин русской поэзии, а в них еще остается сколько дивных подробностей и картин, в которых с такой отчетливостью обрисовано типическое лицо Максима Максимовича". Обращаясь же к порицателям образа Печорина, Белинский писал: "Да, в этом человеке есть сила духа и могущество воли, которых у вас нет. В самых пороках его проблескивает что-то великое, как молния в черных тучах, и он прекрасен, полон поэзии даже и в те минуты, когда человеческое чувство восстает на него: ему другое назначение, другой путь, чем вам. Его страсти - бури, очищающие сферу духа". Очень высоко оценивал Белинский и созданные Лермонтовым образы горцев: "И с каким бесконечным искусством обрисован грациозный образ пленительной черкешенки. Она говорит и действует так мало, а вы живо видите ее перед глазами во всей определенности живого существа, читаете в ее сердце, проникаете все изгибы его... Характеры Азамата и Казбича - это такие типы, которые будут равно понятны и англичанину, и немцу, и французу, как понятны русскому. Вот что называется рисовать фигуру во весь рост, с национальною физиономиею и в национальном костюме". Л. Н. Толстой в 1909 г. назвал "Тамань" лучшим произведением русской прозы. Лермонтов, создавая "Героя нашего времени", рисовал жизнь такой, какой она была в действительности. Поэт нашел новые художественные средства, которых до этого не знала ни русская, ни западная литература, позволивших ему создать уникальное соединение свободного и широкого изображения характеров персонажей с умением показать их объективно и непредвзято. Лермонтов использовал прием изображения своего главного персонажа - Печорина - либо через восприятие других героев, прежде всего, Максима Максимовича, либо через дневник Печорина, где он предстает таким, каков он бывает наедине с самим собой. Лишь в повести "Максим Максимович" главный герой показан через восприятие автора. В личности Печорина воплощены некоторые черты самого Лермонтова и многих кавказских офицеров того времени. И в других героях романа автор воплотил черты характера и события жизни своих знакомых, что делало их очень реалистичными. Красочность стиля произведения усиливает широкое использование автором кавказского фольклора, русских пословиц и поговорок, народного говора и аристократического стиля разговора. Впервые роман был опубликован в 1840 г. В 1841 г. вышло его второе издание с предисловием, которое было ответом на враждебные рецензии. Новеллы, составляющие этот роман, публиковались и отдельно. Так, например, в 3 номере "Отечественных записок" за 1839 г. была помещена новелла "Бэла" с подзаголовком "Из записок офицера о Кавказе". Белинский так писал об этом произведении: "Простота и безыскусственность этого рассказа - невыразимы, и каждое слово в нем так на своем месте, так богато значением. Вот такие рассказы о Кавказе, о диких горцах и отношениях к ним наших войск мы готовы читать, потому что такие рассказы знакомят с предметом, а не клевещут на него. Чтение прекрасной повести г. Лермонтова многим может быть полезно еще и как противоядие чтению повестей Марлинского".

Эпизодически кавказские мотивы поднимались и в других произведениях. Например, в "Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова" центральный герой произведения имеет отдаленные связи с Кавказом, в частности с Кабардой.

Упоминание о Кавказе можно найти и в стихотворении "Туча", написанном в 1840 г., когда Лермонтов пребывал в зените своей поэтической славы, но начинал все острее чувствовать углубляющееся противоречие между собой и окружением. В знаменитом стихотворении "Прощай, немытая Россия!" тема Кавказа возникает с новой силой. Поэт выражает надежду, что за "стеной" Кавказа он сможет укрыться от "глаз и ушей" царских жандармов, подавлявших в России всякие ростки свободомыслия. Можно выделить и многие другие стихотворения Лермонтова на кавказскую тематику: "В полдневный жар в долине Дагестана", "Много красавиц в аулах у нас", "Горные вершины" и т. д.

Богатый материал о быте, культуре и духовном богатстве горских народов дали Лермонтову личные наблюдения. Из неполных двадцати семи лет своей жизни на территории Чечни, Осетии, Дагестана, грузии, Кабарды он провел около двух лет. Как уже было сказано, в первый раз на Кавказ поэт приехал в шестилетнем возрасте, когда побывал здесь со своей бабушкой Е. А. Арсеньевой. Через четыре года он вновь посетил Горячеводск. После детского возраста Лермонтов посетил Кавказ еще трижды: в 1838-1839 гг., в 1840-1841 гг., либо находясь в ссылке, либо участвуя в экспедициях, направленных против Шамиля. Кроме того, М. Ю. Лермонтов имел большое число родственников и друзей, так или иначе связанных с Кавказом, что позволяло поэту получать интересную и достоверную информацию об этом регионе. Первые этнографические сведения о регионе поэт услышал еще в раннем детстве от своей бабушки Е. А. Арсеньевой и ее сестры Е. А. Хастатовой, которая жила в своем имении "Шелковое". Очень много ценной информации о Кавказе поэт мог получить от своей двоюродной тети М. А. Шан-Гирей, урожденной Хастатовой. Рассказывать об этом крае могли и такие родственники, как Н. Д. Арсеньев, В. Д. Арсеньев, А. В. Хастатов, участвовавшие во взятии Измаила, последний принимал также участие и в русско-турецкой войне 1787-1791 гг. Они хорошо знали Измаила Атажукина, которого многие исследователи рассматривают как прототипа героя поэмы "Измаил-Бей". В юности Лермонтов также внимательно прочитал повести А. А. Бестужева-Марлинского "Аммалат-Бек" и "Мулла-Нур", оставив в своем альбоме великолепные иллюстрации к этим произведениям, основанные на детских впечатлениях. Кроме того, в составе русской армии было немало просвещенных горцев, с которыми Лермонтов знакомился в течение своей военной службы. Вероятным, хоть и не подтверждено документально, было знакомство поэта с Шорой Ногмовым. Менее достоверно, но все же возможно, что состоялась встреча Лермонтова с адыгским писателем и просветителем Султан Хан-Гиреем, служившим в это время в Петербурге, это мнение основывается, прежде всего, на том факте, что в поэмах Лермонтова "Каллы" и "Аул Бастунжи" и в повестях Хан-Гирея "Черкесские предания" и "Князь Канбулат" лежат одни и те же черкесские предания. Сторонники данной теории (например, Р. Х. Хашхожева) предполагают, что эти предания Лермонтов узнал именно от Хан-Гирея. Также предположительно знакомство великого русского поэта с адыгским (по другим сведениям, ногайским) просветителем Султан Казы-Гиреем. Зато достоверно известно о встрече Лермонтова с еще одним адыгским просветителем Лукманом (Дмитрием) Кодзоковым, который воспитывался в семье поэта А. С. Хомякова и после получения образования находился 20 лет на российской службе, а затем вернулся на Кавказ, чтобы "быть полезным своему народу и краю". Таким образом, непосредственные впечатления Лермонтова обогащались и дополнялись сведениями, полученными от родственников и друзей. Располагая совокупностью достоверных материалов о регионе, поэт смог создать произведения, отличающиеся высокой точностью, глубиной, реализмом и психологической достоверностью описываемой ситуации.

Уже в ранних произведениях поэта можно было встретить описание казачьих сторожевых постов ("маяков"), находящихся возле пограничной реки Терек. В этот период Лермонтов часто использовал в своих произведениях мотивы грабительских набегов горцев на казачьи земли, осуждая их. В этот период он пока не заострял внимания на ответных действиях казаков, которые были во многом аналогичны.

Многие произведения Лермонтова рассказывают о разных эпизодах Кавказской войны. Например, стихотворение "Валерик" описывает кровопролитное сражение, где принимал участие сам поэт. Здесь автор показал не только яркую картину жестокого сражения, но и выразил свое неприятие войны как таковой и событий на Северном Кавказе в особенности. Несколько иные настроения, впрочем, звучат в его личном письме А. А. Лопухину: "У нас были каждый день дела и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов с ряду. Нас было всего две тысячи пехоты, а их до шести тысяч; и все время дрались штыками; у нас убыло до 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел остались на месте, - кажется хорошо!" Здесь заметно лишь удовлетворение офицера от благоприятного исхода боя. Этому же событию посвящен и рисунок "При Валерике - 12 июля", где поэт изобразил похороны погибшего в этом бою. Очень выразительно стихотворение "Завещание", опубликованное в журнале "Отечественные записки" за февраль 1841 г. В нем приведены прощальные слова смертельно раненого солдата или офицера (если судить по контексту - ссыльного декабриста), обращенные к другу, возвращающегося в скором времени в Россию. Некоторые исследователи видят в этом стихотворении предвидение поэтом собственной судьбы.

Анализируя свое отношение к войне, Лермонтов писал в процитированном выше письме: "Я вошел во вкус войны и уверен, что для человека, который привык к сильным ощущениям этого банка, мало найдется удовольствий, которые бы не казались приторными. Только скучно то, что либо так жарко, что насилу ходишь, либо так холодно, что дрожь пробирает, либо есть нечего, либо денег нет, - именно, что со мной теперь". Таким образом, поэт сообщал, что он, как и другие "кавказцы", "привык" к этой войне, к ее тяготам и горю, которое она несет.

Особый пласт в кавказском "цикле" произведений Лермонтова составляет "ермоловская" тематика, то есть отражение пребывания на Кавказе генерала Ермолова. Видно, что сам поэт относился к этому военному и политическому деятелю с большим уважением. Наиболее ярко этот образ отражен в романе "Герой нашего времени" через воспоминания старого кавказского офицера Максима Максимовича, который отзывается о личности этого генерала с большим почтением, называя его по имени-отчеству, а в дореволюционной российской армии это был знак особо уважительного отношения офицеров к своему командующему. С Ермоловым можно соотнести и образ некоего "русского генерала" из поэмы "Мцыри", который, проезжая "из гор к Тифлису", оставил на попечение монахов больного пленного мальчика. В этих двух случаях видна некоторая идеализация данного образа. Иная тональность звучит в стихотворениях "Валерик" и "Спор", где подчеркивается направленность политики Ермолова на военное подчинение Кавказа:

От Урала до Дуная,/ До большой реки,/ Колыхаясь и сверкая,/ Движутся полки; Веют белые султаны,/ Как степной ковыль,/ Мчатся быстрые уланы,/ Подымая пыль;/ Боевые батальоны/ Тесно в ряд идут,/ Впереди несут знамены,/ В барабаны бьют;/ Батареи медленным строем/ Скачут и гремят,/ И, дымясь, как перед боем,/ Фитили горят./ И, испытанный трудами/ Бури боевой,/ Их ведет, грозя очами,/ генерал седой./ Идут все полки могучи,/ Шумны, как поток,/ Страшно-медленны, как тучи./ Прямо на Восток".

Вообще, стихотворение "Спор" является очень любопытным с точки зрения размышлений поэта над будущим Кавказа. Здесь речь идет не только о конфликте двух народов в борьбе за определенный регион, но и о противостоянии людей и природы. Не случайно, Эльбрус, обращаясь к Казбеку, так описывает хозяйственную деятельность человека:

"Он настроит дымных келий/ По уступам гор;/ В глубине твоих ущелий/ Загремит топор;/ И железная лопата/ В каменную грудь,/ Добывая медь и злато,/ Врежет страшный путь".

Лермонтов так же, как и Пушкин до него, любовался величественной природой Кавказа и жалел о ее предстоящем разрушении в ходе хозяйственной деятельности человека.

Очень важное значение придавал Лермонтов использованию в своих произведениях элементов горского и казачьего фольклора. Поэт либо создавал свои собственные произведения на основе фольклорной тематики и традиций (стихотворения "Воля", "Атаман", "Дары Терека", "Казачья колыбельная песня", поэма "Беглец"), либо упоминал в них элементы фольклора (например, описание горского празднества в поэме "Измаил-Бей").

В феврале 1837 г. за стихи на смерть Пушкина Лермонтов был в первый раз сослан на Кавказ для службы в Нижегородском драгунском полку, который стоял тогда в грузии, но, благодаря стараниям родственников и друзей, попал в экспедиционный отряд генерала Вельяминова, действовавший на территории Северо-Западного Кавказа, где он мог бы отличиться и, следовательно, быстрее получить прощение. Один из участников закубанского похода, в котором был и Лермонтов, писал об опасности этой кампании: "Если бы можно было в этой прелестной стороне гулять где хочешь, то тогда не было бы так скучно, и можно было бы сколько-нибудь себя развлечь. Сколько прелестных рощ вблизи не более 300 шагов за цепью, - прелестные долины, но цепь граничит там и ты меж гор, морем и цепью сидишь как в клетке и ходишь лишь за цепь на фуражировки, где некогда насладиться прелестями природы". Так как Лермонтов из-за своей болезни не смог присоединиться к отряду в начале экспедиции, то ему пришлось догонять его в районе Анапы-Геленджика, причем путь молодого прапорщика лежал по Кубанской укрепленной линии через Тамань - это было самой безопасной дорогой. Практически все личные впечатления поэта от этого города были воплощены в повести "Тамань", дополненной несколькими прекрасными рисунками. Согласно полученным в Тамани новым указаниям, Лермонтов отправляется в укрепление Ольгинское, где расположился походный штаб Вельяминова. Там поэт получил распоряжение отправиться в свой полк, в Тифлис, так как вторая экспедиция отряда была отменена личным распоряжением находившегося на Черноморском побережье Николая I в силу непредвиденных обстоятельств - пожара в крепости Геленджик, уничтожившего практически весь предназначенный отряду провиант.

Определенные кавказские мотивы присутствуют и в поэме "Демон", оконченной примерно к концу 1838 г., - ее действие происходит на Кавказе, а главной героиней была грузинка.

На основе кавказских впечатлениях Лермонтова была написана поэма "Мцыри", сюжет которой, по сообщению современников, был подсказан личной встречей поэта. Поэма датирована 1839 г. Поэма долгое время не была опубликована, но сам Лермонтов неоднократно читал ее своим друзьям, в том числе и Гоголю.

В 1840 г. за дуэль с сыном французского посла Эрнестом де Барантом Лермонтов был вновь сослан на Кавказ, причем поэт добился своего назначения в экспедиционный отряд в Малую Чечню, где он прекрасно проявил себя. В этом походе Лермонтов вновь побывал в Тамани, где встретился с декабристом Лорером, которому передал письмо и книгу. В начале 1841 г. поэт получил отпуск на два месяца для поездки в Москву. На Кавказ он возвратился, однако, через четыре месяца, так как отпуск был продлен. По дороге Лермонтов заболел лихорадкой и остановился в Пятигорске для лечения, где и погибает на дуэли с Н. С. Мартыновым.

Следует отметить неосуществленное, к сожалению, желание Лермонтова издавать журнал с кавказской тематикой. Он писал по этому поводу: "Зачем нам всем тянуться за Европою и за французским? Я многому научился у азиатов, и мне бы хотелось проникнуться в таинства азиатского миросозерцания, зачатки которого и для самих азиатов и для нас еще мало понятны... Там, на Востоке - тайник богатых откровений".

Последним произведением кавказского цикла Лермонтова, о котором стоит упомянуть, является прозаический очерк "Кавказец", где поэт дал весьма развернутую и подробную характеристику офицеров Отдельного Кавказского корпуса, отчасти ироническую, отчасти серьезно-сочувственную, которую в литературном плане можно определить как дальнейшее развитие образа Максима Максимовича:

"Во-первых, что такое именно кавказец и какие бывают кавказцы?

Кавказец есть существо полурусское, полуазиатское, наклонность к обычаям восточным берет над ним перевес, но он стыдится ее при посторонних, то есть при заезжих из России. Ему большею частью от 30 до 45 лет; лицо у него загорелое и немного рябое; если он не штабс-капитан, то уж верно майор. Настоящих кавказцев вы находите находите на Линии; за горами, в Грузии, они имеют другой оттенок; статские кавказцы редки: они большею частию неловкое подражание, и если вы между ними встретите настоящего, то разве только между полковых медиков.

Настоящий кавказец человек удивительный, достойный всякого уважения и участия. До 18 лет он воспитывался в кадетском корпусе и вышел оттуда отличным офицером; он потихоньку в классах читал Кавказского Пленника и воспламенился страстью к Кавказу. Он с 10 товарищами был отправлен туда за казенный счет с большими надеждами и маленьким чемоданом. Он еще в Петербурге сшил себе ахалук, достал мохнатую шапку и черкесскую плеть на ямщика. Приехав в Ставрополь, он дорого заплатил за дрянной кинжал и первые дни, пока не надоело, не снимал его ни днем, ни ночью. Наконец, он явился в свой полк, который расположен на зиму в какой-нибудь станице, тут влюбился, как следует в казачку пока до экспедиции; все прекрасно! сколько поэзии! Вот пошли в экспедицию; наш юноша кидался всюду, где только провизжала одна пуля. Он думает поймать руками десятка два горцев, ему снятся страшные битвы, реки крови и генеральские эполеты. Он во сне совершает рыцарские подвиги - мечта, вздор, неприятеля не видать, схватки редки, и, к его великой печали, горцы не выдерживают штыков, в плен не сдаются, тела свои уносят. Между тем жары изнурительны летом, а осенью слякоть и холода. Скучно! промелькнуло пять, шесть лет; все одно и то же. Он приобретает опытность, становится холодно храбр и смеется над новичками, которые подставляют лоб без нужды.

Между тем, хотя грудь его увешана крестами, а чины нейдут. Он стал мрачен и молчалив; сидит себе да покуривает из маленькой трубочки; он также на свободе читает Марлинского и говорит, что очень хорошо; в экспедицию больше не напрашивается: старая рана болит! Казачки его не прельщают, он одно время мечтал о пленной черкешенке, но теперь забыл и эту почти несбыточную мечту. Зато у него появилась новая страсть, и тут-то он делается настоящим кавказцем.

Эта страсть родилась вот каким образом: последнее время он подружился с одним мирным черкесом; стал ездить к нему в аул. Чуждый утонченностей светской и городской жизни, он полюбил жизнь простую и дикую; не зная истории России и европейской политики, он пристрастился к поэтическим преданиям народа воинственного. Он принял вполне нравы и обычаи горцев, узнал по именам их богатырей, запомнил родословные главных семейств. Знает, какой князь надежный и какой плут; кто с кем в дружбе и между кем и кем есть кровь. Он легонько маракует по-татарски; у него завелась шашка, настоящая гурда, кинжал - старый базалай, пистолет закубанской отделки, отличная крымская винтовка, которую он сам смазывает, лошадь - чистый шаллох и весь костюм черкесский, который надевается только в важных случаях и сшит ему в подарок какой-нибудь дикой княгиней. Страсть его ко всему черкесскому доходит до невероятия. Он готов целый день толковать с грязным узденем о дрянной лошади и ржавой винтовке и очень любит посвящать других в таинства азиатских обычаев. С ним бывали разные казусы предивные, только послушайте. Когда новичок покупает оружие или лошадь у его приятеля узденя, он только исподтишка улыбается. О горцах он вот как отзывается: "Хороший народ, только уж такие азиаты! Чеченцы, правда, дрянь, зато уж кабардинцы просто молодцы; ну есть и среди шапсугов народ изрядный, только все с кабардинцами им не равняться, ни одеться так не сумеют, ни верхом проехать... хотя и чисто живут, очень чисто!"

Надо иметь предубеждение кавказца, чтобы отыскать что-нибудь чистое в черкесской сакле.

Опыт долгих походов не научил его изобретательности, свойственной вообще армейским офицерам; он франтит своей беспечностью и привычкой переносить неудобства военной жизни, он возит с собой только чайник, и редко на его бивуачном костре варятся щи. Он равно в жар и в холод носит под сюртуком ахалук на вате и на голове баранью шапку; у него сильное предубежденье против шинели в пользу бурки; бурка его тога, он в нее драпируется; дождь льет за воротник, ветер ее раздувает - ничего! бурка, прославленная Пушкиным, Марлинским и портретом Ермолова, не сходит с его плеча, он спит на ней и покрывает ею лошадь; он пускается на разные хитрости и пронырства, чтобы достать настоящую андийскую бурку, особенно белую с черной каймой внизу, и тогда уже смотрит на других с некоторым презрением. По его словам, его лошадь скачет удивительно - вдаль! поэтому-то он с вами не захочет скакаться только на 15 верст. Хотя ему порой служба очень тяжела, но он поставил себе за правило хвалить кавказскую жизнь; он говорит кому угодно, что на Кавказе служба очень приятна. Но годы бегут, кавказцу уже 40 лет, ему хочется домой, и если он не ранен, то поступает иногда таким образом: во время перестрелки кладет голову на камень, а ноги выставляет на пенсион; это выражение там освящено обычаем. Благодетельная пуля попадает в ногу, и он счастлив. Отставка с пенсионом выходит, он покупает тележку, запрягает в него пару верховых кляч и помаленьку пробирается на родину, однако останавливается всегда на почтовых станциях, чтобы поболтать с проезжающими. Встретив его, вы тотчас отгадаете, что он настоящий, даже в Воронежской губернии он не снимает кинжала или шашки, как они его не беспокоят. Станционный смотритель слушает его с уважением, и только тут отставной герой позволяет себе прихвастнуть, выдумать небылицу; на Кавказе он скромен - но ведь кто ж ему в России докажет, что лошадь не может проскакать одним духом 200 верст и что никакое ружье не возьмет на 400 сажен в цель. Но увы, большею частию он слагает свои косточки в земле басурманской. Он женится редко, а если судьба и обременит его супругой, то он старается перейти в гарнизон и кончает дни свои в какой-нибудь крепости, где жена предохраняет его от гибельной для русского человека привычки.

Теперь еще два слова о других кавказцах, не настоящих. Грузинский кавказец отличается тем от настоящего, что очень любит кахетинское и широкие шелковые шаровары. Статский кавказец редко облачается в азиатский костюм; он кавказец более душою, чем телом: занимается археологическими открытиями, толкует о пользе торговли с горцами, о средствах к их покорению и образованию. Прослужив там несколько лет, он обыкновенно возвращается в Россию с чином и красным носом".

Неоднократно бывал на Северном Кавказе и А. С. Грибоедов. В основном это были эпизодические посещения "проездом", которые, тем не менее, оставляли глубокий след в душе литератора. Один раз он побывал на Кубани, после чего в письме своему другу А. Бестужеву писал: "Кавказская степь ни откудова, от Тамани до Каспийского моря, не представляется так величественно, как здесь...". Однако известно, что осенью 1825 г. Грибоедов достаточно долго находился при штабе генерала А. П. Ермолова, более того, он участвовал в одном из походов отряда генерала А. А. Вельяминова по верхней Кабарде, о чем упоминал в своем письме. Александр Сергеевич присутствовал при схватке, в которой погиб молодой "немирный" кабардинский князь Джембулат, и это событие оставило тяжелый след в его душе. Ермолов произвел на поэта достаточно благоприятное впечатление, но особенно Грибоедов сблизился с генералом Вельяминовым, о котором сказал в своих письмах немало теплых слов. О других русских военачальниках на Кавказе Александр Сергеевич высказывался куда менее лестно. Например, в письме М. С. Бегичу он писал: "Сталь был бескорыстен, а кроме того дурак. Лисаневич храбрейший человек, но опрометчив, умер геройски, жил без толку. Горчаков карточный генерал, Шульгин и не более". Грибоедов сожалел, что не был назначен на Кавказ командиром дивизии Д. Давыдов. В этих поездках писатель хорошо познакомился с бытом и казаков, и черкесов. После этого он критически стал оценивать политику российского правительства на Северном Кавказе, написав в одном письме, что "действовать страхом и щедростью можно лишь до времени; одно строжайшее правосудие мирит покоренные народы со знаменами победителей". Он также писал, что "теперь я лично знаю многих князей и узденей". Интерес Грибоедова к культуре и языку горских народов проявился задолго до того, как он впервые попал на Кубань. Еще в период его пребывания в Крыму у писателя было желание иметь словарь языка закубанских черкесов и провести сравнительный анализ их языка с языком кабардинцев. После приезда же на Кубань Грибоедов высказал интересное предположение, что родственные черкесам осетины являются теми племенами россов, которые в древности совершали походы на Царьград (Константинополь), так как их старинное название звучит как "ирыоссы". Писатель аргументировал свою точку зрения следующим образом: "Патриарх Фарей в своем окружном послании говорит, что они потом сделались кроткими христианами, а осетины около этого времени точно приняли христианскую веру, которую потом утратили. Церкви того времени в ущелье Оссы-реки и близ каменного моста на Кубани, также и в оных местах о том свидетельствуют. Известно, что осетинское племя, ныне заключенное в Среднем Кавказе, а прежде далеко по плоскости простиралось у Таврии и Понта Эвксинского". Все это свидетельствует о прекрасном знании писателем истории местных племен. Можно предположить, что Грибоедов был хорошо знаком с большинством работ того времени, описывавших прошлое и настоящее Кавказа. Освоение богатого и плодородного южного края Александр Сергеевич считал делом первостепенной важности, тем более, что он предполагал наличие там большого запаса нефти, тем не менее, литератор, как говорилось выше, указывал на многие недостатки в особенностях царской политики на Северном Кавказе, но, с другой стороны, Грибоедов безоговорочно признавал прогрессивность присоединения Кавказа к России, так как прекрасно видел всю реакционность политики Турции - главного соперника Российской империи в данном регионе - по отношению к горским народам.

1.4 Мемуары и воспоминания кавказских военнослужащих

Очень ценным и разносторонним источником информации о Кавказе являлись для современников мемуары "кавказцев", где содержались богатейшие сведения не только о собственно Кавказской войне, но и о географических особенностях региона и о самих горцах, пусть и рассматриваемых обычно в качестве врагов. И после завершения Кавказской войны, интерес к ней отнюдь не угас. Противоречивость и неясность политической ситуации на Кавказе, странность методов ведения боевых действий, абсолютно новый опыт, не соотносящийся с опытом европейских войн, - все это требовало анализа и объяснения. К тому же, многие офицеры вполне справедливо полагали Кавказский корпус наиболее боеспособной частью русской армии того времени. Не случайно, известный в эмигрантских кругах белого движения военный публицист А. А. Керсновский писал в середине 30-х гг. об этих войсках исключительно в восторженном тоне: "Пятидесятилетняя Кавказская война - школа, подобная петровской Северной войне и суворовским походам - была благодеянием для русской армии. Благодаря этой войне ей удалось сохранить свои бессмертные суворовские традиции, возжечь ярким пламенем начавший было угасать светильник.

Маленькая часть большой русской армии, заброшенная на далекую дикую окраину, свершила здесь великие дела. Ее не коснулись гатчинские вахтпарадные эспантоны, ее не осквернили шпицрутены военных поселений, ее бессмертный дух не стремились угасить плацпарадной фикцией "линейного учения". Горсть русских офицеров и русских солдат, не стесняемая тлетворным рационализмом доморощенной пруссачины, показала здесь, на что способен русский офицер, что может сделать русский солдат. Суворовское "Мы - Русские, с нами - Бог!" огненным лучом пронизывает всю эпопею - от Иоры и Аскерани до Веденя и Гуниба.

В чащах чеченских лесов и на раскаленных дагестанских утесах, в молниеносных рукопашных схватках с отчаянно храбрым противником и в изнурительных напряжениях прокладки дорог и расчистки просек крепла воля, закалялись характеры, создавались легендарные боевые традиции, вырабатывался глазомер начальников и бесстрашие подчиненных. Из одних рождались Котляревские, из других - Архипы Осиповы. И эту русскую боевую сноровку, эти боевые традиции, эту Науку Побеждать кавказские полки передавали из поколения в поколение, показывали ее во всех своих дальнейших встречах с врагом - при Башкадыкларе и Кюрюк-Дара, в хивинских и текинских походах, на Аладже и при Деве-Бойну и после, много лет спустя, при Сарыкамыше и Эрзерумы, под Ивангородом и Козеницами, на Бзуре и на Сане. Вот почему нам должна быть бесконечна дорога каждая капля русской крови, пролитая здесь, между тремя морями, должен быть дорог каждый выпущенный здесь патрон. И должна быть священной память всех вождей, командиров и рядовых бойцов, не давших угаснуть русскому духу". Эти слова являются, конечно, изрядным преувеличением, но, тем не менее, они отражают мнение нескольких поколений российских дореволюционных военных.

В 60-70-х гг. XIX в. появляются многочисленные мемуары участников войны, имевших, однако, различную информационную ценность и достоверность. Некоторые из этих воспоминаний были посвящены лишь отдельным сражениям или районам Кавказа, где служили их авторы, другие же мемуары, принадлежавшие перу высокопоставленных чиновников и офицеров, содержали анализ обстановки на Северном Кавказе в целом. Среди последних работ особенно выделяются "Записки А. П. Ермолова. 1798-1826", написанные прославленным генералом, когда он в уединении жил в Орле во время своей опалы. Алексей Петрович пытался оправдать в них ту жестокость, которую он проявлял к горцам. В определенной степени действия Ермолова отражали изменения, происходившие в национальной политике России по отношению к окраинным народам. Прежде представители Российской империи с уважением относились к местной культуре, традициям и обычаям, которые старались учитывать при выработке стратегии поведения в данном регионе. Записи Ермолова убедительно показывают, что он в полной мере воспринял господствовавшие в то время в развитых странах идеи "европеизма" (превосходства европейских народов над прочими) и "колониализма" ("долга" могущественных, "цивилизованных" держав нести собственные законы, культуру и науку "дикарям", даже если последние этого вовсе не желают). Действительно, в одном из писем М. С. Воронцову генерал писал: "Я в стране дикой, непросвещенной, которой бытие, кажется, основано на всех родах беспутств и беспорядков... Если бы на месте моем был гений, и тот ничего не мог бы успеть, разве начертать путь и дать законы движению его наследников; и тогда между здешним народом, закоренелым в грубом невежестве, имеющим все гнуснейшие свойства, разве бы поздние бы потомки увидели бы плоды". Наибольшее неприятие у генерала вызывало так называемое "хищничество" - регулярные набеги горцев на казачьи поселения. А. П. Ермолов объяснял это явление следующим образом: "Земля пространством не соответствует количеству жителей, отчего много народа, никакими трудами не занимающегося и снискивающего средства существования едиными разбоями". Это суждение, разумеется, неверно, так как подобное явление было неизбежно в условиях слабого развития экономики кавказских горцев, которая с трудом обеспечивала их насущные потребности, поэтому "добавочный продукт" им приходилось добывать именно грабежом, тем более, что это соответствовало местным понятиям о доблести и славе. Чтобы прекратить набеги, Ермолов полагал совершенно необходимым принять жесткие меры против ряда местных племен, особенно чеченцев, которых он считал сильнейшими. Вообще, генерал полагал, что в предшествующий период Россией на Кавказе проводилась абсолютно неверная политика, которая отнюдь не способствовала повышению ее престижа в регионе. Он писал по этому поводу: "Обширные занятия начальников здешнего края, малые вообще средства, не допускали их употребить в нужной строгости, а нередко власть наша или малопризнаваема была или не с надлежащим уважением". В одном из рапортов Александру I Ермолов кратко излагал свою программу действий следующим образом: "Предложу я правила для жизни и некоторые повинности, кои истолкуют им, что они подданные Вашего императорского величества, а не союзники". По словам В. А. Потто, Ермолов "смотрел на все мирные и немирные племена, населяющие кавказские горы, если не как на подданных России, то рано или поздно долженствующих сделаться ими и, во всяком случае, требовал от них безусловно повиновения". Алексей Петрович полагал, что только жесткие и решительные действия могут помочь утвердить российскую власть в данном регионе. Он стал широко использовать тактику сгона горцев с их земель, что, конечно, приводило к постоянным кровавым штурмам аулов, большим жертвам и среди местного населения, и среди солдат. Вот, например, что он пишет об одном подобном случае: "Желая наказать чеченцев, беспрерывно производящих разбой, в особенности деревни, называемые Качкалыковскими жителями, коими отогнаны у нас лошади, предположил выгнать их с земель Аксаевских, которые занимали они, сначала, по условию, сделанному с владельцами, а потом, усилившись, удерживали против их воли. При атаке сих деревень, лежащих в твердых и лесистых местах, знал я, что потеря наша должна быть чувствительною, если жители оных не удалят прежде жен своих, детей и имущество, которых защищают они всегда отчаянно, и что принудить их к удалению жен может только пример ужаса". Далее следовали яркие картины жестокого штурма первого такого селения, жители которого защищались до последней возможности. Мужчины, потеряв надежду защитить родные дома, обычно убивали своих жен и детей, чтобы они не попадали плен, а многие женщины сами бросались с кинжалами на русских солдат. Как отмечает сам Ермолов, другие селения после этого защищались с куда меньшим ожесточением или вовсе сдавались без боя. Подобная репрессивная стратегия, по мнению Ермолова, должна была помочь в достижении двух целей: непосредственного покорения края и подрыва морального духа местного населения, его желания сопротивляться. Такая позиция не совпадала с взглядами императора и правительства, ориентировавшихся на традиционные нормы обращения с окраинными народами (тем более, что статус Кавказа к тому времени все-таки не был четко определен, и он оставался сферой интересов нескольких держав), поэтому военачальнику было рекомендовано смягчать свои методы, на что Ермолов в ряде случаев действительно шел, если полагал, что в данной обстановке это будет более эффективно. К сожалению, генерал не разобрался в местной ситуации, и его репрессивные действия значительно усложнили положение. Как итог, среди горцев началась активная проповедь мюридизма, который надолго стал религиозным оформлением и идеологической базой борьбы местных жителей с российской экспансией. Неудивительно, что в 1827 г. Ермолов, не вызывавший доверия у нового царя Николая I и его окружения, был отправлен в отставку. Не случайны слова одного из наиболее приближенных к императору людей - графа А. Х. Бенкендорфа - о ставшем опальным генерале, выражавшие мнение придворного общества: "Между тем этот же Ермолов, которого репутация была плодом частью собственной его хвастливости, постоянно критиковал образ действий своих предшественников, обещал золотые горы и вместо того восстановил только против нас все соседственные племена строгостью и заносчивостью, прямо противоположным наказам, которыми всегда руководствовались в сношениях с ними главноуправляющие в этом крае". Совсем другую оценку действиям Ермолова дал генерал Г. Х. Засс, ставший широко известным, благодаря своей жестокости и изощренной хитрости в отношениях с горцами: "Россия хочет покорить Кавказ во что бы то ни стало. С народами, нашими неприятелями, чем взять, как не страхом и грозой? Тут не годится филантропия, и А. П. Ермолов, вешая беспощадно, грабя и сожигая аулы, только этим и успевал больше нашего. Еще до сих пор его имя с трепетом произносится в горах и им пугают маленьких детей". В целом, оценивая действия Ермолова, можно сказать, что он правильно определил общую стратегию продвижения России на Кавказ, но его конкретные действия принесли интересам империи больше вреда, чем пользы, послужив, в сущности, первопричиной Кавказской войны.

Одним из главных историков Кавказской войны стал Ростислав Андреевич Фадеев. В 1850 г. он поступил в качестве волонтера в Кавказский отдельный корпус, благодаря своей храбрости и распорядительности быстро продвигался по служебной лестнице, получая новые чины и награды. Одновременно Фадеев занимался литературной деятельностью, публикуя статьи в газете "Кавказ". В 1859 г., находясь в чине полковника, он получил задание написать официальную историю Кавказской войны. В следующем году она была готова и опубликована под названием "Шестьдесят лет Кавказской войны". За издание этого труда Р. А. Фадеев был избран действительным членам Русского Географического общества. В 1864-1869 гг. в "Московских ведомостях" вышла серия статей этого автора под общим названием "Письма с Кавказа", написанная по поручению нового наместника этого региона, великого князя Михаила Николаевича. К этому времени Фадеев был генерал-майором.

Уже первый обширный труд, посвященный Ростиславом Андреевичем Кавказу, весьма интересен. Фадеев начал свою работу с краткого описания истории продвижения границ России к Кавказу. При этом он отметил, что "Кавказ около полувека оставался в совершенной тени и публика судила о нем по нескольким повестям да рассказам людей, приезжавших на Пятигорские воды". Когда историк перешел непосредственно к анализу боев, то дал очень глубокую интерпретацию Кавказского региона как театра военных действий, показывая его раздробленность на огромное число малых "клеток", каждая из которых требовала организации отдельной операции. При этом Фадеев пришел к выводу об эффективности двух основных стратегий покорения Кавказа. Первая связана с использованием больших сил, которые могли бы действовать повсюду и безостановочно от периферии к географическому центру. Вторая заключается в постепенном закреплении своих достижений, когда следующий шаг происходит лишь после устранения возможной угрозы тылу. Исследователь указывал, что А. П. Ермолов придерживался именно второй стратегии, не имея значительных военных сил в своем распоряжении (всего 45 тысяч человек). Приступая к анализу дальнейшей ситуации, Фадеев рассматривал образование государства мюридов на Восточном Кавказе как чрезвычайно опасное явление, ставшее возможным в результате просчета политического руководства России. Действия, предпринятые командованием Кавказского отдельного корпуса в 1839-1844 гг., Фадеев резко критикует, так как боевые действия в этот период велись методами европейских войн, абсолютно не соответствующих кавказским условиям. Он одобрительно отозвался о стратегии экономии сил и средств, избранной князем Воронцовым после неудачного даргинского похода, так как это было единственным выходом в сложившейся ситуации. Особенно выделяет военный историк князя Барятинского, который, используя подготовленные предшественником базы и позиции, а также условия максимального благоприятствования, озданные правительством в результате осознания после Крымской войны геополитической важности Кавказа для России, с успехом применил стратегию массированного наступления, имея в своем распоряжении 400 тысяч бойцов. Особо отмечал Фадеев использовавшиеся этим военачальником оперативные методы, например, создание командных структур с правами корпусных штабов, наделение их зонами ответственности и долгосрочными задачами, что стало важным новшеством в военной науке. Не меньшее внимание исследователь уделил описанию последней операции, завершившейся пленением Шамиля, которая стала одним из первых примеров стратегического планирования в современном смысле этого термина. Наконец, Ростислав Андреевич неоднократно отмечал высокий боевой дух кавказских войск, сыгравший немалое значение в победе русской армии. Достаточно много исследователь писал в своей работе о казаках, которых считал очень важным элементом структуры российских вооруженных сил и совершенно необходимым военно-социальным образованием в условиях Северного Кавказа, без которого невозможно установление там крепкой власти Российской империи.

Фадеев был не слишком удовлетворен своим первым произведением о Кавказской войне, поэтому в 1864 г. начал новую работу на эту тему - "Письма с Кавказа". Основная направленность исследования заключалась в анализе особенностей подчинения Западного Кавказа, что стало последним этапом в покорении Россией Кавказа. Автор вновь в начале своего труда обосновал стратегическую и геополитическую необходимость данного региона для Российской империи. Исследователь отметил, что в данной части Кавказа были применены те же элементы стратегического планирования, что и при покорении Восточного Кавказа, то есть наблюдалось проведение единой по цели, месту и времени операции. Предварительная подготовка была результатом действий малых сил в 1856-1859 гг. Однако Фадеев не преминул отметить ошибку, допущенную генералом Филипсоном в 1858 г., - заключение мира с племенем абадзехов, гарантировавшее им прежнее состояние. При этом не были оговорены даже условия выдачи русских пленных и рабов, что весьма напоминает современную ситуацию с Хасавюртовскими соглашениями 1996 г. Дальнейшие события, произошедшие в середине XIX в., также во многом повторяют современную ситуацию в Чечне. Фадеев полностью поддержал в своем сочинении позицию генерала графа Н. И. Евдокимова, который однажды произнес следующие слова: "... первая филантропия - своим; я считаю себя в праве предоставить горцам лишь то, что останется на их долю после удовлетворения последнего из русских интересов". Автор признал факт массовой гибели горцев от лишений и суровых зим. Очень большое внимание исследователь уделил вопросу русской колонизации Западного Кавказа. Он подчеркнул, что стратегия покорения данного региона была фактически основана на создании новых станиц силами армии, которые затем прикрывались военными кордонами. Историк не скрывал факт волнений в старых казачьих поселениях, назначенные к переселению жители которых не хотели покидать насиженные места. При этом исследователь подробно анализировал систему льгот и материальных поощрений, полагавшихся переселенцам. Наконец он остановился на факте переселения значительной части горцев, выселяемых по решению русского правительства, в Турцию. Автор подчеркнул, что им предоставлялось достаточное количество земли в других районах Кавказа, поэтому говорил, что переселение было инициативой самих горцев, не встретившей возражений у кавказской администрации.

В целом, Р. А. Фадеев смотрел на задачи политики Российской империи на ее южных рубежах прагматично, считая их главной целью - обеспечение безопасности южных границ и торговли в этом регионе. Об этом, в частности, он и писал в своих трудах "Шестьдесят лет Кавказской войны" и "Письма с Кавказа". В первом из них он высказал, например, такое мнение: "Европейская торговля с Персией и внутренней Азией, проходящая чрез Кавказский перешеек, подчиненный Русскому господству, обещает государству положительные выгоды; та же торговля, прошедшая чрез Кавказ, независимый от нас, создала бы для России нескончаемый ряд утрат и опасностей". Р. А. Фадеев также указывал на чрезвычайно высокую важность для России наличия свободного выхода к Черному морю: "Надобно вспомнить, что вся южная часть европейской России создана Черным морем. Покуда мы не овладели северными берегами его, Россия кончалась к югу пустыней, где могли жить только рассеянные хуторяне, довольствовавшиеся всем со своего куска земли, так как ни продавать, ни покупать там было нечего. Край этот заселился только тогда, когда открылись ему сообщения с целым светом. Черное море есть окошко, которым воздух и свет входят в южную Россию..."

Дмитрий Ильич Романовский после окончания Военной академии с 1847 г. по 1853 г. служил на Кавказе и хорошо познакомился с жизнью местного населения. В 1860 г. он прочел публичные лекции, которые через короткое время были изданы в сборнике "Публичные лекции, читанные в зале Пассажа в 1860 г.". В книгу было включено 10 лекций, содержавших краткое описание некоторых народов Кавказа, в том числе приводилась неплохая этнографическая характеристика адыгов и кабардинцев, в частности, автор поместил отрывок из неоконченного произведения об этих народах, где имелась информация об их религии и общественном строе.

Военный писатель Василий Александрович Потто служил на Кавказе два периода - с 1855 г. до середины 60-х гг. XIX в. и с 1887 г. В 1899 г. он стал начальником Военно-исторического отдела при штабе Кавказского военного округа, редактором ряда изданий этого общества, а также "Кавказского сборника". В 1885-1891 гг. Потто издал пятитомную работу "Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях". Во втором томе этого исследования имеются несколько этнографических очерков компилятивного характера, относящихся к Северо-Западному Кавказу: "Адыги", "Кабардинцы". Этот писатель является также автором ряда работ по истории Кавказских войн, которые печатались в "Военном сборнике" в 60-е гг. XIX в., подписанные псевдонимом "Драгун". Потто принадлежат и "Исторический очерк кавказских войн от их начала до присоединения Грузии", "Утверждение русского владычества на Кавказе" (6 томов, охватывающих период до назначения Паскевича), "Памятники времен утверждения русского владычества на Кавказе" (вышли два выпуска) и некоторые другие. Кроме того, Потто опубликовал заметку "Мария Дегужи-Нижегородская", где рассказал об "удочерении" Нижегородским драгунским полком горской девочки Афизе Дегужи, найденной одним из офицеров полка на поле боя. Она стала любимицей всего полка, позже была крещена под именем Мария и получила хорошее образование и воспитание в частном пансионе. К сожалению, здоровье девочки было слабым, и в шестнадцать лет она умерла. Эта заметка хорошо свидетельствовала о нравах кавказских войск.

Среди мемуаров различных русских офицеров о Кавказской войне можно также выделить "Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина". Эти записки охватывают период с 1816 г. по 1873 г. и составляют семь томов. В первых трех томах Милютин описывает свои впечатления как непосредственного участника Кавказской войны. В последних четырех томах автор пишет уже с позиции военного министра, имеющего всю доступную информацию о ходе завершающего этапа войны и послевоенном положении Кавказа.

В основе данных мемуаров лежат не только личные воспоминания Милютина, который, по свидетельству современников, имел прекрасную память даже в весьма преклонном возрасте, но и его богатейший архив, включавший в себя различные документальные материалы (рапорты, записки, проекты, приказы по армии), а также обширная переписка его лично и А. И. Барятинского со многими военачальниками и деятелями Кавказской войны.

Особую ценность для современных исследователей представляет том мемуаров, озаглавленный "На Кавказе. 1856-1860 гг.", который посвящен исключительно данному региону и проходившим там боевым действиям. Милютин любил Кавказ и восторгался им. Это определило и содержание данного тома, и стиль изложения материала. Автор писал не только о ходе боевых действий, но и о различных мирных реалиях местной жизни, включая описание обычаев горцев и грузин, особенностях религиозной жизни представителей православия и мусульманства, проживавших в крае, о строительстве дорог, портов и школ, об осушении болот, о празднествах, перечисляя при этом угощения, сорта вина и произнесенные тосты.

Что касается собственно боевых действий, то в данном томе Милютин уделяет особое внимание разработанному генералом Н. И. Евдокимовым плану боевых действий на 1859 г. Как известно, в начале 1859 г. русские войска одержали ряд побед на Кавказе. Александр II полагал, что теперь сложилась благоприятная обстановка для начала мирных переговоров с Шамилем, также он хотел перебросить существенную часть войск Отдельного Кавказского корпуса (до трехсот тысяч человек) на западную границу России. Барятинскому, который полагал подобные действия в корне ошибочными, смог при личной встрече отговорить императора от воплощения его намерений в действительность и добился разрешения на претворение плана Евдокимова в жизнь. Милютин так оценивал этот факт: "За Евдокимовым остается великая заслуга, что он первый положительно заявил о наступившем критическом моменте для нанесения решительного удара нашему врагу, что он первый указал и самый способ нанесения этого удара, направлением сосредоточенно наибольших сил, с разных сторон, в долину Андийского Койсу под общим предводительством самого главнокомандующего".

Мирной жизни Кавказа и усилиям М. А. Барятинского по организации эффективного экономического устройства этого края Милютин уделял едва ли не большее внимание. Он подробно описывает поездки, которые он и Барятинский вместе с другими официальными лицами совершали по региону для ознакомления с местными условиями. Автор мемуаров говорит также о начале подготовки к строительству Закавказской железной дороги и обустройстве городов и морских портов. Немалое место в записках Милютина уделяется анализу земельной и крестьянской реформы, которая подготавливалась на Кавказе в рамках общероссийской с учетом местных особенностей и описанию предпринимаемых мер для развития в области промышленности.

Одним из эффективных средств "умиротворения" Кавказа Барятинский и Милютин считали распространение здесь православия с помощью создания особого общества. Первоначально планировалось осуществлять лишь в тех районах Кавказа, население которых исторически исповедовали христианство. Одновременно это общество имело своей задачей распространение среди горцев грамотности, составление азбук и грамматик на местных языках, строительство и содержание в горских приходах церквей и школ.

Огромнейшее значение на завершающем этапе Кавказской войны и в первые послевоенные годы уделялось организации административного управления Кавказом. Барятинский имел твердое убеждение о необходимости замены местных форм управления стандартными структурами российской администрации, однако был готов проявлять некоторую гибкость в этом вопросе и в ряде случаев шел на сохранение власти у представителей местной знати. После пленения Шамиля произошла наиболее существенная реструктуризация военно-административного деления Кавказа: вместо Правого крыла, Левого крыла и Прикаспийского края были организованы Кубанская, Терская и Дагестанская области. Начальник каждой из них сосредоточил в своих руках контроль над всеми уровнями управления - военным, казачьим, гражданским и горским (военно-народным). На территории областей вместо прежних ханств, за редким исключением, были сформированы округа. В округах учреждалось военно-народное управление. В их главе ставились российские офицеры (среди которых было большое число грузин, армян и т. д.), но низшие должностные лица выбирались местным населением из своих рядов и носили привычные для горцев наименования (наиб, старшина, кадий). При этом среди них было и много бывших наибов Шамиля. Формировалась и местная милиция, имевшая своей главной целью установление контроля над наиболее потенциально опасными горцами, привыкшими исключительно к военному образу жизни. Милютин, оценивая эти преобразования, писал: "Такая система обеспечивала интересы русской власти, вместе с тем приходилась по душе и самому населению. В новом устройстве администрации и суда имелось в виду согласовать по возможности виды русской власти с обычаями и нравами туземного населения, устраняя притом систематически влияние мусульманского духовенства, в руках которого сосредотачивалась враждебная нам власть над горским населением". Вместе с тем он признавал, что во многих случаях русская администрация оказывалась неэффективной, что вызывало мятежи местного населения. Единственным способом преодоления этого Милютин полагал дальнейшую работу над благоустройством края и привлечение к управлению им новых людей, хорошо знакомых с его спецификой.

Милютин приводил в своих мемуарах также большое количество второстепенных деталей, которые, впрочем, имеют важное значение для современного историка, позволяя лучше понять мотивы поведения главных действующих лиц Кавказской войны, прежде всего Барятинского. Любопытно, например, сообщение, что этот кавказский наместник пригласил талантливого немецкого живописца Горшельта для создания на полотне образов местного населения и кавказских видов. Не менее интересен и запрет Барятинского поднимать при застольях бокалы шампанского при произнесении тостов. Для этих целей можно было использовать только кахетинское вино. В этом выражалось уважение наместника к горским обычаям.

Еще один офицер-кавказец И. Дроздов в очерке "Последняя борьба с горцами на Западном Кавказе", помещенном в изданном в 1877 г. в Тифлисе 2-м томе "Кавказского сборника" обращался к анализу особенностей боевых действий в этом регионе и вновь описывал некоторые специфические качества "кавказцев", одновременно рассказывая о некоторых причинах начала Кавказской войны:

"Таковых соседей, каковы кавказские горцы, иметь было неудобно. Наши сообщения с Востоком подвергались многочисленным случайностям. Хотя ближайшее к Кавказу население, с небольшими пограничными отрядами, могло бы отстаивать само себя; но присоединение Грузии, жалобы грузин на частые и дерзкие набеги горцев принудили нас иметь отдельный корпус войск на Кавказе для того, чтобы сдерживать воинственные порывы черкесов и умиротворять их. Употреблялись различные способы для достижения этой цели, но отсутствие правильной системы не приводило к желаемым результатам.

Война обратилась в хронический недуг, лечение которого требовало слишком дорогих пожертвований. В то время как мы бродили ощупью и наудачу, когда военные действия стали бесконечным турниром, где мы соперничали с горцами в отваге, жизнь последних принимала все более и более осмысленный вид, действия их являлись решительнее и до того опасными, что для Кавказа потребовалась целая армия.

Удары, которыми предполагалось совершить завоевание края, кончались неудачами, поражениями, таковы: Ахульго, ичкеринский лес, Дарго и дела на восточном берегу Черного моря. В горцах наши неудачи поселили самоуверенность; но мы становились опытней, действия наши не были уже случайные.

Разбросанность пунктов военных действий, разобщенное положение частей армии, различный характер местностей и племен, с которыми приходилось иметь дело, без сомнения, различно отражались в кавказских полках и придавали каждой части какую-нибудь особенность, в ней преобладающую, например, один полк отличался своими атаками, другой стойкостью при встречах с конницей, третий мастерским знанием рассыпного строя, четвертый сторожевою службою и так далее. Подобное одностороннее развитие могло бы быть неудобно в армии сосредоточившейся и могло быть пригодно, если атака была проведена на полк, умеющий отражать нападение. Но дело в том, что всем полкам кавказской армии присуще одно общее свойство - необыкновенная смелость.

Армия Наполеона I была непобедима, но только в его искусных руках. Он составлял ее душу, ее жизнь, и когда он умер, французская армия превратилась в бессильное тело.

Кавказская армия обязана своею славою не личности, не единичному человеку, а самой себе. Она самостоятельно выработалась до степени совершенства.

Баш-Кадык-Лар и Кюрюк-Дара красноречивее всего говорят за личные достоинства кавказской армии. Сражения эти выиграны благодаря самостоятельности, уменью смекать, быть вовремя там, где требуют обстоятельства, хотя бы то и нарушило красоту боевой линии. Трудно, даже невозможно главнокомандующему предвидеть все моменты сражения и своими приказаниями приготовить каждую часть отдельно.

Если нет связи в действиях полков, если полки не следят друг за другом, если части не в силах понимать важность взаимного положения и рутинно не расстраивать вида боевых линий броситься, тогда как им приказано стоять, - такая армия хотя и побеждает, однако, по совести, она признается, что не знает, как победила, и где надо искать источник ее победы.

Личная самостоятельность полков кавказской армии и многие другие качества составляют ее могущество.

Связь между полками кавказской армии так сильна, что, невзирая на разобщенность положения, они коротко знают друг друга. Кабардинскому полку так же дороги куринский, ширванский и прочие полки, как дороги ему его 15-я или 20-я роты. Вся кавказская армия - это дружная военная семья.

Такая-то рота не бежала от вчетверо сильнейшего неприятеля, теряя наполовину состава в людях; она страшилась не гибели остальных, она боялась позора. Контроль в таких случаях был очень строгий; презрение товарищей было страшнее смерти.

Одиночное развитие, но не в смысле казарменной выправки, было доведено почти до совершенства. Солдат способен был думать не только за себя, но иногда, в случае надобности, и за офицера. Разве это не идеал солдатского образования? Шестьдесят лет постоянной войны, бивачная жизнь сблизили офицера и солдата. И горе, и радость были их общим достоянием, которым поделились честно. Солдат отдал офицеру свою силу, офицер солдату свои сведения. Они пополнили друг друга. Солдат сознательно повиновался старшему. Он видел в повиновении порядок в настоящем и залог чести в будущем. Власть не давила его. Он ее не чувствовал. Отсюда безграничное уважение к ней, соперничество в военных доблестях, сыновья любовь к начальству, слова "отец и командир" были выражением искренним, не подобострастным. Разумная свобода отношений служила основанием администрации кавказской армии. Солдат отрекся от себя. Он весь, душою и телом, принадлежал делу, на которое обрек себя, и начальнику, который им руководил.

Ошибочно мнение тех, которые нарисовали себе кавказца пьяницей, буяном. Нет! Кавказец шел суровым путем, нес тяжелый крест. Некогда ему было пьянствовать и буянить. Может быть нигде эти пороки не вызывали такого презрения, как в среде кавказских солдат. Не доест, не доспит, сегодня сорок, завтра шестьдесят верст пройдет, послезавтра вволю наработается штыком, прольет слезу над убитым товарищем, помянет его сухарем; и так в продолжение всей длинной службы, пока не свалит его горская пуля или не умрет он в лазарете.

Вот, например, завал. Чудовище какое-то ощетинилось тысячью винтовок. Его надо взять. Ротный командир перекрестился, указал на завал. С Богом, ребята! Ура! Грянул залп им навстречу, и не прошло мгновения, как рота уже за завалом, гордая не победой, а честным исполнением долга.

Встретился овраг. Пехота перейдет, а кавалерия и артиллерия не двинутся. Надо пролагать дорогу, устраивать мост, вырубать деревья. Поэтому нет в мире солдата, которого нельзя было бы не назвать работником. Вот он, этот чудный кавказский солдат, с топором в одной руке, с винтовкой в другой, в оборванном полушубке, живой, вечно шутливый, грозный и бесконечно великодушный.

Война кавказская - война лесная и горная. Эта величаво-мрачная природа сама по себе производит впечатление тяжелое. Прибавьте к тому ловкого, отважного неприятеля и невозможность угадать время и место встречи с ним. Вступили в лес, и он, будто очарованный, ожил. Каждый куст, каждое дерево, каждый камень грозят смертью. Людей не видно, слышны только выстрелы, вырывающие из фронта солдат. Не знаешь, как силен неприятель; но избави Бог смутиться, хотя бы на мгновение! Враг из-за кустов зорко следит за этим. Шашки вон - и тогда от роты обыкновенно не оставалось ничего, - так быстры и решительны бывали в таких случаях натиски горцев... Человек, приучивший себя спокойно идти на опасность невидимую, но тем не менее ожидаемую, может быть назван воином.

Таков склад кавказской армии. Таков кавказец; это его характеристика. И недаром он облил своею кровью каждый аршин завоеванного края. Почва, им приготовленная, уже вырастила поколение молодцов, которые гордятся своим происхождением и стараются сравняться со своими предками, пока еще в гражданских доблестях".

Одним из уникальных свидетельств о ведении боевых действий на Кавказе и вообще об условиях службы в этом регионе в начале 40-х гг. XIX в. стал рассказ бывшего унтер-офицера Апшеронского пехотного полка С. Рябова, записанный в 1880 г. чиновником А. В. Державиным, часто останавливавшемся у того на постое в Ставрополе, где Рябов проживал с женой после выхода в отставку. Апшеронский полк, как известно, был одним из тех соединений русской армии, которые считались чем-то вроде "гвардии" Кавказского корпуса, прекрасно приспособившихся к местным условиям войны. Уникальность этих кратких "мемуаров" в том, что это воспоминания "нижнего чина", поэтому они существенно отличались от обычных в прессе и литературе того времени воспоминаний генералитета и старших офицеров, служивших на Кавказе. Рябов сообщает немало неприглядных деталей, которые командование предпочитало скрывать от широкой публики. Так вот что он пишет об одном из походов:

"В 1836 г., под командой генерала Фези, полк наш направился в Чечню, где и занят был всю зиму усмирением взбунтовавшихся аулов. Я не буду распространяться о трудности этого похода, скажу только, что поход этот был зимой по горам, где то снег по колено вверху, то дождь и слякоть в долинах, то двадцатиградусный мороз на высоте, то жара и духота в оврагах и ущельях по очереди менялись. Не столько погибло народу от сабель и пуль вражьих, сколько от холода и других невзгод. Выбьется человек из сил в походе, за ним ухаживать и заботиться некому: ружье, сумку и пуговицы долой - и оставайся, как знаешь. Обозов с нами никаких не было: кое-что на вьюках, кое-что на себе - вот и все; о санитарном устройстве, вроде нынешних походов, мы и представить себе ничего не умели. Многие остававшиеся отдыхали и опять успевали нагонять свой отряд на ночевках и дневках, но большинство, конечно, совсем пропадало, погибая холодной и голодной смертью или доставаясь в руки неприятеля".

Далее Рябов подробно рассказывает о штурме в 1839 г. "замка" Ахульго, где скрывался Шамиль. Сначала были переговоры, но они проводились в атмосфере взаимного недоверия и неприязни, так что они не принесли никакой пользы. Само укрепление взять удалось, хоть и с большими потерями (так, в полку Рябова из 500 человек погибли 300), но самому предводителю горцев с несколькими приближенными удалось бежать и уйти от погони.

Затем ветеран рассказал об одном из наиболее трагичных для русских войск на Кавказе событии - обороне укрепления Цатаных. Изначально генерал Клюгенау вышел туда с достаточно крупным соединением численностью в 5000 человек. Это была вполне достаточная сила для отпора ожидаемой армии в 16000 горцев, тем более что ожидалась помощь местных жителей из аула с шеститысячным населением. Однако, по каким-то непонятным соображениям, Клюгенау вывел из поселения весь свой отряд, оставив там лишь одну роту в 170 человек (ту самую, где служил Рябов) при двух орудиях. Сам генерал объяснял это своим намерением ударить штурмующих аул горцев в тыл, но этого так и не произошло. Все оставшиеся понимали, что они обречены на смерть, но, тем не менее, было решено исполнить воинский долг до конца и не сдаваться в плен. С большой любовью ветеран вспоминал своего ротного командира капитана Дементьева, который начинал службы рядовым и достиг этого довольно высокого офицерского чина только благодаря своим способностям и храбрости. Благодаря находчивости и распорядительности командира рота несколько дней смогла отбивать приступы многократно превосходящих сил противника (по сообщению Рябова, горцев подошло 124 сотни), причинив ему серьезные потери. Тем не менее, судьба роты была решена. В конце концов, капитан Дементьев попал в плен, где вскоре погиб. Рябов и еще один солдат, выполняя последний приказ своего командира, попытались проникнуть сквозь ряды врага и уйти к своим, но спутник рассказчика вскоре тяжело повредил спину и не смог бежать, а сам он из-за ран ноги оказался не способен далеко уйти и был схвачен горцами, доставшись при разделе добычи одному из помощников Шамиля, которого ветеран назвал "мюрид Али". Благодаря помощи Абдула, бежавшего из русской армии солдата из казанских татар, Рябову удалось излечиться от ран и ровно через два месяца рабства (впрочем, как вспоминал сам рассказчик, оно было не столько тяжелым или жестоким, сколько просто полуголодным) бежать. Он остался единственным уцелевшим из той роты, где служил. Ветеран был сильно разочарован и обижен той встречей, которая ждала его по возвращении. Собственно лишь его полковой командир был впечатлен рассказом солдата и даже предоставил ему место в элитной роте полка, хотя тот уже не был пригоден к строевой службе. С другой стороны, генерал Клюгенау, которого можно назвать главным виновником поражения у укрепления Цатаных, был в ярости, узнав о возвращении Рябова, и напрямую обвинил его в дезертирстве. Когда примерно через год полковник Майборода, командир Апшеронского пехотного полка, застрелился, Рябова немедленно перевели в так называемую инвалидную команду, а по истечении положенных лет службы уволили в бессрочный отпуск с небольшим повышением в чине. Тем не менее, он не получил положенный ему за двадцатилетнюю строевую службу орден св. Анны 4-ой степени, а в приказе об отставке ничего не сказано было ни о его участии в сражении при Цатаныхе, ни о пребывании в плену и побеге оттуда. Вообще командование Кавказского корпуса постаралось забыть о столь негативных для себя событиях. В газетах, а также мемуарной и исторической литературе данные о битве при Цатаныхе были весьма скудны и недостоверны, так как основывались либо на словах горцев, либо на соответствующем образом "препарированных" сообщениях официальных реляций. Рассказ Рябова впервые прояснил некоторые детали этого события, а также ярко поведал о тяготах службы простого солдата на Кавказе.

Как известно, после появления у горцев жесткого лидера с непримиримой позицией, каким стал Шамиль, Россия уже не имела на Кавказе каких-либо существенных военных успехов. Тактика А. П. Ермолова, заключавшаяся в постепенном продвижении в регион, была забыта с его отставкой, а начавшие практиковаться масштабные походы вглубь территории Кавказского хребта показали свою полную неэффективность и приводили к значительным потерям. Однако в начале 50-х гг. XIX в. новый наместник Кавказа князь М. С. Воронцов пришел к выводу, что в условиях гор нельзя воевать по обычным европейским методикам. Формированию таких взглядов немало способствовала переписка Воронцова с Ермоловым, в которой новый наместник неоднократно спрашивал совета у своего предшественника. С этого времени используется тактика продвижения вглубь территории горцев (прежде всего в Чечню) небольших отрядов солдат, которые имели своей задачей не столько стычки с местным направлением, сколько рубку леса, устройство просек и строительство небольших укреплений, впоследствии охранявшихся гарнизонами и служивших опорными пунктами для дальнейшего продвижения на Кавказ. Все это позволило в первые зимние месяцы 1852 г. провести успешную для русской армии экспедицию в Чечню под командованием генерал-лейтенанта князя А. И. Барятинского, будущего кавказского наместника. В течение лета 1852 г., готовясь к предстоящему декабрьскому походу, войска совершали налеты на чеченские аулы, истребляя посевы и запасы сена. Главной целью этих набегов была ликвидация в Чечне продовольственной базы отрядов Шамиля и его поддержки местным населением, которое было вынуждено переходить на русские территории, получая там материальную помощь зерном и деньгами.

Русские успехи на Кавказе в этом году были настолько очевидны, что Воронцов писал Ермолову: "Дела наши идут хорошо, неприятель везде ослабевает, распри и неудовольствие между ними усиливаются, и в Большой Чечне делается сильный переворот в нашу пользу, так что можно полагать, что наподобие Малой Чечни вся плоскость Большой Чечни будет в наших руках..." Поход в декабре 1852 г. был не менее удачен - был разрушен аул Ханкала (его жителей переселили в крепость Грозную), под контроль русских войск попала обширная территория, способная прокормить до 1500 человек.

Многие историки, как дореволюционные, так и современные, полагают, что именно в 1852 г. был заложен фундамент окончательного покорения Кавказа русскими войсками. Разгрому Шамиля в скором времени помешала Крымская война. Лидер горцев сумел в полной мере воспользоваться теми преимуществами, которые предоставили ему вовлеченность русской армии в этот конфликт и ее поражение в нем. Лишь начавшиеся среди его сподвижников раздоры и планомерное расширение зоны русского влияния на Кавказе заставили его сдаться в 1859 г.

Неудивительно, что события 1852 г. с самого начала привлекли пристальное внимание историков Кавказской войны. Одним из первых был Н. А. Волконский, написавший в 1874 г. обширную статью "Погром Чечни в 1852 г.", впервые опубликованную в "Кавказском сборнике" N5 за 1880 г. Строго говоря, данную работу нельзя назвать в полном смысле научной, скорее она ближе по структуре и содержанию к мемуарам или к художественному пересказу событий, ведь Волконский был непосредственным свидетелем многих описываемых фактов, кроме того, он встречался с другими участниками походов и пользовался при написании статьи их рассказами, были в его распоряжении и различные документы.

Разумеется, Волконский, как офицер и военный историк, излагал в своем очерке официальные взгляды на обозреваемые события, которые, к тому же, по прошествии более чем двух десятилетий неизбежно должны были подвергнуться некоторой мифологизации. Тем не менее, статья "Погром Чечни в 1852 г." имеет ряд достоинств, которые делают ее ценной для современных исследователей. Прежде всего - это точность Волконского в датировке событий, которые расписаны буквально по дням. Приведены подробные данные о составе войск, участвовавших в этих экспедициях, количестве орудий, потерях русской армии и горцев. Дано прекрасное описание действий практически всех известных военачальников Кавказского корпуса, связанных с описываемыми событиями. Не менее важными являются выведенные на страницах статьи выразительные портреты участников событий, которым посвящены целые страницы, притом не только генералов и старших офицеров, но и рядовых солдат. Все это позволяет глубже понять сущность Кавказкой войны в один из самых напряженных ее периодов. Наконец, многие используемые Волконским источники как официального, так и частного происхождения недоступны для современного историка.

Размышляя в начале своего очерка о положении 1852 г. в истории Кавказской войны, Н. А. Волконский писал:

"Интерес и характеристика его состоит в том, что он - эпоха князя Воронцова, который восстает здесь перед нами как военный деятель; он дает нам понятие об идее завоевания края, которая, в бытность князя Барятинского начальником левого фланга Кавказской линии, начинает проблескивать; этот год знакомит нас со многими заветными бойцами нашего дела на Кавказе, каковы: Круковский - славная, светлая, храбрая и симпатичная личность, Бакланов, Меллер-Закомельский и другие, перечислять которых до конца было бы излишне, потому что они сами себя покажут, сами за себя поговорят; наконец, год трескучий по своим военным действиям, составляющим после долго затишья первый основательный погром Чечни, положивший начало дальнейшему ее завоеванию и падению власти и влияния Шамиля.

Мы увидим, что в этот год идея постепенного завоевания края посредством твердых наступлений, действительно, уже зародилась; что она занималась, хотя и смутно. Только глубоко укоренившиеся до того времени лихие партизанские набеги мешали ей тогда уже осуществиться; она их не в состоянии пока была вытеснить так сразу; желание показать себя - нет-нет, да и подавляло ее".

Далее, анализируя особенности военных действий на Кавказе, Волконский писал:

"Год начался - и военные действия начались по заведенному издавна порядку. Самая суть этих действий в Чечне была зимой, отчего и чеченские экспедиции обыкновенно назывались зимними. Гораздо позже там завелись летние экспедиции. В эпоху же, нами описываемую, препятствием, страшилищем летних экспедиций в Чечне были леса. Оттого мы когда-то летом в Чечне ничего особенно важного не предпринимали, а старались все главное покончить тогда, когда деревья были обнажены от листьев, когда лес сквозил и выдавал нам каждую скрытую неприятельскую папаху, лишая наших врагов возможности скрываться. И, по правде сказать, если летом - как в описываемый нами ныне год - и являлось у нас что-нибудь серьезное, то оно было случайное, отрывочное или происходило вследствие таких наших деяний, которые вовсе не имели в виду преднамеренных схваток с неприятелем. К числу этих деяний (как увидим и ниже) относились: уничтожение хлебов и запасов, проложение просек, расчистка дорог и т. п.

Мы сказали: год начался - и война началась по заведенному порядку. Мы не без цели выразились этими словами, потому что ни в начале года, ни до наступления его не видим никакого руководящего, заранее обдуманного и подготовленного плана наших военных операций. Мало того, нигде не сохранилось сведений о том, чтобы к зимним действиям этого года были произведены какие-либо подготовки по части провиантской, артиллерийской и пр. Проснулись с наступлением нового года, встали с постели - и отправились в путь, поближе от дома, готовые вернуться туда при первой надобности, далекие от всякого отягощения себя лишними запасами. <...>

Вникая в частные деяния лиц этого года, мы подметили еще одну небезынтересную черту его: мы видим здесь боевой дух солдата доведенным до совершенства, боевую удаль казака в апогее ее славы и величия. Эти качества, бесспорно, не оставляли наших солдат и в последующее время, но они не были так отчаянны, беззаветны, как в этот период времени: они заменились стойкостью, твердостью. Следя за историей Кавказа, нетрудно найти тому причину: когда выработалась окончательно идея, то для поддержания и осуществления ее эта беззаветная удаль была не нужна. Сознали это, прежде всего, военачальники, за ними - офицеры вообще, и заменили ее упорной, неотразимой храбростью; от них эти боевые достоинства незаметно передались солдатам и всецело поглотили в них прошлое, завлекающее молодечество".

Впрочем, далее Волконский попытался объяснить причины отсутствия у командующего экспедицией четкого плана действий, а также указать на желаемый эффект первой зимней экспедиции 1852 г.:

"Что князь Барятинский не мог заранее начертать себе решительного плана предстоящих действий, доказывается тем, что он точно не знал даже местности, в которой будет действовать, и собирал о ней сведения у чеченцев. На этих сведениях и частью лишь на тех, которые он приобрел во время движения своего в прошлом году, 28 июня, в Большую Чечню, он основывал свои соображения. Он поставил своей задачей углубиться туда по тем путям, по которым еще не проходила наша нога, и добраться до тех мест, по которым еще не проходила наша нога, и добраться до тех мест, в которых нас не было уже более десяти лет. Лучше всего он сам свидетельствовал о предвзятой им задаче, состоявшей в том, чтобы "разбить неприятельские скопища, уничтожить все средства продовольствия жителей и неприятеля и потом действовать сообразно с обстоятельствами". Это последнее выражение само за себя говорит и как нельзя лучше подтверждает наше заявление о том, что у начальника отряда не было заранее определенного, точного плана; что он, рассчитывая на свои успехи, имел в виду воспользоваться с существенной пользой для дела, но как воспользуется - сам пока не знал. Словом, тут, с одной стороны, предпринимались те партизанские действия, которые водились и прежде князя Барятинского, а с другой - имелось в виду что-то большее, серьезнейшее, но что именно - покажут обстоятельства, т. е. другими словами, стояла на виду какая-то идея, но смутно осознанная, о которой не решался явно и открыто высказаться сам начальник отряда, предоставляя осуществление ее обстоятельствам".

Весьма интересна сделанная Волконским зарисовка нравов офицерского состава Кавказского корпуса:

"В прежнее время наши боевые сотоварищи отбывали большие годовые праздники без пышности, но шумно и весело и вполне беззаботно. Каждый отдавал дань минуте, и никто не заботился о том, что последует завтра: убьют ли его, ранят - все равно. Менее всего люди заботились о том, будет ли завтра грош на обед: духанщик накормит по книжке, а казначей в свое время уплатит.

Так было и в первый 1852 года. Всю ночь напролет гремела музыка: офицеры провожали Новый Год, потому что встретить его - встретили накануне. Лился преимущественно портер и чихирь: других вин и напитков, кроме разве очищенной, не признавали. В се это происходило на квартире командира батальона Куринского полка, подполковника Б. В прекрасном поле также не было недостатка: были и свои, воздвиженские, были и заезжие - из Грозной и Алхан-Юрта.

Несмотря на длинную ночь, день застиг большую часть пирующих в сборе: одни храпели по углам, другие сидели за карточным столом, забавляясь чаем. И музыка, и песенники уже отпущены.

Около девяти часов утра явился полковой адъютант и объявил, что послезавтра предложен сбор в Воздвиженской отряда и выступление в поход.

- Экспедиция, должно понимать, будет важная, потому что сам Барятинский поведет отряд с места. Слышно, что и Шамиль собирает большое войско.

Радость была общая, ни с чем ни сравнимая".

Далее Волконский подробно рассказывал о событиях 5-7 января 1852 г., ставших лишь первым этапом масштабной зимней экспедиции в Чечню. Очень ценным является его яркое описание рубки леса на одном из горных хребтов вспомогательным отрядом, которая имела своей целью устранение этой преграды и отвлечение неприятельских сил от основной колонны войск:

"Едва забрезжило - колонна охватила крайнюю оконечность леса, и топоры разом огласили собой воздух. Прикрытия были расположены так искусно впереди прогалин и под естественными защитами, что доступ неприятеля к ним и к колонне на самый отдаленный выстрел был невозможен. Полковник Бакланов строго наказал - производить рубку как можно поспешнее, без отдыха. Деревья валились одно за другим, лес трещал и выл во всех пунктах охваченной колонной местности, и скоро одна поляна за другой обнажили покатости хребта. Неприятель, убедившийся с первого раза, что одна из его главных защит должна рушиться окончательно не сегодня-завтра, с девяти часов утра открыл оживленную стрельбу по нашим цепям; но они зорко берегли свои пункты и усердно отвечали ему на каждый выстрел, удерживая его от себя на приличном расстоянии. Наконец, в одиннадцатом часу грохнул первый неприятельский орудийный выстрел. Полковник Бакланов приказал направить на него все наши орудия - и не прошло и четверти часа, как горцы переменили свою позицию и открыли орудийную пальбу с дальней оконечности хребта. Тогда опять все орудия колонны направлены были на этот пункт - и снова неприятель увез свою пушку на другое место. Повторилась та же история: Бакланов, как тень Буцефала, преследовал это злополучное орудие целой массой своих артиллерийских снарядов везде, где оно ни появлялось, и достиг, наконец, того, что перебил большую часть его прислуги и заставил его вовсе убраться.

К трем часам пополудни более половины всего лесного пространства было обнажено, и колонна отступила в Куринское".

Также интересно и описание штурма одного из горских аулов:

"... войска приняли направление к р. Хулхулау и, невзирая на глубокий снег, двигались быстро и безостановочно, так что к одиннадцати часам утра вся кавалерия, с конными орудиями, и на хвосте у нее третий батальон Егерского генерал-адъютанта князя Воронцова полка, с двумя батарейными и двумя легкими орудиями, сосредоточились на правом берегу Хулхулау, против хутора Ахмета, в виду Автуров.

Аул Автуры в то время имел до девятисот дворов и принадлежал к числу богатейших аулов в этой стороне. Так как нашего посещения здесь не ожидали, то и не было принято никаких мер к вывозу продовольственных товаров и всякого имущества; вследствие этого неприятель решился по возможности отстаивать этот пункт и занял его всеми наличными своими силами.

Передовой колонной начальствовал командир егерского князя Воронцова полка полковник князь Семен Михайлович Воронцов. Выдвинув вперед артиллерию, он обстрелял аул беглым огнем и, не дав опомниться горцам, повел батальоны вверенного ему полка на штурм. Несмотря на крутой, почти неприступный берег Хулхулау, на котором был расположен аул, егеря быстро поднимались под сотнями направленных на них винтовок, не отвечая пока по неудобству местности, ни на один горский выстрел. Когда же прошли первую крутизну - открыли беглый огонь по аулу и ограждавшим его спереди завалам, а затем на полном ходу ударили в штыки. Неприятель бежал".

Далее Воронцов повествует о тяжелом положении, в котором очутился отряд князя Барятинского: внушительная армия горцев под предводительством самого Шамиля перекрыла обратный путь для русских войск, укрепив свои позиции завалами и орудиями. Русский военачальник, чтобы освободить путь домой, прибегнул к ряду маневров, чтобы отвлечь и дезинформировать неприятеля. Для этого он разделил свой отряд, послав одну его часть под командой генерала Круковского в демонстративный поход на Ведень, который был чеченской "столицей" Шамиля. Там началась паника, население бежало в горы, а отряды горцев поспешили на защиту этого селения, но русские войска, хоть и завязали с ними бой, но более заботились о топографической съемке местности. Когда же это было завершено, Круковский приказал отступать обратно в Автуры на соединение с оставшимися там батальонами, после чего вновь объединенный отряд стал прорываться домой, обойдя укрепленную вражескую позицию стороной. Одновременно со всеми этими событиями отряд полковника Бакланова успешно продолжал рубку леса и прокладывание просеки, имея несущественные стычки с врагом.

В целом, во время этой экспедиции русские войска под командованием Барятинского опустошили значительную часть Большой Чечни и нанесли существенный урон горским отрядам, сами же они понесли довольно малые потери. Сам Волконский оценивает эти события следующим образом:

"Движения этих дней показали Шамилю, что Большая Чечня может и будет отныне всегда под нашими ударами, от которых не в состоянии предохранить ее имам всеми соединенными силами ему подвластных горцев. Неприятель, сверх разорения, причиненного истреблением домов, запасов и имущества, потерпел весьма большой урон убитыми и ранеными. <...> Но самая главная потеря неприятеля - упадок его духа, подрыв влияния Шамиля, который был не в силах спасти лучшие свои места от совершенного погрома. Оттого-то и сам имам дрался как простой воин".

Делая общий вывод, историк немного ниже пишет:

"Предыдущее описание дает нам некоторое понятие об образе и способе ведения кавказской войны в прежние годы, экспедиции которой представляли собой как бы ряд молодецких набегов".

Во второй части очерка "Погром Чечни в 1852 г." Волконский не только рассказывал о дальнейших событиях января 1852 г., но и размышлял об общей обстановке в этом регионе в рассматриваемый период времени, а также приводил биографии и характеристики некоторых героев своего повествования. Все это помогает современному исследователю лучше понять атмосферу той бурной эпохи, а также сложное положение России на Кавказе в середине XIX в. и ту тонкую игру, которую вели там с местными жителями наиболее талантливые русские военачальники.

Вот что историк писал о положении в Чечне:

"Большая Чечня, бывшая свободной до 1840 г., отдалась с того времени во власть Шамиля. Не имея и до того никаких особо приязненных с нами сношений, она, благодаря имаму и его мюридизму, который он стремился ввести и в Чечне, стала в отношении к нам вполне враждебной. Чем более усиливалась власть Шамиля в городах, тем менее нам приходилось думать о прочных завоеваниях. В конце сороковых годов, в особенности после поражения, понесенного нами в Сухарную экспедицию и в начале пятидесятых годов - преимущественно в 1853-м и 1854-м годах, во время турецкой кампании, мы стремились лишь к одному, чтобы рядом наших передовых оборонительных пунктов сдержать массу неприятеля, готовое во всякое время низринуться на нас подобно лавине. А о занятии новых частей края вооруженной рукой и речи быть не могло. Самое большее, что мы решились предпринимать до вступление в начальствование левым флангом князя Барятинского, - это набеги, и то не слишком далеко от нашей кордонной линии, а так себе, при доме. Немудрено, что экспедиция, предпринятая князем Барятинским, носила в то время отпечаток чего-то важного, рискованного; углубление в Большую Чечню представлялось шагом весьма смелым, а поражение неприятеля под личным начальством Шамиля, который, если собирал тогда скопища, то не сотенные, а десятитысячные, являлось делом вполне геройским, на которое и не хотелось иначе смотреть как в увеличительное стекло. Такие дела нас ободряли, давали надежду в будущем, а Шамиля мало-помалу подрывали, лишали его влияния, доверия, ослабляли его власть".

Волконский добавляет при этом, что из-за указанного положения дел Барятинский не имел изначально достоверных сведений о Чечне, хотя русские войска уже долгое время стояли у ее границ.

В качестве одного из важнейших источников сведений о регионе историк называет сообщения местных жителей, которые по тем или иным причинам поддерживали русских. Многие из них меняли свои симпатии по нескольку раз, что, впрочем, неудивительно в противоречивых условиях того времени. Одним из таких людей был некий Бата. Волконский приводит достаточно подробную его биографию, из которой можно судить какой именно была русская "агентура" на Кавказе. Вот что он сообщает:

"Бата, Батата, Батый Шамурзов, или просто Мурзаев, будучи мальчиком, был взят на воспитание бароном Розеном, братом корпусного командира. Ловкий, расторопный, умный, он стал скоро любимцем своего патрона, который, желая упрочить его будущность, достиг возможности поместить его в варшавский конвой. После того Бата является у нас на службе на Кавказе, переводчиком при начальнике левого фланга. По истечении некоторого времени у него произошли какие-то неудовольствия с нашим начальником, вследствие которых он бежал к Шамилю. Имам ухватился за него и руками, и ногами. Он был чрезвычайно счастлив, имея при себе нашего заклятого врага и мстителя, знавшего отлично язык, наши дела, порядки, наших военачальников. Как умный человек, Бата очень скоро сделался для Шамиля необходимостью. Он его назначил наибом в Большую Чечню, а спустя немного времени подчинил ему и других наибов, в том числе и мичиковского наиба Эски. Тут Бата увлекся своим положением и обстоятельствами: он стал деспотировать и зазнаваться перед самим Шамилем. Мало того, в нем сильно развилась общая всем горцам корысть, жадность к стяжанию чужого добра, и это более всего доставило ему врагов. Начались жалобы, потом интриги, в которых наибольшее участие принимали наибы, подчиненные Бате, в том числе и Эски. Вследствие всех этих обстоятельств Шамиль, склонившись перед наветами, а частью и перед справедливыми доносами на Бату, лишил его наибства. Бата вознегодовал и осенью 1851 г. перешел к нам обратно со всем своим семейством.

Князь Барятинский хорошо знал Бату по тем частым и отчаянным набегам, которые тот предпринимал на Кумыкскую плоскость. Он, как и Шамиль, весьма порадовался такому приобретению и умел им лучше воспользоваться и лучше обставить его, чем легковерный имам. Почти через год, когда стали выходить к нам некоторые семейства из Большой Чечни и заселили собой качалыковское предгорье (аул Истису и другие) мы видим уже Бату поручиком и нашим качкалыковским наибом.

Бата, оставшись врагом наиба Эски, человека вполне храброго, но недалекого, пользовался каждым случаем, чтобы нанести ему чувствительный вред. В то же время, имея в среде непокорных чеченцев немного старых приближенных к нему лиц и родственников, он знал заранее все намерения Эски, даже самого Шамиля, вовремя предупреждал нас об этом и таким образом стоял у нас на страже со стороны Мичика".

Крайне любопытна характеристика Волконским одного из офицеров, упоминавшегося им довольно часто - полковника Бакланова. Возможно этот человек и не был типичным представителем офицерской среды Отдельного Кавказского корпуса, но можно не сомневаться, что такой типаж мог возникнуть в русской армии того времени только на Кавказе в условиях боевых действий, а не "парадных" полков, обычных для времени правления Николая I. Вот что сообщает историк:

"Мы остановимся теперь, насколько позволяют обстоятельства, на личности Бакланова. По наружности это была фигура не только не симпатичная, но вполне устрашающая. Широкое, мускулистое, рябое лицо Бакланова, торчмя стоящие на голове волосы, строгий, даже суровый взгляд, угловатые, вовсе неизысканные движения и манеры, отбывали у всех и каждого охоту иметь с этой личностью какие-нибудь даже невинные счеты. Его пронизывающий взгляд и всегдашняя нагайка в руке, комкавшей серебряные рубли, вкапывали моментально в землю каждого, кто ему не нравился. <...> Все действия Бакланова в бою <...> доказывают нам, что он никогда не останавливался ни пред какою, самою явною опасностью, что, не теряя соображения и распорядительности, при каких бы то ни было угрожающих обстоятельствах, Бакланов увлекался в бою положительно до самозабвения, - что вовсе не должно было быть отличительною чертою военачальника, который, вследствие подобной невоздержанности и неумения владеть собою, мог бы иной раз принести вред и себе, и командуемой им части. Однако Бакланова и нас во всех таких случаях берегла и хранила судьба: самоувереннее этого человека в битвах с неприятелем трудно было встретить.

Эта самоуверенность, отвага и все нами указанные качества откладывали особый отпечаток на военные действия Бакланова: быстрота, сильный удар, беззаветная решимость, надежда на свое страшное в горах, парализующее имя - везде сопровождают деяния этого лица. Вообще этот человек был незаменимым и неподражаемым в своем роде не только партизаном - как на него привыкли смотреть потому, что он командовал донцами и летучими отрядами, - но во многих случаях как самостоятельный военачальник, которому без боязни, несмотря на его запальчивость, можно было поручить отряд и вверить для исполнения план войны".

Продолжая рассказывать во второй главе о событиях экспедиции 1852 г. в Чечню, Волконский описывает достаточно крупное сражение, которое разразилось за так называемые мезоинские аулы, расположенных в предгорьях Черных гор Большой Чечни, между Аргуном и притоками Джалки. Русский отряд направился туда 10 января 1852 г. Его проводником выступили упоминавшийся выше Бата и несколько его друзей. Внезапно подойти к поселениям не удалось, их жители быстро собрали значительные отряды для обороны. Неблагоприятная для русских ситуация усугублялась очень сложным рельефом местности с большим числом естественных и искусственных преград. Единственным путем в аулы был небольшой мост, который чеченцы и приготовились защищать. Благодаря удаче и хитрости командиру русского отряда удалось заставить горцев покинуть удобную позицию, вследствие чего артиллерии удалось занять господствующие высоты над аулами, а войска выстроились для штурма. После сравнительно короткого, но достаточно ожесточенного боя был взят главный аул - Салгирей и уничтожены имевшиеся там припасы. Цель похода была достигнута, и войска стали готовиться к отступлению. Однако к чеченцам подошла значительная подмога, с помощью которой экспедиционный отряд был окружен. Сражение началось с новой силой, и русским теперь приходилось отражать атаки с двух сторон. Несмотря на то, что удалось пробиться обратно к мосту и перейти через него, положение отряда было отчаянным - горцы не прекращали атак. Лишь благодаря полному превосходству в артиллерии, смелости солдат и умелому командованию офицеров, вовремя реагировавших на изменение обстановки русским войскам удалось вырваться из окружения.

По сообщению Волконского, следующие несколько дней прошли достаточно спокойно, войска занимались лишь рубкой леса. Горцы же начали подтягивать достаточно крупные силы, готовясь, очевидно, к ответному удару. Это заметил полковник Бакланов, который продолжал командовать отрядом, занимавшимся рубкой леса. Офицер, собрав 14 января значительные силы пехоты, конницы и артиллерии, решил разрушить сооруженные чеченцами легкие укрепления на пути возможного выдвижения русских войск. Этот поход не стал для горцев неожиданностью. Они смогли заранее занять оборону. Чтобы добраться до противника пехоте и коннице Бакланова пришлось переправляться через замершую реку Мичик. Вскоре для их поддержки смогли доставить ракетную команду и три орудия. После очень долгого и ожесточенного боя русские смогли разрушить почти все горские редуты и завалы и вырубить значительную часть защищавшего их леса. После этого отряд под прикрытием артиллерийского огня отступил.

В начале третьей главы Волконский привел интересное описание гарнизонной службы русских войск в селении Урус-Мартан, чье название печально известно в России и по кавказским событиям последних десятилетий:

"Почти на полпути между Алхан-Юртом и крепостью Воздвиженской, если от Сунжи спускаться на юг, вверх по течению реки Мартанки было и есть обширное селение Урус-Мартан. От него в Воздвиженскую дорога круто поворачивает налево и служит продолжением прямой дороги, проходящей на восток от станицы Ассинской <...>

Урус-Мартан был в этой стороне важным центральным пунктом, потому что из него являлся доступ во все ущелья, лежавшие на юг, в аргунский округ, по направлению речек: Гехи, Рошни, Мартанки, Гойты, так что по отношению к этим ущельям Мартан был как бы сторожевым пунктом. Скучно жилось в нем куринцам и 5-й легкой батарее. Всегда с замкнутыми воротами отдаленное и отделенное от света, жизни и людей, укрепление Урус-Мартан оживлялось только в те минуты, когда являлась туда оказия и привозила с собой свежих людей, свежую провизию, свежие новости и не всегда свежих казачек.

Это был наш важный, как сказано выше, сторожевой и вместе с тем опорный пункт на случай наших действий в предгорье и в горах малой Чечни".

Впрочем, как замечает Волконский:

"Хотя мы частью оградили себя со стороны Мартана просеками - гойтинскою на юго-востоке и гехинскою на юго-западе, - но это только служило поводом к большей или меньшей безопасности самого укрепления и нисколько не защищало нас от нападений горцев, равно не доставляло нам возможности проникнуть к ним в горы. Спокойно и безбоязненно жили себе они в своих трущобах, среди вековых, заповедных лесов. Там они находили себе поляны для посевов, а если не находили, то вырубали их, оставляя, между прочим, в стороне к нам широкую полосу нетронутых дебрей, служивших им наилучшею от нас защитою. За этими дебрями до 1852 г. не была еще наша нога; там не работал еще наш штык, и гром пушек не грохотал еще среди девственной, прекрасной и потому заманчивой, дикой, но поэтичной природы".

Интересно, что на следующих страницах, описывая первый поход русских войск в эти места, историк говорит об этих местах в совсем ином тоне, нарисовав яркую картину непроходимой чащобы:

"От балки начинался густой, едва проходимый лес, отделяющий ущелье Рошни от открытой равнины, по которой пролегала русская дорога. Лес в горных местах, на который не посягнула еще рука человека, и лес на плоскости - две большие разницы. Первый из них не подчиняется ни в каком отношении никаким законам и порядкам: в нем и заросли, и балка за балкой, и наваленные кучами деревья, которых сверху наломал какой-нибудь скатившийся от бури столетний гигант; и ручьи, и реченьки в глубине оврагов, то ясные и тихие, то черные и зеленные от грязи и тины; то вдруг исковерканная переходимая полоса, через которую можно перебраться, кажись, лишь с дерева на дерево - и все это скрыто от глаза, невидимо до тех пор, пока сама нога не коснулась неожиданно восставшего пред ней препятствия. Невыносимо тяжелы и утомительны путешествия чрез эти леса, и едва ли бы они доставили удовольствие самому решительному, любознательному туристу или самому отчаянному искателю приключений. Мне много случалось переходить и проезжать подобных лесов на Кавказе, в особенности в горной Осетии, в Имеретии, в Чечне. Все они, правда, дышат неподражаемой, обаятельной прелестью, но лишь в то время, когда уже впоследствии вспоминаешь о них, так сказать издали; но в ту минуту, когда обстоятельства или обязанность заставляют крестить их направо и налево, вдоль и поперек собственными ногами, когда эти ноги подкашиваются от усталости, когда едва переводишь дух от изнеможения и чувствуешь, что кровь приливает к голове и сердцу от постоянных карабканий и царапаний по крутым ребрам балок, где даже и доброму коню невмочь подняться налегках, не говоря уж о походной тяжести - тогда не до прелестных картин и не до обаяния и очарования".

Продолжая повествовать о событиях зимней кампании 1852 г. против чеченцев, Волконский сообщает, что князь Барятинский решил нанести свой следующий удар именно в эти лесные регионы. По его плану это нападение должно было совершиться в один день двумя отрядами, командование над одним из которых он решил поручить своему старому боевому товарищу генерал-майору барону Вревскому. Шамиль знал о приготовлениях к этому походу, но полагал, но Барятинский повторит свою атаку против Большой Чечни, поэтому и сосредоточил основные свои силы именно там. Однако 17 января два русских отряда тайно выступили совсем в других направлениях. О том, куда они идут знали только сами командиры и несколько наиболее доверенных лиц. Вот что пишет историк по этому поводу:

"Эти секретные движения играли весьма важную роль в кавказских экспедициях и имели большое и выгодное для нас значение. При податливом на обе стороне характере, горцы, в особенности чеченцы, ежеминутно готовы были сообщать сведения от нас - к Шамилю и от Шамиля - нам. Примеры этому мы видели постоянно, а главнее всего накануне взятия в 1858 году Аргунского ущелья. Видели мы также опыты и тому, что если начальник отряда хранил в тайне свои предположения, то наше дело всегда выгорало".

Отряд Вревского двигался по направлению к Рошне. Несмотря на тяжелейшие условия сначала ночного перехода, а позже движения по чащобе горного леса, войска вместе с подошедшим подкреплением казаков благополучно приблизились к одной их обширных полян, где было несколько аулов, в которых, впрочем, оставались немногие - большинство чеченцев предпочитало тогда зимовать для безопасности в укрытых в лесу жилищах. Тем не менее, хоть аулы удалось захватить и поджечь в четверть часа, горцы смогли быстро собрать внушительные силы. Завязался ожесточенный бой, длившийся три часа. Преимуществом русских войск были, как обычно более высокая выучка и дисциплина, а также полное превосходство в артиллерии. Кроме того, Вревский заранее позаботился об оставлении в тылу команды, подготавливавший путь к отступлению. Когда все было готово, отряд стал отступать под непрерывными атаками противника. Положение осложнилось подходом к чеченцам подкрепления во главе с гойтинским наибом Эльмурзой Ханцовым. Лишь через еще полтора часа непрерывного боя русские со значительными потерями смогли выйти из леса, избавившись от преследования горцев. Впрочем, отряд Вревского полностью достиг намеченной цели.

Отряд Барятинского двинулся на Гойту. В целом, там повторилась сходная ситуация - войска незаметно для горцев подошли к большому скоплению аулов (до тысячи дворов), а стремительная атака казаков и драгун позволила в считанные минуты захватить их, но в последовавшей за этим схватке погиб атаман кавказского линейного казачьего войска генерал-майор Круковский. После этого развернулось ожесточенное сражение. И вновь выучка и стойкость солдат, подкрепленные преимуществом в артиллерии, позволили благополучно отступить.

Обе колонны соединились в Урус-Мартане, и 18 января отряд вернулся в лагерь на Аргуне. Оценивая итоги этого похода, Волконский приходит к неутешительному выводу - несмотря на все тактические успехи, в стратегическом плане эта операция оказалась бесплодной, так как покорности местных жителей добиться не удалось, войска же понесли существенные потери.

А вот в очерке "Окончательное покорение Восточного Кавказа (1859 год)", опубликованном в четвертом томе "Кавказского сборника", вышедшего в Тифлисе в 1879 г., Н. А. Волконский пространно описал интересное чувство, которое возникло у войск после объявления об окончании Кавказской войны в результате пленения Шамиля:

"Война кончилась; кровь больше не прольется; сразу стало так тихо...

Но отчего в то же время что-то будто сжимало сердце? Отчего не радость, не веселье охватывали грудь, а смесь каких-то разнородных, необъяснимых чувств? Будто и весело, а между тем - скучно и пасмурно.

Отчего это?

Странно! Оттого, что жаль прошлого.

Так ли? Действительно, так.

Как не сказать, что презабавно устроена человеческая натура.

Это прошлое было такое тяжелое, кровавое, трудное; много пустило оно по миру вдов и сирот, много испортило и надорвало могучих, сильных, здравомыслящих и здоровых людей; много оно сделало несчастных, нищих - а все его жаль: оно составляло нашу гордость, и отсюда проистекает вся забота о нем; оно ввелось нам в плоть и кровь, оно стало нашею привычкою и, имея за собой много бедственного, злого, дурного, оно в то же время имело и свою прелесть. Что может сравниться с минутами, когда человек сознательно, спокойно стоит под градом пуль, под дулами десятков и сотен винтовок; когда постепенно загорается в груди его какой-то пламень, вызывающий в нем сознание своего высокого предназначения, толкающий его на подвиг, от которого иногда зависит участь сотни, даже тысячи человек?.. Разве такие минуты не опьяняют человека, разве они забываются в жизни, разве это не прелесть?

Они уже более не возвратятся - эти минуты. Оттого-то и жаль прошлого.

Неизбежно, что с покорением Кавказа понемногу затих, хотя и не угас, тот особый дух среди воинов, который витал над ними шестьдесят лет, одушевляя деятелей, поучая их наследников и преемников, дух славы, связанный с честною службою, с умственным развитием единицы, обращавший в одну семью, крепкую, плотную, сто тысяч человек. Великое дело всякая дружная и хорошая семья, но еще важнее и знаменательнее, почтеннее такая обширная, стотысячная семья. Кто ее не станет уважать? Кто перед нею не преклонится?..

И преклонялись перед нею, и чествовали ее, и уважали ее шестьдесят лет - из далеких стран, из-за морей.

Разве нельзя пожалеть о таких золотых днях?

Правда, не будут многие из нас томиться в неприятельских мрачных и зловонных темницах, пасти стада с оковами на руках и ногах, тонуть в грязи и в снегу, падать от изнеможения во время усиленных движений, задыхаясь от жары и жажды... Но кто из всех, перенесших эти беды, получивших потом успокоение и облегчение вспоминал о таких явлениях с ужасом, с негодованием? Никто.

Эти все беды забывались так быстро, и в итоге оставалось лишь сожаление, что не испытаешь более ничего жгучего, что не увидишь то грандиозной, то ласкающей природы, которая так очаровательна, так заманчива в своей девственной простоте.

Словом, начиная от самых важных многозначащих явлений и испытаний и кончая пустяками - жаль прошлого, потому что оно силилось с существом нашим, как ближайшее родное, как неотъемлемое.

Прощай, старый, дикий Кавказ, быстро перерождающийся в цивилизованное царство! Прощайте и вы, старые кавказцы, которых с каждым днем остается все меньше и меньше!"

В мемуарах участников Кавказской войны есть немало описаний походов, из которых можно выделить множество моментов, прекрасно иллюстрирующих быт, нравы и взаимоотношения офицеров и солдат Отдельного Кавказского корпуса. Так, в 1882 г. генерал-майор, начальник Эстляндского губернского жандармского управления Август-Вильгельм фон Мерклин оставил воспоминания о том, как он 22-летним прапорщиком Куринского егерского полка в июле 1845 г. участвовал в печально известном Даргинском походе русских войск, за который он получил орден Анны 3-й степени. Там есть несколько очень любопытных моментов.

"Нашему батальону пришлось пройти через весь аул так как сборный пункт назначен по ту сторону его, где находилось лагерное расположение нашего батальона; пользуясь этим, каждый мимоходом забегает к себе, чтобы еще то или другое прихватить с собой или закусить на дорогу.

Медный чайник кипит на огне, сахар совсем исходе, давно уже пьем вприкуску, кто-то предлагает на скорую руку перехватить по стаканчику и на этот раз внакладку, ибо Бог весть кто живым возвратится, а потому скряжничать незачем, жаль будет на том свете, что отказал себе и в этом в последнюю минуту; но юнкер Карл Карлович Юнгерсон, избранный распорядителем нашего скромного хозяйства, отказывает нам в этом со словами: "А с чем те станут пить, которые, пережив, возвратятся, застанут один чай без сахара и на меня тогда будут претендовать - нет, господа", - и раздает каждому свой обычный к чаю кусок. Стаканы наливаются и с жадностью опорожняются, толковать и спорить тут не время, да и напрасно, добрый, честный К. К. Ю в этом отношении кремень, и золотника лишнего не вымолишь".

После этой яркой зарисовки походного быта следует не менее красочное описание походных колон, типичных для экспедиций русских войск против горцев. Обычно именно неудачный походный порядок и был обычной причиной высоких потерь среди бойцов Отдельного Кавказского корпуса в таких походах:

"... четыре роты нашего полка при двух горных орудиях стали в самом авангарде. Прочие войска следовали эшелонами, имев в интервалах между собой вьюки с раненными и больными; тут же на привязанных к двум вьюкам шестах везли гроб с убитым накануне генералом Фоком. Арьергард составлял батальон при двух горных орудиях под командованием генерала Викторова, за арьергардом следовали 2 сотни линейных казаков; цепей не высылалось за невозможностью на предстоящей, нам уже знакомой местности это сделать, и, таким образом, вся эта колонна, хотя и тесно сбитая на узкой местной дороге, но вследствие массы вьюков все-таки растянувшаяся на значительное пространство, не имела с боков надлежащего прикрытия и представляла поэтому неприятелю удобные к нападению места, где единственным отпором о встречал, смотря по большим или меньшим удобствам пройденного нами по этой дороге пути, то густую ленту вьючных лошадей, то опять таковых же, растянувшихся одна за другою, чем весьма понятно прямая связь между эшелонами отчасти должна была прерываться, замедляя в то же время их и общее всей колоны движение и подставляя ее поэтому и более продолжительному, без того уже убийственному огню из-за неприятельских завалов с обеих сторон дороги.

Только что перечисленные неудобства в стратегической постройке этой колоны, имевшей в виду, быстро наступая вперед, одновременно отбивать весьма вероятные нападения неприятеля с боков и сзади, увеличивалась, видимо, еще тем, что казаки, следовавшие по дороге с арьергардом, в случае неприятельского оттуда натиска отнимали от орудий и их прикрытия возможность стрелять, чем последние, теряя всякое значение для общей нашей с этой стороны защиты, ставились в прямую зависимость от большей или меньшей стойкости казаков сзади".

А вот как автор описывает собственно нападение:

"Мы прошли еще с полверсты по темному дремучему лесу, везде царствовала безмолвная тишина, неприятель будто сквозь землю провалился.

Далее дорога, еще суживаясь, делает крутой поворот, за которым глазам представляется топкое, сажени в три место, а за ним, шагах во сто, срубленные поперек дороги громадной толщины чинары, и еще момент - и все это место засветилось от губительного, в нас посылаемого залпа ружей из 300 - такие залпы одновременно открываются из боковых завалов по всей колонне; залпы эти сопровождает неистовый, дикий крик неприятеля, и вся местность ненадолго окутывается густым пороховым дымом, а по горам многократное от выстрелов эхо все дальше и дальше переливается, как будто дикая сама по себе природа приняла участие в диких страстях здесь человека.

Одно спасение - взять лежавший перед авангардом завал, не дав неприятелю вновь зарядить ружья.

Загремело из тысячи голосов знакомое, кавказское, не знающее удержа "ура" и слилося с "ура" всей остальной колонны, так как нападение общее вдоль всей дороги с обоих боков".

Далее следует описание жестокого и кровавого боя, типичного с точки зрения тактики Отдельного Кавказского корпуса:

"Но авангард на этот раз был в ударе - не ожидая сигнала и команды "вперед", под сильным беглым и убийственным огнем спереди и с боков, из завалов, с криком "ура", бегом спустился он по дороге, перебегая по одиночке самое тесное ее место и собираясь моментально на упомянутой выше площадке. Отсюда авангард понесся неудержимым потоком к самому завалу, перелезая его в мгновение, и погнал густо засевшего за ним неприятеля - без выстрела - штыками".

Здесь А.В. Мерклин, как и другие мемуаристы, свидетельствует о том, что русские войска на Кавказе предпочитали не вступать с противником в огневой бой, а идти против него в штыковую атаку, что было обусловлено, как особенностями тактической подготовки русской армии, так и несовершенством ее технического оснащения.

Поручик лейб-гвардии Уланского полка Н. В. Симановский, командированный на Кавказ в 1837 г. приводит в своем дневнике любопытные сведения и о особенностях походной жизни во время "экспедиций" в горы, и о тактике боев против горцев:

"22 мая. Выступили в 6-м часу утра. Черкесы сильно напали на авангард, потом, когда наша цепь и рота взбирались с балки на гору, то черкесы из сделанного ими завалу (человек 250) сделали по нас залп из ружей и потом кинулись на цепь в шашки, но роты 1-я гренадерская, и вслед 1-я мушкетерская поддержали стрелков, кинувшись на них на штыки - ура! ура! ура! - сбили их с выгодной для них позиции и заставили бежать без оглядки. Эта стычка была для нас неимоверно счастлива, ибо у нас ни одного не ранили. После этого черкесы перебежали на правую сторону и завязали перестрелку в правой цепи. Мы прошли мимо многих аулов, из коих некоторые, по-видимому, богатые, ибо покрыты тесом, но ни одного из них не тронули, ибо сегодня был приказ генерала Вельяминова по отряду, чтобы аулов не жечь и ничего в них не трогать по случаю бывшей в прошлом году чумы; также не трогать хлебов. Вечером остановились и заняли позицию, но остались без чаю, обеда и ужина, одним словом, целый день не ели ничего, кроме солдатских сухарей с водою, которые показались мне лакомым кушаньем. Причиною же тому то, что мы с генералом Штейбе двинулись вперед для разработки дороги и, отойдя с версту, совершенно отделились от главного отряда, окружили себя цепью и тем прекратили сообщение. Шейблер дал мне на ночь свою бурку, а то бы пришлось проводить целую ночь в одном сюртуке".

Есть в дневнике и яркое описание такой обычной для кавказских войск, особенно при устройстве дорог и строительства крепостей, процедуры, как рубка леса:

"6 июля. 4 батальона под командованием генерала Штейбе ходили за рубкой леса для крепости в ущелье налево. Рубка сия продолжалась чрезвычайно долго, ибо деревья рубили на высокой горе, откуда падали они в ужаснейший яр, где их обрубливали и вытаскивали, так что около одного дерева возилось до 80 человек; можно представить, как шло это медленно, ибо с 6 утра до 9 пополудни они нарубили всего 20 деревьев. В левой цепи во весь день, а особенно к вечеру, продолжалась перестрелка, и у нас убито и ранено 12 человек: убитых - 3, а раненых - 9, в том числе 1 убит и 2 ранено деревьями - вот как дорого стоили нам эти деревья. Я не был".

А вот сравнение автором условий ведения войны в кавказских и европейских условиях:

"1 октября. Люди партикулярные лишены многих удовольствий против военных. Как приятно было уснуть в теплой комнате и пить чай со сливками! Да, это удовольствие может понять только военный. Пять месяцев мы не знали другого крова, кроме палатки и бивака, а о сливках нечего и говорить, был бы только сухарь, труды же переносили такие, какие редко встречаются, а может быть, и никогда! В европейской кампании! В европейской кампании больше удовольствий, больше жизни, я вижу своего врага, здесь же не видишь, откуда летят пули, лоскутник избирает такое место, откуда его и видеть и выбить трудно, жизнь каждую минуту в опасности, тогда как в европейской кампании - только при виде неприятеля. В европейской кампании я сражаюсь по роду моей службы, здесь я, кавалерист, ползаю с пехотой по горам; там встречаете деревни, видите людей, здесь - ни того, ни другого. <...>"

Русская интеллигенция очень неоднозначно воспринимала события Кавказской войны и те разрушения, которые она несла. Представители гражданских профессий, по долгу своей службы сопровождавшие войска, отмечали крайнюю жестокость, с которой обычно проводили операции против горцев. Так, топограф А. Финогеев писал в своей статье, опубликованной в газете "Кавказ" от 16 января 1857 г.: "Все было спокойно, тихо, ожидая наступления часа обычных вседневных занятий. Но близка уже была минута, когда над этим, считавшим себя в безопасности, населением суждено было разразиться страшному удару, оставившему после себя только кровь и дым... Какая-то невольная грусть закрадывалась в сердце при взгляде на изменявшуюся окрестность: густые, черные облака дыма поднимались на тех местах, где еще по утру раскидывались богатые аулы, полные жизни... Треск падающих обломков, громкие крики победителей и иступленные проклятия побежденных, отброшенных за овраг чеченцев, неумолкаемая, жестокая перестрелка в цепи, заглушаемая беспрестанно залпами орудий, дым и пламя горящих аулов - все это слилось в страшную, величественную картину, дикую прелесть которой может понять вполне только очевидец". Здесь была дана прекрасная психологическая картина обычного карательного похода против горцев. Однако, ужасаясь подобным картинам, А. Финогеев пытается найти им оправдания с точки зрения будущей перспективы: "Свежему человеку, попавшему на войну, дико сначала покажется это зрелище разрушения, эта масса огня, пепла, обломков и крови... Но, когда подумаешь о той цели, к которой стремится война с племенами дикими, когда сосчитаешь всю пользу борьбы просвещения с невежеством, ярких успехов гражданственности с необузданной волею - малыми и ничтожными кажутся временные и переходящие раны, наносимые нами прекрасной стране для ее же счастливого исцеления, для ее же грядущих благ". Однако многие демократически настроенные представители российской интеллигенции не были согласны с этой оценкой Кавказской войны. Так, А. С. Грибоедов называл эту войну "борьбой горной и лесной свободы с барабанным просвещением". Н. Г. Чернышевский после ее завершения писал: "Слава богу, теперь Кавказ не будет поглощать ежегодно по 25 000 русских солдат; одна из тех мук, которая поглощала Россию, закрывается". Тем не менее, в русском обществе четко осознавали неизбежность и необходимость присоединения Кавказа к Российской империи. Не случайно, в статье "О значении наших последних подвигов на Кавказе", напечатанной в 1859 г. в журнале "Современник", Н. А. Добролюбов писал: "Шамиль уже давно не был для горцев представителем свободы и национальности. От того-то и находилось так много людей, способных изменить ему, хотя, по понятиям горцев, да и по законам Шамиля, измена народу считается важнейшим преступлением и наказывается смертью. Управление Шамиля казалось тяжело для племен, не привыкших к повиновению, а выгод никаких они от этого управления не находили. Напротив, они видели, что жизнь мирных селений, находившихся под покровительством русских, гораздо спокойнее и обильнее. Следовательно, им представлялся уже выбор - не между свободой и покорностью, а только между покорностью Шамилю, без обеспечения своего спокойствия и жизни, и между покорностью русским, с надеждой на мир и удобства быта. Само собой разумеется, что рано или поздно выбор их должен был склониться на последнее".

В сообщениях с Кавказа неоднократно подчеркивалось губительное действие черноморского климата. Многие авторы, прежде всего врачи по специальности, писали о гибельности климата многих мест Кавказа. Так, доктор медицины Н. Топоров писал в своей книге "Опыт медицинской географии Кавказа", изданной в 1864 г.: "О том, какая страшная была смертность в наших укреплениях бывшей Черноморской береговой линии можно судить уже потому, что там считали делом весьма обыкновенным, когда в год вымирало более десятой части всего гарнизона. Но были и такие укрепления, где в течение 3-4 лет целый состав гарнизона переменялся, т. е. вымирал". В одной из служебных записок неизвестного автора рассказывалось об условиях службы в Кавказском корпусе: "Солдаты остаются на открытом Солнце более 30 градусов по Реомюру теплоты, защищая голову только простою фуражкою из полотна. Довольно несколько минут, чтобы произвести горячку, которая почти всегда смертельна... Те, которые счастливо переносят климат, падают под железом горцев. А так можно сказать, что нет несчастнее положения русского солдата на Кавказе". Далее автор заключает: "Одним словом, все офицеры, которых встречал, жалуются на службу кавказскую, что же должны теперь сказать несчастные солдаты, которые, если не падают от железа неприятельского, то делаются жертвою смертельной болезни".

Причинам и событиям проникновения Российской империи на Кавказ и, в частности, Кавказской войны уделялось огромное внимание в западноевропейской научной и публицистической литературе, начиная с конца XVIII в. и до сегодняшних дней. Тому есть несколько причин. Во-первых, британские и, в меньшей степени, французские авторы опасались, что покорение Россией Кавказа поставит под угрозу национальные интересы их стран. Здесь имеется в виду прежде всего английское владычество в Индии и возможность продвижения в Афганистан и в ханства Средней Азии. По мнению этих публицистов (Д. Уркарта, Дж. Макнейла, Э. Спенсера, Де Ласи Эванса и др.), после утверждения российской власти на Кавказском хребте и в Закавказье не останется никаких преград на ее дальнейшем пути на Восток. В обосновании этой точки зрения, приводились в основном демагогические доводы о якобы присущей России еще со времен Петра I агрессии во внешней политике. Впрочем, открыто высказывались и прагматические соображения об угрозе, которую создаст распространение российского влияния на Восток английским политическим и экономическим интересам. В любом случае эти авторы призывали английское правительство активизировать свою политику на Кавказе, обеспечив с помощью дипломатического давления на Россию и военной помощи горцам независимость данного региона, что создало бы буферную зону между Российской империей и английскими колониями на Востоке, а в перспективе сделало бы Кавказ чем-то вроде полуколонии Великобритании, позволив последней эксплуатировать его природные богатства. Лишь немногие публицисты Англии и Франции пытались обосновать историческую закономерность и неизбежность интереса России к Кавказу и ее попыток включить данный регион в свою зону влияния. Это были представители тех торговых кругов, которые рассчитывали на получение значительных прибылей от операций через российские черноморские порты.

Помимо чисто теоретических рассуждений о месте Кавказе в международной политике, западноевропейские авторы, пишущие о данном регионе, уделяли большое внимание анализу методов контроля над этой территорией, используемых Россией, находя их часто более эффективными, чем английские и французские формы управления колониями.

Кроме того, западные авторы признавали тот факт, что степень успешности тех или иных действий Российской империи на Кавказе во многом зависела от конкретных личностей, которые их проводили. Кроме признанных деятелей Кавказской войны, таких как А. П. Ермолов, М. С. Воронцов и А. И. Барятинский, в центре внимания аналитиков были и менее известные военачальники, например, П. Д. Цицианов, И. Ф. Паскевич, А. А. Вельяминов, барон Розен, Нейгардт. Первые шесть получали высокую оценку, о них писали с уважением, хотя часто в достаточно жестких выражениях, об остальных говорили с безразличием и даже презрением, учитывая их незначительный вклад в покорение Кавказа или заботу во время своей деятельности только о своем благополучии. Некоторые западноевропейские авторы объясняли ряд серьезных неудач России в Кавказской войне как раз человеческим фактором, точнее такими распространенными пороками людей, как глупость, жадность и продажность. Так, подполковник британской армии П. Камерон в публикации "Собственные приключения и поездки по Грузии, Черкесии и России" отмечает, что даже кавказские деятели, известные своей честностью и благими намерениями, такие как генералы Головин, Граббе, Раевский, тратили основную часть своих усилий на исправление ошибок своих предшественников или коррумпированных подчиненных. Другие авторы обращали внимание на характерную на российской политики на Кавказе борьбу личных амбиций, указывая, что любой достаточно высокопоставленный чиновник или военачальник стремился "изобрести" какой-нибудь новый курс действий, даже, если политика его предшественника была вполне эффективной. Все это лишало деятельность русской администрации на Кавказе единства и преемственности.

Любопытно, что некоторые авторы, как, например, Р. Гаррисон в своей книге "Записки о девятилетнем пребывании в России с 1844 г. по 1853 г." высказывают вполне обоснованное мнение о том, что для Российской империи Северный Кавказ служил вследствие постоянных боевых действий против горцев кузницей армейских кадров, превращавшей неопытных новобранцев в закаленных ветеранов. Однако такой публицист как Л. Олифант в работе "Русские черноморские берега осенью 1852 г." шел значительно дальше, разделяя предположение, что российское правительство сознательно затягивало Кавказскую войну, так как она была выгодна ему, с одной стороны, позволяя поддерживать войска в боеготовом состоянии, а, с другой, выступая в роли своеобразно военно-исправительного "учреждения" для ссылки военных и чиновников, вызвавших недовольство царя. Впрочем, сам Олифант все же полагал, что Россия предпочла бы не иметь Кавказ в качестве перманентной "горячей точки", а решить свои проблемы там по возможности мирным путем, указывая на неоднократные попытки ведения мирных переговоров с горскими предводителями. Публицист называл две цели, которых достигало российское правительство покорением региона. Первая из них - подчинение независимых кавказских племен, чтобы те не представляли угрозы ни безопасности, ни умонастроению тех народов, что уже вошли в состав Российской империи. Вторая - устранение барьера на распространения российского влияния дальше на Восток.

В одном из английских периодических изданий высказывалась также точка зрения, что многие жестокие реалии Кавказской войны можно объяснить тем, что русская армия состояла из подневольных солдат, которые, очутившись в совершенно чуждом им окружении, воспринимали Кавказ как место своей вечной ссылки, где можно найти лишь гибель от той или иной причины. Это озлобляло армию и превращало ее в бездумную машину разрушения, что не могло не вызвать аналогичного противодействия противника.

Русской армии иностранные наблюдатели также уделяли довольно много внимания. Как они отмечали, ей были свойственны высокая мощь и прекрасная управляемость в сочетании с мужеством, неприхотливостью и жизнестойкостью солдат. Так как подавляющее большинство рекрутов составляли крепостные крестьяне, то не удивительно, что русские солдаты с самого начала были привычны к тяжелому труду, лишениям и подчинению. С самого же начала военной службы у солдат воспитывали верность отчизне и царю так, чтобы она оставалась непоколебимой не смотря ни на какие условия. Под началом талантливых и смелых командиров эти солдаты превращались в "хорошо организованную и великолепно управляемую машину", как говорили зарубежные авторы. Большинство офицеров и генералов Отдельного Кавказского корпуса вполне соответствовало своим бойцам. Здесь не было принято прятаться за спины солдат. С другой стороны, дисциплинированность русских солдат и храбрость офицеров имела и отрицательные стороны. Так, офицер британской армии П. Камерон, который посетил Кавказ, писал, что "дисциплинированность русского солдата - в принципе бесценное качество - часто переходила в крайние, пагубные формы - замуштрованность, инертность и безынициативность в бою. К примеру, подвергаясь обстрелу неприятеля, он, вместо того, чтобы укрыться в удобных неровностях местности, стоял, как мишень либо продолжал методичное строевое движение вперед, в обоих случаях ожидая приказаний командира". Другой английский автор, Э. Спенсер, писал, что "русскому солдату, в котором высокая жизненная энергия была подавлена системой деспотизма и рабства, не хватало "пластичности духа и способности к самостоятельным действиям", столь очевидных в каждом движении кавказского горца". Храбрость офицеров, которые часто шли в атаку в первых рядах или обороняли крепости вместе с рядовыми, тоже имела оборотную сторону, ведь они становились одной из главных мишеней горцев. Смертью или тяжелым ранением от горской пули или шашки заканчивалась в Отдельном Кавказском корпусе не одна блистательная карьера.

В целом, Кавказ в течение войны представлялся жителям России как сложный и особенный регион, накладывавший своеобразный отпечаток на каждого, кто жил там достаточно длительное время. Поэтому солдаты и офицеры Кавказского корпуса принадлежали к особому типу военнослужащих, резко отличавшихся от солдат и офицеров остальной части армии Российской империи, способных не только противостоять воинственным горцам, но и переносить тяжелейшие условия службы. Отношение к Кавказской войне также было противоречивым. С одной стороны, было неприятие армейской обыденной рутины с однообразием, скукой гарнизонной службы и тяжелыми бытовыми условиями. С другой стороны, многие считали необходимыми боевые действия против горцев, в которых видели не только жестокого и коварного врага, но и "дикарей", и считали правильным "нести" им цивилизацию, даже насильственным образом против их собственного желания, хотя некоторые офицеры с негодованием воспринимали сцены разрушения горских аулов и неизбежные в этой ситуации случаи мародерства.

1.5 Переговоры с горцами

и их отражение в воспоминаниях современников

Петербургские власти стремились все же решить кавказскую проблему по возможности мирными способами, в том числе с помощью переговоров. Николай I, например, возлагал очень большие надежды на свой кавказский вояж, в ходе которого, как предполагалось, избранные представители горских племен изъявят покорность императору. Организовать встречу горских депутатов с русским царем должен был полковник, флигель-адъютант Султан Хан-Гирей, командир лейб-гвардии Кавказско-Горского полуэскадрона, черкес по происхождению, который направлялся в специальную командировку на Кавказ.

Крайне любопытно предписание, которое получил перед поездкой Хан-Гирей от военного министра графа Чернышева: "Государь Император, предположив обозреть в течение наступающей осени Кавказскую и Закавказскую области, между прочими видами, решившими Его Императорского Величество предпринятие столь дальнего путешествия, изволил иметь целию присутствием Своим в тех местах положить прочное основание к успокоению Кавказских горских племен и к устройству будущего их благосостояния наравне с прочими народами, под благодатным скипетром Его Величества благоденствующими.

Со времени заключения Андрианопольского мирного договора, коим торжественно признаны права России над Кавказскими горскими народами, Государь Император, объемля равною отеческою любовию всех своих подданных, изволил усугубить попечения Свои и о них, повелев между тем местному начальству склонять их мерами кротости и убеждения к добровольному признанию над собой законной власти России. Некоторые толь племена Кавказа исполнили это требование, многие другие напротив того, увлеченные влиянием людей неблагонамеренных или обольщаемые несбыточною надеждою противустоять оружию Российскому, или наконец предпочитающие дикую свободу свою выгодам благоустроенного управления, упорно отвергали мирные предложения им сделанные, и вынудили Правительство действовать противу них силою оружия. К ним принадлежат преимущественно племена Черкесские, и из них более прочих общества Натухайцев, Шапсугов и Абадзехов. Другие общества сего племени, хотя и считаются мирными, но по внутреннему расстройству их обществ и по существующему в них безначалию, в прочном спокойствии их нет никакого ручательства.

Но если, с одной стороны, усилия Правительства, устремленные к положительному устройству племени Черкесского, как самого воинственно и многочисленного, досель имели столь мало успеха, то с другой, собственное положение сего племени, отчасти раздираемого междоусобиями и непрерывными внутренними распрями, подает надежду, что оно охотно воспользуется пребыванием Государя Императора на Кавказе, дабы принести Его Императорскому Величеству изъявление своей покорности, как единственного, верного и надежного средства к прекращению всех его настоящих бедствий и страданий и к прочному основанию будущего его благоденствия. Для достижения этой благой цели, по мнению Государя Императора, надлежало бы убедить сии общества в необходимости этой меры, в прямой ее пользе для них и в благодетельных ее последствиях, как в частности для каждого племени, так вообще для всех народов горских, которые таким образом уничтожили бы преграду, поставленную ими самими между собой и благодеятельным Правительством, между их нуждами и потребностями и благотворительностью и милосердием Его Императорского Величества. Им следовало бы внушить положительные понятия о силе и могуществе России, о невозможности противустоять ей и о неизбежности раннего или позднего покорения всех противящихся воле Правительства горских обществ, ясно показать разницу между последствиями насильственного покорения и добровольного признания над собою законной власти Государя Императора, и наконец убедить их в том, что повиновение и покорность их маловажны для могущественной России, но необходимы для собственной их пользы и выгод, и что они требуются единственно по милосердию к ним Государя Императора, радеющего о их благосостоянии, как о подданных, Провидением Божиим попечению Его вверенных.

Нельзя предположить, чтобы сила сих убеждений, искусно представленных, не произвела над горскими племенами ожидаемого действия и чтобы они в прибытии Его Императорского Величества в Кавказский край не увидели бы счастливого для себя события, представляющего им возможность к самому благоприятному решению всех вопросов о будущем их устройстве.

Его Императорское Величество, избирая Ваше Высокоблагородие для сего поручения по известному Его Величеству отличному усердию вашему и благоразумию, изволит оставаться в совершенной уверенности, что оно Вами исполнено будет с полным успехом и удовлетворительностью, к чему близкое познание края и всех местных обстоятельств послужит Вам верным пособием, а любовь ваша и приверженность к вашим единоземцам новым благородным побеждением.

Из вышеизложенного достаточно явствует существо возлагаемого на Вас поручения. В подробностях исполнения оно заключается в следующем:

1) В объявлении горским обществам Черкесского племени о предстоящем прибытии Государя Императора на Кавказ и в склонении сих обществ, начиная с преданных и менее враждебных Правительству, к избранию из среды своей депутатов для отправления Государю Императору. Объявление сие не ограничивается впрочем одними обществами Черкесского племени, но должно быть сделано Вами, смотря по обстоятельствам и возможности и другим соседним племенам, наблюдая в сем случае такую последовательность в порядке объявлений Ваших, которая для успеха дела окажется необходимейшею и полезнейшею.

2) В направлении суждений сих обществ к тому, чтобы депутаты их имели главнейшею целию испрошение у Государя Императора постоянного управления, которое бы состоя под непосредственным ведением Российского Начальства, обеспечило внутреннее их благосостояние.

Высочайше утвержденные условия для требования от горцев покорности:

1) Прекратить все враждебные противу нас действия.

2) Выдать аманатов по нашему назначению. Дозволяется через четыре месяца переменять их другими, но не иначе как по назначению Русского Начальника.

3) Выдать всех находящихся у них наших беглых и пленников.

4) Не принимать непокорных на жительство в свои аулы без ведома Русского Начальника и не давать пристанища абрекам.

5) Лошадей, скота и баранов, принадлежащих непокорным жителям, в свои стада не принимать, и если таковые где-либо окажутся, то все стада будут взяты нашими войсками и сверх того покорные жители подвергнутся за то взысканию.

6) Ответствовать за пропуск чрез их земли хищников, учинивших злодеяния в наших границах, возвращением наших пленников и заплатою за угнанный скот и лошадей.

7) Повиноваться поставленному от нашего Правительства Начальнику; и

8) Ежегодно при наступлении нового года должны они переменять выданные им охранные листы. Не исполнившие сего будут почитаться непокорными и не будут пощажены нашими войсками.

3) В начертании проэкта положения об управлении, которое в покоряющихся горских обществах установлено быть может. Положение сие будет тем совершеннее, чем менее оно будет заключать отступлений от коренных обычаев горцев (само собою разумеется не противных общественному порядку и благоустройству) и чем более оно представит ручательств в постепенном развитии образованности народа, в смягчении его нравов и в сближении его с российским населением края.

Ограничиваясь сим изложением основных начал предлежащих Вам действий и распоряжений, Его Императорское Величество соизволяет, дабы Ваше Высокоблагородие отправились немедленно в предлежащий Вам путь.

По прибытии Вашем на Кавказ, Вы имеете явиться к г. генерал-лейтенанту Вельяминову, как к главному местному начальнику, буде ко времени приезда Вашего он будет находиться в Екатеринодаре или Тамани. Испросив от него подробного сообщения нужных Вам сведений о настоящем положении Черкесских и других горских племен, с которыми Вы должны будете войти в сношения, и представив ему составленную Вами программу обязательств для покоряющихся горских племен, Вы воспользуетесь его советами и наставлениями к успешному выполнению возложенного на Вас дела. О цели командировки на Кавказ я вместе с сим извещаю г. Вельяминова, во всей подробности предписав и поручая ему по Высочайшей воли облегчить всеми зависящими от него мерами сношения Ваши с горскими племенами, которые между прочим должны быть предварены со стороны его о прибытии Вашем к ним по особому Высочайшему Государя Императора благосоизволению. Если Вы на пути Вашего следования не встретите г. Вельяминова, то само собой разумеется, Вы имеете следовать далее по Вашему назначению, известив его только для верности Ваших сношений и месте Вашего пребывания, куда именно должны быть доставляемы те сведения и известия, которые он найдет нужным сообщить Вам.

Приступая к предстоящим Вам действиям, вы об успехах их должны будете извещать генерал-лейтенанта Вельяминова сколь можно чаще, дабы он мог сообразовать и согласовать с ними действия Закубанского отряда. Столь же часто и подробно Вы должны доносить и мне для доклада Государю Императору. Начиная с августа месяца донесения Ваши должны быть посылаемы прямо на Высочайшее Имя через генерал-лейтенанта Вельяминова, который не оставит переслать их в место пребывания Его Величества.

Проэкт составленного Вами положения для управления горскими народами должен быть представлен Вами на Высочайшее Имя усмотрение через генерал-лейтенанта Вельяминова. Составлением сего проэкта Вы не оставьте занятся заблаговременно, так чтобы оный к прибытию Государя Императора на Кавказ мог быть подробно рассмотрен г. Вельяминовым и представлен им на утверждение Его Величества тотчас после Высочайшего приезда в вверенный ему край.

Отправление депутатов, которые горскими племенами избраны будут, Государь Император полагать изволит распорядить таким образом, чтобы хотя часть их была выслана в Вознесенск для представления Его Величеству во время имеющего быть при сем городе смотра. Депутатов сих Вы не оставите выслать в Екатеринодар, откуда по распоряжению генерал-лейтенанта Вельяминова, предварительно сделанному, они получать дальнейшее отправление до Вознесенска. Депутаты, которые по расчету времени прибыть в Вознесенск не успеют, могут быть представлены Его Величеству, смотря по удобству, в Екатеринодаре, Анапе или Геленджике, на что Вы в свое время испросите разрешение генерал-лейтенанта Вельяминова. Вместе с сими последними могут быть вторично представлены Его Величеству и депутаты в Вознесенске бывшие, если они к этому времени успевают возвратиться".

Этот текст очень интересен по многим причинам. Прежде всего он наглядно показывает насколько высшие чиновники российского правительства и сам император были далеки от осознания истинного положения дел на Кавказе также как и от понимания самосознания горских народов и их культуры. С одной стороны, к горцам относились как к неразумным детям, не понимающим всех выгод "воспитания" со стороны взрослых. Пожалуй, Николай I действительно полагал, что горским племенам достаточно лишь объяснить, как им повезло оказаться под покровительством России, что те с радостью приняли свое новое положение. При этом совершенно не принималось в расчет, что от горцев требовали безоговорочно отказаться от большинства своих многовековых традиций и обычаев, прежде всего набегов и кровной мести, что горские племена не могли не расценить как предательства памяти предков. Кроме того, удивляют требования, выдвигаемые императором по отношению к кавказским народам. Они имеют ярко выраженный ультимативный характер и при этом содержат положения, многие из которых были абсолютно неприемлемы для горцев. Возможность компромисса даже не предполагалась. Такой ультиматум мог бы быть предъявлен стороне, которая явно проиграла боевые действия, но о горцах тех лет этого сказать было невозможно. А ведь именно России, а не местным племенам нужен был мир на Кавказе. Также не предусматривалась никакая реакция на возможные правонарушения со стороны русских приставов, которые по проекту получало значительную власть над горцами. Неудивительно, что миссия Хан-Гирея была обречена на провал еще до своего начала. Однако сам Николай I, видимо, совершенно не сомневался в том, что депутаты от горцев будут присланы, и их посольства будут иметь своей целью именно изъявление покорности российскому императору.

Не менее любопытна и секретная инструкция, направленная военным министром Чернышевым генералу Вельяминову: "Государь Император, предпринимая известное Вашему Превосходительству путешествие в Кавказский край, между прочим предположить соизволил воспользоваться пребыванием своим для приглашения горских племен, в особенности многочисленного и воинственного племени Черкесского, к добровольному изъявлению покорности Его Императорскому Величеству, дабы посредством сего положить первое твердое основание к успокоению горских народов и водворить между ними желаемое устройство.

Соображая способы, удобнейшие к достижению сей цели, Его Величество за благо признать изволил отправить непосредственно от лица своего доверенного чиновника для извещения горских племен о предстоящем Высочайшем прибытии в Кавказский край для приглашения их воспользоваться сим неожиданным и счастливейшим для них событием, которое не легко возобновиться сможет, дабы принести Его Величеству чрез особых депутатов изъявление покорности и для внушения им внушения им необходимости испросить для себя при сем случае постоянного управления непосредственно от Российского начальства зависящего.

Считая вполне способным к успешному исполнению сего поручения флигель-адъютанта лейб-гвардии Кавказского полуэскадрона полковника Хан-Гирея, Государь Император возложить оное на него соизволил, придав ему в помощь адъютанта моего гвардии ротмистра барона Вревского...

По важнейшим последствиям, которые Его Императорское Величество изволит ожидать от успешного исполнения сего дела и по невозвратимости предоставляющегося ныне случая действовать на умы и расположение горцев личным присутствием Его Величества, непременная воля и желание Государя Императора в том состоят, чтобы все местные власти всеми зависящими от них способами и мерами содействовали флигель-адъютанту Хану Гирею в исполнении возложенного на него поручения. Лично от Вашего Превосходительства Его Величество изволит ожидать самого деятельного участия в усилиях Хана Гирея и самой полезной ему помощи, как советами и наставлениями, так сообщением ему всех необходимых сведений о настоящем положении горских племен, с коими он должен будет войти в сношения, указанием благонадежных между горцами лиц, которых он без опасения может употреблять для рассылок и разведований или к которым по влиянию их в горах и по приверженности к правительству он преимущественно обратиться должен; соответственным предварением горских племен о его присылке к ним и, наконец, принятием возможных мер к сохранению личной его безопасности в продолжении пребывания его в сих обществах.

На сей конец Хану Гирею предписано явиться лично к Вашему Превосходительству, буде он найдет Вас в Екатеринодаре или в Тамани, в противном случае донести Вам оттоль о местопребывании своем и способе для верного сношения с Вашим Превосходительством.

Предстоящие собственно Вашему Превосходительству распоряжения относительно отправления части горских депутатов в Вонесенск, представления потом как сих депутатов, так и прочих, которые вспоследствии избраны будут, Его Величеству в Екатеринодаре, Анапе или Геленджике и пересылке донесений флигель-адъютанта Хана Гирея в место пребывания Его Величества во время высочайшего путешествия Вы, милостивый государь, изволите усмотреть из препровождаемой инструкции, а потому считаю излишним повторять оные здесь.

Мне остается упомянуть лишь о двух предметах, поручаемых Государем Императором особенному Вашему вниманию.

Сношения Хана Гирея с черкесскими племенами должны начаться с тех из них, которые более привержены к правительству или по крайней мере менее к нему враждебны. В этом порядке, указываемой самою необходимостью, с вероятностию заключить можно, что он гораздо позже успеет войти в сношения с враждебными нам племенами абадзехов, шапсугов и натухайцев и что вообще, судя по внутреннему общественному устройству сих поколений, между ними не везде достигнет ожидаемого успеха. При всем том случиться может, что пример других обществ подействует на сих последних, особенно на натухайцев, которые, как известно, более прочих привержены к мирной и оседлой жизни, к сельским и торговым занятиям. Если бы по ходу переговоров представились верные надежды к столь благоприятному изменению в образе мыслей и расположении этих обществ, в таком случае Государь Император считал бы полезным прекратить преположенные противу них во втором периоде Закубанской экспедиции военные действия, заняв однако ж земли их отрядами нашими, если эта мера по соображениям Вашим может иметь влияние на достижение цели переговоров или на ускорение собственной их решимости.

Что принадлежит до действий первого периода экспедиций, то они во всяком случае должны быть продолжаемы со всею настойчивостью и быстротою, так как занятие морского берега не только имеет целию будущее усмирение прибрежных горцев, но особенно важно для пресечения противных пользам нашим внешних сношений.

Флигель-адъютанту Хану Гирею, как из данной ему инструкции явствует, поручено между прочим составить проэкт положения об управлении, которое может быть дано покоряющимся горским племенам, с тем, чтобы он проэкт сей представил к Высочайшему усмотрению чрез Ваше Превосходительство. Государь Император желать изволит рассмотреть проэкт сей тотчас по прибытии в край Вам вверенный, с тем, чтобы не отлагая времени объявить покорившимся горцам о будущем их устройстве и ввести между ними самое управление.

На сей конец Его Величеству благоугодно, дабы Ваше Превосходительство сообразили этот труд Хан Гирея с особенным вниманием и исправили и дополнили оный сообразно с прямой пользою правительства и с нуждами племен, управлению подчиненных, так, чтобы в ведении оного не встретилось ни затруднения, ни неудобств.

Сообщая Вашему Превосходительству Высочайшие повеления сии, к зависящему от Вас неукоснительному исполнению оных, я буду ожидать уведомления Вашего, милостивый государь о принятых Вами по всем сим предметам мерах для доклада Его Величеству".

В этом документе так же, как и в указаниях Хан-Гирею ясно видна уверенность императора в том, что после его приезда на Кавказ горцы будут счастливы просить о том, против чего они столь яростно сражались несколько десятилетий. Вместе с тем в нем содержится уже и смутное опасение, что предполагаемая радужная картина мирного вхождения горских племен в состав Российской империи не воплотиться в действительность.

Генерал Вельяминов, однако, выражал абсолютную уверенность в провале миссии Хан-Гирея, что было отражено в его записке, направленной полковнику 14 июня 1837 г.: "Г. военный министр, уведомляя меня о сделанном вам от Государя Императора поручении, предписывает мне содействовать вам всеми зависящими от меня способами; дать нужные вам наставления и советы и наставления; сообщить необходимые сведения о настоящем положении горских племен, с которыми вы должны будете войти в сношения; указать благонадежных между горцами людей, которых вы без опасения можете употребить для рассылок и разведований или к которым по влиянию их в горах и по приверженности к правительству должны вы преимущественно обратиться.

Для успеха в этом поручении некоторая ловкость в действиях ваших необходима. Если бы объявили вы прямо, что приехали от Государя Императора для внушения горцам изъявить покорность и просить о введении между ними управления под непосредственною зависимостию местного начальства, то вы наверное не имели бы ни малейшего успеха". Сам Вельяминов полагал, что император должен вести с горцами переговоры, а те "объяснить" Николаю I свои "нужды и желания". Под последним генерал очевидно предполагал, что представители горских племен сообщать царю условия, на которых возможен мир на Кавказе, хотя, очевидно, Вельяминов не особо верил в реальность предлагаемого проекта. Тем не менее он желал, чтобы миссия Хан-Гирея имела хоть относительный успех. Поэтому он постарался дать в своей записке несколько рациональных советов: "... Это естественным образом сблизит вас со многими лицами, имеющими наибольшее влияние между различными горскими племенами. Не трудно будет вам под разными предлогами проехать по многим за Кубанью местам, останавливаясь более или менее там, где по обстоятельствам найдете полезнейшим. В приятельских отношениях ваших вы встретите много случаев говорить о могуществе Российского Императора; о невозможности долго сопротивляться оружию Его; о необходимости покориться добровольно и выгодах, какие можно получить от того, равно как о бедствиях, которым неминуемо подвернутся упорствующие в непокорности. Вы можете указать многие тому примеры. При подобных суждениях вы объясните самым приличным образом, что прибытие Государя Императора на Кавказ есть самый удобнейший случай к изъявлению покорности и что те, которые захотят воспользоваться этим случаем, без сомнения будут облагодетельствованы могущественным Монархом. Внушения эти должны вы представлять как собственные свои суждения, не подавая ни малейшего виду, что имеете какие-нибудь по этому предмету поручения от правительства. Таким образом можете вы достигнуть желаемой цели.

Действия ваши должны начаться с племен покорных или по крайней мере склонных к покорности. Прежде всего вам нужно быть в Кабарде; но как народ этот находится в покорности и даже имеет управление под непосредственной зависимостью местного начальства, то и нет никакой надобности ни в новом изъявлении покорности, ни в том, чтобы кабардинцы просили введения между ними управления. Но народ этот подобно всем прочим может иметь свои нужды, и потому объявите им, что они могут чрез депутатов своих повергнуть их всемилостивейшему воззрению Государя Императора. В Кабарде могут вам способствовать князь Мисост Атахиукин и уздень Авахиуха Джамбеков; через них можете вы сделать и другие знакомства, равно как приобрести нужные для вас сведения.

Из Кабарды полезно вам переехать в Тахтамышский аул, находящийся на правой стороне Кубани верстах в семи от этой реки. Тут найдете вы полковника Султана Азамат-Гирея и майора князя Мусу Таганова. Оба они известны вам по службе их в Кавказском горском полуэскадроне, и вы без сомнения знаете, что они пользуются большим между закубанскими народами уважением. Султан Азамат-Гирей по происхождению его от Крымских ханов известен между всеми племенами от верхней части Кубани до Анапы имеет обширное родство и много приятельских связей. Он укажет вам людей, которые между закубанскими народами могут наиболее полезными для успеха возложенного на вас дела. Чрез него можете вы познакомиться с Султаном Казы-Гиреем, с ногайским Мурзою Кала-Гиреем Сатиевым и с Беслеканским узденем Адимеев Хазартоковым. Люди эти имеют большое уважение в народах, живущих между верхнею частию Кубани нижнею частию Шагуаша. Чрез них делаете вы дальнейшее знакомство и легко найдете людей, которые будут вам полезны для посылок и разведываний

Прежде чем переедете вы из Тахтамышского аула за Кубань вам нужно явиться к начальнику Кубанской линии генерал-майору Зассу или к командующему этою линиею подполковнику Васмунду, если первый не возвратился еще из отпуску. Вы доставите которому-то из них препровождаемое при сем предписание, в котором начальник Кубанской линии извещается мною о том, что Государь Император изволил возложить на вас предуведомить горские народы о прибытии Его Императорского Величества в Кавказский край и о желании Его знать нужды этих народов, чтобы принять меры к прочному устройству благосостояния их.

Такие же предписания, препровождаемые, доставите вы начальникам линий Кабардинской и Черноморской. Не думаю, чтобы вам нужны были какие-нибудь особенные пособия со стороны начальника Кубанской линии. Но если бы это случилось, если бы например Султан Азамат-Гирей не возвратился еще из Петербурга, что впрочем не полагаю; если бы паче чаяния князь Мусса Таганов не нашел возможности познакомить вас с Султаном Казы-Гиреем, с Кала-Гиреем Сатиевым, с Адимеем Хазартоковым, что также совсем невероятно, то начальник Кубанской линии может доставить вам знакомство как этих людей, так и других, хотя менее значительных, но могущих быть весьма полезными. От вас зависит объявить начальнику Кубанской линии, какие пособия могут быть вам нужны. Устроивши таким образом все нужное для пребывания вашего между народами, живущими от верхней части Кубани до нижней части Шагуаша, вы переедете за Кубань сначала к ногайцам, абазинам и башильбаевцам, а потом к босленеевцам и к другим народам, обитающим между Лабою и Шагуашем, исключая небольшого числа абадзехов, живущих на правой стороне Шагуаша.

Между народами, обитающими на остороне Шагуаша.значенном выше пространств, с пособием указанных выше людей, вы не будете подвержены опасности, соображаясь впрочем во всеми известными вам обычаями горцев. Но сомневаюсь, чтобы без особенных мер осторожности могли бы вы быть безопасны между абадзехами, шапсугами и натухайцами. До сих пор эти народы упорствуют в непокорности и между ними не имеем мы еще людей, на которых в подобном случае положиться было можно. Вы имеете, однако же, возможность сблизиться более или менее с некоторыми людьми, пользующимися уважением между этими народами. Будучи родом из бжедух, вы имеете между ними приятелей и родных. Через них можете вы сделать знакомство с людьми, которых для успеха возложенного на вас дела признаете более полезными. Между бжедухами найдете вы также князей Магомет-Гирея и Ендара Ханчухоровых и первостепенных дворян Хатучуха и Беберду Батоновых. Люди эти склонны к миролюбию и усердны к правительству; они могут более или менее вам соответствовать.

Бжедухам как народу покорному можете вы также объявить, что присланы от Государя Императора предварить их о скором прибытии Его Императорского Величества на Кавказ и о желании его знать нужды народа. Но не думаю, чтобы прилично было объявить это абадзехам, шапсугам и натухайцам, как народам совершенно непокорным и непризнающим власти Государя Императора. На них должно действовать единственно внушениями от собственного лица вашего, как объяснил я выше. Сношение, в которое шапсуги и натухайцы недавно вступили со мной, представляет возможность достигнуть желаемой цели. Они решительно отвергли требования, объявленные им в посланною мною декламации. Вы можете воспользоваться этим. В дружеских ваших сношениях с ними вы можете ловким образом заставить самих их пересказать вам, в чем состоят объявленные им требования, показывая вид, что они совершенно вам неизвестны. Вы без сомнения услышите от них, что народ никогда на них не согласится. Это будет вам поводом изъявить некоторое удивление относительно объявленных требований. Под видом откровенности можете показывать, что находите их слишком тяжкими. С этим вместе старайтесь внушить им, что в означенных требованиях есть какая-нибудь ошибка со стороны здешнего начальства, которое, вероятно, недостаточно хорошо поняло приказ Государя Императора. Вы можете уверять, что живучи несколько в Петербурге, вы неоднократно имели случай говорить с людьми, пользующимися милостями и доверенностию Государя Императора; что всегда слышали вы от них самые снисходительные требования относительно покорности горских народов. При этом можете самым естественным образом внушать им, что если бы они воспользовались предстоящим прибытием Государя Императора на Кавказ и послали к нему депутатов в Екатеринодар или в Анапу с изъявлением покорности, то без сомнения были бы приняты в подданство Его Императорского Величества на условиях гораздо более снисходительных. Весьма вероятно, что надежда на эту снисходительность побудит их избрать доверенных лиц и послать их со своими предложениями". Далее генерал писал:

"Мне остается дать вам некоторое понятие о настоящем положении горских племен, с которыми вы должны будете войти в сношения. Натухайцы, шапсуги и абадзехи до сих пор упорствуют в непокорности. Самая большая половина натухайцев и значительная часть шапсугов потерпели большие разорения в последние три года. Многие остались на прежних местах жительства, и как дома их сожжены, то живут в скудных шалашах. Другие переселились к абадзехам, к шапсугам, обитающим между Абином и Афипсом, и к народам, живущим вдоль берега Черного моря между Геленджиком и Гагрою. Натухайцы, потерпев в прошедшую осень большую потерю в сене, как от того, что сами зажгли его, и от того, что весьма много взято нашими войсками, продавали в течение зимы рогатый скот и баранов за бесценок. Бжедухи, темиргойцы, махошевцы, баговцы, бесленеевцы, башильбаевцы, абазинцы, ногайцы и кабардинцы покорны правительству. В продолжении последних четырех лет абазинцы, бесленеевцы, машохи, баговцы более или менее потерпели от набегов генерал-майора Засса. Несмотря на это означенные народы находятся в хорошем положении и не терпят бедности. У них бывают междоусобные ссоры, хотя скоро однако не прекращаются. Между кабардинцами, жившими в Большой и Малой Кабарде, хлебопашество приметно распространяется, чего нельзя до сих пор сказать о других горских народах". Вельяминов, хорошо зная реальное положение дел у "непокорных" горских племен, старался дать Хан-Гирею практические советы, благодаря которым, как надеялся генерал, дипломатическая миссия полковника могла бы иметь хотя бы частичный успех: "В этой части Кавказа прилично начать внушения ваши с натухайцев, как с народа более склонного к жизни спокойной и потерпевшего уже значительные опустошения. Шапсуги, живущие между Атакумом и Абином, также почти совсем разорены; прочие мало еще от войны потерпели, равно как и абадзехи. Между натухайцами наиболее имеют доверия в народе дворяне Супахо-Ендархо-Магмет, Супахо-Хау-тохо-Мамзырь и из простого народа Тлечась-зех-охо-Сехейн, Айхез-Хасдемор и Хушт-Хосейн; между шапсугами пользуются особенною доверенностию дворяне Шеретлух-Тугузохо-Казбек, Немиро-Хатлабехо-Шагангирий и из простого народа Шиблагохо-Незюс, Инохо-Ахебиохо-Кетагаш и Кобле-Хурай; у абадзехов более других имеют влияние на народ дворяне Едихе-Семигериохо-Магмет, Едихе-Инемухо-Кягемохо-Хатух, Нейгохо-Сшахлохо-Шангерий и из простых Хоаз-Баймюрза и Ций-Битатохо-Нашго. Старайтесь сблизиться с этими людьми и распространяйте чрез внушение ваше. Частые угощения и кстати сделанные подарки могут много тому способствовать и вам даны на то средства достаточные. Повторяю сказанное выше: никому не должны вы открывать настоящей цели, для которой вы посланы. Тем, кого найдете вы более заслуживающими доверенности, можете говорить, что кроме объявления покорным горцам о прибытии Государя Императора на Кавказ вам поручено разведать тайным образом, не имеют ли они основательных причин жаловаться на утеснения или на несправедливости местных начальников. Это единственное средство исполнить возложенное на вас поручение с успехом".

Одновременно с письмом Хан-Гирею Вельяминов отправил доклад графу Чернышеву, где, в частности, было сказано: "Ваше Сиятельство усмотреть изволит меры, которые нашел я возможным употребить для содействия полковнику Хан-Гирею в данном ему поручении.

В конце посылаемого ему от меня наставления Вы изволите увидеть, что я изъявляю большую надежду на успех; Но Вашему Сиятельству обязан я сказать откровенно, что успех этот более нежели сомнителен. Можно бы иметь некоторую надежду склонить к покорности натухайцев, которые испытав значительные разорения в прошедшую осень, начинали приметным образом колебаться, но лживые обещания английских агентов снова возмутили этот народ, который, не имея понятия о политических сношениях европейских держав, сильно верит большим пособиям со стороны Англии...

Вот причина, побудившая меня поставить на вид полковнику Хан-Гирею, чтобы от имени Государя Императора объявил он только, что прислан предуведомить покорных горцев о скором прибытии Его Императорского Величества и о желании узнать короче нужды народов от избранных депутатов; внушения же об изъявлении добровольной покорности теми народами, которые до сих пор упорствовали в сохранении дикой свободы своей, делать ловким образом от собственного только лица. Если внушения эти останутся безуспешными, то нет ничего особенно неприятного; но я никак не могу помириться с мыслью, чтобы положительные требования от лица Императора, повелевающего таким государством, как Россия, могли быть отвергнуты народом полудиким, упорствующим в привычке своей к безначалию оттого только, что не имел еще случая видеть ничтожность сил своих в сравнении с армиями Императора, который единственно из человеколюбия желает обратить непокорных к повиновению без излишнего кровопролития". Здесь, как и в последующей части рапорта, Вельяминов в осторожных выражениях прямо говорил о невозможности реализации на практике замысла Николая I о добровольном вхождении горских племен в состав Российской империи.

В своем докладе графу Чернышеву Вельяминов был вынужден достаточно четко высказать свое мнение, что все дипломатические усилия Хан-Гирея и самого императора будут бесполезны. Покорные племена, прислав своих представителей, подтвердят свое положение, но непокорные горцы никогда добровольно не подчинятся России, поэтому Вельяминов настаивал на продолжении применения военной силы и разработал четкий и эффективный, хотя и длительный план покорения Кавказа.

Из приведенного документа четко видно, что Вельяминов, прослужив много лет на Кавказе и глубоко вникнув в местную ситуацию, гораздо более реалистично смотрел на возможность мирного подчинения Кавказа, чем император и его окружение. генерал прекрасно понимал, что ожидать, чтобы непокоренные горские племена просили о российском подданстве как о милости, просто нелепо. Об этом он в завуалированной форме писал в письме Хан-Гирею. Вельяминов справедливо предполагал, что значительно более реальным вариантом организации встречи горцев с императором будет тот, где императорский посланец будет действовать под видом частного лица и склонять местных жителей не к добровольному изъявлению покорности, а к ведению переговоров. Однако этот вариант не соответствовал взглядам Николая I, поэтому, учитывая данное обстоятельство, он вряд ли был реализуем на практике.

Власти и командование Отдельного Кавказского корпуса не оставляли, впрочем, надежды на мирное подчинение горцев, поэтому было сделано еще несколько попыток склонить их к переговорам. Одна из них произошла через два года после поездки Хан-Гирея. О ней писал в своих мемуарах генерал Г. И. Филипсон. Он сообщал, что генерал граф Анреп-Эльмпт, начальник Лезгинской кордонной линии решил обратить непокорных горцев в русской подданство "силой своего красноречия", с целью чего генерал отправился в глубь горской территории: "С ним были переводчик и человек десять мирных горцев, конвойных. Они проехали в неприятельском крае десятка два верст. Один пеший лезгин за плетнем выстрелил в Анрепа почти в упор. Пуля пробила сюртук, панталоны и белье, но не сделала даже контузии. Конвойные схватили лезгина, который, конечно, ожидал смерти; но Анреп, заставив его убедиться в том, что он невредим, приказал его отпустить. Весть об этом разнеслась по окрестностям. Какой-то старик, вероятно важный между туземцами человек, подъехал к нему и вступил в разговор, чтобы узнать, чего он хочет? "Хочу сделать вас людьми, чтоб вы верили в Бога и не жили подобно волкам". - "Что же, ты хочешь сделать нас христианами?" - "Нет, оставайтесь магометанами, но только не по имени, а исполняйте учение вашей веры". После довольно продолжительной беседы горец встал с бурки и сказал очень спокойно: "Ну, генерал, ты сумасшедший; с тобою бесполезно говорить".

Я догадываюсь, что это-то убеждение и спасло Анрепа и всех его спутников от верной погибели; горцы, как и все дикари, имеют религиозное уважение к сумасшедшим. Они возвратились благополучно, хотя конечно без всякого успеха".

Далее Филипсон высказал свое мнение о миссии Анрепа: "Совершенно для меня непонятно то, что ему предоставили ехать с этой проповедью к немирным горцам..."

Этот генерал писал и о переговорах, которые происходили по инициативе горцев, которые также заканчивались бесплодно. Вот что генерал рассказывал в своих записках об одном событии середины мая 1837 г.: "На другой день по нашем приходе в Геленджик нам дали знать, что пятеро горских старшин приехали к аванпостам для переговоров с г. Вельяминовым. Это были пять стариков очень почтенной наружности, хорошо вооруженные и без всякой свиты. Они назвались уполномоченными от натухайцев и шапсугов. Вельяминов принял их с некоторой торжественностью, окруженный всем своим штабом. В этот только раз я видел на нем кроме шашки кинжал: предосторожность далеко не лишняя после примеров фанатизма, жертвами которого сделались князь Цицианов, Греков, Лисаневич, князь Гагарин и многие другие.

Эта сцена была для меня новостью. Мне казалось, что тут решается судьба народа, который тысячи лет прожил в дикой и неограниченной свободе. В сущности, это была не более как пустая болтовня. Депутаты горцев начали с того, что отвергли право султана уступать их земли России, так как султан никогда их землею не владел; потом объявили, что весь народ единодушно положил драться с русскими на жизнь и на смерть, пока не выгонит русских из своей земли; хвалились своим могуществом, искусством в горной войне, меткой стрельбой и кончили предложением возвратиться без боя за Кубань и жить в добром соседстве... Старик Вельяминов на длинную речь депутатов отвечал коротко и просто, что идет туда, куда велел государь, что, если они будут сопротивляться, то сами на себя должны пенять за бедствия войны, и что если наши солдаты стреляют вдесятеро хуже горцев, то зато мы на каждый их выстрел будем отвечать сотней выстрелов. Тем конференция и закончилась.

Ночью лазутчики дали знать, что вблизи находится огромное сборище, которого силу они вероятно увеличили, говоря, что в нем не менее 10 т. конных и пеших от всех народов племени Адехе, и что все приняли торжественную присягу драться с русскими до последней крайности и за тайные сношения с нами назначили смертную казнь".

После того, как в июле 1837 г. Шамиль был вынужден провести переговоры с генерал-майором Фези, едва не захватившего его в плен, и выдать аманатов (заложников), в Петербурге сочли это признанием Шамилем российского подданства и потребовали от генерала А. Е. Розена организовать его встречу с императором во время поездки последнего по Кавказу, чтобы имам "молил о Всемилостивейшем прощении". При этом совершенно не принималось в расчет, что в письмах Шамиля не было никакого признания российского подданства, а лишь согласие на временное прекращение военных действий, а к российскому императору имам обращался как к равному себе. В результате генерал Розен был поставлен в крайне затруднительное положение. Переговоры с Шамилем по вопросу организации встречи с императором, которые вел генерал-майор Клюки-фон-Клугенау, разумеется ни к чему не привели.

Неудача посещения Николаем I Кавказа, очевидная еще до начала поездки для многих кавказских военачальников, хорошо знакомых с местной обстановкой, привела к тому, что большинство генералов было заменено новыми людьми, которые были совершенно не готовы к тому, что их ожидало на Кавказе.

Не менее любопытна и дипломатическая переписка русских генералов с горскими племенами, имевшая своей целью склонить их к принятию российского подданства. Начальники кордонных линий и отрядов посылали горцам те же восемь требований, которые было поручено передать и Хан-Гирею. Так, получив послание генерала Симборского, старейшины убыхов ответили ему следующей короткой запиской: "О неверные русские, враги истинной религии! Если вы говорите, что наш падишах дал вам эти горы, то он нас не уведомил, что отдал вам нас лично; и если бы мы знали, что эти земли вам отданы, то не остались бы на них жить. Мы имеем посланных от султана Махмуда, Мегмет-Али-паши, королей английского и французского. Если вы сему не верите, то отправим в Константинополь по одному доверенному лицу с вашей и с нашей стороны для узнания истины; и если вы в том удовлетворитесь, то должны оставить эти места и Гагры и перейти за реку Чорчу-Абазасу; тогда мы будем жить с вами и абхазцами в мире до тех пор, пока наш падишах не объявит вам войны... Мы поклялись нашею верою и уведомляем вас о том, что мы не исполним того, что в вашей бумаге написано. Бог будет за нас или за вас!"

Через некоторое время Симборский получил от убыхов более пространное послание, написанное, очевидно, с помощью англичан, так как там содержится довольно подробный анализ международной обстановки, с которой горское племя вряд ли было хорошо знакомо. Заканчивалось оно следующим образом: "Решительный наш ответ таков: мы не станем вам ни на волос повиноваться. Вы пишите, что подвластные вам мусульмане живут в благоденствии; но что они терпят - мы знаем, слышим и видим; видим и теперь, как вы собираете войска из областей с вами помирившихся и заставляете их воевать с нами. Если вы так сильны, то зачем берете их с собою? Ныне, пока нами не овладели, вы их еще не столь стесняете. О, хранитель наш! если достанемся мы в ваши руки, то знаем, что с нами и единоверцами нашими будет. Упаси Боже, что терпят от вас и ваших дел правоверные; что мы терпим, это бог знает. Мы знаем, сколь угнетены казанские, крымские татары и прочие в Империи вашей живущие. Из ваших крепостей бегут к нам те из них, которых вы берете в солдаты, и мы своими глазами видим, что бегущие от вас наслаждаются у нас только покоем.

Если желаете ответа, то вот он: оставьте крепости, находящиеся в черкесской земле, и мы туда ходить не станем, вы же сюда не ходите. Тогда, если захотим, то будем жить с вами в дружбе. В письме вашем вы просили выдачи от нас аманатов и хотите поставить начальника над нами. Вы написали к нам довольно заносчивое и надменное письмо; кто над нами начальник и кто может давать нам приказания? Тем ли вы возгордились, что овладели на берегу моря клочком земли, величиною в рогожу? Более мы к вам переговорщиков посылать не будем и вы не посылайте; не пишите к нам более писем; а если это сделаете, то посланного убьем, письмо же разорвем в клочки".

Натухайцы прислали Вельяминову на его письмо ответ, хоть и составленный дипломатично, но не менее категоричный: "Присланную вами прокламацию мы получили и содержание оной узнали. Воссылая хвалу Всевышнему Богу, мы мусульмане, довольны всегда Его предопределением. Более десяти лет уже находясь в беспрерывной войне, с надеждой, по разным между народом носящимся слухам, быть ни от кого не зависимыми, мы теперь от высокого английского короля получили бумагу, относящуюся ко всем горским племенам от Чечни до самого Бугаза Кызыл-Таша, содержание которой известно и вам; в оной говорится, чтобы черкесы с намерением убийства и грабежа не вступали никогда в российские пределы, россияне же удалились от черкес и более не вступали с войсками в наши земли; на сих условиях следует утвердить договор и возобновить мир и согласие. Объявляя о сем и вам, мы уверены совершенно в том, что дружба и согласие между нами водворятся лишь тогда, когда все войска ваши и крепости будут переведены за Кубань; торговлю же со всеми племенами как водою, так и сухопутьем продолжали бы. Если изъявите на сие ваше согласие, то не оставьте почтить нас ответом, а что все мы единодушно согласны покориться, в том нет сомнения и подозрения. Силу могущества своего вы показали, ибо во власти вашей находятся земли более чем в семи королевствах; но не для вас одних Всемогущий Бог создал все земли; на объявленное же в прокламации предложение, одному Предвечному Творцу известно, что мы никогда не согласимся и теперь ведем переговоры не из боязни вас, но единственно вследствие наставления и совета, данных нам английским двором. То же, что вы, с гордостью заявляя о своем могуществе и храбрости, грозите уничтожит нас одним словом, присуще только Всемогущему Творцу, и хотя вы имеете силу, но тоже надеемся на милосердие Его. В случае же признания нас, подобно прочим правительствам и королевствам, без сомнения все черкесы, без изъятия, будут согласны относительно покорности. На подлинном подписались: абадзехского, шапсугского и натухайского обществ муллы, все духовенство и почтенные люди".

Из этого письма ясно видно, что, несмотря на все слова о "покорности" указанные горские племена требовали гарантий своей независимости. При этом они рассчитывали получить, в случае необходимости, английскую и турецкую помощь, что укрепляло их стремление противостоять российским притязаниям.

Об этих письмах в Петербурге не было ничего известно, что и приводило к возникновению абсолютно нереальных планов мирного распространения власти российского императора на Северный Кавказ.

Завершая анализ русской научной и популярной литературы XIX в., можно отметить следующее. В самый ранний период знакомства России с Кавказом, сбор информации о данном регионе носил по существу случайный характер. Лишь с XVIII в. накопление информации о Кавказе начинает приобретать организованный и систематический характер. Петр Великий проявлял большой интерес к Кавказу, в результате чего появились работы Шобера, Гербера и Кантемира. Образованная к тому времени российская Академия наук включила Кавказ в число объектов для изучения организуемыми ею масштабными исследовательскими экспедициями. С этих пор количество сведений о кавказских народах начинает возрастать в геометрической прогрессии, хотя зачастую многие народы в течение долгого времени оставались малоизвестными.

Первые сведения об адыго-кабардинских племенах относятся к 30-м гг. XVIII в., однако начало подлинного этнографического изучения этой группы кавказских народов положила записка П. С. Потемкина в 1784 г. Особенное приумножение сведений приходится на начало XIX в., когда были изданы работы П. Г. Буткова, Ф. Ф. Торнау и ряда других авторов. Крупнейший вклад в этнографию адыгов и кабардинцев в это время внес обширный труд С. М. Броневского. Пожалуй, наибольшее значение для развития этнографии указанных народов имели 40-60 гг. XIX в., когда вышли выдающиеся произведения С. Хан-Гирея, Ш. Б. Ногмова, Г. В. Новицкого, К. Ф. Сталя, Н. И. Карлгофа, Л. Я. Люлье, и менее значительные, но достаточно важные труды М. И. Венюкова и Н. Л. Каменева. При этом абазины были изучены сравнительно мало.

Первой обобщающей работой по Кавказу было сочинение С. М. Броневского, наиболее значительной по замыслу была неоконченная, к сожалению, работа П. Г. Буткова.

В целом, русская научная и популярная литература о Кавказе в первой половине XIX в. имела преимущественно описательный характер. Эти работы, часто резко отличающиеся друг от друга по качеству, лишь фиксировали определенные факты. Только в редких случаях автор-наблюдатель стремился обобщить, а тем более интерпретировать наблюдаемые явления, тем не менее, все же были работы, которые имели исследовательский характер и ставили своей целью проанализировать определенные явления жизни кавказских народов. Первым автором-исследователем Кавказа можно назвать С. М. Броневского, который дал обобщающую характеристику общественного строя горцев.

Основное количество этнографических, экономических и исторических публикаций о Кавказе в XIX в. составляли статьи, книг было очень мало. По своим жанрам данная литература отличалась значительным разнообразием. В XVIII в. и в начале XIX в. основным жанром являлись путевые записки. В более позднее время этот жанр сохранился, но имел значительно меньшее распространение.

Определенное значение имели этнографическая картография и этнографическая иллюстрация. Этнографические карты показывали распространенность и районы проживания кавказских народов, в то время как рисунки и картины показывали местные антропологические типы, национальные костюмы, жилища и т. д.

Глава 2. Северный Кавказ второй половины XIX в. в представлениях российского общества

2.1 Изучение Кавказа русскими учеными

Русская историческая и этнографическая наука второй половины XIX в. продолжала активно изучать регион Северного Кавказа. При этом значительно расширилась тематика исследований и улучшилось качество получаемой информации.

Следует отметить опубликованные профессором Одесского университета Федором Ивановичем Леонтовичем "Адаты кавказских горцев. Материалы по обычному праву Северного и Восточного Кавказа". Этот труд был основан на материалах двух объемистых рукописных томов, которые в начале 80-х гг.XIX в. передал в дар Одесскому университету секретарь Ставропольского статистического комитета И. В. Бентковский, хотя Леонтович добавил в свою работу и ряд материалов, отсутствовавших в записях Бентковского, например, извлечения из книги К. Ф. Сталя, где приводились адаты черкесов. В них содержались сборники адатов, собранные за несколько десятилетий различными исследователями и энтузиастами, в том числе: "Адаты адыго-черкесов Черноморской линии, 1845 г.", (сборник был составлен смотрителем Екатеринодарского войскового училища, бывшим судьей Екатеринодарского окружного суда, войсковым старшиной Андреем Андреевичем Кучеровым); Свод капитана Генерального штаба Милентия Яковлевича Ольшевского, озаглавленный "Об адате и о нравах и обычаях племен, обитающих на северной покатости Кавказского хребта", представлял собой обработку материалов, относящихся к адатам всех народов указанного региона. Кроме того, Ф. И. Леонтович сделал на VI Археологическом съезде, проходившем в 1884 г. в Одессе (по Отделению памятников юридического и домашнего быта) доклад, называвшийся "О происхождении древне-русских отроков и детей боярских и современных кавдасардов и других служебно-родовых классов у кавказских горцев" (другое название доклада - "Об архаических формах общественного устройства у кавказских горцев"). Этот доклад был перепечатан в газете "Новороссийский телеграф" в форме краткого реферата и в 3 выпуске брошюры "Рефераты заседаний VI Археологического съезда в Одессе (Из газеты "Новороссийский телеграф")". Также доклад был опубликован в газетах "Правительственный вестник" (191 номер за 1884 г.) и "Юридическое обозрение" (тифлисское издание, 179 номер за 1884 г.)

Об адыгах в рассматриваемый период появились новые интересные работы. Прежде всего - это "Этнографический очерк черкесского народа" барона Карла Федоровича Сталя, который служил на Кавказе в период с 1844 по 1859 гг. Работа была составлена в 1849 г. и доработана в 1852 г. с участием прапорщика Омара Хатхомовича Берсеева, абадзеха по происхождению. Долгое время рукопись оставалась в распоряжении штаба Кавказского военного округа и широко использовалась различными авторами, так, например, работой пользовался Н. Дубровин при написании своего исследования "Очерк Кавказа и народов, его населяющих", опубликованного в 1871 г. Ф. И. Леонтович использовал обширные извлечения из этого очерка, посвященные сословному делению и различным отделам обычного права, в качестве записи адата для размещения в своем сборнике "Адаты кавказских горцев", о котором упоминалось выше. Полностью работу Сталя опубликовал лишь в 1900 г. в "Кавказском сборнике" известный кавказовед Е. Д. Вейденбаум с предисловием, краткими примечаниями и биографическими сведениями об авторе. Материалы очерка относятся преимущественно к черкесским племенам, в меньшей степени, к кабардинцам и охватывают широкий круг тем, включая нравы и обычаи, религию, в том числе о следах христианства и язычества, семью, аталычество, положение женщины, брак, месть, набеги, военное дело, обычное право, суд, обычаи гостеприимства, искусство, фольклор, сословия и политический строй, народоправство и внешние отношения. Кратко рассказывается и о других народах: ногайцах, абазинах и осетинах.

Важными являются и две работы, написанные Николаем Ивановичем Карлгофом, долгое время служившем на Кавказе: 1) "Восточный берег Черного моря" ; 2) "О политическом устройстве черкесских племен, населяющих северо-восточный берег Черного моря". Первая статья представляет собой небольшой этнографический очерк причерноморских адыгов. Вторая работа включает в себя не только общее описание страны и рассмотрение племенного состава адыгов, но и попытку общего анализа их общественных отношений и тех изменений, которые происходят в этом плане в последнее время. Автор уделил внимание таким

областям, как сословные, семейные и родовые отношения, организация суда, торговля, хозяйство и т. д.

Еще одним исследователем, внесшим значительный вклад в изучение адыгов, был Леонтий Яковлевич Люлье, француз по происхождению, который свыше 40 лет (с 1820 г. по 1862 г.) провел на русской службе на побережье Черного моря. Одной из важнейших его работ, изданной в 1846 г., стал "Словарь русско-черкесский или адыгский, с краткой грамматикой сего последнего языка, одобренный Спб. Академией Наук". Кроме того, Люлье опубликовал и ряд этнографических работ по адыгам, включая: "Общий взгляд на страны, занимаемые горскими народами, называемыми черкесами (адиге), абхазцами (азега) и другими, смежными с ними"; "О натухажцах, шапсугах и абадзехах"; "Верования, религиозные обряды и предрассудки у черкес"; "Учреждения и народные обычаи шапсугов и натухажцев". Статья Л. Я. Люлье "О торговле с горскими народами Кавказа на северо-восточном берегу Черного моря" содержит исторический очерк края, начиная со времен греческой колонизации, сведения о турецкой торговле в Анапе, историю организации русской торговли в 1807-1812 гг., рассказ о "миссии" Скасси, также занимавшейся торговлей с адыгами, где вначале служил автор, и некоторое количество чисто этнографических сведений об адыгах. Не доказано, но вполне вероятно, авторство Люлье по отношению к очень содержательному очерку "О гостеприимстве у черкес", помещенному в 7 номере газеты "Кавказ" за 1859 г.

Федор Викторович Юхотников, который с 1855 г. по 1861 г. служил преподавателем русской словесности в Ставропольской гимназии, опубликовал ряд статей (преимущественно в "Литературном отделе Московских ведомостей") о традициях и обычаях горцев: "Свадьба у кавказских горцев", "Похороны и тризна у кавказских горцев", "Посев, жатва и сенокос у кавказских горцев". Последняя статья была перепечатана в "Воронежских губернских ведомостях" (1858. N 8) и в "Журнале общеполезных сведений" (1858. N 4). Юхотников также задумал серию публикаций, объединенных в цикл под названием "Письма с Кавказа". Первая статья была помещена в 4 номере журнала "Русское слово" за 1861 г. и содержала небольшой этнографический материал по адыгам, но серия не продолжилась из-за смерти автора.

Заслуживает быть названой и статья "О хищнических действиях черкес и чеченцев в наших пределах", помещенная в 26 и 27 номерах "Кавказа" за 1857 г., где содержится подробное описание организации и совершения набегов.

Ряд публикаций в 50-е гг. XIX в. в русской печати был посвящен ногайцам. Прежде всего, это работы А. П. Архипова: 1) "Обряд слез" посвящена похоронному обряду оплакивания у ногайцев; 2) "Ногайцы"; 3) "Домашняя ногайская утварь". Статья была опубликована в 1 первом номере "Географических известий" за 1850 г. Она описывала материальную культуру ногайцев: обыкновенную и свадебную кибитку, арбу, кровать, сундук, люльку, музыкальные инструменты и т. д.; 4) Три отрывка о ногайцах и туркменах. Были опубликованы в 29-31 номерах "Кавказа" за 1855 г.; 5) "Этнографический очерк ногайцев и туркмен". Помещен в "Кавказском календаре за 1859 г. Здесь приводились некоторые сведения о браке, погребении, празднествах и одежде этих народностей.

А. П. Архипов также сделал несколько публикаций материалов по ногайскому фольклору. Можно также отметить его статью "О современном состоянии сельского хозяйства на Кавказе", посвященную русскому населению на Кавказе.

Интересными для данного исследования являются некоторые статьи Адольфа Петровича Берже, француза по происхождению, который довольно долгое время служил в канцелярии наместника Кавказа: 1) "Краткий обзор горских племен на Кавказе", составленный по литературным источникам и архивным материалам; 2) "Этнографическое обозрение Кавказа", представляющее собой краткий очерк народов Кавказа с обзором существовавшей по ним литературы; 3) "Чечня и чеченцы", текст был составлен на основе неопубликованных рукописей, архивных данных и литературных источников; 4) "Выселение горцев с Кавказа". Заслугой А. П. Берже является издание в 1861 г. полной версии труда Ш. Ногмова и перевод этого сочинения на немецкий язык.

Можно отметить также очерк Николая Николаевича Забудского "Ставропольская губерния", помещенный в 1-й части 16 тома "Военно-статистического обозрения Российской империи, издаваемого при 1-м отделении Департамента Генерального штаба". Очерк содержал очень обстоятельный обзор Кавказской линии, а также общий обзор ряда горских племен, включая абазинов, адыгов, кабардинцев, осетин, балкарцев, карачаевцев, ингушей, чеченцев, кистов, кумык и ногайцев.

В IV томе издания "Рассвет, журнал наук, искусств и литературы для взрослых девиц" за 1859 г. была помещена статья Василия Ивановича Лядова "Кавказ в физическом и этнографическом отношениях", которая представляла собой научно-популярную компиляцию из работ иностранных путешественников по Кавказу и содержала этнографические характеристики грузин, армян, осетин, адыгов и кабардинцев, хотя в описаниях содержался ряд неточностей и ошибок.

По Чечне в рассматриваемый период также существовала довольно обширная литература.

Так, например, можно отметить несколько публикаций Ивана Андреевича Клингера, который служил на Кавказе с 1844г. по 1866 г., а в 1847 г. попал к чеченцам в плен, благодаря чему смог довольно близко познакомиться с их жизнью. Впервые его заметки об этом были помещены в газете "Кавказ", в номерах 86, 88, 90-92 за 1856 г. под заглавием "Рассказ офицера, бывшего в плену у чеченцев с 24 июня 1847 г. по 1 января 1850 г.", где повествовалось о пленении и освобождении автора. В 97 и 101 номерах вышло продолжение этой статьи под названием "Нечто о Чечне. Заметки о виденном, слышанном и узнанном во время плена у чеченцев с 24 июня 1847 г. по 1 января 1850 г.". Это был довольно содержательный очерк, в котором рассказывалось о делении чеченцев на наибства, организации там управления, набегах, религии, празднествах, свадебных и похоронных обрядах, уголовном праве, семейных отношениях, отношении к детям, их воспитании, национальной кухне и т. д. Первая статья была вновь опубликована автором под названием "Два с половиной года в плену у чеченцев. 1847-1850" в VI выпуске "Русского архива" за 1869 г. Вторая же статья была перепечатана Е. Г. Вейденбаумом в 17 и 18 номерах издания "Тифлисский листок. Иллюстрированное прибавление" за 1900 г. под заглавием "Кавказские пленники. Иван Андреевич Клингер. Бытность в плену у чеченцев армии штабс-капитана Клингера и все, по возможности, виденное, слышанное и узнанное. 24 июля 1847 г.-1 января 1850 г." Эта публикация имеет также нотную запись чеченских мелодий, сделанную Клингером;

Работа "Заметки о Чечне", была помещена в 9-10 номерах "Пантеона" за 1855 г. Ее автором был капитан русской армии К. Самойлов, прослуживший на Кавказе четыре года. Этот очерк имеет интересное и разнообразное содержание и включает в себя географический обзор, описание племенного и сословного деления, управления, организацию судебного разбирательства, свадебные обряды, семейные отношения, воспитание детей, ведение хозяйства, одежду и жилище. Автор уделяет внимание организации общественного устройства чеченцев, отмечая, что они делятся на племена, которые, в свою очередь, разделяются на "общества", а последние - на рода или "тохумы";

Газета "Русский инвалид" в 159-167 номерах за 1856 г. опубликовала статью "Война в Большой Чечне", автором которой был Георгий Константинович Властов, который с 1848 г. в течение очень долгого времени находился на военной и гражданской службе в различных регионах Кавказа. Его очерк содержит не только обзор военных действий, но и описание Чечни, общую характеристику чеченцев, приводит легенды об их происхождении, рассказывает о взаимоотношениях чеченцев с кумыками и Тарковским шамхальством. Автор сделал несколько интересных замечаний, например, о высоком общественном положении женщины у чеченцев, в наибольшей степени, по мнению Властова, это относится к древним временам.

Можно также назвать статью М. Ливенцова "Рассказ моздокского армянина (нравы и обычаи жителей Моздока), помещенной в 66 номере "Кавказа" за 1850 г., где в основном описывается местная свадьба.

В 60-х гг. XIX в. из литературы по этнографии адыгов выделяются прежде всего работы Михаила Ивановича Венюкова, который с 1861 г. по 1863 г. находился на военной службе на Северном Кавказе, а после отставки долгое время был путешественником и географом, активным деятелем Русского Географического общества. Ему принадлежат следующие работы по этнографии адыгов и отчасти других народов Северо-Западного Кавказа: 1) "Очерки пространства между Кубанью и Белой", содержащие помимо прочего подробное описание местного населения, прежде всего адыгов, а также абазин, карачаевцев и ногайцев, составлены на основе как личных наблюдений автора, так и архивных материалов; 2) "Несколько данных для описания северо-западного Кавказа на западе от р. Белой". Эта работа представляет собой дополнение к предыдущей статье с данными о шапсугах и бжедугах; 3) "Этнографическая карта северо-западного Кавказа (составлена в декабре 1862 г.)"; 4) "Краткое пояснение к этнографической карте северо-западного Кавказа". Вместе с вышеуказанной картой это пояснение дает много полезной информации о регионе; 5) "Население северо-западного Кавказа и три эпохи его колонизации русскими в 1841, 1860 и 1863 гг."; 6) "Из истории заселения Западного Кавказа, 1861-1863"; 7) "Кавказские воспоминания (1861-1863)". Так, в последнем сочинении он писал о реализации плана по переселению ряда горских племен для обеспечения более прочного контроля над ними со стороны российских властей: "В 1862 году нами было заселено западнее Лабы все пространство до р. Белой и даже две станицы водворены за этой рекой: Пшеская и Бжедуховская. В это же время начал приводится в исполнение систематический план водворения на Прикубанской низменности тех горцев, которые прекращали сопротивление и изъявляли покорность нам. Длинная полоса земель вдоль левого берега Кубани, от самого ее истока, где жили издавна уже покорные Карачаевцы, до начала дельты, предназначена была в исключительное их пользование. Таким образом, выходя из родных гор, они оставались ввиду их, в отношении производительности почвы ничего не теряли, а в отношении удобства сбыта своих произведений даже выигрывали. Одно не могло нравиться им: близость надзора русских, которых селения окружали их земли со всех сторон. Но это было условие неизбежное и притом способное тяготить только первое поколение выходцев, живо помнившее приволье в горах. Должно однако заметить, что граф Евдокимов, который был непосредственным исполнителем официального "проэкта заселения западного Кавказа" не слишком заботился об участи горцев, выселявшихся на Прикубанскую низменность. Его твердым убеждением было, что самое лучшее последствие многолетней, дорого стоившей для России войны, есть изгнание всех горцев за море, поэтому на оставшихся за Кубанью, хотя бы и в качестве мирных подданных, он смотрел лишь как на неизбежное зло и делал что мог, чтобы уменьшить их число и стеснить для них удобства жизни". С другой стороны, Венюков писали о боевых действиях против "непокорных" горцев: "Март месяц был роковым для Абадзехов правого берега Белой, т. е. тех самых друзей, у которых мы в генваре и феврале покупали сено и кур. Отряд двинулся в горы по едва проложенным лесным тропинкам, чтобы жечь аулы. Это была самая видная, самая "поэтическая" часть Кавказской войны. Мы старались подойти к аулу внезапно и тотчас зажечь его. Жителям представлялось спасаться, как они знали. Если они открывали стрельбу, мы отвечали тем же, и как наша цивилизация, т. е. огнестрельное оружие, была лучше и наши бойцы многочисленнее, то победа не заставляла себя долго ждать... Сколько раз, входя в какую-нибудь только что оставленную саклю, видал я горячее еще кушанье на столе недоеденным, женскую работу с воткнутою в нее иголкою, игрушки какого-нибудь ребенка брошенными на полу в том самом виде, как они были расположены забавлявшимся... Думаю, что в три дня похода мы сожгли аулов семьдесят... Для солдат это была потеха, особенно любопытная в том отношении, что, неохотно забирая пленных, если таковые и попадались, они со страстным увлечением ловили баранов, рогатый скот и даже кур".

Интересные работы принадлежат автору, скрывающемуся под инициалами А.-Д. Г. Первая публикация - "Очерк горских народов Правого крыла Кавказской линии" - содержит ценную информацию об адыгах и ногайцах. Две другие статьи этого автора - "Поход 1845 г. в Дарго" и "Обзор последних событий на Кавказе" - описывают преимущественно ход боевых действий, но содержит и некоторые этнографические сведения.

Необходимо также отметить очерк Александра Осиповича Махвича-Мацкевича, подполковника Белевского егерского полка, активного члена Русского Географического общества по отделениям этнографии и статистики, "Абадзехи, их быт, нравы и обычаи". Можно предположить, что материал очерка собран благодаря личным наблюдениям автора. В статье содержится разнообразная этнографическая информация об этом горском племени: о жилище, усадьбе, способах ведения традиционного хозяйства, одежде, блюдах, верованиях, празднествах, преданиях, свадебных и похоронных обрядах, обычаях гостеприимства, уголовном обычном праве.

Михаил Борисович Чистяков, известный педагог и детский писатель того времени, выпустил в 1868 г. книгу под названием "Из поездок по России", неоднократно впоследствии переиздававшуюся. В ней, в частности, был очерк "О горских племенах Кавказа", который давал довольно подробные сведения об адыгах (частично собранных самим автором), причем имелись и довольно любопытные факты, представляющие значительный интерес для читателей.

В 11 номере "Военного сборника" за 1864 г. была помещена статья "Плен у шапсугов" анонимного автора под псевдонимом "Кавказский офицер". Это был небольшой отрывок из воспоминаний о пленении в 1860 г., содержавший и некоторый этнографический материал.

Стоит отметить анонимную статью "Характер адыгских песен", помещенную в 13, 14, 18 номерах "Терских ведомостей" за 1869 г. Эта статья имеет значительно более широкое содержание, чем это отражено в ее заглавии.

Преимущественно адыгам, а также кабардинцам (в меньшей степени - осетинам) посвящена статья, помещенная в "Терских ведомостях" за 1868 г. (46, 48-50, 52 номера) и 1869 г. (2, 9 номера) под названием "Освобождение крестьян в туземном населении Терской области", содержащая немало интересных сведений о местном населении.

Адриан Осипович Рудановский, который в течение долгого времени был правителем дел Межевой комиссии Кавказского линейного казачьего войска и магометанских народов Ставропольской губернии, опубликовал две статьи, относящихся к ногайцам. Первая из них была помещена в 235 номере "Санкт-Петербургских ведомостей" за 1861 г. и называлась "О ясырях". Это была небольшая заметка о ясырях - ногайских рабах, преимущественно из пленных осетин, черкес и абазинов. Вторая статья ("О Караногайской степи и кочующих на ней племенах"), помещенная в 42-52 гг. "Кавказа" за 1863 г., представляет собой подробный очерк о ногайских племенах.

Интересную информацию читатель того времени мог узнать из очерка П. Невского "Закубанский край в 1864 году (Путевые воспоминания)". Здесь содержались исторические сведения об убыхах и хакучах, а также материалы, относящиеся к адыгам того времени: описание жилищ, общественных отношений, религии, военного дела, хозяйства, быта, обычаев гостеприимства и воспитания детей, свадебных и похоронных обрядов.

Статья "Заметки о Кавказе", автором которой был Владимир Дмитриевич Скарятин, публицист, редактор газеты "Весть", представляла собой малозначительную компиляцию с замечаниями о работорговле у адыгов, их военном деле и политических отношениях.

Григорий Иванович Филипсон, состоявший в различных чинах на военной службе в Кавказском регионе с 1835 г. по 1860 г. и очень хорошо знавший местную жизнь и историю, в своей статье "Черкесы, казаки и адыхе" рассматривал вопрос о происхождении адыгов, разбирая этимологию слова "черкес" и анализируя мнение Карамзина, который отождествлял термины "касоги", "черкесы" и "козаки". В конечном итоге, Филипсон сделал вывод, что данный вопрос следует исследовать непосредственно на месте, среди адыгов, а не в кабинете.

В 60-х гг. XIX в. появились две публикации, посвященные кабардинцам. Первую из них написал грузинский князь Сулхан Германович Баратов, который в течение нескольких десятилетий с 1842 г. служил в различных регионах Кавказа. В издании "Хозяйственная газета. Экономические записки", которое представляло собой еженедельное прибавление к журналу "Труды Вольно-Экономического общества" был помещен его очерк "О природе и хозяйстве Кабарды", который, по собственным словам автора, представлял собой отрывок из его описания Кабарды, составленному по служебному предписанию. В нем содержится краткое описание кабардинских поселений, жилищ, национальных блюд, землевладения, хозяйства и торговли. Также можно отметить заметку военного инженера Петра Спиридоновича Степанова, служившего на Кавказе, под названием "Беглые очерки Кабарды (Из записок топографа)". Информация, приводящаяся в ней малосодержательна, но имеются некоторые интересные личные этнографические наблюдения, сделанные автором во время его поездки по Кабарде в 1861 г.

Ряд интересных публикаций о чеченцах в рассматриваемый период имел Александр Петрович Ипполитов, который в 60-х и 70-х гг. XIX в. служил на территории Чечни и был женат на местной жительницы, поэтому имел достоверные сведения об условиях жизни в данном регионе. Так, в 3 и 5 номерах в газете "Терские ведомости" за 1865 г. были помещены его "Заметки об Аргунском округе", сообщавшие преимущественно археологические данные. В 1 номере "Сборника сведений о кавказских горцах" за 1868 г. были напечатаны его "Этнографические очерки Аргунского округа", содержащие подробное описание чеченцев. Во 2 номере этого же издания за следующий год была помещена статья "Учение "Зикр" и его последователи в Закавказье и на Кавказе", повествующая об одном из религиозных течений.

Александр Александрович Висковатов, геолог, член Кавказского отделения Русского Географического общества опубликовал в 12 номере "Русского вестника" за 1865 г. статью "С Казбека", представляющую собой результат его участия в комиссии по исследованию ледников Кавказа. В статье держалось также некоторые сведения о кистах - жителях селения глевети, включая описание их охоты на туров, информацию об их суевериях, легендах и преданиях, остатках христианствах.

Следует отметить статью Павела-Платона Гильяровича Пржецлавского "Несколько слов о военном и гражданском устройстве, существовавшем в Чечне и Дагестане во время правления имама Шамиля", опубликованная в 62-64 номерах "Кавказа" за 1863 г. Там приводятся достаточно подробные сведения об организации газавата, военном устройстве Чечни, военных законах, дележе добычи, гражданском устройстве, управлении и суде.

В IV выпуске "Чтений в Обществе истории и древностей российских при Московском университете" за 1861 г. была помещена анонимная публикация "Записки о Кизляре", основанная на личных наблюдениях автора и содержащая некоторые любопытные этнографические сведения.

Можно отметить несколько общих публикаций о Кавказе. Так, например, казачий офицер Петр Александрович Гаврилов опубликовал статью "Устройство поземельного быта горских племен Северного Кавказа", которая была посвящена мероприятиям по наделению землей горцев, постепенно терявших свои исконные владения.

В этот период вышло из печати несколько популярных работ о Кавказе и его населении, предназначенных для широких масс. Первой из них стала изданная в 1866 г. брошюра довольно известного в те времена писателя и этнографа-беллетриста Сергея Васильевича Максимова под странным названием "Русские горы и кавказские горцы". Здесь содержались краткие и часто неверные, порой и вообще невежественные сведения о ряде горских народов.

Более информативной является книга Петра Петровича Надеждина (преподаватель русского языка и словесности Тифлисской гимназии в 60-70-х гг. XIX в., прослуживший на Кавказе 22 года) "Природа и люди на Кавказе и за Кавказом, по рассказам путешественников, поэтическим произведениям А. Пушкина, М. Лермонтова, Я. Полонского и ученым исследованиям. Учебное пособие для учащихся". Этот сборник был интересен по своему замыслу, имел достаточно познавательное содержание хрестоматийного плана, но был малоудачен по исполнению. Второе издание этой книги вышло в Туле в 1895 г. под заглавием "Кавказский край. Природа и люди" в полностью переработанном и дополненном виде. Последнее, лучшее издание, вышло там же в 1901 г. и было снабжено иллюстрациями.

Довольно любопытным является изданное в Санкт-Петербурге в 1862 г. на французском языке роскошное издание под заглавием "Description ethnographique des peuples de la Russie, publie a l'occasion du jubilee millenaire de l'empire de Russie". Там была отдельная глава "Народы Кавказа", а в различных разделах книги содержалась также информация по армянам, курдам, осетинам и "кавказским татарам". Сам текст книги содержит довольно мало информации, но большой интерес вызывают таблицы, содержащие красочные рисунки национальных костюмов различных народов России, включая горские. Их авторами были многие известные художники того времени. К книге прилагалась также этнографическая карта России.

Очень интересная характеристика общественно-политического устройства адыгов содержится в работе П. Невского "Закубанский край в 1864 г.", опубликованной в 97-101 номерах газеты "Кавказ" за 1868 г.: "Социальное устройство обществ закубанских горцев имело особенный, своеобразный характер. Каждое племя (clan) делилось на колена и роды... Аул, занимая нередко пространство в 1 кв. милю по причине своей разбросанности, заключал около сотни дворов; эта сотня управлялась старшиной и представляла как бы отдельную республику; следовательно, каждое племя - федерация нескольких подобных республик... Вообще у всех закубанских племен правление было вполне республиканское, демократическое, за исключением убыхов, где преобладал аристократический элемент".

Содержательными являются два официальных издания, освещавших положение на Кавказе. Первый из них - это "Всеподданнейший отчет главнокомандующего Кавказской армией по Военно-народному управлению за 1863-1869 гг.", изданный в Санкт-Петербурге в 1870 г. Документ был составлен по поручению главнокомандующего и наместника на Кавказе великого князя Михаила Николаевича и содержал описание особенностей Российской политики на Кавказе, отчет о произошедших в указанный период народных восстаниях и некоторую информацию о поземельных отношениях горцев. Второй документ - "Отчет по главному управлению наместника кавказского за первое десятилетие управления Кавказским и Закавказским краем в. к. Михаила Николаевича, 1862-1872 гг., представлен 1872 г. сенатором, статс-секретарем, тайным советником бароном Николаи". Автором этого отчета был Александр Павлович Николаи, который служил на Кавказе с 1845 г., начав с должности младшего чиновника для особых поручений, закончил службу в данном регионе на месте начальника главного управления наместника и попечителя Кавказского учебного округа. Особый интерес в его отчете представляют главы "Личные и имущественные права высших сословий" и "Улучшение быта крестьянского населения".

В 70-х гг. XIX в. публикаций в научной публицистике, посвященных адыгам и кабардинцам, появилось сравнительно мало.

Можно отметить, например, публикации Владимира Федоровича Масловского, офицера, который служил в различных регионах Кавказа с 1843 г. и до самой смерти в 1873 г. на различных должностях. Так, он опубликовал в "Терских ведомостей" за 1869 г. "Заметки о хозяйстве горцев Кабардинского округа", где кратко, но достаточно подробно освещается данный вопрос. Он был также редактором статьи "Привилегированные сословия Кабардинского округа". Это был отрывок из трудов Комиссии по разбору личных и поземельных прав туземного населения Терской области. В основе статьи лежали собственные материалы Комиссии, а также сведения из грузинских летописей, трудов Дебу, Дюбуа де Монпере, Ногмова, записки Шарданова.

Ряд публикаций в это время относился к чеченцам и ногайцам. Так, в 6 номере "Сборника сведений о кавказских горцах" за 1872 г. была помещена статья "Чеченское племя", автором которой был Умалат Лаудаев, чеченец по происхождению, ротмистр русской регулярной кавалерии.

Обширные записки, содержащие большое число этнографических сведений, оставил военный врач Павел Иванович Головинский, несколько десятилетий прослуживший на Кавказе. После его смерти "Терские ведомости" опубликовали большое число отрывков из его записок в качестве статей. Среди них можно отметить "Чеченцы (Из записок покойного П. И. Головинского)", помещенную в 40-44 номерах "Терских ведомостей" за 1870 г. и "О кавказских ногаях (из рукописей д-ра Головинского)" в 6 и 7 номерах "Терских ведомостей" за 1871 г.

Можно выделить также несколько работ Ивана Михайловича Попова, который в конце 60-х XIX в. был делопроизводителем Ичкеринского (Веденского) округа Терской области, а позже стал участковым приставом Веденского окружного управления. Первой из них стала статья "Кое-что из жизни ичкеринцев", помещенная в 32, 35 и 37 номерах "Терских ведомостей" за 1868 г. Также ему принадлежит "Ичкерия. Историко-топографический очерк", опубликованный в 4 выпуске "Сборника сведений о Кавказских горцах" за 1870 г. Также была статья "Ичкеринцы. Исторический очерк", помещенная в 12 номере "Терских ведомостей за 1874 г.". Она представляет собой перепечатку исторической части предыдущей публикации. Все эти работы содержат разностороннюю и содержательную информацию.

В российской научной литературе того времени можно выделить и ряд общих работ по теме Кавказа. Прежде всего, это работы Николая Францевича грабовского, юриста, который с середины 70-х гг. XIX в. в течение примерно двух десятилетий служил в различных районах Кавказа. Первые его публикации, посвященные Кавказу, появились еще в конце 60-х гг., в том числе небольшой очерк с малозначимым содержанием под названием "Беглые заметки о поездке в Урусбий", помещенный в 20 номере "Терских ведомостей" за 1868 г. Значительно более глубокое и разностороннее содержание имеет очерк "Горский участок Ингушевского округа в 1865 г.", опубликованный в 21-26 номерах "Терских ведомостей" за 1868 г. Во 2 номере "Сборника сведений о кавказских горцах" за 1869 г. была опубликована его статья "Свадьба в горских обществах Кабардинского округа" с хорошим описанием кабардинской свадьбы. В 3 номере того издания за 1870 г. была помещена статья "Экономический и домашний быт жителей горского участка Ингушевского округа", дополненная статьей "Экономическое положение бывших зависимых сословий Кабардинского округа", помещенной в том же номере. В следующем же номере данного издания были изданы "Очерки суда и уголовных преступлений в Кабардинском округе". В следующем году в "Терских ведомостях" (3 номер) грабовский опубликовал "Кабардинский анекдот о ревнивых мужьях". В 9 номере "Сборника сведений о кавказских горцах" за 1876 г. вышел очерк "Ингуши, их жизнь и обычаи". В том же номере Грабовский поместил также исторический очерк "Присоединение к России Кабарды и борьба за ее независимость". Следует отметить, что данный автор не только излагает факты, но и пытается их интерпретировать и анализировать, что повышает ценность его работ.

В 146 номере газеты "Кавказ" за 1870 г. была опубликована статья "Амазонки на Кавказе", автором которой был Александр Антонович Цигарели, написавший ее в свои студенческие годы во время обучения в Тифлисской духовной семинарии. Статья содержала очень краткий обзор некоторых античных и более поздних сообщений. Ее содержание значительно менее информативно, чем у аналогичной публикации Вейденбаума.

Определенную ценность имеет и "Этнографическая карта Кавказского края", составленная в 1875 г. военным инженером, писателем и этнографом Александром Федоровичем Риттихом.

Журнал "Природа и люди" в 1879 г. предпринял попытку дать широким кругам русских читателей представление о кавказских жителях в серии статей "Народы России. Кавказские жители". В 5 номере имелась публикация "I. Черкесы или адыге. II. Абхазцы или Азега", в 6 номере - "I. Ногайцы. II. Сванеты или шаны. III. Грузины". Эти статьи представляли собой лишь примитивную компиляцию и были наполнены различными невежественными и нелепыми сообщениями, многие из которых имеют лишь анекдотический характер.

В трех номерах газеты "Кубанские областные ведомости" за 1881 г. были опубликованы две статьи Тимофея Львовича Голяховского, офицера, который был старшим помощником Баталпашинского уездного начальника. Первая была опубликована в 21 номере и называлась "Домашний праздник у абазинов", вторая была помещена в 22 и 23 номерах и носила название "Шехерезата. Рассказ из зеленчукского быта". В ней содержались некоторые интересные сведения, например, описание праздника "пску" (абазинской тризны).

В журнале "Дело" за 1884 г. была опубликована статья довольно известного публициста и литератора Якова Васильевича Абрамова "Кавказские горцы", посвященная причинам переселения горцев в Турцию, она также содержала характеристику взаимоотношений русских и горцев с резкой критикой в адрес действий казаков. В "Отечественных записках" за 1884 г. была помещена его критическая статья "М. М. Ковалевский о сословно поземельных отношениях у горцев Северного Кавказа".

Некоторую информацию можно было получить из небольшой статьи Владимира Николаевича Акимова (члена географического отдела Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете) "Свадебные обычаи и обряды чеченцев и ингушей" помещенную в "Сборнике материалов по этнографии, издаваемом при Дашковском этнографическом музее", которая была основана на материалах, собранных Акимовым во время его поездки в 1886 г.

Некоторый вклад в изучении Кавказа внес Николай Николаевич Харузин, довольно известный этнограф конца XIX в., товарищ (заместитель) председателя Этнографического отделения Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете. Так, в ряде номеров "Тифлисских ведомостей" за 1886 г. была опубликована его статья "Археологические экскурсии в Чечню и Осетию", представляющая собой путевые заметки о его участии еще студентов в археолого-этнографической экспедиции на Кавказ и в Крым, возглавлявшееся В. Ф. Миллером. В 3 номере "Сборника материалов по этнографии, издаваемом при Дашковском этнографическом музее" за 1888 г. были помещены его "Заметки о юридическом быте чеченцев и ингушей", основанные частично на литературном материале, частично на данных, собранных Миллером во время экспедиции 1886 г.

Интересной и содержательной являлась анонимная статья "Татарское племя на Кавказе", помещенная в 86, 87, 89-91 номерах "Кавказа" за 1889 г. В ней приводился разнообразный материал по ногайцам, кумыкам, карачаевцам и балкарцам.

Георгий Николаевич Казбек, офицер, служивший с 1875 г. на Кавказе и ставший в 1879 г. командиром 79-го пехотного Куринского полка, опубликовал в 1885 г. книгу "Куринцы в Чечне и Дагестане, 1834 - 1861 гг. Очерк истории 79 пех. Куринского полка".

"Тифлисский вестник" опубликовал в 1887 г. ряд публикаций за подписью "Кто-нибудь". Первая статья была помещена в 30 номере и называлась "Несколько слов о горских евреях". Она содержала краткую, но разностороннюю этнографическую характеристику данного слоя горцев. В 69 номере вышла заметка "Первоначальная культура Чечни" с общими замечаниями о культурных особенностях чеченцев. Под этим же псевдонимом вышел ряд корреспонденций из города Грозного.

Определенную информацию можно было узнать из работ Иосифа Викентьевича Бентковского, участника польского восстания, сосланного рядовым на Кавказ, где, впрочем, он вскоре был произведен в офицеры, затем стал начальником Михайловской станицы, а в 1857 г. вышел в отставку, занялся сельским хозяйством и научно-литературной деятельностью, с 1860 г. состоял на службе в Ставропольском статистическом комитете, а в 1871 г. стал его секретарем. Первая статья Бентковского называлась "Обзор коневодства на Северном Кавказе в прежнем и нынешнем его состоянии" и имела малоинформативное содержание. Другая статья носила название "Заселение западных предгорий Главного Кавказского хребта". Она была основана на архивных источниках и содержала, помимо прочего, историко-этнографический материал по горцам.

В 1896 г. И. И. Дмитренко опубликовал трехтомный "Сборник материалов по истории Кубанского казачьего войска", где имелись интересные сведения. В частности, в первом томе исследователь поместил "Замечание о закубанских народах, составленное подполковником Иваном Кираевым 13 августа 1796 г.". Это произведение было посвящено, прежде всего, предложениям о мерах, которые способствовали бы переходу закубанских племен на сторону России, но оно также содержало и краткую их характеристику. В частности, в начале статьи автор писал: "Сии народы многочисленны и разделяются на разные племена. Некоторые из них управляемы издревле и теперь собственными их беями или князьями, некоторые, ни от кого не завися, живут особливыми семействами на взаимных по разным условиям обрядах, некоторые ж передают себя власти султанов, происходящих от Чингисского рода". Таким образом, здесь содержалась едва ли не первая в русской кавказоведческой литературе идея о необходимости разделения горских племен на "аристократические" и "демократические". Кроме того, автор различал местную аристократию (князей) и чужеродную (султанов), что являлось очень ценным замечанием.

Следует отметить этнографические работы Максима Максимовича Ковалевского. Являясь крупным теоретиком, занимавшимся изучением общих вопросов развития древних обществ, в частности, проблем рода и матриархата, он не был удовлетворен теоретическими изысканиями и умозрительными заключениями, поэтому решил исследовать горские племена Кавказа, которые, как ему было известно, сохранили многие элементы общинно-родового строя. Он совершил три поездки на Кавказ: в 1883 г., 1885 г. и 1887 г. В первой поездке, в которой он был совместно с известным иранистом В. Ф. Миллером (одним из тех, чья информация возбудила интерес Ковалевского к Кавказу) целью была Северная Осетия, также посещены были кабардинцы и балкарцы. Информация, собранная учеными в этой поездке, легла в основу нескольких докладов Ковалевского: "О древнейших видах судебных доказательств" (прочитанном в апреле 1884 г. на заседании Этнографического отделения Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете), "О судах божьих", "О присяге как одном из доказательств древнего процесса у осетин" (были прочитаны на VI Археологическом съезде, проходившем в Одессе в августе 1884 г.). В следующем году он прочитал на заседаниях Этнографического отделения Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии еще два доклада на основе материала своей поездки: "О некоторых архаических чертах семейного права осетин" и "Об обычном праве горских татар и его отношении к осетинскому". Вторая поездка Ковалевского на Кавказ состоялась летом 1885 г., когда он лечился в Кисловодске, а также производил раскопки в его окрестностях и совершил путешествие по Сванетии. Эта короткая поездка дала материал еще для одного доклада и двух статей.

Третья, наиболее продолжительная по времени поездка Ковалевского состоялась в 1887 г. и охватила ряд регионов Центрального и Восточного Кавказа. Материалы этой поездки послужили основой трех статей: "Пшавы, этнографический очерк" (2 номер "Юридического вестника" за 1888 г.), "Родовое устройство Дагестана" (12 номер "Юридического вестника за 1888 г.), "Народная Правда Дагестана" (1 номер "Этнографического обозрения" за 1890 г.), а также несколько докладов и сообщений.

Собранный во время поездки материал лег в основу нескольких крупных научных работ М. М. Ковалевского, в том числе "Поземельные и сословные отношения у горцев Северного Кавказа". Первым значительным трудом, созданным Ковалевским на основе кавказских материалов, стал уже упоминавшийся двухтомник "Современный обычай и древний закон, Обычное право осетин в историко-сравнительном освещении", изданный в 1886 г. Масштабность этому труду придает именно историко-сравнительный материал, который очень широко использовал Ковалевский. Исследователь понимал термин "обычное право" очень широко и включал сюда все общественные формы и отношения, сложившиеся в рамках первобытнообщинного строя и передшедшие ко времени его распада в качество неписанных законов, "узаконенных" обычаем. Таким образом, в труде освещались вопросы брака, семьи, собственности и т. д. Очень внимательно Ковалевский исследовал в традиционную осетинскую семейную общину. Различные разделы данного труда посвящены вопросам договорного права, семейного права, уголовного права, судоустройства и судопроизводства. Все эти вопросы рассматриваются и комментируются в очень широком плане с привлечением разнообразного историко-сравнительного материала. В работу также включен историко-этнографический очерк, освещающий вопросы этногенеза осетин, происхождения их феодализма историю их отношений с Грузией и Кабардой и, наконец, историю присоединения к Российской империи. Можно отметить и очерк Ковалевского о балкарцах или, как их тогда называли, "горских обществах Кабарды". Ранее в русской научной литературе были лишь отрывочные сведения об этом народе. В рассматриваемом очерке кроме путевых заметок содержались сведения об отношениях балкарцев с осетинами (которые первоначально составляли население этого региона), о сохранившихся следах осетинского влияния, записи местных легенд и преданий и обзор общественно-социального устройства балкарцев, которое Ковалевский определил как феодальное. Говорил исследователь и о существовании там больших семей, которые, впрочем, находились в стадии распада. Две трети второго тома труду "Закон и обычай на Кавказе" состоят из материалов по Дагестану. Это не только личные наблюдения самого Ковалевского, но и сведения, собранные многими другими исследователями, а также информация, извлеченная из рукописных документов (описаний округов и сборников адатов). И в данном случае объектом исследования Ковалевского стало обычное право дагестанцев, которое он вновь рассматривал очень широко, проанализировав сначала родовое право (то есть законы им обычаи, регулирующие родовые формы и отношения), а потом - семейное, наследственное и уголовное право. Однако, в этой работе, в отличие от предыдущих, исследователь лишь вскользь упомянул о соседской общины и вообще не рассмотрел вопрос о дагестанском феодализме. Общим завершением всей этнографической работы Ковалевского на Северном Кавказе и обобщением собранной информации стал двухтомный труд "Закон и обычай на Кавказе", изданный в 1890 г. Первый том этой работы был посвящен обзору пережитков матриархата и патриархального рода у горцев, а также разнообразным культурным влияниям соседних народов, в том числе адыгов, отраженных в правовых нормах горских племен. Во втором томе находились все материалы, касающиеся жизни горных грузин и дагестанских племен. В целом, Ковалевский оставил очень много серьезных исследовательских работ о народах Кавказа. К сожалению, его интересовало, прежде всего, именно право, которое хоть и рассматривалось очень широко, но в отрыве от анализа материальной и культурной жизни народа не могло дать о нем истинного представления.

Ряд работ в 80-х гг. XIX в. был посвящен распространенному на Кавказе кустарному производству. Так, П. Остряков в издании "Труды комиссии исследованию кустарной промышленности в России" (V выпуск за 1880 г.) опубликовал работу "Заметки о кустарной промышленности Кабарды, Терской области, на Кавказе". Это была вторая публикация Острякова о Кавказе. Первая была опубликована в 8 номере "Вестника Европы" за 1879 г. и называлась "Народная литература дагестанцев и ее образцы. Из путешествия по Кавказу".

В VIII выпуске "Трудов комиссии по исследованию кустарной промышленности в России" за 1882 г. вышла статья "Производство оружия и изделий из серебра на Кавказе". В основу статьи легли материалы, собранные автором во время его четырехлетнего пребывания на Кавказе, на Сунжеской линии.

Также любопытной является статья "Чеченские селения (Материалы для характеристики населенных мест области)", где описывались три типа чеченских селений, а также приводились некоторые сведения о местном землевладении, земледелии и лесном промысле.

В 80-х гг. XIX в. продолжались попытки создания рассчитанной на широкие читательские круги популярной литературы, однако, большую часть этих попыток, как и прежде, следует признать неудачной.

Так, например, под редакцией известного географа Петра Петровича Семенова-Тян-Шанского в этот период стало выходить богато оформленное многотомное издание "Живописная Россия", имевшее большое количество иллюстраций. Том IX этого сборника был посвящен "Кавказу". Его содержание составляли 11 статей. Автором 7 из них являлся Г. И. Радде, среди очерков были: "Физиономия страны", "Кавказский хребет", "Минеральные богатства", "Древнейшие предания о Кавказе", "Сельское хозяйство и промышленность" и др. Первая статья тома, которую написал Евгений Львович Марков, известный в то время писатель, беллетрист, публицист, критик и путешественник, называлась "Кавказ в его настоящем и прошлом" и представляла собой как бы вводную ко всему тому публикацию. Автором статьи "Горские племена Кавказа" был А. П. Берже. К сожалению, научная ценность большинства этих статей очень низкая. Там часто приводились ошибочные и давно уже опровергнутые в научной литературе того времени сведения.

Уже упоминавшийся Е. Л. Марков выпустил в 1887 г. "Очерки Кавказа. Картины кавказской жизни, природы и истории". Второе издание этой книги состоялось в 1904 г. Ее содержание было основано на литературных источниках, а также на личных впечатлениях автора от путешествия по Кавказу.

В 1883 г. вышла книга "Окраины России. I. Кавказ. Пособие для изучения военной географии России". В 1884 г. вышло второе, исправленное, издание этой книги. Ее автором был М. Литвинов.

В 1885 г. в Москве вышла брошюра "Кавказ", которую написал Сергей Павлович Меч, географ-популяризатор, преподаватель московских средних учебных заведений. Эта брошюра давала общее представление о Кавказе, изложенное довольно живо и увлекательно, но о кавказских народах сообщались довольно поверхностные сведения.

В 1885 г. вышло 2-е, исправленное и дополненное, издание книги "Путеводитель и собеседник в путешествии по Кавказу", состоящей из двух частей, автором которой был М. Владыкин. Первая часть содержала общие географические и исторические сведения о Кавказе, описания отдельных маршрутов, во второй части были опубликованы туристические дневники путешествий, совершенных автором в 1872 г. и 1874 г. по некоторым кавказским районам.

Георгий Михайлович Туманов, грузинский князь, публицист и общественный деятель, выпустил в 1887-1888 гг. работу, которая называлась "Кавказ. Справочная книга, составленная Старожилом". Она включала в себя семь выпусков. В 4 выпуске "Население, его происхождение, язык, религия, домашний и общественный быт" имелись краткие, но довольно содержательные этнографические очерки, посвященные различным горским народам. Кроме того, в 1890 г. была опубликована статья под названием "Словарь кавказских деятелей. Приложение к Справочной книге Старожила". В Тифлисе в 1901-1907 гг. вышла работа "Характеристики и воспоминания", состоявшая из 3 выпусков.

Следует также отметить работу графини Прасковьи Сергеевны Уваровой (жены археолога А. С. Уварова, которая сама занималась археологией и возглавила после смерти мужа в 1884 г. Московское археологическое общество) "Кавказ. Путевые заметки", изданную в Москве в двух частях в 1887-1891 гг. Содержание этих записок составляет в основном описание археологических памятников региона.

Владимир Викторович Сокольский, юрист, преподаватель различных российских высших учебных заведений, опубликовал в 11 номере "Журнала Министерства народного просвещения" за 1881 г. статью "Архаические формы семейной организации у кавказских горцев", где на основании литературного материала по этнографии Кавказа исследователь доказывал существование у горцев в прошлом матриархата и связанных с ним специфических форм брака и семейных отношений.

Важное место в научной литературе XIX в. о Кавказе занимают работы Евгения Густавовича Вейденбаума. С 1877 г. он служил на Кавказе, начав с должности начальника отделения горского управления и закончив постом члена Совета наместника с чином тайного советника. С 1897 г. он был избран членом Кавказской археографической комиссии, а с 1904 г. стал ее председателем, занимался историей региона. Например, в 9/10 номерах журнала "Знание" за 1872 г. вышла его статья "Кавказские амазонки (Материалы для древней этнографии Кавказа)", это была очень содержательная работа, которая охватывала практически весь объем существовавшего тогда по этой теме материала. В 246 номере "Тифлисского вестника" за 1876 г. была помещена заметка "По поводу черкесов в Дагестане". В 5 номере "Известий Кавказского отделения Русского Географического общества" за 1878 г. опубликовали его статью "Священные рощи и деревья у кавказских народов". Эта тема была продолжена в публикации "О священном дереве "сегут", помещенной в 7 номере того же издания за 1881 г. В 1888 г. в Тифлисе вышла книга Вейденбаума "Путеводитель по Кавказу", которая, помимо прочего, содержала главу "Очерк этнографии Кавказского края". Кроме того, исследователь перевел и опубликовал работу Ксаверио Главани (итальянца по происхождению, врача крымского хана и французского консула в Бахчисарае в 20-е гг. XVIII в.) под названием "Описание Черкессии, 1724 г.". В 1901 г. вышла также книга Вейденбаума "Кавказские этюды", посвященная в основном истории края.

В 90-е гг. XIX в. статей и других работ, посвященных адыгам, появилось немного.

Янаш Давидович Вышогрод, военный врач, служивший с 1885 г. по 1891 г. в различных регионах Кавказа, опубликовал в 1895 г. работу "Материалы по антропологии кабардинского народа (адыге). Диссертация на степень доктора медицины при Военно-медицинской академии". Помимо прочего, в ней имеется небольшой этнографический очерк об адыгах, основанный частично на литературных данных, частично на собственных наблюдениях.

Иван Николаевич Клинген, известный агроном, инспектор кавказских удельных имений, один из инициаторов распространения в России чайного куста и других субтропических растений, опубликовал в 5 и 6 номерах "Журнала сельского хозяйства и лесоводства" за 1897 г. очерк "Основы хозяйства в Сочинском округе", где содержится разнообразная информация о хозяйстве причерноморских адыгов, в основе которой лежали литературные данные и личные наблюдения автора. В том же году этот очерк вышел отдельным изданием.

Одним из исследователей Кавказа был Николай Сергеевич Семенов, который находился на гражданской службе в этом регионе с конца 60-х гг. XIX в. до середины 90-х гг. Большинство работ Семенова были посвящены кумыкам, однако часть его статьей рассказывала о Чечне и чеченцах. Так, в "Терских ведомостей" за 1881 г. была опубликована его работа "Очерк Чечни и чеченского народа". В газете "Кавказ" за 1886 г. был напечатан очерк "Очерк ногайцев, обитающих по западному берегу Аграханского залива". В ряде номеров "Терских ведомостей" за 1890 г. публиковалась статья "Чеченцы в роли археологов". Обобщением трудов Семенова по этнографии Кавказа стала его книга "Туземцы северо-восточного Кавказа (Рассказы, исследования, заметки о кумыках, чеченцах и ногайцах и образцы поэзии этих народов)".

В 247 номере газеты "Каспий" за 1898 г. вышла небольшая анонимная заметка (ее автор скрылся под псевдонимом "Горец") "Черкесы Екатеринодарского отдела Кубанской области", посвященная бжедугам и шапсугам.

Сергей Васильевич Ваганов, ветеринар Кубанской области в 90-х гг. XIX в., опубликовал статью "Значение охранно-карантинной линии по границы Кубанской области с Закавказьем в связи с условиями животноводства в Нагорной области", где была представлена общая характеристика хозяйства карачаевцев.

Талиб Псабидович Кашежев опубликовал в журнале "Этнографическое обозрение" две статьи по этнографии кабардинцев. Первая из них вышла в 4 номере за 1892 г. и называлась "Свадебные обряды кабардинцев" и в ней данная тема освещалась очень подробно. Во 2 номере "Этнографического обозрения" за 1900 г. он поместил статью "Ханцегуаше (Общественное моление об урожае у кабардинцев)".

В 16 и 29 номерах "Терских ведомостей" за 1892 г. была помещена анонимная компилятивная статья "Некоторые сведения о Кабарде и об освобождении в ней зависимых сословий", посвященная 25-летней годовщине данного события.

Герасим Борисович Ананьев, являвший в 90-х гг. XIX в. заведующим Караногайским сельским училищем, опубликовал в этот период ряд статей, посвященных этому народу. Так, в 74 номере "Терских ведомостей" за 1893 г. была помещена его статья "Первоначальное домашнее образование караногайских детей". В 45 номере того же издания за следующий год он опубликовал статью "Караногайская народная медицина". В 20 выпуске "Сборника материалов для описания местностей и племен Кавказа" (1894 г.) вышла его статья "Караногайцы, их быт и образ жизни". Эта же статья вышла в "Сборнике сведений о Северном Кавказе" (2 выпуск, 1909 г.). Там же одновременно вышла еще одна статья - "Караногайцы и их предания".

Анонимный автор, скрывшийся под инициалами И. М-в опубликовал в 141 номере "Терских ведомостей" за 1898 г. очень любопытную статью "Чеченский колдун и Дуба-Юрта" о распространении среди чеченцев знахарства и шаманства.

Ряд публикаций о Кавказе поместила в "Записках Кавказского отделения Русского Географического общества" А. Е. Россикова, которая была одним из корреспондентов "Терских ведомостей". Так, в 18 номере "Записок" за 1896 г. она опубликовала статью "Путешествие по центральной части Горной Чечни".

Ряд публикаций о горских племенах принадлежит перу Евгения Дмитриевича Максимова (податной инспектор Владикавказа, секретарь местного Статистического комитета, редактор "Терских ведомостей" с 1890 г. по 1892 г.) и Григорию Абрамовичу Вертепову (в 1895-1904 гг. он был редактором "Терских ведомостей" и "Терского сборника", в начале 1900-х гг. также состоял членом-секретарем Терского областного статистического комитета). Первый автор, имел следующие публикации, относящиеся к Северному Кавказу: он поместил во 2 выпуске "Терского сборника" очерк "Кабардинцы", а в следующем выпуске того издания - очерк "Чеченцы", кроме того, в "Терских ведомостях" за 1892 г. (50 и 61 номера) вышла его статья "Двадцатипятилетие освобождения зависимых сословий на Северном Кавказе". Все эти очерки и статьи представляют собой в основном компиляции по литературным источникам. Г. А. Вертепов, в свою очередь, известен своими статьями об ингушах, которых он считал ветвью чеченцев, но также было и несколько статей, посвященных Чечне, например, "Судьба религиозно-политических учений в Чечне" ("Терские ведомости", 52, 54 номера за 1892 г.), "Общественные кузнецы в Чечне" ("Терские ведомости", 137 номер за 1898 г., перепечатано также во 2 выпуске "Ежегодника Кавказского горского общества в Пятигорске", 1908 г.), "В горах Кавказа" (очерк путешествия по Чечне и Осетии, был помещен в 6 выпуске "Терского сборника", 1903 г.), "Сектантство в Чечне" (2 выпуск "Записок Терского общества любителей казачьей старины", 1914 г.). Оба автора издали в 1892 г. и 1894 г. 2 выпуска сборников "Туземцы Северного Кавказа", Историко-статистические очерки", содержащих перепечатку ряда их публикаций о различных горских народах.

Георгий Филиппович Малявкин, который был в конце 80-х - начале 90-х гг. XIX в. младшим помощником землемера Межевого управления Терской области, опубликовал в "Терских ведомостях" несколько очерков о кавказских народах, в том числе "Караногайцы (Этнографический очерк), помещенный в ряде номеров за 1892 г. и 1893 г. и написанный частично по литературным источникам, но преимущественно по личным наблюдениям. Также перу Малявкина принадлежит пространная работа "Очерк общинного землевладения на чеченской территории ("в Чечне")", также помещенный в ряде номеров "Терских ведомостей" за 1892 г. и 1893 г. "Арканджело Ламберти. Описание Колхиды, называемой теперь Мингрелией. Перевод с итальянского" (там же, 43 выпуск, 1913 г.).

Можно отметить также несколько статей Евгения Захаровича Баранова (уроженца г. Нальчика, журналиста и этнографа), посвященных кабардинцам, в том числе: "К вопросу о формах землевладения у кабардинцев" ("Терские ведомости", 67 номер, 1891 г.), "Очерки из жизни горских татар Кабарды" ("Терские ведомости, ряд номеров на 1894 г. и 1895 г., имеет довольно интересное и разностороннее содержание).

Автором ряда работ по истории и этнографии Кавказа во второй половине XIX в. являлся Карл Федорович Ган, который жил в Тифлисе и занимался здесь преподавательской деятельностью. Значительное количество его работ по Кавказу вышло на немецком языке в зарубежных изданиях, однако, имеются и несколько довольно интересных публикаций на русском языке, например: "Известия древних греческих и римских писателей о Кавказе", "Опыт объяснения кавказских географических названий". Следует также отметить, что последняя работа в сокращенном варианте была перепечатана в книге "Труды XIII съезда русских естествоиспытателей и врачей в г. Тифлисе 16-24 июня 1913 г. Т. VI. Труды по различным секциям, специально касающиеся Кавказа".

Некоторые сведения об экономике Кавказа содержит публикация "Коневодство на Кавказе", помещенная в 5 и 7 номерах "Военного сборника" за 1896 г. Реферат этой статьи был опубликован в 197 и 210 номерах газеты "Кавказ" за 1896 г. Автором этой статьи был военный писатель, специалист по истории конезаводства Дмитрий Иванович Дубенский.

Несколько статей в рассматриваемый период были посвящены кавказскому праву. Например, Л. И. Петров опубликовал две статьи, посвященные данному вопросу. Первая из них была опубликована в 6 номере "Журнала Министерства юстиции" за 1899 г. и называлась "Происхождение обычного права (Опыт научной разработки данных по сборнику "Материалы для описания племен и местностей Кавказа")". Вторая статья вышла в "Кавказском вестнике" за 1901 г. и носила название "Обычное право и закон на Кавказе". Особой научной ценности эти статьи не имели.

На эту тему писал и Е. И. Якушкин (известный юрист XIX в.), издавший в 1899 г. обширный труд "Обычное право русских инородцев. Материалы для библиографии обычного права". Эта книга стала как бы пятым томом его четырехтомного произведения "Обычное право русского народа. Материалы для библиографии обычного права", выходившего в 1875-1909 гг. и переизданного в 1910 г.

Ряд работ был посвящен состоянию медицины на Кавказе. Так, Михаил Зурабович Кананов (тифлисский врач-гинеколог) поместил в 1 номере "Вестника общественной гигиены, судебной и практической медицины" за 1891 г. поместил статью "Народное акушерство на Кавказе". Можно отметить также некоторые статьи Ивана Ивановича Минкевича (несколько десятилетий находившегося на Кавказе, сначала в качестве военного хирурга, а в последствии в должности главного хирурга Тифлисской городской лечебницы), в том числе "Трепанация у кавказских горцев и других различных народов" (60 выпуск "Медицинского сборника Кавказского медицинского общества", 1897 г.) и "Медицинские средства из царства животных, употребляемые по преимуществу в народной медицине. Соответствующие предрассудки и поверья. Сравнительное исследование" (там же, 62 выпуск, 1899 г.).

Определенное место Кавказ занимал в деятельности одного из выдающихся русских мыслителей XIX в. Николая Яковлевича Данилевского. В частности, он был начальником продолжавшейся пять лет экспедиции по изучению состояния рыболовства на Черном и Азовском морях. Он уделял внимание и проблеме крестьянского переселения на Кавказ, указывая, что плодородные степи региона могут обеспечить большое количество крестьянского населения. С большим вниманием ученый также изучал вопрос о присоединении Кавказа к России, признавая это необходимым и важным с исторической и геополитической точек зрения. Следует сказать, что Данилевский отмечал факт двуличности западной прессы, осуждавшей политику России на Кавказе, но оправдывавшей подобные же действия своих правительств в других регионах мира. Здесь можно провести аналогию с современным положением дел в отношении Запада к контртеррористической операции Российской армии в Чечне. В широко известной публицистической работе Н. Я. Данилевского "Россия и Европа" приведены его размышления об особенностях отношения европейский стран к политике Российской империи на Кавказе: "После раздела Польши едва ли какое другое действие России возбуждало в Европе такое всеобщее негодование и сожаление, как война с кавказскими горцами и, особливо, недавно совершившееся покорение Кавказа. Сколько не стараются наши публицисты выставить это дело как великую победу, одержанную общечеловеческой цивилизацией, - ничто не помогает. Не любит Европа, чтобы Россия бралась за это дело. Ну, на Сыр-Дарье, в Кокаде, в Самарканде, у дико-каменных киргизов - еще куда ни шло, можно с грехом пополам допустить такое цивилизаторство, - все же вроде шпанской мушки оттягивает, хотя, к сожалению, и в недостаточном количестве, силы России; а то у нас под боком, на Кавказе; мы бы и сами здесь поцивилизировали. Что кавказские горцы и по своей фанатической религии, и по образу жизни, и по привычкам, и по самому свойству обитаемой ими страны, - природные хищники и грабители, никогда не оставляющие и не могущие оставляющие своих соседей в покое, все это не принимается в расчет. Рыцари без страха и упрека, паладины свободы да и только! В Шотландских горах, с небольшим лет сто тому назад, жило несколько десятков, а может, и сотен тысяч таких рыцарей свободы; хотя те были христиане, и пообразованнее, и посмирнее, - да и горы, в которых они жили, не Кавказским чета, - но однако же Англия нашла, что нельзя терпеть их гайлендерских привычек и при удобном случае разогнала их на все четыре стороны. А Россия под страхом клейма гонительницы и угнетательницы свободы терпи с лишком миллион таких рыцарей, засевших в неисследимых трущобах Кавказа, препятствующих на целые сотни верст кругом всякой мирной оседлости; и, в ожидании, пока они не присоединятся к первым врагам, которым вздумается напасть на нее с этой стороны, - держи, не предвидя конца, двухсоттысячную армию под ружьем, чтобы сторожить все входы и выходы из этих разбойничьих вертепов".

Ряд авторов публиковал в этот период мемуары, относящиеся к более ранним годам. Одним из них был уже упоминавшийся Милентий Яковлевич Ольшевский, который с 1841 г., после окончания Военной академии, в течение 25 служил на Кавказе. С 1893 по 1895 гг. он издал в журнале "Русская старина" свои мемуары под заглавием "Кавказ с 1841 по 1866 г.", где была отдельная глава "О происхождении, образе жизни, нравах и обычаях чеченцев". Это краткий очерк, содержащий общую характеристику чеченцев, их общественного строя, военного дела (включая организацию набегов), кроме того, статья рассказывает о взаимоотношениях чеченцев и русских и приводит историю завоевания этого народа. В других местах воспоминаний Ольшевского также содержатся некоторые данные этнографического плана, в частности краткий обзор адыгейских племен с характеристикой их военного дела.

Из популярной литературы этого периода следует отметить только изданную в 1893 г. книгу "Очерки Кавказа. Поездка на Кавказ осенью 1888 года", автором которой был Василий Силович Кривенко, занимавший в 80-х гг. XIX в. пост правителя канцелярии министра императорского двора, а затем получивший известность как писатель и общественный деятель.

Одновременно с углублением этнографическо-географического исследования Кавказа продолжалось и изучение его истории, теперь, в первую очередь, в качестве одного из элементов общей истории России. В частности, один из крупнейших историков XIX в. Сергей Михайлович Соловьев в своей широко известной 29-томной "Истории России", издававшейся с 1851 г. по 1880 г., привел обширный и интересный материал по российско-адыгским и российско-ногайским отношениям, трактуемым им с концептуальных положений "борьбы с азиатами" или "борьбы леса со степью", когда оттесненный стремительным нашествием "азиатских" племен (татаро-монгол) в северные леса русский народ собрался с силами и начал "наступательное движение на Азию", что, по мнению историка, составило основное содержание нового периода истории русского народа с XVI в. При этом, если говорить о кавказских народах, то Соловьев утверждал добровольность их вхождения в состав России в качестве меры защиты от усобиц горских князей и предотвращения агрессии со стороны крымских татар. Историк практически не рассматривал различные аспекты активной политики России на Кавказе.

Другой крупнейший историк конца XIX - начала XX вв. - Василий Осипович Ключевский в своем девятитомном труде "Курс русской истории" изложил точку зрения, что колонизация Россией новых территорий является одним из основных факторов формирования ее государственности и одним из главных процессов ее исторического развития. Территориальные приобретения России объяснялись им исключительно государственными и географическими причинами - необходимостью достичь "естественных границ", в частности, берегов Черного и Азовского морей: "Русские границы на Востоке не отличаются определенностью или замкнутостью: во многих местах они были открыты; притом за этими границами не лежали плотные политические общества, которые бы своей плотностью сдержали дальнейшее распространение русской территории. Вот почему скоро Россия здесь должна была перешагнуть через естественные границы и углубиться в степи Азии. Этот шаг сделан был ею частью против ее собственной воли. По Белградскому договору 1739 г. владения России на юго-востоке дошли до Кубани; на Тереке издавна существовали казачьи поселения. Таким образом, ставши на Кубани и на Тереке, Россия очутилась перед Кавказским хребтом". При этом историк полагал, что выход территории Российской империи за пределы Кавказского хребта, который должен был бы стать ее естественной границей в данном регионе, произошло уже против желания правительства в ответ на внешнюю политику Османской Турции: "Ведя эту борьбу, русское правительство совершенно искренне и неоднократно признавалось, что не чувствует никакой потребности и никакой пользы от дальнейшего расширения своих юго-восточных границ".

Очень важным был труд С. А. Белокурова "Сношения России с Кавказом", изданный в 1889 г., где приводилось большое количество документов Посольского приказа, которым предшествовал обширный исторический очерк русско-кавказских связей с древности по XVII в., хотя анализ этих отношений часто основывался лишь на рассмотрении событий местного масштаба без учета международной обстановки.

Интересная информация о взаимоотношениях России с Крымским ханством и находящейся в его подчинении Ногайской ордой содержалась в работах В. В. Вельяминова-Зернова "Исследование о касимовских царях и царевичах" (1863-1868 гг.), г. Перепятковича "Поволжье в XV и XVI вв." (1877 г.) и в. Д. Смирнова "Крымское ханство под верховенством Оттоманской Турции до начала XVIII в." (1887 г.), основанных на обширном комплексе русских, татарских и крымско-татарских источников. Особенно ценным являлся труд в. Д. Смирнова, где глубоко раскрывалась тема борьбы восточных и западных адыгов против турецко-татарской агрессии, при этом использовалась широкая и уникальная по своему составу источниковая база.

Особо стоит отметить вышедший в 1890-1909 гг. труд специалиста в области исторической филологии Василия Васильевича Латышева "Известия древних писателей, греческих и латинских о Скифии и Кавказе", состоящий из двух томов ("Греческие писатели" и "Латинские писатели"). Это было собрание соответствующих текстов с их переводами. Здесь приводились очень интересные материалы, в частности, отрывки из поэм Гомера, где упоминались местности или древние народы Кавказа с весьма подробными комментариями разных авторов к ним. Были приведены также очень краткие отрывки или отдельные фрагменты из произведений различных древнегреческих поэтов и драматургов, выдержки из речей ораторов (Исократа, Демосфена и др.), где имелись упоминания о данном регионе. В сборник также вошли обширные извлечения из трудов древнегреческих географов, историков и других ученых (Гекатея Милетского, Геродота, Гиппократа, Ксенофонта, Платона, Аристотеля, Теофраста Эресского, Каллисфена, Аполлония Родосского и многих других). Сочинения авторов римского периода представлены были значительно менее широко. Среди них следует отметить, прежде всего, извлечения из "Географии" Страбона, отрывки из работ Иосифа Флавия, Плутарха и Диодора Сицилийского.

В русской периодической печати в конце 50-х гг. XIX в. произошло несколько дискуссий о взаимовлиянии горской и русской культур. Первой публикацией на эту тему стала статья С. Иванова "О сближении горцев с русскими на Кавказе", которая рассказывала о некоторых культурных переменах в жизни и быту горцев, произошедших под русским влиянием. Эта публикация вызвала отклик В. Августиновича "По поводу статьи г. Иванова "О сближении горцев с русскими на Кавказе".

Более интересная дискуссия шла в печати после появления в 100 номере "Кавказа" за 1858 г. статьи "Нечто о горцах, учащихся в Ставропольской гимназии". Публикация была анонимной, но сейчас известно, что ее автором являлся Ф. в. Юхотников. Рассказав о правительственных распоряжениях, по которым детей горцев прекратили принимать в кадетские корпуса, но стали зачислять в Ставропольскую гимназию, автор писал: "Прошло пять, шесть лет и из 20 горцев - учеников гимназии большинство не только начало соперничать с русскими, но и заметно выдаваться вперед". Далее Юхотников рассказал, что в гимназии уже несколько лет стали проводиться конкурсы сочинений по словесности. В последнем таком конкурсе, как он сообщил, первое место получил абазин Адиль-Гирей Кешев за работу "О сатирическом направлении литературы при Петре, Екатерине и в настоящее время", вторая же награда была присуждена осетину Иналуко Тхостову за сочинение "Кавказ по Пушкину, Лермонтову и Марлинскому", причем приводились небольшие выдержки из этого сочинения. Эта статья вызвала отклик "Отечественных записок", которые поместили в 2 номере за 1859 г. в разделе "Современная хроника России" заметку "Распространение средств к образованию инородцев", где положительно оценили статью Юхотникова, приведя обширные извлечения из нее, включая и отрывки из сочинения Тхостова, с другой стороны, автор статьи выразил сомнение, что ученики-горцы могли написать столь хорошие сочинения самостоятельно, без посторонней помощи. Эта статья вызвала ответ директора гимназии Януария Михайловича Неверова, опубликованный в 39 номере газеты "Кавказ" за 1859 г., где подтверждалась подлинность сочинения Тхостова и говорилось об одаренности учеников-горцев и их стремлении к знаниям. Для данного исследования ценность работы Тхостова представляется высокой, так как позволяет знать мнение образованных горцев о степени реалистичности изображения жизни кавказских племен русскими писателями. Например, вот замечание автора по вопросу об изображении в произведениях образа горской женщины, которое, по его мнению, является европоцентричным и не соответствующим действительности: "Изобразить характер черкесской женщины нет никакой возможности не только русскому писателю-туристу, но даже людям, постоянно живущим в кругу горцев. Чужая даже соседям, она недоступна любопытным наблюдениям постороннего. Но, положим, что нам удалось познакомиться с каким-нибудь семейством, и мы имеем случай наблюдать за хозяйкой дома или за ее дочерью, даже и в таком случае мы мало успеем, потому что при гостях черкесская женщина все равно, что она сама в гостях. После таких непреодолимых препятствий невозможно требовать от Пушкина, Лермонтова и Марлинского верного изображения кавказской женщины. Портреты, встречаемые в их повестях, настолько верны действительности, насколько верен портрет, снятый художником по рассказам". Следует добавить, что лучшие сочинения гимназистов сводились в рукописный альманах. В одном из них (за 1853 г.) был помещен "Дневник" Петра Дикого, где, помимо прочего, было помещено описание последних дней жизни М. Ю. Лермонтова и обстоятельства его дуэли с Мартыновым.

2.2 Развитие кавказоведения и кубановедения

Начиная со второй половины XIX в., Академия наук и организованные ею экспедиции перестали быть основными источниками информации о Кавказе. Теперь основной объем сведений о данном регионе поступал благодаря деятельности различных учреждений и добровольных обществ как центрального, так и местного уровней: Петербургского и Московского университетов, Одесского общества истории и древностей (образовалось в 1839 г.), Русского археологического общества (1846 г.), Кавказского общества сельского хозяйства (1850 г.), Кавказского отделения Русского Географического общества (1851 г.), Археологической комиссии (1859 г.), Московского археологического общества (1864 г.), Кавказской археографической комиссии (1864 г.), Управления Кавказского учебного округа. К концу XIX в. к ним также добавились Ставропольская ученая архивная комиссия, Кубанский областной статистический комитет, Общество любителей изучения Кубанской области, Терское общество любителей казачьей старины и некоторые другие.

Новый этап в русском кавказоведении пришелся на 50-е гг. XIX в., когда в Русском Географическом обществе возник Кавказский отдел (1851 г.) и началось издание его "Записок" (1852 г.), к которым в 70-х гг. добавились "Известия". Впрочем, располагая сравнительно небольшими финансовыми возможностями и не имея в своем руководстве профессиональных этнографов, отдел не смог внести по-настоящему весомый вклад в развитие русской науки о Кавказе. Тем не менее, он предоставлял место для публикаций различным авторам на страницах своих изданий и способствовал, таким образом, распространению в русском обществе знаний о Кавказе.

Определенную информацию о Кавказе русский читатель XIX в. мог получить из периодических изданий Кавказского общества сельского хозяйства. Так, например, в приложении к 5/6 номерам "Записок Кавказского общества сельского хозяйства" за 1867 г. был опубликован "Отчет комиссии по исследованию земель на северо-восточном берегу Черного моря, между реками Туапсе и Бзыбью". Его автором был Иван Степанович Хатисов, который после 1861 г. в течение нескольких десятилетий служил на гражданской службе в различных районах Кавказа, в основном занимаясь сельским хозяйством и много путешествуя по региону, что позволило ему прекрасно изучить местные условия жизни. Первый отдел его "Отчета", имевший заглавие "По части сельского хозяйства и заселения края", содержал некоторые интересные сведения об абазинах и, частично, об адыгах.

Важное значение для изучения Кавказа и распространения знаний о нем имела деятельность Кавказского медицинского общества, организованного в 60-х гг. XIX в. Оно издавало с 1866 г. по 1907 г. "Медицинский сборник", где печатались публикации, которые могли дать некоторое представление о жизни горцев в таких областях как вопросы личной и социальной гигиены, жилищных условий, блюд и норм питания, описывались наиболее распространенные среди горцев болезни и народные средства их лечения. Всего вышло 69 номеров этого издания. Например, в 9 номере сборника за 1870 г. был опубликован очерк Антона Ивановича Дроздовского (который очень долгое время служил военным врачем на Кавказе) под названием "Краткий медико-топографический очерк Кабардинского округа Терской области", где содержался географический обзор округа, краткие общие сведения о кабардинцах и балкарцах, описание устройства аулов, жилища, одежды, местных блюд и напитков, обзор наиболее распространенных заболеваний и народных способов их лечения.

Несколько возрос в это время интерес к армянам Северного Кавказа. Можно отметить, например, статью Ивана Ивановича Иванова, одного из членов Кавказского отдела Русского Географического общества, "Армавир", посвященную городу Армавиру, основанному в 1838 г. армянами, проживавшими до этого среди адыгов. Также он опубликовал очерк "О кавказско-горских армянах", где содержалась информация о происхождении черкесо-гаев. Позже эта работа была перепечатана в сборнике "Указатель географического, статистического, исторического и этнографического материала в "Ставропольских губернских ведомостях". Первое десятилетие (1850-1859)", изданный в Тифлисе в 1879 г.

Особо стоит отметить кубанского историка Ивана Диомидовича Попко, который почти всю свою жизнь провел на военной службе в различных регионах Кавказа. Он был автором двух книг: 1) "Черноморские казаки в их гражданском и военном быту", изданной в Санкт-Петербурге в двух частях в 1858 г.; 2) "Терские казаки со стародавних времен", вышла в 1880 г. только ее первая часть - "Гребенское войско". Далеко не всем современникам автора нравились эти работы. Так, например, известный среди жителей Черномории своей склонностью к острому слову Ст. А. Шарапа писал в письме В. М. Белозерскому: "О Черномории (пускай царствует) мало что напечатано. Мало кто знает, что мы за люди такие? Да и мы себя еще, должно быть, не очень осознали. Так мне кажется... Вот хотя бы и книжка пана Попки... Может, она и очень ученая и разумная, про то не скажу, а возьмешь ее и читаешь, читаешь, аж очи туманом покроет, да не то... Не берет, как говорится за сердце... Кажется, про нас же и написано, нашу жизнь темную автор рассказывает, кому как не нам понравиться тому рассказу? Так нет. Оно, хоть и грех сетовать на пана Попку, грех хулить такой труд, как те "Черноморские казаки в своем гражданском и военном быту", только читаешь его, словно ту Историю Финикиянского царства, что, бывало, наказывали читать еще в школе. Нет в нем, совсем нет того, от чего сердце шевелится, от чего тревожится разум, силясь уловить то живое, животрепещущее, что автор, если сможет, проводит в своем рассказе, даже если он, этот рассказ, будет какая хочешь ученая история! Так, будто нагребено, то пустая речь, но... Например, припадешь к иной книжке или к "Основе", к тому, что делают, пишут некоторые люди добрые про Украину, про Старое и Новое нашей родной Матуси, от которой уже семьдесят лет как нас отделено, - тогда уже не то... Разум светлеет, душа поднимается в высь... Ясно, в Попкиной книжке чего-то нет. Да Бог с нею, с той книжкою!.. Ибо не мне ее рецензировать!" Однако многим нравился стиль изложения работ Попко, которому свойственны простота и изящество, поэтому отрывки из этих сочинений помещались в различные посвященные казакам хрестоматии.

Исследователи В. В. Дроздовский и В. К. Чумаченко высказали мнение, что перу Попко принадлежит и написанная на украинском языке анонимная поэма "Воспоминания пластуна", помещенная в газете "Кавказ", посвященная событиям 1835 г. и подвигам юного тогда князя А. И. Барятинского, будущего генерал-фельдмаршала, наместника Кавказа и командира Отдельного Кавказского корпуса.

Очень большое значение имели работы кубанского историка и статистика Федора Андреевича Щербины. Он являлся, в частности, автором нескольких статей по истории и этнографии края, в том числе, "Общественный быт и землевладение у кавказских горцев". Статья была написана по литературным материалам, помещенным в выпусках "Сборника сведений о кавказских горцах" за различные годы. В изданной в Екатеринодаре "Справочной книге "Кубань и Черноморское побережье" за 1914 г." были помещены его очерки "Экономический очерк Северо-западного Кавказа" и "Прошлое и настоящее хозяйственных нужд и культурных начинаний Черноморского побережья". Обе работы уделяют большое внимание истории колонизации края и положению местных народов, написаны в резко критическом стиле. Однако, главной работой Щербины стала "История Кубанского казачьего войска", состоящая из двух томов: том I "История края", том II "История войны казаков с закубанскими горцами", предполагался и третий том, но в свет он не выходил. В этих двух книгах содержится большое число разнообразной информации о Кубанском крае, казаках и горцах, включая исторические и этнографические сведения. В своей работе Ф. А. Щербина приводит много интересных подробностей о жизни в казачьих станицах XIX в. Так, он пишет о регулярных набегах черкесов (одиночек или небольших партий), которые доходили даже до окрестностей Екатеринодара. Вот как описывает одно такое нападение, которое произошло в середине XIX в.: "В станице Пашковской казачка застрелила из ружья горца, пытавшегося пленить ее вместе с волами. Убитый черкес на том же возу, на котором ехала воинственная казачка, привезен был в станичное правление, и... казачка получила за свой подвиг военный орден. В шестидесятых годах на базаре в Екатеринодаре часто можно было видеть этого военного кавалера в юбке". Довольно интересным является содержащееся в работе Щербины описание защиты казаками Черноморского побережья во время Крымской войны, когда нападениям неприятельских судов подверглось береговое пространство от Новороссийска до Керчи и Тамани, в частности бой у Тамани, когда французы пытались захватить русскую почтовую лодку 31 января 1855 г., нападение мощного англо-французского флота на Керчь и ее окрестности и отражение сильного французского десанта в районе Тамани.

Особо следует отметить деятельность Евгения Дмитриевича Фелицына, который был известным кубанским историком, статистиком и общественным деятелем. Еще с юности он увлекался историей, археологией и коллекционированием предметов древности. После начала службы в Кубанском казачьем войске, он начал активно изучать историю Северо-Западного Кавказа и населяющих его народов. Фелицын являлся автором археологической карты древности Кубанской области, которая стала первой подобной картой в России. Она была издана в 1882 г. Императорским Московским археологическим обществом. Исследователь изъездил почти всю Кубанскую область, раскопал несколько курганов, первым описал дольмены, древние христианские храмы и каменные бабы. На свое небольшое жалование он собирал коллекцию древностей, которая стала основой экспозиции Кубанского войскового этнографического и естественно-исторического музея, открытого при Кубанском областном статистическом комитете в 1879 году. Фелицын, интересовавшийся историей адыгов, написал несколько трудов на эту тему, но, к сожалению, опубликовано было их небольшое количество.

В 34, 36, 38, 40 номерах "Кубанских областных ведомостей" за 1884 г. была помещена подготовленная Фелицыным публикация под названием "Черкесы-адыге и западно-кавказские горцы. Материалы для изучения горцев и принадлежащей им страны", основным содержанием которой была уже упоминавшаяся записка Новицкого, однако этому документу предшествовало введение, написанное самим Е. Д. Фелицыным, где содержался общий обзор населения Западного Кавказа с его племенными подразделениями, краткий обзор сведений об этих народах у античных и средневековых авторов, история отношений данных племен с Россией, их присоединения к Российской империи и русской колонизации региона, а также анализ достижений раннего этапа изучения горцев. Продолжение этой публикации под тем же названием появилось в той же газете в 50 номере за 1884 г. и в 1 номере за 1885 г., где Фелицын опубликовал еще один архивный документ - "Краткое описание страны, лежащей к северу от реки Сочи-Псты до вновь возведенного на Туапсе укрепления". Документ датирован 30-40-ми гг. XIX в. Публикация сопровождалась примечаниями историка. В 20-22, 26-29, 32, 33 номерах "Кубанских областных ведомостей" была помещена статья "К вопросу о сословиях у горских племен Кубанской области", которая содержала извлечения из упомянутой выше записки А. Г. Пентюхова. В 12 номере "Записок Одесского общества истории и древностей" за 1889 г. был помещен составленный Фелицыным "Сборник тамг или фамильных знаков западно-кавказских горцев и племен Кабертай адыгского народа", который представлял собой перечень тамг на 12 листах без сопроводительного текста. В "Кубанском сборнике" была опубликована работа Евгения Дмитриевича "Западно-кавказские горцы и ногайцы в XVIII в. по Пейсонелю", содержащая извлечение из труда "Traite sur la commerce de la Mer Noir", изданного в Париже в 1787 г. В 1879 г. при активном содействии Фелицына был организован отдел Кубанской области Московской антропологической выставки.

Несколько сочинений по экономике и этнографии Кавказа принадлежат перу Отто (Оттона) Васильевича Марграфа (Маркграфа), агронома по образованию, который в 70-е гг. XIX в. был лесным ревизором Тифлисской губернии, а в 80-е гг. - Кубанской области. В Москве в 1882 г. вышла его книга "Очерк кустарных промыслов Северного Кавказа с описанием техники производства", где глубоко и разносторонне анализировался данный вопрос. В 8 номере "Сборника материалов для описания местностей и племен Кавказа" за 1889 г. помещен ряд статей, объединенных под общим названием "Промысловые занятия в Терской и Кубанской областях", явившихся результатом выполнения циркуляра Кавказского учебного округа, разосланного в 1887 г. директорам народных училищ с предложением собрать через учителей сведения о кустарной и ремесленной промышленности различных районов Кавказа.

В рассматриваемый период издано несколько статей Николая Львовича Каменева, офицера, который несколько десятилетий служил в различных районах Кавказа, относящихся к этнографии адыгов. Например, в публикации "Урочище Адыхеко" приводилась одна из адыгских легенд и содержались общие замечания о верованиях шапсугов. В последующих номерах этого же издания за 1867 г. была напечатана очень обширная и содержательная работа этого автора под названием "Бассейн Псекупса", где имелся обзор археологических памятников этого района, приводились исторические данные о местных адыгейских племенах, их сословиях, работорговле и набегах.

Существует также несколько статей, которые не имеют подписи, но их автором, по мнению некоторых современных исследователей, являлся Каменев. В первой из них - "О зависимых сословиях в горском населении Кубанской области" - рассматривалось положение низших сословий адыгов, кабардинцев, абазин и карачаевцев. Вторая называлась "Несколько слов о колонизации Западного Кавказа вообще и Псекупского полка в особенности" и содержала очень интересную информацию о том, в каких условиях происходило выселение абадзехов в Турцию. Еще одна статья - "Развалины церкви св. Георгия, открытой на р. Белой" - имела преимущественно археологическую информацию, хотя отчасти говорила и о доисламских верованиях адыгов. Позже она была перепечатана в изданной в Екатеринодаре "Памятной книжке Кубанской области на 1877 г."

Северокавказская интеллигенция XIX в. возникла на своеобразном "перекрестке" местных и общероссийского обществ, что неизбежно порождало смешение в сознании человека норм и ценностей традиционной горской жизни с идеалами русской культуры. Местный, национальный, элемент был очень силен, несмотря на безусловное влияние европейской и русской цивилизаций. Во многом это произошло потому, что горские интеллигенты осознали тот факт, что северокавказские народы слишком долго "стояли в стороне от истории". Таким образом, перед горскими племенами возникла насущная задача "догонять" более развитые общества, преодолевать отсталость, и, следовательно, было необходимо решать задачи обновления социальных отношений, мировоззрения широких народных масс, модернизации производственных процессов. Но, одновременно, нужно было сохранить социальную и культурную преемственность поколений, обеспечить культурно-историческую самостоятельность. Именно поэтому северокавказская интеллигенция была бикультурной по своей сути.

На протяжении XIX в. среди горской интеллигенции были распространены два типа взглядов на перспективность того или иного пути развития горской культуры: просветительско-реформаторский и народнический. Следует заметить, что первый был распространен в 60-70 гг., в то время как второй - в 80-90-х гг.

Представители первого направления (А.-Г. Кешев, А. Гасиев, Чах Ахриев, У. Лаудаев) в наибольшей степени были привержены идеалам европейской цивилизации. Они мечтали об "органическом гражданском соединении" горских племен с Россией. Их воззрения отличались стремлением к "европеизации" горцев. Впрочем, они полагали необходимым "гармонизацию" этого процесса с "позитивными" социально-культурными традициями горских народов. В целом, они с оптимизмом относились к буржуазной цивилизации и ждали положительных перемен от административных структур управления России на Кавказе.

Представители второго направления (К. Хетагуров, г. Баев, г. Цаголов, А. Адрасенов и другие), напротив, полагали, что горцы должны в максимальной степени сохранять свою самобытность. По их мнению, в условиях близкого столкновения горских племен с иными культурами наибольшее значение приобретают сложившиеся в северо-кавказских обществах духовные ценности, производственная специфика и менталитет. Концепция необходимости имитаторской модернизации жизни горцев встречала у представителей этой части северокавказской интеллигенции резкую критику.

Необходимо упомянуть о деятельности адыгского просветителя Кази Атажукина, известного своей педагогической и литературной деятельностью. Так, в 1871 г. был опубликован сделанный им перевод на русский язык трех сказаний из нартского эпоса: "Сосруко", "Пши Бадыноко" и "Ашамез". В следующем томе этого же издания Атажукин поместил большую подборку адыгских преданий и сказок. Позже вновь вышли в свет три упоминавшиеся сказания нартского цикла, но теперь уже на языке оригинала, при этом использовался алфавит, разработанный Л. Лопатинским. В конце 60-х гг. XIX в. Атажукин пытался распространить в Терской области кабардинскую письменность, однако в силу различных причин этого сделать не удалось. Он опубликовал на эту тему статью "Попытки внедрения кабардинской письменности в выпуске газеты "Терские ведомости" за 12 марта 1870 г. При этом он вступил в полемику с русификатором Т. Макаровым, опубликовав последовательно три заметки: "Ответ г. Макарову", "Еще ответ г. Макарову", "Последнее слово г. Макарову". Одновременно в этом же издании Атажукин опубликовал материал "Заметка на статью г. Крабе" по вопросу о судопроизводстве в Кабарде. Продолжая интересоваться вопросами педагогики, Атажукин внимательно следил за школой станицы Екатериноградской, которая считалась лучшей на Кубани, регулярно публикуя в "Терских ведомостях" заметки о нововведениях в этом учебном заведении, в том числе и о первой в крае демонстрации фонографа. Кроме того, Атажукин составил и издал первую азбуку кабардинского языка, а также еще несколько книг на этом языке, в которых можно было найти не только произведения восточных поэтов, но и отрывок из поэмы Лермонтова "Ашик-Кериб".

Очень важной и интересной является работа Темтеча (Николая Тархановича) Хаджимукова "Народы Западного Кавказа", при написании которой автор пользовался преимущественно зарубежными источниками, в том числе и древними, такими, как сочинения Страбона, Тацита, Клавдия, Арриана, Константина Багрянородного, Джорджио Интериано, д'Осона, Табари, Дюбуа де Монпере, малоизвестными широкой российской публике, а также сочинениями Хан-Гирея, данными археологических раскопок, произведениями народного творчества черкесов и документами кавказской администрации. Этот очерк состоит из двух частей. В первой содержится обзор истории всех адыгских племен с древнейшего времени до начала XX в. Вторая часть посвящена одному племени - бжедугскому, родному для автора. Именно в первой части работы широко используются сведения античных и средневековых писателей, которые приводятся Хаджимуковым для доказательства древности адыгских племен. Автор не имел определенного мнения по вопросу о происхождении предков черкесов. В некоторой степени он поддерживал распространенную в адыгской историографии концепцию о переселении предшественников адыгов из Сирии и Египта. Правда, он заметил, что, по его мнению, это относится только к представителям правящих классов черкесского общества. Здесь же приводится этимология терминов "адыге" и "черкес", анализируются некоторые явления адыгского языка, свидетельствующие о контактах черкесов с древними народами, рассматриваются особенности национального характера, быта, религии, народной поэзии, прослеживается история взаимоотношений адыгов с Россией и Турцией. Историю русско-адыгских отношений Хаджимуков начал описывать с X в., когда состоялся поход Святослава против касогов и яссов, являвшихся предками черкесов. Кроме того, он уделил некоторое внимание Тмутараканскому княжеству. Также автор описал события, связанные с русско-адыгскими отношениями в XVI в., включая черкесское посольство к Ивану Грозному и брак этого царя с кабардинской княжной Марией, дочерью Темрюка. Именно к этому периоду Хаджимуков относил установление первых прочных политических отношений между русскими и адыгами. Дальнейшую историю черкесов автор видел как цепь событий, связанных с борьбой между Россией и Турцией за Кавказ. При этом, несмотря на все ошибки российской политики в этом регионе, Хаджимуков считал присоединение адыгов к России единственно верным способом обеспечения безопасности горцев. Вторая часть очерка содержит многочисленные сведения о бжедугском племени, в том числе родословную его князей, описание важнейших исторических событий за время его существования, различных войн с соседними племенами, информацию об его общественном строе и сословных отношениях.

Также важной является деятельность Талиба Псабидовича Кашежева по собиранию адыгского фольклора. Его записи были опубликованы в двух выпусках "Сборника материала для описания местностей и племен Кавказа" за 1888 г. и 1891 г. Всего он издал четыре исторических предания: "Андемиркан" (о популярном адыгском народном герое), "Переселение Кабарды Тамбиева" (о переселении предков адыгов - касогов - на новые земли), "Крымцы в Кабарде", "Сказание о братьях Ешаноковых", историко-героическую "Песню о двух братьях Ешаноковых", три топонимических сказания ("Эльбрус", "Машуко", "Озеро Шатхурей"), три сказания из нартского эпоса ("Сосруко", "Эпизод из сказаний о Сосруко", "Бештау") и одиннадцать сказок. Особенно ценными являются исторические сказания, которые не приводились предыдущими исследователями адыгского фольклора. Также важны замечания этого автора о соотношении у адыгов народно-правовых норм, основанных на традиции, и норм мусульманского права (шариата). Так, например, он отмечал, что, хоть шариат и допускает многоженство, но большинство черкесов имели только одну жену, так как это соответствовало адыгским обычаям.

Одним из представителей третьего поколения адыгских просветителей был Султан Довлет-Гирей. В детстве и юности он по желанию отца получил образование в Египте и Турции, служил некоторое время в турецкой армии, но военная служба его интересовало мало, значительно большая заинтересованность у него была в истории, археологии, театральном искусстве. Довлет-Гирей был действительным членом "Общества любителей изучения Кубанской области", выступал на его заседаниях с докладами, которые позже публиковались в "Известиях" этого общества. Материалы для своих работ он собирал в поездках по родному краю и в Турции среди черкесов-переселенцев. Известно, что информацией Довлет-Гирея пользовались многие русские историки. Например, известный кубанский историк Е. Д. Фелицин при работе над своим трудом "Князь Сефер-бей Зан" получил от него много сведений (в том числе и переводов документов с турецкого и арабского языков), как об этом историческом лице, так и о его потомках, живущих в Турции. Довлет-Гирей был постоянным автором журнала "На Кавказе", причем он публиковал в нем не только собственные работы, но и произведения своих предшественников. Так, в 1909 г. он предоставил этому журналу повесть Хан-Гирея "Наезд Кунчука". Довлет-Гирей играл также большую роль в культурной жизни Кубани, стремясь через культурно-массовые мероприятия раскрыть перед жителями региона события черкесской истории. При его непосредственном участии было поставлено два спектакля на основе материала адыгских сказаний: "Черкесская программа" в 1908 г. и "Наезд Кунчука" в 1914 г. Оба спектакля имели очень большой успех. Доклады Довлет-Гирея на заседаниях "Общества любителей изучения Кубанской области" и созданные на их основе статьи для "Известий" этого общества также имели своей целью ознакомление всех интересующихся с историей и этнографией адыгов. Первый из них - "Бжедуговские памятники в местечке Горячий Ключ Кубанской области" - был опубликован в 1909 г., второй - "Жизнь черкесов-переселенцев в Турции" - в 1911 г.

Одним из наиболее ярких представителей творческой интеллигенции Северного к Кавказа был Коста (Константин) Леванович Хетагуров (1859 - 1906 гг.). А. А. Фадеев, один из исследователей его жизни, написал: "Коста Хетагуров является своего рода Леонардо да Винчи осетинского народа". Действительно, он был одновременно поэтом, прозаиком, драматургом, артистом, музыкантом, живописцем, публицистом и переводчиком. Хетагуров получил образование на специальном горском отделении Ставропольской мужской гимназии (единственном в те годы среднем учебном заведении Кавказа), где дети содержались и обучались полностью за счет государства. Организация этого отделения была заслугой одного из первых директоров гимназии - Я. М. Неверского, известного литератора и просветителя. Он считал абсолютно необходимым поднимать уровень образования горцев. В гимназии Хетагуров внимательно познакомился с работами русских поэтов-демократов, творчество которых оказало большое влияние на формирование его взглядов. Всю жизнь он был благодарен гимназическому учителю рисования В. И. Смирнову, который много времени уделил развитию живописного таланта своего подопечного, а позже помог ему поступить в Академию художеств, представив его преподававшему там художнику-передвижнику П. П. Чистякову (который к этому времени был учителем таких известнейших художников как Васнецов, Репин, Суриков и других). Хетагуров учился в Академии вместе с такими знаменитыми в последующем художниками - Врубелем, Серовым, Пимоненко, Самокишем и некоторыми другими. Став студентом, горский юноша прислал В. И. Смирнову, ставшему позже академиком, большой альбом с золотым обрезом и надписью "от благодарного, признательного ученика". Известно, что Смирнов поместил в этот альбом свои лучшие рисунки. На творческую деятельность Хетагурова оказали наибольшее влияние традиции русских художников-передвижников. Наряду с этим он начинает при возвращении в родные места вести активную общественно-политическую деятельность. Так, например, он стал пропагандировать идеи русских демократически настроенных мыслителей и публицистов в условиях многонационального населения Северного Кавказа. Он хотел познакомить местное население с творчеством таких великих поэтов и писателей, как, например, М. Ю. Лермонтов, А. М. Горький, Т. Г. Шевченко. Хетагуров, прекрасно понимая силу печатного слова, стремился способствовать развитию периодической печати в Кавказском регионе. Он стал литературным сотрудником, а затем и фактическим редактором газеты "Северный Кавказ", которая под его руководством стала одним из влиятельных печатных изданий. Помимо этого статьи Хетагурова появляются и в центральных газетах. Он также в это время продолжал заниматься живописью (в том числе создал портреты П. И. Чайковского и А. Н. Островского, к сожалению, не сохранившиеся до нашего времени), писал стихи о русских поэтах, ставил в Народном доме, организовал детский театр, читал лекции на естественнонаучные темы в воскресной школе. Постепенно имя этого талантливого осетинского деятеля становится известным широким слоям российской общественности. Это относится и к некоторым его публичным выступлениям, например, к речи и стихотворению, произнесенным на открытии памятника М. Ю. Лермонтову в Пятигорске, и к острым публицистическим статьям, опубликованных с петербургских изданиях, в том числе в газетах "Санкт-Петербургские ведомости", "Сын Отечества", "Северный Кавказ", "Казбек", журналах "Детское чтение" и "Кавказский вестник" (среди них следует выделить, прежде всего, публикации "Неурядицы Северного Кавказа" "Накануне" и "Внутренние враги"). В публицистических произведениях он выступает против колонизаторской политики царского правительства на Кавказе, отмечая, что она лишь способствует усилению напряженности в регионе. Показывает Хетагуров и очень тяжелое положение горских аулов, где даже в конце XIX в. продолжали сохранятся элементы тяжелой феодальной эксплуатации простого населения. Он обращает внимание и на проблемы русских крестьян-переселенцев на Кавказе, выступая в их защиту в статье "На чужбине". Он пишет также статьи по вопросам школьного образования, о жизни и деятельности выдающихся русских деятелей народного образования Я. М. Неверова, А. З. Пастухова и других, многих из которых он знал лично. Эти публикации также имели общероссийское значение. Широко известны были также его стихи, поэмы и пьесы, большинство которых он рассказывает о жизни рядовых горцев или воспевает родные места. Во многих произведениях звучит призыв к борьбе за лучшую жизнь. Пьеса "Дуня" по идейно-тематическому содержанию сближается с романов Н. Г. Чернышевского "Что делать?" Творчество Хетагурова постепенно становится доступным и русскому, и горскому читателю. В 1895 г. в Ставрополе вышла его первая книга стихов на русском языке, а через четыре года и сборник на родном языке "Ирон фандыр" ("Осетинская лира"). В стихотворных произведениях Хетагурова слились национальные осетинские поэтические традиции и культура русской классической поэзии. Одним из лучших произведений Хетагурова стала написанная в 60-е гг. XIX в. на русском языке поэма "Фатима" о судьбе горской девушки. В ней автор постарался максимально точно передать картину повседневной жизни многонационального региона Северного Кавказа.

Друзьями Хетагурова были представители разных слоев российской творческой интеллигенции - Б. М. Городецкий, А. Ф. Кони, В. В. Верещагин, большое количество журналистов и писателей. Долгое время его близкими друзьями были русский художник Н. А. Ярошевский и карачаевский просветитель И. Крымшамхалов. Вместе они часто совершали дальние поездки по всему Кавказу. В последние годы своей жизни, в период пребывания в Пятигорске, он, несмотря на тяжелую болезнь, продолжал принимать активное участие в общественной и культурной жизни Северного Кавказа. В это время он активно общался с большим количеством людей самых разных профессий и национальностей. Одним из наиболее близких к Хетагурову в этот период его жизни людей был в. А. Кобылин, доктор медицины, председатель русского бальнеологического общества, квартира которого служила салоном, где собирались представители демократически настроенной интеллигенции Пятигорска. Можно предположить, что в данный период, точнее в 1889 г. на открытии памятника М. Ю. Лермонтову состоялось знакомство Хетагурова с военным топографом А. В. Пастуховым, первым русским альпинистом.

В целом, можно сказать, что этого осетинского просветителя знала вся образованная Россия. Не случайно, посвященные ему некрологи были опубликованы не только на его родине - во Владикавказе, но и в газетах Санкт-Петербурга, Баку, Тифлиса, Пятигорска, Темир-Хан-Шура, Ставрополя и других городов.

Для данного исследования особенно важной является статья К. Л. Хетагурова "Неурядицы на Северном Кавказе", опубликованной в 1899 г. в "Санкт-Петербургских ведомостях". В ней автор уделяет самое пристальное внимание проблемам северокавказского региона того времени, прежде всего, критикуя политику управления царским правительством Северным Кавказом. Вместе с тем, Хетагуров не противопоставляет горцев и русских. Он называет себя гражданином России и ее патриотом. Анализируя сложнейшую проблему общественно-политической и экономической жизни многонационального Кавказа, он призывал к осторожному и вдумчивому подходу к изучению и решению существовавших проблем, чтобы их успешное разрешение пошло на процветание России. Гнев Хетагурова вызывали те законы, которые были направлены на разделение кавказских народов, их отчуждение друг от друга. Он писал: "Какой же это закон, по которому разноязычные народности не могут совместно жить в одном районе, селе? Разве не понятно, что он против человечности, против образования и воспитания, разве не видно, что это приводит к вражде народов?" Вместе с тем, Хетагуров отмечал и многие положительные аспекты присоединения Кавказа к России, которые заключаются, прежде всего, в переходе подавляющего большинства горских народов к мирному образу жизни.

Удивительно, но, читая эту статью, можно найти большое число прямых аналогий по отношению к сегодняшнему дню. Так, он пишет: "Уже несколько лет в обществе и печати циркулируют известия, свидетельствующие о каком-то странном и, во всяком случае, далеко не нормальном положении вещей на Кавказе, населенном многочисленными кавказскими племенами и управляемой, как известно, полувоенной администрацией". И далее он показывал, что эти известия "за последний год... усиливаются и на интересующуюся делами Кавказа публику производят впечатление кошмара, в котором никак нельзя разобраться. Не только чувствуешь, а можно сказать, даже осязаешь какие-то угнетающие явления, волнующие всю обширную территорию Кавказа; но в то же время не видишь света". Стараясь разобраться в подобном положении дел, он пишет: "По всем версиям, доходящим к нам с Кавказа и пропущенным сквозь официальную призму, оказывается, что во всей сумятице, бесспорно, совершающейся на Кавказе, виновны единственно, исключительно, недисциплинированные туземные племена, упорно противящиеся приобщению их к всероссийской цивилизации. Из патриотизма мы искренно желали бы, чтобы это объяснение соответствовало истине, но... мы позволяем себе думать, что существуют и другие объяснения происходящих ныне на Кавказе ненормальностей". Этими причинами исследователь называет грубейшие ошибки правительства в области проведения национальной политики и непонимание им специфики межнациональных отношений в Кавказском регионе.

В целом, во второй половине XIX в. основной объем информации о Северном Кавказе широкие круги образованного русского общества стали получать не из трудов и статей приезжавших в регион исследователей, а из сочинений представителей местной интеллигенции, среди которых горцы составляли теперь довольно значительную часть. Из наиболее известных кубанских историков и этнографов можно назвать И. Д. Попко, Ф. А. Щербину, Е. Д. Фелицына, Н. И. Воронова, К. Атажукина, Т. Хаджимукова, Т. П. Кашежева.

2.3 Отображение событий на Кавказе и Кубани

в российской литературе второй половины XIX в.

Северный Кавказ в рассматриваемый период продолжал привлекать внимание крупнейших российских писателей.

Лев Николаевич Толстой провел на Кавказе два года и восемь месяцев. Пребывание в этом регионе сыграло очень важную роль в его жизни - именно здесь он состоялся как писатель. Толстой был в центре противоречивых и кровавых событий Кавказской войны, лично познакомившись с военным бытом и живой народной речью солдат и казаков. При этом он имел возможность наблюдать за происходящим как бы с различных уровней, так как, будучи простым волонтером, он имел графский титул, а потому мог общаться как с обычными солдатами и казаками, так и с высшим командованием. Отправляясь на Кавказ в апреле 1851 г., Лев Николаевич имел о нем, как и подавляющее большинство жителей России, весьма смутное впечатление. Решение поехать туда было принято спонтанно, и сам Толстой удивлялся ему, когда прибыл на место. На Кавказе, в артиллерии, служил его старший брат, с которым начинающий писатель и поехал. Этот период его жизни был наполнен тяжелыми негативными эмоциями, а новые необычные переживания помогли лучше осознать окружающий мир и свое место в нем. Толстой довольно быстро "попробовал" кавказскую "экзотику" - 3 июля 1851 г. в его дневнике появилась запись - "Был в набеге". О том как происходили подобные экспедиции можно судить по воспоминаниям Л. Н. Толстого о февральском походе 1852 г. в Чечню: "Мы получили приказ выступать рано утром. Надо было обойти гористую площадь и подойти к неприятельской крепости. Но туман в этот день был так густ, что в нескольких шагах все уже сливалось, и мы только по звукам орудий догадывались, где наши действуют, а где неприятель. Я был фейерверкером, вынул клин и навел орудие по слуху. Трескотня в это время была ужасная. А это сильно возбуждает нервы, так что о смерти даже и не думаешь. Вдруг одно из неприятельских ядер ударило в колесо пушки, раздробило обод и с ослабевшей силой помяло шину второго колеса, около которого я стоял. Не попади ядро в обод первого колеса, мне, вероятно, было бы плохо. Сейчас же другое ядро убило лошадь. Тогда мы решили отступить и начали стрелять, что называется "отвозом", т. е. не отпрягая лошадей. Убитую лошадь надо было бросить. Обыкновенно отрезывают постромки. Но брат Николай, - это был удивительного присутствия духа человек, - ни за что не хотел оставлять неприятелю сбрую. Я начал его убеждать. Но тщетно. И пока не была снята с лошади сбруя, брат Николай продолжал отдавать распоряжения под выстрелами. Все это, однако, заняло продолжительное время. Мы страшно устали, и подъем духа у нас стал заметно спадать. Все отступая и отступая, мы начали уже думать, что находимся уже с другой стороны и вдали от неприятеля. Вдруг невдалеке от нас раздались неприятельские выстрелы. Тут я почувствовал такой страх, какого никогда не испытывал. С напряженным усилием мы опять начали отступать в сторону и только уже к вечеру, обессиленные и голодные, добрались, наконец, до казачьей стоянки. Казаки нас встретили по-товарищески, мгновенно раздобыли вина, зажарили козленка..."

Впечатления от этих событий легли в рассказ "Письмо с Кавказа" ("Набег"), который стал первым произведением кавказской тематики в творчестве Л. Н. Толстого. Работа шла долго (восемь месяцев), сложно, так как писатель не мог найти соответствующий стиль описания. Этот рассказ во многом развенчивал романтические представления о Кавказской войне, бытовавшие в российском обществе тех лет и возникшие в результате впечатлений от произведений Пушкина и Лермонтова. В рассказе ставился вопрос о бессмысленности многих походов русских войск против горцев, которые совершались не по необходимости, а "для отчетности", для получения чинов и наград. В произведении выведены многие запоминающиеся образы офицеров и солдат. В третьей редакции рассказа писатель привел свои рассуждения о том "справедлива" ли Кавказская война или нет. В начале Лев Николаевич делал "общий" вывод, что в целом эта война для России, несомненно, неизбежна из-за "чувства самосохранения", так как она предотвращает набеги горцев на южные окраины империи, а, значит, с этой точки зрения, "справедлива", но дальше писатель переходил на рассмотрение мотивов "частных лиц", участвующих в боях. И тут симпатии автора на стороне простого горца, бросающегося с одним кинжалом на русские цепи, чтобы защитить свое поле и укрывшуюся семью, а не на стороне какого-нибудь русского офицера, который приехал на Кавказ показать свою храбрость, получить следующий чин или награду. Но не случайно здесь обычный горец сравнивается с "офицером, состоящим в свите генерала", адъютантом или "саксонцем Каспаром Лаврентьевичем". У простых солдат и ведущих их в бой младших офицеров иное отношение к войне, и симпатии писателя и на их стороне тоже. Но вообще Толстой не оправдывал ни одну из воюющих сторон, так как они обе истребляли друг друга и не стремились прекратить это. Толстой противопоставлял разрушающему злу войны умиротворяющую силу природы: "Природа дышит примирительной красотой и силой. Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных? Все недоброе в сердце человека должно бы, кажется, исчезнуть в прикосновении с природой - этим непосредственным выражением красоты и добра". "Набег" был опубликован в "Современнике" в значительном сокращении, вызванном цензурными требованиями, в результате чего из рассказа исчезли многие сильные сцены.

В декабре 1851 г., когда Толстой ездил в Тифлис для поступления на военную службу, туда привезли Хаджи-Мурата, перешедшего от Шамиля на русскую сторону. Сам писатель его не видел, но, очевидно, читал об этом событии в местных газетах, так как писал брату в письме от 23 декабря 1851 г.: "Ежели хочешь щегольнуть известиями с Кавказа, то можешь рассказывать, что второе лицо после Шамиля, некто Хаджи-Мурат, на днях передался русскому правительству. Это был первый лихач (джигит) и молодец по всей Чечне, а сделал подлость". Таким образом, видно, что первоначально Толстой резко отрицательно воспринял поступок Хаджи-Мурата, расценив его как предательство по отношению к своему вождю и народу, новое понимание этого образа пришло к писателю много позже.

Очень интересен набросок Толстого "Записка о Кавказе. Поездка в Мамака-Юрт", написанный в 1852 г. В нем автор говорил, что писатели-романтики пишут "увлекательные поэмы на незнакомом языке", которые имеют мало общего с реальностью. Лев Николаевич отмечал: "черкесов нет - есть чеченцы, кумыки, абазехи и т. д. ... чинар нет, есть буг, известное р[усское] дерево, голубоглазых черкешенок нет... От многих еще звучных слов и поэтических образов должно вам будет отказаться, ежели вы будете читать мои рассказы". Толстой обещал новые образы, которые менее поэтичны и более реалистичны. С определенным лукавством добавлял, что "кавказские" дамы "жили в Чечне - на Кавказе - стране дикой, поэтической и воинственной точно так же, как бы они жили в городе Саратове или Орле".

Сравнительно небольшой рассказ "Рубка леса" создавался Толстым в течение двух лет (с июня 1853 г. по июнь 1855 г.), что было связано как с тяготами военной службы молодого писателя, так и со стремлением написать зрелое литературное произведение. В этом рассказе многие элементы напоминают традиции очерков так называемой "физиологической школы", очень популярных в то время, в частности, в нем проведен подробный анализ различных типов характеров русских солдат. Именно образы солдат автор показал в рассказе с сочувствием, а к столичным гвардейским офицерам, отправившихся на Кавказ "на ловлю счастья и чинов", выразил негативное отношение. Толстой старался в "Рубке леса" реалистично показать повседневные будни Кавказской войны, рассеивая у читателей того времени романтические представления о ней. Главной темой произведения является операция по рубке леса, заключающаяся в прорубке просек для облегчения продвижения войск в горные области во время экспедиций против горцев. Вот как, к примеру, писатель говорил о взаимодействии родов войск во время экспедиции по прокладыванию просеки: "Вступив в интервал между пехотой, взвод остановился и в четверть часа дожидался сбора всей колонны и выезда начальника. <...> Скоро нас снова тронули и, проведя несколько сот шагов без дороги, указали место. <...> Взвод снялся с передков. Восьмая рота, прикрывавшая нас, составила ружья в козлы, и батальон солдат с ружьями и топорами вошел в лес. <...> Мой взвод выдвинули вперед на поляну и приказали отвечать ему (неприятелю - А. С.). Пехотное прикрытие в молчаливом бездействии лежало около нас, дожидая своей очереди... <...> К нашему взводу подъехал генерал и приказал готовиться к отступлению. Пехотное прикрытие, лежавшее около нас, шумно поднялось, взяло ружья и заняло цепь". Этот рассказ был опубликован в сентябрьской книжке журнала "Современник" за 1855 г. и получил высокую оценку издателя журнала Н. А. Некрасова.

Над повестью "Казаки" Толстой работал около десяти лет с 1852 г. по 1862 г. В ней уже окончательно отсутствовали все элементы романтического ообраза Кавказа. Впрочем, начинается повесть очень красочным описанием кавказской природы. Далее, на фоне основного повествования о любви молодого офицера к красавице-казачке происходит детальное знакомство читателя с повседневной жизнью гребенских казаков и их военной службой. Критика оценила эту повесть, опубликованную в февральском выпуске "Русского вестника", довольно отрицательно, хотя и отмечала ее реалистичность. Впрочем, большинство друзей Толстого встретили это произведение восторженно.

Повесть "Кавказский пленник" была написана Л. Н. Толстым для журнала "Заря" в марте 1872 г., а затем писатель включил ее в четвертую "Русскую книгу для чтения". Мотив этого произведения был не нов в русской литературе. Ранее поэмы с таким же названием создавали А. С. Пушкин и М. Ю. Лермонтов. Повесть Толстого отличалась от этих романтических произведений большей реалистичностью описания и проработанностью характеров персонажей. Из нее можно было узнать многие особенности Кавказской войны, детали повседневной жизни горцев и их отношение к русским пленникам. Следует отметить, что "Кавказский пленник" Толстого был написан специально для детей и малообразованного читателя из народа, поэтому писатель намеренно использовал и лексику, и грамматический строй, характерные для живой народной речи.

Повесть "Хаджи-Мурат" стала последним художественным произведением Льва Николаевича о Кавказе. Работа над ней продолжалась почти восемь лет - с 1896 г. по 1904 г. Творческий процесс протекал очень сложно, так как писатель полагал, что замысел повести лежит в значительном противоречии с его религиозно-философскими взглядами. Например, в девятом черновом варианте повести содержался обширный кусок, где писатель в крайне резкой форме осуждал методы покорения Россией Кавказа. Весьма негативно оценивалась личность генерала Ермолова и его взгляды на способы подчинения региона. Но из окончательного текста весь этот материал Толстым был убран. С одной стороны, это было сделано, конечно, по цензурным соображениям, но, с другой стороны, сам писатель прекрасно понимал, что Кавказская война является сложным и многоплановым явлением, к которому нельзя подходить упрощенно. Отказался писатель и от безусловно отрицательной оценки Ермолова. Во время работы над ней Толстой обработал очень большой объем материала, включая мемуары офицеров Кавказского корпуса, архивные и географические материалы, сообщения светской хроники и т. д. Он также встречался или переписывался с непосредственными свидетелями пребывания у русских Хаджи-Мурата. Толстой старался, чтобы его произведение отличалось документальной точностью в деталях. Надо отметить, что в процессе создания этого произведения, у писателя даже возникла идея полностью изменить его замысел. На одном из этапов Лев Николаевич хотел назвать повесть "Хазават" и изучить концепцию "священной войны" горцев-мусульман против "неверных" русских и то влияние, которое она имела на жизнь отдельных личностей, в том числе Хаджи-Мурата. Но в окончательный вариант произведения эта тема не попала, что связано с тем, что подобные взгляды, то есть предположение возможной "святости" убийства по религиозным или любым другим мотивам, были глубоко чужды самому автору, да и противоречили окончательному замыслу образа Хаджи-Мурата и всего произведения в целом.

Несмотря на все трудности, повесть была закончена. Она имеет очень глубокое содержание. Это не только рассказ о трагической судьбе сильного и гордого человека, но также изображение нравов офицеров Кавказского корпуса и окружения наместника Кавказа, находившегося в Тифлисе, положения солдат, способов ведения боевых действий. Как уже отмечалось, в произведении вновь поднимается вопрос о бессмысленности большинства операций Кавказской войны, приводивших лишь к неоправданным потерям. Лев Николаевич стремился также понять и описать отношение горцев к их русским противникам. Так он писал в одной из глав: "О ненависти к русским никто не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения". При этом в своих более ранних произведениях ("Набег", "Казаки") Толстой отмечал, что такой степени презрения и ненависти в своему противнику русские солдаты и казаки не испытывали, а, напротив, часто относились к нему с уважением. Рассказ Хаджи-Мурата о себе, в основу которого легли подлинные записи Лорис-Меликова, опубликованные в "Русской старине", позволял судить о Шамиле, его политике, значительно изменившейся к концу войны в сторону усиления единоличной власти. Шамиль обрисован в повести отрицательно и сатирически, воплотив в себе образ "азиатского абсолютизма", который оказался практически зеркальным отражением "европейского просвещенного абсолютизма" Николая I, образ которого выведен в произведении крайне негативно. Наконец, в некоторой степени повесть рассказывала и о повседневном быте горцев. "Хаджи-Мурат" был опубликован в 1912 г. в значительном цензурном сокращении. В том же году повесть вышла полностью в русском издательстве И. П. Ладыжникова, расположенном в Берлине.

В целом, отношение Л. Н. Толстого к Кавказской войне очень сложно и неоднозначно. Писатель резко осуждал любую войну с морально-нравственной точки зрения, что связано с его идеей "непротивления злу насилием" и мечтой о том времени, когда войн не будет вообще. Но собственно покорение Кавказа Толстой рассматривал скорее как "ужасную драму", где, с одной стороны, обе стороны имеют свои "справедливые" причины продолжать нескончаемое кровопролитие, но, с другой, являются и одинаково неправыми, творя во имя "благородных" идей зло и беззаконие. При этом литературный талант писателя помог ему создать галерею великолепных и реалистических образов участников Кавказской войны, относящихся к обеим ее противоборствующим сторонам.

Одним из значительных русских писателей демократического направления второй половины XIX в. был Глеб Иванович Успенский. Для широкого изучения жизни различных регионов России и слоев ее населения он совершил в 1886 г. четырехмесячную поездку по Кубани. Уже в первые дни путешествия писатель получил интересные впечатления, сообщив в одном из писем: "Здесь столько выкинуто из России преоригинального русского народа, что просто глаза разбегаются". Он также написал: "То, что в России надобно изучать по отдельным областям Великороссии, Малороссии, Волыни или казанской татарщины, все это можно видеть здесь как бы в образчиках, сгруппированных на незначительных пространствах места, точно в музее". В Екатеринодаре он пробыл всего лишь сутки, а затем отправился в путешествие по Кубанской области, описывая свои впечатления в сериях очерков, озаглавленных "Письма с дороги" и "Кой про что". Сама дорога совершенно очаровала писателя живописностью тех мест, мимо которых он проезжал, роскошью местной природы. Он отметил: "И такая прелесть начинает чувствоваться почти тотчас же, как только дорога, бегущая по кубанской степи, входит в предгорья Кавказского хребта". Не менее восхитила писателя прекрасная шоссейная дорога от станции Небережаевская до Новороссийска, которая также проходила по очень живописным местам. Но Успенского более заинтересовали следы начавшегося промышленного развития области и проникновения в регион промышленного и банковского капитала, о чем писатель говорил с большой тревогой, наблюдая за идущей по долине чугунной трубой нефтепровода, которую он называл червяком: "Из рассказов фургонщика оказалось, что червяк этот уже давно воткнул свой железный нос в недра земли в верстах за 80 от Новороссийска, в станице Ильской, и уже давно высасывает эти недра. В предгорьях червяк этот поднимается от земли и лезет либо на пригорок, либо перегибается через вершину резервуара, откуда при помощи парового давления нефть гонится до самого Новороссийска через горы, и до Новороссийска же доползает и сам железный червяк. И здесь, по другую сторону бухты, против того веселого места, которое именуется Новороссийском, уже видны какие-то греховодниковы затеи: резервуары, заводы, черный, точно из ада, фыркающий дым - и нельзя не содрогаться всем существом, видя, что греховодник уже проложил дорогу..." Следует отметить, что "греховодником Купоном" Успенский называл частный капитал появлявшейся в те годы в России буржуазии. Первая длительная остановка была в Новороссийске, город произвел на писателя очень благоприятное впечатление: "Какое это славное и милое место, которое на географических картах носит название Новороссийска! Оно именно тем и мило, что, в сущности, на том месте, где географические карты, без стыда и совести, рисуют черненький кружок и довольно крупными буквами пишут "г. Новороссийск", - никакого Новороссийска, а тем более города не существует, а то, что существует, не имеет ни малейшего резона носить какое-либо определенное имя, не похоже ни на город, ни на станицу, ни на село. Это только начало чего-то, какой-то росток, зеленый стебелек, едва-едва возникший на девственной почве". Особенно радует писателя отсутствие следов "греховодника": "... Бухта - слава создателю! - пустым-пустехонька; на пристани Общества пароходства всего только пять керосиновых бочек, с десяток лодок у берега, на самом берегу штук пять не введенных в воду купален - вот пока и все здешнее процветание. Вся синяя волнующаяся гладь залива, окаймленного девственными горами, пока, слава богу, чистехонька: ни лодочки, ни парохода, ни паруса! Ко всему этому ни у лодок, ни у купален, ни на пристани около керосиновых бочек нет ни единой человеческой фигуры: ходит ветер, да волны шумят, и никакой язвы покуда ниоткуда не видать..." Это описание резко контрастирует с описанием Екатеринодара, где капиталистические отношения давно развились: "В Екатеринодаре существует для найма работниц... настоящий женский рынок. По воскресным дням на местном базаре с раннего утра стоит уже тысячная толпа этих рабынь, предлагающих на продажу свои руки и вынужденных даром отдать все, чего пожелают многочисленные администраторы табачного производства. Бедные деревенские дети, часто по детской наивности, полагают, что нужно как можно лучше принарядиться, чтобы нашлись охотники купить этот товар; все они разодевались как "маков цвет", в лучших платочках, точно собирались песни играть. Сколько детской наивности в этой толпе женской молодежи..." Еще более гнетущее впечатление на писателя произвел обоз, который вез этих работниц на плантации, - это были десятки фургонов-телег, с каждого свешивались десятки голых женских ног, так как плантаторы стремились как можно больше снизить расходы на транспортировку. Из Новороссийска Успенский вернулся в Екатеринодар, чтобы получить почту. В дороге он вновь наблюдал прекрасные картины кубанской природы и сельской жизни: казачьи станицы, большие и малые хутора, одинокие домики и небольшие поселки в два-три двора, работающих хлеборобов, землевладельцев, объезжавших свои владения, любовался прекрасными вековыми дубовыми рощами. Он писал об этом: "Проезжая ими, я тысячу раз вспоминал И. И. Шишкина: вот, думалось мне - где было бы раздолье его перу и кисти!.." После этого Успенский практически полностью объездил Кубанскую область, собрав очень богатый материал для своих очерков. Писатель тщательно и долго работал над каждым произведением, оттачивая его стиль и язык, так как считал очень важными затронутые в них темы. Эти работы содержат в себе не только яркие, красочные картины природы, но и многочисленные факты о повседневной жизни различных слоев населения области. В очерках проведен всесторонний анализ всех положительных и отрицательных сторон кубанской действительности того времени, довольно подробно рассказано о быте, мировоззрении, традициях, специфическом диалекте кубанцев в этот сложный и противоречивый период зарождения капитализма. Также ярко показаны в произведениях проблемы "иногородних" в условиях казачьей среды, прежде всего, в вопросе о земельных наделах. Эти темы поднимаются на фоне великолепно изображенных кубанских пейзажей. Успенский дал очень яркое описание гор, лесов, рек, степей, полей, хуторов и станиц. Его очерки полны выразительных картин раздольных полей, благоуханных садов, необъятных степей, плодородных пашен, тенистых лесов, величественных горных пиков. В очерке "Веселые минуты" писатель нарисовал очень точную картину кавказской природы: "Кавказский хребет, подходя к Черному морю, как будто бы смиряется и затихает в своем бунтовстве; довольно он намудрил и напугал человека там в глубине Кавказа; довольно он там намучил его своими ущельями (какое скучное слово!), скалами, высовывающимися из облаков, ревущими реками и пропастями бездонными. Довольно он подивил, настращал и навосхищал вас там "в своих местах", теперь - будет! Там, в своих-то местах, он широко развернулся, самому небу доказал, на какие он способен чудеса, теперь же пора и отдохнуть. И, приближаясь к Черному морю, точно к дому, откуда ушел гулять по белу свету, он как будто отдыхает от своих чудовищных подвигов; идет он ровным шагом и тихо улыбается вам, встречному прохожему, мягкими живописными очертаниями ничем не пугающих гор, живописных долин, глядя на которые с вершины этих смирных высот, чувствуешь и видишь только одно, именно - как они хороши, живописны, и нет того головокружительного ощущения и мысли о возможности "помереть своей смертью", которые с такою неистощимой любезностью преподносил вам на каждом шагу настоящий головокружительный Кавказ". Особо стоит обратить внимание на описание Успенским главной реки края - Кубани. Он отмечал, что вода Кубани, мутная как у библейских рек Тигр и Евфрат, течет меж своих непостоянных глинистых берегов в Азовское море: "Река эта не особенно живописна и привлекательна... Вся она - из талой снеговой воды; холодная, светлая, гремящая по скалам только в истоке, спадая с высоты ледяных вершин Кавказского хребта, она превращается в низменной равнине просто в сильный поток, пробивающий дорогу под влиянием напора силы где попало, то есть по тому направлению, по которому напирает сила бегущей из ледников талой воды, и тотчас же грязнит свои кристальные воды в черноземе, который ей приходится рыть, чтобы на ровном месте проложить себе дорогу". Писатель отметил, что берега Кубани не являются живописными и отличаются своей низменностью. В конце апреля 1886 г. Успенский отправился из Новороссийска в путешествие по Черному морю, продолжая сочинять "Письма с дороги", работа над которыми началась еще на Кубани. Позже были написаны и очерки "Кой про что". Первая серия очерков начала выходить в газете "Русские ведомости" с 24 апреля 1886 г.

Летом 1891 г. на Кубани побывал А. М. Пешков (Горький). Этот факт получил отражение в его рассказе "Мой спутник" и очерке "Два босяка". Там говорится о странствиях по Кубанской области двух бродяг - самого Пешкова и его спутника - молодого обнищавшего грузинского князя Цукулидзе (в рассказе - Шакро Птадзе), которого автор встретил в Одессе в бедственном положении, лишенного возможности вернуться домой, в Тифлис. Эта дорога была очень трудной. Путники перенесли много лишений, в одной из станиц Цукулидзе отстал от Пешкова. Сам будущий писатель долго еще бродил по дорогам Кубани, бывая в казачьих хуторах и станицах, добывая себе скудное пропитание трудом по найму либо на молотьбе, либо на уборке кукурузы. В очерке "Два босяка" он позже написал: "Подрядившись в одной из кубанских станиц на молотьбу, я поехал на телеге в степь вместе с кучей бойких казацких девчат и моим спутником-грузином. Девчата пели и болтали. Станица утонула в дали, и кругом нас развернулась широкая степь... Девки посыпались с телеги, еще не доехав до места, и побежали к редутам соломы, расставленных рядом и ослепительно сиявших на солнце..." Горький любовался этим народом-труженником. Но, вместе с тем, он замечал и значительные социальные противоречия. В письме К. А. Иеропольскому он писал: "Я всюду в станицах видел, что мещане живут беднее казаков. Скота у их значительно меньше, волов особенно мало. Эксплуатируя иногородних всячески, казаки презирали их, как некую "низшую" расу и вредных "насельников", которые, будучи сравнительно культурнее казаков, вносили в казачий быт неприятные казакам новшества". Услышав о событиях "чумного бунта" в Майкопе, Горький направился туда. Об этом он подробно написал в одном из писем И. А. Груздеву:

"15 сентября в Майкопе был "чумной бунт", казаки прогнали и, помнится, избили санитарную комиссию за то, что - по их рассказу мне - инспектор распорядился согнать всех волов в одно огороженное место, где больные волы, простояв двое суток вместе со здоровыми, заразили последних. Для "усмирения" казаков была прислана "кавказская стрелковая дружина"...

Я был задержан как "проходящий" 18-го сентября, во время поминок по убиенным. А так как в котомке моей оказалось евангелие, то сей факт весьма скомпрометировал меня. Впрочем - были еще какие-то две-три книжки, безвредные, и тетрадь моих стихов... Сидел я несколько дней в только что отстроенной тюрьме, из окна ее видел за Лабою, в поле, множество гусей, - очень красивая картина". Имеется предположение, не нашедшее, правда, подтверждения, что именно Горький был тем очевидцем, который рассказал Короленко о "чумном бунте".

После долгих странствий по кубанской земле А. М. Пешков добрался в ноябре 1891 г. до Тифлиса. Прожив там 8 месяцев, он вновь идет через Кубань в обратный путь. В это время писатель участвовал в строительстве Новороссийско-Сухумской шоссейной дороги, где он имел возможность встретиться с работниками из самых отдаленнейших уголков России. Затем он вновь вернулся в Тифлис, где и начал свою литературную деятельность. На основе впечатлений от своих походов Горький написал рассказы: "Дед Архип и Ленька", "Женщина", "Мой спутник", "В ущелье", "Калинин", "Рождение человека", "Чужие люди", очерк "Два босяка". Черномория также вдохновила его на создание "Песни о Соколе", ведь первоначально это произведение было опубликовано в 1895 г. в "Самарской газете" под названием "В Черномории". В своих рассказах писатель очень точно описал многие особенности жизни кубанцев в тот период, а также яркие картины местной природы. Позже, проездом, горький был на Черноморском побережье в 1900 г., 1903 г. и 1904 г.

С 1898 г. по 1915 г. с перерывами в несколько лет на Черноморское побережье в, Джанхот, приезжал известный писатель В. Г. Короленко. Он не создан ни одного значительного произведения об этих местах, но его письма друзьям содержат интересную информацию о жизни на побережье в то время, а рисунки и фотографии показывают прекрасные черноморские курорты. Первый рисунок под названием "Джанхот. Июль. 98" был создан еще в июле 1898 во время первого посещения писателем этого места. Он скупыми штрихами карандаша изображает так называемую Джанхотскую щель в практически нетронутом состоянии, какой ее и увидел Короленко, выбиравший место для постройки дачи своему больному брату. Это место скорее всего ему порекомендовал известный кубанский историк Ф. А. Щербина, который имел здесь усадьбу. Увиденный пейзаж восхитил писателя, и он назвал Джанхот "Корзиной зелени", не предполагая, очевидно, что так называли это место и сами адыгейцы. В этот приезд писатель посетил трудовую земледельческую колонию "Криница", которую основали русские интеллигенты, последователи учения Л. Н. Толстого. Побывал Короленко и в Геленджике, описав в письме брату происходящие там изменения: "Понемногу Геленджик начинает превращаться в курорт, пока еще дешевый... Геленджик - село, лежащее над крутой бухтой. Сюда раза четыре в неделю заходят пароходы, идущие в Туапсе, Сухуми и другие порты Черноморского побережья, а также обратно - в Новороссийск. Селеньице небольшое, но, видимо, с будущим. Ведь Тихорецкая дорога до Новороссийска проведена совсем недавно". Впрочем, Короленко не только искал место для дачи, но и интересовался особенностями жизни населения края. Не случайно, в дневниках писателя можно увидеть и такую запись о так называемом "чумном бунте", который произошел в середине июля 1891 г.: "Год или два назад в Майкопе была настоящая битва, и очевидец рассказывал мне о домах, избитых пулями во время перестрелки... Ветеринары или взаточничают купно со "старшиной" или действуют по-канцелярски. Тот же очевидец рассказывал со слов казаков, что ветеринар с "атаманами" велели согнать к известному сроку весь станичный скот в огороженное место и сам не ехал целую неделю. В течении этого времени в загородке появилась на нескольких быках и коровах болезнь и последовало радикальное распоряжение - перебить весь станичный скот. Ну как же тут не взбунтоваться казакам". Второй раз Короленко приехал, уже с семьей, в Джанхот в 1900 г. Пребывание было довольно кратким, но в следующем году семья Короленко приехало сюда уже на все лето. На этот раз Владимир Галактионович вместе с дочерьми совершил пеший переход из Джанхота в Геленджик, что доставило им огромное удовольствие, так как дорога пролегала по очень живописным местам, о чем Короленко рассказывал в письме своему другу Ф. Д. Батюшкову. Уединенность и тишина джанхотской дачи способствовали творческому вдохновению писателя, поэтому в 1904 г. он вновь приехал сюда на два месяца. На этот раз в доме было очень много гостей, некоторые из которых даже жили в палатках. Сам писатель работал в мезонине. В своих письмах он жаловался на ветер "норд-ост", который один раз даже выбил окна в доме. В это лето Владимир Галактионович совершил поездку в близлежащие кубанские станицы и села, в горы. В одном из писем он пишет о ней так: "Не так давно ездили на Лысые горы, верст 30, но страшный подъем. Поездка заняла два дня, все остались довольны... Воздух там - просто шампанское, но картина людских поселений - печальная. Как всегда - напутано и не докончено. Там были добровольные поселенцы, некий Юшко (ветеринар, толстовец) и несколько других. Их всех согнали (вредное влияние), поселили 70 дворов, но не дали достать пособий на обзаведение и корчевку. Удобной земли мало, сил для разработки леса и склонов нет. "Не то будем жить, не то уйдем". А поглядеть - ширь, высота, раздолье... В одну сторону с хребта - Черное море, в другую - яркая, пестрая, кубанская степь..." В это же лето Короленко посетил и колонию "Криница", где бывал ранее. Он писал об этом Ф. Д. Батюшкову: "Вчера я вернулся из трехдневной поездки верхом в Криницу (колония) и по разным новым и интересным местам. Были мы (я и Щербина), кроме Криницы, еще в Широкой щели, мне удалось срисовать один дольмен, потом посетили поселки интеллигентных землевладельцев и, наконец, вернулись домой дикими горными тропинками. Последнее было очень трудно и утомительно: в некоторых местах приходилось карабкаться чуть ли не на четвереньках, таща за собой лошадей, но теперь это позади, а в памяти остались интересные впечатления и от людей, и от горных кряжей". Следующая поездка Короленко в Джанхот состоялась в 1908 г. В этот период он написал небольшой очерк о путешествии вдоль морского побережья на пароходе, а также имел некоторую переписку с газетой "Кубанский вестник" по поводу несанкционированной печати в ней его высказываний о российских писателях, высказанные им в гостях у А. А. Никулина (бывшего городского главы Новороссийска). Осенью 1912 г. Короленко с дочерьми вновь ненадолго приезжает в Джанхот для отдыха от редактирования журнала "Русское богатство". К этому периоду относится акварель с видами окрестностей Джанхота, выполненная писателем. В последний раз писатель приехал на дачу летом 1915 г. в разгар Первой мировой войны. Жизнь на побережье была очень напряженной и тревожной, о чем Короленко сообщал в письме от 22 сентября: "Погода чудесная, тихо. Отголоски современности достигают в нашу щель очень ощутительно. Почти каждый день кто-нибудь приносит газеты и телеграммы, которые обходят ущелья, дома и домишки... Наша щель не так уж далека от войны. Из Новороссийска нам пришлось ехать на лошадях, так как катер ожидал телеграммы: где-то появились подводные лодки. С турецких берегов веет тревогой. По вечерам окна тщательно закрываем, чтобы с моря не было видно огней. Порой сюда, говорят, доносится отдаленная канонада: по морю звуки несутся беспрепятственно". Он также сообщал в письме В. Н. Григорьеву: "Недавно у меня был Щербина и рассказывал, что у них в Джанхоте порой дрожат стекла... Не от канонады, положим, а от того, что порой о камни взрываются шальные плавучие мины".

Кроме писателей и поэтов, которых по праву можно назвать великими, и чьи произведения вошли в золотой фонд русской литературы, тему Кавказа затрагивали и многие малоизвестные литераторы XIX в. Одной из них была В. П. Желиховская, опубликовавшая ряд фольклорных, исторических и чисто литературных произведений о черкесах. В основу подавляющего большинства ее сочинений ("Атвонук и Канбулат", "Джин-падишах", "Кунчуков спуск") лежат мотивы произведений известных горских просветителей (Шоры Ногмова, Хан-Гирея и других) или русских авторов. Так, роман Желиховской "Княжна Цхени", изданный в 1890 г., имеет в своей основе повесть "Цхени и Джембулат", опубликованную в 1833 г. в литературных приложениях к газете "Русский инвалид" П. Сияновым, который имел определенную известность в русских литературных кругах во второй четверти XIX в. Исторические произведения Желиховской, посвященные Кавказу ("Братья Потемкины на Кавказе", "Донцы на Кавказе", "Кавказский легион"), можно признать оригинальными. Кроме того, писательница выпустила "брошюру для народного чтения" "Кавказ и Закавказье", которая выдержала два издания - в 1885 г. и в 1898 г. Книга содержит отдельные очерки, посвященные грузинам и армянам, описание остальных народов Кавказа представлено в едином очерке, озаглавленном "Татары и горцы". В целом, эта брошюра малосодержательна.

Кавказские мотивы были распространены и в народных (лубочных) изданиях, предназначенных для чтения простым народом. Примерами таких сочинений могут служить "Громобой, новгородский витязь, и прекрасная княжна касожская Миловзора" и "Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего мужа".

Особо стоит отметить творческую деятельность кубанских писателей и поэтов, чьи произведения получили более-менее широкую известность в Российской империи во второй половине XIX в.

Первым из таких авторов был Я. Г. Кухаренко. Практически всю свою жизнь он служил в Черноморском казачьем войске. Можно предположить, что в молодости он встречался со многими известными литераторами России, в том числе, с А. С. Пушкиным, А. А. Бестужевым-Марлинским, А. С. Грибоедовым, А. И. Одоевским, М. Ю. Лермонтовым, с некоторыми декабристами. Достоверно известно, например, о его встрече с П. Катениным. Уже в этот период Кухаренко написал пьесу "Черноморский быт на Кубани между 1794-96 годами", где рассказывал о жизни переселившихся на Кавказ казаков-запорожцев. Пьеса носила комедийный характер и была посвящена торжеству искреннего чувства любви над злом и властью денег. Во время своей учебы в Харьковском университете Кухаренко познакомился со многими известными литературными и общественными деятелями, например, историком Н. Костомаровым, поэтом А. Могилой (Метлинским), актером и композитором С. Гулак-Артемовским и другими, с которыми он переписывался затем всю жизнь. Позже он также встретился с известным украинским поэтом Т. Г. Шевченко, и они стали близкими друзьями. Еще в середине 40-х гг. XIX в. пьеса Кухаренко была принята к постановке в театрах, а в 1861 г. ее опубликовали в журнале "Основы", выходивший на украинском языке. Позднее там также издали несколько его небольших рассказов и очерков. В 1878 г., на основе пьесы Кухаренко, М. Старицкий подготовил либретто оперы "Черноморцы", музыку к которой написал известный композитор Н. Лысенко. Эта опера с момента ее постановки стала пользоваться достаточно большой популярностью. По некоторым сведениям, Я. Г. Кухаренко написал продолжение "Черноморского быта", где скорее всего затронул тему персидского похода черноморских казаков и так называемого "персидского бунта". К сожалению, эта пьеса не была опубликована, а ее текст утерян. Лишь в 1880 г. издали сборник произведений Я. Г. Кухаренко, куда кроме названной пьесы вошли рассказ "Вороной конь" и очерки "Пластуны", "Овцы и чабаны в Черномории" и "Чабанский словарь". В 1913 г. была обнаружена и опубликована еще одна пьеса этого автора "Харько, запорожский кошевой", которую напечатали в 12-м томе "Записок Украинского научного общества". При этом было указано, что это "Сочинение Ивана Мешковского", но издатель И. Стешенко сообщил, что И. Мешковский является псевдонимом Я. Г. Кухаренко. Позже, в 1918 г., эта пьеса вышла в Екатеринодаре отдельной книгой. Она посвящена теме борьбы запорожских казаков против попыток подчинить их, причем как со стороны польских магнатов, так и со стороны украинских помещиков. Рассказ "Вороной конь" имел сказочную основу, повествуя о душевной доброте и отзывчивости черноморского казака Кульбашного, благодаря которому превращенный когда-то за грехи в коня чернец смог вернуть свой прежний вид. Очерк "Овцы и чабаны в Черномории" рассказывал о тяжелом труде чабанов.

Среди произведений кубанской писательницы Е. И. Новиковой-Зариной были "Кавказские рассказы", опубликованные в 1897 г. Они отразили ее детские и юношеские впечатления о жизни казаков и горцев на территории Северо-Западного Кавказа 30-40-х гг. XIX в. Впрочем, один из них ("Одиннадцать месяцев в плену у черкесов") практически полностью повторяет сочинение И. Кассирова "Разбойник Чуркин в плену у черкесов (народное предание)". Другой рассказ Новиковой-Зариной "Черкешенка Уляша" возможно имеет оригинальное происхождение.

Очень разнообразным было творчество кубанского литератора В. С. Мовы. Он писал стихи, поэмы, рассказы, драмы, статьи о литературе, очерки, литературно-критические заметки, проводил исследования в области музыки и филологии. К сожалению, из его творческого наследия сохранилось очень мало. Одним из лучших произведений Мовы является поэма "В степи", в которой яркими красками показано тяжелейшее положение самого бедного слоя кубанского крестьянства, прежде всего недавних переселенцев из других регионов страны. Драма "Старое гнездо", напечатанная лишь в 1907 г., хотя она была написана примерно в середине 60-х гг. XIX в., посвящена столкновению старых патриархальных устоев с новыми идеалами и стремлениями молодежи. Поднимается там и вопрос о бесправии женщины в обычной семье черноморских казаков. Не менее остро эта тема поднимается и в рассказе "Три скиталицы", опубликованном в 1905 г. в журнале "Литературно-научный вестник". Все эти произведения увидели свет, к сожалению, лишь через много лет после смерти В. С. Мовы.

Вторая половина XIX в. открыла новые имена среди горских писателей-просветителей. Одним из них был Адиль-Гирей Кешев, публиковавший свои произведения под псевдонимом Каламбий. Большинство исследователей говорили о его адыгском происхождении, но последние изыскания показали, что он был абазином. Кешев родился в 1840 г. (по другим данным - в 1837 г.) в семье абазинского князя Кучука Кечева. Его литературные способности стали проявляться еще во время обучения в "благородном пансионе" при Ставропольской гимназии, одним из преподавателей которой в те времена был У. Х. Берсей. Будучи учеником 6-го класса будущий писатель принял участие в конкурсе на лучшее сочинение, написав работу "О характере героев в современных русских повестях и романах", которая хоть и не получила награды, но была отмечена педагогическим советом в числе лучших. Кешев принял участие в конкурсе и на следующий год. Его новая тема - "О сатире во времена Петра, Екатерины и в наше время". Сохранилось хроникальное сообщение в газете "Кавказ" за 1858 г., что ученик 7-го класса "из почетных горцев, абазинец Адиль-Гирей Кешев особенно выразительно прочел сочинение". Эта работа была удостоена высшей награды. На выпускных экзаменах Кешев получил отличные оценки практически по всем гуманитарным наукам, но средние по точным, к которым у него не было способностей. Ему была присуждена золотая медаль, и он был записан на золотую доску пансиона. В 1860 г. молодой человек поступил в Петербургский университет, но вскоре, из-за участия в студенческом движении, он был отчислен и выслан обратно в Ставрополь, где устроился преподавателем в гимназию, недавно им законченную. Затем Кешев стал секретарем Ставропольской контрольной палаты, а через год получил должность редактора газеты "Терские областные ведомости", которую возглавлял около пяти лет до своей смерти. Он умер в возрасте 32 лет (по другим данным - 35 лет). Причина смерти в настоящее время не установлена. Произведения Кешева (Каламбия), объединенные в цикл "Записки черкеса", стали издаваться с 1860 г. и были посвящены жизни и нравам черкесов пореформенной эпохи. Их отличает реалистичность в изображении повседневного быта адыгов. Как писал сам Кешев: "Я желал бы представить черкеса не на коне и не в драматических положениях (как его представляли прежде), а у домашнего очага, со всей его человеческой стороною". Рассказ "Два месяца в ауле" повествует о молодом человеке, приехавшем из города в родной аул. Он полон желания преобразовать родной край, с горечью говорит о пережитках прошлого. Одной из его целей было приобщение соотечественников к благам просвещения. Но реальность оказалась разочаровывающей. Жизненные неприятности, потеря любимой девушки, проданной старому князю, одиночество и беспомощность в столкновениях с жестокими и косными традициями патриархально-феодального общества привели молодого человека в состояние полной безнадежности. В рассказе "Чучело" Кешев глубоко проанализировал тему положения женщин в адыгском обществе. Назику, Главную героиню рассказа, выдали замуж за старого князя Айтека. Молодая женщина полюбила его сына Джераслана, который ответил ей взаимностью. Айтек, узнав об этом, с особой жестокостью расправляется и с сыном, и с женой. Вместе с тем, Кешев называет Назику более счастливой большинства горянок, так как она успела познать настоящую любовь. В рассказе "Ученик джиннов" писатель осуждал религиозные предрассудки и суеверия и раскрывал некоторые причины их появления. В 1860 г. в журнале "Русский вестник" был опубликован рассказ "Абреки", написанный в традициях очерков натуралистической школы, в котором, однако, не только описывается явление абречества как таковое, но и исследуются истоки его возникновения, которые автор видел в патриархально-феодальном устройстве общества. В 1861 г. в том же журнале была напечатана повесть "На холме", где автор ярко описал социальное и имущественное расслоение адыгского народа в середине XIX в., в том числе, начало распада дворянства и появления нового слоя населения - разбогатевших крестьян, которые теперь подчиняли себе целые аулы. Кешев показывал крестьян - главных производителей продукции в адыгских аулах - в очень бедственном положении, так как они зависимы от своих владельцев и экономически, и юридически. Однако, несмотря на тяжесть положения, крестьяне имеют чувство своего достоинства и с пренебрежением относятся к своим господам, хотя и подчиняются им в силу традиций, но в глубине крестьянского слоя зреет протест против существующих порядков. В период своего пребывания на посту редактора газеты "Терские ведомости" Адиль-Гирей Кешев опубликовал ряд статей этнографического плана, например, "Характер адыгских песен", "О незаметном вымирании горских песен и преданий", "Из кабардинских (адыгских) преданий". Ему также принадлежит рецензия "История адыгейского народа, составленная по преданиям кабардинцев Шора Бекмурзин Ногмовым", где, в частности, он резко выступил против высказанного Ногмовым мнения о данничестве абазин кабардинцам.

К этому времени относится и творчество Султан Крым-Гирея Инатова, который родился в 1843 г. в семье офицера русской армии Султан Инат-Гирея. Он окончил в 1861 г. пансион для горских детей при Кубанской войсковой гимназии, где изучал широкий круг предметов, после чего был зачислен в Петербургский университет, однако в силу начавшихся в университете студенческих беспорядков, его слушатели были переведены на казарменное положение. Отказавшись принять новый устав, Султан Крым-Гирей Инатов поступил на службу в Кубанское казачье войско в качестве переводчика при канцелярии наказного атамана, где дослужился до чина сотника и должности помощника управляющего канцелярией. Судьба Инатова после увольнения со службы в 1873 г. остается неизвестной. Его перу принадлежат работы по фольклору и истории Адыгеи ("Два слова о господстве турок на Кавказе и песня о Шхуруко-Тугузе", "Сафир-паша, князь Шапсугский", "Несколько слов о старине"), статьи и очерки. В основе очерка "Два слова о господстве турков на Кавказе и песня о Шхуруко-Тугузе" лежит величальная песня об этом натухаевском уздене. Перед текстом песни идет краткий обзор турецко-адыгских отношений. Инатов отрицательно относился к Оттоманской порте, считая ее главной виновницей бедствий его народа. Он подчеркивал постоянное стремление Турции использовать горские народы в борьбе с Россией, не испытывая при этом к ним никакого уважения: "Турки видели в нас только одно механическое орудие против соседственной России и цель их господства на Кавказе не заключается в видах просвещения отсталых братьев человечества: при отсутствии гуманной основы и перспективы цель не обещала ничего верного; вместе с тем положительного результата быть не могло и всему предвиделся близкий конец". Инатов полагал, что любая великая держава в отношениях с малыми народами должна руководствоваться гуманными принципами, быть для них источником просвещения. Как заметил автор, Турция сама является феодальной отсталой державой, не способной ни к прогрессу, ни к поддержанию собственного политического престижа. Он также высказал несколько замечаний (достаточно туманных, по понятным причинам) о политике России на Северном Кавказе. В любом случае, Инатов видел благополучным будущее горцев лишь при условии их присоединения к России. После этого вступления идет текст песни о предводителе натухаевского племени Шхуруко-Тугузе, который во время одной из русско-турецких войн сражался на стороне турков, за что был приближен к султанскому правительству и очень щедро вознагражден за службу, а когда он затосковал по родине, отпущен домой с богатыми дарами. Инатов не говорил, приводя текст песни, о степени достоверности изображенных в ней событий, хотя и выражал недоумение по поводу столь странной щедрости турков. В следующем очерке "Сафир-паша, князь Шапсугский" автор анализировал песню, посвященную еще одному историческому лицу - Сафир-паше (Сифир-паше, Сефир-бею), который возглавлял освободительное движение черкесских племен в первой половине XIX в. В песне поражение адыгов в этой борьбе объяснялось именно позицией Сафир-паши, он изображался сибаритом, ведущим порочный образ жизни, человеком слабой воли, плохо разбирающимся в людях и легко поддающимся на лесть и обман, окружившим себя недостойными людьми, которым всецело доверял, непоследовательным и слабовольным в достижении поставленных целей. Песня подчеркивает, что он оставил после себя лишь "скорбную память". Инатов же не был согласен с подобным мнением. Он подтверждал, что большинство представителей того рода оставили у потомков не слишком хорошую память, тем не менее, автор подчеркивал, что сохранившиеся факты свидетельствуют, что Сафир-паша был энергичным человеком, преданным идее борьбы за свободу своей родины. При этом Инатов полагал, что этот исторический деятель желал полного освобождения Черкесии, а не превращения ее в протекторат Турции, как считали некоторые историки. В очерке "Несколько слов о нашей старине" была сделана попытка воссоздать некоторые моменты истории адыгов на основе народных преданий. Инатов полагал, что у его народа значительно более древняя история, чем считали ученые того времени, адыги имели контакты еще с древнейшими цивилизациями. Автор считал, что именно в Черкесии появились сказания о Прометее. В данном очерке приведены древнейшие адыгские предания, а также нартский эпос. Особую роль в творческом наследии Инатова занимают "Путевые заметки", основанные на его наблюдениях во время поездки по натухаевским аулам. Этот очерк близок по общей направленности произведению С. Казы-Гирея "Долина Ажитугай" и рассказу Кешева "Два месяца в ауле", тем не менее, они отличаются между собой и по выбранной теме, и по стилю изложения материала. Например, Инатову чуждо использование при описаниях романтической поэтики, распространенной у Казы-Гирея. У него получился реалистичный "нравоописательный" очерк, где показана широкая панорама общественных нравов, обычаев и социальных порядков адыгов пореформенной эпохи. В произведении имеются яркие картины жизни и быта различных сословий черкесских племен. Автор также довольно подробно описывал свадебные и похоронные обряды, осенний праздник урожая, празднества в честь рождения ребенка и аталычества, традицию чапши (вечера, устраиваемые у постели больного или раненого), обычай обмена одеждой, кровную месть и другие традиции, некоторые законы адата и шариата. При этом Инатов критически анализировал показываемые им явления, осуждая косные и реакционные элементы и выступая против многих суеверий. Он высказывался также против протурецкой ориентации адыгов, связанной во многом с их религиозными воззрениями. Кроме фактического материала, Инатов приводил в своих "Путевых заметках" также некоторые сказания и были адыгов.

Литературная деятельность Кази-Бека Ахметукова началась с 1894 г., когда он стал публиковать свои рассказы и очерки в различных русских журналах и газетах: "Живописное обозрение", "Нива", "Природа и люди", "Звезда", "Вокруг света", "Московские ведомости", "Биржевые ведомости", "Мировые отголоски", "Семья", "Домашняя библиотека", "Сын Отечества", "Новости дня", "Русский листок", "Одесский листок", "Кавказский вестник" и "Казбек". Кроме того, он издавал и отдельные сборники своих произведений. Так, в 1896 г. в Москве вышли "Черкесские рассказы", а в следующем году там же - "Всего понемногу. Очерки и рассказы", в 1901 г. в Одессе были опубликованы "Повести сердца. Очерки и рассказы", в Бобруйске в этом же году - "Тяжелый долг. Драма в пяти действиях из черкесской жизни", а в следующем году во Владикавказе - "В часы досуга. Очерки и рассказы" и "Месть. Кавказскогорская легенда". Кроме того, он писал и очерки о Турции, где неоднократно бывал. Кроме того, в 1908 г. Ахметуков стал выпускать в Париже журнал "Мусульманин", в России он редактировал "Мусульманские отделы" в изданиях "Братская помощь" и "Новая Русь", сотрудничал в журналах "Сын отечества", "Офицерская жизнь", "Санкт-Петербургские ведомости" и "Московский еженедельник". С 1911 г. в Петербурге он издавал газету "В мире мусульманства". Большинство рассказов Ахметукова основано на сюжетах адыгских преданий и легенд, которые он рассматривал как устную историческую летопись народа. При этом автора интересовали, прежде всего, сюжеты, где действовали героические, цельные, возвышенные в мыслях и поступках, личности. Некоторые из произведений Ахметукова ("Патриотка", "За честь", "Княжна Зара") рассказывают о борьбе адыгов против иноземных захватчиков - татар и ногайцев. Другие ("Как надо любить", "Гурия рая", "Коварная") отражают межплеменные распри адыгов. Есть и рассказы, посвященные произволу князей в их отношениях с простым народом (например, "Смерть за сестру"). Очень ярко показаны жестокость и коварство князей в отношениях друг с другом в повести "Месть". Затрагивал Ахметуков и тему Кавказской войны. О ней говорится, например, в рассказе "Гурия рая", один из героев которого перешел на сторону русских потому, что не верит в победу черкесов из-за их разобщенности. Рассказы "Знаменитый Кизильбич" и "Кунчук" посвящены адыгам-героям Кавказской войны. Следует также отметить рассказ "Смерть Шамиля", где довольно подробно говорится о борьбе горцев за свою независимость, их поражении, пленении Шамиля, его дальнейшей судьбе и смерти. Рассказ "Месть Шамиля" посвящен его молодости и первой любви, хотя также содержит сведения о его дальнейшей биографии. В произведении "Старые счеты" говорится о событиях 1877 г., когда произошло восстание горцев, показаны реальные исторические персонажи - Джафар-хан, Кази Ахмед-бек, Джамал-бек. Ряд рассказов ("Углай и Кузьма", "Враги-приятели", "На разъезде", "Не забыл") посвящен описанию различных сторон отношений между горцами и казаками, офицерами, солдатами русской армии. Некоторые произведения ("Геройская смерть", "Дочь командира") освещают тему любви русского к черкешенке или черкеса к русской. Во всех этих сочинениях проводится мысль о несправедливости Кавказской войны. Значительная часть рассказов ("Священная роща", "Шайтан-бей", "На покой", "На родине") раскрывают различные стороны горской жизни под властью российского правительства. Произведения Ахметукова написаны в романтическом стиле без особого внимания к историческим реалиям, но в этих рассказах также ярко описаны многие национальные черты, национальные обычаи черкесов, а также произошедшие в новых условиях изменения в самосознании адыгов. Например, рассказ "За правду" показывает забывание горцами старых традиций, в том числе и обычая гостеприимства. Ряд рассказов ("Неудачник", "Несчастья Ахмеда") посвящен тяжкому и унылому существованию горцев-бедняков. Особое место в творчестве Ахметукова занимает просветительская пьеса "Тяжелый долг", главным лейтмотивом которой стало изображение борьбы новых начал горской жизни со старыми, консервативными элементами.

Таким образом, в рассматриваемый период продолжали активно участвовать в литературной и публицистической деятельности горские интеллигенты-просветители. В их становлении огромную роль сыграла русская культура, которая сочеталась в их сознании с общекавказскими и национальными элементами. Они стремились пропагандировать гармоничные отношения между людьми, основанные на дружбе и сотрудничестве представителей различных национальностей. Северокавказские интеллигенты призывали свои народы к объединению с Россией, выступая, тем не менее, против колониальной политики царского правительства. Они желали сотрудничества с русскими учеными и просто образованными людьми, писателями и поэтами, которые искренне интересовались Кавказом и хотели изучить его, чтобы раскрыть особенности этого края перед жителями других регионов России.

Для публицистических и литературных работ представителей северокавказской научной и творческой интеллигенции было свойственно обобщенное, оценочное отношение к окружающей жизни. Они стремились воплотить в реальность гуманистический идеал, боролись против бесправия простого народа и гнета, которому он подвергался. Просветители Северного Кавказа были убеждены, что невежество, замкнутость, консерватизм горцев, неприязнь и конфликты между людьми, ссоры, драки, убийства, воровство происходят из-за их непросвещенности. Главным способом укрепления дружбы между народами и устранения причин аморального поведения северокавказские интеллигенты считали просвещение.

В целом, литературное и публицистическое творчество адыгских просветителей последнего, третьего, этапа их деятельности в дореволюционный период российской истории уже в незначительной степени связано с их стремлением познакомить русскую интеллигенцию с традициями и культурой черкесов. В это время наибольшее внимание уделяется социальным, экономическим и политическим вопросам, в том числе проблемам развивающегося капитализма и особенностям политики российского правительства на Северном Кавказе.

2.4 Развитие периодических и непериодических печатных изданий

на Кавказе

Периодическая печать на Кавказе возникла в 20-30-е гг. XIX в. Первой русской газетой в регионе стали еженедельные "Тифлисские ведомости", издававшиеся с 1828 по 1832 гг. Первой русской газетой на Кавказе стали "Тифлисские ведомости", основанные в 1828 г. сосланным на Кавказ декабристом В. Д. Сухоруковым и П. С. Санковским. В создании этой газеты принял непосредственное участие также А. С. Грибоедов. Она уделяла очень большое внимание публикации этнографических материалов о жизни различных горских народов. С 1837 г. стал также еженедельно выпускаться "Закавказский вестник", который с 1845 г., когда у него появился неофициальный отдел, стал ограниченно публиковать статьи с этнографическим и историческим содержанием. С 1847 г. начинает выходить газета "Кавказ", инициатором издания которой выступил наместник Воронцов. Через десять лет эта газета слилась с "Закавказским вестником" и просуществовала до 1917 г. Уже в первом ее номере было сказано, что все материалы будут посвящены производительным силам, экономике, истории и этнографии Кавказского региона. В первой программной статье говорилось по этому поводу: "Между прочими странами России, Кавказ со включением Закавказского края также весьма любопытен и достоин внимания и помещика, и городского жителя; интерес страны этой увеличивается еще более тем, что она для нас terra incognita, что мы знаем о ней столько же, сколько о жителях Поднебесной империи". Руководствуясь этими предпосылками, газета охотно публиковала любые статьи на темы истории и этнографии горских племен, в том числе и начинающих авторов, включая и представителей местных народов. Высокую оценку этой газете дал В. Г. Белинский в небольшой статье, напечатанной в "Современнике" за 1847 г.: "С прошлого года в Тифлисе издается газета "Кавказ", значение которой неоценимо важно в двух отношениях: с одной стороны, это издание, по своему содержанию столь близкое сердцу даже туземного народонаселения, распространяет между ним образованные привычки и дает возможность грубые средства к рассеянию заменить полезными и благородными; с другой стороны, газета "Кавказ" знакомит Россию с самым интересным и наименее знакомым ей краем, входящим в ее состав. Верная своему специальному назначению, эта газета вполне достигает своей цели: ее содержание - неистощимый магазин материалов для истории, географии, статистики и этнографии Кавказа". Газета сохраняла это направление первые десятилетия своего существования, опубликовав большое количество интересных работ, многие из которых перепечатывались центральной и провинциальной русской прессой, после чего превратилась в обычную краевую официальную газету. Следует отметить, что редакция издала четыре выпуска "Сборника газеты "Кавказ", где были опубликованы наиболее значительные газетные статьи за определенный год. К сожалению, тираж этих сборников был очень невелик, о чем сожалел и Белинский, отмечавший, что они могли быть очень интересны для русских читателей.

Продолжала развиваться местная периодическая и непериодическая печать. Так, с 1845 г. по 1917 г. в Тифлисе издавался "Кавказский календарь", где был помещен ряд интересных исторических, биографических и этнографических работ.

Первой газетой собственно Северного Кавказа стали "Ставропольские губернские ведомости", основанные в 1850 г., которые в первый период своего существования довольно регулярно печатали материалы по истории и этнографии Кавказа. В IV и V томах приложения к "Известиям Кавказского отдела Русского Географического общества" был опубликован "Указатель географического, статистического, исторического и этнографического материала в "Ставропольских губернских ведомостях". Первое десятилетие (1850-1859)". Этот сборник вышел также отдельным изданием в Тифлисе в 1879 г. Там содержалось не только перечисление статей, но и их полная или сокращенная перепечатка, что делает этот "Указатель" ценным изданием.

В 60-х гг. XIX в. на Кавказе появились еще две газеты, уделявшие то или иное внимание этнографическим материалам. Первой из них стали "Кубанские войсковые ведомости", выходившие под этим названием с 1863 г. по 1870 г., с 1871 г. газета стала называться "Кубанские областные ведомости", позже - "Кубанские ведомости". Собственно статьи на этнографические темы эта газета публиковала сравнительно мало. Однако можно отметить, например, очерк Александра Антоновича Кавецкого, который в конце 70-х - начале 80-х гг. XIX в. служил помощником секретаря Екатеринодарского окружного суда, а затем приставом 2-го участка Майкопского уезда, "Первоначальное физическое воспитание детей у абадзехов, темиргоевцев и других племен горцев, населяющих Майкопский уезд Кубанской области", помещенный в 27 номере "Кубанских областных ведомостей" за 1879 г., где описывался уход за новорожденным, устройство колыбели, обряд обрезания мальчиков, аталычество. Автором делалась попытка объяснить причины возникновения последнего явления, хотя удовлетворительной версии выдвинуто не было. Также ценной была статья "К вопросу о сословиях у горских племен", представлявшая собой извлечения из записок казачьего полковника Александра Гавриловича Пентюхова, который в 1867 г. был помощником начальника Эльборусского округа Кубанской области, а через два года стал начальником Лабинского отдела. Его записка содержала выводы Особой комиссии для разбора сословных прав горцев Кубанской и Терской областей, организованной в 1873 г.

Газета "Терские ведомости" (первоначально "Терские областные ведомости") была учреждена в 1868 г. Ее первым редактором стал Адиль-Гирей Кешев, который был на этом посту вплоть до своей смерти в 1872 г. За этот период газета достигла больших успехов. Во многом это произошло благодаря тому, что Кешев смог собрать в редакции представителей передовой горской интеллигенции, среди которых были И. Тхостов, Г. Шанаев, А. Гасиев, Б. Гатиев, М. Баев, Ч. Ахриев, А.-Г. Долгиев и "кумык Х-Ъ" (пседоним неизвестного лица). Газета широко освещала общественную, экономическую и культурную жизнь области, иногда критикуя существующие порядки и пропагандируя демократические идеи, также часто печатала материалы о быте и нравах горцев области. В первой передовой статье этой газеты было, в частности, сказано: "Это удивительное разнообразие племен, из которых каждое выражает собою какую-нибудь типическую особенность в отношении как нравов и обычаев, так и общественного и домашнего быта, языка и религиозных понятий, а все вообще проникнуты энергией и свежестью неиспорченных натур". Очень важным нововведением Кешева была публикация в газете статей с редакторскими замечаниями, в которых отражалось его отношение к публикуемому материалу. Это было полезным, например, в тех случаях, когда авторы публикаций неверно или тенденциозно изображали жизнь горцев. В области внимания газеты были и некоторые социальные проблемы региона. Еще одним важным нововведением стал отдел "Библиографии", где приводился краткий обзор новинок кавказоведческой литературы. К сожалению, после смерти Кешева газета изменила свое направление. Теперь в ней публиковалось мало материалов по горской тематике, был упразднен библиографический раздел, печатались же правительственные распоряжения и уведомления, статистические данные и материалы о различных происшествиях.

В 60-х гг. XIX в. тема Кавказа широко освещалась в российской периодической печати. Посвященные этому региону статьи различного содержания появлялись в "Военном сборнике", "Русском вестнике", "Библиотеке для чтения", "Вестнике Европы", "Отечественных записках", "Иллюстрированной газете" и "Медицинском вестнике". Например, в "Военном сборнике" часто публиковались воспоминания о Кавказской войне. Можно назвать, например, статьи Евгения Васильева "Экспедиция в землю хакучей" (8 номер за 1872 г.) и "Черноморская береговая линия 1834-1855 гг. (Из Кавказской войны)" (9 номер за 1874 г.).

Нельзя не отметить также такое историко-документальное издание, печатавшееся в Тифлисе, как "Акты, собранные Кавказской археографической комиссией". Кавказская археографическая комиссия была учреждена в 1864 г., через два года она стала выпускать свои "Акты", в которых, прежде всего, публиковались многочисленные документы из архива главного управления наместника на Кавказе, а также довольно часто статьи и чисто этнографического содержания. Несколько позже там стали печататься и биографии наиболее известных кавказских деятелей, упоминаемых в документах. Всего до 1904 г. вышло 12 томов этого сборника (первые 11 были изданы до 1886 г). Все они, за исключением последнего, публиковались под редакцией известного кавказоведа А. П. Берже. Редактором последнего тома, в связи со смертью Берже, чем и объясняется значительная задержка в публикации, стал Е. Г. Вейденбаум. Впрочем, последний том "Актов" был также издан в сокращенном варианте в Тифлисе в 3 частях Е. Д. Фелицыным и А. П. Наумовым в 1893-1896 гг.

В 80-х гг. XIX в. появилось несколько интересных периодических и непериодических изданий, которые публиковали информацию по Кавказу. Прежде всего - это "Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа". Он издавался в Тифлисе с 1881 по 1915 гг. Управлением Кавказского учебного округа, поэтому его авторами были преимущественно учителя. Всего вышло 44 выпуска. Это издание предпочитало публиковать монографические работы, посвященные описанию отдельных селений Кавказа. В первом выпуске "Сборника" напечатали специальную программу (план написания подобной работы), которая должна была давать представление о данном селении в географическом, экономическом, административном, этнографическом и культурно-историческом отношениях. Во втором выпуске "Сборника" добавили дополнение к этой программе, составленное известным в то время путешественником-этнографом Г. Н. Потаниным, оно предполагало изучение местных "поверий, сказаний, суеверных обычаев и обрядов". Кроме того, данное издание уделяло очень большое внимание публикации материалов, касающихся кавказского фольклора. "Сборник" печатал статьи, посвященные всем регионам Кавказа, хотя они все-таки не освещались равномерно. Значительный объем публикаций касался русского населения на Кавказе, казаков и украинцев.

Инициатором издания "Сборника материалов для описания местностей и племен Кавказа" был, уже упоминавшийся выше, выдающийся педагог-администратор Кирилл Петрович Яновский, который с 1878 г. стал попечителем Кавказского учебного округа и занимал эту должность в течение 22 лет. В 1891 г. он именно за создание этого "Сборника" был избран почетным членом Академии наук.

Не менее важную роль в издании "Сборника" сыграл и Лев Григорьевич Лопатинский, украинец по происхождению, который с 1889 по 1917 г. состоял инспектором Кавказского учебного округа. Он отредактировал 25 выпусков издания.

Можно также отметить "Кубанский сборник. Труды Кубанского Областного Статистического Комитета", издававшийся с 1883 г. по 1916 г. (всего вышел 21 выпуск)

Некоторое внимание кавказской этнографии уделял журнал "Этнографическое обозрение", который выходил в Москве как печатный орган Этнографического отделения Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете.

Стоит отметить также издававшиеся нерегулярно в Екатеринодаре в 1899-1925 гг. "Известия Общества любителей изучения Кубанской области", всего вышло 9 томов этого издания.

Большую роль в ознакомлении представителей российской интеллигенции с положением на Кавказе сыграл Николай Ильич Воронов, который в середине XIX в. жил и преподавал сначала в Ставрополе, а затем в Екатеринодаре.

С весны-лета 1856 г. Воронов стал совершать путешествия по Кавказу, благодаря чему побывал в различных уголках Черномории, Ставропольской губернии и Закавказья. Он изучал как новооснованные города (Екатеринодар, Ставрополь и Армавир), так и древние города (Тифлис, Кутаис, Поти), исследуя их экономику, достопримечательности, а также быт, труд, интересы и настроения населения. Не меньше его интересовала южнороссийская и северокавказская глубинка - прикубанские станицы, калмыцкие стойбища, горские аулы. Здесь он также изучал географию этих селений, их экономику, состав населения, степень его грамотности и особенности вероисповедания. Все эти наблюдения фиксировались Вороновым в путевых дневниках и записных книжках. Затем эти материалы публиковались в виде статей и очерков в газетах "Самарские губернские ведомости" и "Одесский вестник". Последний имел либеральную направленность и являлся ведущим печатным органом Южной России и Новороссии. Первоначально статьи Воронова носили только информационный характер и не содержали глубокого анализа отображаемых явлений, позже он стал уделять больше внимания социальным вопросам. С марта 1858 г. Воронов начал публиковать в "Одесском вестнике" серию заметок под общим названием "Дорожные заметки на разных путях Южной России". Очерк "От Екатеринодара до Ставрополя" был издан 18 марта, "Ставрополь" - 20 и 24 мая, "Постоялый двор" - 14 июня, "Степи" - 4 октября, "Черноморская степь. Степная ярмарка. Ейск" - 8-11 ноября. Эти работы стали результатом обобщения материалов двухлетних поездок.

Можно с уверенностью сказать, что "Дорожные заметки" Воронова являются очень интересным публицистическим произведением середины XIX в. При этом следует учитывать, что оно написано представителем демократической интеллигенции, проживавшим не в одном из городов, являвшихся общероссийскими или региональными культурными центрами, а в провинциально-казачьем Екатеринодаре, что придает этим работам особую ценность. Данные очерки представляют собой сложное многоплановое историко-географическое описание хозяйственной и культурной жизни городов и станиц предгорного Кавказа и Черномории, быта и труда их населения. Форма путевого дневника позволила автору создать яркую, разноплановую картину экономической и культурной жизни многонационального и разнородного по социальному составу населения Северного Кавказа. Затрагивал автор и некоторые общественно-социальные проблемы региона, в том числе, карьеризм и пустое времяпрепровождение представителей местной администрации, карательные походы против горцев и т. д. Описывал Воронов и природу региона, говоря при этом о необходимости ее активного освоения: "Степями у нас так восторгаются, такую обильную дань приносила им наша поэзия!.. Дайте ей (степи) людность, дайте ей обработку ваших рук, чтоб на ней побольше точек являло на себе следы труда человеческого... Не дикарями же приходится нам глядеть на окружающий нас простор". У Воронова был разработан особый план развития Кавказского региона, который предусматривал основание новых городов, развитие станиц, распространение среди крестьян и казаков грамотности, проведение на Кавказе исторических и археологических исследований.

"Дорожные заметки" Воронова принесли ему известность среди демократически настроенной интеллигенции южнороссийских и северокавказских городов, благодаря чему он получил возможность дальнейшей публикации своих произведений на страницах центральной и местной прессы. Так, в журнале "Русский вестник" вышли его "Черноморские письма", в "Московском вестнике" - "Вести с Кубани", в "Новороссийском сборнике" - "Четыре дня на Азовском море". Тематика этих очерков очень разнообразна: необходимость развития местных производительных сил, положение крепостных крестьян, вопросы местного самоуправления, задачи народного образования, проблемы развития в регионе парового судоходства, торговли и рыболовства.

В конце 1860 г. - начале 1861 г. Н. И. Воронов установил связь с лондонским издательством Александра Ивановича Герцена и с редакцией петербургского издания "Русское слово". Уже 1 января 1861 г. в "Колоколе", в разделе "Смесь", была опубликована статья Николая Ильича "Победа графа Евдокимова над саперным казачьим полком", где рассказывалось о подавлении выступлений Хоперского саперного казачьего полка, вызванных равнодушным отношением властей к казакам-переселенцам и их семьям. Автор писал: "Евдокимов командировал целый отряд с артиллерией для усмирения неповиновения. Казаки поневоле пошли за конвоем на передовую линию [пограничная линия, где происходили бои с горцами - А. С.], но при этом (Александровская станица) бросили жен, детей, имущество и отправились только с оружием... Свидетели рассказывают сцены, как вели за конвоем целый полк седых усачей, снискавших общее уважение своей незапятнанною военною славою, и как раставались с ними жены и дети, ими покинутые". Через месяц Воронов опубликовал еще одну заметку "Распятие казачьих бород", в которой рассказал об изуверствах подполковника Абазина, придумавшего новую пытку казаков в наказание за их неповиновение. Кроме публикаций своих статей в "Колоколе" Герцена и Огарева, Воронов решил помочь им в распространении этой газеты. С июля 1861 г. в течение двух месяцев Николай Ильич совершал круиз по Черному морю, имевший "официальной" целью поправку здоровья, пошатнувшегося в результате нервного потрясения, вызванного ранней смертью горячо любимой жены, с которой Воронов прожил всего год. Однако в реальности главной задачей этой поездки было изучение географии Черноморского побережья с точки зрения разработки наиболее удобного маршрута нелегальной доставки "Колокола" в Россию. "Отчет" об этом путешествии был опубликован в форме очерка, озаглавленного "Плавание у восточных берегов Черного моря (Из путевых заметок о Южной России)", в ноябрьском томе журнала "Русское слово", издававшегося Григорием Евлампиевичем Благосветловым, который был единомышленником Герцена и Огарева. Данный очерк Воронова имеет столь же сложное строение и многообразное содержание, как и его "Дорожные заметки". Красочно и увлекательно автор описывал причерноморские города-крепости, порты, укрепленные посты, торговые фактории, морские бухты, южную природу, а также этнографию местного населения (как русского, так и горского), включая его состав, быт, нравы, настроения, показывал он и состояние дел в гарнизонах российской армии. Таким образом, получился очень емкий и интересный очерк о положении на Кавказском Черноморье в историческом, экономическом, географическом и этнографическом планах на середину 1861 г. В безобидном и простом, на первый взгляд, тексте очерка содержалась подробная топография мест расположения военных гарнизонов и поселений, морских бухт, устьев рек, прибрежных и горных дорог, троп и перевалов. Также имелась интересная информация о развитии на Черном море турецкой контрабандной торговли с горскими народами. Здесь был намек на возможность доставки "Колокола" через турецких контрабандистов из Стамбула в любой уголок русской части черноморского побережья. Также определенное внимание в очерке уделялось описанию борьбы горцев против власти России на Кавказе, чему Воронов сочувствовал. В данном сочинении было много интересных сведений о горских племенах, сообщалось в нем и о настроении военнослужащих российских войск на Кавказе. Вскоре действительно был налажен надежный канал доставки "Колокола" и других изданий типографии Герцена и Огарева в Россию через Кавказ.

Во время второй ссылки на Кавказ Николай Ильич Воронов вошел в состав группы исследователей, которая включала в себя этнографов, лингвистов, экономистов, журналистов и была организована начальником горского управления при Кавказском наместничестве Д. С. Старосельским для изучения региона. В результате в Тифлисе началась публикация двух периодических изданий - "Сборника статистических сведений о Кавказе" и "Сборника сведений о кавказских горцах". Воронов возглавлял эту группу в 1866-1867 гг. Тома "Сборника сведений о кавказских горцах" выходили под руководством Николая Ильича в течение 14 лет. Всего было выпущено 10 томов. В них содержалось большое количество информации по самым разным областям жизни горских племен. Весь материал тщательно отбирался, анализировался и редактировался, что придавало ему очень высокую ценность. В этом издании, помимо прочего, были опубликованы сборники кавказских адатов и некоторые сказания о нартах, а также большое число различных документов. Основополагающая идея издания была изложена в редакционном введении, помещенном в первом томе сборника: "Издание посвящается всестороннему исследованию быта населения... хотя обозначаемого общим именем горцев, однако весьма разнохарактерного, разнообычного и разноязычного". И далее Воронов писал: "Если на стороне горцев лежит роковая необходимость знакомства с нами, то на нашей нравственной обязанности - проникнуть до глубины в их замкнутый круг жизни и узнать положительно, с кем и с чем имеем мы дело, для того, чтобы определить, как удобнее, легче и скорее помочь нашим новым согражданам выбраться из темного угла их полудикой жизни и приобщить их к свету и простору, открытых для европейской семьи народов". Кроме координации данных работ, Воронов сам проводил исследования в области этнографии, географии, экономики и культуры народов Северного Кавказа. Несколько обширных и содержательных статей на эти темы было им опубликовано в газете "Кавказ". Воронов также сделал несколько интересных докладов на заседаниях Кавказского отделения Российского Географического общества, членом которого он вскоре стал. В сентябре-октябре 1867 г. исследователь принял участие в научной экспедиции, организованной Д. С. Старосельским. Отчет о ней был издан Николаем Ильичем в выпусках "Сборника сведений о кавказских горцах" за 1868 г. и 1870 г. под названием "Из путешествия по Дагестану". Оно содержало не только описание поездки, но и размышления автора над судьбами малых горских народов.

В начале 1877 г. Воронов был назначен редактором газеты "Кавказ", выпускавшейся в Тифлисе. Под его руководством "Кавказ" из стандартного официального издания, выходившего три раза в неделю на листках небольшого размера, стал первой в регионе ежедневной газетой, печатавшейся на четырех страницах большого формата и имевшей, к тому же, "Прибавления". Значительно изменилось и ее содержание. Вместо обычных официальных сообщений и разного рода рекламных объявлений газета теперь получила развитую систему рубрик, разработанную самим Вороновым и одобренную наместничеством: официальную часть (известия с театра военных действий, правительственные распоряжения), неофициальную часть (телеграммы, новости столичных газет, местные известия, официальные и частные объявления), научный отдел (география, экономика, этнография, статистика края, педагогика), литературную часть (путевые заметки, фельетоны, переводы, поэзия и т. д.).

В газетах и журналах иногда появлялись заметки о казачьем быте, в частности о времяпрепровождении кубанской молодежи. Так, например, Г. Гливенко писал в статье "Проделки пашковских малолетков дома в станице", опубликованной в 41 номере "Кубанского областного вестника" за 1880 г., о гуляниях казачьей молодежи на улицах станицы, когда "парубки" "жартували" с "дивчинами", рассказывали друг другу новости и анекдоты, пели песни, нередко ссорились и дрались. Если родители не пускали свою дочку гулять, то парни могли им отомстить - вымазать дегтем ворота и забор (а раньше, как сообщает автор, вообще снимали створки ворот и уносили их за околицу). Если же молодые люди ссорились с какой-либо девушкой, то они могли забраться ночью на крышу ее хаты и забивали трубу соломой, что часто становилось причиной пожара, если крыша была камышовой. Иногда "парубки" воровали мешки с зерном, чтобы пропить их в корчме. Подобные развлечения происходили и в степи. Гливенко писал об этом: "У пашковцев издавна существует обычай оставлять на полях в летнее время на воскресные и праздничные дни "святковать" (проводить праздники, праздновать) детей-подростков обоих полов... Как только наступит вечер субботы или канун праздничного дня, хозяева, и особенно молодые хозяйки, мужья которых находятся на службе, поспешно уезжают с поля домой, чтобы засветло успеть подоить коров, накормить птицу, помыть детей, разыскать не пришедшую с вчерашнего вечера скотину, поставить в реку вентер, "вершу" или наловить "хваткою" рыбы и т. п., а будущие воины именуемые... "разбишаками" (разбойниками), сгруппировав партии... делают нашествия на подобные "токи" где и производят опустошения... Делают засады на нивах подсолнечников или в кустах терновника, прилегающих к дорогам; оттуда атакую проезжающих, особенно женщин и детей". Этот же автор сообщал и другие подробности о жизни в казачьих станицах на Кубани, в частности о таком явлении как неожиданные набеги горцев на владения казаков, которые происходили регулярно во время Кавказской войны. Эти нападения обычно совершались одиночками или небольшими партиями горцев. Но случались и гораздо более масштабные вторжения черкес, как произошло, например, утром 7 января 1858 г., когда свыше 1000 (а по другим данным даже 10000 горцев) перешли через замершую Кубань ниже Павловского моста и, используя в качестве прикрытия туман, направились к Пашковской станице с двух сторон: пехота атаковала ее юго-западную, а конница - восточную окраину. Все боеспособное население станицы и расквартированные там военные части быстро организовали отражение штурма. Г. Гливенко так описывал эти события: "В Пашковке поднялась невообразимая суматоха. Крик людей, лай и вой собак, рев скота, бой барабанов и призыв трубы на тревогу - все это производило потрясающее впечатление. Только благовест церковного колокола к обедне, мерно раздававшийся, несколько изглаживал, и то для людей мужественных, это впечатление. Казаки-малолетки и солдаты бежали на станичный вал, женщины с детьми и одни дети - в церковную ограду. На церковной площади быстро образовался вагенбург из саней, в которые были уложены пожитки жителей". Далее свидетель описывал отважные действия защитников станицы и отрядов, поспешивших к ним на помощь. Нападение удалось отбить, и горцы отошли обратно, оставив свыше 20 человек убитыми, много оружия и три своих значка (флажка). Об этой вылазке горцев сообщалось также в 21 номере выходившей в Тифлисе газеты "Кавказ" за 1858 г.

Большинство авторов, писавших о Кубани конца XIX - начала XX вв., говорили о тяжелом положении здесь так называемых "иногородних", то есть приезжих из других регионов России, постоянно проживавших в станицах, но не относившихся к казачьему сословию. Так А. И. Шершенко писал: "Возведение ими (иногородними - А. С.) новых построек, перестройка и пристройка зданий или частей их разрешается лишь с согласия станичного общества (которое состояло, разумеется, из одних казаков - А. С.). Представители иногородних допускаются к обсуждению в станичных сборах только по тем делам, которые касаются разверстания... повинностей, как-то постойной, подворной, по исправлению дорог, мостов и переправ, по окарауливанию церквей и т. п. Пользование школою, аптекою, фельдшерскою помощью, хлебозапасными магазинами по общему правилу иногородним не разрешается. Дети иногородних допускаются в школы лишь в том только случае, если остается свободное место... и притом за особую, иногда весьма высокую плату. Лекарства из аптек отпускаются бесплатно обыкновенно только казакам... Обостренные отношения между иногородними и казаками вызывают иногда недоразумения даже из-за посещения станичных церквей". Кроме того, этот же автор отмечал, что иногородние на Кубани "принуждены нести ряд таких расходов, которые не известны крестьянам центральных губерний Европейской России, а именно: уплачивать посаженную плату (до 200 р. с десятины в год), вносить в доход станиц сбор за выпас скота на общественном пастбище сверх установленной нормы и, наконец, нести целый ряд других расходов, не указанных в законе, но вызываемых отношениями с должностными лицами станичной администрации".

Газетные корреспонденты отмечали как сильно изменилась жизнь казачьих станиц в начале XX в.: "Когда въезжаешь в станицу Пашковскую, то прежде всего бросается в глаза отсутствие камышовых кровель. Всюду черепичные крыши, ..много железных и ни одной камышовой... Близость города благодаря проведению пашковского трамвая уже наложила печать на всю станичную жизнь. Пригород - ближайший поставщик всех своих продуктов городу, и станица как таковая живет интересами города, стараясь уловить его капризы и желания... Кто знал станицу Пашковскую 5-6 лет тому назад, тому почти не узнать ее теперь... Станица стала как бы далекой городской окраиной".

Особо стоит отметить екатеринодарскую газету "Кубань", издававшуюся с осени 1905 г. Это было ежедневное издание с разнообразной тематикой, где едва ли не впервые в кубанской печати появилась политическая публицистика. Эта газета также во многом способствовала появлению на Кубани круга профессиональных журналистов.

В целом, огромную роль в распространении исторических и этнографических сведений о крае играли местные газеты: "Кубанские областные ведомости" (Екатеринодар), "Терские ведомости" (Владикавказ), "Кавказ" (Тифлис), "Ставропольские губернские ведомости" (Ставрополь). Очень ценные материалы публиковались в непериодических научных и научно-популярных изданиях, среди которых можно назвать "Кавказский календарь", "Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа", "Акты, собранные Кавказской археографической комиссией", "Сборник статистических сведений о Кавказе", "Сборник сведений о кавказских горцах", "Кубанский сборник. Труды Кубанского Областного Статистического Комитета", "Известия Общества любителей изучения Кубанской области".

Одним из наиболее существенных недостатков русской этнографии Кавказа в XIX в. было отсутствие единого координирующего центра. Кавказский отдел Русского Географического общества с этой ролью не справлялся.

2.5 Вклад кавказских офицеров в полковую историографию

Рост во второй половине XIX в. века в российском обществе интереса к истории не оставил в стороне и военные круги. Представители различных полков с большим интересом стали изучать боевой путь своей части. Итогом подобных изысканий стали такие специфические историографические работы как истории полков. Они составлялись кем-нибудь из офицеров соединения на основе архивных документов и поэтому предоставляют исследователю ценные и достоверные сведения. В плане изучения истории и особенностей боевых действий на Кавказе особо стоит отметить обширный труд "История Апшеронского полка 1700-1892", изданный в 1892 г. штабс-капитаном Л. Богуславским. Не менее двух третей этого двухтомного издания посвящено Кавказской войне. Свой обзор положения и боевых действий на Кавказе автор начинает с 1816 г., с того времени, когда туда командующим был назначен А. П. Ермолов, ведь именно с данного периода Россия начала там по-настоящему активные действия.

Богуславский указывает, что первой трудностью, с которой столкнулся генерал Ермолов, стала нехватка войск. В Кавказском (или, как его называл штабс-капитан, Грузинском) корпусе имелись, не считая казаков, лишь две пехотные дивизии, два гренадерских и драгунский полки, а также несколько гарнизонных батальонов. По словам автора, этих сил было явно недостаточно для установления эффективного контроля над Кавказом, тем более, он сообщал далее: "Впрочем, такое число войск только значилось на бумаге, на самом же деле их было много меньше, ибо вредные климатические условия, порождая чрезвычайную болезненность, уменьшали их наличность, кроме того, необходимо надлежало исключить гарнизонные батальоны, деятельность которых имела чисто местный характер. Хотя для обороны Кавказской линии строились крепости, но, во-первых, в весьма ограниченном числе, а во-вторых, нося одно лишь громкое название, они отличались самою примитивною постройкой: по большей части то были небольшие деревянные укрепления, нередко расположенные в местах, не имевших ровно никакого стратегического значения".

Также Богуславский отмечал, что большинство местных правителей, признав свой вассалитет от России и получив от русского правительства высокие армейские чины, тем не менее, при каждом удобном случае начинали активное противодействие укреплению на Кавказе позиций Российской империи.

Автор указывал, что сразу же по прибытии на новое место службы, А. П. Ермолов просил императора Александра I прислать на Кавказ подкрепления, но это было сделано лишь в 1819 г. Именно с этого времени генерал получил возможность перейти к более активным действиям.

"История Апшеронского полка" является в первую очередь летописью сражений, которые вела эта часть. Эта информация весьма ценна для исследователя, так как помимо очень подробного описания различных экспедиций и походов с указанием состава отрядов, их диспозиции перед боем и собственно хода битв, из приведенных материалов можно получить сведения об отдельных командирах, офицерах и даже нижних чинах Кавказского корпуса, об особенностях русской политики по отношению к горцам и их "владетелям", интригах, которые активно плелись и местной аристократией, и русским командованием. На страницах обоих томов хроники боевых действий Апшеронского полка можно встретить точную географическую информацию о некоторых регионах Кавказа, а также сведения о различных горских племенах. Следует отметить, что Богуславский отнюдь не стремился приукрасить действия русских войск или заретушировать перед читателями жестокость, допускавшуюся в ходе боев представителями обеих враждующих сторон. Вот что он пишет о штурме одного селения, жители которого совершили на русские позиции несколько набегов: "12-го сентября отряд выступил из станицы Червленой и на другой день подошел к Дадан-Юрту. На предложение генерала Сысоева жителям оставить селение и выселиться из земли аксаевцев, дадан-юртовцы ответили отказом и решили защищаться до последней крайности. Дадан-Юрт состоял из окруженных высокими заборами отдельных дворов, так что каждый из них приходилось брать с боя. Войска двинулись в атаку; ожесточение с обеих сторон дошло до невероятных размеров. Чеченцы убивали своих жен и детей, чтобы те не достались русским; женщины бросались с оружием на солдат, которые, видя такое остервенение неприятеля, никого не щадили. Резня продолжалась целый день; за весьма немногими исключениями все дадан-юртовцы погибли; осталось лишь несколько женщин и детей, просивших пощады".

Характеризуя тактику действий Ермолова в Дагестане, Богуславский свидетельствует, хоть и не отмечает непосредственно, что тот не только организовывал экспедиции вглубь территории горцев, но и заботился об устройстве крепостей и иных опорных пунктов для русской армии, вырубал леса и устраивал просеки, расчищая дорогу к горским селениям, которые теперь не могли чувствовать себя в безопасности. Немалое значение генерал придавал и эффективной политике по отношению к местным правителям, награждая чинами и территорией тех, кто показал свою верность русским, и открывая против других боевые действия с целью лишить их власти.

Перед описанием событий 1830 г. Богуславский дает достаточно полную и яркую характеристику такого особого явления Кавказской войны как "мюридизм", рассказывая о людях, которые стояли у истоков этого течения воинствующего исламизма, о его основных постулатах и постепенном распространении данного учения по всему Кавказу. Как известно, именно из-за мюридизма, у последователей которого вскоре нашлись очень талантливые вожди, боевые действия в регионе велись еще более 30 лет и стоили огромных жертв как русской армии, так и местным жителям. Штабс-капитан указывает, что основной причиной возникновения мюридизма стала боязнь кавказского мусульманского духовенства того, что в случае усиления власти русских, горцы станут отходить от ислама, в результате чего влияние духовного сословия между горскими племенами резко уменьшится. Чтобы поднять народ на действия против русской армии, под этот призыв была подведена религиозно-идеологическая база в виде положения, что главным средством посмертного "спасения" души для мусульманина является его участие в газавате - "священной войне против неверных", так как одного строгого соблюдения норм шариата признавалось недостаточным. Штабс-капитан подробно описывает операции русских войск в 1830-1832 гг. против первых мюридов, возглавляемых имамом Кази-Муллой, которые закончились гибелью последнего. Однако это не привело к исчезновению мюридизма и не принесло покоя на Кавказ, так как имамом стал Гамзат-бек, а после его гибели в сентябре 1834 г. титул имама принял знаменитый Шамиль. Последний, несмотря на успехи отдельных экспедиций отрядов Кавказского корпуса, укреплял свои позиции и распространял учение мюридов на все большие территории. При этом командование корпуса первое время даже вело с Шамилем переписку и переговоры. В целом, и русская политика на Кавказе, и изменившаяся с отставкой Ермолова тактика военных действий в этом регионе, обращавшая теперь основное внимание на организацию малоэффективных походов против горцев, бессмысленные попытки навязать тем что-то вроде генерального сражения и взять штурмом ту или иную "столицу" имама, показывали свою несостоятельность. Сам Богуславский выражает сильное недоумение по поводу "присяги", к которой привел Шамиля генерал-майор Фезе после одного из ранних поражений имама вместо захвата в плен или "уничтожения", как ему было предписано командиром Кавказского корпуса бароном Розеном, публикуя текст "присяжного листа", данного вождем горцев: "Выдавая аманатов Магомет-Мирзе-Хану, мы заключаем "мир" с Российским государством, который никто из нас не нарушит, с тем однакож условием, чтобы ни с какой стороны не было оказано и малейшей обиды против другой; если же которая либо сторона нарушит данные ею обещания, то она будет считаться изменницею, а изменник почитается проклятым перед Богом и перед людьми". Заканчивая описание похода, во время которого произошло это событие, штабс-капитан отмечает: "Таким образом, веденная прекрасно и обещавшая так много экспедиция, окончилась, благодаря оплошности генерала Фезе, без всяких последствий. А между тем, это обстоятельство, быть может, и затянуло войну еще на 22 года и стоило нам нескольких десятков тысяч лишних жертв". Богуславский также свидетельствует, что между старшими офицерами Кавказского корпуса, например, генерал-майорами Фезе и Клюгенау, существовала личная неприязнь, что часто приводило к неблагоприятным последствиям.

Во второй главе второго тома "Истории Апшеронского полка" штабс-капитан приводит начало истории знаменитого Хаджи-Мурата, героя из одноименной повести Л. Н. Толстого, сообщая несколько интересных деталей об этом человеке. В частности, он упоминает, что тот участвовал в убийстве первого имама Кази-Муллы во имя мести за истребление последним рода аварских ханов, чьим вассалом являлся. После этого Хаджи-Мурат, которого Богуславский характеризует очень высоко, исполнял различные поручения русского правительства, за что был награжден низшим офицерским чином прапорщика и орденом. Однако в 1840 г. от правителя Аварии Ахмет-хана Мехтулинского поступил донос об измене Хаджи-Мурата. Правдивость этого сообщения была весьма сомнительна, на что указывает Богуславкий, но подозреваемого арестовали, правда, он сбежал. Теперь Хаджи-Мурат действительно перешел на сторону Шамиля, став для русских одним из опаснейших врагов.

В начале третьей главы, при анализе особенностей ведения боевых действий в регионе, Богуславский делает важный вывод: "При внимательном обзоре всех наших военных предприятий на Кавказ, с целью утверждения нашего владычества, нетрудно заметить отсутствие системы в деле ведения войны с горцами. Целый ряд событий доказал, что в войне продолжительной, участь которой не зависела от нескольких решительных ударов, первым необходимым условием должна быть общая надолго принятая система, независимая от перемены главного начальника края; эта система должна была направлять наши усилия к одной цели, сохранять в действиях известную постепенность и не позволять отклоняться от главной руководящей идеи, когда приводились в исполнение частные задачи, хотя бы и весьма привлекательного свойства. Недостаток системы явился главной причиной того печального явления, что лишь в немногих пунктах Кавказа наша борьба с горцами имела вполне удовлетворительный результат; в большинстве же случаев - приобретения не имели прочного основания. После первых, очень часто блистательных, успехов в известной части Кавказа, деятельность наших войск, не утверждаясь здесь окончательно, с какой-то лихорадочной поспешностью, переносилась в другие пункты, силы раздроблялись от Черного до Каспийского моря и на всем этом протяжении мы не могли встать твердой ногой: каждый год появлялись то частные, то общие возмущения, которые, уничтожая все сделанное на скорую руку, потрясали до основания нашу власть. Ежегодно, а иногда и несколько раз в год, приходилось воевать с "покорными" нам народами, принимать от них вновь изъявление покорности и проделывать это в строгой систематичности из года в год. Одно уже это ясно доказывало, что, собственно говоря, среди горских народов безусловно покорных нам не было". Некоторые русские военачальники ясно видели неудовлетворительность существовавшего порядка дел, не случайно, далее Богуславский писал: "Для полного овладения краем необходимы усилия и труды нескольких лет, причем мы должны будем прочно утверждаться в занятых нами пунктах" - это была система войны, рекомендованная генерал-адъютантом Граббе". Строго говоря, как указывалось выше, такой метод покорения Кавказа был предложен генералом Ермоловым и проводился им на практике. С отставкой и опалой военачальника о такой "системе" забыли. В полной мере к ней вернулись только после окончания Крымской войны.

Еще раз об отсутствии каких-нибудь серьезных успехов русских войск Богуславский говорит, анализируя состояние на Кавказе к 1849 г., при этом он приводит в обоснование этого фактически те же причины: "Из описания военных действий в Дагестане за последние годы мы видим, что они сводились к частным экспедициям, не имея в основе прочного утверждения в том или другом пункте в горах. Такой образ действий явился неизбежным результатом неудач прошлых годов: начались они с несчастного 1843-го года, когда Шамиль достиг апогея своего могущества, а через год последовала Даргинская экспедиция, и вновь испытанная неудача заставила нас перейти к оборонительной системе. Предположения о военных действиях в последующие годы не имели серьезного наступательного характера, а ограничивались только желанием занять тот или другой пункт в горах с весьма сомнительным ожиданием плодотворных результатов таких предприятий".

Большое внимание Л. Богуславский уделял описанию условий повседневной жизни солдат и офицеров Апшеронского полка. Первоначально, по его свидетельству, положение в этом плане было далеко не благополучным: "Не безынтересно знать в каком состоянии находилось в то время укрепление Темир-Хан-Шура, бывшее уже 8 лет штаб-квартирой Апшеронского полка. Все здания этого укрепления заключались в неоконченном пороховом погребе в скале, полковом лазарете, цейхгаузе, в казачьем посте и двух казармах из саманного кирпича. В казармах помещался временный госпиталь, где состояло от 600 до 1000 человек больных; собственно в госпитале могло поместиться только 400 человек, остальные размещались в турлучных казармах и землянках. Смертность в полку была неимоверных размеров: в одном 1841 году умерло 8 обер-офицеров и 540 нижних чинов; а вообще со времени перехода полка из Кубы в Шуру умерло 25 штаб- и обер-офицеров. Батальоны размещались частью в турлучных казармах, частью в полуразвалившихся землянках. Укрепление сделано было полковыми средствами, без всяких фортификационных правил и не отличалось прочностью; от времени оно совсем обветшало".

Ситуация с размещением частей полка и их быта заметно улучшилась лишь после 1860 г.: "Штаб-квартира полка, урочище Ишкарты, куда перешли Апшеронцы в 1858 году, лежит в глубокой котловине, образуемой отрогами Койсубулинского хребта. Воздух здесь очень чистый, здоровый; в момент перехода полка в Ишкартах насчитывалось всего только несколько турлучных зданий - помещений для офицеров и такие же казармы. Жизненных удобств не было никаких; все необходимое выписывалось из укр. Темир-Хан-Шуры, отстоящей от Ишкартов на 14-ть верст. До 1860 года штаб-квартира имела самый плачевный вид, потому что о ней некому было позаботиться: батальоны все время находились в походе и в Ишкартах стояло только несколько рот, помещений для которых оказывалось вполне достаточно. Но кончилась война, Шамиля пленили - и батальоны возвратились в свою штаб-квартиру. Потребность в помещениях для нижних чинов и для офицеров с их семействами сделалась весьма ощутительною, - и полк с лихорадочною деятельностью приступил к различным постройкам. Скоро явились здание полкового клуба, лазарет, казармы увеличены, сооружены частные дома, начали разводить полковой сад. Благодаря заботливости командира полка Арзаса Артемьевича Тергукасова, полковое общество быстро сплотилось, часто устраивались семейные вечера, посещение которых было обязательно. Будучи сам холостым человеком, Арзас Артемьевич чрезвычайно любил общество и то, чтобы у него каждый день обедали офицеры, которых приглашал к столу по нескольку человек. Встретится ли нужда у офицера или посетит его какое-нибудь несчастье, - командир полка являлся первым на помощь, но так деликатно, что никогда не затрагивал самолюбия офицера. Арзас Артемьевич знал каждого офицера так же, как самого себя, знал его хорошие и дурные стороны и ласкою старался искоренить последние. Теперь уже прошло 27 лет, как этот всеми уважаемый и достойнейший из полковых командиров, покинул полк, а между тем добрая слава о нем и до сих пор живет; еще и теперь в полку служат офицеры, помнящие Арзаса Артемьевича и рассказывающие о его добрых делах. Бедняком полковник Тергукасов вступил в командование полком и таким же его и покинул, - и это в то доброе старое время, когда другие наживались. Когда Арзас Артемьевич произведен был в генерал-майоры, то он, из образовавшихся экономических сумм, роздал бедным офицерам безвозвратно по 300-400 руб., не взяв себе ни копейки. Теперь уже этот честнейший и добрейший человек покончил свою славную, обильную добрыми делами жизнь: - вечная память ему".

Завершая рассказ об участии Апшеронского пехотного полка в Кавказской войне, Богуславский пишет любопытные строки, характеризующие русскую тактику сражений на протяжении всей первой половины XIX в., в том числе и против горцев: "Принимая во внимание вооружение стрелков того времени, штуцера (т. е. нарезные дульнозарядные ружья - А. С.) и систему обучения, которые слишком далеки были от совершенства, - все-таки стрелковое дело в этом батальоне (отдельном стрелковом батальоне Апшеронского полка, где все нижние чины имели штуцера - А. С.) стояло очень высоко, он стрелял прекрасно, да и люди туда выбирались лучшие со всего полка. Зато стрельба линейных батальонов полка, откровенно сознаться, была из рук вон плоха, и результаты ее на смотрах могут вызвать у нас теперь только улыбку. В самом деле: батальон, делая залп, на расстоянии 500-700 шагов, попадал в мишень 5-6 пулями, много-много - десять, и это считалось еще удовлетворительной стрельбой. Впрочем, тут три четверти вины следует отнести полному несовершенству вооружения. Оно, конечно, смешно, но, с другой стороны, наводит и на размышления: ведь с такими ружьями мы покорили край с миллионным населением, жители которого были вооружены нарезными ружьями. Следовательно, как же должна была быть велика нравственная сила солдата, когда, имея дело с противником лучше его вооруженным, он все упование свое возлагал только на штык и этим штыком побеждал врага. Немудрено, что наши кавказские солдаты предпочитали открытую схватку перестрелке, ибо в первой они всегда видели победу, а во второй урон для себя. "Пуля - дура, штык - молодец", - говорил всегда наш солдат, и это изречение являлось неопровержимой истиной". А. А. Керсновский в своей "Истории русской армии" приводит приказ генерала Пассека Апшеронскому полку (данный текст имеется и у Богуславского), составленный перед началом Даргинского похода, где этот молодой и талантливый военачальник погиб: "Товарищи, пора собираться в поход. Осмотрите замки, отточите штыки, поучитесь колоть наповал. Наблюдайте всегда и везде тишину, наблюдайте порядок и строй. В дело дружно идти, в деле меньше стрелять - пусть стреляют стрелки, а колонны идут и молчат. По стрельбе отличу - кто сробел, а кто нет, робким - стыд, храбрым - слава и честь. Без стрельбы грозен строй, пусть стреляют враги. Подойдите в упор, а тогда уж ура. А с ура - на штыки и колите, губите врагов. Что возьмете штыком, то вам Царь на разживу дает. Грозны будете вы, страшны будете вы татарве, нечестивым врагам. Осенитесь крестом, помолитесь Христу - и готовьтесь на славу, на бой!" Оба автора отзываются об этих словах восторженно, видя в них свидетельство героизма русских солдат и офицеров на Кавказе, но в реальности они свидетельствовали прежде всего о несовершенстве оружия и тактики российской армии того времени, когда в сражении приходилось уповать прежде всего на рукопашный бой, а победы добывались ценой больших жертв и крови.

Заключение

Русь имела некоторые связи с Кавказом еще в первые годы своего существования как единого государства. В русских летописях, начиная с X в. можно встретить упоминания о Северном Кавказе и населяющих его племенах, однако в этот период такие контакты носили исключительно эпизодический характер и в основном были связаны с походами русских князей и их войной с Хазарским каганатом.

Значительно увеличилось количество поступающей в Россию информации после завоевания Астрахани и особенно после основания в низовьях Терека русской крепости Терки в 1567 г. В результате последовавшего за этим оживления связей между Россией и кавказскими народами в Москву стало поступать большое количество донесений астраханских и терских воевод о взаимоотношениях с горскими племенами. Кроме того, приезжавших на Русь кабардинских, грузинских, ногайских, кумыкских, других послов и гостей подробно расспрашивали об условиях жизни, о традициях и обычаях их народов. Московские послы, направлявшиеся в Грузию и Персию, также должны были узнавать подробности местной жизни, в том числе и на пути следования.

В российских летописях XVI в. содержался очень разнообразный материал по русско-черкесским отношениям: это не только сведения о посольствах, но и информация о переходе черкесских князей на русскую службу, их приезде в Москву и возвращении на родину, попытках русского правительства обратить адыгов в христианство в 60-х гг. XVI в., о вооруженной помощи Московского государства союзным кабардинским князьям в борьбе с внешними и внутренними врагами, об участии адыгских конных формирований в составе русских войск в военных действиях против Крымского ханства и Швеции. Однако, к сожалению, в летописях не приводилась информация о внутреннем положении адыгских племен в социально-экономическом плане. Особо отмечалась деятельность "большого князя" Темрюка Ильдарова, который придерживался прорусской ориентации. Приняв русское подданство, он получил значительную поддержку Ивана Грозного как политического, так и военного характера, и смог подчинить себе соперников, придерживавшихся турецко-крымской ориентации, что и отмечалось в летописи.

С XVIII в. началось систематическое изучение Кавказа и его этнографии, инициатором которого выступил Петр I, так как по его распоряжению на Кавказ было отправлено несколько больших экспедиций, имевших своей целью исследование данного региона в географическом и этнографическом планах.

В последней трети XVIII в., по поручению Академии наук, были совершены три путешествия по Кавказу, в задачу которых входило изучение преимущественно производительных возможностей региона и сбор этнографических, исторических и политических данных.

Присоединение Грузии к России в 1801 г. ознаменовало собой новый этап изучения Кавказа, так как у русской интеллигенции резко повысился интерес к этому краю. Особенно этот интерес усилился после начала Кавказской войны.

За период XIX в. произошел значительный рост кавказоведческих работ, что определялось особенностями русской жизни того периода. С одной стороны, в силу стремительной экспансии Российской Империи на Кавказ правительству была необходима достоверная информация об этом регионе, с другой стороны, у русского общества резко возрос интерес к жизни других народов. Кавказ же в плане своей "экзотичности" был очень таинственен для обывателей того времени, а потому и привлекателен. Этот интерес подогревался так называемой "кавказской литературой", представленной произведениями Пушкина, Лермонтова, Бестужева-Марлинского, Толстого и ряда других авторов. Одним из основных факторов, обуславливавших внимание к этому региону, стала очень длительная Кавказская война. Одна часть русского общества смотрела на кавказских горцев как на врагов, дикарей и фанатиков, не желающих понимать выгоды мирной жизни под властью великой державы, другая - восхищалась их борьбой за свою независимость. На фоне такого противоречивого развития русской общественной мысли и формировалось отечественное кавказоведение.

Во второй половине XIX в., особенно в 50-60-е гг., тема Кавказа широко освещалась в российской периодической печати. Посвященные этому региону статьи различного содержания появлялись в "Военном сборнике", "Русском вестнике", "Библиотеке для чтения", "Вестнике Европы", "Отечественных записках", "Иллюстрированной газете" и "Медицинском вестнике". Например, в "Военном сборнике" часто публиковались воспоминания о Кавказской войне.

Интересные результаты показывает анализ состава авторов, писавших о Северном Кавказе в рассматриваемый период. Первоначально, до конца XVIII в., это были либо лица, посещавшие Кавказ по служебным делам, либо служившие здесь военные. В конце XVIII в. - начале XIX в. к этим категориям авторов добавились также ученые-путешественники. В середине XIX в. преобладающее место среди писавших о Кавказе заняли военные, а гражданские чиновники и лица свободных профессий составляли теперь незначительное число авторов. В эти годы тема Кавказа стала освещаться в специальных работах различных исследователей, художественных произведениях писателей и поэтов, а также в статьях представителей русской интеллигенции (в том числе врачей и учителей), служивших в данном регионе. Появляются авторы из числа местного населения. В 70-х и 80-х гг. число офицеров, имевших публикации по истории и этнографии Кавказа, резко падает, но значительно увеличивается число гражданских служащих и лиц свободных профессий. Также среди авторов работ, посвященных данному региону, возрастает число ученых, писателей и учителей, иногда появляются записки врачей. Существенно возрастает число авторов из горской интеллигенции. Наконец, в последнем десятилетии XIX в. наблюдаются лишь единичные случаи появления статей о Кавказе, написанных офицерами, число публикаций чиновников и лиц свободных профессий остается примерно прежним, при этом среди них вырастает количество материалов учителей, ученых и писателей, в некоторой степени и врачей, число же авторов из местных жителей продолжает увеличиваться и приближается к 50%. Участие в этнографических и исторических описаниях Кавказа лиц духовного сословия всегда было незначительным.

Представления о другом народе, его культуре, общественно-социальных и экономических отношениях всегда строятся на основе воззрений и шаблонов, сложившихся в рамках данного общества, следовательно, "образ чужого", который воплотился в данном случае преимущественно в художественной форме, отражающей иную культуру, всегда предстает в виде некой альтернативы сложившейся традиции, поэтому авторы и исследователи, писавшие о Кавказе, показывали реалии этого региона лишь в такой степени, в какой они соответствовали российской действительности. При этом, с течением времени Россия и Кавказ становились все более взаимозависимы. С одной стороны, изменения, происходившие в экономическом и культурном развитии Российской империи, немедленно отражались и на Кавказе, с другой стороны, данный регион приобретал все большее значение как ключевой опорный бастион защиты южных границ государства, экономически важная провинция и врата для дальнейшей экспансии на Восток.

Северокавказская интеллигенция XIX в. была бикультурной по своей сути, так как возникла на своеобразном "перекрестке" культурных пространств России и местных народов, что неизбежно порождало смешение в сознании человека норм и ценностей традиционной горской жизни с идеалами русской культуры. Местный, национальный, элемент был очень силен, несмотря на безусловное влияние европейской и русской цивилизаций. Во многом это произошло потому, что горские интеллигенты осознали тот факт, что северокавказские народы слишком отстали от европейцев по уровню общественно-социального и экономического развития, поэтому перед ними стояла насущная задача "догонять" более развитые общества, преодолевать отсталость, следовательно, было необходимо решать задачи обновления социальных отношений, мировоззрения широких народных масс, модернизации производственных процессов. Но, одновременно, нужно было сохранить социальную и культурную преемственность поколений, обеспечить культурно-историческую самостоятельность. Неудивительно, что на протяжении XIX в. среди северокавказской интеллигенции были распространены два типа взглядов на перспективность того или иного пути развития горской культуры: просветительско-реформаторский и народнический. Следует заметить, что первый был распространен в 60-70 гг., в то время как второй в 80-90-х гг.

Расширение с начала XVIII в. территориальных границ России ввело в состав ее населения иноязычные народы с культурой и религией, отличавшимися от традиционных русских. Все это потребовало изменения отношения к представителям этих народов как на государственном, так и на общественном уровнях. Еще во времена Петра I по отношению к представителям кавказских племен, как и других восточных народов, использовался термин "бусурмане магометанской веры" даже в официальных документах. Постепенно стали приняться более нейтральные термины "инородцы", "инославные", "кавказские народы", "горские народы". Церковь официально разрешила браки с "иноверцами" при том условии, что православный(ая) супруг(а) не будет принуждаться к перемене веры, а дети будут воспитываться в традициях православия.

Что касается общественного отношения, то, начиная с первой половины XIX в., в сознании просвещенного дворянства и связанных с ним иных кругов интеллигенции стал формироваться положительный образ свободолюбивых горцев, который воспринимался как экзотический и романтизированный вариант борца за свободу и независимость. Во многом это произошло благодаря творчеству А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова и сосланных на Кавказ декабристов.

К концу третьей четверти XIX в. северокавказские народы окончательно вошли в состав России. Процесс вхождения горских племен в сложную структуру многонационального населения Российской империи был очень труден. Его успех во многом был определен усилиями кавказской интеллигенции, которая составляла незначительную часть местного населения. Образованные, деятельные люди, оказавшиеся способными встать в той или иной степени над узкими рамками национальных традиций, создавали общее культурное поле с другими народами России, стараясь при этом избежать слишком явного нарушения национальной самобытности горцев. Возможность формирования этого слоя населения появилась благодаря открытию в кавказских аулах русских начальных школ, а в крупных северокавказских городах - Ставрополе и Екатеринодаре - гимназий в качестве средних учебных заведений. При этом следует отметить, что обучение в русских начальных школах на Кавказе было бессословным, это позволяло получить элементарную грамотность даже детям бедняков. Что характерно, в школьной программе в определенной степени учитывалась специфика региона, например, в качестве "закона божьего" в кавказских школах преподавались основы ислама, а не православия. Горцы достаточно охотно отдавали своих детей в эти учебные заведения. К сожалению, получение дальнейшего светского образования было для представителей простого народа почти невозможным. В северокавказские гимназии, а тем более в институты и университеты Москвы и Санкт-Петербурга могли поступить лишь дети знати. Остальным было доступно только религиозное образование, которое они могли получить либо непосредственно на Кавказе, либо в Турции.

Во второй половине XIX в. резко изменились стереотипы отношения русского общества к Кавказу. Его восприятие в романтическо-таинственном ореоле уходило в прошлое. Теперь пришло время трезвой и практической оценки экономических возможностей региона, что было связано с окончанием Кавказской войны и значительным, по сравнению с предыдущими периодами, развитием капиталистических отношений, что отмечали русские писатели того времени.

Список использованных источников и литературы

1. Источники

Адаты кавказских горцев. Материалы по обычному праву Северного и Восточного Кавказа. Одесса, 1882-1883. Т. 1-2.

Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII-XIX вв. Нальчик, 1974.

Атажукин Из. Краткое описание жителей горских черкес; Записка о жителях Кавказа, Большой и Малой Кабарды // Дзамихов К. Ф. Адыги: вехи истории. Нальчик, 1994.

Барятинский А. И. Из воспоминаний // Русские мемуары: Избранные страницы (1825-1856). М., 1990.

Белинский В. Г. М. Ю. Лермонтов: Статьи и рецензии. Л., 1940.

Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. М., 1955. Т. VIII.

Белокуров С. А. Сношения России с Кавказом. М., 1889.

Березин И. Путешествие по Дагестану и Закавказью. Казань, 1850.

Берже А. П. Выселение горцев с Кавказа // Русская старина. СПб., 1882. Кн. 1.

Броневский С. М. Исторические известия о сношениях России с Персиею, Грузиею, черкесами и другими горскими народами со времен царя Ивана Васильевича Грозного до вошествия на престол Императора Александра I. СПб., 1996.

Броневский С. М. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. Нальчик, 1999.

Бутков П. Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722-го по 1803 год. Извлечения. Нальчик, 2001.

Венедиктов М. Взгляд на Кавказских горцев // Сын Отечества. 1837. Ч. 188.

Военно-статистическое обозрение Российской империи. СПб., 1859. Т. 16. Ч. 10.

Воронов Н. И. Из черноморского края //Русский вестник. 1856. Т. 6. Кн. 1, N 21. (Современная летопись).

Воронов Н. И. Дорожные заметки на разных путях Южной России // Одесский вестник. 1858. 18 марта; 20, 24 мая; 14 июня; 4 октября; 8-11 ноября.

Воронов Н. И. От Екатеринодара до Ставрополя // Юго-Полис. Краснодар, 1992.

N 1.

Воронов Н. И. Плавание у восточных берегов Черного моря // Русское слово. 1861. Т. 11.

Воронов Н. И. Из очерков Западного Кавказа и Закавказья // Русь. 1864.

Воронов Н. И. О кавказских календарях на 1863, 1864, 1865, 1866 годы // Записки Кавказского отдела Русского Географического общества. Тифлис, 1866.

Географический месяцеслов на 1770 г. СПб., 1769.

Географический месяцеслов на 1772 г. СПб., 1771.

Географический словарь Российского государства. СПб., 1803.

Грабовский Н. Ф. Присоединение к России Кабарды и борьба ее за независимость // Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1876.

Дебу И. О Кавказской линии и присоединенном к ней Черноморском войске, или Общие замечания о поселенных полках, ограждающих Кавказскую линию, и о соседственных горских народах, собранные с 1816 по 1826 год. СПб., 1829.

Дмитренко И. И. Сборник исторических материалов по истории Кубанского казачьего войска. 1736-1801. В 4 Т. СПб., 1896-1898. Т. 1-4.

Древняя Русь. Былины. Летописи. М., 1963.

Дубровин Н. Ф. История войн и владычества русских на Кавказе. Т. 1-2. СПб., 1871.

Записки А. П. Ермолова. 1798-1826. М., 1991.

Записки Новороссийского университета. Одесса, 1882-1883. Т. 34, 36, 38.

Зиссерман А. Л. Двадцать пять лет на Кавказе (1842-1867). Ч. 1. СПб., 1879.

Иванов И. Армавир // Кавказ. Тифлис, 1850. N 45.

История, география и этнография Дагестана, XVIII-XIX вв. Архивные материалы. / Под ред. М. О. Косвена и Х.-М. Хашаева. М., 1958.

История Кубани в русской художественной литературе (досоветский период). Хрестоматия. В 2 Ч. Армавир, 1996; 2004. Ч. 1-2.

История Российская от древнейших времен. Сочинена князем Михаилом Щербатовым: В 7 Т. СПб., 1794-1805. Т. 1; 2; 5, ч. 1, 2.

Кавказ и Дон в произведениях античных авторов. Ростов н/Д, 1990.

Кавказский легион. Повести и рассказы русских писателей XIX века. Нальчик, 1996.

Каламбий (Адиль-Гирей Кешев). Записки черкеса. Нальчик, 1987.

Карамзин Н. М. История Государства Российского: В 12 Т. СПб., 1816-1829. Т. 1, 2, 8, 9.

Ключевский В. О. Курс русской истории: Сочинения в 9 Т. М., 1987.

Ключевский К. О. О русской истории. М., 1993.

Книга Большому Чертежу. М.; Л., 1957.

Колокол. М., 1962.

Колюбакин И. Взгляд на жизнь общественную и нравственную племен черкесских // Кавказ. Тифлис, 1846. N 11.

Корнилов А. А. Курс истории России XIX века. М., 1993.

Корнилович А. О. Сочинения и письма. М., 1957.

Константинов О. И. Очерк Северной стороны Кавказа // Кавказ. Тифлис, 1847. N 2.

Кубань литературная. Антология. (1022 - 1900): В 2 Т. Краснодар, 2002.

Лермонтов М. Ю. Полное собрание сочинений: В 10 Т. М., 2001. Т. 7.

Лермонтов М. Ю. Сочинения: В 2 Т. М. 1988. Т. 2.

Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений: В 4 Т. М., 1985. Т. 2, 4.

Лорер. Н. И. Записки декабриста. Иркутск, 1984.

Лызлов А. Скифская история. М., 1787. Изд. 2. Ч. 2.

Люлье Л. О торговле с горскими народами Кавказа на северо-восточном берегу Черного моря // Закавказский вестник. Баку, 1848. N 14-16.

Манкиев А. И. Ядро российской истории. М., 1799.

Марлинский А. Полное собрание сочинений: В 4-х Т. СПб., 1847. Т. 2. Ч. 6.

Материалы по истории Осетии (18 век) // Известия Северо-Осетинского научно-исслед. ин-та. 1934. N 6.

Милютин Д. А. Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина. 1816-1843. М., 1997.

М. Ю. Лермонтов в портретах, иллюстрациях, документах. Л., 1980.

Надеждин П. П. Природа и люди на Кавказе и за Кавказом, по рассказам путешественников, поэтическим произведениям А. Пушкина, М. Лермонтова, Я. Полонского и ученым исследованиям. Учебное пособие для учащихся. СПб., 1869.

Никитенко А. В. Дневник: В 3-х Т. М., 1955. Т. 1.

Ногмов Ш. Б. История адыхейского народа. Нальчик, 1994.

Осада Кавказа. Воспоминания участников Кавказской войны XIX в., СПб., 2000.

Платонов С. Ф. Сочинения по русской истории. В 2 Т. СПб., 1993.

Полиевктов М. А. Европейские путешественники XVII-XVIII вв. по Кавказу. Тифлис, 1935.

Полиевктов М. А. Европейские путешественники по Кавказу. 1800-1835 гг. Тбилиси, 1946.

Полное собрание русских летописей. М., 1962, 1965-1970. Т. 1; 13. 2-я половина; 20. ч. 1; 23.

Попка И. Д. Черноморские казаки. Краснодар, 1998.

Потто В. А. Кавказская война (в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях). СПб., 1899.

Потто В. А. Кавказская война в 5 томах. Ставрополь, 1994. Т. 2.

Пушкин А. С. Сочинения: В 3-х Т. М., 1985-1987.

Романовский Д. И. Кавказ и Кавказская война. Публичные лекции, читанные в зале Пассажа в 1860 г. СПб., 1860.

Русские авторы XIX века о народах Центрального и Северо-Западного Кавказа. В 2 Т. Нальчик, 2001. Т. 1, 2.

Русский вестник. 1870. Т. 88.

Сакович П. М. Г. В. Новицкий. Биографический очерк // Русская старина. 1878. N6.
Сбитнев И. М. Воспоминания о Черномории // Укр. Журнал. 1825. Ч. 6.

N 11-12.

Сбитнев И. М. Прогулки по Боспорскому проливу и берегам Азовского моря в 1820 году // Отечеств. Записки 1828. Ч. 36. N 103; 1829. Ч. 37. N 105, N 106.

Секретная миссия в Черкесию русского разведчика барона Ф. Ф. Торнау. Нальчик, 1999.

Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1960.

Сталь К. Ф. Кавказский сборник. Тифлис, 1900. Т. 21.

Татищев В. Н. Дипломатические беседы о внешней политике России. СПб., 1898.

Татищев В. Н. Избранные произведения. Л., 1979.

Татищев В. Н. История Российская. В 7 Т. М., 1962-1968.

Толстой Л. Н. Казаки. Повести и рассказы. М., 1981.

Торнау Ф. Ф. Воспоминания русского офицера. М., 2002.

Трудные годы: Декабристы на Кавказе. Сборник. Краснодар, 1985.

Успенский Г. И. Полн. собр. соч. СПб., 1908. Т. 6.

Успенский Г. И. Полн. собр. соч. М., 1951. Т. 13.

Фадеев Р. Кавказская война. М., 2005.

Хамар-Дабанов Е. Проделки на Кавказе / Предисл., коммент. С. П. Бойко. Ставрополь, 1986.

Хан-Гирей. Записки о Черкесии. Нальчик, 1992.

Хан-Гирей. Черкесские предания. Нальчик, 1989.

Шаги к рассвету. Адыгейские писатели-просветители XIX века. Краснодар, 1986.

Юхотников Ф. В. Свадьба у кавказских горцев // Московские ведомости. Литературный отдел. 1856. N 151; Он же. Похороны и тризна у кавказских горцев // Там же. 1857. N 61; Он же. Посев, жатва и сенокос у кавказских горцев // Там же. 1857. N 138.

2. Литература

Абулова Е. А. О связях творческой интеллигенции Северного Кавказа и России

// Интеллигенция Северного Кавказа в истории России. Ставрополь, 1997.

Авраменко А. М., Матвеев О. В., Матющенко П. П., Ратушняк В. Н. Об оценке Кавказской войны с научных позиций историзма // Кавказская война: уроки истории и современность. Краснодар, 1995.

Агапова Т. И., Серова М. И. Декабристы на Кубани. Краснодар, 1975.

Азадовский М. К. О литературной деятельности А. И. Якубовича // Лит. наследство. М., 1956. Т. 60.

Алиева С.И. К истории изучения ногайцев XV - начала XX века на Кубани

(материалы для историографического обзора). Армавир, 1997.

Андроников И. Л. Образ Лермонтова // Лермонтов М. Ю. Сочинения: В 2 Т.

Т. 1. М., 1988.

Ашхотов Б. Г. Кавказ в судьбе и творчестве М. Ю. Лермонтова // Интеллигенция Северного Кавказа в истории России. Ставрополь, 2000.

Бардадым В. П. Радетели земли Кубанской. Краснодар, 1998.

Бондарь В. В. Войсковой город Екатеринодар. 1793 - 1867. Краснодар, 2000.

Веленгурин Н. Ф. Дорога к Лукоморью. Краснодар, 1976.

Вершигора А. Д. Хан-Гирей: новые документы и источники. Нальчик, 2003.

Видел я берега Кубани..." // Родная Кубань. 1999. N 2.

Вилинбахов В. В. Из истории русско-кабардинского боевого содружества. Нальчик, 1982.

Виноградов А. В. Лермонтовская Кубань (историко-литературоведческие этюды). Армавир, 1997.

Виноградов Б. С. Кавказ в русской литературе 30-х гг. XIX века. (Очерки). Грозный, 1966.

Виноградов Б. С. Кавказ в творчестве Л. Н. Толстого. Грозный, 1959.

Виноградов В. Б. Пушкинская Кубань. Армавир, 1999.

Виноградов В. Б. Россия и Северный Кавказ: история в зеркале художественной литературы. Армавир, 2003.

Виноградов В. Б. Этюды о русско-кавказских историко-литературных связях. Армавир, 2002.

Виноградов В. Б., Чуприна Е. А. История Тамани в сообщениях путешественников и в художественной литературе. Армавир, 1995.

Висковатов П. А. Лермонтов. СПб., 1891.

Гаджиев В. Г. Декабристы на Кавказе // Вопросы истории Дагестана. Вып. 3. Махачкала, 1975.

Гаджиев В. Г. Роль России в истории Дагестана. М., 1965.

Гаджиев В. Г., Пикман А. М. Великие русские революционные демократы о борьбе горцев Дагестана и Чечни. Махачкала, 1972.

Гайтукаев К. Б. Кавказ и Россия в судьбе М. Ю. Лермонтова. Грозный, 1987.

Гарданов В. К. Общественный строй адыгских народов (XVIII - первая половина XIX века). М., 1967.

Гордин Я. Кавказ: Земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века. СПб., 2000.

Городецкий Б. М. Кто и как изучал Кубанскую область // Известия ОЛИКО. Екатеринодар, 1912. Вып. 5.

Денисов Н. Г., Лях В. И. Художественная культура Кубани. Краснодар, 2000.

Джимов В. М. Социально-экономическое и политическое положение адыгов в

XIX веке. Майкоп, 1986.

Дзамихов К. Ф. Адыги: вехи истории. Нальчик, 1994.

Дзамихов К. Ф. Декабристы и кавказская действительность первой половины

XIX века // Эльбрус. Нальчик, 1990. N 1.

Дзидзария Г. А. Декабристы в Абхазии. Сухуми, 1970.

Дзидзария Г. А. Ф. Ф. Торнау и его кавказские материалы XIX века. М., 1976.

Дмитренко И. И. Сборник материалов по истории Кубанского казачьего войска. СПб., 1896. Т. 1.

Жуков Д. Кавказская эпопея Льва Толстого // Толстой Л. Н. Кавказские рассказы и повести. М., 1983.

Захаров В. А. В поисках древней Тмутаракани. // Кубань. Краснодар, 1988. N5.

Захаров В. А., Малахова В. Г. Лермонтов на Кубани. Тамань, 2001.

Зиссерман А. Л. Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. М., 1890. Т. II.

И. М. Кубанская область в изображении иностранцев // Бюллетень ОЛИКО. Екатеринодар, 1914. Вып. 1, 2.

Историография истории России до 1917 года: В 2 Т. М., 2003.

История Кубани с древнейших времен до конца XX века. Краснодар, 2004.

История народов Северного Кавказа (конец XVIII - 1917 г.). М., 1988.

Кеппен Ф. Ученые труды П. С. Палласа // Журнал Министерства Просвещения. 1875. N 4.

Керейтов Р. Х. Новое о Казы-Гирее // Вопросы археологии и традиционной этнографии Карачаево-Черкесии. Черкесск, 1987.

Клычникова М. В. А. П. Ермолов как исследователь Кавказа // Историческое регионоведение Северного Кавказа. Армавир, 2003.

Клычникова М. В. Северный Кавказ в русской литературе в конце XVIII - первой половине XIX в. // История и культура народов Северного Кавказа: Сб. науч. трудов. Пятигорск, 2005.

Косвен М. О. Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке // Кавказский этнографический сборник. М., 1955.

Косвен М. О. Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке. Часть II // Кавказский этнографический сборник. М., 1958.

Косвен М. О. Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке. Часть III // Кавказский этнографический сборник. М., 1962.

Косвен М. О. Этнография и история Кавказа. Исследования и материалы. М., 1961.

Краснов М. Просветители Кавказа. Ставрополь, 1913.

Кумыков Т. Х., Нагиев М. Б. Исторические реалии народов Северного Кавказа в произведениях деятелей русской культуры первой половины XIX в. Нальчик, 1996.

Лавров Л. И. Абазины (Историко-этнографический очерк) // Кавказский этнографический сборник. М., 1955.

Лавров Л. И. Адыги в раннем средневековье // Сб. статей по истории Кабарды. Нальчик, 1955.

Лавров Л. И. Историко-этнографические очерки Кавказа. Л., 1978.

Лавров Л. И. Обезы русских летописей // Сов. Этнография. 1946. N 4.

Левинсон К. А. История ментальности в Европе. Очерки по основным темам

// История ментальностей, историческая антропология. Зарубежные исследования в образах и рефератах. М., 1996.

Лях в. И. Просвещение и культура в истории Кубанской станицы. Краснодар, 1997.

Мануйлов в. А. Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова. М., Л., 1984.

Маркелов Н. в. А. С. Пушкин и Северный Кавказ. М., 2004.

Маркелов Н. Пленники Кавказской войны // Родная Кубань. 1999. N 4.

Матвеев О. В. Лермонтов и казачество // Родная Кубань. 2001. N 3.

Махарадзе Н. А. Русская газета на Кавказе в 40-50-е годы XIX века. Тбилиси, 1984.

Мирозян С. В. К истории декабристов на Кавказе // Из истории народов Северного Кавказа. Вып. 3. Ставрополь, 2000.

Некрасов А. М. Международные отношения и народы Западного Кавказа (последняя четверть XV - первая половина XVI в.). М., 1990.

Орлик О. В. Декабристы и внешняя политика России. М., 1984.

Очерки истории Адыгеи. В 2 Т. Майкоп, 1957. Т. 1.

Очерки истории Кубани. С древнейших времен по 1920 г. Краснодар, 1996.

Петракова В. Ф., Черноус В. В. Историография Кавказской войны: в поисках новой парадигмы // Наука о Кавказе: Проблемы и перспективы. Материалы I Съезда ученых кавказоведов (27-28 августа 1999 года). Ростов н/Д, 2000.

Покровский М. В. Адыгейские племена в конце XVIII - первой половине XIX века // Кавказский этнографический сборник. М., 1958.

Покровский М. В. Из истории адыгов в конце XVIII - первой половины XIX века: Социально-экономические очерки. Краснодар, 1989.

Попов А. В. А. И. Одоевский на Кавказе // Материалы по изучению Ставропольского края. Вып. 4. Ставрополь, 1952.

Попов А. В. А. С. Пушкин на Северном Кавказе // Материалы по изучению Ставропольского края. Вып. 6. Ставрополь, 1954.

Попов А. В. Лермонтов на Кавказе. Ставрополь, 1954.

Ратушняк В. Н. История Кубани с древнейших времен до конца XIX века. Краснодар, 2002.

Савченко М. М. Они были на Кубани. Краснодар, 1974.

Селегей П. Е. Заповедный лермонтовский край. Ставрополь, 1980.

Семенов Л. П. Лермонтов на Кавказе. Пятигорск, 1939.

Смирнов И. С. А. А. Бестужев-Марлинский. Л., 1965.

Солдатов С. В., Худобородов А. Л. Восприятие горских народов в России во время Кавказской войны // Голос минувшего. Краснодар, 2002. N 3/4.

Соловьев В. А. Лермонтов на Кубани. Краснодар, 2005.

Соловьев В. А. Пушкин на Кубани. Краснодар, 2005.

Топоров В. Н. Пространство культуры и встречи в нем // Восток-Запад. Исследование. Переводы. Публикации. М., 1989.

Усманов С. М. Восток и культурно-исторические горизонты русской интеллигенции в первые десятилетия XIX в. // Клио. СПб., 2000.

Успенский Б. А. Избранные труды. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры. М., 1994.

Фадеев А. В. Россия и Кавказ первой трети XIX века. М., 1960.

Хашхожева Р. Х. Адыгские просветители XIX - начала XX века. Нальчик, 1993.

Хашхожева Р. Х. К вопросу об этнической принадлежности Адиль-Гирея Кешева // Генеалогия Северного Кавказа. Историко-генеалогический научно-реферативный журнал. Нальчик, 2002. N 4.

Чекалин С. В. Лермонтов. М., 1991.

Черейский Л. А. Пушкин и Северный Кавказ. Ставрополь, 1986.

Черномория и Кубань в журнале "Киевская старина" (Библиографический указатель). Краснодар, 1991.

Шатохина Л. В. Политика России на Северо-Западном Кавказе в 30-60-е годы

XIX века // Вестник московского университета. Серия 8: История. 2000.

Шевченко Г. Н., Виноградов в. Б. Иван Диомидович Попко. Армавир - Краснодар, 1996.

Шильдер Н. К. Император Николай Первый, его жизнь и царствование. Кн. 2. М., 1996.

Щербина Ф. А. История Кубанского казачьего войска. В 2 Т. Екатеринодар, 1913.

3. Диссертации и авторефераты диссертаций

Барнаш А. В. Культура как фактор становления российской государственности на Северном Кавказе в XIX - начале XX вв.: Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Пятигорск, 2004.

Клычникова М. В. Вхождение Северного Кавказа в культурное поле России: Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Пятигорск, 2005.

Колесникова М. Е. Историко-краеведческая деятельность на Северном Кавказе в конце XVIII в. - 20-30-е гг. XX в.: Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Ставрополь, 1998.

Кусов Г. И. А. С. Пушкин и русско-кавказские историко-культурные связи: Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. Владикавказ, 1998.

Малахова Г. Н. Становление российской администрации на Северном Кавказе в конце XVIII - первой половине XIX в.: Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. СПб., 1997.

Солдатов С. В. Кавказская война 1817-1864 гг. в оценке современников: Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Челябинск, 2004.

Усманов С. М. Восток в общественно-политическом сознании русской интеллигенции XIX - начала XX в.: Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. Иваново, 2000.

219

Дегоев В. В. Кавказ в структуре Российской государственности: наследие истории и вызовы современности // Вестник Института цивилизации. Вып. 2. Владикавказ, 1999. С. 129.

Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). М., 1962. Т. 1. С. 65.

Там же. С. 146-147.

Лавров Л. И. "Обезы" русских летописей // Советская этнография. 1946. N 4.

Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963. С. 18-22.

Лавров Л. И. Адыги в раннем средневековье // Сб. статей по истории Кабарды. Нальчик, 1955. С. 45.

Некрасов А. М. Международные отношения и народы Западного Кавказа (последняя четверть XV - первая половина XVI в.). М., 1990. С. 66-67.

ПСРЛ СПб., Т. 20. 4. 1. С. 413, 563.

Там же. Т. 29. С. 240.

ПСРЛ. Т. 13. 2-я половина. С. 312-313.

Книга Большому чертежу. М.; Л., 1950.

Лызлов А. Скифская история. М., 1787. Изд. 2. Ч. 2. С. 9, 49, 53, 57.

Косвен М. О. Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке // Кавказский этнографический сборник. М., 1955. С. 283.

Материалы по истории Осетии (XVIII век) // Изв. Сев.-Осет. Науч.-исслед. ин-та. 1934. Т. 6.

Географический месяцеслов на 1772 год. СПб., 1771.

Атлас Российский. СПб., 1745.

Географический месяцеслов на 1770 г. СПб., 1769.

Месяцеслов исторический и географический на 1779 год. СПб., 1778.

Кеппен Ф. Ученые труды П. С. Палласа // Журнал Министерства народного просвещения. 1895. N 4.

Полиевктов М. А. Европейские путешественники XVII-XVIII вв. по Кавказу. Тифлис, 1935. С. 162-165.

Там же. С. 165-168.

Косвен М. О. Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке // Кавказский этнографический сборник. М., 1955. С. 288.

Манкиев А. И. Ядро российской истории. М., 1799.

Татищев В. Н. История Российская. В 7 Т. М., 1962-1968. Т. 1. С. 241, 273-324; Т. 2. С. 75-76; Т. 6. С. 229, 247-248, 270-271; Он же. Лексикон российский, исторический, географический и гражданский // Татищев В. Н. Избранные произведения. Л., 1979. С. 302-303.

Татищев В. Н. Дипломатические беседы о внешней политике России. СПб., 1898. С. 23-24.

История Российская от древнейших времен. Сочинена князем Михаилом Щербатовым. В 7 Т. СПб., 1794-1805.

Т. 1. С. 38, 226, 307-308; Т. 2. С. 9, 509; Т. 5. Ч. 1. С. 429-443 и др.

Карамзин Н. М. История государства Российского. В 12 Т. СПб., 1816-1829. Т. 1. С. 171-172; Т. 2.С. 20-21; Т. 8. С. 226-227 и др.; Т. 9, С.37, 46, 116 и др.

История, география и этнография Дагестана, XVIII-XIX вв. Архивные материалы / Под ред. М. О. Косвена и Х.-М. Хашаева, М., 1958. С. 68.

Косвен М. О. Этнография и история Кавказа. Исследования и материалы. М., 1961. С. 210.

Географический словарь Российского государства. СПб., 1803. Т. 3. С. 20-29.

Покровский М. в. Адыгейские племена в конце XVIII- первой половине XIX в. // Кавказский этнографический сборник. Л., 1958. Т. 2. С. 103.

Лавров Л. И. Абазины (Историко-этнографический очерк) / Кавказский этнографический сборник. Вып. 1. М., 1955. С. 9.

Там же. С. 10.

Лавров Л. И. Абазины (Историко-этнографический очерк) // Кавказский этнографический сборник. Вып. 1. М., 1955. С. 10.

Там же.

Дебу И. Указ. соч. С. 317.

Венедиктов М. Взгляд на Кавказских горцев // Сын Отечества. 1837. Ч. 188.

Там же.

Константинов О. И. Очерк Северной стороны Кавказа // Кавказ. Тифлис, 1847. N 2.

Кавказ. Тифлис, 1846. N 40, 42.

Ольшевский М. Я. Кавказ с 1841 по 1866 год // Русская старина, 1893. Т. 79. С. 91.

Косвен М. О. Этнография и история Кавказа. С. 211.

Хан-Гирей. Черкесские предания. Нальчик, 1989. С. 151-183.

Колюбакин И. Взгляд на жизнь общественную и нравственную племен черкесских // Кавказ. Тифлис, 1846. N 11.

Косвен М. О. Этнография и история Кавказа. С. 213.

Косвен М. О. Этнография и история Кавказа. Исследования и материалы. М., 1961. С. 214.

Косвен М. О. Этнография и история Кавказа. Исследования и материалы. М., 1961. С. 219.

Хан-Гирей. Черкесские предания. Русский вестник. 1841. N 4, 5.

Сталь К. Ф. Кавказский сборник. Тифлис, 1900. Т. 21. С. 59-173.

Косвен М. О. Этнография и история Кавказа. С. 217.

Сакович П. М. Г. В. Новицкий. Биографический очерк // Русская старина. 1878. N 6. С. 176.

Тифлисские ведомости. 1829. N 22-25.

Кубанские областные ведомости. 1884. N 34, 36, 38, 40.

Сакович П. М. Г. В. Новицкий. Биографический очерк // Русская старина. 1878. N 6. С. 352.

Секретная миссия в Черкессию русского разведчика барона Ф. Ф Торнау. Нальчик, 1999. С. 18.

Секретная миссия в Черкессию русского разведчика барона Ф. Ф Торнау. Нальчик, 1999. С. 472-481, 482-496.

Русский вестник. 1864. N 9-12.

Русский вестник. 1869. N 9-12.

Покровский М. В. Адыгейские племена в конце XVIII - первой половине XIX века // Кавказский этнографический сборник. М., 1958. С. 99.

Броневский С. М. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. М., 1823. Ч. 1. с. 38.

Там же. С. 39.

Там же. Ч. 2. С. 113-114..

Броневский С. М. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. М., 1823. Ч. 2. С.133-134.

Бутков П. Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722-го по 1803 год. Извлечения. Нальчик, 2001, стр. 5.

Дзамихов К. Ф. Декабристы и кавказская действительность первой половины XIX века // Эльбрус. Нальчик, 1990. N 1 С. 45.

См.: Азадовский М. К. О литературной деятельности А. И. Якубовича // Лит. наследство. М., 1956. т. 60. Кн. 1. С. 272.

Корнилович А. О. Сочинения и письма. М., 1957. С. 229.

Пестель П. "Русская правда". М., 1993. С. 115.

Пестель П. "Русская правда". М., 1993. С. 167.

Цит. по: Косвен М. О. Этнография и история Кавказа. Исследования и материалы. М., 1961. С 162.

Мирозян С. В. К истории декабристов на Кавказе // Из истории народов Северного Кавказа. Вып. 3 Ставрополь, 2000. С. 89.

Цит. по: Веленгурин Н. Ф. Дорога к Лукоморью. Краснодар, 1976. С. 103.

Цит. по: Косвен М. О. Этнография и история Кавказа. Исследования и материалы. М., 1961. С 162.

Маркелов Н. Пленники Кавказской войны // Родная Кубань. 1999. N 4. С. 108.

Цит. по: Веленгурин Н. Ф. Дорога к Лукоморью. Краснодар, 1976. С. 105.

Цит. по: Веленгурин Н. Ф. Дорога к Лукоморью. Краснодар, 1976. С. 125-126.

Там же. С. 127

Цит по: Вейденбаум Е. Г. Кавказские этюды. Тифлис, 1901. С. 274.

Русский вестник. 1861. Т. 32, N 3-4. С. 479.

Русский вестник. 1870. Т. 88 Июль-август. С. 67.

Русский вестник. 1861. Т. 32, N 3-4. С. 480.

Бестужев-Марлинский А. А. Собр. соч. в 2-х Т. М., 1958. Т. 2. С.672.

Щеголев П. Е. Из резолюций имп. Николая I о декабристах // Голос минувшего. 1913. Ноябрь. С. 199.

Русский вестник. 1870. Т. 88. Июль-август. С. 72.

Цит. по: Солдатов С. В. Кавказская война 1817-1864 гг. в оценке современников: Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Челябинск, 2004. С. 125.

Бестужев-Марлинский А. А. Собр. соч. в 2-х Т. М., 1958. Т. 2. С.674.

Отечественные записки. 1860. Т. 131. С. 100.

Мирозян С. В. К истории декабристов на Кавказе // Из истории народов Северного Кавказа. Вып. 3. Ставрополь. 2000. С. 89.

Цит. по: Солдатов С. В. Кавказская война 1817-1864 гг. в оценке современников: Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Челябинск, 2004. С. 127.

Никитенко А. В. Дневник: В 3-х Т. М., 1955, Т. 1, С. 282-283

Бойко С. П. В этой книге что строка, то правда // Хамар-Дабанов Е. Проделки на Кавказе. Ставрополь, 1986. С. 7.

Бойко С. П. В этой книге что строка, то правда // Хамар-Дабанов Е. Проделки на Кавказе. Ставрополь, 1986. С. 9.

Бойко С. П. В этой книге что строка, то правда // Хамар-Дабанов Е. Проделки на Кавказе. Ставрополь, 1986. С. 6.

Бойко. С. П. В этой книге что строка, то правда. // Хамар-Дабанов Е. Проделки на Кавказе. Ставрополь, 1986. С. 13.

Лунин М. С. Сочинения, письма, документы. Иркутск, 1988. С. 170.

Лунин М. С. Сочинения, письма, документы. Иркутск, 1988. С. 96.

Розен А. Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 388.

Розен А. Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 389.

Розен А. Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 390.

Розен А. Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 374.

Косвен М. О. Этнография и история Кавказа. Исследования и материалы. М., 1961. С. 168.

Косвен М. О. Этнография и история Кавказа. Исследования и материалы. М., 1961. С. 171.

Российский архив. Т. VIII. М., 1996. С. 215.

Толстой В. С. Характеристики русских генералов на Кавказе. Российский архив. Т. VIII. М., 1996. С. 230.

Переписка А. С. Пушкина. М., 1982. Т. 1. С. 7.

Цит. по: Семенов Л. П. Пушкин на Кавказе. Пятигорск, Северо-Кавказское краевое государственное издательство. 1937. С. 21-22.

Пушкин А. С. Сочинения в трех томах. М., изд. Отечественная литература. 1986. Т. 2. С. 21-22.

Живые страницы. А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, М. Ю. Лермонтов, В. Г. Белинский в воспоминаниях, письмах, дневниках, автобиографических произведениях и документах. М., изд. Детская литература. 1970. С. 67.

Томашевский Б. В. Поэтическое наследие Пушкина // Работы разных лет. М., изд. Книга, 1990. С. 202.

Пушкин А. С. Сочинения в трех томах. М., изд. Отечественная литература. 1987. Т. 3. С. 375.

Пушкин А. С. Сочинения. В 3-х т. М., 1987. Т. 3. Проза. С. 378.

Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. В 10-ти т. М., 1964. Т. VI. С. 744.

Цит. по: Семенов Л. П. Пушкин на Кавказе. Пятигорск, Северо-Кавказское краевое государственное издательство. 1937. С. 53.

Цит. по: Семенов Л. П. Пушкин на Кавказе. Пятигорск, Северо-Кавказское краевое государственное издательство. 1937. С. 55.

Мальсагов А. Тальзит // Университетский вестник. 9-15 апреля, 1990.

Черейский Л. А. Пушкин и Северный Кавказ. Ставрополь, 1986.

Мальсагов А. Тальзит // Университетский вестник. 9-15 апреля, 1990.

Гайтукаев К. Б. Проблема инонационального характера в поэме А. С. Пушкина "Тазит" // В пламени слова. грозный, изд. Книга, 1989. С. 169.

Гайтукаев К. Б. Проблема инонационального характера в поэме А. С. Пушкина "Тазит" // В пламени слова. грозный, изд. Книга, 1989. С. 159.

Кусов г. И. Малоизвестные страницы Кавказского путешествия А. С. Пушкина. Орджоникидзе, изд. ИР., 1987. С. 66.

Виноградов Б. С. Кавказ в русской литературе 30-х годов XIX в. Грозный, Чечено-Ингушское кн. изд., 1966. С. 37-49

Последний год жизни Пушкина. М., изд. Правда, 1990. С. 70.

Тыркова-Вильямс А. В. Жизнь Пушкина. В 2-х т. Т. 1. 1799-1824. М. Молодая гвардия, 1999. С. 256.

Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. М., 1955. Т. 8. С. 373.

Матвеев О. В. Лермонтов и казачество // Родная Кубань. Краснодар. 2001. N 3. С. 31.

Там же.

Матвеев О. В. Лермонтов и казачество // Родная Кубань. Краснодар. 2001. N 3. С. 31-32.

Белинский В. Г. М. Ю. Лермонтов: Статьи и рецензии. Л., 1940. С. 26.

Цит. по: Семенов Л. П. Лермонтов на Кавказе. Пятигорск: Орджоникидзевское краевое издательство, 1939. С. 98-99.

Андронников И. Л. Образ Лермонтова // Лермонтов М. Ю. Сочинения. В 2 томах. М., 1988. Т. 1. С. 17.

Цит. по: Семенов Л. П. Лермонтов на Кавказе. Пятигорск: Орджоникидзевское краевое издательство, 1939. С. 99.

Лермонтов М. Ю. Сочинения. В 2 томах. М., 1988. Т. 2. С. 635.

Лермонтов М. Ю. Полное собрание сочинений в 10 Т. М., 2001. Т. 7. С. 224.

Лермонтов М. Ю. Полное собрание сочинений в 10 Т. М., 2001. Т. 7. С. 225.

Лермонтов М. Ю. Сочинения. В 2 Т. М., 1988. Т. 1. С. 216.

Лермонтов М. Ю. Сочинения. В 2 Т. М., 1988. Т. 1. С. 214.

М. Ю. Лермонтов в портретах, иллюстрациях, документах. Л., 1985. С. 294.

Кавказ в сердце России. Сборник. Сост. В. И. Десятерик, В. В. Дементьев. М., 2000. С. 132-136 / Кавказец Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч. Т. IV. М.; Л., 1948.

Цит. по: Веленгурин Н. Ф. Дорога к Лукоморью. Краснодар, 1976. С. 48.

Керсновский А. А. История русской армии. В 4 Т. Т. 2. М., 1999. С 115-116.

Цит. по: Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века. СПб., 2000. С. 116.

Записки А. П. Ермолова. 1798-1826. М., 1991. С. 286.

Записки А. П. Ермолова. 1798-1826. М., 1991. С. 279.

Движение горцев Северо-Восточного Кавказа в 20-50-е годы XIX века. Сборник документов. Махачкала, 1959. С. 24.

Потто В. А. Кавказская война в 5 Т. Т. 2. Ставрополь, 1994. С. 19.

Ермолов А. П. Записки А. П. Ермолова. 1798-1826. М., 1991. С. 338.

Цит. по: Шильдер Н. К. Император Николай Первый, его жизнь и царствование. в. 2 кн. Кн. 2. М., 1996. С. 30.

Лорер Н. И. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 258.

Фадеев Р. А. Кавказская война. М., 2005. С. 33.

Фадеев Р. А. Кавказская война. М., 2005. С. 17.

Фадеев Р. А. Кавказская война. М., 2005. С. 38.

Фадеев Р. А. Кавказская война. М., 2005. С. 117.

Романовский Д. И. Кавказ и Кавказская война. Публичные лекции, читанные в зале Пассажа в 1860 г. СПб., 1860.

Исторический вестник. 1884. Т. 7. С. 94-100.

Цит. по: Захарова Л. Г. Россия и Кавказ: взгляд из XIX в. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. С. 131-132.

Цит. по: Захарова Л. Г. Россия и Кавказ: взгляд из XIX в. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. С. 135.

Кавказ в сердце России. Сборник. Сост. В. И. Десятерик, В. В. Дементьев. М., 2000. С. 186-191.

Державин А. В. Рассказ бывшего у.-о. Апшеронского полка Самойлы Рябова о своей боевой службе на Кавказе. // Лапин В. В. Воспоминания солдата. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 342-343.

Покровский Н. И. Кавказские войны и имамат Шамиля. М., 2000. С. 450.

Волконский Н. А. Погром Чечни в 1852 г. // Лисицына Г. Г. Экспедиции в Чечню в 1852 г. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 371-372.

Волконский Н. А. Погром Чечни в 1852 г. // Лисицына Г. Г. Экспедиции в Чечню в 1852 г. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 372-373.

Волконский Н. А. Погром Чечни в 1852 г. // Лисицына Г. Г. Экспедиции в Чечню в 1852 г. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 375-376.

Волконский Н. А. Погром Чечни в 1852 г. // Лисицына Г. Г. Экспедиции в Чечню в 1852 г. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 376-377.

Волконский Н. А. Погром Чечни в 1852 г. // Лисицына Г. Г. Экспедиции в Чечню в 1852 г. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 377-378.

Волконский Н. А. Погром Чечни в 1852 г. // Лисицына Г. Г. Экспедиции в Чечню в 1852 г. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 380.

Волконский Н. А. Погром Чечни в 1852 г. // Лисицына Г. Г. Экспедиции в Чечню в 1852 г. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 382-383.

Волконский Н. А. Погром Чечни в 1852 г. // Лисицына Г. Г. Экспедиции в Чечню в 1852 г. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 383-384.

Волконский Н. А. Погром Чечни в 1852 г. // Лисицына Г. Г. Экспедиции в Чечню в 1852 г. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 389.

Волконский Н. А. Погром Чечни в 1852 г. // Лисицына Г. Г. Экспедиции в Чечню в 1852 г. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 392.

Волконский Н. А. Погром Чечни в 1852 г. // Лисицына Г. Г. Экспедиции в Чечню в 1852 г. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 393.

Волконский Н. А. Погром Чечни в 1852 г. // Лисицына Г. Г. Экспедиции в Чечню в 1852 г. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 395-396.

Волконский Н. А. Погром Чечни в 1852 г. // Лисицына Г. Г. Экспедиции в Чечню в 1852 г. // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 394.

Кавказ в сердце России. Сборник. Сост. в. И. Десятерик, в. в. Дементьев. М., 2000. С. 242-244.

Мерклин А.-В. Воспоминания генерал-майора Августа-Вильгельма фон Мерклина о Даргинской экспедиции 1845 года. // Лисицына Г. Поход гр. М. С. Воронцова в резиденцию Шамиля Дарго и "сухарная экспедиция" (в 1845 год). // Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века. СПб., 2000. С. 364-365.

Мерклин А.-В. Воспоминания генерал-майора Августа-Вильгельма фон Мерклина о Даргинской экспедиции 1845 года. // Лисицына г. Поход гр. М. С. Воронцова в резиденцию Шамиля Дарго и "сухарная экспедиция" (в 1845 год). // гордин Я. Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века. СПб., 2000. С. 368.

Симановский Н. В. Дневник поручика Н. В. Симановского 2 апреля - 3 октября 1837 г., Кавказ. // Грозова И. Дневник офицера. // Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века. СПб., 2000. С. 396.

Цит. по: Солдатов С. В. Кавказская война 1817-1864 гг. в оценке современников.: Дис. ... канд. ист. наук. С. 126.

Цит. по: Солдатов С. В. Кавказская война 1817-1864 гг. в оценке современников.: Дис. ... канд. ист. наук. С. 127.

Грибоедов А. С. Сочинения в 2-х Т. Т. 2. М., 1971. С. 256.

Жуков Д. Кавказская эпопея Льва Толстого. // Толстой Л. Н. Кавказские рассказы и повести. М., 1983. С. 17-18.

Мирозян С. В. К истории декабристов на Кавказе // Из истории народов Северного Кавказа. Ставрополь, 2000. Вып. 3. С. 89.

Цит. по: Солдатов С. В. Кавказская война 1817-1864 гг. в оценке современников.: Дис. ... канд. ист. наук. С. 122.

Cameron P. Personal Adventures and Excursions in Georgia, Circassia and Russia // United States Journal and Naval and Military Magazine, 1840. July. P. 313.

Gamba J. F. Voyage dan la Russie meridionale, et particulierement dans les province situee au-dela du Caucase, fait depuis 1820 jusqu'en 1824. P., 1826. T. 2. P. 144.

Harrison R. Notes of nine year's residence in Russia, from 1844 to 1853. L., 1855. P. 236.

Oliphant L. The Russian Shores of the Black Sea in the autumn of 1852. Edinburg-London, 1854. P. 319-320.

Our Ally in the Mountains // Tait's Edinbourgh Magazine, 1854. August, P. 483.

Дегоев В. Большая игра на Кавказе: история и современность. М., 2001. С. 215.

Дегоев В. Большая игра на Кавказе: история и современность. М., 2001. С. 219.

Цит. по: Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. СПб., 2000. С. 151-161.

Цит. по: Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. СПб., 2000. С. 163-168.

Цит. по: Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. СПб., 2000. С. 168-169.

Цит. по: Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. СПб., 2000. С. 168-175.

Цит. по: Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. СПб., 2000. С. 182-183.

Цит. по: Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. СПб., 2000. С. 182.

Цит. по: Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. СПб., 2000. С. 184-186.

Филипсон Г. И. Воспоминания. М., 1885. С. 246.

Цит. по: Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. СПб., 2000. С. 248.

Филипсон Г. И. Воспоминания. М., 1885. С. 132.

Кавказский сборник. Т. VIII, 1884. Приложение. С. 2.

Кавказский сборник. Т. VIII, 1884. Приложение. С. 13.

Кавказский сборник. Т. VIII, 1884. Приложение. С. 8.

Записки Новороссийского университета. Одесса, 1882-1883. Т. 34, 36, 38; Отд. издание: Адаты кавказских горцев. Материалы по обычному праву Северного и Восточного Кавказа. Одесса, 1882-1883. Т. 1-2.

Сталь К. Ф. Кавказский сборник. Тифлис, 1900. Т. 21. С. 59-173.

Военно-статистическое обозрение Российской империи. СПб., 1859. Т. 16. Ч. 10.

Русский вестник. 1860. N 8.

Записки Кавказского отдела Русского Императорского географического общества. 1857. N 4.

Там же.

Записки Кавказского отдела РИГО. 1862. N 5.

Записки Кавказского отдела РИГО. 1866. N 7.

Люлье Л. О торговле с горскими народами Кавказа на северо-восточном берегу Черного моря // Закавказский вестник. Тифлис, 1848. N 14-16.

Кавказ. 1859. N 7.

Кавказ. Тифлис, 1848. N 10.

Кавказ. Тифлис, 1850. N 63.

Москвитянин. М., 1851. N 21.

Кавказский календарь. Тифлис, 1858.

Труды 3 Международного съезда ориенталистов в С. Петербурге. СПб., 1879/1880. Т. 1.

Кавказский календарь. Тифлис, 1869.

Русская старина. 1882 N 1, 2, 10.

Записки Русского Географического общества. 1863. N 2.

Там же.

Записки Русского Географического общества. 1863. N 2.

Там же.

Записки Русского Географического общества. 1864. N 1.

Русская старина. 1878. N 6.

Русский архив. 1880. N 1.

Венюков М. Кавказские воспоминания // Русский архив. 1880. Т. 1. С. 435.

Венюков М. И. Кавказские воспоминания // Русский архив. 1880. Кн. 1. С. 419.

Военный сборник. 1860. N 1.

Военный сборник. 1859. N 5.

Военный сборник. 1859. N 10.

Народная беседа. 1864. N 3.

Кавказ. Тифлис, 1868. N 97, 98, 100, 101.

Отечественные записки. 1862. N 5.

Русский вестник. 1863. N 12.

Кавказ. Тифлис, 1861. N 82.

Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1869. Т. 2.

Косвен М. О. Этнография и история Кавказа. Исследования и материалы. М., 1961. С. 219.

Терские ведомости. 1869. N 24.

Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис. 1870. Т. 3.

Дело. 1884. N 1.

Отечественные записки. 1884. N 2.

Тифлисские ведомости. Тифлис, 1886. N 62, 64, 66.

Ставропольские губернские ведомости. Ставрополь, 1878. N 6-12; 1879. N 15-18.

Кубанский сборник. Екатеринодар, 1883. Т. 1.

Дмитренко И. И. Сборник материалов по истории Кубанского казачьего войска. СПб., 1896. Т. 1. С. 78.

Русская мысль. 1883. N 12.

Тифлисские ведомости. Тифлис, 1881. N 45, 47.

Кавказ. 1890. N 1.

Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Тифлис, 1893. Т. 17.

Терские ведомости. 1881. N 35-37.

Кавказ. Тифлис, 1886. N 285, 288.

Терские ведомости, 1890. N 1, 4-7, 10, 11.

Семенов Н. С. "Туземцы северо-восточного Кавказа (Рассказы, исследования, заметки о кумыках, чеченцах и ногайцах и образцы поэзии этих народов)". СПб., 1895.

Известия ОЛИКО. Екатеринодар, 1899. Т. 1.

Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Тифлис, 1884. Т. 4; 1890. Т. 9.

Там же. 1909. Т. 40.

Труды XIII съезда русских естествоиспытателей и врачей в г. Тифлисе 16-24 июня 1913 г. Т. VI. Труды по различным секциям, специально касающиеся Кавказа. Тифлис, 1916.

Данилевский Н. Я. Россия и Европа. СПб., 1895. С. 37.

Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1960. Кн. 3. Т. 6.

Ключевский В. О. О русской истории. М., 1993. С. 542.

Ключевский В. О. О русской истории. М., 1993. С. 543-544.

См.: Латышев В. В. Известия древних писателей о Скифии и Кавказе // Вестник древней истории. Приложение. 1947-1949. N 1-4; 1952. N 2.

Военный сборник. СПб., 1859. N 6.

Там же. 1859. N 7.

Косвен М. О. Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке // Кавказский этнографический сборник. М., 1955. С. 370.

Кавказ. 1850. N 45.

Ставропольские губернские ведомости. 1855. N 5-12.

Письмо С. А. Шарапа В. М. Белозерскому / Публикация в. К. Чумаченко // Третьи Кухаренковские чтения. Краснодар, 1999. С. 125.

Дроздовский В. В. Кубань та кубанцi в украiнскiй драмi // Науковий збiрник Ленiнградського товариства дослiдникiв украiнськоi iсторii, письменства та мови. Вип. 2. Киiв, 1929. С. 87-101.

Чумаченко В. В. Генерал с душой поэта (И. Д. Попко) // Культурная жизнь Юга России. 2004. N 1. С. 3-7.

Воспоминания пластуна // Кавказ. 1857. N 4.

Северный вестник. 1886. N 1.

Щербина Ф. А. История Кубанского казачьего войска. Т. 2. Екатеринодар, 1913. С. 676-677.

Кубанский сборник. Екатеринодар, 1891. Т. 2.

Кубанские войсковые ведомости. 1866. N 43-44.

Кубанские войсковые ведомости. 1867. N 2, 5, 14, 23, 27-29, 49, 50.

Там же. N 15-18.

Там же. N 30.

Кубанские войсковые ведомости. 1869. N 36-37.

Сборник сведений о кавказских горцах. 1871. Т. 5.

Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. 1891. Т. 12.

Кавказский сборник. Тифлис, 1910. Т. 30.

Хашхожева Р. Х. Адыгские просветители XIX - начала XX в. Нальчик, 1993. С. 102-103.

Виноградов Б. С. Кавказ в творчестве Л. Н. Толстого. грозный, 1959.

Цит. по: Сергеенко П. А. Как живет и работает Л. Н. Толстой. М., 1908, С. 106-107.

Цит. по: Попов В. П. Кавказская война в творчестве Л. Н. Толстого // Кавказская война: уроки истории и современность. Материалы научной конференции, г. Краснодар, 16-18 мая 1994 г. Краснодар, 1995. С. 243-244.

Жуков Д. Кавказская эпопея Льва Толстого // Толстой Л. Н. Кавказские рассказы и повести. М., 1983. С. 17.

Жуков Д. Кавказская эпопея Льва Толстого // Толстой Л. Н. Кавказские рассказы и повести. М., 1983. С. 12.

Цит. по: Дорошенко С. С. Л. Н. Толстой - воин и патриот. М.: Советский писатель, 1966. С. 56.

Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. М. 1928-1958. Т. 35. С. 81.

Савченко М. М. Они были на Кубани. Краснодар, 1974. С. 12.

Там же. С. 13.

Веленгурин Н. Ф. Дорога к Лукоморью. Краснодар, 1976. С. 235.

Успенский Г. И. Полн. собр. соч. СПб., 1908. Т. 6. С. 392.

Успенский Г. И. Полн. собр. соч. М., 1951. Т. 13. С. 501

Савченко М. М. Они были на Кубани. Краснодар, 1974. С. 12.

Веленгурин Н. Ф. Дорога к Лукоморью. Краснодар, 1976. С. 235.

Веленгурин Н. Ф. Дорога к Лукоморью. Краснодар, 1976. С. 239.

Савченко М. М. Они были на Кубани. Краснодар, 1974. С. 21-22.

Там же. С. 21.

Савченко М. М. Они были на Кубани. С. 49.

Там же.

Там же. С. 50-51.

Савченко М. М. Они были на Кубани. Краснодар, 1974. С. 27.

Савченко М. М. Они были на Кубани. Краснодар, 1974. С. 51.

Савченко М. М. Они были на Кубани. Краснодар, 1974. С. 33-34.

Савченко М. М. Они были на Кубани. Краснодар, 1974. С. 39.

Веленгурин Н. Ф. Дорога к Лукоморью. Краснодар, 1976. С. 252

Керейтов Р. Х. Новое о Казы-Гирее // Вопросы археологии и традиционной этнографии Карачаево-Черкесии. Черкесск, 1987. С. 81.

Хашхожева Р. Х. Адыгские просветители XIX - начала XX века. Нальчик, 1993. С. 63.

Кавказ. Тифлис, 1847, N 1.

Косвен М. О. Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке // Кавказский этнографический сборник. М., 1955. С. 321.

Кубанские областные ведомости. 1887. N 20-22, 26-29, 32, 33.

Косвен М. О. Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке. Часть II // Кавказский этнографический сборник. М., 1958. С. 248; Терские областные ведомости. Владикавказ, 1868. N 1.

Одесский вестник. 1858 г. 4 октября. С. 615.

Колокол. М., 1962. Вып. 4. С. 859.

Косвен М. О. Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке. Часть II // Кавказский этнографический сборник. М., 1958. С. 246.

гливенко г. Воспоминание о нападении черкес 31 декабря 1857 г. на Павловский пост и 7 января 1858 г. на станицу Пашковскую. - КОВ, 1884, N5.

Шершенко А. И. Правовое и экономическое положение иногородних на Северном Кавказе в связи с хозяйственным развитием края. Вып. 1. Екатеринодар, 1906. С. 45-46.

Шершенко А. И. Правовое и экономическое положение иногородних на Северном Кавказе в связи с хозяйственным развитием края. Вып. 1. Екатеринодар, 1906. С. 38.

Андреев А. Краевые заметки. - КК, 1916, N16.

Богуславский Л. История Апшеронского полка 1700-1892. Т. 1, СПб., 1892. Репринтное воспроизведение. Издательство Атаева И. Г. Дагестанская республика. 1993. С. 346.

Богуславский Л. История Апшеронского полка 1700-1892. Т. 1, СПб., 1892. Репринтное воспроизведение. Издательство Атаева И. Г. Дагестанская республика. 1993. С. 351.

Богуславский Л. История Апшеронского полка 1700-1892. Т. 1, СПб., 1892. Репринтное воспроизведение. Издательство Атаева И. Г. Дагестанская республика. 1993. С. 472.

Богуславский Л. История Апшеронского полка 1700-1892. Т. 1, СПб., 1892. Репринтное воспроизведение. Издательство Атаева И. Г. Дагестанская республика. 1993. С. 473.

Богуславский Л. История Апшеронского полка 1700-1892. Т. 2, СПб., 1892. Репринтное воспроизведение. Издательство Атаева И. Г. Дагестанская республика. 1993. С. 41-42.

Богуславский Л. История Апшеронского полка 1700-1892. Т. 2, СПб., 1892. Репринтное воспроизведение. Издательство Атаева И. Г. Дагестанская республика. 1993. С. 42.

Богуславский Л. История Апшеронского полка 1700-1892. Т. 2, СПб., 1892. Репринтное воспроизведение. Издательство Атаева И. Г. Дагестанская республика. 1993. С. 194.

Богуславский Л. История Апшеронского полка 1700-1892. Т. 1, СПб., 1892. Репринтное воспроизведение. Издательство Атаева И. Г. Дагестанская республика. 1993. С. 38.

Богуславский Л. История Апшеронского полка 1700-1892. Т. 1, СПб., 1892. Репринтное воспроизведение. Издательство Атаева И. Г. Дагестанская республика. 1993. С. 367-368.

Богуславский Л. История Апшеронского полка 1700-1892. Т. 2, СПб., 1892. Репринтное воспроизведение. Издательство Атаева И. Г. Дагестанская республика. 1993. С. 369.

Керсновский А. А. История русской армии. В 4 Т. Т. 2. М., 1999. С 116.

Оставить комментарий © Copyright Савельев Александр Евгеньевич (alexsav78@yandex.ru) Размещен: 26/12/2022, изменен: 26/12/2022. 710k. Статистика. Монография: История Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Данная монография посвящена изучению проблемы возникновения и изменения образа Северного Кавказа в сознании различных кругов российского общества XIX в. В работе отмечены специфические черты и особенности восприятия Кавказа и его народов в те или иные периоды рассматриваемого временного отрезка, показываются существовавшие расхождения между представителями различных лагерей общественно-политической мысли в среде русского общества, прежде всего интеллигенции, военных и чиновников. В монографии исследуются кавказские воззрения таких выдающихся мыслителей, поэтов и писателей России, как А. А. Бестужев-Марлинский, А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, А. С. Грибоедов, В. С. Соловьев, Л. Н. Толстой и др. Автор уделил также большое внимание анализу деятельности горских интеллигентов-просветителей - Ш. Ногмова, С. Хан-Гирея, С. Адиль-Гирея, С. Казы-Гирея, А.-Г. Кешева, К.-Г. Инатова, К. Атажукина, которые внесли значительный вклад в формирование объективных представлений о Северном Кавказе. Также значительная часть монографии посвящена анализу различных источников сведений о Кавказской войне, доступных в то время.

Савельев Александр Евгеньевич : другие произведения.

Восприятие Северного Кавказа и Кавказской войны российским обществом 19 в