Название: Не тот Хагрид

Автор(-ы): Алексей Савчук

Ссылка: https://author.today/work/505302

Глава 1. Пробуждение в новом мире

Пробуждение было долгим и тягучим. Мысли обретали четкость не вспышкой света, а так словно в темной комнате медленно, очень медленно открывали тяжелые ставни, впуская внутрь полоску тусклого дневного света. Первым я ощутил запах: чистый, свежий воздух, пахнущий влажной землей после ночного дождя, прелой листвой и чем-то неуловимо сладким, цветочным. Затем пришли звуки мирное потрескивание горящих в камине дров, шелест листьев за окном и глухое, успокаивающее мужское бормотание, доносящееся из-за стены.

Когда я, наконец, открыл глаза, то увидел над собой низкий деревянный потолок с толстыми, отесанными лакированными балками. Мой взгляд, еще не сфокусированный, скользнул по комнате: крошечные, по-детски яркие занавески на окне, сквозь которые пробивался золотистый осенний свет. Это была не моя спальня. Не моя квартира. Первая мысль, холодная и ясная, пронзила туман в моей голове: Где я?.

Я попытался сесть и тут же столкнулся со второй, еще более тревожной проблемой. Тело слушалось, но ощущалось чужим. Руки были пухлыми и по-детски мягкими, но при этом широкими и крупными. Я пошевелил ногами под теплым, тяжелым пледом и почувствовал их непривычную длину и массивность они упирались в резное изножье кровати, которая была мне почти коротка. Паника, липкая и холодная, начала подступать к моему горлу. Что со мной?.

Мой взгляд заметался по комнате в поисках ответа и зацепился за прикроватную тумбочку. Там, в простой деревянной рамке, стояла фотография. Улыбающийся, немного уставший мужчина держал на руках крупного, счастливого младенца. И в тот момент, когда я сфокусировал на ней взгляд, младенец на фотокарточке вдруг заметил меня и весело помахал своей пухлой ручкой.

Шок был окончательным и бесповоротным. Движущаяся живая фотография... и речь, которую я слышал за стеной, была английской. Английский с горем пополам я знал и уж точно могу отличить речь на нем. Эти два факта колдофото и английская речь сложились в моей голове в единственно возможный, безумный вывод. Я начал догадываться, где очутился.

Потрясенный, я рванулся с кровати, желая рассмотреть фотографию поближе, но тело меня подвело. Потеряв равновесие, я с глухим грохотом рухнул на деревянный пол.

Бормотание за стеной тут же стихло. Послышались быстрые, обеспокоенные шаги, и дверь в комнату распахнулась. На пороге стоял незнакомый мужчина невысокий, с добрыми, встревоженными глазами. Тот самый мужчина с фотографии. Он подбежал ко мне, легко поднял такого тяжелого! и усадил обратно на кровать.

Папа здесь, сынок, папа рядом... ласково произнес он, его английский был чистым и понятным. Все хорошо.

Мой разум все еще отчаянно пытался склеить осколки реальности. Я посмотрел на мужчину и, цепляясь за единственное слово, которое имело сейчас смысл, выдавил:

Папа?

Для него это было чудом. Его трехлетний сын, до этого издававший лишь бессвязные звуки, впервые произнес слово! Лицо мужчины озарилось такой искренней, такой чистой радостью, что у меня на миг перехватило дыхание. Он подхватил меня на руки и, смеясь, закружил по комнате.

Ты сказал! Рубеус, ты заговорил!

В этот момент, окутанный теплом его любви и оглушенный именем, которое не было моим, я понял: точка невозврата пройдена. Я больше не тот, кем был. Я Рубеус Хагрид!?

Радость этого человека, моего... отца, была настолько заразительной, что на мгновение вытеснила из моей головы все тревожные мысли. Он поставил меня на пол и, сияя, вышел из спальни, ожидая, что я последую за ним. Я сделал шаг, потом другой. Моя походка была неуклюжей и шаткой, но он, поглощенный своей радостью, казалось, этого не замечал. Для него, видимо, моя неловкость была привычным делом.

Я вошел на кухню маленькое, но удивительно уютное помещение, где большой деревянный стол соседствовал с потрескивающей дровами печью, а на полках теснились бесчисленные банки с соленьями, травами и какими-то засушенными корешками. Воздух был пропитан ароматом овсяной каши и чего-то жареного, похожего на бекон.

Сев на высокий стул, который отец пододвинул к столу, я с изумлением наблюдал за его действиями. Он достал из кармана длинную темную палочку, и на кухне началось тихое волшебство. Легкий взмах и половник сам зачерпнул дымящуюся кашу и вылил ее в мою тарелку. Отец при этом беззвучно шевелил губами, словно проглатывая слова заклинаний. Еще один взмах, и кусочки яблока, нарезавшись в воздухе, посыпались сверху. Чайник, весело пыхтя, подлетел к столу и налил в две большие кружки дымящуюся жидкость.

Я точно герой одного из этих фанфиков, пронеслась в голове совершенно безумная мысль. Попаданец!? Серьезно?

Я начал есть кашу, а затем сделал глоток из кружки. Это оказался не чай, а какой-то травяной сбор. Пряный и слегка терпкий, но согревающий. Я ел, а мой... отец сидел напротив и с восторгом смотрел на меня, то и дело пытаясь снова вызвать на разговор:

Па-па! Скажи еще раз, Рубеус! Па-па!

Мои манеры за столом, мои движения все это было несколько не таким, как у ребенка. И, кажется, он это заметил по тому, как его взгляд на мгновение становился задумчивым. Но радость от того, что я заговорил, была сильнее любых подозрений. Он отмахивался от этих мыслей и продолжал счастливо болтать.

Затем он озвучил наш план на утро:

Сейчас поедим, а потом нужно во дворе прибраться, да в птичнике порядок навести. Поможешь мне, мой большой помощник?

Закончив завтрак, он взъерошил мне волосы и произнес слова, которые прозвучали для меня как вызов:

Ну что, мой говорун, готов к приключениям?

Я понимал, что отсидеться в молчании не получится. Мне придется играть роль, и это приключение только начиналось. Но окружение всё ещё казалось нереальным движущиеся фотографии, магия на кухне, этот добрый человек, называющий меня сыном. Часть меня отчаянно ждала, что я вот-вот проснусь в собственной постели, в своей прежней жизни, и всё это окажется просто очень ярким, детальным сном. Но тепло отцовской руки на моей голове было слишком реальным, запах завтрака слишком конкретным, вкус каши на языке слишком осязаемым. Нет, это не сон. Это происходит со мной на самом деле. И пока я не разберусь, что к чему, придётся плыть по течению, следовать за этим мужчиной, не выделяться, не показывать, что внутри бушует буря вопросов без ответов. Я посмотрел на улыбающегося отца и медленно, неуверенно кивнул.

Двор оказался небольшим, но ухоженным большой деревянный сарай с каменным основанием, огород с аккуратными грядками, птичник, из которого доносилось квохтанье. Всё было окружено высоким забором из потемневшего от времени дерева, а за ним на небольшом отдалении начинался настоящий лес густой, тёмный, пахнущий мхом и влажной корой.

Маг достал палочку и начал работать. Я наблюдал, зачарованный. Сначала он направил кончик палочки на дорожки, пробормотав что-то вроде "Тергео" несколько раз подряд. Мусор, пыль и грязь начали исчезать прямо на глазах не сметаться в сторону, а именно исчезать, будто растворяясь в воздухе. Лужи на дорожках высохли мгновенно, оставив ровную, чистую поверхность.

Затем он взмахнул палочкой в сторону крыльца деревянные доски, влажные от ночной росы, в одно мгновение стали сухими. Ещё один взмах вверх, и с крыши дома скатились последние капли воды, черепица заблестела чистой, словно её только что вымыли и отполировали.

Теперь очередь дошла до опавшей листвы, которая покрывала большую часть двора. Отец сделал широкий круговой жест палочкой, и листья начали собираться сами, словно их притягивал невидимый магнит. Они слетались со всех уголков двора, с крыши сарая, из-под кустов, формируя аккуратную кучу посередине.

Следующее заклинание было особенно впечатляющим. Маг ткнул палочкой в кучу листьев и произнёс что-то резкое и короткое. Листья начали измельчаться рваться на мелкие кусочки, а потом утрамбовываться. Процесс занял всего несколько секунд, и на месте горы листвы осталась аккуратная горка измельчённого материала.

Две большие плетёные корзины, стоявшие у стены сарая, подлетели к куче сами. Измельчённые листья поднялись в воздух и аккуратно распределились между корзинами, заполняя их почти до краёв. Затем корзины взмыли вверх и, покачиваясь, поплыли через двор к дальнему углу участка, где, как я заметил, была вырыта большая компостная яма.

Корзины перевернулись над ямой, высыпав содержимое, потом вернулись обратно на своё место у сарая. Всё это заняло не больше двух-трёх минут. Работа, на которую у обычного человека ушёл бы час или больше, была выполнена за считанные мгновения.

Ведро с водой подлетело к корыту для птиц и опрокинулось точно под нужным углом, наполняя ёмкость. Дверца птичника распахнулась сама, и несколько пухлых коричневых кур важно выступили наружу, направляясь к рассыпанному корму.

Я стоял, раскрыв рот. Видеть магию в фильмах или читать о ней в книгах одно. Но наблюдать вживую, как обычные предметы оживают, как мусор исчезает в никуда, как природа подчиняется воле человека с палочкой, было совершенно другим опытом. Это было реально. Осязаемо. Невозможно и всё же происходящее прямо передо мной.

Закончив с двором, отец направился к птичнику. Дверца распахнулась от взмаха палочкой, и я последовал за ним внутрь. Помещение было небольшим, но удивительно уютным деревянные насесты вдоль стен, несколько гнёзд с соломой, кормушка и поилка. Куры зашевелились, закудахтали сонно, разбуженные нашим приходом.

Первым делом он поколдовал над воздухом в птичнике. Я почувствовал, как температура внутри изменилась стало теплее, но не душно, словно отец нашёл идеальный баланс для птиц. Затем он направил палочку на пол, покрытый грязной соломой вперемешку с помётом. Грязь начала собираться сама, отделяясь от чистой соломы, формируясь в аккуратную кучу у входа. Взмах и куча переместилась в стоявшую снаружи корзину. Ещё один взмах, и корзина поплыла по воздуху к той же компостной яме, что и измельчённые листья, опрокинулась, высыпала содержимое и вернулась обратно.

Кормушка и поилка тоже не остались без внимания. Лёгкое движение палочкой и остатки старого корма, налёт и грязь исчезли, оставив деревянные ёмкости чистыми, словно их только что вымыли и высушили.

Потом произошло нечто особенно интересное. Маг направил палочку вверх, на обычный с виду бронзовый кран, который был закреплён под потолком птичника. От крана шла труба, уходящая куда-то выше наверное, к резервуару на чердаке или к какому-то магическому источнику воды. Кран повернулся сам, и из трубы полилась чистая вода прямо в поилку, наполняя её до нужного уровня. Затем кран закрылся так же плавно и беззвучно, как и открылся.

Следующим из чердачного хранилища, доступ к которому был прямо в углу птичника через небольшой люк в потолке, магией спустился мешок с зерном. Он аккуратно перевернулся над кормушкой, высыпая содержимое золотистые зёрна пшеницы и овса, смешанные с чем-то мелким, похожим на дроблёную кукурузу. Куры оживились, закудахтали громче, предвкушая завтрак.

Пустой мешок не улетел обратно. Вместо этого отец направил его к гнёздам и начал собирать яйца. Одно за другим они поднимались в воздух, очищались и аккуратно опускались на сложенный пополам мешок бережно, чтобы не разбить. Я насчитал около двух десятков хороший утренний сбор. Когда последнее яйцо было собрано, мешок мягко опустился отцу в руки.

Вот и готово, удовлетворённо произнёс папа, оглядывая чистый, тёплый птичник с накормленными и напоенными курами. Теперь девочки будут счастливы весь день.

Каждое действие было выверенным, эффективным, демонстрирующим годы практики. Это не была показная магия с яркими вспышками и громкими заклинаниями. Это была бытовая магия тихая, практичная, невероятно полезная. И я понял, что это тоже часть волшебного мира. И я понял, что волшебный мир это не только битвы и полеты, но и тихие, повседневные чудеса, которые делают жизнь легче и приятнее.

Руби, оставайся здесь, во дворе, сказал отец, закрывая дверцу птичника и направляясь к огороду. Там грязно, можешь испачкаться. Посиди пока, я быстро.

Я послушно кивнул и проводил взглядом, как он направился к грядкам, занимавшим значительную часть двора за домом. Их было больше десятка аккуратные прямоугольники земли, огороженные невысокими деревянными бортиками. На некоторых уже виднелась разнообразная зелень то ли капуста, то ли какие-то другие овощи, я не мог определить на расстоянии.

Отец начал с дорожек между грядками. Те же движения палочкой, что и раньше грязь и лужицы исчезали, земля выравнивалась, становилась плотной и сухой, удобной для хождения. Процесс занял меньше минуты на все дорожки.

Затем он перешёл к самим грядкам. Остановился у первой, взмахнул палочкой несколько раз. Я видел, как почва слегка зашевелилась, словно её кто-то рыхлил невидимыми руками. Потом отец присел на корточки, наклонился низко к земле. Потрогал почву пальцами, растёр между ними. Поднёс к носу, понюхал. Пробормотал что-то, кивнул сам себе.

Перешёл ко второй грядке. Повторил те же действия. Рыхление магией, проверка почвы руками, обнюхивание. У третьей грядки задержался дольше достал палочку, направил на один из ростков, прищурился. Росток слегка светился зелёным не ярко, еле заметно, но я видел. Диагностика? Проверка здоровья растения?

Обойдя все грядки таким образом, отец выпрямился, почесал затылок, о чём-то задумался. Потом решительно направился к сараю. Вернулся через минуту с двумя ведрами одно выглядело наполненным чем-то тёмным, возможно компостом или удобрением, второе было легче, судя по тому, как отец его нёс.

Начались более активные манипуляции. У первой грядки отец достал из первого ведра небольшой совочек, зачерпнул из него горсть темной субстанции и рассыпал вокруг нескольких растений. Не везде, избирательно только там, где растения выглядели слабее. Магией не пользовался, делал руками, аккуратно, с явной заботой.

У второй грядки начал пересаживать ростки. Взмахом палочки выкопал маленькое углубление в одном конце грядки, затем так же аккуратно извлёк росток с противоположного конца вместе с комом земли, не повреждая корни. Переместил в подготовленную лунку, присыпал землёй магией, слегка утрамбовал. Полил из второго ведра обычной водой, судя по всему.

На третьей грядке занялся прополкой. Но не обычной взмахнул палочкой, и несколько тонких стебельков с мелкими листочками (сорняки или более слабые побеги) вылезли из земли сами, с корнями. Зависли в воздухе на секунду, потом отлетели в сторону, в специальную корзину для растительных отходов, стоявшую у края огорода. Ещё взмах ещё несколько таких растений выдернулись и улетели. Эффективно.

Четвёртая грядка получила подкормку из первого ведра более щедро отец рассыпал удобрение по всей поверхности, потом взмахом палочки вмешал его в почву, одновременно рыхля верхний слой. Растения на этой грядке выглядели самыми слабыми, возможно, требовали особого ухода или их просто посадили попозже.

Каждое движение было осмысленным. Отец не просто колдовал наугад он знал, что делает, понимал потребности каждого растения, каждой грядки. Это было сочетание магии и знания, опыта и заботы. Волшебство помогало, ускоряло процесс, делало его легче, но не заменяло понимания того, как растут растения, что им нужно, когда подкармливать, когда пересаживать, когда просто оставить в покое.

Закончив с последней грядкой, волшебник выпрямился, потянулся, размяв спину. Оглядел свою работу с видимым удовлетворением. Грядки выглядели опрятными, ухоженными, дорожки чистыми. Ещё одна часть работы была завершена.

Он вернулся к сараю, убрал ведра и совочек, вымыл руки у бочки с дождевой водой. Я всё это время стоял, не двигаясь, впитывая каждую деталь. Это был урок не по магии в привычном понимании, а по жизни в магическом мире. По тому, как здесь люди ведут хозяйство, заботятся о доме, о земле, о животных. И магия была не целью, а инструментом, одним из многих, который делает эту жизнь возможной, удобной, продуктивной.

Руби, останься здесь, сказал отец, вытирая руки о полотенце. Мне нужно в сарае кое-что проверить. Не убегай далеко.

Я кивнул, наблюдая, как он скрылся в полумраке сарая. Оттуда доносились приглушённые звуки что-то двигалось, переставлялось, скрипело. Потом послышались знакомые уже взмахи палочкой и команды на латыни. Интересно, чем он там занимается? Чинит инструменты? Проверяет запасы? Или просто наводит порядок?

Минут через десять отец вышел, держа в руках небольшую корзинку с какими-то семенами или луковицами я не мог разглядеть на расстоянии. Повернул в сторону, противоположную той, где были основные грядки.

Я на дальний огород, крикнул он через плечо. Там ещё несколько грядок, нужно проверить и кое-что посадить. Ты тут посиди, отдохни. Я скоро вернусь!

Я снова кивнул, провожая взглядом, как отец обходит дом с другой стороны и исчезает за углом. Звуки его шагов ещё какое-то время были слышны, потом растворились в общем шелесте леса.

Пока отец занимался своими делами, я присел на низкую скамейку у сарая, делая вид, что отдыхаю. На самом деле мне нужно было время, чтобы собраться с мыслями.

Итак. Факты.

Я попаданец. Не знаю как и почему, но я оказался в теле малолетнего Рубеуса Хагрида. Того самого Хагрида из книг о Гарри Поттере. Будущего лесничего Хогвартса, друга Гарри, добродушного великана с розовым зонтиком, в котором спрятаны обломки сломанной волшебной палочки.

Точных дат я не помнил память о прошлой жизни была туманной, особенно что касалось мелких деталей. Но помнил важные вещи, общую картину событий.

Том Реддл учился в Хогвартсе во время Второй мировой. Это точно, ведь по одной из основных версий, с бомбежками Лондона связана его боязнь смерти. Война началась в 1939 году, а к началу военных сороковых он уже был в школе старшим подростком, не первокурсником и не второкурсником, это я помнил по сцене из фильма. Выглядел лет на шестнадцать-семнадцать. И именно в военные годы он открыл Тайную комнату, убил Миртл и обвинил Рубеуса.

В Хогвартс принимают в одиннадцать лет. Если Том был старшим подростком в начале сороковых... значит, поступил где-то в конце тридцатых. Вычитаю одиннадцать из этих цифр получается, родился он в конце двадцатых. 1927, 1928, где-то в этом диапазоне.

Хагрид учился вместе с Томом Реддлом это я помню точно. Были ли они ровесниками или между ними была разница в возрасте? Оба были подростками, не первокурсниками это точно. Если предположить, что они были примерно одного возраста, или с небольшой разницей в год-два-три... то Хагрид тоже родился в конце двадцатых.

Если я сейчас в теле полувеликана, и судя по тому, что я только заговорил и тому, что отец обращается со мной как с совсем маленьким ребёнком, мне, вероятно, года три-четыре, может, чуть больше... То, прибавляя эти года к предполагаемому году рождения, получаю примерное текущее время. Скорее всего, сейчас начало тридцатых. Точно сказать не могу, но именно этот период наиболее вероятен.

Начало тридцатых время Великой депрессии, бандитов сухого закона, прихода Сталина и Гитлера к власти. До Второй мировой войны ещё лет восемь-девять. До поступления в Хогвартс примерно столько же. Достаточно времени, чтобы подготовиться. Достаточно, чтобы спланировать, что делать с Томом Реддлом, когда он появится в моей жизни.

Глава 2. Адаптация

Следующие несколько месяцев пролетели в тумане адаптации. Золотая осень в лесу Дин сменилась первым снегом, а затем и весенней оттепелью. Мой первоначальный шок сменился фазой активного, почти лихорадочного изучения, которое началось с самого фундамента с языка.

Хотя я-то знал и понимал английскую речь, говорить на ней полноценно в теле трехлетнего ребенка было невозможно. Да и соображений конспирации никто не отменял. Мой отец, видя, что я начал произносить первые слова, с энтузиазмом взялся за мое обучение. Он принес откуда-то старенькую, потрепанную азбуку с яркими картинками. Книжка, видимо, была обычной магловской, со всеми этими стандартными А арбуз, Б бабочка. Мы сидели у камина или у печки долгими осенними вечерами, и я, тыча своим непропорционально большим пальцем в картинки, заново учился говорить. Я был прилежным учеником.

Именно тогда я узнал наши имена. Он показывал на себя и говорил: Ро-берт. Я повторял. Потом он показывал на меня: Ру-бе-ус. И я повторял снова. Вскоре к этому добавилась и фамилия Хагрид. Рубеус Хагрид. Это звучало странно, но я привыкал.

Постепенно, день за днем, туманная фигура отца обретала для меня четкие, живые черты, и я все лучше узнавал этого человека.

Роберт, Роб или даже Робин, что было сокращенными формами его полного имени, был настоящим живчиком, часто в движении. Ростом ниже среднего, с сухощавой, но жилистой и скорее поджарой фигурой, он казался сгустком энергии. Его густые темные волосы доходили до плеч. Дома он перехватывал их простой кожаной лентой, чтобы не мешали. Выходя на улицу, он менял ленту на широкополую шляпу с высокой тульей, которая, как я подозревал, должна была компенсировать его небольшой рост. Голос у него был неожиданно низкий, густой баритон, несколько не вязавшийся с его внешним видом.

Он почти постоянно, даже дома, ходил в невысоких кожаных сапогах. Как и вся его одежда практичная, поношенная, преимущественно из кожи и темной шерсти они всегда были идеально чистыми. Я ни разу не чувствовал неприятного запаха ни от него, ни от себя. Лишь позже я узнал, что волшебная одежда и обувь часто несут на себе чары комфорта и гигиены: они нейтрализуют пот и запахи, а в дорогих вариантах еще и очищаются сами.

У него была забавная привычка: он постоянно что-то теребил в руках или проверял содержимое своих многочисленных карманов, на которые, очевидно, были наложены чары расширения. Его карманы были бездонным складом всякой всячины от обычных скоб, мотков проволоки и бечевки до волшебных самозатачивающихся инструментов и мешочков с какими-то порошками. При этом он обладал хорошей памятью и всегда точно знал, где что лежит.

Эта его дневная энергия сменялась вечерним умиротворением. После ужина он мог часами сидеть в старом кресле у камина, укрывшись пледом, или на кухне у печи, слушая огромное стационарное радио, которое умело ловить как волшебную, так и маггловские станции. Внешне он был простым егерем, но в эти тихие моменты я чувствовал в нем скрытую глубину и мудрость человека, который много видел и много думает.

Дом полностью соответствовал своему хозяину. Это была настоящая холостяцкая берлога: никакой показной красоты, цветов в вазах или изящных гардин на окнах. Из украшений разве что ковры и шкуры на полу да простые, плотные шторы. Посуда у нас была однообразной и крепкой, без изысков. Стены украшали несколько анимированных пейзажей, пара колдофотографий в простых рамках, старые гобелены и карты леса. Все было подчинено не эстетике, а функции и удобству.

Когда с именами и вообще с базовой лексикой было покончено, он начал читать мне детские книги. Сначала простые сказки о говорящих животных, а потом и волшебные истории в том числе и из Сказок барда Бидля. Ну да, классика английского магического эпоса. Я впитывал каждое слово, каждую деталь, и мой словарный запас рос не по дням, а по часам. Отец не мог нарадоваться моему прогрессу.

И как только я почувствовал себя достаточно уверенно в языке, я принял роль почемучки. Этот образ стал моим главным инструментом для сбора информации. Под прикрытием детского любопытства я начал методично строить в своей голове полную картину мира.

Папа, а мама... где она? этот вопрос я задал с замиранием сердца.

Я видел невыразимую грусть в его глазах, когда он рассказывал о моей матери-великанше Фридвульфе, которая ушла, потому что мир людей был для нее слишком мал.

Но в рассказе отца было слишком много недомолвок, слишком много осторожных пауз и уклончивых формулировок. Они заставляли меня задуматься о том, что скрывается за простым объяснением мир людей был для неё слишком мал. Роберт говорил о Фридвульфе с грустью, это правда, но эта грусть была странной, сложной, смешанной с чем-то ещё стыдом? Сожалением? Виной? Трудно было определить точно, потому что взрослые умеют прятать свои истинные чувства за масками социально приемлемых эмоций.

Я не понимал его отношения к матери. Любил ли он её? Были ли у них отношения вообще? Когда говорил о ней, в голосе звучало тепло, но и дистанция одновременно, словно она была важной частью прошлого, которое осталось позади, но не стало частью настоящего. Не было той горечи, которая бывает у людей, переживших болезненный разрыв, но не было и той ностальгии, которая характерна для тех, кто вспоминает утраченную любовь. Просто... факт. Женщина, с которой у него был ребёнок, которая ушла, потому что не могла жить в человеческом мире.

Но почему он делал из моего происхождения тайну? Почему не рассказывал подробно, как они встретились, как полюбили друг друга, почему решили завести ребёнка, зная, что смешанные браки между магами и великанами были редкостью и часто осуждались обеими сторонами? Что заставило их пойти на такой шаг? Или тут имело место нечто, отличающееся от привычных отношений?

Каждый раз, когда я пытался копнуть глубже, задать уточняющий вопрос, отец либо менял тему, либо давал такой расплывчатый ответ, что становилось ясно он не хочет обсуждать детали. Когда вырастешь, поймёшь, Это сложно объяснить ребёнку, Не все истории имеют простые ответы фразы, которые должны были удовлетворить детское любопытство, но вместо этого только усиливали подозрения, что за официальной версией скрывается что-то более тёмное, более сложное, более болезненное.

Тайна происхождения висела между нами невидимой стеной, и я чувствовал, что пока не узнаю правду, картина моей жизни, моей идентичности останется неполной, фрагментированной, с огромными белыми пятнами там, где должны быть ответы на самые важные вопросы: кто я, откуда пришёл, почему живу именно так, а не иначе.

А кем ты работаешь, пап?

Я егерь, с гордостью ответил он. Один из егерей этого леса, что у нас за окном. Слежу за порядком.

Так я узнал, что лес Дин был не просто национальным парком с волшебной историей. Это была огромная, скрытая магией территория, как Запретный лес у Хогвартса. Вероятно это еще одна складка в пространстве, но в такие дебри я в своих расспросах не уходил явно вопросы не для трехлетки.

Само наше хозяйство на первый взгляд было самым обычным. Рядом с домом, на той стороне, что примыкала к маггловскому миру, раскинулись аккуратные огороды, небольшой виноградник и молодой сливово-яблоневый сад. Вся наша территория была надежно огорожена густыми, непроходимыми зарослями терновника, а покой охраняли пара псов. Старый Вики, большую часть времени проводивший в своей будке у крыльца, и молодой, энергичный Бул, которого отец иногда брал с собой в лес.

Роб был волшебником, а волшебник это сам себе экскаватор, кран, трактор, погрузчик, комбайн и огромная куча еще чего. Я видел, как одним взмахом палочки он вспахивал целое поле, а другим засеивал его отборным зерном. У него было три таких поля на маггловской стороне, с разными зерновыми культурами. И хотя моя физическая помощь по-прежнему была ему приятна, я понимал, что мой вклад капля в море по сравнению с тем объемом работы, который он проделывал каждый день. Впрочем, благодаря магии, его труд нельзя было назвать изнурительным.

Настоящие масштабы нашего хозяйства я осознал, когда случайно обнаружил под домом целый комплекс подвальных помещений, по площади в разы превосходивших сам наш домик. Там, внизу, скрывался целый мир. Огромное зернохранилище, зачарованное на расширение пространства, из которого отец брал зерно и через специальные кормушки подкармливал магических животных в лесу, особенно зимой. Винохранилище с рядами дубовых бочонков. Две холодильные комнаты: одна, почти всегда пустая, предназначалась для туш магических существ, а вторая служила для хранения обычной говядины и свинины. В основном полутушек последней, их Роб привозил из окрестных маггловских деревень и городов. Были там и кладовые для обычных продуктов и для магических ингредиентов, в основном трав.

Но самым впечатляющим было огромное деревохранилище, тоже с чарами расширения. В него вел отдельный широкий проход с собственными двойными воротами. Внутри хранилась древесина из нашего леса Дин самых разных пород и форм от огромных пней и цельных бревен до крошечных брусочков. Отец, как я выяснил, был поставщиком древесины и для Олливандера, и для мебельщиков, и для производителей метел. Правда, львиная доля дохода от этого уходила Министерству.

А на втором подземном ярусе, куда мне был строжайше запрещен вход, находилась личная лаборатория отца. Я знал, что там у него зельеварня, где он варил лекарства для себя и лесных обитателей. Но было там и что-то еще. Периодически отец уходил туда надолго, и я догадывался, что там есть ритуальный зал. Роберт вообще периодически проводил ритуалы: простые, сезонные, иногда вместе со мной, прямо в доме или на природе. Но самые важные и, видимо, самые опасные он совершал там, внизу, вдали от моих глаз.

Позже, с наступлением зимы, я заметил, что закупки мясных туш участились. Папа привозил их десятками, и они исчезали из ледника так же быстро, как и появлялись. Я понял, что он использует их не только для нас. Мясо, как и зерно, шло на подкормку обитателей магического леса. Это была своего рода сделка: егеря обеспечивали хищников легкой добычей в голодное время, а те, в свою очередь, не нападали на них на своей территории и не выходили в поисках пищи за пределы зачарованного леса. Такая система позволяла отцу и другим егерям относительно спокойно собирать редкие ингредиенты шерсть, перья, чешую и ценные магические растения в самых глухих и опасных чащах.

Постепенно мне открылась и удивительно запутанная система, в которой мы жили. Лес Дин это не просто дикая чаща на отшибе. В обычном маггловском мире его часть, выходящая к дорогам и шахтерским поселкам, считается владением короны. Здесь работают многочисленные маггловские службы: лесная стража, местные землемеры, чиновники по вопросам шахт, бригады рейнджеров. Отец в бумагах магглов числится одним из этих рейнджеров лесничим, отвечающим за порядок, охрану природы и отношения с жителями.

Пару раз нас навещал его условный магловский начальник невысокий жилистый мужчина по имени мистер Уоллис.

Хотя может это я теперь слишком предвзято отношусь к росту людей?

Мистер Уоллис приезжал на крупном вороном коне, носил полувоенную форму светло-серого цвета и был вооружен массивным револьвером в кобуре. Из контекста его разговоров с отцом я быстро понял, что он сквиб человек, рожденный в магической семье, но лишенный способности к волшебству. Он понимающе кивал, когда отец упоминал особенности местной дичи, и никогда не задавал лишних вопросов. За чаем они обсуждали не только лесоустройство, но и вопросы, которые явно касались магии.

Именно мистер Уоллис помог организовать мне комплект магловских документов. Церковная метрика о крещении, набор каких-то справок из разных ведомств. Все это появилось благодаря его связям и знанию магловской бюрократии. Отец был признателен ему за это, и я понимал почему: с этими бумагами мое существование в магловском мире должно было сильно упроститься.

С волшебной частью леса всё еще сложнее. После принятия Статута секретности эти земли формально стали общим достоянием магического сообщества Британии. При этом королевская семья никогда не отказывалась от своих исторических притязаний на Дин и, как я понял, до сих пор была осведомлена о многих процессах в магическом мире в целом. Каков был их реальный магический статус, я так и не разобрался, хотя по оговоркам отца можно было предположить, что они, как минимум, сквибы. Однако фактическое управление лесом находилось в ведении Министерства магии, которое определяло правила, распределяло полномочия, выделяло квоты на охоту, вырубки, добычу редких растений и, главное, регулировало право проживания.

Отец официально состоит на министерской службе: его должность егерь волшебного леса. Наш дом и клочок земли вокруг с огородами и садом он получил в собственность как награду за долгие годы честной службы. Не всем выдается такое право: в округе еще несколько хуторов на магической стороне, которые принадлежат либо другим егерям, либо старинным волшебным семьям, осевшим здесь до министерских времен. Отношения между такими соседями почти всегда напряженные они естественные антагонисты. Простые жители часто браконьерствуют, незаконно собирают ингредиенты и растения, вырубают лес без разрешения. При этом не задабривают лес, не кормят животных, почти не участвуют в коллективной ритуальной защите. Отец с коллегами их гоняет и штрафует, в редких случаях кого-то даже спроваживает в Азкабан. На прямую он не сознавался, но судя по рассказам, взятки за закрытие глаз на мелкие нарушения составляют еще одну статью семейного дохода.

Впрочем, место и правда далеко от столичных амбиций. Несмотря на магическую природу, наш лес и его окраины не пользуются большой популярностью у магических поселенцев. Это глубинка, дикость. С одной стороны, несколько секунд зеленого пламени в камине и ты на другом конце страны, но жить здесь постоянно все равно хотят немногие. Даже подготовленные волшебники здесь иногда погибают: лес населен существами, в той или иной мере защищенными от магии, да еще у каждого такого зверя свои трюки в запасе. А из центра чащи могут выползти совсем уж чуждые человеческому разуму твари. Обычные семьи держатся поближе к городам, и Министерство строго следит, кто и с какими правами может селиться в этих местах. Взрослый маг еще имеет шансы отобится, а дети? Разве что полувеликаны, не будем показывать пальцем.

Папа часто повторял: здесь каждая тропа компромисс между законом и древними ритуалами. Ритуалы, которые он проводил в своей подземной лаборатории, служили еще и защитой для нас: чтобы из хтонических глубин леса ничего особенно опасного не выбиралось, а даже если и выбиралось, то обходило наш дом стороной. Но главное, что бы не выбиралось на сторону маглов и не нарушало статут. Эти ритуалы и чары были призваны сделать наш хутор и окрестности непривлекательными для таких непрошеных гостей.

Центральной частью моей новой жизни стало мое тело. Это было не просто тело ребенка. Это было тело юного полувеликана. Уже в три года мой рост был сопоставим с ростом подростка, а сила поражала. Вместе с этим у меня быстро возникла проблема Питера Паркера: моя сила, в частности сила рук, была слишком большой для окружающих предметов. За первые пару месяцев я, не рассчитав усилий, оторвал несколько дверных ручек, смял оловянную кружку и однажды ночью, неудачно повернувшись во сне, просто разломал свою детскую кровать. Отцу пришлось мастерить мне новую, укрепленную, из цельных дубовых бревен. Еще неделю он потратил на укрепление магией всех возможных предметов в доме и во дворе. Постепенно, методом проб и ошибок, я научился дозировать свою мощь, но это потребовало времени и постоянного самоконтроля.

Я осознавал, что мое тело это невероятный актив. Не имея возможности колдовать, я нашел другой способ помогать отцу. Я легко таскал охапки хвороста и тяжелые поленья для камина, а потом ломал их голыми руками или колол топором, который для меня был не тяжелее игрушки. Я носил тяжелые мешки с зерном или с драконьим навозом для удобрения огорода, помогал в самой тяжелой физической работе во дворе.

Поначалу отец не переставал удивляться моей силе и очень гордился своим помощником. Но вскоре его гордость сменилась беспокойством.

Руби, брось этот мешок! кричал он, видя, как я тащу что-то неподъемное для обычного ребенка. Ты же надорвешься! Я могу сделать это одним взмахом палочки!

Со временем это превратилось в нашу своеобразную игру. Я, просыпаясь раньше, старался переделать как можно больше дел по хозяйству своими силами: натаскать воды из колодца, наколоть дров на весь день, прибраться во дворе. Либо же занимался этим, пока отца не было дома, когда он занимался своими обязанностями в лесу или посещал внешний мир по делам. Я хотел позаботиться о нем, показать свою любовь и благодарность так, как умел. А он, в свою очередь, проснувшись и увидев результаты моих трудов, со смехом и легким укором принимался колдовать, стараясь сделать все оставшиеся дела еще быстрее. Он специально оставлял мне все меньше и меньше работы, словно оберегая меня, но я все равно находил способ быть полезным. Мы стали настоящей командой, где каждый заботился о другом по-своему.

А еще я с тревогой стал замечать, что начинаю по-настоящему впадать в детство. Мой взрослый, циничный разум с неподдельным восторгом реагировал на чудеса этого мира. Мне было искренне интересно все, что меня окружало: от самоочищающейся посуды до магических игрушек, которые отец отдал мне. Однажды он подарил мне старую деревянную шкатулку, полную небольших, искусно вырезанных фигурок волшебных существ. Стоило взять одну из них в руки, как она оживала, согреваясь от моего тепла. Чем дольше я держал в ладони маленького гиппогрифа, тем дольше он гарцевал по столу и даже летал вокруг моей головы. Та же история и с дракончиками разных пород. Я мог часами наблюдать за их полетами и игрой друг с другом.

Мы с отцом стали часто играть в волшебные шахматы, и я, взрослый мужчина, с азартом ребенка кричал на свои фигуры, когда они отказывались идти в самоубийственную атаку. И в эти моменты меня охватывал холодный ужас. Где та грань, за которой я перестану быть собой? И где сейчас настоящий Руби, душа ребенка, чье тело я занял? Я убил его своим появлением? Или его и не было вовсе? И как я сюда попал? По чьей воле? Было ли все это реальностью, или я просто лежал где-то в коме, и мой умирающий мозг генерировал эту невероятно детализированную галлюцинацию? Ответов на эти вопросы у меня не было, и я гнал их прочь, с головой уходя в бытовые заботы и обучение.

С учебой все было неоднозначно. С одной стороны, базовое понимание языка у меня уже было, и занятия с отцом только укрепляли эти знания. Но чем дальше, тем больше проблем возникало с моим телом. Оно было каким-то деревянным, неуклюжим. У меня были проблемы с координацией и особенно с мелкой моторикой. С речевым аппаратом тоже все было далеко не идеально слова получались нечеткими, будто язык не слушался.

Все это я пытался исправить как умел. Постоянно катал в руках разные камни и деревяшки, разрабатывая пальцы. Когда отца не было дома, старался повторять за диктором на радио и читал вслух книги, тренируя произношение. Хуже всего дело обстояло с письмом. Руки вроде бы и слушались, но совсем не так, как в прошлом теле. Я пытался тренироваться, выводя буквы палочкой по земле во дворе, но это помогало мало.

В какой-то момент отец заметил все мои мытарства. Он несколько дней наблюдал, как я мучаюсь с простейшими движениями, а потом куда-то съездил и проконсультировался с кем-то из знакомых колдомедиков. Ситуацию исправили несколько зелий с отвратительным вкусом, какая-то магическая мазь, которую нужно было втирать в суставы, и пара заклинаний, накладываемых каждое утро и перед сном.

Уже через месяц я вполне мог быстро выводить любые слова и фразы на пергаменте. А с голосом мы даже перестарались он после всех процедур стал таким громким и звонким, что мне постоянно приходилось, наоборот, сдерживаться, чтобы не оглушить отца. Он сказал, что эффект со временем пройдет.

Для поддержания гибкости суставов мне прописали постоянные занятия растяжкой и спортом. Так что в мой распорядок добавилась обязательная утренняя зарядка с гимнастикой, отжиманиями и планкой в конце. В летнюю пору мы с отцом постоянно выбирались на окрестные озера и реки рыбачили и плавали. Плавание оказалось особенно полезным: вода поддерживала мое тяжелое тело, а движения получались более плавными и естественными.

С улучшенной моторикой мне стало гораздо легче помогать по хозяйству. И наконец, я нашел ряд занятий, где помощь была бы действительно ощутимой. Таковой стала обработка магических растительных реагентов. Их зачастую нельзя обрабатывать магией иначе могут потеряться или ослабнуть волшебные свойства. Растения нужно очищать от земли руками, аккуратно мыть, разделять на части. В основном требовалось отделять корни и цветки от стеблей, все это раскладывать и сушить на специальной дровяной сушилке. Или, например, нужно было шелушить шишки, похожие на кедровые, добывать масла из волшебных культур на ручном прессе. Вот тут моя сила пригождалась очень сильно даже взрослому человеку требовались бы усилия, что бы справиться с таким прессом, а для меня это была просто игра.

Даже простое мытье, вытирание и просушка разных волшебных плодов, когда их было много, превращалось в довольно трудозатратное занятие. Заготовка, фасовка, хранение. В этом случае все это производилось по магловски.

Кроме того, часть саженцев волшебных растений выращивалась в горшках. Если подготовительную работу для посадки отец выполнял с помощью магии, то дальнейший уход за всходами, ростками и взрослыми растениями тоже производился обычными методами. Полив, подсыпание питательных составов в землю, вынос горшков на солнце утром и уборка их в дом к вечеру все это теперь стало моими обязанностями. И я был рад, что могу наконец приносить отцу действительно ощутимую пользу.

Глава 3. Два мира

Когда Роб убедился, что я достаточно подрос и окреп (хотя я и был по прежнему совсем маленьким по человеческим меркам), он начал брать меня с собой в лес, постепенно расширяя границы наших прогулок. Роберт был настоящим охотником и мастером бушкрафта и передавал мне все свои знания. Сначала это были недолгие вылазки по безопасным, хорошо знакомым ему окраинам. Учеба обычным, маггловским премудростям: как ориентироваться по солнцу и мху на деревьях, как разводить огонь без спичек, используя лишь кремень и трут, как строить простые укрытия от непогоды из веток и лапника. Хотя в кремне я подозревал наличие магии слишком легко он выдавал искры, да и слишком много их было.

Но затем он показывал мне, как магия делает все это несравнимо проще и быстрее. Зачем часами выслеживать оленя по следам, если можно произнести заклинание, и тропинка под ногами сама подсветится едва заметным серебристым светом, указывая путь к добыче? Зачем рисковать, собирая грибы и ягоды, если можно направить палочку на корзину, и она сама наполнится только съедобными и спелыми плодами? А если нужно, то грибы и ягоды еще и высохнут моментально вплоть до совсем порошкового состояния, что бы их было легче нести домой. К слову сбор таких обычных даров леса было одной из статей нашего семейного дохода.

С такой подготовкой, думал я про себя, золотое трио не знало бы горя в своих скитаниях по этому самому лесу. Им не нужны были бы никакие палатки с чарами расширения. Я видел, как мой отец, если нам нужно было заночевать в лесу или даже просто укрыться от дождя на время, делал нечто невероятное. Он, практически как маг земли из мультика про аватара Анга, которые я смотрел в прошлой жизни, несколькими взмахами палочки и тихими гортанными заклинаниями буквально выращивал из-под земли уютную землянку, с печкой, столиком, лежаками и даже небольшими окошками, затянутыми мутным, но стеклом. А утром, перед уходом, он так же быстро возвращал все почти в первозданный вид, оставляя после нас лишь слегка примятую землю.

Для этих походов отец снарядил меня по полной программе. Он сшил для меня несколько комплектов удобной одежды и обуви на разные сезоны. Из-за моего аномального роста ему пришлось использовать более дорогие материалы и накладывать сложные чары постоянной подгонки, чтобы вещи "росли" вместе со мной. В результате моя одежда больше походила на артефакты из сказок, чем на утилитарные вещи. Мне достался и собственный жилет, и плащ с карманами, зачарованными на расширение, которые мы вместе наполнили полезными вещами: мотками веревки, огнивом, запасом провизии и даже денег двух миров. Папа также вручил мне мои первые настоящие инструменты: личный арбалет и набор зачарованных болтов, топорик, бОльший бытовой нож и меньший специальный ножик для разделки туш с изогнутым лезвием и заточкой по внутренней стороне.

Мое обучение практическим навыкам началось еще дома, с простого: отец показал, как правильно забивать и ощипывать кур. Тут же мне устроили стрельбище и я тренировал стрельбу и из своего и из отцовского самострелов. Именно самострелов, ведь тетиву в них вручную взводить не надо было.

В лесу эти знания пригодились, когда мы добывали диких птиц, а потом все более и более крупных животных. Сначала мы перешли к кроликам и зайцам, и я научился их свежевать и готовить на костре. Позже пришла очередь дичи еще крупнее: косуль, кабанов и даже лосей. Апофеозом моего обучения стала охота на волков, из шкур которых мы вместе с отцом сделали теплый, мягкий ковер и положили его на пол в моей комнате.

Все время у меня напрашивался вопрос об уместности арбалета и огнестрельном оружии, но я одергивал себя. Вопрос явно не для трехлетнего необразованного ребенка.

Лишь спустя какое-то время, убедившись в моей силе, сообразительности и навыках, он стал водить меня глубже, в те части леса, где обычные тропы сменялись еле заметными магическими. Там, в скрытых от посторонних глаз лощинах, росли светящиеся мхи, а цветы пели на рассвете. Мое обучение вышло на новый уровень. Он начал учить меня основам магозоологии и магоботаники прямо на живых примерах, показывая безобидных лукотрусов, сливающихся со стволами деревьев, или объясняя, как правильно собирать сонные бобы, чтобы не уснуть на неделю. Но такие походы были пока очень редкими. Отец сильно беспокоился за меня, постоянно повторяя, что магический лес смертельно опасен для того, кто не может защитить себя волшебной палочкой.

Вскоре наши путешествия перестали ограничиваться только лесом. Раз в неделю, а то и чаще, мы отправлялись в маггловский мир. Папа целенаправленно возил меня по всем окрестным городам и деревням, которых вокруг леса Дин оказалось великое множество. Он показывал мне этот мир, в котором я теперь жил. Особенно много было шахтерских поселков угольные шахты были разбросаны по всей округе, и отец торговал с шахтерами охотнее всего.

Мы продавали излишки своих продуктов: яйца, зелень, овощи и фрукты, а также дары леса ягоды и грибы в свежем и сушеном виде. Но основной доход приносило ремесло. Отец с помощью магии изготавливал огромное количество разных веревок от тонкой бечевки из обычной опавшей листвы до прочных канатов из волокон лесных растений. Они пользовались постоянным спросом у нескольких проверенных покупателей. Та же история была с картоном и оберточной бумагой. Роб производил их из всего, что под руку попадется та же листва, опилки, сено.

Хуже, но продавались и простые бытовые вещи из дерева дверные и мебельные ручки, кружки, половники и ложки. Отец делал их, не применяя никаких инструментов, просто держа в руках кусок дерева и водя вокруг него палочкой. Я подозревал, что это была какая-то форма трансфигурации.

Через какое-то время я узнал, что длинными зимними вечерами отец примерно тем же способом производит и стеклянные вещи. Как простые - фонари, лампы, даже защитные очки для автомобилистов и пилотов, так и более сложные фигурные вазы или елочные украшения. Постоянно он плел с помощью магии корзины. Изготавливал из лозы, шпона и соломы шляпы, циновки, короба, вазы, шкатулки. В городские магазины игрушек он сдавал шахматные наборы и резных лошадок разных размеров, а еще обычные кораблики и кораблики в бутылках. Но эти позиции продавались ни шатко не валко. На дворе ведь самый пик великой депрессии. Тем не менее, все эти ручейки вместе создавали вполне приличный по размеру доход.

Для магглов в округе он выполнял роль ветеринара, агронома и народного целителя. И на этой стороне мира занимался лечением животных, растений и изредка самих людей, продавая им лекарственные травы и сборы. Отец для обоих миров изготавливал свечи, продавал саженцы деревьев и кустов. Для обоих миров он производил бочки всех размеров, ведра, тазы, корыта. Делал кресла-качалки, детские кроватки и колыбели для обычных городских мебельных магазинов и зачарованные версии для магазина в косом переулке. Делал рамы для картин и фотографий. Помимо плетеных, собирал и наборные деревянные клетки для птиц и прочей живности. Как простые, тоже для сельских курятников-птичников, так и высокие, резные с узорами для зоомагазинов Кардиффа и Бирмингема. Мастера из обоих миров у него покупали подготовленные заготовки под музыкальные инструменты. Деревянные, костяные, керамические, выточенные магией из камней пуговицы он изготавливал и продавал в промышленных объемах.

В магическом мире дело обстояло еще интереснее. Там он продавал зачарованные деревянные игрушки типа моих зверей из шкатулки и фигурки для магических шахмат. А еще кораблики, способные к самостоятельному плаванию и даже к имитации стрельбы из пушек. Эти волшебные кораблики находились в постоянном движении, причем погода в бутылке зависела от погоды за окном. В дождь в таких бутылках разгорался настоящий шторм, а в солнечные безветренные летние дни и в бутылках стоял штиль. Получались магические метеостанции. Весь секрет таких поделок, помимо волшебных материалов самого корабля, состоял в использовании воды из правильного лесного источника. А еще в добавлении в такую воду секретного минерального состава, тоже собранного в нескольких местах в отдаленных лесных районах.

Видя все эти заработки отца, я понял, что он если не богат, то очень обеспечен, причем в обоих мирах.

Пап, а мы богатые? спросил я его однажды напрямую.

Он усмехнулся:

Скажем так, сынок, мы можем себе позволить не думать о деньгах.

В селах и городах у Роба было полно знакомых женщин, которые явно с ним флиртовали при каждом нашем посещении. Вообще у отца были хорошие отношения со всеми окружающими. А еще я заметил, что он видимо как-то влияет на этих маглов возможно, легкими заклинаниями. Конфундус? Потому что никто из них не реагировал на мой рост. Или может быть, он придумал какую-то историю про редкую болезнь?

Со временем я окончательно убедился, что отец действительно не брезгует внушениями. Мало того что никто не интересовался моим ростом вокруг нас творилось множество других несуразностей, на которые тоже никто не обращал внимания. Мы с отцом путешествовали исключительно пешком, но для сокращения пути он во всю пользовался трансгрессией просто исчезал со мной из одной точки и появлялся в другой, иногда за несколько десятков, если не сотен миль. Папа доставлял крупные, порой очень объемные партии товара без всяких лошадей, телег или автомобилей, просто перенося их в сумках и ящиках с чарами расширения и облегчения. То же самое происходило и с покупками когда он приобретал туши свиней и коров, они просто исчезали в его дорожном мешке на глазах у продавцов. И никто на это не обращал внимания.

При этом путешествия наши были совершенно свободными и непринужденными. Каждая поездка была поводом пообедать в местном пабе или кафе, а для отца еще и пропустить пару кружек пива, поболтать с множеством знакомых по всей округе. Детям в шахтерских городках он жменями раздавал конфеты, деревянные свистульки и маленькие фигурки животных обычные, немагические игрушки, но сделанные с таким мастерством, что дети были в восторге. И никто не замечал, что эти конфеты и игрушки появляются у него из воздуха прямо на глазах или что ни один карман в мире не вместит такого их количества. Никто не задавал вопросов. Все воспринимали это как должное, словно так и полагается.

Вообще отец со множеством окрестных жителей был в прекрасных отношениях. Он часто помогал им бесплатно в самых разных ситуациях: подлечивал захворавшую скотину, давал советы по урожаю, а иногда и просто выручал в трудную минуту то продуктами поделится, то инструмент починит. Люди его любили и уважали, считали своим, надежным человеком. Наверное, поэтому его легкие чары внушения работали так безотказно магглы и сами были расположены не замечать странностей и принимать на веру любые его объяснения.

За время, что я прожил в этом мире, я научился замечать одну интересную особенность: отец вел явно двойную жизнь. Его отношение к магам и маглам различалось не в смысле уважения или доброты, но в способе общения, в том, что он позволял себе показывать.

С магами коллегами, торговцами на Косой Аллее, даже случайными знакомыми из волшебного мира папа был самим собой. Роберт, Роб для близких, иногда Робин для старых друзей. Он не скрывал своей магии, говорил о ней свободно, обсуждал заклинания и зелья, делился опытом. Его мир был открытым для тех, кто понимал.

С маглами все было иначе. Для них он был Берти добродушный сосед, немного чудаковатый, но надежный. Или Боб так его звали фермеры из соседних деревень. Или Бобби ласково, по-свойски, когда просили помощи. Те же имена, те же сокращения полного имени Роберт, но звучащие совершенно иначе. Словно это были два разных человека, живущие в одном теле.

Еще до первого похода на магловскую сторону папа провел со мной несколько серьезных разговоров о Статуте секретности. Объяснял долго, обстоятельно, как взрослому, почему магический и магловский миры должны оставаться разделенными. Рассказывал истории о том, что бывало в прошлом, когда маглы узнавали о магии, охоты на ведьм, костры, погромы. И о том, как волшебники скрывались, учились жить среди обычных людей, не выдавая себя.

Магия это наш секрет, Рубеус, говорил он, глядя мне в глаза. Не потому, что маглы плохие. Просто они не поймут. Они испугаются. А страх порождает ненависть. Поэтому в магловском мире мы обычные люди. Ни палочек, ни заклинаний, ни разговоров о зельях или о чем-то еще из нашего мира. Понял?

Я кивал, запоминая каждое слово.

А если я случайно... ну, не удержусь? Или кто-то что-то заметит?

Папа тяжело вздохнул.

Тогда сразу скажешь мне. Не пытайся исправить сам, не придумывай отговорок. Просто скажешь, и я приму меры.

Я понимал, что означало "принять меры". Заклинание забвения, стирание памяти. Это была не жестокость. Это была необходимость. Правила игры, по которым жил магический мир среди магловского. И теперь эти правила касались и меня.

Двойная жизнь. Два имени. Два лица, которые носил мой отец. И теперь учил этому меня. В магическом мире Рубеус Хагрид, сын министерского служащего, мальчик-полувеликан. В магловском просто Руби, большой мальчуган, который помогает папе леснику по хозяйству. Никакой магии. Никаких странностей. Просто обычная семья.

Теперь и я учился держать язык за зубами. Следил за тем, чтобы не выдать себя случайным словом или предметом. И постепенно привыкал к мысли, что и у меня теперь два лица. Два имени. Две жизни, идущие параллельно, никогда не пересекаясь. А то и три, учитывая мое попаданство.

Глава 4. Волшебный мир

На вырученные деньги мы покупали то, что не выращивали сами: сахар, крупы, растительное и сливочное масло, мясо, молоко, сыр и рыбу. Отцу нравились некоторые маггловские консервы, сладости и специи из дальних стран. В частности смесей кари у нас стояло шесть разных баночек и он периодически пробовал новые смеси от новых производителей. А я, как привет из прошлой жизни, упросил его покупать мне сладкую газировку, особенно колу.

Позже я подсадил отца на маггловские книги и журналы. Их я и сам с удовольствием читал и перечитывал.

Для меня эти поездки были настоящим погружением в историю. Ожившее ретро, тематический парк на максималках. Я видел автомобили 30-х годов, неуклюжие и угловатые, словно сошедшие со страниц старых журналов. По дорогам все еще часто громыхали повозки, запряженные лошадьми. Люди были одеты в непривычные костюмы, шляпы и платья. Мир жил без интернета, без мобильных телефонов, без той мгновенной связи, которая была неотъемлемой частью моей прошлой жизни. И я с удивлением поймал себя на мысли, что совершенно не испытываю тоски по интернету и гаджетам. Неужели это волшебство так захватило меня, вытеснив привычки человека из будущего?

Отец показывал мне города и деревни, объяснял, как устроен этот мир, как живут магглы, чего они боятся и о чем мечтают. Он учил меня быть незаметным, не привлекать внимания, вести себя как обычный, пусть и очень крупный, деревенский мальчишка. Он пока не догадывался, каких размеров этот мальчишка достигнет. Хотя с другой стороны, тогда у меня должна появиться своя собственная магия, и я сам смогу скрываться за маглоотталкивающими чарами и разбрасываться внушениями.

Вся эта торговая деятельность отца была вполне законной. Министерским служащим разрешается гораздо больше чем обычным волшебникам. В том числе это относится к контактам с магловским миром. Тем более работа егеря сама по себе подразумевает постоянное взаимодействие с с их властями ведь лес не существует в вакууме, его границы проходят через земли простецов.

К тому же в этом есть элемент самообеспечения. Те же туши свиней и коров для подкормки магических животных, зерно для них на все это Министерство выделяло совершенно недостаточные средства. Отец говорил, что официальных ассигнований хватало бы от силы на треть необходимого. Так что егеря вертятся как могут, зарабатывая недостающие деньги собственным трудом и смекалкой.

Помимо работы в лесу и общения с магглами, папа постепенно знакомил меня с магическим миром Британии. Эти поездки были нечастыми раз в месяц, а то и реже, и всегда короткими, но каждая из них была для меня настоящим погружением в сказку.

Первым стал, конечно же, Косой переулок, он же аллея. Шаг из камина Дырявого котла на залитую солнцем, мощеную булыжником улицу был для меня настоящим потрясением, несмотря на все знания из прошлой жизни. Одно дело читать об этом, и совсем другое видеть воочию. Видеть волшебников в характерных мантиях и шляпах, спешащих по своим делам; слышать уханье сов из торгового центра; вдыхать сложный, многослойный аромат, в котором смешались запахи старинного пергамента, экзотических зелий, карамели и озона от практикуемых заклинаний. Я стоял посреди улицы и, задрав голову, с детским восторгом рассматривал вывески: Флориш и Блоттс, Аптека Малпеппера, Лавка Олливандера. Это было окончательное, бесповоротное погружение в мир поттерианы.

Потом были и другие места. Мы побывали в Хогсмите уютной деревушке с ее пряничными домиками под черепичными крышами, где в воздухе витал аромат кондитерской. Несколько раз мы выбирались в менее известные магические анклавы, скрытые в крупных магловских городах. Это были не широкие проспекты, как Косой переулок, а скорее небольшие, спрятанные от посторонних глаз улочки или даже отдельные магазины в Бирмингеме, Манчестере и Ливерпуле, где можно было купить все необходимое без столичной суеты. Однажды мы даже совершили головокружительное путешествие в Дублин, где отец вел дела с поставщиком редких ирландских трав, а я с любопытством разглядывал местных волшебников, которые предпочитали мантиям обычные кожаные и шерстяные плащи и куртки.

Роберт всегда совмещал дела с моим образованием. Он знакомил меня со своими старыми друзьями и надежными деловыми партнерами. Это был пестрый, но очень интересный круг людей: обстоятельные артефакторы, тщательно выбирающие каждый брусочек; суетливые торговцы, постоянно что-то подсчитывающие на пергаментных свитках; молчаливые, серьезные аптекари и зельевары в перчатках из драконьей кожи или наоборот - с пальцами в пятнах от реагентов; пожилые ведьмы-травницы, от которых пахло сушеными травами и воском; магические фермеры и заводчики, обсуждавшие с отцом приплод луннотелят или болезни книзлов.

Это Рубеус, мой сын и помощник, представлял он меня, и в его голосе всегда слышалась плохо скрываемая гордость.

Реакция на меня была сдержанной, но всегда с ноткой легкого удивления. Эти люди и мужчины, и женщины, пожимали мне руку, невольно отмечая ее размер и мою силу. Их взгляды скользили по мне, оценивая рост, который явно не соответствовал моему возрасту.

А сколько парню лет, Роберт? неизменно следовал вопрос.

Услышав ответ, они удивленно качали головами, но в их реакции не было и намека на то сюсюканье, с которым взрослые обычно обращаются к маленьким детям. Возможно, мой рост, а может, и серьезное выражение лица, с которым я впитывал каждое их слово, сразу настраивали их на деловой лад.

В этом узком кругу старых знакомых отца, людей дела, я не чувствовал никакого предубеждения из-за своей полувеликанской природы. Они видели во мне в первую очередь сына Роберта Хагрида, сильного и толкового помощника. Но я понимал, что это исключение, а не правило. Эти люди доверяли моему отцу, а значит, доверяли и мне.

Что касается более широкой публики, то, к моему удивлению, даже на оживленной Косой аллее я не ловил на себе косых или испуганных взглядов. Прохожие могли бросить удивленный взгляд на необычно рослого мальчика, но тут же возвращались к своим делам. Видимо, в магическом мире, полном диковинных существ и явлений, ребенок-великан был хоть и редким, но не из ряда вон выходящим зрелищем, чтобы надолго приковывать к себе внимание.

Однако отец все равно был настороже и тщательно дозировал мои появления в магическом обществе. Я понимал его опасения. Для меня эти поездки были волшебным приключением. Для него тщательно просчитанной спецоперацией, где нужно было показать мне мир, но при этом уберечь от его опасностей.

При всем моем восторге и желании проводить в магическом мире как можно больше времени, отец строго дозировал эти визиты. Поездки были короткими несколько часов, не больше. Мы приезжали, делали нужные дела, и сразу возвращались домой. Когда я спросил почему, папа ответил серьезно и без обиняков:

Рубеус, ты полувеликан. Не все маги это понимают и принимают. Многие боятся великанов, а некоторые их просто ненавидят. Были войны, были конфликты. Кровь проливалась с обеих сторон. И хотя ты всего лишь ребенок, найдутся те, кто увидит в тебе угрозу. Или просто возможность выплеснуть свою злобу на безопасную цель.

Я понимал. В мире всегда существовала дискриминация по цвету кожи, национальности, вере. Здесь к этому списку добавлялась магическая природа. Маглорожденные, полукровки, вейлы, оборотни все они сталкивались с предрассудками. Это был один из основных конфликтов, заложенным Роулинг в этот мир.

Я не хочу, чтобы на тебя напали, продолжал Роберт. Или чтобы кто-то попытался причинить тебе вред, словом или делом. Поэтому мы приезжаем ненадолго, держимся вместе, и я всегда знаю, где ты. Когда подрастешь, станешь сильнее и мудрее сможешь путешествовать свободнее. А пока... пока я должен тебя защищать.

Его слова были пропитаны такой заботой, что я не мог обижаться на ограничения. Да, я хотел видеть больше, исследовать этот удивительный мир, разговаривать с волшебниками и волшебницами, слушать их истории. Но я также понимал риски. Мое тело выдавало мое происхождение характерная внешность, огромный рост, непропорциональная сила. Любой маг с предубеждением мог бы создать проблемы.

Поэтому я принимал эти короткие визиты как дар. Каждая поездка была окном в настоящий магический мир не тот, что описан в детских книжках, а живой, реальный, со своими светлыми и темными сторонами. И каждый раз, возвращаясь домой, в наш тихий лес, я уносил с собой новые впечатления, новые знания, новое понимание того, кем я стал и какое будущее меня ждет.

Окончательное погружение в сказку произошло не сразу, а постепенно, визит за визитом. И с каждым новым путешествием я все больше осознавал: это не сон, не фантазия. Это моя новая реальность. Мир, в котором я буду жить, расти, и, возможно, менять его.

Погружение в эту реальность принесло и неожиданные изменения в моем сознании, которые я заметил не сразу, а лишь спустя несколько месяцев регулярных походов в обоих из миров. Однажды, возвращаясь из очередного визита в Косую аллею, я вдруг осознал, что даже мысленно начал формулировать фразы на английском. Не на русском, как было раньше, когда воспоминания о прошлой жизни еще четко разделялись с реальностью нынешней, а именно на английском языке, на котором говорил отец, на котором велась вся жизнь вокруг меня. Это было странное открытие, почти пугающее в своей естественности. Я не прилагал усилий к этому переходу, не заставлял себя думать иначе это произошло само собой, незаметно, как будто мозг решил, что так эффективнее, проще и логичнее.

Отец и все окружающие во время наших путешествий в магловский и магический миры говорили исключительно по-английски, и постепенно этот язык стал не просто средством общения, а основой моего внутреннего диалога. Русский язык не исчез совсем он оставался где-то на периферии сознания, всплывал иногда обрывками фраз из прошлой жизни или когда я затруднялся подобрать нужное слово или построить фразу, но он уже не доминировал. Английский занял его место так же естественно, как новое тело заняло место старого.

Еще более тревожным открытием стало то, что я начал автоматически называть обычных людей маглами. Не "обычные люди", не "немаги", а именно маглы слово, которое несло в себе легкий оттенок отстраненности и пренебрежения, разделения на "мы" и "они". Сначала я замечал это и одергивал себя мысленно, напоминая, что в прошлой жизни я сам был одним из этих "обычных людей". Но постепенно такие мысленные одергивания случались все реже, потому что разделение укоренялось глубже с каждым днем.

Сложно было не поддаться такому разделению миров на "наш" и "их", когда самый главный и значимый человек в моей жизни отец постоянно на это указывал. Пусть он это делал и не со злым умыслом, а просто в силу устоявшихся представлений и привычек магического сообщества. Когда мы шли по обычной улице, он говорил вполголоса: "Маглы не должны видеть магию", "Осторожнее, здесь много маглов", "В магловском мире другие правила". Это не было презрением или высокомерием скорее осторожностью, элементом обучения, привычкой соблюдать Статут секретности. Но эффект был тем же: постоянное напоминание о границе между двумя мирами, о том, что мы особенные, отличающиеся, другие.

Окружающие условия нашего проживания лишь подтверждали это разделение. Мы жили в лесу, вдали от магловских деревень и городов, в доме, где висели магические картины и колдофото, где на полках стояли зелья, где каждый предмет нес в себе отпечаток волшебства. Когда мы выбирались в магловский мир, это было словно посещение чужой территории, где нужно было вести себя осторожно, скрывать истинную природу, притворяться. А когда возвращались домой или отправлялись в Косую аллею, наступало облегчение мы снова среди своих, среди тех, кто понимает, кто видит мир таким же, каким видим его мы.

Я осознавал это разделение, видел, как оно укрепляется в моем сознании, и не мог противостоять ему полностью. Потому что жить в двух мирах, постоянно балансируя между ними, означало принять правила обоих, а правила магического мира были просты: маги и маглы разные. Не лучше или хуже, но разные. И эта разница должна оставаться скрытой, защищенной и неприкосновенной.

Может быть, в будущем я смогу изменить это отношение, стереть границы, построить мосты между двумя мирами. Но пока что, в свои детские годы, в теле полувеликана, живущего в лесу и только начинающего понимать законы магического общества, я просто принимал реальность такой, какая она была. И реальность эта говорила на английском и делила мир на магов и маглов.

Однажды вечером мы сидели у огня, и я продолжал постигать этот удивительный мир. Наша скромная домашняя библиотека, состоявшая из нескольких десятков фолиантов, была моим главным источником знаний после отца.

Папа, а кто главный у волшебников? спросил я, отрываясь от книги со сказками.

Ну, главный у нас Министр магии, ответил отец. Он работает в Министерстве, это такое наше правительство.

А он все решает один?

Нет, конечно. Ему помогают заместители, начальники отделов. Есть еще и Визенгамот. Это наш верховный суд. Они и законы принимают, и судят самых опасных преступников.

А кто сидит в этом... Визенгамоте?

О, там самые уважаемые люди, вздохнул отец. Главы древних родов, лорды... Малфои, Блэки, Лестрейнджи... Они очень гордятся своей чистой кровью и входят в так называемый список "Священных двадцати восьми". А есть и другие древние роды, как Поттеры, которые на эту чушь не обращают внимания. Или делают вид, что не обращают.

Слово Поттеры прозвучало как тихий колокол, но в моей голове оно вызвало оглушительный набат. Поттеры. Джеймс и Лили. И их сын, Гарри. Мальчик, Который Выжил. Мальчик, который выжил потому, что его родители погибли.

Размышлял я долго.

Поттеры. Их смерть была лишь началом, лишь частью будущих страданий и потерь. Лонгботтомы, доведенные до безумия. Сириус Блэк, запертый в Азкабане на двенадцать лет за преступление, которого не совершал. Римус Люпин, обреченный на жизнь изгоя. Бесчисленное количество безымянных жертв Второй Мировой и двух британских магических войн имени Воландеморта.

И все это казалось таким далеким. Для меня, снова оказавшегося в детстве, моя нынешняя жизнь была похожа на личную, идеальную сказку. Вокруг простирался удивительный, полный чудес волшебный мир, а рядом был человек, который отдавал всего себя заботе обо мне. И зачем рушить все это?

Мир за пределами этого лесного рая другой уродливый, тревожный, предвоенный. И это знание рождало главный вопрос: нужно ли мне пытаться что-то в нем изменить? Имею ли я право нарушить уют своей сказки ради спасения мира, который мне пока чужд?

И вот она, передо мной во весь рост встала главная дилемма попаданца. Знание это не только сила, но и ответственность. Должен ли я вмешиваться? Могу ли я, имею ли право менять будущее, пусть даже такое мрачное? Что, если мои действия сделают только хуже? Эффект бабочки, парадокс убитого дедушки все эти теоретические страшилки из фантастических романов теперь стали моей личной, вполне реальной проблемой.

Мысли метались в голове. Можно ли предотвратить Вторую мировую? Написать анонимное письмо Сталину? Рузвельту? Черчиллю? В Министерство магии? Дамблдору или самому Гриндевальду? Бред. Кто поверит малолетнему ребенку, пусть даже и полувеликану? Тем более полувеликану. И как вообще это сделать из лесной глуши? С грядущей мировой войной с моей нынешней позиции сделать что-либо было практически невозможно. Пока что.

Но британские магические войны... это другое. Их источник был локализован. Возможно, все дело в одном-единственном мальчике. Возможно, достаточно не дать ему озлобиться. Не дать развиться его паническому страху смерти, который в итоге и толкнул его на путь создания крестражей. Если спасти его душу, можно спасти и всех остальных.

Это казалось более реальной, более достижимой целью. А там, глядишь, если удастся изменить судьбу магической Британии, появятся ресурсы и возможности повлиять и на что-то большее. В конце концов, Гитлер придет к власти только в тридцать третьем и история магических тварей тоже еще впереди. Время еще есть. Может и на эту историю тоже удастся повлиять.

Глава 5. Вопросы и предсказания

Сумерки сгущались быстро, как это бывает в осенью. Мы с отцом неспешно брели домой по знакомой лесной тропе, хотя оба хорошо понимали, что могли бы одним щелчком трансгрессировать и прямиком к порогу хижины. Однако, словно договорившись без слов, мы выбрали пешую прогулку нужно было растрясти плотный ужин, дать мыслям устояться и вдохнуть темно-пряный запах сырых листьев и хвои. День выдался удачным мы распродали все товары, хорошо пообедали в местной таверне, где отец выпил кружку темного эля и пару рюмок ягодной наливки. А наш десерт в виде грушевого пирога скрасил местный парнишка, виртуозно игравший на скрипке. Отец, растроганный его талантом, щедро угостил музыканта обедом и выпил еще пару рюмок, после чего был в совершенно прекрасном настроении, напевал что-то под нос и рассказывал забавные истории о покупателях.

Я шел рядом, нагруженный покупками в заколдованной сумке, и наблюдал, как отец беззаботно помахивает палочкой с люмусом на ней, одновременно сбивая заклинаниями желуди с дубовых веток. Именно сейчас, когда он был в таком благодушном расположении духа, настало время для разговора, который я откладывал уже несколько месяцев.

Мы прошли добрую четверть пути в молчании, слушая шорох опавших листьев под ногами и далекие звуки леса. Отец изредка что-то напевал, явно находясь в отличном настроении после удачной торговли.

Пап, начал я осторожно, когда мы остановились у небольшого ручья, чтобы напиться, а ты никогда серьезно не болел?

Отец, склонившийся над водой, выпрямился и удивленно посмотрел на меня:

Что за странный вопрос? он усмехнулся и потрепал меня по голове. Нет, сынок, Мерлин миловал. Серьезных болезней у меня не было. Крепкий я, как дубовый корень. А что, волнуешься за старика?

Просто... я замялся, опуская взгляд в темную воду ручья. Просто иногда меня беспокоит твое здоровье. Ты же уже не совсем молодой, а работа у тебя тяжелая.

Отец присел на корточки рядом со мной, его лицо стало более серьезным:

Рубеус, откуда у такого малыша подобные взрослые заботы? он внимательно изучал мое лицо. Или ты что-то слышал? Кто-то что-то говорил?

Нет, никто ничего не говорил, быстро ответил я. Просто... я переживаю. А еще мне интересно...

Я сделал паузу, собираясь с духом. Отец терпеливо ждал, видимо решив, что после хорошего дня можно посвятить время серьезному разговору с сыном.

А почему ты решил завести ребенка именно с великаншей? выпалил я наконец. Это же было очень необычное решение, правда?

Лицо отца заметно переменилось. Добродушная улыбка исчезла, он встал и задумчиво посмотрел сквозь кроны деревьев на темнеющее небо. Долгие секунды он молчал, явно подбирая слова.

Сложный вопрос, сынок, сказал он наконец, и мы снова двинулись по тропе. Очень сложный для маленького мальчика.

Но ты же объяснишь? настаивал я, шагая рядом.

Отец вздохнул:

Хорошо, попробую... Видишь ли, Рубеус, не всегда люди женятся только по любви. Иногда есть и другие причины. Медицинские причины.

Какие медицинские? У тебя все же есть проблемы, как я и говорил?

Нет Не совсем. Но можно и так сказать. Здоровье может быть разным, в конце концов.

Мне было... трудно найти подходящую пару среди обычных волшебниц, отец тщательно подбирал слова. Дети от них могли бы... как бы это объяснить... могли бы наследовать определенные проблемы. Проблемы со здоровьем. Или даже родиться без магии совсем, как мистер Уоллис.

Мы прошли еще несколько шагов в тишине. Я видел, что отец напряженно думает, пытаясь решить, как много можно рассказать своему ребенку.

И все же. Какие именно проблемы со здоровьем? не отставал я. И как великанша могла их решить?

Руби... отец остановился и повернулся ко мне. Ты очень умный мальчик, но есть вещи, которые сложно понять в твоем возрасте.

Это связано с проклятьем? тихо спросил я, глядя отцу прямо в глаза.

Эффект был мгновенным. Отец споткнулся, хотя тропа была ровной, и резко обернулся ко мне. В его взгляде промелькнул настоящий шок.

Что ты сказал?

Я спрашиваю, не связано ли это с каким-то проклятьем? повторил я как можно более невинным тоном.

Роберт несколько секунд молча смотрел на меня, и я видел, как в его глазах сменяются эмоции удивление, беспокойство, что-то похожее на страх.

Откуда ты знаешь об этом? спросил он очень тихо.

Не знаю, честно ответил я. Просто... иногда я знаю вещи. Вещи, которые знать не должен.

Какие еще вещи? в голосе отца прозвучала тревога.

Я сделал глубокий вдох:

Я знаю вещи о настоящем, прошлом и будущем. О нашем мире и о мире маглов. Я знаю, что скоро в мире маглов начнется очень тяжелое время война, голод, много смертей. И знаю, что в магическом мире тоже будет война с очень злым волшебником. Собственно, обе войны на прямую взаимосвязаны. Да и магическое противостояние уже началось, насколько я понял. Гриндевальд. Ты же слышал эту фамилию?

Отец остановился как вкопанный. Все следы алкогольного расслабления исчезли с его лица.

И еще... продолжил я, понимая, что уже нет пути назад, я знаю, что есть большая вероятность твоей смерти где-то в середине сороковых годов. Во время той войны.

Несколько минут мы стояли в полной тишине посреди лесной тропы. Отец смотрел на меня так, словно видел впервые в жизни. Наконец он медленно присел на поваленное дерево у обочины.

Садись рядом, сказал он тихо. Нам нужно серьезно поговорить.

Несколько минут мы сидели в тишине на поваленном дереве. Отец смотрел на меня с выражением человека, который пытается понять, не сошел ли с ума его ребенок. Наконец он заговорил:

Рубеус, откуда такие мрачные мысли? Кто тебе такое сказал? в его голосе звучала смесь беспокойства и недоверия.

Никто не говорил, пап. Это очень серьезные слова, я понимаю, ответил я как можно более взрослым тоном. Но я правда знаю. Знаю, что в тридцать третьем году в Германии к власти придет человек по имени Адольф Гитлер. Знаю, что еще через несколько лет он развяжет страшную войну, которая охватит весь мир. И знаю, что в магическом мире уже сегодня идет своя война с Гриндевальдом. Он начал свои политические и боевые действия еще раньше. Гитлер и Гриндевальд будут связаны между собой, как связаны и события магловской и магической войн.

Отец внимательно изучал мое лицо в лунном свете:

Гриндевальд... Да, эта фамилия мне знакома. О нем писали в Пророке, да и в Министерстве о нем говорят. Но откуда ты знаешь о каком-то... как его... Гитлере?

Гитлер, поправил я. Он магл. Вроде бы. И я знаю не только о нем. Я помню... как будто видел... события, которые происходили совсем недавно в магическом мире. Ты слышал имя Ньют Скамандер?

Брови отца поднялись:

Скамандер? Магозоолог? Что-то слышал, кажется, он недавно был замешан в каком-то скандале в Америке...

Не в скандале, а в борьбе с Гриндевальдом, я сделал глубокий вдох. Пап, можно я расскажу тебе все, что знаю? Это очень длинная история, но она поможет понять, почему я беспокоюсь за твою жизнь.

Отец колебался несколько секунд, затем кивнул. Взмахом палочки он трансфигурировал жменю дубовых листьв в блокнот, а веточку в карандаш.

Говори, сказал он серьезно. И если это правда настолько важно, то я буду записывать.

Все началось несколько лет назад, начал я, мысленно выстраивая хронологию фильмов. Ньют Скамандер приехал в Нью-Йорк с чемоданом, полным магических существ. Но он попал туда не случайно он выслеживал одно особенно опасное существо, которое сбежало...

Подожди, перебил отец, начиная что-то записывать. Когда это было?

В 1926 году, кажется. Или в двадцать седьмом... точно не помню. Но суть в том, что в Америке тогда было очень напряженно статут там чуть не рухнул, маглы чуть не узнали о существовании магов из-за деятельности группы под названием "салемские ведьмы" или что то вроде того.

Отец поднял голову от блокнота:

"Салемские"? Это серьезное обвинение, сын. Откуда ты знаешь об этом?

Не знаю откуда, просто знаю, честно ответил я. И знаю, что их возглавляла женщина по имени Мэри Лу. У нее был приемный сын Криденс очень несчастный мальчик, которого она била и унижала. И из-за этого в нем развилась страшная сила обскур... или обскурус? я замялся. Честно говоря, я не уверен в терминологии. Как правильно это называется? Это как болезнь развилась в нем, или сам ребенок стал этим... обскуром?

Карандаш в руке отца замер:

Не важно, как ты это называешь, сказал он тихо. Обскурус в наше время? Рубеус, ты понимаешь, о чем говоришь?

Понимаю. И этого Криденса искал Гриндевальд. Он хотел использовать его силу для своих целей. Гриндевальд тогда притворялся Персивалем Грейвзом одним из высокопоставленных силовиков МАКУСА, я видел, как отец быстро записывает имена. Грейвз у них то ли арором был, то ли мракоборцем. Но в конце концов Геллерта разоблачили, и он сбежал.

А что стало с мальчиком? С Криденсом?

Его вроде бы убили... или думали, что убили. Но он выжил. И потом... я напрягся, вспоминая детали второго фильма. Потом, через несколько лет, оказалось, что Криденс это член семьи Дамблдор. То ли младший брат Альбуса Дамблдора, то ли кузен или племянник.

Отец резко поднял голову:

Дамблдора? Альбуса Дамблдора? Профессора трансфигурации в Хогвартсе?

Да, тот самый. И Гриндевальд был его... другом. В молодости. Они вместе мечтали о мире, где волшебники правили бы маглами "для их же блага". А еще... они были любовниками.

Отец резко поднял голову от блокнота:

Рубеус! Тебе рано знать и говорить о таких вещах! Откуда это в тебе?

Пап, возразил я серьезно, ты сам сказал, что это важный разговор. И я тебе все это время рассказываю о войнах, смертях, убийствах. Знания о том, кто с кем спал, не самые тяжелые знания в моей голове. Если уж мы говорим о взрослых и серьезных темах, то говорим обо всем.

Роберт несколько секунд молчал, явно борясь с родительскими инстинктами, затем кивнул:

Хорошо... продолжай. Но только потому, что это действительно может быть важно.

Дамблдор не женится никогда, у него не будет детей. У него вообще сложная семейная история отец сидел в Азкабане за нападение на маглов, мать умерла, и Альбус остался заботиться о больной младшей сестре Ариане... или как-то так ее звали, точно не помню имя. И еще у него есть младший брат Аберфорт.

И что случилось с сестрой?

Трагедия, я нахмурился, пытаясь вспомнить детали. Во время дуэли между Дамблдором, Гриндевальдом и этим братом Аберфортом девочка погибла. Никто точно не знает, чье заклинание ее убило, но из-за этого Дамблдор и Гриндевальд поссорились. И у Альбуса с братом тоже отношения испортились навсегда.

Папа перестал что-то писать и задумчиво посмотрел в темноту леса:

Значит, у Дамблдора есть личные счеты с Гриндевальдом...

Да. И в итоге именно Дамблдор его победит, сказал я уверенно. Он станет одним из самых влиятельных людей в магическом мире Европы. Будет директором Хогвартса, главой Визенгамота, председателем Международной конфедерации магов всё одновременно. Очень могущественный волшебник. К слову, Дамблдор также сильный менталист, а еще манипулятор. Или станет таковым? Уже получил или получит в будущем собственного фамильяра-феникса. Сможет с ним перемещаться без оглядки на большинство преград.

А когда это произойдет? Когда он победит Гриндевальда?

Еще не скоро - в сорок пятом году. В том же году, когда закончится магловская война.

Да, я сосредоточился, вспоминая сюжет второго фильма. Через несколько лет после событий в Нью-Йорке Скамандер поехал в Париж. Тридцатый, тридцать первый год? Не столь важно. Там он искал Криденса вместе со своим другом Джейкобом это маггл, который помогал ему в Америке. А Криденс тем временем жил в цирке с девушкой по имени Нагини... или Нагайной, не уверен, как правильно.

Не знаю такого имени, отец пожал плечами. А кто она такая?

Не понятно маг, маггл или сквиб. Но маледиктус она может превращаться в змею. Это не анимагия, а проклятие такое. Вроде бы. Со временем она совсем в змею превратится без возможности обратного превращения.

Отец нахмурился, записывая:

А что с Криденсом?

Гриндевальд их нашел и сказал Криденсу, что тот Дамблдор. Помнишь, мы уже говорили об этом?

И Криденс поверил?

Поверил и перешел на сторону Гриндевальда. Геллерт вероятно ментально повлиял на него и еще больше разжег обиду на семью, теперь на эту ее сторону мол, его бросили, не искали, не заботились о нем. А дальше были выборы... я потер лоб. Правда, я не уверен с датами. Эти выборы могли уже пройти, или сейчас проходят, или пройдут в ближайшем будущем. Вроде это как раз связано с МКМ, но я не уверен. Так или иначе, в магическом сообществе выбирали нового лидера, и Гриндевальд хотел, чтобы выбрали то ли его самого, то ли его кандидата. Он устроил большое собрание своих сторонников, где рассказывал о грядущей магловской войне и о том, что волшебники должны править миром, чтобы предотвратить ее.

Он знает о будущей войне? отец поднял голову от блокнота.

Да, у него есть дар предвидения. Он показывал людям видения того, как маглы будут убивать друг друга, как будут падать бомбы на города...

Лицо Роба стало встревоженным:

Рубеус, если у Гриндевальда есть предсказательная сила, то он может узнать и о тебе! Начать на тебя охоту!

Пап, эта сила и знания о мире у меня уже не сегодня появились. Я обладаю ими уже долгое время, возразил я. Если бы Гриндевальд мог так легко всех найти, он уже давно бы обо мне узнал и прибыл. Или послал кого то для моей поимки или устранения. К тому же я не единственный пророк на земле. Как минимум, я знаю о роде Трелони потомков Кассандры или еще какой-то известной предсказательницы из прошлого. Трелони успешно переживут войну, девушка из этого рода в восьмидесятые станет преподавателем прорицаний в Хогвартсе. А есть еще прорицатели-кентавры. И это наверняка только верхушка списка.

Отец задумчиво кивнул:

Но угроза все равно есть...

Именно. Но я должен был поделиться всей этой информацией с тобой, серьезно сказал я. Иначе с тобой самим может случиться что-то непоправимое. К тому же, из моих знаний вытекает, что пророческая сила Гриндевальда довольно ограничена. Он же в итоге проиграл войну, а до этого проигрывал бои Скамандеру в США и Дамблдору. Если бы он мог точно видеть будущее, предвидеть все опасности, разве допустил бы такие поражения?

Отец внимательно посмотрел на меня:

А что ты знаешь об этой войне? Ты говорил про какого-то Гитлера...

Да, я сосредоточился. Адольф Гитлер придет к власти в Германии в январе тридцать третьего года. Он использует экономический кризис и реваншистские настроения немцев они до сих пор не могут простить поражение в прошлой войне и условия Версальского договора. Практически все слои немецкого общества хотят реванша.

И что он будет делать?

Перестроит всю экономику под военные нужды, возродит армию, которую им запретили иметь. Возьмет курс на удовлетворение этого желания реванша. Сначала присоединит Австрию, потом захватит Чехословакию. Вернет спорные западные области...

Отец поднял голову:

А другие страны что, позволят?

Да, и это самое страшное, я вздохнул. Британский премьер-министр Чемберлен будет проводить политику умиротворения будет сдавать Гитлеру все новые и новые территории, надеясь, что тот остановится. Франция тоже не будет вмешиваться. Они думают, что можно договориться с ним, как с обычным политиком.

Но ведь нельзя же бесконечно уступать...

Нет, конечно. В тридцать девятом году Гитлер нападет на Польшу, и тогда уже начнется настоящая война. Но к тому времени он успеет создать лучшие в мире танковые армии и авиацию. Танки это такие железные машины на гусеницах, с пушками, почти неуязвимые для обычных винтовок. А еще у них будут одни из первых единых пулеметов оружие, которое стреляет очень быстро, сотни пуль в минуту.

Отец нахмурился:

Звучит ужасающе. А что такое авиация?

Летающие машины с моторами самолеты. Они могут бомбить города с воздуха, сбрасывать бомбы на мирных жителей. Представь себе десятки таких машин, летящих над Лондоном и сбрасывающих взрывчатку...

Маглы научились летать без магии?

Да, и очень хорошо научились. К концу войны американцы вообще создадут оружие страшной разрушительной силы атомную бомбу. Одна такая бомба, доставленная специальным самолетом-бомбардировщиком, может уничтожить целый город. Две бомбы два города стерты с лица земли за секунды.

Отец побледнел:

И все это будет происходить одновременно с войной Гриндевальда?

Подожди. А разве и в прошлую Великую войну маглы не бомбили столицы друг друга? Ты этого не замечал? Самолеты же относительно давнее изобретение. И их тогда уже массово использовали. А есть еще и летающие дирижабли это такие вытянутые воздушные шары с двигателями. Их тоже в военных целях использовали тогда. Может, бомбежки тогда были не настолько сильными?

Отец покачал головой:

В то время я магловским миром совсем не интересовался, не посещал его. Тогда у меня были совсем другие заботы... он помолчал. Видимо, я многое упустил.

Да, тогда это было не так масштабно. А сейчас будет намного хуже. И все это будет происходить одновременно с войной Гриндевальда.

Отец побледнел:

Два мира одновременно в огне...

Именно. И не только в Германии будут проблемы... я вздохнул. В СССР тоже понимают, что все идет к новой войне, и вовсю к ней готовятся. Там у власти человек по имени Иосиф Сталин, который проведет форсированную индустриализацию, развивая промышленность и экономику. Вот только ценой такого форсажа станет искусственный голод чуть ли не миллионы людей умрут от недоедания. Эта трагедия произойдет то ли не умышленно, то ли из-за глупости властей, а скорее всего из-за совокупности причин. Параллельно разгорятся массовые репрессии: власть захочет укрепиться перед войной, что приведет к чисткам и новым жертвам.

Карандаш, без остановки что-то пишущий в блокноте вдруг остановился.

Миллионы? Ты серьезно?

Очень серьезно. А в Испании начнется гражданская война репетиция будущего мирового конфликта. Фашисты там сойдутся с коммунистами и прочими сортами левых республиканцев. Германия с Италией поддержат первых, СССР вторых. Все стороны тестируют новое оружие, отрабатывают тактику. Италия тем временем захватит Эфиопию, а в Южной Америке тоже вспыхнут отдельные военные конфликты. И это далеко не все. В Китае уже десятилетия идет перманентная гражданская война. И только сейчас верх в ней начнут брать коммунисты и консерваторы - Гоминьдан. На фоне этой внутренней войны в Китае давно присутствуют японские силы. И в какой-то момент усилившиеся и более-менее объединившиеся китайцы нарвутся на отпор японцев, которые не захотят уходить из страны, а наоборот решат увеличить свое присутствие вплоть до захвата части территорий, а то и до полного завоевания. Это все выльется в кровавую войну с огромным количеством жертв десятки миллионов погибших. В одном только Нанкине японцы убьют сотни тысяч мирных жителей. Этот конфликт тоже не останется локальным туда потянутся поставки оружия со всего мира. Активно будут помогать китайцам СССР и США. И что интересно несмотря на то, что в Испании СССР с Германией фактически будут воевать друг против друга, в Китае Германия тоже поддержит китайцев против японцев.

Роберт медленно покачал головой:

Весь мир готовится к бойне...

Именно. И когда в тридцать девятом году конфликт разгорится на полную мощность, он охватит все континенты. Десятки миллионов погибших. Целые города, стертые с лица земли. Бойня.

Отец долго молчал, изучая свои записи. Наконец поднял голову:

И где в этом хаосе может погибнуть такой, как я? Почему ты считаешь, что мне угрожает опасность? Что на счет Британии и нашего магического общества?

Не знаю что конкретно с тобой случится. Мне известен только сам факт твоей смерти и моего сиротства.

Слова упали в тишину леса, и даже шелест листьев, казалось, замер. Отец не ответил. Он молча дошел до поваленного дерева, на котором мы сидели до этого, и тяжело опустился на него. Я остался стоять, наблюдая за его действиями, которые казались странно ритуальными.

Он полез во внутренний карман своей куртки и достал плоскую металлическую флягу. Отвинтил крышку, сделал большой глоток. Затем он начал методично выкладывать на бревно содержимое других карманов: большое спелое красное яблоко, плитку шоколада, несколько овсяных печений в вощеной бумаге. Снова сделал глоток из вляги, располовинил ножом яблоко, откусил от одной половинки.

Будешь? хрипло спросил он, показывая на сложившийся натюрморт. Его голос был приглушен, но спокоен. Так он пытался заесть и запить стресс, вернуть себе ощущение контроля над ситуацией.

У меня же, наоборот, внутри все сжалось в тугой, нервный комок. Кусок бы не полез в горло.

Спасибо, пап, не хочется, я постарался, чтобы голос не дрожал. Да и... мой взгляд упал на флягу, для этого мне еще рановато.

Попытка пошутить вышла слабой, но отец, кажется, оценил ее. Уголок его рта едва заметно дернулся. Он сделал еще один глоток из фляги, а затем с громким шуршанием стал распечатывать шоколадку. Несколько секунд он молча жевал, глядя в темноту. Этот обыденный звук посреди нашего немыслимого разговора был самым странным, что я когда-либо слышал.

Это... видение? спросил он наконец, проглотив. Или проклятие? Ты чувствуешь, что на мне лежит какое-то заклятие?

Ни то, ни другое, пап, я подошел и сел рядом. Это просто... знание. Уверенность. И я не могу от нее отмахнуться. Поэтому я много думал. Пытался понять, откуда может прийти опасность, анализируя твою жизнь, твою работу. У меня нет точных предсказаний. Только гипотезы, построенные на логике. Хочешь послушать?

Отец кивнул, отложил яблоко и полностью сосредоточился на мне.

Помнишь, я говорил про бомбардировщики? начал я. Я не уверен насчет наших окрестностей, Кардиффа или других городов, хотя и здесь наверняка есть аэродромы, военные базы и производства, которые могут стать целью. Но я абсолютно уверен в другом: Лондон будут бомбить. Сильно и неоднократно. А ты ведь периодически бываешь в столице. И можешь просто оказаться не в то время и не в том месте.

Если я почувствую угрозу, я трансгрессирую, спокойно возразил он. Это был весомый, но требующий проверки контраргумент.

Теоретически, согласился я. А теперь представь на практике. Внезапный грохот, паника, крики, обезумевшая толпа. Ты сможешь полностью сосредоточиться, чтобы не расщепиться? Даже если сможешь, куда ты переместишься? В соседний квартал, который могут бомбить в следующую минуту? Межгородская трансгрессия слишком рискованное дело, для этого есть каминная сеть. А она в такой ситуации может быть недоступна или разрушена. Трансгрессия в боевых или панических условиях огромный риск. Авроры годами этому учатся.

Отец нахмурился, обдумывая. Этот практический, технический разбор был ему понятен.

Кроме того, добавил я, война в магловском мире это не только бомбы. Это голод. Морская блокада приведет к тому, что еды станет меньше, жизнь станет суровее. А голод порождает злобу и криминал. На улицах появится гораздо больше людей с огнестрельным оружием патрули, ополченцы, просто бандиты. Начнется шпиономания. Потом еще и тьма американцев приплывет. И пусть маглоотталкивающие чары могут скрыть тебя от большинства, они не спасут от случайной пули, выпущенной в темноте по подозрительной тени. Хотя согласен, с этой стороны угроза кажеться наименьшей. Но она все равно есть. Не отмахивайся от нее.

Он молча кивнул. Угроза со стороны отчаявшихся маглов была вполне реальной.

Но это все мир маглов, проговорил он, цепляясь за последнюю надежду.

Наш мир тоже на пороге своей войны, парировал я. Я же тебе рассказывал. Гриндевальда оправдали, или вот-вот оправдают. Вроде это прямо в МКМ произойдет. Во время войны его сторонники будут единым целым с немцами. И они могут начать активные действия здесь, в Англии атаки, теракты, как он это уже делал раньше. Неизвестно, какого масштаба это достигнет. Может, линия фронта пройдет прямо по Косой аллее. У Геллерта могут найтись сторонники и в самой Британии, которые станут пятой колонной, его тайными и открытыми агентами. И если начнутся такие боевые действия, наше Министерство точно встанет в оппозицию и начнет мобилизацию. А ты, как егерь и служащий Министерства, один из первых кандидатов.

Я выдержал паузу и задал вопрос, который мучил меня больше всего.

Скажи, пап, честно. Если бы не этот разговор... когда бы война шла уже несколько лет, когда бы на ней погибли твои знакомые... ты бы пошел добровольцем? Я даже не магов имею в виду. Со сколькими маглами ты дружишь? Со сколькими ты поддерживаешь хорошие отношения? Призыв в эту войну будет еще больше, чем в прошлую.

Тезис о том, что отца наверняка заденут вести о их смертях я произносить все же не стал.

Он надолго замолчал, сделал еще один глоток из фляги, откусил кусок яблока. Было видно, как он проигрывает в голове этот сценарий.

Может, и пошел бы, наконец тихо признался он.

Это признание повисло между нами, подтверждая все мои худшие опасения.

И есть еще лес, продолжил я, переходя к последнему аргументу. Наш лес. Ты его хранитель. Но я думаю, что массовые смерти и маглов, и магов все эти битвы и выплески магии не пройдут бесследно. Они повлияют на саму природную магию, и наш лес, как живой организм, отреагирует на это. Но дело не только в этом. Из-за войны смотрящих за лесом может стать сильно меньше. Кого-то мобилизуют, а кто-то просто уедет из страны, не желая сражаться и умирать. Это значит, что сдерживающие ритуалы ослабнут. Меньше рук будет носить корм в чащу, чтобы успокоить тварей. С зерном и тушами скота будут перебои они и сильно подорожают, и доставать их станет гораздо труднее. А на компенсации от министерства можно не надеяться, сам рассказывал, как все работает. Животные, которых вы держите в равновесии, почувствуют этот глобальный дисбаланс, станут голоднее и агрессивнее. И когда очередная тварь, взбешенная эхом войны и голодом, вырвется наружу, кто пойдет ее останавливать? Ты. И это может быть то, к чему ты окажешься не готов.

Я замолчал, выложив все карты на стол.

Тишина, которая наступила после моих слов, была долгой и тяжелой. Отец не двигался. Он просто сидел, глядя в одну точку, а его рука медленно, почти бессознательно, дотянулась до фляги, и он допил остатки. Затем так же методично он доел яблоко и последнее печенье, словно эти механические действия помогали ему думать. Наконец он аккуратно убрал флягу и обертки в карман, достал блокнот, но не открыл его. Он просто вертел его в руках.

Все это... нужно хорошенько обдумать, сказал он наконец очень тихо, но весомо. Каждое слово. Проверить. Сопоставить. Это все?

На сейчас да, ответил я, и мой голос прозвучал неожиданно устало. Но это лишь малая часть того, что теперь роится у меня в голове.

Отец посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом, в котором смешались тревога, решимость и что-то похожее на гордость. Он не сказал больше ни слова. Просто встал и молча пошел по тропинке в сторону дома. И я пошел за ним, чувствуя, что этим вечером между нами что-то изменилось навсегда.

Глава 6. Неделя за закрытыми дверьми

После нашего разговора у поваленного дерева отец стал отрешенным. Первые сутки я почти не видел его. Вернувшись домой, он сразу заперся в своей комнате, и оттуда доносились только приглушённые звуки шелест страниц, шуршание шагов по ковру, тихое бормотание заклинаний. Я сидел внизу, у камина, и пытался читать одну из книг с отцовской полки, но слова расплывались перед глазами. Мысли метались, как птица в клетке.

Правильно ли я поступил? Этот вопрос не давал покоя. С одной стороны, отец должен был знать. Он имел право знать, что происходит в мире, какие опасности нависли над нами. С другой я разрушил его уютную, понятную реальность. Теперь он знает о войне, о Гриндевальде, о том, что его сын не просто ребёнок, а... что? Провидец? Пророк? Сумасшедший?

Страх закрадывался в сердце холодными пальцами. А вдруг он решит, что я опасен? Что моё знание это проклятие, от которого нужно избавиться? Магический мир знал способы стереть память, запечатать дар, даже изолировать человека навсегда. Что, если отец сочтёт это выходом?

Но нет, маловероятно. За это время, проведенное с ним, я успел его изучить. Он не такой, он любит меня. Он скорее защитит, примет все меры к этому. Просто ему нужно время. Время, чтобы переварить информацию, проверить, понять, что делать дальше.

Только вот время тянулось мучительно медленно. Каждый день был похож на предыдущий: просыпался, умывался, завтракал молча напротив отца, который смотрел куда-то сквозь меня. Потом он уходил в лес, в Министерство, куда-то ещё а я оставался один. Читал книги или слушал радио, теперь еще внимательнее. Пытался заниматься чем-то полезным, но мысли постоянно возвращались к одному: что он думает? Что узнал? Верит ли мне?

Дом, такой знакомый и безопасный, вдруг стал казаться тюрьмой. Окна смотрели на лес, полный жизни и свободы, но мне туда нельзя. Стены давили, тишина звенела в ушах. И только редкие вечерние разговоры с отцом разряжали атмосферу, давали надежду, что всё наладится.

Нет, он не замкнулся во враждебном молчании. Он словно ушел в себя, погрузившись в вязкие, тревожные мысли, которые, как я видел, не покидали его ни днем, ни ночью. Работа, казалось, стала для него единственным якорем, позволявшим не утонуть в этом водовороте страха и неопределенности. Он стал проводить в лесу еще больше времени, а в те редкие часы, что оставался дома, был поглощен толстыми фолиантами по защитной магии и старыми подшивками газет, которые, как я догадывался, выписал из министерского архива.

На следующее утро, когда я, как обычно, натягивал свои сапоги, он остановил меня у порога.

Ты останешься дома, сказал он спокойно, но в его тоне не было места для возражений.

Но почему? Я же всегда хожу с тобой!

Потому что после того, что ты мне рассказал, я больше не знаю, что безопасно, а что нет, он говорил медленно, тщательно подбирая слова. Утром я провел несколько ритуалов, укрепил защитные чары вокруг дома. Это старая магия, она создает помехи, которые могут скрыть тебя даже от тех, кто ищет провидцев. Наш дом сейчас самое защищенное место.

Меня не нужно прятать, возразил я. Я живу с этим знанием уже давно, и никто за мной не пришел. Я умею быть осторожным.

Дело не в твоей осторожности, он устало потер переносицу. Этот Гриндевальд фигура большого масштаба. И мы не знаем всех механизмов его магии, не знаем, на что он еще способен и как себя защищает. У него есть сторонники, и кто знает, какими методами они пользуются.

В этот момент меня пронзила ледяная догадка из будущего.

Пап, я схватил его за рукав. Не произноси больше это имя. Гриндевальд. Есть магия, которая позволяет отследить всех, кто произносит определенное имя. Это называется Табу или Табу Имени. Очень темная и опасная магия. Если он ее применит, то узнает о каждом, кто его произнесет, и где тот находится.

Отец вздохнул и его губы слегка скривились.

Ты уверен в этом?

Да. И мне страшно даже думать об этом. Давай звать его... Темным Лордом. Или просто Он. Но имя нельзя произносить.

Отец молча кивнул, и я увидел, как этот новый страх добавился к уже существующим.

Я должен быть уверен, что ты в безопасности.

И что, я теперь до конца жизни просижу в этой хижине?

Нет, его голос стал тверже. Я проверю все и займусь усилением защиты. Отдельно подумаю над тем, как создать что-то, что будет работать и вне дома. Возможно, какие-то артефакты, обереги. Но на это нужно время, Рубеус. Так что пока придется потерпеть.

Он ушел, а я остался один. Так началась моя неделя взаперти. Вечерами тишина прерывалась долгими, пристальными беседами.

Через пару дней отец сам вернулся к разговору о Табу.

Я кое-что разузнал про Геллерта и эту твою магию Табу Имени, сказал он, присаживаясь напротив меня у камина. Ты прав, такое заклятие существует. Очень темное, очень сложное. Но чтобы наложить его, скажем, на всю Британию, потребовалась бы невероятная мощь и сложный ритуал. Это не осталось бы незамеченным. Министерство всполошилось бы, все бы об этом знали. А он сейчас больше занят делами на континенте. Так что пока страх беспочвенный. Его имя произносят сотни волшебников каждый день. Но осторожность не помешает. Можно звать его Темным Лордом, как ты и предложил. Если так будет спокойнее.

Эта маленькая победа то, что он проверил и подтвердил мои слова немного разрядила обстановку. Вечерние беседы стали менее напряженными и более продуктивными.

Давай вернемся к его силе, попросил отец в тот же вечер. Ты сказал, он видит будущее? Какого рода эта сила?

Я точно не знаю, как это точно назвать, пап. Это не похоже на обычное прорицание с шаром, картами или кофейной гущей. Он может получать некие видения с помощью специальных предметов. Вроде бы даже с просто зеркальными поверхностями. Но эти его видения не являются абсолютными. Это скорее взгляд на возможные пути. Он видит то, что вероятно случится, а не непреложные факты. Это позволяет ему быть на шаг впереди, манипулировать событиями и людьми, но не делает его всеведущим. Например, он не предвидел, что Ньют Скамандер сможет украсть у него артефакт с клятвой на крови. Тот самый, в котором заключается их Дамблдором взаимный зарок.

А что насчет Дамблдора? Ты сказал, он его победит. Почему же он не сделает этого сейчас? Почему ждет, пока закончится война?

Я вздохнул. Это был сложный разговор.

Потому что Дамблдор он не может. Не сейчас. Или не хочет? В юности они были больше чем друзья. Они были любовниками. И они принесли клятву на крови, заключили магический зарок никогда не сражаться друг с другом. Я не уверен на счет хронологии этой их истории. Этот артефакт, в котором их кровь, был у Темного Лорда. Пока он цел, Дамблдор бессилен против него. Потом случится Скамандер и артефакт перейдет в руки Альбуса. Но даже тогда он не будет уничтожен. Альбус будет постоянно носить его в руке с видом Не знаю какие слова бы к нему подобрать. Далее случится история с выборами МКМ. В ее развязке эта парочка побрасается друг в друга заклинаниями, разрушат зарок, но даже тогда в серьез воевать они не станут.

Я помолчал, собираясь с мыслями.

В будущем, продолжил я тише, будут разные теории. Некоторые скажут, что Дамблдор и сам был не против идей Темного Лорда о власти волшебников над маглами. Что их знаменитая дуэль в сорок пятом году была не столько битвой, сколько представлением. Будто бы Темный Лорд просто сдался своему бывшему возлюбленному, чтобы избежать более сурового наказания. Так что, кто знает Может, Дамблдор и не хочет его останавливать. А может, просто не может.

Отец долго молчал, переваривая услышанное. Потом спросил, тщательно подбирая слова:

А каким он станет? Этот Дамблдор. В будущем, которое ты знаешь?

Я вздохнул. Это был сложный вопрос.

Великим, ответил я честно. Величайшим магом своего времени. Мудрым, добрым, справедливым... на первый взгляд. Его будут уважать, любить, считать светочем надежды. Дети будут мечтать быть похожими на него.

Но?

Но он... манипулятор, пап. Он играет людьми, как фигурками на шахматной доске. Всё ради "всеобщего блага", понимаешь? Он готов пожертвовать одним человеком, чтобы спасти десятерых. Готов солгать, скрыть правду, подставить кого-то под удар, если это служит его великому плану. Дамблдор, вроде, не злой человек. Он искренне хочет добра. Но его методы... они оставляют за собой покалеченные судьбы. И самое страшное он сам понимает это. И принимает. Потому что считает, что только так можно победить зло.

А ты считаешь иначе?

Я... не знаю, признался я. Может, он прав. Может, без таких жертв мир не спасти. Но это не значит, что люди должны смириться с ролью фигур в его игре.

Отец медленно кивнул, и в его взгляде я увидел понимание. И ещё больше решимость.

На следующий вечер отец спросил о Ньюте Скамандере.

Ты говорил, он связан с Дамблдором и замешан в этой истории?

Что я о нем знаю? Отчасти, наверное, то же, что и все. Он магозоолог. Наверное, лучший в мире. Он написал или напишет книгу Фантастические твари и где они обитают. Она станет учебником в Хогвартсе. У него есть волшебный чемодан, внутри которого целый мир. Там он держит и изучает спасенных им существ. Есть вероятность, что этот чемодан ему помог сделать сам Дамблдор.

Он могущественный волшебник?

Нет, не совсем. Ньют не боец. Он скорее ученый, очень добрый, немного не от мира сего. Но он оказался втянут в борьбу с Темным Лордом. Сначала самовольно в Америке, а потом - потому что Дамблдор попросил его о помощи. Ньют стал его руками и глазами, когда сам Дамблдор не мог действовать открыто.

И у него получается? Одному противостоять такому злу?

Он не один, улыбнулся я. У него есть друзья. Тина Голдштейн, она аврор из американского Магического Конгресса. Ее сестра Куинни, тоже очень сильный легилимент. И еще один американец, не-маг, по имени Якоб Ковальски. Он обычный пекарь, который случайно попал во всю эту заварушку, но оказался невероятно храбрым и преданным другом. Хотя я не уверен, что он именно магл. Он прекрасно видит проявления магии, так что он может быть и сквибом.

На этом разговор о Скамандере не закончился. В последующие часы отец снова и снова возвращался к этой теме, как и к другим. Он заходил с разных сторон, переспрашивая одно и то же, но другими словами, пытаясь уловить малейшее несоответствие в моих рассказах. А может и просто пытался вытрясти из меня больше деталей и информации.

В субботу отец вернулся из очередной поездки особенно хмурым. Он молча прошел в дом и положил на стол толстую пачку газет. Это была подшивка Ежедневного пророка за прошлый год.

Я кое-что проверил, сказал он глухо, раскрывая одну из газет. Помнишь, ты говорил о выборах главы МКМ и о том, что Темный Лорд попытается протащить своего кандидата?

Ага. Но не помню точных имен.

Так вот, отец ткнул пальцем в огромный заголовок на первой полосе: СКАНДАЛ В БЕРЛИНЕ! ГРИНДЕВАЛЬД ОПРАВДАН! .

Ты путаешь, другого его кандитата там вообще не было. Гриндевальд никого не выдвигал он сам пошел на выборы.

На колдофотографии под заголовком кричал, размахивая руками, какой-то волшебник в официальной мантии. Рядом стоял улыбающийся Гриндевальд, а на заднем плане виднелась толпа его восторженных сторонников.

Сам? переспросил я.

Именно. Немецкий министр Фогель его оправдал, и Гриндевальд тут же вступил в гонку против Сантос и Лю Тао.

Отец перелистнул на следующую газету. Заголовок гласил: ВИНСЕНСИЯ САНТОС НОВЫЙ ВЕРХОВНЫЙ ЧАРОДЕЙ МКМ!. На этом фото улыбающаяся волшебница в яркой мантии пожимала руку Альбусу Дамблдору. Рядом с ними стоял Ньют Скамандер, смущенно прижимавший к себе свой чемодан.

Эти выборы уже состоялись, Рубеус, сказал отец, глядя на меня в упор. Еще прошлой зимой, на рубеже тридцать первого и тридцать второго годов.

Я замер. Внутри все похолодело. Я уставился на движущиеся картинки, на эти уже ставшие историей события, и чувствовал, как земля уходит из-под ног.

Как... как состоялись? пролепетал я. Кто победил?

Винсенсия Сантос. Все прошло почти так, как ты и описывал. Была история с цилинем, попытка обмана. Но в итоге Дамблдор и Скамандер смогли разоблачить их.

Как же ты не помнишь такого, пап? спросил я с укором. Это же было важнейшее событие для всего магического мира! Во всех газетах писали!

Я не следил за политикой, Рубеус, вздохнул он. Тем более за иностранной. Какое мне было дело до их выборов, когда у меня есть ты, мой лес, моя простая и понятная жизнь? Мне это было неинтересно. До недавнего времени.

Я сел на стул, пытаясь осознать услышанное. Выборы уже прошли. Я полностью пропустил всю эту историю. Мог ли я что-то изменить, если бы решился на этот разговор с отцом раньше? Когда я только попал в это тело, я был еще слишком слаб и дезориентирован. Я потратил месяцы на то, чтобы просто привыкнуть, адаптироваться. А отец он не давал мне читать Пророк, считал меня слишком маленьким для таких вещей. Я так и знал, что нужно было лезть в его бумаги, читать тайком. Я все пропустил.

К концу недели напряжение, висевшее в нашем доме плотным, удушливым туманом, начало понемногу рассеиваться. Отец выглядел уставшим, но уже не загнанным в угол. Я видел, что он не сидел сложа руки. Эта неделя была для него временем лихорадочной деятельности: он летал через каминную сеть к своим старым знакомым и министерства, часами просиживал в каких-то библиотеках, и даже, как я понял, отправил несколько сов на континент, чтобы собрать крупицы информации из первых рук. Другими словами отец выглядел уставшим, но в его движениях больше не было той загнанной, лихорадочной спешки. На его лице проступила новая, мрачная решимость.

В воскресенье утром, когда я спустился на кухню, он сидел за столом и вертел в руках небольшой костяной амулет в форме диска, подвешенный на массивной медной цепочке.

Вот, сказал он, протягивая его мне. Его голос был ровным, но я уловил в нем нотки глубокой усталости, которая, казалось, въелась в него за эту неделю. Это вместо ритуалов. Он будет сбивать с твоего следа тех, кто попытается использовать магию для поиска, и предупредит, если рядом окажется сильное темное заклятие. Не снимай его.

Я взял амулет. Он был тяжелым и теплым на ощупь, словно хранил тепло рук отца.

Спасибо, пап.

Я помолчал, собирая мысли в кучу. Я видел, что он устал, но я также видел, что он все еще не понимает. Не понимает до конца. И мне хотелось это исправить.

Пап, начал я осторожно, я знаю, что ты всю неделю бегал, проверял мои слова, говорил с людьми... Я благодарен тебе за это. Но... я замялся, подбирая слова. Ты хоть представляешь, каково мне было? Сидеть здесь и ждать, пока ты решишь, можно мне доверять или нет?

Он поднял на меня глаза, и я увидел в них удивление.

Я не это имел в виду, Рубеус. Я просто хотел убедиться, что...

Что я не сошел с ума? закончил я за него. Прекрасно понимаю. Но и ты должен понять. Я вырос не только телом. Эта моя магия, мои знания... они заставили меня повзрослеть быстрее, чем ты можешь себе представить. Я знаю больше всего, чем рассказал тебе у того дерева. Гораздо больше. И я хочу, чтобы ты это понял. Чтобы ты видел во мне не ребенка, которого нужно оберегать, а... не знаю.

Пару минут мы оба собирались с мыслями.

Пытаюсь тебе сказать, что из-за этой магии я теперь знаю гораздо-гораздо больше. И это не просто знания как таковые. Я теперь и думаю по-другому. Да хотя бы сейчас я адекватно связываю слова в предложения ты разве не видишь? Мой ум, мои суждения тоже выросли.

Он долго смотрел на меня, и я видел, как в его глазах борется отцовская любовь, страх за меня и любопытство исследователя, столкнувшегося с чем-то невероятным.

Ты хочешь, чтобы я тебе доверял, сказал он наконец, и это был не вопрос, а констатация факта.

Да. Но не просто верил на слово. Я хочу, чтобы ты понял. Просто так мне это сложно объяснить и доказать. Позволь мне показать. Давай пойдем в Лондон - на Косую аллею. Там каждое здание, каждый камень это живая история. Там мне будет проще все показать тебе.

Он снова надолго замолчал. Я видел, как он взвешивает все за и против. Наконец, он медленно кивнул.

Хорошо, показывай.

Глава 7. Разговор на Косой Аллее

Наша сельская жизнь приучила меня и отца вставать чуть ли не до восхода солнца, поэтому на Косую аллею мы прибыли рановато. Многие заведения еще не открылись, и улица была почти безлюдна, окутана легкой утренней дымкой. Для меня это место было не просто улицей из мира волшебников. Это была ожившая иллюстрация из книг Джоан Роулинг, которые я когда-то читал, картина, которую я видел в кино и в компьютерных играх. Теперь я мог коснуться ее, вдохнуть ее воздух.

Отец шел рядом, и я видел на его лице печать усталости от прошедшей недели, но в глазах его горел живой интерес. Он уже не был просто напуганным родителем, он превратился в исследователя, готового изучать новый, открывшийся ему мир.

Мы подошли к лавке Олливандера. Здание, как и все на этой улице, выглядело безупречно, словно его каждый день обновляли с помощью магии. Золотая надпись на вывеске была простой и элегантной: Олливандеры: производители превосходных волшебных палочек с 382 г. до н.э..

Мы здесь были не раз, тихо сказал я, и все выглядит так же идеально, как и всегда. И, наверное, будет выглядеть так же и через десятилетия.

Да, кивнул отец, некоторые вещи не меняются.

Некоторые да, согласился я. Но эта лавка не просто магазин. Здесь начнется путь многих волшебников, которые, так или иначе, прославятся на всю Британию. Я видел судьбы некоторых из них, как видел историю Геллерта с Альбусом.

Здесь начнут свой путь будущие лорды Визенгамота и члены их семей, будущие министры магии и их заместители, начальники отделов. Большинство из них окажутся не самыми лучшими людьми. Отсюда выйдут с первой палочкой и рядовые служащие. Те же герои-авроры, и мракоборцы тоже начнут путь отсюда. И я видел величайшего из них. Ему суждено потерять в боях ногу и глаз, но он не сломается духом. Их он заменит обычным деревянным протезом и наоборот самым необычным вращающимся магическим артефактом. Артефактом не просто возвращающим зрение, а даже улучшающим его. Заменит, и продолжит службу на ужас преступников.

Я видел и других... Хвастливого красавчика писателя, мнимого борца с темными тварями и злом как таковым. Он даже получит Орден Мерлина, но на деле окажется преступником, присваивающим чужие подвиги и стирающим память настоящим героям.

Я на секунду прервался и перевел взгляд с лавки на застывшего отца.

Скольких будущих учеников Хогвартса пройдет через эти двери? Взять хотя бы самого прилежного из них, который сдаст все экзамены на превосходно. Кажется, у Краучей это семейное способности к языкам и учебе.

Тут я опять прервался, осознав оговорку. Я не хотел произносить имен и фамилий. Но не важно. Я просто продолжил свой рассказ, хотя и стал тщательнее подбирать слова.

Или пестрая компания из четырех друзей-гриффиндорцев, мой голос стал тише, почти заговорщицким, когда я вновь перевел взгляд на лавку Олливандера. Пожалуй, истинных представителей этого факультета. В будущем они назовут себя Мародерами. Трое из них, ради дружбы, втайне станут незарегистрированными анимагами, чтобы поддержать своего четвертого товарища несчастного, укушенного в детстве оборотнем. Они будут бродить по окрестностям Хогвартса под полной луной в облике оленя, огромного черного пса и... крысы, сопровождая друга с его пушистой проблемой. Свои тайные вылазки и глубочайшие познания в устройстве замка они запечатлеют на уникальном артефакте живой карте, которая будет показывать не только все тайные ходы Хогвартса, но и местоположение каждого человека в его стенах.

Я сделал короткую паузу, давая отцу осмыслить масштаб подобного творения.

Но это не единственный их артефакт. У одного из них, лидера компании, по наследству окажется та самая Мантия-невидимка из Сказки о трех братьях барда Бидля. Настоящий Дар Смерти.

При упоминании Даров Смерти отец напрягся. Эта тема была одной из тех, что вызывали у волшебников суеверный трепет.

Я знаю и судьбу двух других Даров, продолжил я, видя его реакцию. Воскрешающий камень, заключенный в кольцо, и непобедимая Бузинная палочка. Кольцо сейчас у Гонтов, а палочку Геллерт или уже забрал или заберет у Грегоровича европейского коллеги владельца магазина перед нами. Теоретически, тот, кто соберет все три артефакта, может стать Повелителем Смерти. А практически... это скорее навлечет на него проклятие. История не знает ни одного владельца этих артефактов, который закончил бы свою жизнь хорошо.

Рядом с Мародерами в школе будут учиться и другие яркие личности, чьи судьбы окажутся тесно переплетены. Например, история одной талантливой маглорожденной волшебницы с гриффиндорского факультета, рыжеволосой и с изумрудными глазами. За ее сердце будут бороться двое: дерзкий и популярный лидер Мародеров и ее друг детства угрюмый юноша-слизеринец с крючковатым носом. И все это будет происходить на фоне факультетской вражды и пропаганды чистоты грови на слизерине.

Вражда факультетов, соперничество между ними, были в Хогвартсе всегда, Рубеус. А ты сейчас говоришь о настоящей человеческой драме, которая, как я понимаю, развернется в стенах замка.

Я кивнул, принимая его слова.

Их соперничество перерастет в настоящую ненависть, продолжил я. Постоянные издевательства со стороны Мародеров и ответная агрессия слизеринца в конечном итоге поставят девушку перед выбором. Этот выбор, сделанный ею, определит не только ее судьбу, но и путь того самого юноши. Именно эта история о неразделенной любви и станет двигателем всей его жизни. Она подтолкнет его к тому, чтобы с головой уйти в единственное, в чем он будет неоспоримо гениален в зельеварение. Приведет его к званию самого молодого Мастера зельеварения в истории, и однажды он сменит на этом посту самого Горация Слизнорта, став не только профессором, но и деканом факультета Слизерин.

Декан Слизерина... пробормотал отец. Это серьезная должность. Значит, этот мальчик далеко пойдет.

Далеко, подтвердил я. Но он будет не единственным сильным преподавателем в школе. Действительно. Пожалуй, больше всего я знаю о будущих преподавателях Хогвартса. Видимо, они будут важнее всех чиновников и прочих фигур. Я видел женщину, которая станет одним из столпов этой школы. Еще один одаренный анимаг, способный превращаться в полосатую кошку с отметинами в виде очков вокруг глаз. Ее мастерство в трансфигурации будет легендарным, а строгость и справедливость сделают ее одним из самых уважаемых и грозных деканов гриффиндора в истории. А еще я видел крошечного волшебника, в чьих жилах течет кровь гоблинов. Полукровка, как и я. Из-за своего роста он будет стоять на стопке книг, чтобы видеть учеников поверх кафедры. Но его рост не будет иметь никакого значения по сравнению с его магической силой. Он станет величайшим мастером заклинаний своего времени и многократным чемпионом дуэльных турниров. Будет и добродушная, полная волшебница с вечно испачканными землей руками, декан Пуффендуя. Ее любовь к растениям будет безгранична, и в теплицах она будет выращивать не только учебные пособия, но и то, что однажды спасет учеников от смертельного проклятия. И, конечно, та самая преподавательница прорицаний, о которой я тебе уже рассказывал. Та, которую все будут считать шарлатанкой, но которая, сама того не ведая, будет выдавать величайшие пророчества, что смогут определять судьбы людей. И даже тот, кто не сможет купить здесь палочку, сыграет свою роль. Я видел вечно недовольного, хромого старика, сквиба, который будет служить в Хогвартсе завхозом. Его единственной радостью и соратником в охоте на нарушителей будет тощая кошка, с которой у него будет почти мистическая связь. И все эти судьбы, все эти истории пока еще в движении, их еще можно изменить.

Мы так и не стали заходить внутрь, остановившись неподалеку.

Старик Олливандер любит пугать посетителей, прошептал я отцу. Любит появится внезапно, словно из воздуха, зайти посетителю со спины. Выбор палочки для него это ритуал, а не просто продажа. Он считает, что палочка сама выбирает волшебника, и с пренебрежением относится к тем, кто использует второсортные сердцевины. Признает только три верховные: волос единорога, сердечную жилу дракона и перо феникса. И помнит каждую проданную им палочку.

Мою палочку, кстати, делал не он, а его отец, задумчиво произнес мой отец. Старик Гербольд был не таким привередливым, но мастером был отменным.

Неподалеку есть еще магазинчик палочек некоего Джимми Кидделла, добавил я, но он не так популярен. Почти все покупают свою первую палочку здесь. И моя собственная палочка тоже дожидается меня где-то в этих стенах.

Я сделал паузу, собираясь с духом.

В какой-то момент здесь, в этой лавке, он создаст две особенные палочки. Палочки-сестры. Обе* будут из тиса, и у обеих внутри будет по перу из хвоста одного и того же феникса. Феникса Альбуса Дамблдора. Одна из этих палочек предназначена ребенку, который уже родился. А вторая вторая будет ждать того, кому родиться еще только предстоит.

Отец долго молчал, не сводя глаз с витрины Олливандера. Его лицо, только что выражавшее усталый интерес, застыло. Он словно пытался разглядеть за стеклом не просто палочку, а те самые две судьбы, о которых я говорил. Наконец он медленно повернулся ко мне.

Ты сказал, что твоя палочка тоже ждет тебя здесь, его голос был тихим, почти шепотом. А потом заговорил об этих двоих... Как твоя судьба связана с ними?

Я поднял на него глаза, стараясь, чтобы мой взгляд был как можно более честным и немного растерянным взгляд ребенка, на которого свалилось непосильное знание.

Я не знаю точно, папа. Я вижу лишь один путь из многих, самый темный. Моя роль не быть воином или героем в этой истории. Моя роль быть... навигатором. Я должен мягко подталкивать людей, помогать им делать правильный выбор, чтобы они сами ушли с этой темной тропы. Надеюсь, что моя палочка станет компасом. Что она поможет мне чувствовать, когда мы сбиваемся с пути, и находить тех, кому нужна помощь, чтобы не оступиться. Включая тебя.

Последние два слова я произнес едва слышно, но отец их услышал. Он нахмурился, и в его глазах промелькнула боль.

Навигатор... задумчиво повторил он. Но как ты поймешь, что твой правильный путь не приведет к еще большей беде? На чем основана твоя уверенность, если ты сам говоришь, что видишь не все? Что будет твоим мерилом успеха?

У меня нет полной уверенности, честно признался я. Но есть отправная точка. В том будущем, которое я видел, есть несколько ключевых моментов, точек расхождения, где один неверный шаг, одно неверное решение ведет к трагедии. Моя первая цель определить самую раннюю из этих точек и понять, как на нее можно повлиять.

Я поднял на отца взгляд, полный решимости, и мой детский голос прозвучал неожиданно твердо.

И самая первая, самая важная точка, которую я хочу изменить это твоя судьба, папа.

Отец вздрогнул, его рука на моем плече невольно сжалась. Он хотел что-то сказать, но я его опередил.

В том будущем... тебя не стало слишком рано, сказал я, и мне было трудно произносить эти слова, которые были не просто знанием, а уже почти моим собственным воспоминанием. И это... это сделало меня слабым и одиноким в самый важный момент. Я не смог защитить тех, кого должен был. Все, что я буду делать, я буду делать в первую очередь для того, чтобы ты был рядом. Чтобы мы были рядом.

Наступила тишина, гулкая и тяжелая. Отец смотрел на меня, и я видел, как в его глазах смешались шок, боль и... внезапное, ошеломляющее понимание. Он понял, что все эти рассказы о судьбах министров и учеников были лишь прелюдией. Главной целью моих откровений был он. Его жизнь.

Поэтому ты должен стать сильнее, продолжил я, уже не сдерживая эмоций. Ты должен научиться всему, чему можешь, вместе со мной. Мы должны быть готовы. Я не знаю, что именно привело к твоей гибели болезнь, несчастный случай или чья-то злая воля. Но мы можем подготовиться ко всему. Укрепить наше здоровье зельями, наш дом защитными чарами, а наш дух знаниями. Мы должны стать такими сильными, чтобы сама судьба не посмела к нам прикоснуться.

Он ничего не ответил. Просто притянул меня к себе и крепко обнял. В этом молчаливом жесте было больше, чем в любых словах: и его боль от моего пророчества, и его безграничная любовь, и его новообретенная, стальная решимость. В этот момент мы перестали быть просто отцом и сыном, напуганными неизвестностью. Мы стали союзниками, готовыми бросить вызов самому будущему.

Мы постояли так еще с минуту в оглушающей тишине, нарушаемой лишь редкими шагами прохожих. Наконец, отец мягко отстранился, но руку с моего плеча не убрал. Это прикосновение было тяжелым, но в то же время давало опору.

Пойдем, глухо сказал он, и мы, не сговариваясь, медленно двинулись вперед, просто чтобы не стоять на месте.

Я шел рядом, глядя себе под ноги, но мой мозг, уже запустивший программу откровений, продолжал работать почти на автомате. Я обвел взглядом солидные, веками не менявшиеся витрины.

Эта улица почти не меняется, пап. Состав лавок здесь будет оставаться практически тем же самым еще много, много десятилетий. И только потом, возможно, здесь появится что-то по-настоящему новое. Я видел двух братьев-близнецов из той большой рыжей семьи... необычайно талантливых озорников. Одновременно и зельевары, и артефакторы, и зачарователи. Если все пойдет хорошо, они смогут открыть здесь свой магазин волшебных вредилок. Это будет настоящий взрыв цвета, смеха и гениальных изобретений посреди всей этой вековой солидности.

Я позволил себе слабую улыбку, которая тут же угасла, когда мой взгляд зацепился за темный, неопрятный проход между двумя лавками.

А вот туда нам лучше не ходить.

Отец проследил за моим взглядом и поморщился.

Лютный переулок, с неодобрением произнес он. Больше предрассудков, чем реальной опасности, если знаешь, как себя вести. Просто менее благополучная часть аллеи. Там предпочитают селиться те, кто не очень-то чтит законы Министерства или просто хочет оставаться в тени. Мелкие контрабандисты, торговцы сомнительными ингредиентами, скупщики краденого... Ничего такого, с чем бы не справился патруль авроров.

В целом, ты прав, согласился я. Но и там есть вещи, за которыми стоит присматривать. Например, в лавке Горбин и Бэркс будет стоять старый Исчезательный шкаф. Сам по себе он безвреден, но у него есть пара... Если их связать, можно будет тайно проникнуть в Хогвартс, обойдя всю его защиту.

Наш медленный шаг вывел нас на открытое пространство, где впереди, над крышами других зданий, возвышалось огромное белоснежное строение.

Гринготтс, так же тихо продолжил я. Огромный мраморный зал, гоблины в ливреях... А под землей лабиринты туннелей, вагонетки, дракон, охраняющий самые глубокие сейфы, и Водопад Гибель воров, смывающий любую иллюзию. И все же... даже это в том будущем, которое я видел, не спасло его от ограбления. Причем одно из них совершила группка недоучившихся школьников.

Именно в этот момент двери кафе-мороженого Флореана Фортескью с мелодичным звоном распахнулись, и на улицу хлынул густой, сладкий аромат свежей выпечки и кофе. Этот запах, такой живой и настоящий, вырвал нас из плена мрачных видений. Мы оба остановились.

Пойдем, сказал я, чувствуя, что силы на исходе. И у меня, и у него. Устроим себе второй завтрак. Это место тоже станет частью истории, но сейчас... сейчас это просто лучшее кафе во всем магическом Лондоне.

Мы заняли маленький столик на уличной терассе, где никого кроме нас не было. Повисшее между нами молчание не было гнетущим оно было задумчивым. Перед нами вскоре появились две большие кружки чая и гора свежих, еще теплых круассанов. Сверху они были украшены шапкой воздушных взбитых сливок и сбрызнуты шоколадом, а внутри скрывались самые разные начинки: шоколадная, клубничная и заварной крем.

Обычно за едой мне не было равных растущий организм полувеликана требовал постоянной подпитки. Но сегодня все было иначе. Я съел всего пару штук, без особого аппетита ковыряя вилкой третий**. Все мои мысли были поглощены грузом сказанного. Отец же, наоборот, ел с каким-то ожесточенным, отчаянным видом, словно пытался заесть пережитый стресс. Он съел свою порцию, потом мою, и только допив чай, откинулся на спинку стула. Его взгляд был потерянным, уставленным в пустоту его собственной пустой чашки.

Папа, так что мы будем делать дальше? спросил я, нарушив тишину. Я чувствовал, что должен направить его, пока он не утонул в своих мыслях. С чего начнем?

Отец медленно поднял на меня глаза. В них все еще была боль, но к ней добавилось что-то еще тяжелая, взрослая решимость, в которой мне, как я понял, не было места.

Я разберусь, Рубеус, его голос был тихим, но твердым.

Но я могу помочь, я подался вперед. Я могу рассказать, на что обратить внимание, какие могут быть опасности, на кого можно опереться...

Ты уже помог, мягко, но непреклонно прервал он. Ты предупредил. Этого более чем достаточно. А все остальное это взрослые дела. Очень серьезные и опасные.

Я помолчал, подбирая слова. Напор здесь не поможет.

Но если они опасные, тебе тем более нужна помощь, спокойно возразил я. Мы же договорились, что мы союзники.

Так и есть, отец наклонился и положил свою широкую ладонь мне на плечо. Она была крепкой и сильной, но для меня, уже сейчас заметно более крупного, чем мои сверстники, не казалась огромной. Ты мой самый главный союзник. Поэтому твоя задача сейчас расти, хорошо кушать и набираться сил. А моя работа защитить тебя.

Защитить, а не отгородиться, тихо поправил я. Мой голос звучал почти умоляюще. Папа, я знаю, что я еще ребенок. Но мои видения, мои знания они не детские. И если мы не будем действовать вместе, мы можем упустить время. Какой у тебя план? Ты поговоришь с Дамблдором? Расскажешь ему или еще кому-то?

Отец вздохнул и отвел взгляд в сторону, где официантка протирала соседний столик.

Я все обдумаю. Не сейчас, его тон не предполагал возражений. Не торопи события, Рубеус. Тебе еще рано вникать в такое.

Рано? я не сдавался, хотя чувствовал, как внутри все сжимается от бессилия. Папа, мне не рано было видеть твою... твою смерть! А помогать тебе ее предотвратить рано? Это нелогично! Скажи мне, что ты будешь делать, и я скажу, как это может быть опасно! Ты не можешь просто отмахнуться от моих знаний.

Он поморщился, услышав слово смерть во второй раз, и я понял, что задел за живое. Но он не сдавался.

Хватит, Рубеус, его голос стал жестче. Мы не будем больше это обсуждать. Я сказал, я разберусь. Тема закрыта.

Но почему? тихо спросил я, чувствуя, как подкатывает к горлу ком. Ты мне не доверяешь? Думаешь, я все выдумал или что-то не так понял?

Доверяю! он повысил голос, но тут же осекся, оглянувшись. Он сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Я тебе доверяю больше, чем кому-либо на свете, Рубеус. Но доверие и... опора это разные вещи. Я не могу взвалить на плечи своего сына такую ношу. Не могу рисковать тобой.

А я не могу просто сидеть и ждать! ответил я, стараясь не повышать голос, но вкладывая в него всю свою настойчивость. Ты хочешь, чтобы я жил обычной жизнью, пока знаю, что над тобой нависла угроза? Чтобы я ходил в школу, делал уроки, а в это время ты в одиночку пытался бы обмануть судьбу? Это не защита, папа. Это пытка.

Я замолчал, давая ему осмыслить мои слова. Он долго смотрел на меня, и в его взгляде смешались любовь, страх и упрямство.

Пойми, начал он наконец, и его голос звучал глухо, когда ты становишься отцом, твой мир переворачивается. Твоя собственная жизнь перестает быть главной. Главной становится жизнь твоего ребенка. Все, что я делаю, я делаю ради тебя. Чтобы у тебя было детство. Чтобы ты мог смеяться, играть, совершать глупости. А все, о чем ты говоришь... это конец любого детства. Это мир взрослых, полный интриг, опасностей и вещей, о которых таким, как ты, не следует даже знать.

Но я уже знаю! возразил я. В этом-то все и дело! Я не могу просто развидеть то, что видел, стереть себе память. Ты просишь меня притвориться, что я обычный ребенок. Но я не обычный. И если я буду притворяться, я не смогу тебе помочь. А если я не смогу тебе помочь, и случится то, что я видел... я себе этого никогда не прощу. Ты хочешь, чтобы я жил с этим грузом?

Мои слова повисли в воздухе. Отец откинулся на спинку стула и провел рукой по лицу, словно стирая с него усталость. Он выглядел постаревшим на десять лет за один только час.

Я не прошу тебя притворяться, устало сказал он. Я прошу тебя довериться мне. Довериться, что я, как твой отец, знаю, что для тебя лучше. А лучше для тебя быть как можно дальше от всего этого.

А что, если твое лучше и приведет к худшему? я задал вопрос прямо. Что, если, пытаясь защитить меня, ты совершишь ошибку, о которой я мог бы тебя предупредить? Что тогда? Твоя гордость стоит твоей жизни? Нашей жизни?

Он вздрогнул. Слово гордость попало в цель.

Это не гордость, Рубеус, процедил он сквозь зубы. Это ответственность. Моя ответственность за тебя.

А моя ответственность за тебя! не отступал я. Или ты думаешь, что только родители несут ответственность за детей? Я видел будущее. Это делает меня ответственным. Нравится тебе это или нет.

Мы смотрели друг на друга, и это был уже не спор отца и сына. Это был спор двух мировоззрений. Мировоззрения любящего родителя, для которого безопасность ребенка превыше всего, и мировоззрения человека, обладающего знанием, для которого бездействие равносильно предательству.

Хорошо, неожиданно сказал он, и я на мгновение понадеялся, что пробил его стену. Допустим. Просто допустим, я соглашусь тебя слушать. Что ты предлагаешь? Что ты можешь сделать? Пойти со мной в Министерство? Учить меня, взрослого волшебника, как сражаться?

В его голосе слышалась неприкрытая ирония, и мое сердце снова сжалось от обиды. Он все еще видел во мне ребенка, играющего во взрослые игры.

Волна холодного разочарования и бессилия снова окатила меня. Я смотрел на него и понимал: он поверил мне, но не поверил в меня. Он был готов сражаться с судьбой, но в одиночку. Для него я все еще был его маленьким мальчиком с непонятными способностями, которого нужно спрятать за спиной, а не равноправным союзником, который может эту спину прикрыть.

Как раз в этот момент официантка, испуганная нашим затянувшимся напряженным молчанием, снова подошла к столику.

Все в порядке, сэр? спросила она с опаской.

Отец, воспользовавшись моментом, устало ей улыбнулся.

Да, простите, мэм. Просто... небольшой семейный спор. Ничего серьезного.

Он ухватился за эту ниточку нормальности, чтобы вернуться из мира пророчеств и судеб в простую, понятную реальность. Он бросил на стол несколько монет, даже не взглянув на счет, и поднялся.

Пойдем. Нам пора.

Он не предлагал, а приказывал. В его голосе не было злости, только бездонная усталость и твердое, окончательное решение. Я понял, что дальнейшие споры здесь и сейчас бесполезны. Он закрылся.

*Главный герой ошибается: палочки будут сделаны из разной древесины. У Тома она из тиса, а у Гарри из остролиста.

Глава 8. Убеждение

Мы молча шли по многолюдной аллее в сторону Дырявого котла. Тишина между нами давила, была тяжелее любого груза. Всю неделю он молчал, и это молчание было страшнее любой ругани. Я видел, как он по ночам сидит над книгами, как пристально смотрит на меня, когда думает, что я не замечаю. Он не верил. Нет, не так. Он хотел верить, но не мог. Для него, человека простого, прямолинейного, всё это было слишком пророчества, войны, Тёмные Лорды, заговоры. Он был лесничим, привыкшим к ясным и понятным законам природы, а не к интригам и путешествиям во времени.

И теперь он решил. Решил, что я просто испуганный ребёнок с богатым воображением. Или, что ещё хуже, с опасной болезнью, магическим недугом, который вызывает галлюцинации. Он запрёт меня в нашем доме, "для моей же безопасности", будет поить успокаивающими зельями, читать сказки. И мир продолжит катиться в пропасть, а я буду сидеть в золотой клетке, беспомощно наблюдая, как сбываются мои худшие предсказания.

Нет, я не мог этого допустить. Сегодня, сейчас, был последний шанс. Если я не смогу его убедить, то потеряю единственного союзника, единственного человека в этом мире, который мог мне помочь. Я потеряю не только возможность изменить будущее, но и отца. Потому что между нами всегда будет стоять эта стена непонимания. Он будет видеть во мне больного ребёнка, а я в нём тюремщика, который из лучших побуждений сломает нам обоим жизнь.

Отец шагал чуть впереди, и его широкая спина казалась мне сейчас непреодолимой стеной, которую он выстроил между нами. Я семенил рядом, чувствуя, как горечь и отчаяние смешиваются с упрямством. Я не мог этого так оставить.

Папа, тихо позвал я.

Он не обернулся, но я знал, что он слышит.

Пожалуйста, просто выслушай. Еще немного. Ты сейчас уйдешь, будешь думать, что все решил, но ты можешь упустить главное.

Он продолжал идти.

Мне кажется, продолжил я, почти срываясь на бег, чтобы не отставать, ты не до конца понял, что со мной произошло. Ты думаешь, это просто... картинки из будущего. Страшные, да, но просто картинки. Но это не так. Это не просто видения, это... все. Вся информация. В моей голове прорва знаний, которые никак не связаны с войнами и смертями.

Отец замедлил шаг, но все еще не смотрел на меня. Это был маленький знак, и я ухватился за него.

Знание это не всегда проклятие, пап. Это инструмент. Даже в нашем мире. Возьми медицину. Без знаний в этой области нельзя вылечить даже простой порез, если не знать, как остановить кровь или что рану нужно содержать в чистоте, иначе в нее попадет зараза. Это базовые вещи, но от них зависит жизнь человека. Я знаю, что такое первая помощь. Я знаю, что в будущем маглы изобретут антисептики и антибиотики вещества, которые смогут убивать микробы, не повреждая тело. Они придумают вакцинацию от таких болезней, которые сейчас выкашивают целые деревни. Не говоря уже о медицинских приборах. Уже сейчас у них есть рентген свой узкий аналог диагностических чар, а в будущем они создадут еще кучу подобных штук, которые еще больше расширят их возможности. Или экономика. Ты знаешь, что деньги это не просто галлеоны в кошельке. Это сила. Это возможность. Маглы уже сейчас понимают это лучше многих волшебников. Они придумали акции, рынки, инвестиции. Я знаю, какие из их компаний переживут Великую депрессию, кто разбогатеет на грядущей войне, а кто обанкротится. Мы можем вложить наши сбережения так, чтобы через десять лет они преумножились. Это даст нам свободу, папа. Свободу действовать, а не реагировать.

Отец остановился и наконец посмотрел на меня. В его глазах была все та же усталость, но в ней промелькнул проблеск интереса.

Идем дальше. Механика. Без знаний механики ты не починишь и телегу. А я знаю, как работают их двигатели внутреннего сгорания. Я знаю основы электричества, которое сейчас для всех просто фокус. Я знаю о новых видах транспорта, которые у них скоро появятся не только автомобили и самолеты, а те же ракеты, о которых я тебе говорил. И это только несколько областей, которые первыми мне пришли на ум.

Рубеус, к чему ты ведешь?

Я сделал глубокий вдох, понимая, что это ключевой момент.

Папа, пойми, у меня нет магического дара видеть будущее, как пророки или шаманы. Это не туманные образы или загадочные знамения. Мои знания это как как будто я прочитал учебник истории за сто лет вперёд. И не только по истории. У меня в голове не отдельные факты, не отдельные предсказания, а цельная картина развития мира. Это мир, где маглы уже не просто играют с электричеством, а создали глобальную информационную сеть, где они изучают мельчайшие частицы, из которых состоит материя, и готовятся лететь к другим планетам.

Отец смотрел на меня с недоумением, и я решил перейти к конкретным примерам.

Вот смотри. Ты видишь их автомобили и думаешь, что это просто шумные и вонючие повозки. А я знаю, как работает то, что внутри двигатель внутреннего сгорания. Я понимаю, что там происходит смешивание топлива с воздухом, как искра поджигает эту смесь, и как маленький взрыв толкает поршень, который вращает вал, а от него движение передается на колёса. Это не магия, пап, это физика. Понимая эти принципы, можно сделать двигатель мощнее, экономичнее, тише. Можно построить не только автомобиль, но и самолёт, который полетит быстрее и дальше, чем любой гиппогриф.

Я видел, что его интерес пробуждается, и продолжил, переходя к другой теме:

Или вот, экономика. Давай немного перефразирую, может так будет понятнее. Ты знаешь, что акции, которые продают маглы, это не просто бумажки? Это крошечные кусочки больших компаний. Представь, что ты можешь купить кусочек компании Форд, которая делает те самые автомобили. Если она будет успешной и продаст много машин, твой кусочек станет дороже. Если нет он обесценится. Так вот, я знаю, какие компании станут гигантами. Я знаю, что скоро начнётся большая война, и компании, производящие сталь, оружие, самолёты, станут невероятно богатыми. Мы можем взять наши сбережения и вложить их в правильные магловские компании. Через десять лет это будут уже не сотни, а тысячи фунтов. Это даст нам свободу, пап. Свободу действовать, а не просто прятаться.

Я сделал паузу, видя, как он обдумывает это. Практическая выгода это то, что он мог понять и оценить.

А медицина? не унимался я. Ты знаешь, почему раны гноятся? Потому что в них попадают крошечные, невидимые глазу существа микробы и бактерии. Их нельзя увидеть без специальных приборов, но они есть повсюду. И я знаю, что есть вещества, которые могут их убивать. Например, плесень, которая иногда растёт на хлебе или фруктах. В будущем маглы из неё научатся делать лекарство, которое назовут пенициллин. Вроде уже научились, но пока работают над промышленным способом массового производства. Оно спасёт миллионы жизней от заражения крови. Это не магия, это наука, биология.

Я веду к тому, что мои знания могут сделать нашу жизнь лучше и безопаснее уже сейчас! Даже без всякой борьбы с судьбой.

Я сделал паузу, давая ему время. Он молчал, и я решил пойти дальше.

Ты видишь только опасность, потому что я начал со страшного. Но это была ошибка. Я должен был начать с другого. Папа, ты считаешь, что упускаешь какие-то возможности, если будешь меня слушать?

Я считаю, что рискую тобой, глухо ответил он.

А я считаю, что ты рискуешь еще больше, если будешь действовать вслепую! я подошел и встал прямо перед ним, заставляя его смотреть мне в глаза. Ты упускаешь главную возможность. Возможность использовать мой дар нам во благо. Не только для сражений, но и для жизни. Позволь мне показать тебе. Не как пророку, а как... собеседнику.

Я сменил тактику, мой голос стал мягче, почти заговорщицким.

Давай просто проведем остаток дня вместе. Как обычные отец и сын. Пойдем в магловский Лондон. Я покажу тебе, что я знаю об их мире, об их прошлом и будущем. Я покажу тебе их музеи, расскажу об их науке, об их искусстве. Ты когда последний раз был в столичном музее? А? Просто погуляем. И ты сам решишь, насколько мои знания просто детские фантазии. Если после этого ты скажешь, что я несу чушь, я замолчу и успокоюсь. Обещаю. Но дай мне этот шанс. Дай нам этот шанс.

Он долго смотрел на меня. Я видел, как в его голове борются два чувства: инстинктивное желание запереть меня в нашей хижине и никогда не выпускать, и рациональное понимание того, что в моих словах есть логика. Он был простым человеком, но не глупым. Он понимал, что знания это сила.

Музеи... медленно повторил он, словно пробуя слово на вкус. Думаешь, там есть что-то, чего я не знаю?

Я не думаю, я знаю, твердо ответил я. Пойдем. Уверен, тебе понравится.

Он еще мгновение колебался, а потом тяжело вздохнул, и в этом вздохе я услышал капитуляцию. Не полную, не окончательную. Но это был первый шаг.

Хорошо, сказал он. Уговорил. Пойдем в твой магловский Лондон. Посмотрим, чем ты меня удивишь, маленький всезнайка.

Мы миновали неприметную кирпичную стену, которая служила входом в Косую аллею, и шумный, пропахший элем зал Дырявого котла. Выйдя на Чаринг-Кросс-роуд, я на мгновение ослеп от яркости дневного света и замер, оглушенный ревом двигателей и гулом толпы. Магический мир остался позади. Передо мной простирались широкие улицы, заполненные черными автомобилями с высокими фарами, громыхающими двухэтажными красными автобусами и конными повозками. Лондон 30-х был совсем не похож на тот город из моих воспоминаний он был более дымным, более серым, пропитанным запахом угля и лошадиного пота.

Ну, веди, сказал отец, с непривычным интересом оглядываясь по сторонам. Он явно чувствовал себя неуютно среди всего этого шума и суеты. Куда пойдем? Ты же знаешь, где эти твои музеи?

Тут я и запнулся. Минуту назад я с такой уверенностью говорил о том, что покажу ему мир маглов, а теперь понял, что одно дело знать о существовании Британского музея и его коллекциях, и совсем другое сообразить, как туда добраться отсюда. Мне нужно было время, чтобы сориентироваться.

Нам нужен Британский музей, начал я уверенно, но потом мой тон стал более задумчивым. Он должен быть где-то в центре, в районе Блумсбери... Но вот как именно туда добраться от этого места...

Я замолчал, мысленно прикидывая варианты. В принципе, можно было спросить у прохожих, но отец уже предложил более простое решение.

Понятно, сказал он ровным, деловым тоном. Ладно, есть идея. Нам нужно в центр. Трансгрессируем ко входу в Министерство, это в Уайтхолле*. А оттуда будет проще можно будет или у кого-то спросить дорогу, или поймать извозчика.

Идея была разумной. Через мгновение сжатия и неприятного рывка мы оказались в тихом, неприметном переулке неподалеку от правительственных зданий. Здесь было заметно тише, чем на Чаринг-Кросс или на Косой.

Выйдя на оживленную улицу, мы оказались в самом сердце имперского Лондона. Мимо нас проносились элегантные черные автомобили с высокими радиаторами и круглыми выпуклыми фарами, грохотали тяжелые грузовики, а между ними маневрировали более привычные конные экипажи. Тротуары кишели людьми в котелках и цилиндрах, дамами в длинных пальто и шляпках с вуалями. Воздух был наполнен смесью запахов в основном выхлопных газов первых автомобилей и повсеместного угольного дыма из труб. На дворе была осень и все вокруг уже давно начали топить свои печи.

Такси нам не нужно, сказал отец, заметив мой взгляд, устремленный на один из черных автомобилей с шашечками на крыше. Шумно и дорого. А вот кэб в самый раз.

Он поднял руку, и один из конных экипажей тут же отделился от потока и плавно подкатил к нам. Лошадь фыркнула и потрясла головой, отгоняя мух. Извозчик пожилой мужчина в слегка запыленном черном пальто и долгополой шляпе приветливо кивнул нам. Я заметил, как отец едва заметно шевельнул губами, и на мгновение взгляд кэбмена стал пустым и отсутствующим, прежде чем снова сфокусироваться на нас с подобострастной улыбкой. Легкий конфундус заклинание, которое сделает извозчика более покладистым и менее любопытным к нашим разговорам.

Куда прикажете, джентльмены? спросил извозчик с чрезмерной готовностью к услужению.

В Британский музей, ответил я.

Слушаюсь! кивнул он и щелкнул кнутом.

Мы уселись в экипаж на мягкие кожаные сиденья. Кэб качнулся и тронулся, влившись в поток лондонского движения.

Отец привычным движением палочки также наложил на нас и маглоотталкивающие чары легкое, почти незаметное заклинание, которое заставляло прохожих подсознательно избегать смотреть в нашу сторону или слушать наш разговор. Мы стали практически невидимыми для чужого внимания.

Теперь я воспринимал это совершенно иначе. Тогда меня бы шокировало такое небрежное применение магии на ни в чем не повинном человеке. Но сейчас я уже был частью волшебного мира, и понимал, что такие мелкие заклинания просто инструменты, помогающие магам существовать среди маглов, не привлекая лишнего внимания. Это была необходимость, а не злонамеренность.

Сквозь небольшие окна экипажа я наблюдал за городом. Это было завораживающе видеть Лондон таким, каким он был почти сто лет назад. Улицы были более узкими, дома более закопченными, а люди одевались совершенно по-другому. Женщины носили длинные юбки и шляпы с широкими полями, мужчины не расставались с тростями и цилиндрами. Это был мир, который скоро должен был измениться навсегда через несколько лет начнется война, которая перекроит всю Европу.

Какой же разительный контраст с магическим миром! В Косой аллее, при всей ее древности и хаотичности, не было этого удушающего смога, который висел над Лондоном густой пеленой. Там не было этой вечной копоти и грязи на фасадах зданий, этой липкой сажи, которая оседала на всем подряд. В волшебном мире не было этой вони смеси лошадиного навоза, бензиновых выхлопов, угольного дыма из тысяч труб и того особого запаха большого города, где слишком много людей живет в слишком тесном пространстве.

В Косой аллее было гораздо тише. Да, в урочные часы там тоже была суета, но это была другая суета без рева двигателей, без скрежета металла о металл, без постоянных автомобильных гудков. Только гомон голосов, шарканье ног по древней брусчатке, шипение и бульканье в магических лавках. Даже воздух там был чище благодаря обособлению своего пространства или различным очищающим чарам волшебники не страдали от промышленных выбросов.

И вдруг меня поразила мысль: маглы компенсировали отсутствие магии невероятной изобретательностью, но какой ценой! Они построили этот грохочущий, дымящий, но удивительно энергичный мир. Волшебники жили чище и спокойнее, но, возможно, именно поэтому они так мало развивались. Зачем изобретать, когда есть магия? Зачем стремиться к новому, когда старое прекрасно работает уже тысячи лет?

Отец молчал, глядя в окно. Его фигура казалась несколько неуместной в тесном пространстве кэба. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке среди всей этой городской суеты привык к простору лесов и полей. Но его взгляд был внимательным и заинтересованным. Он изучал магловский мир с тем же любопытством, с каким изучал повадки диких зверей.

Кэб тем временем свернул на более широкую улицу, и вскоре перед нами появилось величественное здание с классическими колоннами. Британский музей возвышался перед нами и производил неизгладимое впечатление своим масштабом и торжественностью. Это был настоящий храм знаний, и я привел сюда отца, чтобы показать ему, что не только магия может создавать что-то великое.

Британский музей, сэр, проскрипел извозчик, останавливая лошадь перед главным входом. Сэр? Куда вы подевались?

Отец приложил того еще одним заклинанием, но взамен оставил на сидении несколько монет.

Сойдя с коляски, мы невольно задрали голову, разглядывая величественный фасад здания. Ионические колонны, треугольный фронтон со скульптурами, широкая лестница, ведущая к главному входу всё это было создано руками маглов, без единого заклинания. Это была архитектура, призванная внушать благоговение, демонстрировать силу и величие человеческого разума.

Мы поднялись по ступеням. Вокруг нас сновали люди группы туристов в сопровождении экскурсоводов, редкие студенты с характерными сумками, семьи с детьми. Никто не обращал на нас внимания, маглоотталкивающие чары работали безупречно. Мы прошли в огромный холл. Высокий стеклянный потолок заливал пространство светом. Стены были облицованы мрамором, пол выложен мозаикой. В центре зала стояла огромная скульптура.

Это... впечатляет, пробормотал отец, и я понял, что мой план начинает работать.

Роберт замолчал, но я видел, как напряженно работает его мысль. Он сравнивал этот храм науки и истории с Гринготтсом, с Министерством, с Хогвартсом. И пока что я не знал, в чью пользу оказывалось это сравнение.

*(Переместившись от Дырявого Котла на Чаринг-Кросс-роуд к Министерству магии в Уайтхолле, они на самом деле отдалились от Британского музея, хотя и ненамного. При этом и от паба, и от Министерства до музея всего несколько кварталов, легко можно было дойти пешком. Подразумевается, что Роберт не коренной лондонец, а сельский житель, да к тому же чистокровный маг. Потому он почти не знает географии столицы. А гг был в Лондоне как турист, и взаиморасположение достопримечательностей без гугл карт тоже не может представить. К тому же это было/будет почти сто лет вперед.)

Глава 9. Британский музей

Ну что ж, наконец произнес он, поворачиваясь ко мне. Ты привел меня сюда. Теперь покажи, что там внутри такого, чего я не знаю.

Мы оглядели своды Британского музея, под которыми гул лондонских улиц сменился гулкой, уважительной тишиной. Воздух здесь был другим сухим, пахнущим пылью веков и полированным камнем.

Отец с любопытством озирался по сторонам, разглядывая высокие потолки, украшенные лепниной, и огромные ионические колонны. Я тоже смотрел вокруг, и знакомое пространство только усилило то ощущение костюмированного представления, которое не покидало меня с самого утра.

Я знал эти залы, помнил расположение некоторых экспонатов, но именно поэтому все вокруг еще больше казалось театральной декорацией. Свет был более тусклым, чем в моих воспоминаниях никаких ярких направленных светодиодных ламп, только естественное освещение из высоких окон и редкие электрические светильники. Посетителей было заметно меньше, чем в том переполненном туристами музее, который я помнил из будущего. И почти сразу я заметил еще одну, самую поразительную деталь люди. В моем времени залы музея были вавилонским столпотворением, где слышалась речь со всех концов света, а вокруг мелькали лица всех оттенков кожи. Здесь же, подавляющее большинство посетителей были белыми. Это были исключительно представители теперешней белой западной цивилизации чопорные, респектабельные, в строгих костюмах и платьях. Никаких групп туристов из Азии, никаких семей из Африки или Индии. Империя еще была жива, и ее "подданные" из колоний, видимо, не входили в число тех, кого ожидали увидеть в главном музее страны. Возможно, именно этим и объяснялась та окружающая нас тишина и почтительность.

Никто не фотографировал экспонаты на телефоны или не читал с них описания потому что телефонов не было. Никто не слушал электронных экскурсоводов в наушниках. Вместо этого посетители ходили медленно, почтительно, читая небольшие таблички рядом с экспонатами или слушали живых гидов, которые собирали вокруг себя небольшие группки. Все это выглядело архаично и торжественно одновременно.

Я уже больше полугода жил в этом мире, уже бывал в больших городах, но именно здесь, в знакомом по прошлой жизни месте, меня особенно остро поразило, насколько далеко в прошлое я попал. Это был мир моих прабабушек, мир, который я знал только по черно-белым фотографиям и старым фильмам.

Ну, веди, экскурсовод, с легкой иронией в голосе произнес отец. С чего начнем?

С самого главного, ответил я и уверенно повел его к центральному экспонату, вокруг которого даже в это утреннее время уже собирались первые посетители. Вот он. Розеттский камень.

Мы остановились перед большой темной плитой, установленной на подставке. Ее поверхность была испещрена тремя разными видами письма.

Вот, пап, начал я, чувствуя себя учителем истории. Эта штука ключ ко всему Древнему Египту. Маглы на сотни лет потеряли способность читать их иероглифы. Для них это были просто красивые картинки, загадочные символы. А потом солдаты Наполеона в Египте нашли этот камень. На нем один и тот же указ о коронации фараона Птолемея V написан на трех языках: древнеегипетскими иероглифами, более поздним египетским письмом и на древнегреческом, который магловские ученые хорошо знали. Французские ученые потратили двадцать лет, но смогли сопоставить знаки, особенно имена фараонов, которые были обведены в картуши, и расшифровать язык.

Я сделал паузу и добавил, заглядывая в будущее:

Знаешь, через пару десятилетий, в 1950-х годах, один советский ученый, сделает примерно то же самое с письменностью индейцев майя. Он тоже будет использовать похожий принцип, поймет, что это не просто алфавит, а смешанная система из слогов и слов. Но его история будет трагической. Власти не дадут ему выехать к потомкам народа майя даже после того, как он станет всемирно известным. Он умрет в нищете, а признание получит уже после смерти.

Отец задумчиво кивнул, его взгляд скользил по вырезанным строчкам.

Интересный подход, сказал он. Но маги не теряли знания этих языков. И египетские иероглифы, и письмена майя это ведь не просто буквы, это рунические системы. Очень сложные. В них каждый знак это и звук, и слово, и образ, и частица силы.

Он сделал паузу, подобрал слова и продолжил, явно решив поделиться чем-то большим, чем обычно.

На продвинутом курсе изучения рун в Хогвартсе, на шестом-седьмом курсе, можно прикоснуться к их основам. Там не то чтобы учат читать, скорее, учат чувствовать силу, заключенную в этих знаках. А настоящие мастера-рунологи изучают эти языки действительно досконально. Правда, таких немного. В Америке, я слышал, с этим проще там маги живут бок о бок с потомками тех племен, и их рунология гораздо более... живая, что ли. Но это все равно считается высшим пилотажем, доступным единицам.

Он помолчал, а потом добавил с легкой усмешкой, словно опомнившись, что говорит со мной слишком серьезно:

Хотя, что я тебе рассказываю. Я сам историю магии в школе почти не слушал. Предмет считался второстепенным, а профессор Биннс кого угодно мог усыпить своими монотонными лекциями. Он ведь даже не заметил, что умер, и просто продолжал бубнить свой курс, только уже в виде призрака. Так что я запомнил только самые общие вещи, вроде войн с гоблинами да подписания Статута о Секретности. Все остальное у меня давно выветрилось из головы.

Я слушал его, и внутри меня росла тихая радость. Одно это стало прорывом. Обычно на все мои вопросы он отвечал односложно: рано, опасно, не твоего ума дело. А тут он сам, без всякого давления с моей стороны, поделился деталями об изучении рун, о различиях между европейской и американской магией, даже о школьных годах. Это были крупицы, но для меня, сидевшего на голодном информационном пайке, это было настоящим пиршеством. Моя тактика начала работать.

Мы двинулись дальше, в огромные египетские залы. Свет, проникавший через высокие окна, тонул в полумраке, выхватывая из темноты гигантские статуи фараонов, сидящих на тронах, их каменные лица были бесстрастны и величественны. Вдоль стен стояли ряды саркофагов от простых деревянных ящиков до великолепных, покрытых золотом и лазуритом гробов, расписанных сценами из Книги Мертвых.

Перед нами мумии, продолжил я свою лекцию, остановившись у одной из витрин, где под стеклом лежал запеленутый человеческий силуэт. Для маглов это тоже было загадкой на века. Поначалу они думали, это какое-то колдовство, что тела сохраняются так долго. Но на самом деле это сложнейшая наука. Египтяне знали химию и анатомию. Они делали точный разрез, извлекали внутренние органы мозг доставали через нос специальным крючком, а потом на месяцы помещали тело в минерально-солевой состав, который вытягивал всю влагу. После этого тело пропитывали смолами и маслами, которые убивали микробов и не давали тканям разлагаться. Это была почти хирургическая операция и сложный химический процесс консервации.

Смолы, соли... Какая сложная работа, хмыкнул отец, чтобы сделать то, что приличный обладающий магией жрец может сделать парой заклинаний. Уже тогда в Египте в ходу была жезловая магия, которая позволяла проделывать все это. Взгляни на их изображения. Очень многие держат в руках позолоченные жезлы и это не просто так. Хотя, конечно, их проклятия... вот это уже серьезная работа, не для любителей. Вся эта мумификация была нужна не столько для сохранения тела, сколько для создания сосуда для души, который нужно было защитить. И защищали они его очень серьезно.

Он наклонился к витрине и продолжил уже тише, словно делясь секретом:

Европейские маги уже давно, задолго до этого Наполеона, изучили эти гробницы и все египетское наследие в целом. Когда стало понятно, что абсолютное большинство из гробниц не представляет ценности, кроме исторической, с них сняли остатки магии и отдали на растерзание маглам. Но остались несколько крепких орешков гробницы самых сильных и, скажем так, вредных магов из разных эпох. Такие места забрали немало жизней, и в какой-то момент магический мир просто устал терять своих людей. Эти гробницы отдали на откуп гоблинам. Те до сих пор не успокоились и не прекращают попыток взломать защиты. Привлекают для этого лучших разрушителей проклятий, которых сами же обучают и тренируют. Но даже они, после множества неудачных попыток, действуют теперь с предельной, методичной осторожностью.

Я решил не спорить и повел его дальше, в залы Месопотамии. Здесь атмосфера была другой более тяжелой, воинственной. Наше внимание сразу привлекли гигантские фигуры крылатые быки с человеческими головами, известные как шеду. Они стояли, как стражи, у входа в зал, и их размер подавлял.

Следующий зал посвящен Ассирии, сказал я, обводя рукой пространство вокруг. Еще одной из самых жестоких и могущественных империй древности.

Отец остановился перед одним из быков и задумчиво произнес:

Похож на ламасу, которых разводят в горах Персии. Только те поменьше и добрее. Интересно, эти тоже были живыми или это просто статуи? Если живые, то как же их кормили в городе? Должно быть, съедали по целой корове в день.

Обрати внимание на эти глиняные таблички, я подвел отца к витрине, испещренной мелкими клиновидными значками. Это их библиотека. Библиотека царя Ашшурбанапала. Они делали нужные надписи на мокрой глине, а потом обжигали ее. Поэтому их книги дошли до нас. И среди них Эпос о Гильгамеше, самая древняя поэма в истории человечества, о герое, который искал бессмертие. А самое удивительное, что эти таблички, которые пережили падение империй, чуть не погибли совсем недавно. Когда этот музей строили, их просто свалили в подвалы и забыли про них. И только через много лет другой ученый случайно наткнулся на них и понял, что это за сокровище. Так что иногда самая большая опасность для истории это не войны, а простое человеческое разгильдяйство.

Отец долго рассматривал таблички.

И что, маглы тоже смогли это прочитать? спросил он с сомнением.

Да. Клинопись тоже расшифровали. Она оказалась еще сложнее иероглифов, потому что на ней писали на разных языках. Но они справились. Они узнали их законы, их мифы, их историю.

Глиняные таблички... Тяжело, должно быть. У нас для этого есть обработанный пергамент он не горит и не гниет. А насчет бессмертия... Этот их Гильгамеш зря старался. Маглы всегда ищут бессмертие вовне в камнях, в историях. А настоящая вечная жизнь внутри, в магии, в продолжении рода... он осекся, поняв, что затронул слишком болезненную для нас обоих тему.

Мы отошли от витрин с глиняными табличками, оставив позади суровый и воинственный мир Месопотамии. Следующий зал был совершенно иным. Атмосфера тяжести и подавления сменилась ощущением простора, света и гармонии. Казалось, даже воздух здесь был другим более легким и чистым.

Мы вошли в залы, посвященные колыбели всей западной магловской цивилизации, сказал я, когда мы вступили в длинную галерею, где по обеим сторонам на постаментах стояли боги, герои и атлеты. Древней Греции.

Я подвел отца к самой впечатляющей части коллекции мраморам Парфенона.

Это было создано две с половиной тысячи лет назад в Афинах, начал я. Это часть храма, посвященного одноименной богине. В то время этим городом правил человек по имени Перикл. Он убедил граждан потратить огромные деньги на строительство храма, чтобы показать всему миру величие их города после победы в войнах с огромной Персидской империей. И именно тогда они придумали демократию идею о том, что народ, а не царь или жрецы, сам на всеобщем голосовании должен решать свою судьбу.

Голосовали? переспросил отец. Все подряд?

Ну, не совсем все, поправился я. Только свободные мужчины-граждане. Женщины, рабы и чужеземцы права голоса не имели. Но сама идея была революционной. По крайней мере маглы так считают.

Я говорил, а сам думал о том, что вся эта красота, вся эта философия и демократия были построены на труде рабов. Пока граждане в своих белоснежных хитонах голосовали на агоре, рабы, захваченные в многочисленных войнах, работали на полях и в рудниках, умирая в темноте и пыли. Они создавали идеальный мир для избранных, оставаясь для истории невидимыми.

Мы прошли мимо витрин, где были выставлены не только статуи, но и предметы быта: расписные керамические вазы, позеленевшие от времени бронзовые шлемы, амфоры для вина и оливкового масла.

В витринах представлена их повседневная жизнь, сказал я. Вот в таких амфорах они хранили вино и масло главные свои богатства. А на пирах, которые они называли симпосиями, они вели философские беседы, пили вино, разбавленное водой, и слушали живую музыку.

Я подвел отца к бюстам философов.

Здесь стоят бюсты тех, кто научил маглов думать. Сократ, Платон, Аристотель. Платон, например, учил, что наш мир это лишь бледная тень, а настоящая реальность находится в мире совершенных идей.

Занятно, хмыкнул отец. Говорят, Платон сам мог быть магом или сквибом. Уж больно его рассуждения о мире идей похожи на попытку объяснить магию словами, понятными маглам. Знаешь, после того, как приняли Статут о Секретности, многим волшебникам, которые жили среди маглов, пришлось как-то маскировать свои знания. Возможно, его философия это и есть такая завуалированная магия. Неизвестно, как Статут повлиял на память маглов о нем, но что-то в этом есть.

Он помолчал, а потом его взгляд стал серьезнее.

Но ты прав, это все очень интересно, признал он. Но знаешь, что самое забавное? Магловская Греция осталась здесь, в виде обломков и черепков. А магическая Греция... она сохранилась гораздо лучше. Те мифы, которые ты знаешь, для нас это почти учебник по уходу за магическими существами.

Церберы, например, продолжил он, трехголовые псы. Конечно, они не охраняют вход в царство мертвых, это уже магловские выдумки. Но они отличные сторожа. Их до сих пор разводят в некоторых частях Греции для охраны особо важных мест. Пегасы тоже не вымерли, хотя и стали очень редки. А кентавры... ну, с кентаврами ты и сам возможно познакомишься. Их племена распространились по всей Европе. Даже у нас, в Запретном лесу, есть их колония. Очень гордый и мудрый народ, хотя и не слишком дружелюбный к людям.

А... другие? осторожно спросил я. Минотавры? Грифоны?

Минотавры, насколько я знаю, вымерли. Последнего, говорят, убили еще в Средние века. А вот грифоны остались. Их очень мало, и они живут высоко в горах. Свирепые твари. Как и химеры, и мантикоры. Все они родом оттуда, из Греции. Так что, видишь, Рубеус... магловские музеи хранят лишь осколки, тени. А настоящая, живая Греция до сих пор существует даже в наших лесах и горах.

Мы помолчали, глядя на безмятежные лица мраморных богов. И я подумал, что, возможно, впервые за этот день мы с отцом не спорили, а дополняли друг друга, каждый со своей стороны глядя на один и тот же мир.

После месяцев отговорок и последней недели почти полного молчания он снова начал со мной разговаривать, делиться знаниями, которые считал действительно важными. Это было не просто дополнение друг друга. Это был первый шаг к восстановлению доверия. Это означало, что я на верном пути, и эта моя странная, неуклюжая экскурсия в мир маглов начала приносить плоды.

Мы медленно двинулись дальше, покинув галерею с величественными скульптурами и войдя в зал, посвященный быту и ремеслам. Здесь все было проще и понятнее: витрины были заполнены расписной керамикой, бронзовыми зеркалами, гребнями из слоновой кости и позеленевшими от времени шлемами.

Вот, смотри, сказал я, останавливаясь у большой чернофигурной амфоры, на которой были изображены бегущие атлеты. Это их повседневная жизнь. Они не только воевали и философствовали. У них были праздники, когда весь город устраивал шествие к главному городскому храму. И, конечно, Олимпийские игры. Это было не просто соревнование, а священный ритуал. На время игр прекращались все войны. Победителей венчали венком из оливковой ветви, и в своем родном городе они становились героями, почти равными богам.

Отец внимательно рассматривал изображения на вазе.

Да, сказал я. Но была и другая сторона. Пока граждане соревновались и философствовали, их благополучие строилось на труде рабов. Их захватывали в войнах или просто покупали на рынках. Они работали в полях, в домах, в мастерских, а хуже всего приходилось тем, кто попадал на галеры и рудники. Это была каторжная работа, которая быстро сводила людей в могилу. Каторга это ведь и есть греческое слово. Оно происходит от названия их больших гребных галерных судов. В гребцы на эти суда как раз и ссылали преступников или сажали рабов. Они были прикованы к скамьям и гребли до полного изнеможения, под ударами кнута надсмотрщика. Так что их великая демократия и свобода были только для избранных.

Кратко, стараясь не утомлять его, я обрисовал ему всю историю Древней Греции: как разрозненные города-государства объединились, чтобы отразить вторжение огромной Персидской империи, как потом они начали воевать друг с другом за господство, ослабив себя, и как в итоге их всех завоевал сначала царь Македонии, а потом и вовсе поглотила новая, еще более могущественная сила Рим.

Он слушал, и на его лице отражалась работа мысли. Я видел, как он сопоставляет мои слова с тем, что знал о магической стороне истории, как укладывает факты в свою собственную картину мира, находя в них новые связи и закономерности, которые до этого момента не казались ему важными. Впервые за долгое время отец не прерывал меня, не переводил разговор на другую тему, не пытался закрыть обсуждение коротким комментарием, который ставил бы точку в нашем диалоге. Он слушал по-настоящему, вникая в суть того, что я говорю, и это внимание было особенным внимательным, заинтересованным, уважительным. Между нами протянулась невидимая нить понимания, которой так не хватало все эти недели, и я чувствовал, как она крепнет с каждым моим словом, с каждым его кивком, с каждой паузой, которую мы делали, чтобы осмыслить сказанное друг другом.

Глава 10. Завершение экскурсии

Мы перешли в римские залы. Здесь все было более приземленным и практичным. Множество бюстов императоров и полководцев суровые, волевые лица людей, которые правили миром.

Я остановился, разглядывая эти каменные портреты. Каждое лицо рассказывало свою историю. Август с его спокойным, почти божественным выражением первый император, превративший республику в монархию. Нерон с его полными губами и тяжелым подбородком тиран, который, по легенде, играл на лире, пока горел Рим. Траян, чьи черты дышали военной решимостью завоеватель, расширивший империю до её наибольших границ. Марк Аврелий, философ на троне, чье лицо носило печать усталости и мудрости. Рядом с бюстами стояли статуи в полный рост легионеры в доспехах, сенаторы в тогах, женщины в струящихся одеждах. Мрамор был холодным и гладким, но казалось, что под ним билась жизнь. Я представлял, как эти люди ходили по мощеным улицам вечного города, спорили на форуме, пировали в своих виллах, строили планы завоеваний и заговоров.

Перед нами залы Древнего Рима, сказал я. Они пришли после греков. Не были такими тонкими художниками и философами, но были гениальными инженерами и организаторами. Они скопировали у греков богов и искусство, но добавили свое. Посмотри на эти лица, я указал на бюст Юлия Цезаря. Не идеализированные герои, а портреты реальных людей, с их природной красотой и природными же изъянами. Ценили реализм.

Мы прошли мимо витрин с римским стеклом, оружием, мозаиками.

Они построили империю, которая простиралась от нашей Британии до Египта и Востока. И чтобы управлять ей, они создали две вещи, которые изменили мир. Первое дороги. Строили их так качественно, что некоторыми пользуются до сих пор. Легионы могли быстро перемещаться по всей империи. Второе, и самое главное, право. Свод законов, который регулировал все: от наследования имущества до наказаний за кражу курицы. Все современные магловские законы так или иначе основаны на римском праве. Их главное достижение установление порядка.

Я указал на витрину с предметами, найденными в Британии: броши-фибулы, монеты с профилями императоров, фрагменты доспехов.

Они были здесь, на этой земле. Задолго до того, как сюда пришли саксы, и уж тем более до того, как волшебники решили спрятаться от маглов. Адрианов вал на севере их работа. Они построили стену через весь остров, чтобы отгородиться от диких племен.

Я читал, что вал тянется почти на сотни миль, добавил я. От моря до моря. Они построили его за шесть лет, силами трех легионов. Каждую милю форт, между ними сторожевые башни. Целая система обороны.

Отец кивнул, рассматривая карту на стене, где была отмечена линия вала.

Маглы так думают, сказал он с легкой усмешкой. Что легионеры вручную таскали камни и строили стену. На самом деле основную работу выполнили римские маги. Легионеры действительно присутствовали, помогали, охраняли и прислуживали, но саму стену возводили волшебники. И дело было не в пиктах, как пишут в магловских книгах. Не только в них.

Он помолчал, словно решая, стоит ли продолжать, потом все же заговорил:

Вал был магической границей и системой оповещения. В римскую эпоху Шотландия была... дикой территорией. Запретный лес, который ты знаешь рядом с Хогвартсом, тогда был гораздо больше и куда опаснее. Основатели школы, а потом и их наследники директора и преподаватели потратили столетия на то, чтобы зачистить и частично укротить хотя бы ближайшие земли. Но в римские времена весь север острова был сплошной дикой зоной, полной магических существ.

Он провел пальцем по линии вала на карте.

Оттуда постоянно что-то лезло на юг. Племена великанов кстати, предки твоей матери, тоже совершали набеги. Валлийские драконы, которых римляне пытались использовать в военных целях, иногда перелетали через границу в Шотландию или наоборот шотландские виверны проникали на римскую территорию. Кентавры, акромантулы, всякая нечисть из болот и пещер. Римских магов было мало, они требовались по всей империи в Галлии, Германии, на Востоке. При этом никто из них не хотел покидать саму столицу. В итоге республике и империи банально не хватало сил, а главное, желания разбираться с каждой шотландской магической зоной по отдельности.

И они просто отгородились? спросил я.

Именно так. Построили вал с мощнейшими защитными чарами, которые вплетены в саму структуру камня. Когда крупное магическое существо пересекало линию или даже просто приближалось, вся система активировалась сигнальные огни зажигались автоматически, передавая сигнал от форта к форту. За считанные минуты весь гарнизон знал о вторжении и мог среагировать.

Отец оглянулся, проверяя, не слушает ли кто-нибудь, затем продолжил тише:

Чары держатся до сих пор, хотя и ослабли. Без них вал давно бы разобрали маглы на стройматериалы. Так оно, собственно, и происходило в средние века местные жители растаскивали камни для своих домов и дорог. Но магическая сердцевина сохранилась, и именно она не дает валу окончательно исчезнуть. Министерство периодически проверяет его, поддерживает старые защиты. Более того, он понизил голос еще больше, сейчас вал используется как часть системы контроля за международными портключами.

Портключами? переспросил я с удивлением.

Да. Когда кто-то прибывает в Британию с помощью международного портключа, система автоматически регистрирует пересечение магической границы. Вал одна из ключевых точек этой сети. Он работает как своего рода магический датчик, фиксирующий любое значительное перемещение волшебной силы через границу. Важнейший элемент защиты от контрабанды, нелегальной иммиграции, проникновения темных магов.

Он усмехнулся.

Так что то, что маглы видят, это только камни. Обломки былого величия. А настоящая ценность вала в той невидимой сети чар, которая была вложена в него почти две тысячи лет назад и которую мы поддерживаем до сих пор.

Отец задумался, глядя на экспонаты в витринах, потом добавил:

Знаешь, у Великой Китайской стены примерно та же история. Маглы думают, что её построили для защиты от монгольских кочевников. Но настоящая причина совсем другая.

Какая? я весь обратился в слух.

Магическая защита. Китайские волшебники возводили стену не от людей, а от того, что приходило из Сибири. Оттуда, с севера, проникали существа, которых ты даже представить себе не можешь. Сибирская тайга в те времена была еще более дикой, чем шотландские леса. Духи, оборотни особого вида, ледяные тролли и великаны с крайнего севера. Китайские маги создали стену как барьер, систему оповещения и защиты. Она до сих пор работает, и китайское Министерство магии не делает из этого тайны.

А монголы? спросил я. Они же завоевали Китай?

Отец усмехнулся.

У монголов-кочевников были свои маги и шаманы. Сильные, кстати. Но разрозненные, не объединенные в систему. А китайцы к тому времени уже несколько столетий имели централизованное обучение волшебников, школы, передачу опыта из поколения в поколение. В организованной магической войне монголы проиграли бы. Но они и не воевали.

Он помолчал, подбирая слова.

Произошел раскол между китайскими магами и магловской императорской властью. Император и его чиновники стали слишком жадными, слишком подозрительными. Начали ограничивать волшебников, требовать от них невозможного, облагать налогами, заставлять служить фактически бесплатно. Во всяком случае, магловские власти активно пытались все это делать. И маги решили преподать урок. Они умышленно ослабили защиту на некоторых участках стены и... допустили монгольское завоевание.

Специально? я не мог поверить в услышанное.

Специально. Для них это оказалось вдвойне выгодно. Во-первых, они вернули свои позиции при новой, монгольской династии. Завоеватели нуждались в помощи магов для управления огромной территорией, и волшебники получили свободу действий, которой не имели при прежних правителях. Во-вторых, и тут отец понизил голос, они получили приток свежей крови. Монгольские шаманы начали смешиваться с китайскими магами, появились новые магические линии, обновились старые родословные. Китайские волшебники были очень замкнуты, веками женились только друг на друге, и это ослабляло их силу. Монгольское завоевание принесло им то, в чем они отчаянно нуждались, но не признавались даже сами себе новую, дикую, необузданную магию степных шаманов.

Отец задумался, потом добавил:

Но это еще не всё. Монголы ведь не остановились на Китае. Они завоевали Среднюю Азию, потом прошлись по Восточной Европе разгромили тамошние государства, добрались до границ Западной и Центральной Европы. И китайские маги, которые фактически отчасти направляли эти походы, действуя как советники при Чингисхане и его генералах, получили доступ к магическим традициям всех этих регионов. Персидские волшебники с их древними знаниями огня и звезд или медицины. Степные шаманы остальных немонгольских народов. Славянские ведуны и волхвы с их связью с природой и духами предков. Венгерские колдуны. Всё это влилось в китайскую магическую традицию.

Он помолчал, давая мне время переварить информацию.

По сути, монгольские завоевания стали величайшим в истории обменом магическими знаниями и кровью. Китайцы из самой изолированной магической культуры превратились в одну из самых разнообразных. Именно поэтому современные китайские волшебники настолько сильны в их жилах течет кровь десятков магических народов, покоренных монголами.

Но дальше на запад они пройти не смогли, продолжил отец, глядя на карту. Хотя, если честно, к тому моменту никто из китайцев особо и не стремился продолжать. Они были малочисленны, растянуты по огромной территории от Китая до Европы. Никто не хотел всерьез воевать и умирать ради интересов династии Чингизидов. Тем более для самих китайских магов монголы оставались пришлыми варварами, которых они согласились терпеть и постепенно перевоспитывать не более того. Китайцы получили то, что хотели свежую кровь, новые традиции, доступ к магическим знаниям половины континента. Дальнейшие завоевания их не интересовали.

И что случилось? спросил я, зачарованный рассказом.

Когда монголы дошли до старых римских границ, европейские маги поняли, что пора действовать, и объединились. Французские, германские, итальянские волшебники наследники той самой римской традиции, о которой я рассказывал, все, кто мог держать палочку, собрались на большой совет. К тому времени европейские волшебники тоже представляли собой смесь разных кровей и методов колдовства, и у них была своя систематическая школа обучения, не уступавшая китайской.

Отец усмехнулся.

И знаешь, что произошло? Никакой великой битвы, как пишут в некоторых учебниках истории. Обе стороны встретились, посмотрели друг на друга и поняли одно: никто реально не хотел сражаться и умирать. Китайско-монгольские маги устали, получили всё, что им было нужно, и не видели смысла в дальнейшей войне. Европейские волшебники понимали, что война с таким противником обойдётся слишком дорого, даже если он и измотан. Так что всё решилось дипломатическим путем. Сели, поговорили, разделили сферы влияния и разошлись по домам. Магловским властям после этого предстояло самим разбираться друг с другом что они, собственно, и делали следующие столетия, воюя, заключая мир, снова воюя. А маги из этого благоразумно самоустранились.

Отец помолчал, потом добавил более серьёзным тоном:

Но самое важное то сборище положило начало чему-то новому. Впервые маги из разных стран и континентов сели за один стол не для того, чтобы делить добычу или заключать военные союзы, а чтобы договориться о правилах игры. О том, как сосуществовать, не уничтожая друг друга. Это было начало формирования международной системы отношений между волшебниками. Со временем встречи стали регулярными, появились постоянные представители от разных стран, установились правила и процедуры. А в итоге всё это и превратилось в Международную Конфедерацию Магов, которая существует до сих пор. Так что, как видишь, иногда самые важные победы одерживаются не на поле боя, а за столом переговоров. И самые масштабные изменения происходят не от войн, а от умения договариваться.

Я стоял, потрясенный услышанным. История, которую я думал, что знаю, оказывалась совершенно другой, если посмотреть на нее с точки зрения магов.

Так что все эти великие стены, продолжил отец, обводя взглядом римские экспонаты, это не просто камни и символы власти. Они живые, в некотором смысле. Пропитаны магией, которая работает столетиями, переживая тех, кто её создал. Маги давно поняли: самые долговечные чары те, что встроены в физические объекты, особенно в камень. Палочковые заклинания исчезают, когда волшебник умирает. А камень, зачарованный правильно, может служить тысячи лет.

Он положил руку мне на плечо.

Вот почему я говорю тебе: учись не только магии, но и истории. Настоящей истории, а не той, что пишут для маглов. Потому что наш мир гораздо старше, сложнее и интереснее, чем кажется на первый взгляд.

В этот момент я понял главную разницу между нами. Я пытался доказать ему, что мои познания могут быть полезны, что я понимаю больше, чем кажется. А он пытался донести до меня, что одной эрудиции недостаточно, тем более однобоко магловской. Что нужен ещё и опыт, и мудрость, которые приходят только с годами. Но самое главное он продолжал внимательно слушать, пытаясь понять, откуда у меня такой запас информации и насколько глубоко моё понимание.

Если вернутся на шаг назад, то можно сделать вывод, что легионеры действительно были великими... как бы сказать... собирателями. Только не искусства, а магических традиций.

Он помолчал, подбирая слова, а потом продолжил:

В Европе активно перенимать чужие заклинания и приемы начали еще греки. Они же первыми стали систематизировать колдовство и создавать школы. Например, греческие волшебники первыми собрали воедино руны разных народов и создали первую объединенную рунологию. Такой подход позволил им завоевать Египет в свое время. Именно поэтому на том камне, что мы видели, есть греческий текст они пришли как завоеватели, но умные завоеватели, которые учились у побежденных. Но из-за постоянных междоусобиц работа не имела строго системного непрерывного характера.

Он указал на статую римского легионера.

И именно римляне довели греческую идею до совершенства. Римские волшебники часто действовали вместе с армией. Когда завоевывались новые территории и народы, колдуны с этих земель вливались в жреческое общество завоевателей. Либо строптивцы уничтожались, а их секреты брались на вооружение. Веками чародеи стекались в столицу империи со всех концов света. В итоге силы росли численно и качественно.

Так римское жречество объединилось с греческим, хотя со временем и отобрало себе завоеванный ранее Египет. Ассимилировались европейские дикие колдуны. С Карфагеном же история вышла особенная. Карфагеняне и маглы, и маги сами имели серьезные амбиции. Они видели себя завоевателями и объединителями Средиземноморья, прямыми конкурентами Рима за господство в регионе. Их волшебники обладали древними финикийскими традициями, мощными ритуалами, связанными с морской стихией и торговыми путями. Большинство из них, особенно те, кто был связан с правящими кругами самого Карфагена, категорически отказались признать главенство Рима. Они предпочли сражаться до конца и в итоге были уничтожены вместе со своим городом, когда римляне стерли его с лица земли. Однако не все карфагенские маги разделили эту судьбу. Волшебники из провинций, из колоний, из подчиненных Карфагену городов Африки и Испании оказались более прагматичными. Видя неизбежное падение столицы, многие из них предпочли сохранить свои жизни и знания, влившись в римское магическое сообщество. Они принесли с собой уникальные традиции мореплавания, навигационные чары, ритуалы благословений, которые впоследствии очень пригодились Риму в его морской экспансии.

Но самое важное в Риме же началось упрощение колдовства. Из искусства, подвластного буквально единицам, оно превратилось в ремесло, доступное гораздо более широкому кругу. Начался намеренный поиск одаренных детей, чтобы привлечь их в общество волшебников, независимо от происхождения.

Старая посоховая традиция диких народов совместилась с жезловой египетской и греческой школой, использующей холодное оружие. Все это в итоге и превратилось в современную палочковую систему, он выразительно взглянул на карман со своей. Была развита греческая школа колдомедицины. Которая в свою очередь многое почерпнула из персидской. Начали массово выращивать волшебные растения и животных, искусственно выводить новые их виды.

Голос отца стал печальнее.

Но за рассветом приходит полдень, а потом и закат. Когда имперцы столкнулись с пределами своих завоеваний и приток новых откровений и рабов иссяк, общество, как колдовское, так и магловское, начало меняться в худшую сторону. Без внешнего врага, который всех объединял, началась внутренняя борьба за власть и ресурсы. Конфликты на почве происхождения, древности рода... Всё это тоже составляет их наследие. Хотя такого краха, как с магловским обществом, в волшебном не случилось. Просто чародеи из столицы стали больше разъезжаться по всей империи и оставаться жить там, завоевывать себе личное пространство. Так со временем стали образовываться национальные сообщества, которые и решили окончательно отделиться от магловского мира Статутом.

Конечно, мой рассказ упрощенный и немного сумбурный. Процессы были гораздо сложнее, и растянулись они на века. Но в общих чертах... да, все было примерно так. Если тебе будет интересно, ты сможешь в подробностях изучить всё в Хогвартсе. Хотя история чародейства не самый популярный предмет, особенно с тех пор, как его начал вести призрак, но в библиотеке есть отличные книги, если захочешь.

После нашего неожиданного погружения в историю Греции, Китая и Рима дальнейшая прогулка по музею утратила свою остроту. Мы миновали залы, посвященные Британии времен англосаксов, с их замысловатой вязью на брошах и мечах, заглянули в азиатские галереи, где под стеклом застыли терракотовые воины и фарфоровые драконы. Я еще пытался по инерции что-то рассказывать об Альфреде Великом, объединившем Англию, о Великом шелковом пути, но слова звучали вяло и неубедительно. Отец слушал вполуха, вежливо кивая, но было очевидно, что его мысли далеко.

Пик нашего противостояния и, одновременно, сближения был пройден там, среди мраморных богов и бюстов императоров. Теперь мы оба и я, и он были морально истощены. Энергия спора иссякла, и осталась лишь гулкая усталость, которая тяжелым музейным воздухом давила на плечи. Я больше не пытался "преподавать", а отец не "экзаменовал". Вместо антагонистов мы превратились в двух уставших туристов, молча блуждающих по гулким залам древностей.

В моей голове роились противоречивые мысли. С одной стороны, я чувствовал удовлетворение. Впервые за долгое время отец говорил со мной как с равным. Роберт не просто отмахивался от моих слов, а отвечал, разомкнулся из себя. Лед умолчаний, недоверия и гиперопеки треснул, и, без сомнения, можно было считать день успешным.

Но с другой стороны, я понимал, что главная цель так и не была достигнута. Я хотел доказать ему, что я уже не ребенок. Что мой запас информации не просто небольшой набор случайных "видений", а стройная система. Что я могу мыслить логически, анализировать, делать выводы. Что я более взрослый, разумный человек, которому можно доверять. И в достижении главной задачи я потерпел неудачу.

Экскурсия получилась интересной, познавательной для нас обоих, но она не стала убедительным доказательством моей состоятельности. В его глазах я по-прежнему оставался мальчишкой с опасным даром, ребенком, которого нужно оберегать. Он признал наличие у меня неких познаний, но не признал за мной права на взрослость. Эта мысль горьким осадком легла на душу, перечеркивая радость от нашего временного перемирия.

Наконец, мы оказались у выхода. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь стеклянную крышу вестибюля, казался нестерпимо ярким после полумрака галерей. Папа посмотрел на меня, и в его глазах я увидел ту же усталость, что чувствовал сам.

Ну что, все? спросил Роберт.

Все, кивнул я. Битва была проиграна, и у меня не было сил на новый раунд. По крайней мере, пока.

Тогда пойдем, поедим. Ты, наверное, проголодался.

Он положил свою тяжелую руку мне на плечо. Эта рука уже не казалась мне такой давящей, как утром. В ее тяжести теперь было что-то... привычное. Отеческое. В следующее мгновение мир снова сжался и развернулся. Мы вновь стояли на заднем дворе Дырявого котла.

После торжественной тишины музея резкий переход в шумный, полный жизни паб был особенно ощутим. В обеденное время здесь было не протолкнуться. За темными деревянными столами сидели ведьмы в остроконечных шляпах и волшебники в мантиях всех мастей. Воздух был густым от табачного дыма, запаха жареного мяса и гомона десятков голосов, обсуждавших цены на реагенты, последний матч по квиддичу и новые постановления Министерства. Этот плотный, живой гул не располагал к серьезным разговорам, и мы, найдя свободный столик в углу, молча заказали у Тома две большие миски дымящегося ирландского рагу.

Мы ели, не глядя друг на друга, и эта тишина была вызвана не неловкостью, а необходимостью переварить и еду, и калейдоскоп утренних впечатлений. Я ковырял вилкой разваренную картошку и куски баранины, а в голове лихорадочно прокручивал варианты.

Битва за музей была проиграна. Я не смог доказать главного своей взрослости и разумности. Информация об экспонатах оказалась слишком косвенным доказательством. Он мог списать мои рассказы на что угодно на мой странный дар, на случайные видения, но не на работу ума. Моя эрудиция не выглядела в папиных глазах системой, а скорее россыпью ярких, но бессвязных фактов.

Я думал о своем первоначальном плане после исторического музея пойти в Музей науки. Я хотел показать свое понимание паровых машин, телеграфа, первых автомобилей. Рассказать, как они устроены, кто их изобрел, как они изменили мир. Планировал продемонстрировать свою собственную осведомленность, доказать, что я, не посещая школу, разбираюсь в вещах, о которых не имеют понятия даже образованные волшебники. Но теперь я понимал, что и такой подход может не сработать. Слишком много ходьбы, слишком много отвлекающих факторов. Да даже таблички у экспонатов, которые и так о них все расскажут и на которые можно списать мои откровения. Нужно было что-то более концентрированное.

И тут меня осенило. Библиотека. Сокровищница чистого, концентрированного понимания. Там нам не придется бегать от витрины к витрине. Там все будет под рукой.

Я смогу не просто рассказать, но и показать. Запросим у библиотекаря школьные и вузовские учебники, атласы, справочники, подшивки газет. Наверняка я хоть кратко, но смогу пересказать большинство тем из учебников, решить задачи из них, предсказать, куда и как будут двигаться наука и техника. Получится не пересказ, а прямое предъявление доказательств. Доказательств того, что мой кругозор огромен, а понимание системно.

Ну что, Рубеус, прервал мои размышления отец, отодвигая пустую тарелку. Наелся? Отправимся домой?

Пап, подожди, сказал я, и в моем голосе прозвучали нотки, заставившие его замереть. Пожалуйста, дай мне еще один, последний шанс.

Еще один? в его голосе прозвучала усталость. Куда ты еще хочешь меня затащить?

Никуда. Ходить больше не придется, быстро сказал я, видя его недовольство. Ну почти. Нужно просто вернуться в музей. В библиотеку, что в том же комплексе. Там не придется никуда бегать. Мы просто сядем за стол, и я тебе все покажу. На примере книг и учебников. Получится гораздо быстрее и проще, чем с каким-то музеем. Я просто хочу, чтобы ты увидел, что я действительно понимаю все, а не выдумываю.

Я смотрел на него с отчаянной мольбой.

Последняя попытка. Если и после этого ты решишь, что я все еще ребенок, которым нужно управлять, я... я подчинюсь. Обещаю. Больше никаких споров. Но, пожалуйста, дай мне еще разочек попробовать.

Отец долго молчал, изучая мое лицо. Он видел не детский каприз, а серьезную, почти отчаянную решимость. Он устал, безусловно. Но он также понимал, что этот разговор, этот странный спор, который мы вели весь день, и неделю до этого, был важен для нас обоих.

Хорошо, после долгой, тяжелой паузы наконец выдохнул он. Библиотека так библиотека. Обратно в музей. Но действительно последний раз, Рубеус. Помни об этом.

Глава 11. Экзамен в библиотеке

Мы опять вышли в Лондон. Снова ощущение от маглоотталкивающих. Взятие за руку и еще одно мгновение неприятного переноса. Мы снова оказались у величественного входа Британского музея, готовые к последнему раунду нашего поединка.

Когда мы вошли, отец невольно замер на пороге. Перед нами раскинулось огромное круглое пространство под гигантским сине-золотым куполом, который терялся где-то в высоте. Стены от полированного паркетного пола и до самого верха были заняты бесконечными, многоярусными стеллажами из темного дерева, уставленными тысячами книг в строгих кожаных переплетах. Длинные ряды массивных дубовых столов с зелеными суконными столешницами и такими же зелеными лампами расходились идеальными лучами от центрального подиума, где, словно на капитанском мостике, восседали библиотекари.

В зале царила гулкая, почти церковная тишина, нарушаемая лишь шелестом переворачиваемых страниц, едва слышным скрипом карандашей и перьев, да редким приглушенным покашливанием. В воздухе витал густой, ни с чем не сравнимый библиотечный запах.

Надо же... выдохнул отец, и его шепот прозвучал неуместно громко в этой обители тишины. Он с ностальгией огляделся. Почти как в Хогвартсе. Только темнее и... тише. Наши летающие светильники, хоть и выглядят как свечи, на самом деле дают куда больше света. В них магии больше, они не просто горят, они светят. А здесь... здесь свет какой-то мертвый, от этих электрических ламп.

Я повел его к центральной стойке, за которой обнаружился истинный хранитель этого места. Это был мужчина с орлиным профилем и тонкими, плотно сжатыми губами. Он не сидел, а именно восседал за своей конторкой, и вся его поза выражала не просто строгость, а глубокое осознание собственной власти над этим царством книг. На нас никто не обращал внимания благодаря маглоотталкивающим чарам, которые отец поддерживал по привычке, не задумываясь.

Я уже открыл было рот, чтобы начать разговор, но отец меня опередил. Я не увидел, как он это сделал, но заметил лишь короткое, почти незаметное движение его палочки, скрытой в рукаве. Взгляд библиотекаря за стеклами очков на мгновение остекленел, а затем прояснился, и его суровое лицо расплылось в подобострастной улыбке.

Так будет проще, тихо бросил мне отец. Не придется ждать и заполнять их дурацкие магловские бумажки. Так чего ты хотел?

Я на секунду опешил от такой прямолинейности, но быстро сориентировался.

Добрый день, обратился я к библиотекарю. Я хотел бы продемонстрировать своему отцу уровень своего домашнего образования. Для этого нам понадобятся школьные учебники и место, что бы провести такой экзамен. Не могли бы вы нам помочь?

Конечно, сэр, ответил он с почтительной улыбкой. Позволю себе предложить воспользоваться одним из наших частных кабинетов. Там будет гораздо тише, и вы сможете работать, не отвлекаясь на посторонних. К тому же в кабинетах удобнее размещать большое количество материалов, и я или один из моих ассистентов сможет обеспечить вас всем необходимым.

Я посмотрел на отца. Тот кивнул.

Это было бы прекрасно, согласился я. Спасибо.

Тогда позвольте проводить вас, библиотекарь встал из-за своей конторки и размеренным шагом повел нас вглубь библиотеки.

Он проводил нас в небольшой, уютный кабинет, полностью обитый дубовыми панелями, в котором стояли два глубоких кожаных кресла и массивный письменный стол с лампой. Атмосфера располагала к серьезной и вдумчивой работе.

Что могу предоставить в ваше распоряжение? спросил он, оставаясь у двери.

Для начала, сказал я, усаживаясь в кресло, будьте добры, принесите нам полный комплект школьных учебников для начальной школы. Самых лучших и современных, какие у вас есть.

Разумеется. Это займет несколько минут, он учтиво поклонился и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Через несколько минут библиотекарь вернулся с первой стопкой аккуратно подобранных книг, которые он разложил на столе с заботливой точностью. Я взял верхнюю букварь. Отец скептически хмыкнул, но я проигнорировал его.

Вот, пап, держи, я протянул ему книгу. Открывай на любой странице.

Он открыл наугад и ткнул пальцем в короткий текст про фермера и его корову. Я прочел его бегло, без единой запинки, а потом кратко пересказал. Затем была арифметика.

"Сложение и вычитание многозначных чисел в столбик", прочитал отец из оглавления, и в его голосе прозвучала ирония.

Я молча взял со стола перо, обмакнул его в чернильницу и на чистом листе бумаги быстро решил несколько примеров, которые отец продиктовал прямо из учебника. Он долго смотрел на ровные столбики цифр, и его лицо стало серьезным.

Так мы и пошли предмет за предметом. Природоведение, где я рассказал о круговороте воды в природе и о том, почему летом тепло, а зимой холодно. Основы географии, где я на карте, найденной в учебнике, показал все континенты, океаны и крупнейшие страны. Указал горы, крупные реки, моря, проливы.

Отец больше не иронизировал. Он методично брал учебник за учебником, открывал оглавление, зачитывал тему, а я отвечал. Иногда он просил меня что-то написать или нарисовать. С каждым моим ответом его лицо становилось все более мрачным и задумчивым. Он начинал понимать, что его сын, который никогда не сидел за школьной партой, не просто знает какие-то случайные факты. Он владеет всей системой магловского начального образования. И это было только начало.

Споткнулся я на основах истории Англии. Здесь у меня обнаружился огромный пробел в знаниях, ведь в прошлой жизни я изучал историю совершенно другой страны. Хронологию английских монархов я помнил лишь урывками: Вильгельм Завоеватель, королева Виктория, нынешний Георг V вот, пожалуй, и все имена, что всплывали в памяти без труда. Всех этих Тюдоров и Виндзоров я помнил очень смутно. Пришлось выкручиваться, цепляясь за ключевые события, которые я знал лучше: Столетняя война, Война Алой и Белой розы, война за независимость американских колоний и, конечно, Наполеоновские войны. Рассказывая о них, я старался выстроить хоть какую-то логическую цепочку, чтобы скрыть свое незнание конкретных дат и имен правителей. Но по большому счету этого и не требовалось.

После того как мы разделались с начальной школой, атмосфера в кабинете неуловимо изменилась. Исчезла ирония, уступив место сосредоточенному любопытству. Услужливый библиотекарь, предугадывая наши желания, вскоре вернулся, бесшумно катя перед собой двухъярусную латунную тележку. На ней громоздились стопки книг толстые, добротные тома по алгебре, геометрии, физике, химии и другим предметам полный курс британской средней школы. Причем по каждому предмету он привез сразу по два-три альтернативных учебника от разных издательств.

В разных школах предпочитают разных авторов, сэр, пояснил он. Я решил, что вам будет удобнее сравнить подачу материала.

Я благодарно кивнул. Это было даже лучше, чем я рассчитывал.

Отец взял в руки учебник по алгебре. Он молча и очень внимательно рассмотрел его: кожаный переплет с золотым тиснением, плотная бумага, строгие шрифты. В отличие от более тонких и красочных книжек для малышей, этот том внушал уважение.

Ну, давай, кивнул он, и в этом коротком слове уже не было снисхождения. Он пересел ко мне по ближе и положил книгу с раскрытым оглавлением между нами.

Я не стал открывать книгу.

Арифметика, начал я. Десятичные дроби. Это способ записи обычных дробей, только в строчку, через точку. Например, одна вторая это ноль целых, пять десятых. А одна четвертая ноль целых, двадцать пять сотых. Это удобно, потому что с ними можно работать как с обычными числами складывать, вычитать.

Проценты, продолжил я. Это просто сотая часть от чего-либо. Если ты берешь в долг у гоблинов сто галлеонов под десять процентов, то вернуть должен будешь сто десять. А если они начислят сложные проценты, то в следующий раз десять процентов будут браться уже от ста десяти галлеонов, а не от ста. Поэтому с ними лучше не связываться.

На упоминании гоблинов отец криво усмехнулся, но ничего не сказал.

Пропорции, я перешел к следующей теме. Это просто равенство двух отношений. Например, если на одно зелье нужно две лапки саламандры, то на три таких же зелья понадобится шесть лапок. Это и есть пропорция.

Я открыл учебник и показал ему несколько текстовых задач на движение и работу.

Два поезда выехали навстречу друг другу... Два землекопа копали канаву... Это все решается через простые уравнения. Скорость, умноженная на время, равна расстоянию. Обозначаем неизвестное иксом и решаем.

Я взял перо и набросал на листе бумаги простейшее линейное уравнение.

Переносим все неизвестные в одну сторону, известные в другую, не забывая менять знак. Делим на коэффициент при иксе готово.

Я взял перо, обмакнул его в чернильницу и на чистом листе бумаги быстро решил несколько примеров, которые отец продиктовал прямо из учебника. Он долго смотрел на ровные столбики цифр, на то, как я без малейших колебаний оперирую дробями и процентами. Ирония на его лице медленно сменилась удивлением, а затем чем-то новым.

Стало очевидно, что на этом уровне математику я знаю практически в совершенстве. Вместо того чтобы сдаться, отец, кажется, наоборот, вошел в азарт. В его глазах вспыхнул огонек исследователя, который наткнулся на неизведанный феномен. Вопрос "откуда ты это знаешь?" сменился другим, куда более интересным: "а что еще ты знаешь?". Ему стало любопытно нащупать границы моих знаний.

Хорошо, сказал он, откладывая учебник по арифметике. Его голос прозвучал бодрее. С этим понятно. А геометрия?

В нем проснулся энтузиазм. Экзамен перестал быть для него нудной обязанностью и превратился в увлекательную игру.

Пришла очередь и геометрии.

Теорема Пифагора, объявил отец, прочитав название главы.

"Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов", без запинки произнес я. Но слова это просто слова. Тут лучше чертить.

Я оглядел стол. Чернильное перо было для этого не слишком удобным.

Пап, можешь сделать мне карандаш? И линейку. Надо было сразу тебя попросить, а то не люблю эти перья.

Отец, не говоря ни слова, взмахнул палочкой. Гусиное перо, стоявшее в чернильнице, на глазах укоротилось, почернело и превратилось в обычный графитовый карандаш. Затем он направил палочку на тяжелый нож для разрезания бумаг из письменного набора. Тот вытянулся, истончился и стал деревянной планкой пусть и без какой либо шкалы, но идеально ровной прямоугольной формы.

Спасибо, сказал я, беря в руки привычные инструменты.

На чистом листе бумаги я быстро начертил прямоугольный треугольник, а затем, с помощью линейки, построил на каждой его стороне по квадрату.

Вот одно из самых простых доказательств, сказал я. Площадь этого большого квадрата, построенного на гипотенузе, равна сумме площадей двух малых квадратов, построенных на катетах, и четырех одинаковых треугольников...

Занятно, протянул отец, вглядываясь в мой чертеж. У нас в нумерологии тоже много построений, связанных с треугольниками...

Теперь площади, продолжил я, откладывая карандаш. Площадь прямоугольника это произведение его сторон. Площадь треугольника половина произведения основания на высоту. А площадь круга... я на мгновение задумался, вспоминая формулу, это пи, умноженное на радиус в квадрате. Пи это такая особая константа, примерно три целых и четырнадцать сотых.

Отец взял учебник и начал листать его, сверяя мои слова с текстом. Он немного нахмурился.

Здесь написано то же самое, признал он с неохотой.

Я видел, как в его глазах растет удивление. Он все еще не мог понять, откуда я все это знаю. Но он уже не мог отрицать, самого факта наличия этого у меня в голове.

Так, пункт за пунктом, мы прошлись по всей программе начальной школы. Отец быстро убедился, что я не просто "что-то знаю", а владею материалом практически целиком. Его интерес разгорался. Если азы даются мне так легко, то где же находится граница моих познаний? Воодушевленный, он перешел к следующему этапу.

Оставив позади ясный и предсказуемый мир математики, мы перешли к естественным наукам. Отец, воодушевленный своим новым азартом исследователя, сам выбрал следующий учебник. Это была толстая книга в темно-зеленом переплете с лаконичным названием "Естествознание".

Что тут у них? спросил он, открывая оглавление.

Здесь все вместе, пояснил я. Основы физики, химии, биологии и географии. В средних классах это часто объединяют в один предмет.

Начнем с физики, решил он. "Простые механизмы. Рычаги". Это мне знакомо.

"Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю", процитировал я Архимеда. Это как раз об этом. Рычаг позволяет получить выигрыш в силе, проигрывая в расстоянии.

Я снова взял карандаш и нарисовал простую схему: длинная балка, точка опоры, два груза на разных расстояниях.

Главное правило это правило моментов, объяснил я. Сила, умноженная на ее плечо с одной стороны, должна быть равна силе, умноженной на ее плечо с другой. F1 умножить на L1 равно F2 умножить на L2. Поэтому, приложив небольшое усилие к длинному концу рычага, можно поднять очень тяжелый груз на коротком конце.

Понятно, кивнул отец. Чистая механика, никакой магии. Ножницы, весы, даже дверная ручка это все рычаги.

Именно, подтвердил я, довольный тем, что он уловил суть. А еще есть наклонная плоскость, блок, ворот, клин. Все это простые механизмы. Маглы используют их тысячи лет, чтобы строить свои дома или в торговле для перемещения крупных партий товаров.

Мы подробно обсудили основы гидростатики и гидродинамики давление жидкости, закон Архимеда, природу водных потоков. Знакомились с природой света преломлением и отражением, особенностями лучей. Было уделено внимание теме тепла и температуры. Мне показалось, что в этом общем учебнике по естествознанию начальная физика подается слишком сжато, что в нем не хватает каких-то тем. Но нет, в отдельных учебниках физики все было точно также, но с большим упором на практику в виде текстовых и лабораторных примеров, а также на большее количество вопросов и задач. Возможно за будущие десятилетия программы несколько расширят?

Следующим был раздел химии. Это была куда более туманная для папы область.

"Элементы. Простые и сложные вещества", прочитал он.

Все в мире состоит из элементов, начал я. Это как... как основные ингредиенты для всех возможных зелий. Вода это не просто вода, это сложное вещество, состоящее из двух элементов: водорода и кислорода. А вот железо или золото это простые вещества, они состоят только из одного элемента.

Я открыл сразу несколько учебников на таблице с перечнем известных на тот момент элементов, их символами и весом. Так я хотел еще раз показать папе, что во всех учебниках одна и та же информация. Отец взял самый толстый учебник и сам стал его листать.

А когда элементы соединяются друг с другом, происходит химическая реакция, я показал на простую формулу горения метана. Вот, газ из плиты это метан, он состоит из углерода и водорода. Когда он горит, он соединяется с кислородом из воздуха, и в результате получаются два совершенно новых вещества: углекислый газ, который мы выдыхаем, и обычная вода в виде пара. Плюс выделяется тепло и свет.

Отец долго смотрел на ряды непонятных ему символов: CH + 2O CO + 2HO. Похоже, что для него это была какая-то каббалистика, посложнее рунической вязи.

То есть, они могут превращать одно вещество в другое без волшебной палочки? спросил он недоверчиво.

Да. И это даже не трансфигурация, потому что количество каждого элемента сохраняется. Просто меняются их связи друг с другом. Это основа их мира.

Химия была для отца совершенно чуждой территорией. В отличие от физики, где он мог найти аналогии в быту, абстрактный мир химических формул был для него непроницаем. Мы, конечно, прошлись по основным темам: я рассказал о кислотах, щелочах и солях, о том, как они реагируют друг с другом в процессе нейтрализации, рассказал про группы элементов, особенности их соединений. Но я видел, что отец откровенно скучает и теряет нить. Он полистал учебник, посмотрел на схемы, но быстро отложил его. Думаю, он просто поверил мне на слово, удостоверившись, что и в этой непонятной науке я ориентируюсь так же уверенно. Особо долго на этом предмете мы не стали задерживаться.

Биология далась ему легче. Он, как никто другой, знал мир живой природы.

Мы начали с общей классификации: я рассказал ему о царствах растений, животных и грибов. Это было ему знакомо. Затем мы перешли к ботанике, где я рассказал не только о фотосинтезе, но и о строении цветка, процессах опыления и распространении семян. После этого мы коснулись зоологии, пройдясь по основным классам животных: от рыб и амфибий до птиц и млекопитающих. Я рассказывал об их отличительных признаках, среде обитания, образе жизни. От систематизации мы перешли к клеточной теории, объясняя, что все это огромное разнообразие жизни построено из одних и тех же микроскопических "кирпичиков".

"Строение растений и животных", объявил он.

Я рассказал ему о клетках, о том, что все живое, от крошечной водоросли до огромного кита, состоит из них. Рассказал про фотосинтез как растения с помощью солнечного света превращают углекислый газ и воду в пищу для себя и кислород для нас.

Это я знаю, кивнул он. Некоторые волшебные растения делают то же самое, только быстрее и эффективнее. А некоторые, наоборот, поглощают свет и выделяют разное.

Наконец, мы добрались до географии.

"Физическая география Британских островов", прочитал он из оглавления.

Начнем с рельефа, предложил я, разворачивая фарзац с физической картой. Шотландское нагорье, Пеннинские горы, Уэльское нагорье. Это все результат древних горообразующих процессов. А вот эти низменности Среднешотландская, долина Йорк образовались позже.

Отец слушал внимательно. Он сам бывал во всех этих местах, но никогда не задумывался о том, почему горы именно здесь, а равнины там.

А климат? спросил он.

Морской, умеренный. Гольфстрим смягчает зимы, западные ветры приносят влагу с Атлантики. Вот почему в Ирландии такая зеленая трава, а на западном побережье Шотландии столько дождей.

Мы методично прошли весь курс физической географии: рельеф, климат, внутренние воды, почвы, природные зоны. Затем экономическую географию промышленность, сельское хозяйство, транспорт, города. Я показывал ему угольные бассейны, металлургические центры. Рассказал о том, как география влияет на размещение производства: почему сталелитейные заводы строят у месторождений угля и железной руды.

Завершили мы политической картой мира. Я развернул перед ним большую цветную карту из учебника.

Вот, я обвел пальцем огромные розовые территории. Это наша Британская империя. Над ней действительно никогда не заходит солнце. Канада, Австралия, Индия, большие куски Африки... Все это наши колонии и доминионы. А вот это Франция со своими колониями в Африке и Индокитае. Это Советский Союз. А это Соединенные Штаты.

Он долго изучал карту, сравнивая с тем, что знал. Каждая страна имела свои природные условия, свои ресурсы, свою экономику. И все это можно было изучить, понять, предсказать.

Глава 12. Окончательное убеждение

Когда мы разделались с курсом британской средней школы, я обратился к библиотекарю за учебниками для старших классов. Через несколько минут в дверях появился молодой ассистент, который бесшумно вкатил в кабинет двухъярусную латунную тележку, доверху заставленную книгами.

Сэр, обратился он ко мне, вам велели передать, что здесь ваша подоборка полного курса для старших классов, включая несколько альтернативных учебников по основным предметам от разных издательств. Не желаете ли чаю или, быть может, сэндвичи?

Мы с отцом переглянулись.

Только чай, спасибо, ответил я.

Ассистент кивнул и вскоре вернулся с подносом. На нем стояли два тонких стеклянных стакана в изящных серебряных подстаканниках, сахарница с кусочками рафинада и специальными щипчиками, и маленький фарфоровый сливочник. Мы молча выпили горячий, крепкий чай, и эта короткая передышка, кажется, была нужна нам обоим.

Я сделал несколько глотков, чувствуя, как тепло разливается по телу, немного снимая напряжение. Я окинул взглядом кабинет тёмные дубовые панели на стенах, высокие стеллажи, уходящие под потолок, запах старой бумаги и кожаных переплётов. Здесь было тихо и торжественно, как в храме. Идеальное место для того, что я задумал.

Я видел, что отец колеблется. Его глаза бегали по открытым текстам, по корешкам других книг, по моему лицу, по тележке с новыми учебниками. Он уже не был уверен, что имеет дело с ребёнком. Мой рассказ о Косой аллее, о Гринготтсе, об истории магазинов был убедительным, но всё ещё оставлял место для сомнений. Это можно было списать на хорошую память, на прочитанные где-то книги. На выдумки, в конце концов. Но то, что я собирался показать ему сейчас, уже не поддавалось таким объяснениям.

Я должен был доказать, что мои знания не обрывки информации, а целостная система. Что я понимаю не только "что", но и "как" и "почему". Что в моей голове не просто набор фактов, а другая цивилизация, с другой наукой, другой логикой.

Хотя затея и была рискованной можно было запутаться в деталях, не суметь объяснить сложные концепции простыми словами, но другого выхода не оставалось. Предстояло показать Роберту всё, на что способен. Окончательно разрушить его иллюзии о "болезни" или "пророческом даре" и заставить его увидеть реальность. Увидеть меня настоящего.

Чай закончился и передышка тоже. Я поставил стакан на поднос и посмотрел на отца, готовый к решающему раунду.

Отец, уже полностью вошедший в роль экзаменатора, взял в руки учебник по алгебре. Он полистал его, и я видел, как его азарт сменяется легкой растерянностью.

Многие новые учебники заметно отличались от предыдущих: они были толще, тяжелее, с более мелким шрифтом и плотно забитыми формулами страницами. Это был уже серьезный материал.

Отец взглянул на гору книг и тяжело вздохнул. Он понимал, что за несколько часов охватить весь этот материал физически невозможно. Но азарт исследователя все еще горел в его глазах. Он хотел нащупать границы моих знаний, понять, где же кончается эта моя удивительная эрудиция.

Ладно, сказал он, беря в руки самый толстый том по алгебре. Будем действовать выборочно. Посмотрим, что ты знаешь из... этого.

Он открыл книгу наугад и ткнул пальцем в заголовок.

Квадратные уравнения. Что это такое?

Это уравнения, где неизвестное возведено в квадрат, ответил я, беря карандаш. Например, x« + 5x + 6 = 0. Для их решения есть специальная формула через дискриминант.

Я быстро записал на бумаге стандартную формулу корней квадратного уравнения и решил предложенный пример.

D = b« - 4ac... D = 25 - 24 = 1... x = -2, x = -3, я отложил карандаш. Можно проверить, подставив обратно в уравнение.

Отец молча сверил мои выкладки с учебником. Все сходилось.

Системы уравнений, прочитал он следующую тему.

Я показал ему, как решать систему двух уравнений с двумя неизвестными методом подстановки и методом сложения. Отец слушал вполуха, все больше погружаясь в некое оцепенение.

Следующим был учебник тригонометрии. Отец открыл его и нахмурился, глядя на странные обозначения.

Синус, косинус, тангенс... Что за абракадабра?

Это просто отношения сторон в прямоугольном треугольнике, объяснил я, рисуя схему. Синус угла это отношение противолежащего катета к гипотенузе. Косинус прилежащего катета к гипотенузе. Тангенс противолежащего к прилежащему. Это нужно, чтобы вычислять углы и расстояния, которые нельзя измерить напрямую. Например, высоту горы или расстояние до корабля в море.

Для чего это используется? спросил он устало.

Навигация, строительство, артиллерия. Любые вычисления, связанные с треугольниками. А треугольники везде. Разве вы не использовали ничего из этого в астрономии или в нумерологии?

Вопрос так и остался без ответа. Он полистал книгу, наткнулся на таблицы синусов и косинусов, на тригонометрические тождества. Все это было для него китайской грамотой, но он видел систему, порядок, железную логику.

Затем снова была физика. Отец открыл учебник на разделе "Электричество".

Вот это объясни, сказал он. Электричество. Что это такое?

Это направленное движение заряженных частиц, начал я. Все вещества состоят из атомов, а атомы из положительно заряженного ядра и отрицательно заряженных электронов. Есть два вида заряда плюс и минус. Одноименные заряды отталкиваются, разноименные притягиваются. Сила их взаимодействия описывается законом Кулона...

Я набросал схему простой электрической цепи, объяснил, что такое ток, напряжение, сопротивление. Рассказал о законе Ома.

Маглы научились этим управлять, продолжил я. Они заставляют электричество течь по проводам, светиться в лампочках, вращать моторы. Это основа всей их техники. Ты и сам все это много раз наблюдал при посещении всех наших соседних поселений. Видимо не обращал внимания и не задавался вопросом о принципах работы?

Отец долго смотрел на мои схемы. Для него, привыкшего к тому, что свет появляется взмахом палочки, идея "приручения" какой-то невидимой силы казалась одновременно примитивной и гениальной.

Биология была следующей. Отец устало перелистал страницы.

Эволюция. Анатомия человека, процитировал он заголовки.

Эволюция это теория о том, что все живые организмы изменяются со временем, приспосабливаясь к окружающей среде, сказал я. Выживают и размножаются те, кто лучше приспособлен. Постепенно, за миллионы лет, одни виды превращаются в другие. Человек произошел от обезьяны, обезьяна от более примитивных млекопитающих, и так далее, до самых простых организмов.

Любопытно, пробормотал он. А что насчет анатомии?

А анатомия это просто описание того, как мы устроены. Вот сердце, я постучал себя по груди. Это просто мышечный насос из четырех камер, который качает кровь по сосудам. Легкие это губки, которые насыщают кровь кислородом. Мозг это... ну, это сложно. Сеть из миллиардов нервных клеток, которые обмениваются сигналами.

Отец кивнул, но я видел, что его внимание рассеивается. Он устал. Информации было слишком много.

А ведь это мы еще не трогали органическую химию или экономику заметил я. Они тоже входит в программу старших классов. Не разобрали другие продолжения курсов естественных наук. Еще я умышленно отложил историю и летературу, что бы их сразу полностью разобрать.

Отец обвел взглядом стопки книг, многие из которых мы даже не открывали. Исписанные листы бумаги с формулами и схемами. Карандаш и самодельную линейку. И меня своего малолетнего сына, который несколько часов подряд с легкостью оперировал понятиями, о которых он, взрослый и, как он считал, образованный волшебник, даже не подозревал.

Что-то кардинально менялось в его понимании. "Великанья магия", которую он пытался держать под контролем, оказалась не просто даром предвидения или набором случайных "видений". Это была целая вселенная систематизированных знаний. Не хаотичная, не безумная, а строго упорядоченная. Это была другая цивилизация, живущая в голове его ребенка.

Он молча закрыл последний учебник и откинулся в кресле. Больше он пока не задавал вопросов. На его лице застыло выражение человека, который открыл дверь в комнату и обнаружил за ней бескрайний океан. Он смотрел на меня совершенно другими глазами глазами человека, который впервые понял, что совсем не знает своего сына.

Я видел, как отец уже готов был остановиться, но решил не упускать момент и закрепить эффект. Если уж произвести на него впечатление, то до конца.

Пап, подожди, сказал я. Мы еще историю и литературу не затронули. А это как раз то, что тебе может быть интересно.

Он устало посмотрел на меня, но кивнул.

Я взял толстый том "Всемирная история" и открыл его на хронологической таблице.

Вот смотри, начал я. Древний Египет 3000 лет до нашей эры. Древняя Греция с 8 века до н.э. Римская империя возникла в 27 году до н.э., пала в 476 году н.э. Все это мы уже обсудили утром. Потом было средневековье, которое длилось примерно до конца XV века. Возрождение, Реформация, Великие географические открытия...

Я быстро прошелся по ключевым событиям: Французская революция 1789 года, Наполеоновские войны, объединение Германии и Италии, Гражданская война в США, Первая Мировая, которая пока что так не называется, ведь Вторая только впереди. Отец слушал внимательно история была ему куда понятнее, чем тригонометрия.

А дальше что? спросил он.

Об этом я тоже тебе рассказывал, я сделал паузу, Вторая Мировая будет самой кровавой войной в истории человечества. Она начнется в 1939 году, когда Германия под управлением Адольфа Гитлера нападет на Польшу. Это будет война на истребление, война с концлагерями и геноцидом. Погибнут десятки миллионов человек. Закончится она только в 1945 году, когда союзники Британия, СССР и США победят Германию и Японию.

Отец побледнел.

И... что потом?

Потом мир расколется на два лагеря, продолжил я. США и СССР, капитализм против коммунизма. Не знаю нужно ли тебе объяснять что это такое и смогу ли правильно это сделать? В общем в разделенном на лагери послевоенном мире начнется Холодная война. Страны не будут воевать напрямую, но будут постоянно балансировать на грани. Появится ядерное оружие бомбы, каждая из которых может уничтожить целый город. Начнется гонка вооружений. Они даже полетят в космос сначала СССР запустит спутник в 1957-м, человека в 1961, а потом американцы высадятся на Луне в 1969-м.

На Луне? переспросил он недоверчиво.

На Луне, подтвердил я. А в 1991 году Советский Союз развалится. Наступит новая эра. Компьютеры станут маленькими и доступными каждому. Появится всемирная сеть, где любой человек сможет получить доступ к любой информации. К 2000 году мир станет совершенно другим.

Если хочешь, то можем снова углубиться в какую-то историческую эпоху? Могу подробнее рассказать о будущем, о истории, о науке и технике?

Снова наступила пауза. Реакции я так и не дождался и перешел к литературе, взяв учебник английской словесности.

Я знаю о большей части писателей и их произведений, описанных здесь и в учебниках за другие классы. Вот, например, Шекспир, показал я. "Гамлет", "Макбет", "Ромео и Джульетта". Это все знают. Но я также и знаю, что напишут в будущем... В 1937 году выйдет "Хоббит" профессора Толкина, а в 1954-м его "Властелин колец". Это будет совершенно новый жанр фэнтези. Появятся романы о будущем: Джордж Оруэлл напишет "1984" и "Скотный двор". Хемингуэй напишет "Старик и море", получит за нее Нобелевскую премию.

Отец слушал, качая головой.

А наука? спросил он. Куда она пойдет?

Биология откроет структуру ДНК молекулы, которая хранит наследственную информацию, рассказал я. Это случится в начале 50-х. Физика создаст квантовую механику, которая опишет мир на уровне атомов. Медицина победит множество болезней, изобретет антибиотики и вакцины. Средняя продолжительность жизни вырастет с 50 до 70-80 лет. Географы исследуют последние белые пятна на картах глубины океанов, полюса Земли. Например, спустятся на одиннадцати километровую глубину в Марианской впадине в Тихом океане самом глубокой точке мира. А потом начнут исследовать космос.

Компьютеры, добавил я, вспоминая. Это будут машины, которые смогут производить миллиарды вычислений в секунду. Сначала они займут целые комнаты, но потом станут размером с портфель, а потом с ладонь и даже меньше. К концу века почти в каждом английском доме будет компьютер.

Отец молчал. Информация была ошеломляющей.

Я сделал глубокий вдох и решил быть честным.

Пап, сказал я тихо, отодвигая от себя последнюю книгу. Я должен признаться. Я немного... приукрашивал. Да, я действительно знаю много. Очень много. По большей части на уровне человека, окончившего магловскую школу, а где-то даже выше. Но некоторые предметы я знаю плохо. Английский, например, я говорю с ошибками, а пишу совсем отвратно. А некоторых предметов я вообще не знаю. Богословие, которое тут изучают в школах. Латынь. Французский язык. Я не всеведущий.

Я сделал паузу, собираясь с мыслями, чтобы сказать самое главное.

Я просто... человек с очень странной памятью. И я не выбирал, что знать, а что нет. Это не я решал, что изучать. Все это, я обвел рукой горы книг, оно просто... есть во мне. И оно больше не появляется. Новых знаний не добавляется. Это как... как будто мне в голову загрузили целую библиотеку, а потом заперли дверь. Это застывшая картина мира, которая больше не меняется.

Отец долго смотрел на меня. В его взгляде уже не было ни удивления, ни азарта. Была лишь бесконечная усталость и тяжелая задумчивость. Он как будто смотрел сквозь меня, пытаясь осознать то, что услышал.

Значит, медленно проговорил он, это не дар. Не пророчество. Это... груз.

Да, кивнул я. Это просто груз. И я пытаюсь научиться его носить.

И сегодня ты пытался показать мне, насколько он тяжелый? спросил он.

Я пытался показать, что я могу с ним справиться. Что я не сошел с ума. Что я могу думать, анализировать. Что я не просто мальчик, который видит странные сны. Что я... взрослый.

Отец медленно кивнул, словно соглашаясь со своими собственными мыслями.

Я понял, Рубеус, сказал он наконец, и в его голосе прозвучала нотка, которой я никогда раньше не слышал. Что-то похожее на... сочувствие. Прости меня. Я думал, что оберегаю тебя от опасной магии. Боялся, что она сведет тебя с ума. А на самом деле... ты просто нес на себе эту ношу в одиночку.

Он встал, тяжело опираясь на подлокотники массивного кресла. Я инстинктивно тоже поднялся на ноги. Отец обошел стол, заваленный книгами, и подошел ко мне. На мгновение он остановился, словно не решаясь, а затем сделал еще один шаг вперед и неловко, почти робко, обнял меня. Я замер, ощущая непривычную тяжесть его руки на моей спине. Мы стояли так несколько долгих мгновений в абсолютной тишине кабинета, и я чувствовал, как напряжение долгого дня медленно отпускает меня. Каждый из нас думал о своем, но в этот момент мы были ближе, чем когда-либо.

Наконец, папа отстранился и, не глядя на меня, достал свою палочку.

Нужно прибраться, сказал он глухо.

Коротким взмахом он вернул карандашу и линейке их первоначальный облик гусиного пера и ножа для бумаг. Другим, более сложным пассом он заставил исписанные нами листы бумаги свернуться в тугие трубочки и истлеть в воздухе, не оставив даже пепла.

Идем, скомандовал он.

Мы вышли из кабинета. Услужливый ассистент, увидев нас, поспешил навстречу, но отец, не останавливаясь, направил на него палочку.

Обливиэйт.

Взгляд парня на мгновение стал пустым.

Вы весь день провели в читальном зале, просматривая старые книги. Вам никто не помогал, ровным голосом произнес отец. А теперь вам нужно проверить каталоги в дальнем хранилище.

Молодой человек растерянно моргнул, а затем решительно развернулся и зашагал в указанном направлении.

Ту же процедуру отец проделал и с библиотекарем. Когда мы вышли на улицу, темный вечерний Лондон встретил нас прохладой и шумом.

Я, кажется, проголодался от всей этой... учебы, сказал отец, впервые за долгое время посмотрев мне прямо в глаза. В его взгляде больше не было ни строгости, ни подозрительности. Только усталость и что-то еще, новое и непонятное. Подозреваю, что ты тоже. Как насчет ужина в "Дырявом котле"? Но на этот раз чур, без каких-то новых придумок и без экзаменов.

Обратный путь из Дырявого котла был делом одного мгновения шаг в ревущее зеленое пламя, головокружительный кувырок по каминной сети, и вот мы уже стоим посреди нашей тихой гостиной. Но эта тишина была обманчива. Она не успокаивала, а давила, наполненная невысказанными мыслями.

Глава 13. Крепость Хагридов

Следующие несколько дней Роберт почти не разговаривал. Это было не то сердитое или усталое молчание, к которому я успел привыкнуть, а молчание напряженной, глубокой внутренней работы. Мне казалось, я буквально вижу, как в его голове со скрежетом проворачиваются шестеренки, пока он в очередной раз пытается уложить в сознании новую картину мира. Мой папа уже почти свыкся с мыслью, что его сын полувеликан, чья физическая мощь росла не по дням, а по часам. Теперь же к этому добавился новый, куда более ошеломляющий факт: мой разум оказался своего рода шкатулкой с предсказаниями, где хранились знания о грядущих битвах магов и маглов, дополненные поразительной эрудицией и зрелостью суждений.

Наблюдая за родителем со стороны, я старался быть как можно незаметнее, понимая, что лезть к нему сейчас с вопросами или новыми откровениями все равно что подливать масла в огонь. Вывалив на этого человека и так слишком много, я огорошил и загрузил его. Моей задачей было дать ему время прийти в себя.

Роб, в свою очередь, тоже проявлял предельную осторожность. Он явно опасался снова подорваться на мине моих знаний, как это случилось уже дважды за последнее время. В его отношении ко мне отчетливо наметился сдвиг. Он все еще был моим отцом, любящим и заботливым, но теперь смотрел на меня не как на неразумного ребенка, а скорее как на подростка, который неожиданно для всех доказал свою зрелость и пугающую осведомленность.

Прежде наши дни текли размеренно и предсказуемо: подъем на рассвете, завтрак, работа в лесу или по хозяйству, обед, снова дела и долгий, уютный вечер у камина. Роберт сидел в своем любимом кресле, слушал радио то волшебную, то маггловскую станцию или просто молчал, глядя на огонь. В это время я тоже находился рядом, перебирая собранные за день ингредиенты или листая книжки. Иногда он рассказывал мне истории о лесных обитателях или читал вслух. Это была тихая, спокойная жизнь человека, нашедшего свое место и не искавшего перемен.

Теперь все изменилось.

Мы по-прежнему вставали рано, но мой родитель теперь поднимался еще раньше. Я просыпался от звуков в доме: шагов, скрипа половиц, приглушенного бормотания заклинаний. Когда я спускался на кухню, завтрак уже стоял на столе, но сам Роб часто отсутствовал. Я находил его во дворе, в сарае или уже в лесу, где он занимался своими делами.

Вечера тоже изменились до неузнаваемости. Кресло у камина пустовало. Радио больше не играло. Ни волшебное, ни магловское. Вместо него по вечерам в доме воцарялась тишина, наполненная шорохом страниц и скрипом пера. Отец достал из старого сундука свои хогвартские конспекты, свои учебники по защите от тёмных искусств, по зельеварению, по рунам. Он перечитывал их снова и снова, делая пометки, выписывая что-то на пергамент.

После ужина, который мы все еще ели вместе, отец коротко взъерошивал мне волосы, говорил: Ложись вовремя, Рубеус, и уходил. Иногда в свой кабинет, а порой вниз, в лабораторию. Оттуда доносились приглушенные звуки: шипение котла, потрескивание пламени, редкие, четкие слова заклинаний или тихие, долгие речитативы.

Я больше не видел его лица в мягком свете камина, не слышал размеренного дыхания отдыхающего человека. Теперь он был постоянно в движении, постоянно занят. Даже когда его тело находилось рядом, разум витал где-то далеко строил планы, просчитывал варианты, готовился к будущему, которое я описал как неизбежное.

Внешне он изменился несильно, но я, проживший в этом доме уже больше года, замечал каждую мелочь. Под глазами залегли тени. Движения порой становились резкими, нетерпеливыми. Он больше не останавливался, чтобы полюбоваться закатом или послушать пение птиц. Раньше он иногда улыбался просто так, без причины, наслаждаясь покоем нашего уединенного жилища. Теперь его улыбки были редкими и натянутыми, словно он вспоминал о необходимости улыбнуться сыну, который не должен видеть страх взрослого.

Но в его глазах появилось нечто новое. Жесткая, несгибаемая решимость человека, осознавшего масштаб угрозы и принявшего вызов. Когда он смотрел на меня, в этом взгляде читалась не только любовь и забота, но и клятва. Невысказанная, но абсолютно ясная: Я не проиграю и защищу тебя. Чего бы мне это ни стоило.

Порой я чувствовал себя виноватым. Своим разумом я прекрасно понимал, что именно я разрушил его спокойную жизнь, что мои пророчества превратили размеренный быт лесного егеря в лихорадочную подготовку к войне. Но я также осознавал, что выбора не было. Если я хотел изменить судьбу этого мира, свою собственную и судьбу этого человека, мне была нужна помощь взрослого мага. А отец был единственным, кому можно было доверять безоговорочно.

Теперь наши дни превратились в работу без остановки. Мы вставали раньше, трудились больше, отдыхали меньше. Я старался помогать как мог: подавал нужное, когда он что-то чинил или мастерил, приносил из кладовой травы и посуду, убирал и распределял по стеллажам созданные товары. В общем, старался еще больше участвовать в домашней и лесной жизни, куда меня снова допустили.

Хотя Роберт по-прежнему ограничивал мое участие. Жестко и однозначно.

Это слишком тяжело, говорил он, когда я пытался поднять большой ящик с инструментами.

Ты еще маленький, отвечал он на вопрос, могу ли я помочь с магическими защитами.

Тебе рано это знать, отрезал он, если я интересовался, что именно происходит в лаборатории.

Я не обижался, понимая его логику. Для него я был малолетним ребенком с пророческим даром хрупким, драгоценным, нуждающимся в защите. Да, я был необычно силен для своего возраста и говорил не по годам разумно, но это не делало меня магом, не давало ни знаний, ни опыта. У меня не было ни палочки, ни магического образования, ни даже базового понимания того, как работает местная магия, за исключением подсмотренного в быту и вычитанного из детских книжек.

Поэтому я делал то, что мог: старался быть полезным в мелочах, не мешал, когда он был занят чем-то важным, и наблюдал.

Я видел, как постепенно меняется наш дом и хозяйство. Как мой родитель методично, шаг за шагом, превращает наше тихое убежище в крепость, готовую выдержать любые бури.

Началось все с перепроверки уже существующих систем. Тот же камин (подключенный к каминной сети) папа перепроверил дважды, обновив обереги, руны и чары на нем самом, на внешних кованых каминных дверцах и на трубной задвижке. Он разобрал половицы перед этим камином, что-то сделал с досками и каменным основанием и заново все собрал.

Но потом Роб начал проводить всеобщую модернизацию и усиление. Утро пятого дня папа разбудил меня еще до рассвета, когда за окнами стояла густая предутренняя мгла, а воздух был напитан влажной прохладой осени. Спустившись на кухню, обнаружил, что завтрак уже ждал на столе, но папа стоял у входной двери, глядя во двор, где на траве лежали аккуратные ряды каких-то предметов.

Сегодня начинаем укреплять защиту территории, сказал он негромко, не оборачиваясь. Хочешь посмотреть?

Кивнул, хотя родитель меня не видел. Быстро проглотив кашу и запив ее теплым молоком, выскочил во двор.

То, что увидел, заставило замереть.

На траве лежали тринадцать массивных железных клиновидных столбиков каждый длиной с мою руку от плеча до кончиков пальцев, выкованных из темного металла, который тускло поблескивал в утреннем сумраке. Рядом, на расстеленном холсте, располагались тринадцать плоских камней размером с ладонь взрослого человека. Камни были не обычные каждый слабо светился серебристым светом, и даже издалека можно было различить выгравированные на них руны. Узнал некоторые символы по детским книжкам о древней магии: знаки защиты, отвращения зла, сохранности домашнего очага.

Рядом с холстом лежали два отреза драконьей кожи. Один большой и неправильной, словно рваной формы, темно-зеленого цвета с жесткой, чешуйчатой текстурой. Второй аккуратный прямоугольник размером с носовой платок, иссиня-черный и на удивление гладкий, почти бархатистый на вид. Чуть поодаль располагались две пары массивных рукавиц из той же грубой, почти черной кожи.

Это обереги? спросил тихо, стараясь не нарушить торжественную атмосферу момента.

Нечто большее, ответил отец, присев на корточки. Надел одну пару рукавиц и осторожно развернул ближайший камень. Тот вспыхнул тусклым красноватым светом. Рунические якоря. Каждый из них будет вбит в землю по периметру нашего владения. Железо в землю, камень сверху. Вместе создадут барьер, который будет отталкивать недоброжелателей и предупреждать нас о любой угрозе. Камни заряжены очень сильно голыми руками их брать нельзя, только в этих рукавицах, похлопал по своей паре. Они из кожи валлийского зеленого. Вторая пара тебе.

Смотрел на эти предметы с благоговением. Понимал масштаб работы, которую провел отец за эти несколько дней. Выковать тринадцать клиньев даже с помощью магии это часы труда у горна. Подготовить камни, нанести руны, зарядить их он явно не спал ночами.

Тебе помочь их разнести? предложил, глядя на папу снизу вверх.

Тот на мгновение задумался, потом кивнул.

Можешь нести камни. Только в рукавицах и не разворачивай ткань. Драконья кожа защитит, но осторожность не помешает.

Работа заняла весь день. Роб методично обходил владение, определяя места для установки якорей. Я следовал за ним, неся в руках по два завернутых камня в больших рукавицах, которые были мне велики и постоянно сползали. Родитель шел впереди с тяжелым мешком железных клиньев за спиной и длинной палочкой в руке.

Каждая точка установки выбиралась с тщательностью ювелира или геодезиста со спутниковым оборудованием. Отец останавливался, закрывал глаза, словно прислушиваясь к чему-то неслышному, потом кивал сам себе и делал отметку на земле носком сапога. Затем начиналась магия.

Сначала проверка и перепроверка координат, потом подготовка места установки. Взмах палочки и в земле появлялась узкая, идеально ровная скважина. Еще взмах и железный клин медленно погружался в грунт, пока над поверхностью не оставалось лишь несколько сантиметров металла. Роберт доставал из кармана маленький флакон с какой-то темной жидкостью и капал несколько капель на железо. Жидкость шипела, словно кислота, и клин уходил еще глубже, утапливаясь заподлицо с землей.

Потом папа в своих рукавицах брал рунический камень осторожно, двумя руками, не разворачивая кожаную ткань полностью и укладывал точно над местом, где покоился металл. Только после этого отворачивал край драконьей кожи, открывая руны. Прижимал ладонь в перчатке к камню и начинал что-то произносить вполголоса. Слов разобрать не мог то ли древний язык, то ли специальное заклинание, искаженное до неузнаваемости. Но эффект был очевиден: руны на камне начинали светиться, сначала тускло-красным, потом все ярче, пока не вспыхивали настоящим пламенем. Огонь не обжигал защищенную руку мага, но воздух вокруг дрожал от жара.

Когда ладонь убиралась, свечение угасало, но камень продолжал слабо пульсировать едва заметно, словно медленное биение сердца.

Готово, выдыхал Роб и поднимался, отряхивая колени от земли. Следующий.

Я наблюдал за процессом с завороженностью ребенка и пониманием взрослого. Это была не просто магия защиты это было создание настоящей системы обороны. Тринадцать точек образовывали неправильный многоугольник, охватывающий весь наш участок. В моем прошлом мире это можно было бы сравнить с датчиками движения, периметральной сигнализацией и, возможно, даже с минным полем только вместо проводов и электроники здесь работали древние руны и воля волшебника.

К обеду установили восемь якорей. Отец выглядел уставшим на лбу блестел пот, движения стали чуть медленнее но останавливаться никто не собирался. Принес из дома кувшин с холодной водой и два больших сандвича с маслом и сыром. Устроились прямо на траве, спиной к стволу старой яблони, и ели молча, глядя на уже установленные камни.

Почему тринадцать? спросил наконец, не выдержав молчания.

Роберт допил воду и вытер губы тыльной стороной ладони.

Тринадцать число силы в старой магии. Двенадцать точек образуют круг, а тринадцатая замыкает его, запечатывает. Можно было бы обойтись меньшим количеством, но тогда защита была бы слабее. А я не собираюсь экономить на нашей безопасности.

Слушал, запоминая каждое слово. В книгах о Гарри Поттере магия часто выглядела простой взмахнул палочкой, произнес заклинание, и готово. Но здесь, в реальности этого мира, я видел, что настоящая защитная магия это сложная, многослойная работа, требующая знаний, опыта и огромных затрат сил.

К вечеру все тринадцать якорей стояли на своих местах. Папа выглядел измотанным под глазами темные круги стали еще заметнее, руки слегка дрожали от усталости. Но в его взгляде читалось удовлетворение.

Теперь дом, сказал он негромко, глядя на наше жилище. Теперь сам дом.

Следующим утром работа продолжилась, но уже иначе. После завтрака отец вывел меня к северной стене дома, где фундамент уходил в землю.

Сегодня будем работать с основанием, объяснил Роберт, доставая палочку. Фундамент это корни дома. Защити корни, и защитишь все строение целиком.

Взмах палочкой и земля у стены дома начала отодвигаться сама собой, послушно откатываясь в стороны и обнажая серый камень фундамента. Работа шла методично: маг освобождал участок за участком, пока вдоль всей стены не образовалась траншея глубиной по колено.

Он достал из кармана несколько флаконов с разноцветными жидкостями и начал наносить их на камень широкой кистью. Жидкости впитывались в основание дома, оставляя после себя едва заметное мерцание. Потом начал чертить символы прямо на фундаменте круги, переплетенные линии, точки, образующие созвездия, какие-то абстрактные знаки. Работал сосредоточенно, губы беззвучно шевелились.

Я же стоял рядом, наблюдая. Понимал: вот сейчас мне предстоит настоящая работа.

Рубеус, позвал папа, закончив с первым участком. Теперь твоя очередь. Видишь лопату? Нужно закопать все обратно. Аккуратно, не спеша. Магией нельзя наложенную защиту лучше ей не тревожить, особенно первое время. Она должна укорениться в фундаменте, срастись с камнем. Любое магическое воздействие может нарушить процесс.

Кивнул и взял лопату. Та оказалась слишком легкой и коротковатой для моей силы словно детская игрушка. Приходилось постоянно наклоняться ниже, чем хотелось бы, и сдерживать размах, чтобы не перестараться. Начал забрасывать землю обратно в траншею, стараясь работать равномерно. Папа периодически подходил, помогал все разравнивать, разбивал и утрамбовывал ногой особенно крупные комья.

Работали так до самого обеда, переходя от стены к стене. Роб освобождал фундамент магией, наносил защитные составы и символы, а я следом закапывал все обратно медленно, методично, лопата за лопатой. Работа была монотонной и продолжительной, но странным образом совершенно не утомительной. В прошлой жизни после такой работы я бы уже давно чувствовал ломоту в спине, жжение в мышцах рук, желание хоть на минуту присесть и передохнуть. Здесь же ничего подобного. Мог бы копать так еще часами, словно только начал. Великанья выносливость это было не просто отсутствие усталости, это было ощущение неисчерпаемого запаса сил, словно мое тело вообще не понимало, что означает слово "устать". Я понимал важность того, что мы делаем, и даже наслаждался этим непривычным чувством физической мощи.

К вечеру, когда мы закончили последнюю, восточную стену, отец присел на крыльцо рядом со мной. Оба были грязными, уставшими, но довольными.

Хорошо поработал, сынок, сказал папа, положив руку мне на плечо. Теперь наш дом защищен и снизу, и по периметру. Осталось только изнутри завершить.

Глава 14. Завершение защиты

За внутреннюю защиту папа взялся спустя еще пару дней. До этого момента я был уверен, что наш дом и так неплохо защищен: различные обереги, скрытые под крышей, руны на пороге и, конечно, сама репутация отца в лесу служили неплохим барьером. Но то, что началось в то утро, было совершенно иного масштаба. Это была уже не профилактика, а такая же подготовка к осаде, как до этого с периметром и фундаментом.

Роберт методично, шаг за шагом, начал выстраивать многоуровневую систему обороны. Начал он опять с фундамента. Теперь с внутренней его стороны. Спустившись в подвал, он долго ходил вдоль каменной кладки, что-то бормоча себе под нос и прикладывая ладонь к холодным валунам. Затем, взяв в руки палочку, он начал водить ею по швам, оставляя за кончиком тонкую, едва заметную серебристую линию. Она змеилась по всему периметру, оплетая основание дома невидимой паутиной. Я стоял в стороне и чувствовал, как по полу проходит легкая, едва ощутимая вибрация, словно дом глухо, по-звериному, зарычал, напрягая свои каменные мускулы.

Затем настала очередь стен. Отец достал мешочек с железными клинышками, похожими на столбики из периметра, но сильно меньшие. Каждый из них так же был испещрен сложными, вытравленными кислотой рунами. С молотом в руке он обошел все внутренние углы дома, вбивая в них по одному такому клину. Он не просто заколачивал их, а делал это с определенным ритмом, сопровождая каждый удар гортанным, резонирующим словом на древнем языке. Это походило на ритуал, где каждый удар молота был строфой в длинном заклинании. Я видел, как дерево и камень вокруг клиньев на мгновение темнели, словно впитывая в себя магию, и понимал, что теперь любой, кто приблизится к дому с дурными намерениями, сначала наткнется на эту невидимую стену. Это было похоже на установку современных сейсмических датчиков и минного поля одновременно грубо, но эффективно.

Последним штрихом стала защита окон и дверей.

Теперь тонкая работа, сказал отец, доставая небольшую ступку и несколько мешочков с порошками. Руны и символы. Они не столько защищают, сколько... настраивают защиту.

Я наблюдал, как он смешивает ингредиенты. Толчёная соль для очищения и отпугивания злых духов. Серебряная пыль для отражения тёмной магии. И порошок из светящегося минерала, который я не узнал, но от которого исходило слабое, успокаивающее тепло.

Лунный камень, пояснил Роберт, заметив мой взгляд. Он впитывает в себя магию ночи, магию интуиции и иллюзий. Любой, кто попытается проникнуть сюда с помощью обманных чар, запутается в собственных иллюзиях.

Уколов палец ритуальным ножом, он добавил в смесь несколько капель своей крови. Субстанция зашипела и засветилась ровным, холодным светом.

Кровь связывает все защитные контуры со мной, сказал он. Я буду чувствовать любую попытку проникновения, как если бы кто-то коснулся моей кожи.

Обмакнув палец в эту пасту, Роб начал выводить на всех косяках, рамах и на пороге сложные символы переплетение спиралей, углов и точек. Это была не просто роспись. Я видел, как он вкладывает в каждое движение свою волю, свою концентрацию. Губы его беззвучно шевелились, произнося слова, которые я не мог расслышать.

Он объяснял мне значение некоторых символов.

Вот это узел защиты, говорил он, рисуя сложный, переплетённый узор. Он запутывает любое направленное заклинание, заставляя его ходить по кругу, пока оно не иссякнет. А вот это глаз-хранитель. Он будет следить за порогом. Если кто-то переступит его с дурными намерениями, я тут же узнаю об этом.

Он нанёс символы на все двери, все окна, даже на маленькие вентиляционные отверстия. Когда он закончил, дом, казалось, вздохнул с облегчением. На мгновение воздух стал будто плотнее, а тишина глубже. Это было ощущение абсолютной безопасности.

Это уже была не грубая сила, а тонкая настройка. Продвинутая сигнализация, способная не только предупредить, но и ударить нарушителя заклинанием или просто запереть его в ловушке.

Вечером, после позднего ужина, я наблюдал, как тот во второй раз обходит дом изнутри. В руках он держал небольшую кисть, и глиняную чашку с еще одним новым составом жидким и бордово-коричневым. Отец опять останавливался у каждой двери, каждого окна, даже у вентиляционных отверстий. Макал кисть в пасту и опять наносил на дерево символы, местами повторяя предыдущие, а местами создавая новый узор. Работал сосредоточенно, почти медитативно. Каждый нанесенный символ на мгновение вспыхивал красноватым светом, а потом тускнел, впитываясь в материал.

Это кровь? не удержался от вопроса, когда Роберт закончил с последним окном в моей комнате.

Он обернулся и посмотрел на меня долгим, оценивающим взглядом. Заметив, должно быть, беспокойство в моих глазах, мягко улыбнулся.

Не переживай, сынок. Не моя. В основном это кровь дракона валлийского зеленого, пояснил папа, показывая на темно-красную пасту. Моей крови тут тоже всего капля, для связи с защитой. Остальное драконья кровь, смешанная с растертыми травами и золой рябины. Кровь дракона дает силу самой защите, делает ее прочной и долговечной. Моя капля создает связь эти символы теперь привязаны ко мне и будут реагировать на мою волю. Травы дают силу отталкивания нежеланных гостей. А зола рябины усмехнулся без веселья. Рябина издревле считается деревом-защитником. Ее зола усиливает любую оборонительную магию.

Кивнул, снова запоминая. Смотрел, как папа аккуратно поставил чашку с остатками пасты на подоконник и провел ладонью по свежему символу на оконной раме. Тот вспыхнул ярче обычного, и я ощутил нечто странное словно воздух в комнате стал плотнее, безопаснее. Как будто само пространство вокруг обрело защитную оболочку.

Теперь, сказал отец, глядя на меня с усталой, но искренней улыбкой, теперь наш дом стал крепостью. Никто не сможет войти сюда с дурными намерениями. Никакая магия не проникнет через эти стены без моего ведома.

Смотрел на папу измученного, но несломленного и чувствовал, как в груди разрастается теплое чувство благодарности и вины одновременно. Благодарности за то, что этот человек готов на все ради моей защиты. Вины за то, что именно мои слова заставили его превратить тихую жизнь в эту бесконечную подготовку.

Пап, спросил я тихо, когда мы сидели на крыльце, глядя на закат. Это... это всё из-за меня?

Он посмотрел на меня, и в его глазах не было ни упрёка, ни сожаления.

Нет, Рубеус, сказал он твёрдо. Это из-за мира, в котором мы живём. Мира, который катится к войне. Ты просто открыл мне на это глаза раньше, чем я увидел бы сам.

Он помолчал, потом добавил:

Знаешь, я всегда думал, что лучшая защита это жить тихо, не привлекать внимания. Быть незаметным. Я выбрал этот дом, этот лес, эту жизнь именно для этого. Я хотел уберечь тебя от мира, который не принял твою мать, который боится таких, как мы. Я думал, что если мы будем жить в глуши, нас никто не тронет.

А теперь?

А теперь я понимаю, что ошибался. Нельзя спрятаться от бури. Можно только построить дом, который её выдержит. И мы его построили.

Он обнял меня за плечи, и в этом жесте было больше, чем просто отцовская любовь. Это было признание. Признание меня не просто сыном, но и союзником. Человеком, который, пусть и странным образом, но помогает ему видеть мир яснее.

Спасибо, пап, произнес тихо.

Ты мой сын, Рубеус. Защищать тебя не обязанность. Это смысл моей жизни.

Защита дома была завершена, но Роберт на этом не остановился. Спустя пару дней, когда я думал, что папа наконец-то сможет передохнуть, он объявил за завтраком:

Сегодня начинаем расширять периметр. Дом защищен, но этого недостаточно. Нужна территория, пространство для маневра. Если кто-то захочет добраться до нас, я должен знать об этом заранее, а не когда незваный гость уже стоит у крыльца.

Я кивнул, глядя на отца. В его словах была своя логика. В моем прошлом мире замки или военные базы тоже окружали несколькими периметрами обороны каждый следующий давал время на реакцию и усложнял проникновение.

Работа началась с того, что Роб взял меня на разведку владения. Мы прошли весь наш участок по границе первого, уже установленного периметра с руническими якорями. Останавливаясь у каждого камня, папа проверял его состояние прикладывал ладонь, прислушивался к едва слышному гулу магии, иногда что-то корректировал легким движением палочки.

Смотри, сказал он, указывая вдаль, за пределы нашей территории. Вот здесь, ровно в трехстах тридцати трех футах от первого периметра, я поставлю второй. А еще через четыреста сорок четыре третий, внешний. Три кольца защиты. Каждое особенное. И в таких выверенных расстояниях будет заложена дополнительная нумерологическая сила.

А как ты их сделаешь? спросил я, глядя на густые заросли кустарника и деревья, окружавшие наш дом.

Магией и терпением, усмехнулся Роберт. И твоей помощью тоже.

Первый новый периметр второе кольцо создавался несколько дней. Папа начал с того, что обошел намеченную линию, втыкая в землю небольшие колышки из ясеня. Каждый колышек был предварительно вымочен в каком-то зелье-растворе я видел, как они слегка дымятся на солнце.

Это направляющие, пояснил маг. Они покажут растениям, куда расти.

Затем началась самая удивительная часть. Роб доставал из своего бездонного кармана небольшие тканевые мешочки с семенами и саженцами. Некоторые я узнавал по книгам о магических растениях: терновник кровавый, ежевика стальная, различные модификации удушающего плюща. Другие были мне незнакомы.

Отец двигался вдоль линии колышков, останавливаясь через каждые несколько метров. Выкапывал небольшую ямку, бросал туда семена или прикапывал саженец, а потом направлял на это место палочку. Губы беззвучно шевелились, произнося заклинания роста и усиления. Дополнительно отец поливал все просто водой, а через некоторое время водой с примесью еще каких-то магических удобрений. Вечером же, сразу как только на небе всходила первая звезда, отец вместе со мной снова обходил периметр. Теперь он уже без всякой палочки накладывал заговоры на уже проклюнувшиеся ростки.

И растения росли. Прямо на глазах.

Я завороженно смотрел, как из земли проклевывались первые побеги, которые за считанные минуты превращались в крепкие кусты высотой по колено, потом по пояс взрослому человеку, а потом выше и выше. Ветви переплетались между собой, образуя плотную, непроходимую стену. Шипы на терновнике были длиной с мой палец и острые, как иглы. Стальная ежевика действительно выглядела так, словно ее ветви выкованы из темного металла они не гнулись, а ломались с характерным звоном.

Между кустарниками отец высаживал ядовитые лозы они вились, обвивая более крепкие растения, добавляя еще один уровень защиты. Листья лоз были бордовыми или тёмно-фиолетовыми, почти черными, и от них исходил слабый, приторно-сладкий запах.

Не подходи близко, предупредил Роберт, заметив мой интерес. Даже просто вдыхать аромат этих лоз слишком долго опасно. Головокружение, тошнота, потеря сознания. А если коснуться листа голой кожей ожог, который будет болеть неделю. К тому же оторвать их листы от кожи не так уж и просто. Нужно или знать специальные заклинания или иметь при себе специальное зелье. Я потом тебе выдам флакон на всякий случай вмести с антидотом.

Кивнул, отступая на безопасное расстояние. Это была настоящая живая крепостная стена.

Но и это было еще не все. Когда основные кустарники уже образовали плотный барьер, папа начал работу с землей у их подножия. Он насыпал вдоль всего периметра какую-то смесь мелкие семена, перемешанные с золой и костной мукой и снова колдовал.

Через несколько часов земля покрылась низкорослой травой. Но это была не обычная трава. Её листья были узкими, жесткими и лежали почти плашмя, образуя плотный ковер. Края каждого листа блестели на солнце.

Бритвенная трава, объяснил отец. Попробуй провести веточкой вдоль листа только очень осторожно.

Я присел на корточки и, сдерживая дыхание, легонько коснулся края одного листа подобранной палочкой. Мгновенная трансформация зеленой былинки и на палочке появилась тонкая глубокая полоска. Порез.

Видишь? Роб присел рядом. Если кто-то попытается пройти здесь босиком или ползком изрежет ноги и руки в кровь. И даже через обувь эта трава способна пробиться. Если она не укреплена сверх меры конечно.

Мы оба аккуратно встали и отошли на шаг назад.

Когда все окончательно вырастет и окрепнет, мы проведем с тобой подчиняющие ритуалы, после них вся эта опасная флора для нас с тобой станет безопасной. Но все равно меры предосторожности тебе нужно будет запомнить и обязательно соблюдать.

Рядом с бритвенной травой, ближе к самым кустам, отец высадил еще одно растение низкие, колючие кустики, похожие на гипертрофированные хвойники. Их иголки были толстыми, твердыми и, судя по тусклому блеску на кончиках, тоже ядовитыми.

Игловик терновый, пояснил маг. Его колючки достаточно прочны, чтобы пробить кожаную обувь. А яд на них вызывает онемение и судороги.

К концу недели второй периметр был готов. Непроходимая стена из колючих, ядовитых растений высотой в два человеческих роста окружала наш дом на расстоянии примерно ста метров от первого рунического кольца. Пройти через эту зеленую крепость было невозможно без серьезных ранений, а скорее всего и без отравления. Со временем корневые системы растений разовьются, так что они еще и подземное пространство также захватят и обезопасят.

Третий, внешний периметр создавался по тому же принципу, но был менее плотным. Роберт объяснил логику:

Внешнее кольцо это предупреждение и задержка. Оно должно замедлить противника, дать нам время подготовиться. Среднее кольцо это уже серьезная преграда. А внутреннее, руническое последний рубеж, непробиваемый без снятия самих рун.

Третий барьер состоял из более редких посадок тех же колючих кустарников, перемежающихся с обычными, но густыми зарослями. Здесь тоже росла бритвенная трава, но не сплошным ковром, а отдельными участками. Зато Роб добавил еще один элемент через каждые десять метров он устанавливал небольшие рунические камни, похожие на те, что образовывали первый периметр, но поменьше и попроще.

Это маркеры, пояснил папа. Они не создают барьер, но предупреждают меня, если кто-то пересечет эту линию. Я почувствую это, где бы ни находился в доме, в лесу или в подвале.

К концу второй недели все три периметра были готовы. Наш дом теперь стоял в центре концентрических колец защиты: внутреннее кольцо рунических якорей, среднее кольцо живых колючих барьеров, внешнее кольцо раннего предупреждения.

Стоя на крыльце рядом с отцом, я смотрел на то, что он создал, и чувствовал смешанные эмоции. С одной стороны благодарность и восхищение его мастерством и решимостью. С другой вину за то, что именно мои слова привели к такой необходимости.

Роберт, словно почувствовав мои мысли, положил руку мне на плечо.

Теперь мы в безопасности, сказал он тихо. Теперь у нас есть время на все остальное.

Создание эшелонированной обороны заняло почти неделю непрерывной работы. Когда последний рунический камень был установлен и последний саженец бритвенной травы пустил свои лезвия-корни в землю, отец с усталым удовлетворением оглядел наши новые владения. Теперь наш дом не просто стоял на опушке леса. Он был сердцем небольшой, но хорошо укрепленной цитадели.

Но эта цитадель нуждалась в экономическом фундаменте. Защита требовала ресурсов, а грядущие смутные времена, о которых я ему поведал, грозили перекрыть привычные источники дохода. Роберт, будучи человеком в высшей степени прагматичным, понимал это лучше кого-либо. Поэтому, едва закончив с обороной, он с тем же усердием взялся за экономику.

Глава 15. Расширение хозяйства

Вечером в один из последующих дней, когда мы сидели за ужином, папа развернул на столе большой лист бумаги. На нем была начерчена схема нашего обновленного владения со всеми тремя периметрами.

Смотри, он ткнул пальцем в пространства между кольцами. Здесь у нас акры свободной земли по всему периметру. Это слишком ценное пространство, чтобы оставлять его просто травой. Я буду высаживать здесь магические травы и растения.

Я придвинулся ближе, разглядывая схему.

Какие именно?

Те, что требуются зельеварам и аптекарям. Сонная дрема, чихотная трава, валериана серебряная, корень горечи, лунница. Все это хорошо растет в нашем климате, не требует особого ухода, а продается отлично. Роб улыбнулся. К тому же, некоторые из этих растений сами по себе добавляют защиты. Та же лунница отпугивает темных существ, а корень горечи делает землю непригодной для проклятий.

Ранним утром следующего дня мы начали планирование на местности.

Это будет наш золотой запас, Рубеус, сказал он, прохаживаясь по расчищенной земле и прикидывая что-то в уме.

Возможно, спросонку я не сразу понял, о чем он говорит, но уже через час все прояснилось. Отец принес из своей лаборатории несколько больших ящиков, наполненных странными семенами, луковицами и черенками. Это были саженцы магических растений. Некоторые я узнал по картинкам из книг, которые он мне давал: луковицы лунного света, которые светились в темноте и использовались в успокаивающих зельях; семена огнесальвии, чьи листья при правильной обработке могли гореть часами, выделяя тепло без дыма; черенки шепчущего плюща, способного передавать звуки на расстояние. Были там и совсем экзотические экземпляры. Например, колючие коробочки прыгучего гороха, который ценился за свою непредсказуемость и использовался в приготовлении зелья удачи.

В следующие дни мы с отцом методично засаживали обе полосы земли. Работа шла медленнее, чем с защитными барьерами часто здесь нельзя было применять магию, растения высаживались саженцами и семенами, которые будут расти естественным образом. Магия применялась лишь для подготовки почвы и защиты от вредителей.

Работая с магическими растениями, отец преображался. Его движения становились плавными, почти танцующими. Он не просто копал землю он уговаривал ее принять семя. Он не просто поливал ростки он нашептывал им заклинания роста, и те на глазах вытягивались, распускали листья и набирали силу. За несколько дней голая земля превратилась в аккуратные, ухоженные плантации, каждая из которых была маленьким сокровищем. Он объяснял мне, что спрос на качественные, правильно выращенные ингредиенты в магическом мире стабилен всегда, а во времена нестабильности, когда поставки из других стран могут прерваться, цены на них взлетят до небес.

Я помогал, как мог таскал ящики и мешки с семенами, вскапывал и скородил грядки своей великаньей силой там, где отец просил не использовать магию. Работа была тяжелой, но приятной. Видеть, как пустая земля превращается в организованное хозяйство, было удивительно.

Примерно четверть всех огородов в ближнем, внутреннем периметре Роберт оставил под особое назначение.

Здесь будут теплицы, пояснил он, волшебством вгоняя в землю колышки и натягивая между ними бечевку. Заново размечая уже, казалось бы, готовые участки. Для самых капризных и ценных растений, которым нужен особый климат круглый год. Но сначала нужно подготовить для них теплые грядки.

И эта подготовка оказалась еще более сложным и многоэтапным процессом, чем все, что мы делали до этого.

Сначала, с помощью магии, отец вырыл на размеченных участках несколько широких и глубоких ям, больше похожих на котлованы. Затем Роб взялся за изготовление рунических камней. Это были не те мощные обереги, что стояли по периметру. Он взял обычные плоские камни, наложил на них металлический трафарет с вырезанными рунными цепочками, отвечающими, как он объяснил, за тепло, рост, защиту и прочие положенные вежи, и обработал их специальным кислотным составом из своей лаборатории. Зелье шипело, разъедая поверхность камня, и оставляло на нем четкий, вытравленный узор. По одному такому простому рунному камню мы установили в каждый угол вырытых ям. В некоторые ямы он добавил и больший, сложнее расписанный, центральный камень.

После этого дно котлованов было засыпано толстым слоем речного камня, который мы несколько дней таскали в зачарованных коробах из русла ручья, протекавшего в глубине магического леса. Стенки ям отец выложил высокими, почти в мой рост, керамическими плитами, а швы между ними намертво вручную запечатал заговоренной сырой глиной, превратив каждую яму в своего рода гигантский контейнер.

Поверх камней на дно лег толстый слой земли и прелой листвы, тоже принесенных из зачарованной части леса. В таком виде котлованы простояли целую неделю, настаиваясь, как говорил отец.

Через неделю работа возобновилась, но началась она с совершенно неожиданного для меня ритуала. За несколько дней до этого мы с отцом заготовили огромное количество топлива: я таскал целые охапки хвороста, а он магией валил и колол сухие деревья в прилегающем магловском лесу. К вечеру рядом с каждой ямой выросла гора дров высотой с наш дом.

С наступлением сумерек мы сложили в центре каждого котлована, где были центральные камни, прямо на слое земли и листьев, по гигантскому костру. Отец зажег их одним взмахом палочки, и в ночное небо взметнулись столбы ревущего пламени. Всю ночь мы поддерживали этот огонь, сменяя друг друга. Я подбрасывал в костры охапки хвороста, чувствуя, как жар обжигает лицо, а Роберт следил, чтобы пламя не выходило за пределы ям, по первости сдерживая его невидимыми барьерами. Это была долгая, изнурительная, но какая-то первобытно-правильная работа. К рассвету, когда костры догорели, дно котлованов было покрыто толстым слоем горячей золы, а рунные камни под ней раскалились докрасна.

Через день после этого Роберт приступил к следующему этапу. Он принес несколько тюков обычной соломы и, бросив их в ямы, одним взмахом палочки измельчил в мелкую труху. Следом туда же отправились несколько мешков золы и угольная пыль отец принес от окрестных шахтерских поселков несколько мешков угля и так же, магией, растер их в порошок прямо над ямами. Всю эту черную, многослойную массу он тщательно перемешал с перемолотым известняком, морским песком и крупной морской солью, которую так же специально заготовил магией.

Наконец, поверх этого сложного пирога он насыпал еще один щедрый слой плодородной лесной земли и засеял все специальной смесью волшебных трав.

Сейчас они быстро прорастут, наберут силу от рун и всего, что мы тут заложили, пояснил он, вытирая пот со лба. А к зиме отомрут, и мы их запашем. Получится идеальное, удобрение, которое будет питать наши теплицы много лет.

Я смотрел на эти гигантские грядки и поражался его предусмотрительности. Это была не просто работа фермера. Это была работа инженера, агронома и мага в одном лице, создающего сложнейшую биотехническую систему.

Параллельно с этим он начал работу и на магловской стороне. У нас было три поля, которые отец засеивал зерновыми, но теперь он решил диверсифицировать производство. На лесных полянах и других подходящих участках, формально принадлежавших короне, но фактически находившихся под его присмотром, он начал высаживать целые рощи. Он принес саженцы лещины, диких яблонь, кусты малины и шиповника, рассаду полудикой клубники и земляники. Во вторую очередь он занялся посадкой обычных магловских лекарственных растений. Той же сортовой ромашкой мы засаживали все новые и новые участки. В этом случае он наоборот во всю применял магию и я тут выступал в роли разве что носильщика.

К началу войны, говорил он, высаживая очередной яблоневый саженец, это все уже будет плодоносить. Ягоды и орехи хорошая еда, которую легко запасти. А излишки можно будет продавать маглам. В голодные годы спрос на любую еду будет огромным.

Однажды вечером, когда мы сидели на кухне и обсуждали планы на завтра, он неожиданно задал вопрос:

Рубеус, ты много говорил о магловской экономике. Что будет с ценами на землю в Британии?

Вопрос был задан как бы невзначай, но я уловил в его голосе напряжение. Я на мгновение задумался, прокручивая в голове обрывки знаний из прошлой жизни.

До войны будет расти, ответил я. Великая депрессия заканчивается, промышленность на подъеме. Люди будут вкладывать деньги в недвижимость. Так что до тридцать восьмого-тридцать девятого года цены будут идти вверх.

А во время войны?

Не знаю точно, честно признался я. Может быть падение, если будут бомбить города. Люди могут начать продавать землю за бесценок. Но купят ли ее? И будут ли вообще работать рынки? Не могу сказать. Но вот после войны... после войны почти все время земля в Британии будет только дорожать.

Значит, покупать сейчас, пробормотал он. Хорошо. Мне нужно посоветоваться с коллегами. У Уильямса-старшего есть связи с земельными агентами. А Роулендс разбирается в маггловских финансах лучше меня.

Кто такие Уильямс и Роулендс? спросил я, хотя помнил, что отец упоминал коллег-егерей.

Мои напарники по лесу Дин, улыбнулся Роберт. Я тебе о них рассказывал, а скоро ты с ними познакомишься лично. Нам предстоит большая работа.

Я видел, как эта мысль прочно засела в его голове. В последующие дни он несколько раз отлучался, используя каминную сеть. Возвращался задумчивым, с кипой каких-то бумаг. Я знал, что он консультируется со своими коллегами. Итогом этих консультаций и моих пророчеств стала бурная деятельность.

Знакомство с коллегами отца произошло неожиданно быстро. Через несколько дней к нам в гости приехали двое мужчин. Первый был высокий, широкоплечий, с седеющими волосами и суровым лицом Томас Уильямс-старший. Второй полная противоположность: худощавый, жилистый, с острым взглядом серых глаз и вечной полуулыбкой Джеймс Роулендс.

Они прибыли через камин, один за другим, отряхивая с себя пепел. Я стоял в стороне, наблюдая, как отец обменивается с ними крепкими рукопожатиями и похлопываниями по плечу явно они знали друг друга много лет.

А это мой сын, Рубеус, представил меня Роб, подзывая ближе.

Уильямс подошел ко мне, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. Он был высоким сильно выше папы и заметно шире того в плечах. Протянул мне руку для рукопожатия по-взрослому, и вблизи его суровое лицо оказалось добрым, с глубокими морщинами у глаз.

Здоров, парень, сказал он низким голосом. Твой отец много о тебе рассказывал. Говорит, ты у него помощник не по годам.

Я неловко пожал протянутую руку его ладонь была огромной, мозолистой, но рукопожатие оказалось удивительно мягким.

Роулендс просто помахал мне рукой с того места, где стоял, подмигнув.

Привет, малыш. Не бойся, мы тут ненадолго. Просто дела обсудить.

Взрослые уселись за кухонный стол, и я понял, что меня отправят в комнату. Но Роберт неожиданно кивнул на свободный стул.

Садись, Рубеус. Это касается и тебя.

Я сел, стараясь не показывать удивление. Коллеги папы переглянулись, но ничего не сказали.

Роб развернул на столе ту же схему владений, что показывал мне раньше, и несколько других бумаг похоже, карты местности.

Вот что я предлагаю, начал он. Мы объединяемся и покупаем землю. Здесь, ткнул пальцем в карту, примерно в двадцати милях от моего дома, сейчас продается большой участок. Почти триста акров пахотной земли, луга, небольшой пруд. Бывшая ферма, хозяин окончательно разорился в прошлом году, психанул и сжег все хозяйство что бы оно не досталось банкирам. Цена смешная магловский банк готов отдать все за бесценок. По соседству можно взять еще несколько подобных делянок. А через лесополосу находятся королевские земли, которые можно взять в аренду.

Уильямс изучал карту, хмурясь.

Это слишком много земли и далеко от границ леса. Министерство может не одобрить.

Я уже говорил с Баркером, ответил Роберт, имея в виду их начальника. Он не против. Более того, он считает, что егерям неплохо было бы иметь собственную кормовую базу. Особенно если впереди тяжелые времена.

Тяжелые времена? переспросил Роулендс, приподняв бровь. Ты о кризисе маглов?

Не только, папа бросил на меня короткий взгляд. Но да, о нем тоже. Думаю, стоит подготовиться. Купить землю, пока она дешевая. Построить настоящее хозяйство. Зерно, овощи, скот все свое. Не зависеть от внешних магловских поставок.

Томас Уильямс медленно кивнул.

Звучит разумно. Но это большие деньги. И большая работа.

Деньги у меня есть, сказал Роб. Даже если вы не захотите вложиться, то потяну все сам. Откладывал годами. И работа... Мы справимся. Втроем, с магией. А потом это будет приносить доход. Продавать излишки, сдавать в аренду часть земли. Думаю, это выгодное вложение.

Роулендс усмехнулся.

Значит, ты решил стать фермером, Роберт? Егерства тебе мало?

Не фермером. Хозяином, спокойно ответил папа. Хочу, чтобы у моего сына было будущее. Чтобы у нас у всех было.

Долгое молчание. Потом Уильямс протянул руку через стол.

Я с тобой. Вложу свою долю.

Роулендс вздохнул, но тоже протянул руку.

Ну что ж. Будем фермерами-егерями.

Они пожали друг другу руки, скрепляя договор. А я сидел, наблюдая за этим, и понимал началось. Началась подготовка к будущему, которое я описал. И теперь это было не только дело моего отца, но и его друзей.

Следующие недели пролетели в бешеном темпе. Земля была куплена не только большой участок, о котором говорил Роберт, но и еще несколько помельче. Часть земли взяли в долгосрочную аренду на девяносто девять лет это было дешевле покупки, но давало почти те же права.

Кроме того, папа с коллегами купили два небольших охраняемых склада один в Кардифе, другой на окраине Лондона. Маггловские склады, ничего особенного, но с хорошими подвалами, которые можно зачаровать на расширение пространства.

Для запасов, объяснил Роберт. Зерно, консервы, все, что может долго храниться. Когда начнется плохое, это будет дороже золота.

А потом началось строительство.

Я впервые увидел, как работает организованная группа магов. Втроем Роберт, Уильямс и Роулендс они за две недели сделали то, на что у маглов ушли бы месяцы.

В центре купленного участка выросли два дома простые, крепкие, с толстыми каменными стенами и черепичными крышами. Один для Уильямсов (Томас планировал отселить сюда младшего сына, который работал его помощником), второй как общее гостевое жилье и контору.

Рядом хлева для скота, птичники, большое зернохранилище с чарами сохранности. Колодец с чистой водой, который выкопали и выложили камнем магией буквально за несколько минут. Щебеночные дороги, но с подложкой толще, лучше и прочнее, чем у немецких автобанов. Заборчики и изгороди из собранных по округе валунов, сложенные так плотно, что даже без раствора держались намертво.

Видеть, как на пустом месте растет настоящее хозяйство, было завораживающе. И я впервые почувствовал себя частью чего-то большего не просто сыном егеря, но членом команды, которая строит будущее.

Во время перерывов я общался с коллегами отца. Уильямс-старший оказался немногословным, но добрым человеком. И только за вечерним отдыхом он немного раскрывался. За кружкой пива он рассказывал мне о магических существах леса, а еще после парочки травил байки о совместных егерских походах, об охоте за зверьми и браконьерами.

Роулендс был полной противоположностью говорливый, с бесконечными шутками и историями. Во время стройки он мне рассказывал - кто, что и как делает с магической точки зрения. В перерывах и во время отдыха он рассказывал о своих приключениях в Лондоне, о том, как он научился разбираться в маггловских финансах ("Если понимаешь цифры, неважно, магл ты или волшебник деньги любят умных").

Я слушал, запоминал, учился. И понимал, что мир вокруг меня становится больше. Что я больше не один маленький мальчик с секретом попаданца я часть семьи, которая готовится к войне. И эта подготовка идет по плану.

На фоне этой кипучей деятельности, направленной на освоение новых земель, Роберт не забывал и о своих других, менее заметных обязанностях. Иногда, скрываясь от посторонних глаз, он уходил в дальние, самые глухие участки леса, куда по-прежнему меня не брал. Возвращался оттуда задумчивым, и после этого на нашем складе магических реагентов и древесины происходили изменения. Я видел, как в подвале появлялись новые бочки, горшки и ящики, а в мастерскую затаскивались еще большие запасы древесины обычной и не очень.

Таким образом, несмотря на всю эту суматоху, наш дом постепенно наполнялся не только предчувствием беды, но и запасами на будущее. В один из дней отец, вернувшись из поездки в магловский Кардифф, привез с собой несколько книг по пчеловодству.

Сахар, коротко пояснил он, заметив мой вопросительный взгляд. Зимой я подкармливаю им некоторых животных. В войну поставки могут прерваться. Мед отличная замена. И доход, опять же.

Вскоре в нашем подвале появился специально оборудованный уголок хранилище для меда с чарами, поддерживающими постоянную температуру и влажность. А на краю сада, под сенью старой яблони, отец начал обустраивать пасеку, внимательно изучая чертежи ульев и консультируясь с мистером Уильямсом-старшим, который, как оказалось, держал пчел всю свою жизнь.

С той же холодной логикой он заполнил несколько больших дубовых бочек в подвале чистым спиртом. На мой немой вопрос он лишь хмыкнул:

Иногда, чтобы поймать особо опасную или редкую тварь, ее проще всего немного споить. Да и для дезинфекции в грядущие времена пригодится. Пусть стоит, пить не просит.

Мое восприятие этого мужчины менялось с каждым днем. Я начинал понимать, что за суровым и строгим фасадом скрывается человек невероятной дальновидности, готовый идти на любые жертвы и ухищрения ради семьи и тех, кого он посчитал своими.

Мастерская тоже переживала расцвет. Если раньше отец в основном делал простую оберточную бумагу и картон, то теперь его производство диверсифицировалось и усложнилось. Он стал делать готовые конверты, блокноты, обычные и нотные тетради. Простой картон дополнился цветным пока только четырех цветов: зеленого, желтого, оранжевого и красного. Из дерева и камня с помощью магии он вытесывал наборные штампы и нумераторы для магловских контор, а также простые, но прочные пеналы. Стал производить мольберты, пюпитры и даже чертежные доски и кульманы. Стал больше производить изделий из металла иголок разного назначения, пружинок, лезвий, бритв, ножей, серпов и кос.

Увидев цветной картон я вспомнил о пазлах, так что вскоре в ассортименте появились и они в основном простые, на 20-30 деталей, но очень качественно сделанные. Их он начал поставлять в те же магазины игрушек, что и деревянные фигурки.

А потом произошли два события, которые немного изменили мой статус в этом доме и в мире.

Однажды вечером Роберт вернулся из Министерства особенно поздно, но выглядел не уставшим, а скорее возбужденным. Он протянул мне папку с гербом Отдела регулирования магических популяций и контроля над ними.

Я выбил себе еще одну ставку в магловском мире, с гордостью сказал он. Теперь я не просто егерь, а еще и санитарный врач.

Должность была не только престижной, но и высокооплачиваемой. Что еще важнее, она давала отцу официальное право применять магию на всей территории леса и прилегающих магловских земель для профилактики и предотвращения эпидемий. По сути, он и так это делал, следя, чтобы дикие и домашние животные были здоровы, и болезни не перекидывались из мира в мир. Но теперь это было его официальной обязанностью, подкрепленной разрешением и авторитетом Министерства.

Второе событие касалось непосредственно меня. Мой стремительный рост становился все более заметной проблемой. Я и так не выглядел на свои детские года, а теперь, возможно еще из-за моего вселения, я стал еще большим. Скрывать это от редких маглов, с которыми мы пересекались, становилось все труднее.

С этим надо что-то делать, сказал отец, в очередной раз переделывая магией мне одежду на несколько размеров больше. Пора легализовать твое существование.

Через несколько недель, с помощью связей мистера Уоллиса в магловском мире, у меня появились новые документы. Согласно им, я был не трехлетним Рубеусом Хагридом, а восемнадцатилетним юношей, его дальним родственником, приехавшим помогать по хозяйству. Это было рискованно, но решало сразу несколько проблем.

С новыми документами отец смог официально устроить меня на работу. Я стал его помощником помощником егеря и помощником санитарного инспектора. Настоящим санитарным инспектором, который вел всю бумажную работу, стал недавно нанятый родственник мистера Уоллиса такой же тихий и исполнительный сквиб. Моя же роль была скорее номинальной, но она давала мне официальный статус, небольшое жалованье и, что самое главное, право находиться рядом с отцом практически везде.

Я перестал быть просто ребенком, которого нужно прятать и оберегать. Я стал полноправным, хоть и младшим, партнером. Чувство вины, которое постоянно грызло меня за то, что я разрушил спокойную жизнь этого человека, начало постепенно отступать. Теперь я не просто приносил дурные вести. Я помогал. Я работал. Я был частью команды, частью крепости, которую мы строили вместе. И каждый наш новый день, наполненный тяжелым трудом, был еще одним кирпичиком в стене, которая, как мы оба верили, сможет выдержать любые бури грядущего.

Глава 16. Экономика выживания

Параллельно со всеми этими масштабными работами отец реорганизовал и домашнее магическое производство. То, что раньше было просто подработкой, небольшим дополнительным заработком от продажи сырья и полуфабрикатов, теперь превратилось в настоящее предприятие с полным циклом переработки.

Первым делом Роберт расширил свою лабораторию в подвале. Я не видел самого процесса туда мне по-прежнему был запрещен вход, но результаты были очевидны. Папа стал спускаться вниз с утра или вечером и проводить там по несколько часов подряд. Оттуда доносились все те же звуки: шипение котлов, потрескивание пламени, но теперь еще и какое-то ритмичное постукивание словно работала машина.

Однажды вечером, когда я помогал разгружать очередную партию ингредиентов мешки с сушеными травами, флаконы с какими-то жидкостями, ящики с минералами, папа заметил мой любопытный взгляд на лестницу, ведущую на минус второй.

Хочешь знать, что там? спросил он с усмешкой.

Я кивнул.

Автоматизация, пояснил Роберт, присаживаясь на ящик. Раньше я все делал руками варил каждое зелье отдельно, мешал, следил за температурой. Теперь у меня есть система. Зачарованные котлы, которые сами поддерживают нужную температуру.

Раньше этих котлов у меня было всего пара, продолжал он, и я мог варить только два зелья одновременно, постоянно бегая между ними. Теперь у меня восемь котлов, и каждый из них зачарован на поддержание определённой температуры. Я могу выставить температуру с точностью до градуса, и котел будет сам регулировать пламя под собой.

А как насчет ингредиентов? спросил я.

И это я продумал. Над каждым котлом система зачарованных дозаторов. В них я заранее закладываю все необходимые компоненты сушёные травы, измельчённые корни, порошки. Каждый дозатор настроен на определенное время. Когда приходит момент, он сам открывается и высыпает нужное количество ингредиента в котел. Никаких опозданий, никаких ошибок.

Я слушал, поражённый. Это была настоящая автоматизированная линия, только волшебная.

А мешалки?

Тоже зачарованы. Я выставляю программу скорость, направление, интервалы. Одна мешает по часовой стрелке, другая против. Одна быстро, другая медленно. Всё зависит от рецепта.

А как же самые сложные зелья? Те, которые требуют особого подхода?

Для них у меня есть отдельный стол. Но и там я кое-что усовершенствовал. Например, у меня есть зачарованная ступка, которая сама перетирает ингредиенты до нужной консистенции. И весы, которые показывают вес с высочайшей точностью. Это позволяет мне работать с очень редкими и дорогими компонентами, где каждая крошка на счету.

Я представил себе эту лабораторию ряды котлов, над которыми висят дозаторы, медленно вращающиеся мешалки, зачарованные инструменты. Это было не просто производство, это был целый организм, работающий как часы.

Как фабрика? спросил я, вспоминая конвейеры из своей прошлой жизни.

Можно и так сказать, кивнул папа. Только волшебная и в меньшем масштабе. Теперь я могу варить на много больше зелий за то же время.

Он достал плитку темного шоколада, аккуратно развернул фольгу и откусил кусок, медленно разжевывая новая привычка, появившаяся в последние недели, когда стресс и напряжение стали постоянными спутниками. Не худший вариант справляться с нервами, особенно для егеря. В магическом лесу любой посторонний запах табака, алкоголя, даже сильных духов мог привлечь внимание опасных существ или, наоборот, спугнуть добычу. Шоколад же не пахнет резко, зато дает силы и успокаивает.

У меня у самого в кармане теперь тоже постоянно лежало несколько плиток отцу быстро надоело предлагать мне каждый раз разделить с ним это лакомство, и он просто выдал мне целую коробку в личное пользование. Впрочем, я так и не стал есть его так часто, как папа. Даже не смотря на детский возраст тела, который должен к этому располагать.

Но это еще не все, продолжил Роберт, после того, как прожевал. Я построил две новые печи. Одну для стекла, вторую для специальной керамики. Раньше флаконы и горшки я покупал, на что тратил магические деньги. Теперь делаю сам. Стеклянные флаконы обходятся мне в копейки только песок, сода и огонь. Керамические горшки, амфоры для настоек тоже. Все недостающее я могу получить в магловском мире. Конечно, это не высшее качество, не такое изящное, как в магазинах, но для моих целей более чем достаточно.

Каждая мелочь, каждая деталь все работало на общую цель.

А еще, папа наклонился ближе, словно делясь секретом, я начал иначе работать с материалами из леса. Помнишь, я рассказывал, что егеря собирают рога, кости, когти магических животных? В лесу полно такого материала. Многие существа сбрасывают рога естественным образом. Когти тоже теряют, особенно хищники во время линьки или драк. А кости... он помолчал, их остается много. Магические существа охотятся друг на друга, сильнейший пожирает слабого такой закон леса. Мы, егеря, находим останки убитых и съеденных животных, собираем то, что осталось. Это часть нашей работы следить, чтобы в лесу не накапливалось слишком много мертвечины, которая привлекает темных тварей.

Я кивнул, понимая. В естественной среде смерть была частью жизни, а магический лес это не зоопарк с ветеринарами, а дикая природа, где действуют свои жесткие правила.

Раньше я все это просто сдавал в министерскую приемку или перекупщикам с минимальной обработкой, продолжал Роберт. Обстругаю рог, почищу кость от остатков плоти и сухожилий, отнесу в лавку и получу копейки. Теперь же часть оставляю себе для зелий и артефактов, а часть обрабатываю гораздо тщательнее перед продажей.

Обрабатываешь? переспросил я.

Да. Установил специальный сверлильный станок и пилу. Видишь ли, многие кости и рога магических существ либо вообще не поддаются магии, либо теряют свои свойства, если их обрабатывать заклинаниями. Приходится работать вручную или почти вручную. Пила и сверлильный станок позволяют делать из одного рога больше десятка заготовок для зачарователей, ювелиров или мебельщиков аккуратных, ровных, готовых к дальнейшей работе. Скажем, если раньше такой рог я продавал целиком за пять-семь галлеонов. Теперь продаю заготовки мастерам по одному-два галлеона за штуку. Десять заготовок до двадцати галлеонов. Разница очевидна. Правда сверла и полотна для пил я сам не сделаю, их покупка съедает часть прибыли, но тем не менее.

Я кивнул. Действительно, разница была почти в два раза. И это при том, что основной материал тот же самый.

Магическая пила, продолжал отец, работает иначе. Она не пилит в обычном смысле, а разделяет материал вдоль естественных линий силы. Это важно для костей драконов, василисков, мантикор там внутри течет магия, и если резать не так, она рассеется. С пилой я могу разделить одну большую кость на несколько пластин, и каждая сохранит свои свойства. Это уже товар для серьезных мастеров рунологов, создателей артефактов. Они платят хорошо. В обоих случаях придется повозится с ручной доводкой получившегося, обрабатывать все ручным инструментом.

Папа завернул не доеденную шоколадку обратно, убрал ее в карман и встал.

Еще я начал обрабатывать кору, добавил он, ведя меня к нашему деревохранилищу Раньше я ее почти всегда выбрасывал. Срубил дерево в лесу по работе, взял древесину, а кору оставил гнить. Теперь снимаю, сушу и измельчаю. Даже у некоторых обычных деревьев правильно заготовленная кора может быть реагентом, а от магических деревьев тем более. Экстракты, порошки из нее можно продавать зельеварам. Немного, конечно, зарабатываю пару галлеонов в месяц, но это тоже деньги.

Он подошел к странному устройству нечто среднее между жерновом и прессом, с рукояткой сбоку и широкой воронкой сверху.

Это дробилка, пояснил Роб. Для коры, кореньев и грибов-трутовиков. Магией многое из этого тоже нельзя перерабатывать, приходится механически, опосредовано. Зачаровываю на кручение ручку, внутри каменные жернова перетирают все в порошок. Долго, зато качественно.

Рядом стоял еще один станок плоский стол с массивным каменным валиком и системой рычагов.

А это для рунических камней, сказал папа. Помнишь, я делал их для защитных периметров? Тогда я каждый вручную обрабатывал, трафаретом и кислотой. Теперь у меня есть пресс. Кладешь плоский камень, прижимаешь валиком и получается идеально гладкая поверхность, готовая для нанесения рун. Раньше на подготовку одного камня уходило полчаса, теперь пять минут. А это значит, что я могу делать больше, продавать больше. Рунические камни для защиты домов, садов, хранилищ есть небольшой спрос среди магов, которые не умеют сами их создавать и не хотят соваться в магические места за заготовками.

Я смотрел на все эти станки, приспособления, и в голове складывалась картина. Отец не просто готовился к войне, запасая еду и деньги. Он создавал целую производственную базу пусть маленькую, домашнюю, но полноценную. Каждое устройство, каждый станок позволяли ему извлекать больше ценности из тех же самых ресурсов, которые раньше шли почти впустую.

И это еще не все, папа усмехнулся, видя мое изумление. Видишь вон те рамки с натянутыми нитями? Это для обработки жил магических животных. Из них делают тетивы для луков, струны для музыкальных инструментов, нити для особо прочной ткани. Раньше я просто сушил жилы и продавал пучками. Теперь и их буду продавать в уже обработанном виде. Уже устроил внизу чан для замачивания в специальном составе. Далее будем растягивать их на таких рамах, выдерживать неделю и получать готовый продукт, который тоже стоит в пару раз дороже.

Он оглядел обновленный склад и вздохнул.

Знаешь, Рубеус, когда ты сказал мне о войнах, о кризисах, я понял: нельзя просто сидеть и ждать. Нужно готовиться. И это значит выжимать из каждого куска дерева, каждой кости, каждой травинки максимум возможного. Потому что скоро, может быть, не будет ни леса, ни возможности спокойно работать. А то, что я накоплю сейчас деньги, запасы, связи это все, что у нас будет между жизнью и бедой.

Я молчал, глядя на родителя, и чувствовал, как внутри растет уважение. Этот человек, простой лесной егерь, принял мои слова всерьез. И теперь работал не покладая рук, превращая свою жизнь в непрерывную подготовку.

Ты справишься, пап, сказал я тихо. Мы справимся.

Роберт положил руку мне на плечо.

Да, сынок. Справимся. Вместе.

Таким образом, изменения были и в количестве, и в качестве продукции. Раньше отец продавал в основном сырье сушеные травы, измельченные корни, настоянные в спирте экстракты. Теперь же он стал заготавливать всего еще больше и из части этого делать готовые продукты. При этом некоторые вещи он уже сейчас стал откладывать на дальнюю полку.

Смотри, сказал Роберт, показывая мне ряды аккуратно запечатанных флаконов в подвале. Вот это готовое лечебное зелье для скота. Раньше я продавал фермерам просто травяной сбор, а они сами заваривали и поили животных. Теперь я сам варю зелье, разливаю по флаконам, запечатываю и продаю немного дороже. Потому что это удобно, надежно, и фермерам не нужно возиться.

Он взял другой флакон, поменьше.

А это концентрированный эликсир роста для магических растений. Я беру обычные ингредиенты золу, измельченную яичную скорлупу, настой крапивы но добавляю специальные компоненты и провожу три дня ритуалов зарядки. В итоге получается продукт, который маги покупают в Косой аллее по пять сиклей за флакон.

Результаты реорганизации не заставили себя ждать. Уже скоро кладовая магических ингредиентов в подвале изменилась до неузнаваемости. Раньше полки были заставлены вязанками и мешками с сушеными травами, связками кореньев, глиняными горшками с настоями все сырье, полуфабрикаты, которые еще предстояло обработать покупателям. Теперь же их место заняли аккуратные ряды запечатанных воском стеклянных флаконов разных размеров от крошечных пузырьков с концентрированными эликсирами до литровых бутылей с лечебными отварами. Рядом стояли керамические горшочки с мазями для скота, каждый с аккуратной этикеткой, написанной папиной ровной рукой. Связки сушеных трав тоже остались, но их стало меньше большую часть Роберт теперь перерабатывал в готовую продукцию.

Все это папа начал регулярно отвозить на продажу в Косую аллею, в Хогсмид, даже в те магические лавки в других городах, которые мы с ним посещали. Но экономический эффект от этой реорганизации оказался не таким уж впечатляющим, как я поначалу ожидал.

Проблема была не в производстве, а в сбыте. Отец по-прежнему продавал большую часть своей продукции местным фермерам и лесникам. Это был стабильный, но очень ограниченный рынок. Чтобы выйти на новый уровень, нужно было пробиваться в Косую аллею, в крупные аптеки и лавки артефактов. А там была своя мафия.

Понимаешь, Рубеус, говорил отец, когда мы обсуждали это, в Косой аллее всё давно поделено. У каждой крупной аптеки есть свои поставщики, с которыми они работают десятилетиями, а то и вообще веками. Они не будут покупать зелья у неизвестного лесничего из глуши, даже если они дешевле и качественнее.

А если открыть свою лавку? предложил я.

Это стоит огромных денег. Аренда помещения в Косой аллее сотни галлеонов в год. Плюс зарплата продавцу, налоги, взятки чиновникам из Министерства... Нет, это нам не по карману. Это будет совсем не выгодно.

А как насчет Хогсмида?

Там та же история. Деревня маленькая, все друг друга знают. Новые игроки там не нужны.

Я видел, как он переживает. Он улучшил производственную базу, но не мог реализовать её потенциал. Он был как фермер, вырастивший больший, чем обычно, урожай, но не имеющий возможности его продать.

Однажды вечером, когда отец в очередной раз сидел над бухгалтерскими книгами, подсчитывая доходы и расходы, я не выдержал и спросил:

Пап, а на сколько мы зарабатываем больше теперь? Когда ты делаешь готовые зелья вместо сырья и серьезнее перерабатываешь все эти ингридиенты?

Роберт отложил перо и задумчиво посмотрел на цифры.

Процентов на двадцать-тридцать, ответил он честно. Не так много, как хотелось бы. Проблема в том, что я не мастер-зельевар, не артефактор и не рунолог. Я знаю базовые рецепты, простые составы то, что нужно фермерам и лесникам. Но сложные, по-настоящему дорогие вещи... для них нужны годы обучения, которых у меня нет. Профессиональные зельевары, например, вроде Слизнорта из Хогвартса могут варить эликсиры, за которые платят сотни галлеонов. Я же делаю народные средства, которые в лучшем случае стоят два-три галеона, чаще еще меньше. Та же история и с другими продуктами.

Я слушал, и мне становилось понятно: отец не рассчитывал на огромные прибыли. Он просто боролся за каждый лишний галлеон, выжимая из своих умений и ресурсов максимум возможного.

Но даже эти два-три галлеона с каждого флакона складываются, продолжал Роберт, снова склоняясь над книгами. За месяц выходит дополнительных двадцать-тридцать галлеонов чистой прибыли. Это не богатство, но это подушка безопасности. Это запас на черный день. А черные дни, судя по твоим словам, впереди.

Я кивнул. Понимал его логику. В мире, где грядет война и кризис, даже небольшие дополнительные доходы могут стать разницей между выживанием и бедствием. И папа, судя по всему, решил бороться за каждую возможность укрепить наше положение не ради роскоши, а ради надежности.

Глава 17. Британская колдомедицина

Минул месяц с тех пор, как моя жизнь перевернулась, а наш дом превратился в хорошо укрепленную и автономную крепость. За это время отец полностью наладил работу расширенного хозяйства: новые плантации магических трав прижились, местами даже начали давать первый урожай, яблони и груши в магловском лесу окрепли, а на построенной ферме уже вовсю кипела жизнь под присмотром Уильямсов. Все механизмы были отлажены, и Роберт наконец смог выдохнуть и переключить свое внимание на главную, так и не решенную проблему природу моего дара.

И он погрузился в исследования с той же методичностью, с какой укреплял наш дом. Это был его личный крестовый поход, в который он, однако, не посвящал меня напрямую. Я лишь видел его результаты.

Я видел, как на его столе появляются книги с названиями вроде "Аномалии магического развития", "Пророческие дары и их проявления", "История великих провидцев и оракулов". Он изучал случаи спонтанных пророчеств, магического сомнамбулизма, даже одержимости. Он искал хоть какое-то рациональное, магическое объяснение тому, что происходит со мной.

Иногда, когда он думал, что я не слышу, он тихо читал вслух особо интересные места. Так я узнал о мальчике-полукровке из XVI века, который мог предсказывать погоду с невероятной точностью. Или о девочке-ведьме из Средневековья, которая во сне видела события, происходящие за сотни миль от неё. Но все эти случаи были лишь бледной тенью того, что происходило со мной. Их дары были узконаправленными, спонтанными. Мои же знания были системными, всеобъемлющими и имели совершенно иной источник.

Я понимал, что он не найдёт ответов в этих книгах. Мой случай был уникален. Я не был пророком, не был одержимым. Я был... попаданцем. Но как объяснить это человеку, который даже не знает такого слова?

Иногда мне хотелось просто подойти к нему и сказать: "Пап, не ищи. Ты не найдёшь. Всё гораздо проще и одновременно сложнее". Но я молчал, потому что меня сковывал ледяной страх разоблачения. Я не знал, что именно со мной произошло заменил ли я душу этого мальчика, слился ли с ней, или что-то ещё. Эта неопределённость порождала самый главный, самый глубинный страх: что если отец, со всей своей магической дотошностью, докопается до правды? Что, если он увидит во мне не своего сына, а аномалию, чудовище, ошибку мироздания?

Мысль о том, что этот человек, может увидеть во мне чужака, была невыносимой. Я боялся его реакции страха, отвращения, непонимания. Я боялся остаться совсем один в этом чужом мире, без единственной опоры, которую успел обрести. Поэтому я продолжал молчать, позволяя ему искать ответы там, где их не было, и надеясь, что его исследования не зайдут слишком далеко.

Поэтому я молча наблюдал за его поисками, чувствуя смесь вины и сочувствия. Я был причиной его бессонных ночей, его тревог, его одержимости. Но я же был и его единственной надеждой. Если он сможет принять меня таким, какой я есть, мы сможем изменить будущее. Если нет... я не хотел даже думать об этом.

Несколько ночей подряд он исчезал через каминную сеть, возвращаясь под утро с усталым, но сосредоточенным видом. Позже я понял, что он проводил это время в библиотеке Министерства магии. Днем, как официальный сотрудник, он изучал открытые фонды, а ночью, пользуясь своим статусом и знанием всех потайных ходов, проникал в закрытые секции. Его интересовало все: древние фолианты о прорицаниях, трактаты о природе и магии полукровок, отчеты о магических аномалиях у детей. Он искал хоть один похожий случай, хоть одну зацепку.

Его кабинет превратился в филиал этой библиотеки. На его рабочем столе постоянно лежали стопки книг и свитков, которые он приносил с собой. Это были не только министерские архивы. Он обращался к своим старым знакомым, одалживая редкие семейные гримуары, и даже списывался с коллегами с континента. Он был одержим поиском. При этом со временем его кабинет стал еще одной закрытой зоной для меня. Отец укрепил его магией, волшебным родительским контролем, что попасть туда теперь я мог только с ним вместе.

В итоге я стал невольным участником его экспериментов. Время от времени он проводил надо мной различные диагностические ритуалы. Самым запоминающимся был тот, когда он расставил вокруг меня на полу круг из тусклых свинцовых пластин, испещренных сложными руническими узорами. Когда Роберт начал читать заклинание, руны вспыхнули ледяным синим светом, и я почувствовал, как невидимые щупальца проникают в меня, сканируя, прощупывая мою магическую суть. Ощущение было не болезненным, но крайне неприятным будто тебя промораживают и выворачивают наизнанку. Я чувствовал себя подопытным кроликом, но молчал, видя, с какой надеждой отец вглядывается в руны, которые после каждой попытки лишь тускло гасли, не давая ответа.

Однажды он принес откуда-то тяжелый магический маятник из цельного куска горного хрусталя на серебряной цепи. Посадив меня за стол, он начал медленно водить маятником надо мной, над картами мира, над астрологическими схемами, задавая тихим, напряженным голосом вопросы: Какова природа его дара? Откуда он исходит? Это магия крови? Это проклятие? Это божественное вмешательство?. Но хрусталь оставался упрямо недвижим или лишь лениво покачивался из стороны в сторону, не давая ни одного внятного ответа. Я сидел неподвижно, боясь пошевелиться, и чувствовал, как с каждой минутой нарастает его тихое бешенство и мое собственное уныние от этой бесполезной процедуры.

Финалом этой исследовательской лихорадки стал вечер, когда он, после очередной неудачной попытки получить ответ от какого-то артефакта, с глухим стуком опустил его на стол. Он долго сидел молча, глядя в одну точку, а потом повернулся ко мне. В его глазах больше не было исследовательской одержимости. Только глухая усталость и твердая решимость.

Я сделал все, что мог, тихо сказал он, и в его голосе прозвучало признание собственного бессилия. Моих знаний и этих железяк не хватает. Пора обратиться к специалистам. Сначала к нашим. А потом, если понадобится, и к чужим. Завтра мы едем в Лондон, к колдомедику.

Утро перед поездкой выдалось напряженным. Отец опять встал раньше обычного, и я слышал, как он до рассвета ходил по первому этажу, что-то перекладывая и проверяя. За завтраком он был молчалив и постоянно жевал шоколад, что всегда было признаком сильного волнения. Я и сам нервничал. Новая волна страха накатывала при мысли о том, что профессиональный колдомедик с его приборами и заклинаниями может обнаружить во мне то, что упустили домашние ритуалы отца. То, что я чужой в этом теле. Единственное, что меня немного успокаивало, это воспоминание о самом первом визите к доктору, еще когда я был совсем маленьким и страдал от болей в суставах. Тогда он ничего не заметил. Может, и сейчас пронесет.

Роберт сходил к себе и вернулся, одетый в лучший костюм темно-серый, чистый, с отглаженной рубашкой и повязанным синим платком. Для него это было необычно. Обычно он ходил в рабочей одежде, грубой, практичной. Но сегодня был особый день.

Одевайся тепло, сказал он. И опрятно. Это важная встреча.

Я кивнул, поднялся к себе. Надел чистую рубашку, жилет, шерстяные брюки. Причесал волосы насколько это было возможно с моей копной. Посмотрел на себя в маленькое зеркальце. Ребенок смотрел в ответ крупный, с широким лицом, встревоженными глазами.

Мы отправились через каминную сеть прямо в Дырявый котел, а оттуда, накинув на меня капюшон, отец быстро провел меня по Косой аллее и свернул в один из неприметных боковых переулков. Кабинет доктора Артура Уэллса располагался на третьем этаже над аптекой Слизняк и Джиггер, и чтобы попасть туда, нужно было подняться по узкой каменной лестнице с красивыми каменными резными перилами.

Кабинет оказался полной противоположностью тесной лестнице просторный, светлый, с высоким потолком. Он был обставлен тяжелой, основательной мебелью из темного дуба: массивный письменный стол, глубокие кожаные кресла для посетителей и кушетка для осмотра. Вдоль стен тянулись высокие шкафы, за стеклами которых виднелись ряды старинных фолиантов в кожаных переплетах, а в витринах поблескивали загадочные артефакты: диагностические кристаллы, латунные приборы, похожие на астролябии, и наборы серебряных хирургических инструментов. Стены украшали портреты знаменитых британских колдомедиков прошлого; их нарисованные фигуры время от времени степенно кивали нам или перешептывались друг с другом. В воздухе стоял сложный, но приятный запах старого дерева, пергамента и лаванды так, по-видимому, пахла магическая дезинфекция.

Нас встретил сам доктор Уэллс. Это был крепкий мужчина лет шестидесяти, с густыми седеющими волосами с рыжиной и пронзительными серо-голубыми глазами под кустистыми бровями. Несмотря на возраст, он держался прямо, а его широкие плечи выдавали человека, который в молодости не чурался физического труда. Одет он был в строгий темный сюртук и жилет с множеством кармашков, из одного из которых выглядывала золотая цепочка от часов. Никакой тебе желтой характерной мантии.

Роберт, кивнул он отцу, и в его голосе послышался легкий шотландский акцент, с характерным раскатистым р. Проходите. Это и есть ваш юный богатырь?

Прежде чем ответить, отец сделал то, чего я не ожидал. Он достал из внутреннего кармана мантии туго свернутый свиток пергамента.

Артур, прежде чем мы начнем, серьезно сказал он, я должен попросить тебя об одной вещи.

Он протянул свиток доктору.

Это магический контракт о неразглашении. Я прошу тебя скрепить его кровью.

Лицо доктора Уэллса мгновенно стало серьезным. Он взял свиток, быстро пробежал глазами текст и понимающе кивнул.

Конечно, Роберт. Работая с полукровками, я привык к таким мерам. Это правильная предосторожность.

Он без колебаний достал из ящика стола тонкую серебряную иглу, испещренную рунами, легко уколол палец и позволил капле крови упасть на пергамент. Свиток на мгновение вспыхнул изумрудно-зеленым светом, выгравированные на нем руны засветились, а затем все погасло.

Скреплено, констатировал доктор. Можем приступать.

Итак, Роберт, начал доктор, усаживаясь за стол и открывая толстую книгу для записей, расскажи мне, что тебя беспокоит. С Рубеусом все в порядке, насколько я вижу.

Отец замялся, явно подбирая слова. Он не мог рассказать доктору всей правды, даже несмотря на магический контракт. Это было слишком опасно.

Артур, ты знаешь, я не из тех, кто паникует по пустякам, начал он издалека. Но Рубеус... он развивается не так, как обычные дети, начал он. Я понимаю, что он полувеликан, и его рост и сила это нормально. Но дело не только в этом. Руби развивается слишком необычно. Даже для полувеликана.

В каком смысле? доктор Уэллс внимательно посмотрел на отца.

Его разум... он не соответствует его возрасту. Он говорит и рассуждает как взрослый. И его способность к обучению... она феноменальна.

Что ты имеешь в виду?

Ему еще четырех лет нет, Артур. Я не могу начать учить его магии, это опасно. Его магия ещё не сформировалась. Поэтому, чтобы занять его, я начал давать ему магловские книги. Сначала простые, детские. Потом школьные учебники. И он... он просто впитывает информацию, как губка.

Отец сделал паузу, словно собираясь с силами.

Мы были в Лондоне несколько недель назад. Зашли в магловскую библиотеку. Я взял несколько учебников для средней школы алгебру, геометрию, физику. Он пролистал их за пару часов и сказал, что всё понял. Я устроил ему проверку и он действительно всё понял! Он решает уравнения, объясняет физические законы, разбирается в истории. Он знает больше, чем я когда-либо знал о магловском мире.

Доктор Уэллс удивлённо поднял брови.

Феноменальная память?

Не только. Он не просто запоминает, он понимает. Анализирует, делает выводы. Я дал ему почитать магловские романы Диккенса, например. Так он не просто пересказал мне сюжет. Он объяснил мне социальный контекст, мотивы персонажей, символизм... Я сам читал эти книги, но никогда не видел в них столько, сколько видит он.

И тебя это беспокоит? спросил доктор.

Да. Потому что это ненормально. Я боюсь, что это... какой-то магический недуг. Или побочный эффект от его великанской крови. Что-то, что даёт ему эти способности, но в то же время может ему навредить. Я перечитал всё, что смог найти о развитии детей-полукровок, но нигде не нашёл ничего подобного. Поэтому я здесь. Я хочу быть уверен, что с ним всё в порядке. Что это просто... гениальность, а не болезнь.

Доктор Уэллс долго молчал, глядя на меня. В его взгляде не было ни страха, ни удивления. Только глубокий профессиональный интерес.

Что ж, Роберт, сказал он наконец, ты правильно сделал, что пришёл. Такие случаи редки, но они бывают. Иногда магия у детей проявляется не в виде стихийных выбросов, а в виде аномального развития, в том числе и умственных способностей. Давайте посмотрим, что мы можем выяснить.

Осмотр был долгим и обстоятельным. Сначала физический: меня измерили, взвесили, проверили пропорции. Доктор Уэллс долго ощупывал мои суставы и мышцы, постукивал по коленям маленьким молоточком, проверяя рефлексы, а потом слушал сердце и легкие с помощью магического стетоскопа, который, как он пояснил, улавливал не только физические, но и магические ритмы в теле.

Затем начался магический осмотр. Он несколько раз провел вдоль моего тела палочкой, и за ее кончиком оставались яркие, светящиеся точки и линии, которые показывали ему потоки моей магии.

Ровные, сильные, без разрывов и сгустков, одобрительно пробормотал он. Очень хорошо.

Потом он поднес к моей груди большой кристалл, и тот засветился ровным, теплым золотисто-красным светом.

Прекрасно. Здоровая, активная магия с сильной примесью жизненной силы от великанской крови.

Он задавал вопросы: были ли у меня приступы неконтролируемой магии, чувствую ли я жжение или холод в теле, вижу ли я яркие, повторяющиеся сны. Я отвечал осторожно не врал, но и не говорил всей правды, умалчивая о своих воспоминаниях.

Затем начался самый напряжённый этап. Доктор Уэллс усадил меня в кресло напротив себя и достал из шкафа несколько зачарованных предметов. Первым был гладкий серебряный шар, который он поставил на стол между нами.

Рубеус, посмотри на шар, попросил он мягко. Постарайся ни о чём не думать, просто смотри.

Я уставился на блестящую поверхность. Через несколько секунд шар начал тускнеть, а потом внутри него стали появляться размытые, меняющиеся образы. Я не мог разобрать, что это, но доктор Уэллс, казалось, всё понимал.

Активная, но не структурированная ментальная деятельность, пробормотал он, делая пометку. Мышление идёт потоком, скорее как у взрослого, но без признаков внешнего вмешательства.

Затем он достал набор из двенадцати тонких хрустальных пластин, на каждой из которых была выгравирована сложная руна.

Сейчас я буду показывать тебе руны, объяснил он, а ты должен будешь сказать мне, какие ассоциации они у тебя вызывают. Не думай, просто говори первое, что приходит в голову.

Он показывал мне руны одну за другой. Я отвечал, стараясь быть максимально нейтральным. Руна "защита" "дом", руна "сила" "отец", руна "знание" "книга". Я понимал, что это тест на подсознательные реакции, и старался не выдать ничего лишнего.

Последним был самый страшный тест. Доктор Уэллс достал тонкую серебряную диадему, усыпанную мелкими сапфирами.

Это диадема ментального резонанса, сказал он. Она позволяет мне на несколько секунд войти в твои мысли. Не бойся, я не буду копаться в твоей памяти. Я просто хочу почувствовать структуру твоего сознания.

Он надел диадему мне на голову. Я почувствовал лёгкий холодок и едва уловимое ощущение чужого присутствия в своей голове. Я замер, боясь, что он увидит всё мою прошлую жизнь, мои знания, мой страх. Но через несколько секунд доктор снял диадему.

Удивительно, пробормотал он, глядя на отца. Его сознание абсолютно чистое. Никаких следов проклятий, ментальных блоков или чужеродного влияния. Это его собственный разум. Невероятно развитый, но его собственный.

Страх, что меня разоблачат, ледяной змеей шевелился в животе, но я держался. Особенно тяжело было во время теста с диадемой ментального резонанса. Я чувствовал это лёгкое, почти невесомое прикосновение к своему сознанию и изо всех сил старался думать о простых, детских вещах о вкусе яблочного пирога, о тепле отцовской руки, о том, как забавно кудахчут куры во дворе. Я строил в своём разуме ментальные стены, пряча за ними всё, что могло меня выдать: воспоминания о прошлой жизни, знания о будущем, сам факт того, что я не тот, кем кажусь.

Это было похоже на хождение по тонкому льду. Один неверный шаг, одна случайная мысль и всё рухнет. Доктор увидит правду. И тогда... что тогда? Что он скажет отцу? "Ваш сын не ваш сын"? "В его теле живёт чужая душа"? Я не знал, как они отреагируют, но был уверен, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Поэтому, как только диадема была снята и я услышал облегчённое "удивительно, его сознание абсолютно чистое", я решил действовать. Нужно было срочно переключить внимание с себя на кого-то другого. На самого очевидного кандидата.

Раз уж мы здесь, доктор, сказал я, когда осмотр подошел к концу, не могли бы вы и папу проверить? Он много работает, почти не отдыхает...

Уэллс удивленно посмотрел на меня, потом на Роберта, и в его глазах промелькнула теплая усмешка.

Что ж, похвальная забота о родителе. Конечно, посмотрим.

Осмотр отца начался так же методично. Доктор Уэллс несколько раз взмахнул палочкой, пробормотал диагностические заклинания. Сначала всё шло спокойно проверка общего состояния, магических резервов, потом...

Лицо колдомедика дрогнуло. Он нахмурился, повторил заклинание, наклонился ближе.

Роберт, голос его стал серьезнее, у тебя...

Отец резко выпрямился, его рука метнулась вперед, перехватывая запястье доктора.

Всё в порядке, Эдмунд, сказал он быстро, слишком быстро. Знаю. Уже давно купировано. Не стоит беспокоиться.

Уэллс посмотрел на него долгим, изучающим взглядом, потом перевел глаза на меня. Я сидел, не понимая, о чем речь, но чувствуя напряжение, внезапно повисшее в воздухе.

Купировано, говоришь? Доктор снова взмахнул палочкой, на этот раз более осторожно. Да... действительно. Подавлено, но не снято. Кто работал? Хорошая работа, надо признать.

Он помолчал, затем повернулся ко мне и улыбнулся слишком ярко, слишком искусственно.

А вот у мальчика, доктор указал палочкой на меня, никаких следов. Абсолютно чисто. Удивительно...

Кровь матери, коротко бросил отец, и в его голосе прозвучало что-то твердое, закрывающее тему. Великанья кровь. Видимо, помогла.

Уэллс медленно кивнул.

Да, да, конечно. Мощная магия, первобытная... Она многое может нейтрализовать. Он отступил на шаг, словно понимая, что зашел на опасную территорию. Что ж, тогда всё хорошо. Есть, правда, небольшое воспаление в правом запястье, Роберт. Растянул, ударился и не стал ничего с этим делать?

Отец расслабился, благодарный за смену темы.

Работа такая. Не обращаю внимания на мелочи.

Ну так вот, обращай, назидательно произнес доктор, доставая пергамент для рецепта. Выпишу согревающую мазь и лёгкое зелье для суставов. Пока не запущено, но если продолжишь махать топором и таскать бревна с больным запястьем, через год придешь ко мне с куда более серьезными проблемами.

Доктор Уэллс тем временем дописывал что-то в своих записях, его перо быстро скользило по пергаменту. Напряжение в кабинете постепенно рассеивалось. Отец взял выписанный рецепт на мазь для запястья, сложил его и убрал в карман, явно стараясь выглядеть спокойным.

Что ж, с тобой мы разобрались, Роберт, сказал колдомедик, откладывая перо и поднимая глаза. Мазь используй дважды в день, зелье по чайной ложке перед сном. Через две недели запястье будет как новое.

Отец кивнул, благодарно.

Спасибо, Эдмунд.

Доктор взял со стола пергаменты с результатами моего осмотра их было несколько листов, исписанных диагностическими формулами и пометками. Перебрал их, пробежался взглядом по основным записям, затем повернулся ко мне. На его лице снова появилась та профессиональная, успокаивающая улыбка, которой он встречал нас в начале приема.

Теперь вернемся к главному пациенту, сказал он, и в его голосе прозвучала явная нотка облегчения от возвращения к более простой, понятной теме. К тебе, молодой человек.

Он оперся о край стола, держа пергаменты в руке, и посмотрел сначала на меня, потом на отца.

Итак, Роберт, начал доктор Уэллс, аккуратно складывая свои записи, я провёл все тесты, которые счёл необходимыми, и могу сказать тебе одно: с твоим сыном всё в порядке.

Отец недоверчиво посмотрел на него.

Но его... его знания?

Это не болезнь, твёрдо сказал доктор. И не проклятие. Я не нашёл ни малейших следов тёмной магии или ментального вмешательства. Его разум чист, его магия здорова.

Тогда что это?

Моё предположение таково, доктор Уэллс встал и подошёл к окну, глядя на Косую аллею. Магия твоего сына, усиленная его великанской кровью, выбрала для себя необычный путь развития. Вместо того, чтобы выплёскиваться наружу в виде неконтролируемых выбросов, как это бывает у большинства детей, она направилась внутрь. На развитие его тела и, что самое интересное, его мозга. Впрочем, для полувеликанов такая картина скорее типична.

Он повернулся к отцу.

Понимаешь, великанская магия это, в первую очередь, магия роста, силы, выносливости. Она заставляет тело твоего сына расти с невероятной скоростью. Но мозг это тоже часть тела. И магия, судя по всему, ускоряет и его развитие. Она создаёт новые нейронные связи, увеличивает объём памяти, ускоряет мыслительные процессы. Он не просто вундеркинд, Роберт. Он результат уникального симбиоза человеческой и великанской магии.

Но это... это безопасно? спросил отец.

Абсолютно. Я не вижу никаких негативных тенденций. Его магия не разрушает его, а наоборот, укрепляет. Он просто будет развиваться быстрее, чем другие дети. И не только физически, но и интеллектуально. Тебе просто нужно принять это и помочь ему справиться с этим даром. Давать ему пищу для ума, развивать его способности. Но не перегружать. И, как я уже сказал, никакой палочки до тех пор, пока его магия полностью не стабилизируется окончательно.

Мальчик абсолютно здоров, твердо сказал он, глядя на отца. И физически, и магически. Другими словами, его рост и сила это естественное проявление великаньей крови, которое его собственная магия активно поддерживает и усиливает. Можешь не волноваться, он гарантированно не будет сквибом. Более того, я думаю, он вырастет сильным магом. Риск неконтролируемых детских выбросов у него минимален, потому что его магия уже нашла себе точку приложения физическое развитие.

Отец выдохнул с явным облегчением, хотя главный вопрос так и остался без ответа.

НО, добавил доктор, подняв палец, и его голос стал особенно строгим, я должен вас еще раз предупредить, Роберт. То, что магия мальчика нашла себе применение в физическом и умственном росте, не означает, что она стабилизировалась. Это просто перенаправление энергии, а не её контроль. Перенаправление возникающих всплесков в определенное русло, а не их отсутствие. И это ни в коем случае не значит, что ему можно давать в руки волшебную палочку и учить колдовать. Категорически нет.

Он сделал паузу, давая отцу осознать всю серьёзность его слов.

Любая попытка направить его магию через палочку сейчас может привести к катастрофе. Представь его магическую систему как реку. В случае сильного магического выброса, который у детей его возраста не редкость, это будет похоже на попытку провести бурлящий поток через тонкую стеклянную трубку она просто разорвётся, и последствия будут непредсказуемы. Но есть и другая опасность. Его магия сейчас полностью уходит в рост. Если ты дашь ему палочку и начнёшь учить его колдовать, ты, по сути, заставишь его магию течь по другому руслу. Это как отвести воду от ручья, который питает большое дерево. Ручей может пересохнуть, а дерево зачахнуть. В его случае это может привести к тому, что его магия просто не разовьётся до своего полного потенциала, навсегда оставшись слабой. Вы можете навсегда искалечить его магическую суть. То же самое с рунами, зельями, артефактами. В общем, стандартные ограничения для детей волшебников. Не обманывайся в этом его внешностью и разумностью, Роберт.

Отец побледнел и кивнул.

Тогда... когда? Когда ему можно будет дать палочку?

Все же не в одиннадцать лет, как всем остальным, ответил доктор. Судя по тому, что я вижу, его развитие идёт с опережением. Вероятно, безопасный момент наступит раньше, чем он пойдёт в Хогвартс. Но когда именно сказать сейчас невозможно. Это нужно будет проверять.

Он посмотрел на меня, потом снова на отца.

Мой совет таков: привозите его ко мне раз в год. Я буду проводить диагностику, следить за его развитием. Когда я увижу, что его магия окрепла и стабилизировалась и готова к нагрузке, я вам скажу. Тогда и можно будет отправляться к Олливандеру. В любом случае, даже если это случится позже одиннадцати, ничего страшного. Он пойдёт в Хогвартс почти в двенадцать, так что время у вас есть. Главное не торопите природу. В его случае это может быть фатально.

Мы вышли из кабинета, и я почувствовал, как напряжение отпускает меня. Первая, самая страшная волна страха прошла. Он ничего не нашел. Никакого подселенца, никакой чужой души. Для опытного британского колдомедика я был просто необычно рослым и здоровым мальчиком-полукровкой. Пока что я был в безопасности.

Глава 18. Французский специалист

Визит к доктору Уэллсу принес отцу лишь частичное облегчение. Он был рад подтверждению, что я здоров и точно вырасту магом, но главный вопрос о природе моего дара так и остался без ответа.

Меня же куда больше беспокоило другое то напряженное, обрывочное обсуждение между отцом и доктором, свидетелем которого я невольно стал. Слово проклятье, прозвучавшее в кабинете и тут же оборванное отцом на полуслове, не выходило у меня из головы. Что это было? Почему отец так резко прервал колдомедика? И главное насколько это серьёзно?

В первые дни после визита я несколько раз пытался осторожно завести разговор на эту тему. Спрашивал, всё ли в порядке с его здоровьем, правда ли дело только в воспалении запястья, не скрывает ли он что-то важное. Каждый раз отец уходил от прямого ответа с мастерством опытного дипломата. То переводил разговор на мои успехи в контроле над новой силой после ритуала, то вспоминал срочные дела по хозяйству, то просто менял тему, напоминая, что главное это моё здоровье, а с ним-то у взрослого мужчины всегда найдутся мелкие проблемы, не стоящие детского беспокойства.

Я видел, как при моих вопросах его лицо на мгновение каменело, как взгляд становился отстраненным, а потом он словно надевал маску спокойствия и снова превращался в заботливого, немного усталого отца. Было очевидно: он не собирался делиться этой информацией. Не хотел меня пугать. Или, возможно, считал, что трёхлетний ребёнок даже такой необычный, как я не должен знать о подобных вещах.

После ряда безуспешных попыток выведать правду я оставил эту затею. Отец держал оборону твёрдо и непреклонно, уходя от прямых ответов с завидным мастерством. Информация о семейном проклятье если речь шла именно о нём оставалась надёжно спрятанной. Мне оставалось лишь запомнить услышанное и ждать, когда время расставит всё по местам.

А вот отец, напротив, продолжал искать ответы на вопросы о моём здоровье. Доктор Уэллс подтвердил главное: я здоров и точно стану волшебником. Но природа моего дара так и осталась загадкой, которую британский колдомедик разгадать не смог. Одной консультации Роберту было явно недостаточно.

И вот, спустя неделю после нашего возвращения из Лондона, он объявил мне за завтраком, что договорился о консультации ещё с одним специалистом. Через свои старые министерские контакты отец связался с колдомедиком из Франции тот согласился приехать к нам в лес Дин для осмотра. Как объяснил мне Роберт, во Франции всегда было больше полукровок вейлы, оборотни, потомки гоблинов и великанов, а потому тамошние колдомедики считались более опытными в вопросах нестандартной физиологии и магии. Возможно, французский специалист увидит то, что ускользнуло от внимания британского коллеги.

Через несколько дней, в назначенное время, огонь в нашем камине взревел и окрасился в ярко-зеленый цвет. Из пламени шагнула фигура, и я невольно задержал дыхание. Это был не грубоватый практик, как доктор Уэллс, а настоящий аристократ от мира магии. Мужчина лет пятидесяти, с темными, тронутыми благородной сединой волосами, зачесанными назад. У него было узкое, интеллигентное лицо с аккуратной эспаньолкой и проницательными темно-карими глазами. На нем был безупречно скроенный светло-серый костюм-тройка, а в руках он держал компактный чемоданчик из темной кожи с серебряными застежками. Выйдя из ревущего пламени, он элегантно отряхнул невидимую пылинку с лацкана пиджака.

Месье Хагрид? произнес он с легким французским акцентом, который смягчал окончания слов, растягивал гласные и местами изменял ударения в словах Жан-Пьер Дюбуа, к вашим услугам.

Отец представился сам и представил меня, после чего последовали несколько минут вежливых формальностей. Роберт предложил гостю чаю, осведомился, как прошел его путь через международный портал и нашу каминную сеть не было ли задержек в министерстве или на французской стороне. Месье Дюбуа с любезной улыбкой заверил, что путешествие было безупречным, и отказался от чая, заметив, что предпочитает приступать к делу без промедлений.

Именно в этот момент, когда светская часть визита была исчерпана, атмосфера в комнате изменилась. Отец, как и в прошлый раз, был настроен серьезно.

Месье Дюбуа, сказал он, протягивая французу второй, заранее подготовленный свиток. Прежде чем мы начнем, я прошу вас скрепить этот контракт о неразглашении.

Дюбуа взглянул на свиток, и на его губах промелькнула легкая, почти ироничная улыбка.

Bien sr, monsieur Хагрид, произнес он. Разумеется. Это обычная практика в моей работе с... влиятельными клиентами.

Он не стал, подобно Уэллсу, искать иглу. Из внутреннего кармана пиджака он извлек изящный кожаный футляр, из которого достал предмет, похожий на дорогую авторучку, тонкий стилус-ланцет с рубиновым наконечником. Едва заметным, элегантным движением он коснулся им подушечки своего пальца, и на коже выступила крохотная капелька крови. Он прижал палец к пергаменту. Свиток на мгновение вспыхнул глубоким сапфировым светом, руны на нем проступили сияющим узором и тут же погасли.

Voil, сказал месье Дюбуа, пряча стилус. Теперь мы можем начинать.

Обследование проходило прямо в нашей гостиной. Начал француз с опроса и все того же палочкового анализа с помощью чар, но потом его методы стали отличатся от методов британского коллеги. Француз расстегнул свой чемоданчик, и я увидел, что внутри он устроен как шкатулка ювелира на бархатных подложках лежали изящные, компактные приборы из серебра и хрусталя.

Первым в ход пошел вейльский детектор тонкая серебряная пластина размером с открытку. Дюбуа приложил ее к моему лбу, а затем к запястьям. Три тонкие стрелки на пластине задрожали и уверенно указали в центр моего тела.

Хм, значительная доля нечеловеческой крови и магии. Я бы сказал, около сорока-сорока пяти процентов. Очень сильное наследие, констатировал он, делая пометку в своем блокноте.

Затем он провел лунный тест. Тем же рубиновым стилусом он взял у меня еще одну каплю крови и опустил ее во флакон с прозрачной жидкостью. Жидкость на мгновение забурлила и окрасилась в зеленовато-серебристый цвет.

Как и ожидалось. Полувеликан. Признаков ликантропии очевидно нет, как нет и иных кровных проклятий.

Третьим был более глубокий магический анализ крови. Еще одна капля упала на тонкую хрустальную пластину. Кровь не растеклась, а собралась в центре и начала светиться, образуя сложный узор. Я видел яркое золотое ядро в центре, от которого расходились зеленые прожилки, а по краям вспыхивали и гасли крошечные серебристые искорки. Дюбуа надел на нос золотые очки в тонкой оправе и долго изучал этот узор.

Наконец, он достал из чемоданчика пару маленьких хрустальных линз, похожих на монокли, и, вставив их в глаза, внимательно посмотрел на меня. Я почувствовал себя так, словно меня рассматривают под микроскопом.

Аура мощная, многослойная, пробормотал он. И абсолютно здоровая. Никаких разрывов или темных пятен. Он чист.

Пока я с облегчением переводил дух, он начал задавать вопросы, но они отличались от тех, что задавал Уэллс.

Были ли у вас случаи, когда вы знали то, чего знать не могли, месье Рубеус?

Чувствуете ли вы иногда связь с кем-то или чем-то... за пределами этого мира?

Замечали ли вы вокруг себя странные, необъяснимые совпадения?

Я отвечал так же уклончиво, как и в прошлый раз, стараясь не лгать, но и не говорить лишнего. Мое сердце снова колотилось в груди. Эти вопросы были слишком близки к правде.

Наконец, Дюбуа закончил осмотр и убрал свои инструменты.

Что ж, месье Хагрид, сказал он, обращаясь к отцу. Могу лишь полностью подтвердить выводы моего британского коллеги. Мальчик абсолютно здоров. Его магия и великанья кровь находятся в прекрасном балансе. Его физические данные норма для полувеликана с сильным магическим даром. Он совершенно точно будет магом, и, судя по его ауре, достаточно сильным.

Он сделал паузу и посмотрел на меня.

Что касается палочки, Рубеус, то я согласен с доктором Уэллсом. Не раньше одиннадцати лет. В лучшем случае десяти. Это стандарт не просто так. Магия в вас должна полностью стабилизироваться, сформироваться. Торопиться нельзя.

Я кивнул, хотя разочарование сжало грудь. Еще несколько лет ждать.

Дюбуа улыбнулся теплее, чем раньше.

Но могу добавить кое-что приятное. Великанья кровь дает не только силу, но и долголетие. Рубеус проживет дольше обычного мага. Минимум на десятилетия дольше. Это подарок, который не стоит недооценивать.

Долголетие. Я не думал об этом. Значит, у меня будет больше времени. На что только я собираюсь его потратить?

Дюбуа достал из своего чемоданчика небольшой блокнот в кожаном переплете, открыл на чистой странице и начал что-то записывать быстрым, изящным почерком. Перо скользило по бумаге, оставляя тонкие линии текста, который я не мог разобрать с моего места.

Еще один момент, monsieur Hagrid, произнес он, не отрывая взгляда от блокнота. Рекомендации по укреплению здоровья вашего сына. Учитывая его великанью природу, стандартный рацион обычного маленького мага ему не вполне подходит.

Он оторвал исписанный лист, протянул отцу.

Это курс зелий. Три вида, чередующиеся по дням недели. Укрепляющие, питательные, стабилизирующие. Принимать три месяца, потом перерыв на месяц, можно повторить курс. Рецепты простые, ингредиенты доступны в любой приличной аптеке. Я записал точные дозировки с учетом его возраста и веса.

Роберт взял лист, пробежал глазами, кивнул.

Спасибо. Я закажу все необходимое.

Дюбуа кивнул, достал еще один лист и снова начал писать.

Теперь о диете, продолжал он, и голос его стал более обстоятельным, словно он читал небольшую лекцию. Великаны привычны к определенному типу пищи, которая для обычных людей была бы слишком тяжелой, даже опасной. Но для полувеликанов такая пища не только безопасна, но и крайне полезна. Она укрепляет тело, усиливает магию, способствует правильному росту и развитию.

Он посмотрел на меня, потом снова на отца.

Рекомендую добавить в рацион Рубеуса мясо магических животных. Не обязательно редких или дорогих подойдут и гиппогриф и некоторые виды магических кабанов. Также магическая рыба особенно морская, из глубоких вод. Морские водоросли, которые продаются в сушеном виде в специализированных лавках. И некоторые магические растения, которые можно добавлять в блюда как приправы или гарниры.

Отец слушал внимательно, иногда кивая.

Самое простое и доступное, продолжал Дюбуа, делая пометки на новом листе, это небольшие порции драконьей печени. Но обязательно в приготовленном виде. Ни в коем случае не сырая даже для полувеликана это может вызвать отравление. Приготовленная же драконья печень дает значительный прилив сил, укрепляет костную ткань, стимулирует магические каналы.

Он оторвал второй лист, положил рядом с первым перед отцом.

Я составил примерный список продуктов с указанием, где их можно приобрести и как приготовить. Рекомендую начинать с небольших порций, по паре ложек в день, чтобы организм привык. Через пару недель можно увеличить до полноценных блюд два-три раза в неделю.

Потом Дюбуа повернулся к отцу, и выражение его лица стало более серьезным.

Важное замечание, monsieur Hagrid. Для вас такая пища скорее будет вредной. Обычные маги не привычны к магическому мясу в больших количествах. Единоразово, если вы что-то такое съедите ничего страшного, организм справится. Но регулярно употреблять не надо. В зависимости от съеденного это может вызвать целый ряд неприятностей от простого отравления до серьезных магических заболеваний.

Роберт кивнул, хмурясь.

Понял. Буду следить за собой.

Дюбуа улыбнулся, достал из чемоданчика несколько визитных карточек и маленькую брошюру.

Что касается источников информации, произнес он, раскладывая карточки на столе, существует несколько справочников, которые вам помогут. Магическая флора Европы: съедобные растения, автор Гарретт Дюмон. Кулинария магических существ, автор Селеста Бонёфф. Там собраны рецепты блюд из магического мяса и ливера, с подробными инструкциями по подготовке ингредиентов, чтобы они были безопасны и вкусны.

Он сделал паузу, перебирая карточки в руках, словно выбирая, какую информацию добавить следующей.

Есть и узкоспециализированные источники, продолжил Дюбуа, выкладывая еще несколько визитных карточек. Например, Сыры магического мира: от гиппогрифового молока до василискового сычуга, автор Жюльетт Фромажье. Превосходная книга о сырах из молока магических животных. Кстати, такой сыр полезен для всех и для полувеликанов, и для обычных магов вроде вас, monsieur Hagrid. Он укрепляет магические каналы, улучшает концентрацию, способствует долголетию. Совершенно безопасен при регулярном употреблении.

Отец кивнул, явно заинтересовавшись.

Еще одна замечательная работа, Дюбуа достал из чемоданчика тонкую книжечку в золотистом переплете и показал отцу, Магический мед: виды, свойства, применение. Автор Бенедикт Апикюльтер. Там описаны виды меда от пчел, опыляющих различные магические растения лунный мед с полей серебряной полыни, огненный мед с цветков жаровницы гористой, теневой мед с ночных лилий. К каждому виду прилагаются рецепты от простых медовых напитков до сложных кондитерских изделий с магическими свойствами. Очень практичная книга, рекомендую.

Он положил книжечку обратно в чемоданчик, достал еще одну визитную карточку.

И, конечно, если вы захотите расширить свою библиотеку в этом направлении, во Франции есть несколько издательств, специализирующихся на подобной литературе. Он протянул карточку отцу. Эдисьон Гастрономик Маженте и Библиотек де ла Кюизин Аншанте. Оба издательства публикуют книги по магической кулинарии, сельскому хозяйству, животноводству, растениеводству. У них обширные каталоги, можно заказать книги по почте с доставкой в Британию. Обычно доставка занимает не больше дня.

Дюбуа улыбнулся той же легкой иронией.

Опять реклама, да. Но я действительно работаю с этими издательствами как консультант по медицинской части, так что могу гарантировать качество информации. Если при заказе упомянете мое имя, получите десятипроцентную скидку на первый заказ.

Он постучал пальцем по брошюре, которую достал раньше.

А это медицинский справочник Питание полукровок: рекомендации и ограничения. Захватил специально для вас, когда узнал о пациенте. Там вы найдете научное обоснование моих слов, статистику, исследования. Автор мой коллега из Парижа, доктор Анри Лефевр. Очень авторитетный специалист.

Потом Дюбуа взял визитные карточки, протянул их отцу одну за другой.

Теперь о том, где приобрести все это. Во Франции есть несколько поставщиков, которые специализируются на магических продуктах. Вот контакты Ле Бестиэр магик, они доставляют мясо магических животных в сыром или живом виде. Марре де ла мажи, они предлагают магическую рыбу и водоросли, свежие или замороженные. И Кюизин энчанте, они изготавливают готовые блюда и консервы удобно, если не хотите возиться с приготовлением.

Он положил последнюю карточку на стол, улыбнулся на этот раз с легкой ноткой иронии.

Конечно, это звучит как реклама, и, по правде говоря, я получаю небольшую комиссию за рекомендации. Но это честные и качественные поставщики, с которыми я сотрудничаю много лет. Продукция проверенная, безопасная, соответствует всем стандартам. Если отправите заказ, упомяните мое имя они сделают скидку. Но я не настаиваю. Наверняка вы и здесь, на острове, найдете основные пункты из всего этого широкого перечня. Тем более учитывая, кем вы работаете и где.

Роберт собрал все карточки, листы с рецептами и зельями, брошюру, аккуратно сложил в стопку.

Спасибо, месье Дюбуа. Это очень полезная информация. Я обязательно этим воспользуюсь.

Дюбуа кивнул, удовлетворенный.

Превосходно. Если у вас возникнут вопросы по диете или зельям не стесняйтесь писать. Мой адрес для корреспонденции на обороте каждой из визиток и на последней странице справочника.

Я смотрел на стопку бумаг в руках отца, и внутри поднималось странное чувство смесь благодарности и тревоги. Благодарности за то, что Дюбуа так подробно все расписал, дал конкретные рекомендации, которые, возможно, действительно помогут мне стать сильнее и здоровее. И тревоги от осознания, насколько сильно я отличаюсь от обычных детей, даже от детей магов, что мне нужна специальная диета, специальные зелья, специальный уход.

Драконья печень, мясо гиппогрифов, магическая рыба. Я даже представить не мог, каков вкус всего этого, но судя по словам Дюбуа и настрою отца скоро узнаю.

Спасибо, месье Дюбуа, сказал Роберт, и голос его был искренне благодарным. Вы успокоили меня. Подтвердили, что мой сын здоров.

Дюбуа кивнул, начал собирать свои инструменты обратно в чемоданчик, закрыл его, встал, протянул руку отцу.

Было приятно работать с вами, monsieur Hagrid.

Роберт пожал руку, потом Дюбуа повернулся ко мне, протянул руку и мне.

И с тобой, юный Рубеус. Береги себя. Ты будешь великим магом, я в этом уверен.

Я пожал его руку, кивнул.

Спасибо, сэр.

Дюбуа подошел к камину, бросил щепотку порошка Прыг-скок, произнес адрес министерства. Зеленое пламя вспыхнуло, поглотило его, и через мгновение он исчез.

Мы с отцом остались одни в гостиной.

Роберт сел на стул, тяжело выдохнул. Лицо его было усталым, но спокойным.

Второе мнение, сказал он тихо, скорее себе. Тот же вердикт. Ты здоров, ты маг и никаких аномалий или особенностей.

Я сел рядом, кивнул. Облегчение и тревога смешивались внутри меня, создавая странный коктейль эмоций.

Но дар так толком и не обнаружили и не объяснили, продолжал отец, глядя в окно. Великанья магия... может, и так. Но я чувствую, что это что-то другое.

Он повернулся ко мне, посмотрел долго, изучающе.

Рубеус, ты уверен, что ничего не скрываешь от меня? Ничего, что могло бы помочь понять?

Внутри все сжалось. Сказать правду? Признаться, что я попаданец, что в этом теле живет душа из другого мира? Но как объяснить? Как доказать? Он не поверит. Решит, что я болен, одержим, сойду с ума. И не решит ли он, что своей заменой я, а вернее тот, кто меня сюда засунул, мог убить его настоящего ребенка?

Нет, пап, ответил я, встречая его взгляд. Я ничего не скрываю. Просто не понимаю сам, откуда знания.

Роберт смотрел еще несколько секунд, потом кивнул, отвернулся.

А я... я выдохнул. Вторая, еще более страшная проверка была пройдена. Даже тонкие французские приборы, настроенные на поиск аномалий, не увидели во мне ничего, кроме смеси двух кровей. Я снова был в безопасности. И в этот момент в моей голове родилась спасительная мысль, почти уверенность: за эти месяцы моя душа, душа попаданца, и юное тело Рубеуса Хагрида уже слились воедино. Стали неразличимы. Мы были одним целым. И никто не сможет этого обнаружить.

Глава 19. Крайние меры

Вечером того же дня, после отбытия месье Дюбуа, мы с отцом сидели на крыльце нашего дома. Солнце медленно опускалось за верхушки деревьев, окрашивая небо в багровые и золотые тона. Воздух был наполнен ароматами нагретой за день хвои и вечерней прохладой. Мы долго молчали. Отец, по своей новой привычке, медленно ел плитку шоколада, а я просто сидел рядом, глядя на темнеющий лес и чувствуя, как внутри меня борются облегчение и тревога.

Наконец, Роберт нарушил тишину. Его голос звучал устало, но спокойно.

Медицина ничего не нашла, Рубеус. Ты абсолютно здоров. И магически, и физически. Он сделал паузу, отломив еще один кусочек шоколада. Но твой дар... он так и остался загадкой.

Он повернулся ко мне, и в его взгляде я увидел не разочарование, а скорее подведение итогов.

Я исчерпал все методы, которые знал. Книги, ритуалы, артефакты, два лучших колдомедика, которых я смог найти. Ничего. Они видят твою силу, твою кровь и магию, но не видят источник твоих знаний. Он вздохнул. Остался только один путь. Последний источник, к которому я могу обратиться. Твоя мать и ее племя.

Мое сердце пропустило удар.

У великанов есть шаманы, продолжал отец, глядя куда-то вдаль, на верхушки гор. Их магия старше нашей. Первобытная, связанная с духами земли, крови и огня. Возможно, они смогут увидеть то, чего не видим мы с нашими изящными приборами и теориями.

Я молчал, но отец, видимо, почувствовал мое напряжение.

Я знаю, о чем ты думаешь, Рубеус, сказал он, не поворачиваясь. Ты боишься. И это правильно. Магия великанов не то же самое, что наша. У нас формулы, заклинания, артефакты. У них ритуалы, духи, кровь. Это сила природы, неукротимая и опасная. Но именно поэтому она может помочь там, где бессильны мы.

Он помолчал, потом добавил:

Их шаманы не просто колдуют. Они видят ощущают, понимают магию. Видят то, что скрыто от обычных глаз. Они видят нити судьбы, следы духов, тени прошлого. Они могут заглянуть в душу человека и увидеть его истинную суть. И я хочу, чтобы их главный шаман посмотрел на тебя.

А если... если он увидит что-то не то? выдавил я из себя.

Что, например? отец наконец посмотрел на меня, и в его глазах была непоколебимая уверенность. Что ты не мой сын? Что ты не принадлежишь этому миру? Рубеус, я видел тебя, когда ты родился. Я держал тебя на руках, когда ты делал первый вдох. Я знаю, чей ты сын. И никакая магия не убедит меня в обратном.

Его слова должны были успокоить, но они лишь усилили мой страх. Он был так уверен в своей правоте, что даже не допускал мысли о том, что может ошибаться. А если шаман увидит правду? Что тогда? Отец решит, что это обман, тёмная магия, попытка одурачить его? И что он сделает со мной?

Но я не мог ему этого сказать. Не мог признаться в своих страхах. Это было бы равносильно признанию в том, что я действительно что-то скрываю.

Он снова посмотрел на меня, и его голос стал мягче.

Я хочу показать тебя матери. Она имеет право видеть своего сына. Она ждет этого. Я хочу, чтобы племя признало тебя, ведь в тебе течет их кровь, и ты должен получить их благословение. И, конечно, я хочу поговорить с их шаманом. О твоем даре, о твоем будущем, о твоем здоровье. Чтобы окончательно удостовериться, что с тобой все в порядке.

Я смотрел на него, и во мне бушевала буря. Третья, самая сильная волна страха захлестнула меня. Шаманы! Древняя магия! Они видят духов, общаются с предками, заглядывают в самую суть вещей. Что, если такой шаман посмотрит на меня и увидит не просто полувеликана с необычным даром, а чужую, взрослую душу в теле ребенка? Что, если их ритуалы, основанные на крови и духе, вскроют мою тайну? Что, если племя откажется меня признавать или, хуже того, решит исправить меня, изгнав чужака из тела своего сородича?

Но я видел решимость в глазах отца. Отказаться сейчас значило вызвать подозрения. Значило перечеркнуть все его доверие, которое я с таким трудом вернул. Выбора не было.

Да, пап, выдавил я из себя, стараясь, чтобы голос не дрожал. Давай съездим.

Роберт кивнул, и на его лице впервые за много недель появилось что-то похожее на облегчение. Он принял решение. Путь был определен.

Хорошо, сказал он, вставая. На подготовку уйдет несколько дней. Нужно собрать подарки, договориться о проходе. В воскресенье выезжаем.

Он ушел в дом, а я остался сидеть на крыльце, глядя в сгущающуюся тьму. Страх был почти осязаемым. Колдомедики, с их магией и артефактами, ничего не нашли. Но шаманы... они были совсем другим делом. Мне оставалось лишь отчаянно надеяться на то, во что я заставил себя поверить: что моя душа и это тело уже стали единым, неразделимым целым. Что даже самая древняя магия не сможет их различить. Надеяться, что племя не почувствует чужака в том, кто носит их кровь. Надеяться, что мать не увидит в моих глазах того, кто никогда не был её ребенком.

Следующие дни превратились в сплошную череду поездок и сборов. Отец полностью погрузился в подготовку к нашему визиту. Он снова и снова перечитывал свой список, что-то вычеркивая и добавляя. Я видел, с какой серьезностью он подходит к этому делу. Это были не просто подарки это была дань уважения, демонстрация статуса и, в некотором роде, взятка, призванная обеспечить нам благосклонный прием.

Он мотался между магическим и магловским мирами. Я видел, как он возвращается из Косой аллеи с мешками, звенящими металлом и стеклом, а из поездок в магловские города с огромными тюками ткани. Он даже задействовал своих коллег-егерей, попросив их доставить что-то по своим каналам.

Роб объяснил мне, что великаны, как и многие древние народы, с почтением относятся к базовой нумерологии, и в их культуре, уходящей корнями в старую скандинавскую и древнегерманскую магию, главными числами всегда были три и девять. Поэтому подарки он старался подбирать именно в этих количествах.

Постепенно наша гостиная превратилась в склад. В одном углу громоздились девять тяжелых, по пятьдесят фунтов каждый, мешков с солью бесценный товар в горах и лесах, необходимый для консервации мяса и рыбы. Рядом стояли девять пузатых деревянных бочонков с медом, каждый на три галлона. Отец сказал, что для великанов это и лакомство, и лекарство, и важный компонент для ритуалов.

Для женщин и детей он приготовил целую россыпь колокольчиков всего двадцать семь штук, по три каждого из девяти видов. Там были и маленькие, звонкие, которые можно было вплетать в волосы, и большие, с глухим, гулким звуком, и мелодичные, издававшие при движении целые переливы нот. Часть из них была ярко расписана для детей, часть оставлена в строгом металлическом блеске.

В другом углу лежали тюки с тканью двадцать один отрез прочного хлопка и шерсти ярких, чистых цветов: алого, лазурного, солнечно-желтого и изумрудно-зеленого. Отец говорил, что великанши используют такие отрезы как ленты для волос, пояса или просто для украшения своих жилищ.

Особое место занимали подарки для моей матери. Роберт съездил в магловский универмаг и скупил там несколько партий теплых шерстяных пледов и одеял. Вернувшись, он заперся в мастерской и с помощью магии сшил из них шесть огромных, невероятно больших зачарованных платков: три ярких красного, зеленого и темно-синего цветов, и три простых, практичных серого, темно-серого и коричневого. Каждый платок был размером с небольшой ковер, и я с трудом представлял себе женщину, способную накинуть такое на плечи.

Мы позаботились и о практичных вещах. Привезли девять тяжелых, идеально отполированных до зеркального блеска медных дисков с приделанными к ним прочными ручками это были зеркала, специально зачарованные на прочность, чтобы их нельзя было разбить. Купили несколько мачете и в мастерской папа переделал их в три мощных, надежных ножа с утолщенными и удлиненными рукоятками, удобными для огромной ладони. К ним добавились три так же переделанных хозяйственных топора и девять больших рыболовных сетей с разной шириной ячеек.

Дополнительные подарки были не менее впечатляющими. Девять ниток огромных, с детский кулак, стеклянных бус. Они были полыми внутри, чтобы не быть слишком тяжелыми, и отец, прежде чем нанизать их на прочные кожаные шнуры, наложил на каждую бусину руну прочности и временные положительные эффекты на удачу в охоте, на здоровье, на хороший сон. Девять резных деревянных гребней, девять широких кожаных поясов, девять наборов из трех огромных швейных игл в каждом, девять шил для работы с кожей. Даже кремни для высекания огня были магическими и огромными, с соответствующими по размеру кресалами.

Все это богатство нужно было как-то упаковать и перевезти. Роб арендовал три старых, но надежных транспортных сундука с чарами расширения пространства и нивелирования веса. Мы вдвоем несколько часов укладывали в них подарки: мешки, ящики, бочонки.

Понимаешь, Рубеус, говорил отец, когда мы укладывали подарки, для великанов каждый подарок это не просто вещь. Это символ. Соль это символ жизни и чистоты. Мед символ мудрости и здоровья. Ткань символ статуса. А колокольчики... он улыбнулся, колокольчики отгоняют злых духов и приносят удачу.

Он показал мне, как правильно упаковывать каждый подарок. Мешки с солью мы перевязали красными лентами цвет огня и защиты. Бочонки с медом зелёными, цвет жизни и природы. Ткань жёлтыми, цвет солнца и богатства.

А почему зеркала? спросил я, когда мы аккуратно укладывали медные диски, перекладывая их мягкой тканью.

Великаны верят, что зеркало это окно в мир духов, объяснил отец. Они используют их для гаданий и ритуалов. Но их собственные зеркала это просто отполированные куски металла или гладкая поверхность воды. А эти... он постучал по медному диску, зачарованы на прочность и чистоту отражения. Для них это будет настоящий артефакт.

А ножи и топоры?

Это уважение к их силе, сказал отец. Мы дарим им то, чем они пользуются каждый день, но делаем это лучше, прочнее, удобнее. Это показывает, что мы ценим их быт, их труд.

Я смотрел, как он с любовью и заботой укладывает каждый предмет, и понимал, что это не просто подготовка к визиту. Это дипломатия, целая наука и искусство. Отец пытался купить не просто благосклонность, а доверие. Он пытался показать, что он не чужак, а друг, который пришёл с миром и уважением, что даже в подарках он соблюдает традиции и чтит символы.

И я понимал, что от успеха этой дипломатии зависит не только моя судьба, но и в некоторой мере его собственная. Если племя отвергнет нас, он потеряет последнюю надежду найти ответы. И останется один на один с миром, который катится в пропасть, и с сыном, которого он не понимает.

Отец все тщательно проверял по списку, бормоча себе под нос, и я видел, как он волнуется, боясь что-то упустить.

Пока мы упаковывали подарки, я не мог отделаться от мысли, что вся эта подготовка это лишь вершина айсберга. Отец решал текущие, тактические задачи, но не видел всей картины. Он готовился к визиту, как к дипломатической миссии, но не думал о том, что будет после.

Пап, спросил я, когда мы сделали небольшой перерыв, а что мы будем делать, если шаман... тоже ничего не скажет? Или скажет что-то, что нам не понравится?

Отец отпил воды из фляги и посмотрел на меня.

Будем решать проблемы по мере их поступления, ответил он. Сначала нужно получить информацию. А потом уже думать, что с ней делать.

Но ведь информация может быть разной, возразил я. Что, если он скажет, что мой дар это проклятие, и от него нужно избавиться? Ты согласишься?

Отец нахмурился.

Нет, конечно. Я ищу способ тебе помочь, а не навредить. Но я должен выслушать все мнения, чтобы принять правильное решение.

А если он скажет, что я угроза для племени? Что меня нужно изолировать?

Тогда мы уйдём, твёрдо сказал отец. И больше никогда туда не вернёмся. Твоя безопасность это главное.

Я видел, что он говорит искренне. Но я также видел, что он не до конца понимает, с чем мы можем столкнуться. Для него шаманы это мудрые старики, которые знают больше, чем он. Для меня это неизвестная переменная, которая может разрушить все мои планы.

Пап, сказал я, решившись, я хочу, чтобы ты кое-что пообещал мне.

Что именно?

Что бы ни сказал шаман, ты сначала поговоришь со мной. Не будешь принимать никаких решений, не выслушав меня.

Отец посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом.

Ты боишься, что я приму решение за твоей спиной?

Я боюсь, что ты примешь неверное решение, потому что не будешь знать всей правды, ответил я.

Он кивнул, и на его лице промелькнула тёплая улыбка.

Конечно, обещаю, сынок. Что бы ни случилось, мы будем решать это вместе.

Это было небольшое, но важное достижение. Я получил право голоса.

Когда мы наконец закончили, два внешне обычных сундука содержали в себе груз, который едва ли уместился бы в кузове грузовика а то и в товарном вагоне, но при этом их можно было поднять одной рукой. Первая часть приготовлений была завершена.

Кроме символических и бытовых даров, Роберт готовил главный подарок тот, который должен был не просто продемонстрировать уважение, а обеспечить нам наиболее благосклонный прием. Мясо. Много мяса. Для племени, чей быт строился вокруг охоты, это был самый ценный и понятный дар.

За несколько дней до отъезда мой родитель снова отлучился, на этот раз в магловский мир, в сельскую местность Уэльса и Глостершира. Вернулся он лишь к вечеру, уставший, но довольный. Он не привез с собой ничего, но я знал, что его миссия увенчалась успехом. Позже, за ужином, он рассказал, что провернул целую операцию. Как кузнечик трансгрессией скача по десяткам ферм и рынкам в окрестных городках, он небольшими партиями скупал лучших молодых овец, баранов и коров, платя наличными и не привлекая лишнего внимания. Каждую купленную партию он тут же отправлял в зачарованное пространство одного из сундуков, накладывая на фермеров легкие конфундусы, чтобы те не удивлялись странной сделке. В паре особо щекотливых случаев, когда его чуть не уличили в использовании магии, пришлось даже применять обливиэйт. Итогом этой авантюры стала внушительная добыча: целое стадо из трехсот тридцати трех отборных овец и тридцати трех молодых коров.

Теперь это стадо нужно было подготовить к транспортировке. Накануне отъезда папа спустился в свою лабораторию в подвале и несколько часов колдовал над дымящимися котлами. Он готовил мощное снотворное зелье, рецепт которого, по его словам, был прост, но эффективен: корень валерианы, пыльца сонной дремы и сок лунного мака, разбавленные чистейшей водой из ручья нашего магического леса.

Утро перед отъездом началось с самой сложной части подготовки. Все купленные животные теперь паслись в большом временном загоне, который мы устроили на заднем дворе. Роберт, левитируя перед собой огромный котел с готовым, остывшим зельем, подходил к каждому животному. Я видел, как он накладывает на очередную овцу или корову легкий конфундус, чтобы та была послушной, а затем одним движением палочки отделял от общей массы зелья нужную порцию и заставлял животное выпить ее. Зелье, очевидно, было сладким на вкус, потому что никто не сопротивлялся. Почти сразу же после этого животные начинали качаться, их глаза закрывались, и они мягко опускались на траву, погружаясь в глубокий сон.

Моя задача была простой, но требовала всей моей великаньей силы. Пока отец усыплял очередную партию, я подхватывал уже спящих овец и перетаскивал их к открытому сундуку, аккуратно укладывая внутри. С коровами было сложнее их Роберт левитировал сам. Мы работали без перерыва несколько часов, и к полудню все триста шестьдесят шесть животных, плотно, но не давя друг друга, лежали рядами в бездонном пространстве сундука, тихо посапывая во сне.

Перед тем как закрыть крышку, Роб сам спустился внутрь по наколдованной лестнице, чтобы лично убедиться, что все в порядке. Вернувшись через пару минут, он устало, но удовлетворенно кивнул мне: Готово. Все дышат, спят спокойно.

Мановением палочки тяжелая крышка захлопнулась и щелкнула тремя массивными замками. Затем, для верности, папа положил руку на центральный замок, проверяя чары. Никакого магического отклика. Сундук был полностью изолирован. Наша главная взятка была надежно упакована и готова к путешествию.

Тридцать три коровы. Число крутилось в голове, вызывая странную ассоциацию. Детская песня из фильма "Мэри Поппинс", который я смотрел в прошлой жизни. Мэри Поппинс была англичанкой, волшебной няней из Лондона. Интересное совпадение или не совпадение?

Тридцать три действительно считалось магическим числом во многих традициях. Три, умноженное само на себя, и плюс ещё шесть сумма цифр снова даёт девять, высшее однозначное число, символ завершённости и совершенства. Отец выбрал именно это количество коров не случайно, учитывая великаньи традиции и их почитание скандинавской нумерологии.

Странно было осознавать, что два мира магический и магловский иногда пересекались в таких неожиданных местах. В детских песнях, в сказках, в поговорках. Словно магглы помнили что-то на уровне коллективного бессознательного, даже не понимая, что именно.

Глава 20. Рассказ о матери

Вечер накануне отъезда выдался на удивление спокойным, словно природа решила дать нам последнюю передышку перед грядущим путешествием. Мы с отцом сидели в гостиной, каждый со своей кружкой горячего чая я пил медленно, наслаждаясь теплом и сладостью мёда, который Роберт щедро добавил в напиток. Огонь в камине потрескивал тихо, отбрасывая мягкие тени на стены, создавая атмосферу уюта и безопасности, которую я невольно пытался запомнить на будущее, словно предчувствуя, что завтра всё изменится.

Роберт сидел в своём любимом кресле, держа кружку обеими руками и глядя в огонь с отсутствующим выражением лица. Молчание между нами не было тягостным, но я чувствовал, что отец хочет что-то сказать, подбирает слова, решается начать разговор, который откладывал слишком долго.

Наконец он заговорил, не отрывая взгляда от пламени.

Твоя мать... Фрида Фридвульфа. Голос был тихим, задумчивым, словно он произносил имя, которое редко звучало вслух, но всегда присутствовало в мыслях. Она знает о тебе. Я рассказывал ей, когда ты был младенцем. Приезжал к ней, показывал тебя. Она держала тебя на руках огромных руках, но так осторожно, словно боялась сломать. Плакала. По-великаньи, понимаешь. Не так, как мы. Рычала, стонала, но в этих звуках была такая боль, что я... Он замолчал, сделал глоток чая.

Я молчал, давая ему продолжить в своём темпе.

Она хотела забрать тебя к себе, в племя. Настаивала. Говорила, что ты её кровь, её сын, что твоё место среди великанов. Роберт покачал головой. Но я не мог. Не мог оставить тебя там. Ты понимаешь, Рубеус? Там тебе было бы тяжело. Племя не принимает полукровок. Ты был бы слабее остальных детей, меньше, медленнее. Тебя могли обижать, унижать и даже убить. А магия... магии там не учат. Палочки нет.. Школы нет. Великанам не подвластна наша палочковая магия. Только выживание, охота, отстаивание места в иерархии племени. В лучшем случае обучение у шамана их ритуалам, если бы у тебя была склонность к их магии.

Отец повернулся ко мне, посмотрел прямо в глаза.

Я хотел тебя уберечь от этого, хотел для тебя большего. Хотел, чтобы ты вырос среди магов, получил образование, научился контролировать свою силу. Чтобы у тебя был выбор кем стать, где жить, чем заниматься. У великанов выбора нет. Есть только одна дорога: охотник, воин, продолжатель рода. И всё.

Пауза. Я слышал, как часы на камине тикают мерно, отсчитывая секунды.

Мы договорились, продолжил Роберт, возвращаясь взглядом к огню. Я воспитываю тебя здесь, в мире магов. Но поддерживаю связь. Даю ей знать, как ты растёшь, что с тобой всё хорошо. И... помогаю ей. Она моя... была моей... Он запнулся, подбирая слово. Она мать моего сына. Я не могу просто забыть о ней, бросить.

Помощь. Слово повисло в воздухе, и я понял, что сейчас отец расскажет что-то важное.

Я присылаю ей мясо, произнёс Роберт, отпив ещё немного чая. Пару тройку раз в месяц. Обычно туша оленя или кабана. Иногда две, если удачная охота. Через коллег-егерей, которые работают в той зоне, где находится резервация великанов. Я договорился с ними они доставляют мясо к границе резервации, оставляют в условленном месте. Фридвульфа забирает.

Он помолчал, покрутил кружку в руках.

Мог бы отправлять больше, конечно. Мог бы покупать домашнюю скотину овец, коров, свиней и присылать целыми стадами. С магией это несложно, да и денег хватило бы. Но именно поэтому не делаю. Голос стал серьёзнее. У великанов свои законы. Домашняя скотина это признак слабости, зависимости от магов или магглов. Охотник, который не может добыть дичь сам, а получает мясо от чужаков, теряет уважение племени. А если ещё и женщина получает такую помощь регулярно... её начнут считать обузой, чужачкой, той, кто связана с внешним миром слишком сильно.

Роб покачал головой.

Дичь другое дело. Лось, олень, кабан, медведь это благородное мясо, добыча охотника. Никто не спросит, сама ли она убила или кто-то помог. Вслух во всяком случае. Главное, что это лесное мясо, а не домашнее. Это сохраняет её положение в племени, не вызывает лишних вопросов и подозрений. Поэтому я специально добываю именно дичь сам охочусь, когда могу, или покупаю у других егерей, которые охотятся в магловских лесах. Так безопаснее для неё.

Он поставил кружку на столик рядом с креслом, сложил руки на коленях.

Тамошние егеря знают о ней. Знают, что она связана со мной, что у нас... есть ребёнок. Они приглядывают за Фридой, когда могут. Не вмешиваются в дела племени, но следят, чтобы она была в порядке, чтобы не голодала, не болела. Если что-то случится они мне сообщают. Пока всё спокойно. Племя живёт по своим законам, Фридвульфа держится отдельно, но её уважают. Она сильная, выносливая, хорошая охотница.

Я представил себе эту картину: мать, огромная великанша, живущая на окраине племени, получающая раз в месяц тушу оленя от человека, с которым у неё ребёнок. Одинокая, ждущая, страдающая молча.

Вина кольнула где-то в груди, острая и неприятная.

Она... не такая, как мы, сказал Роберт тихо, и в голосе его прозвучала печаль, смешанная с нежностью. Она скорее дикая. Не знает грамоты, не умеет читать или писать. Плохо говорит на английском и лишь немногим лучше на скандинавском древнегерманском языке великанов, грубом, резком для нашего слуха. Живёт в шалаше из веток и шкур, спит на земле, ест руками. Для нас это кажется... примитивным. Но для неё это норма. Это её мир.

Отец помолчал, потом добавил тверже:

Но она твоя мать. И она любит тебя. По-своему, по-великаньи. Не так, как любят матери в нашем мире, с нежными словами и объятиями. Но любит. Сильно. Глубоко. Она отдала бы за тебя жизнь, не задумываясь.

Слова давили, заставляя задуматься о том, кем была эта женщина Фридвульфа, моя мать по крови, чужая по духу.

Мы виделись, когда тебе было полгода, продолжал Роберт, и голос его стал ещё тише, словно воспоминания причиняли боль. Я привозил тебя к ней. Последний раз. Хотел, чтобы она увидела, каким ты стал за эти месяцы, чтобы попрощалась...

Он провёл рукой по лицу, потёр глаза.

Она снова плакала. Горе раздирало её изнутри низкие, гортанные звуки, от которых стыла кровь, судорожные всхлипы, прерывающиеся стонами отчаяния. Прижимала тебя к груди так сильно, что я испугался, что задавит. Но она чувствовала свою силу, контролировала. Не причинила тебе вреда. Просто... не хотела отпускать.

Пауза, длинная, тяжёлая. Я сказал ей: "Ему нужен мир магов. Школа. Будущее. У великанов этого нет". Она слушала, смотрела на меня этими огромными глазами, полными слёз. Потом кивнула. Отдала тебя мне обратно. Повернулась и ушла в свой шалаш. Не оглянулась.

Роберт замолчал, уставившись в огонь, словно видел ту сцену снова.

С тех пор... я не возвращался. Все эти несколько лет. Только мясо присылал. Иногда отправлял подарки ткани, готовую одежду, зачарованные предметы и инструменты. Отправлял весточки короткие, простые, через егерей. Я передавал, что ты растёшь, что учишься ходить, говорить, читать и писать, помогаешь мне по хозяйству. Что здоров, силён, счастлив.

Он посмотрел на меня.

Она никогда не отвечала. Великаны не пишут писем. Но егеря передавали: она слушает, когда ей читают или рассказывают. Молча. Потом уходит. Хранит подарки в шалаше, сложенными на каменной полке, которую я ей сделал когда-то.

Тишина. Огонь в камине потрескивал, бросая искры.

Я не знал, что сказать. Слова не шли, застревали где-то в горле. Внутри клубился ком противоречивых чувств, каждое из которых тянуло в свою сторону.

Благодарность отцу за то, что заботится о матери, несмотря на расставание, на трудности, на её дикую природу. Он не бросил её, не забыл. Присылает мясо, через егерей отправляет сообщения и следит, чтобы она была в порядке.

Вина тяжёлая, давящая, многослойная. Мать страдает из-за меня. Из-за того, что я родился полукровкой, из-за того, что отец забрал меня, из-за того, что я расту вдали от неё. Она одинока. Ждёт. Судя по всему, любит меня любовью, которую я не могу вернуть, потому что не знаю её, не помню, не чувствую связи.

Но есть и другая вина, более глубокая, более страшная та, о которой я не могу сказать вслух, та, что грызёт изнутри тихо, но неотступно. Что, если я занял место её настоящего ребёнка? Что, если душа, которая должна была жить в этом теле, исчезла, уступив место мне пришельцу из другого мира, из другой жизни? Что, если моё появление убило того, кто должен был стать её сыном настоящим, родным, не отягощённым чужими воспоминаниями?

Я не знаю ответа. Не знаю, как всё произошло слились ли две души в одну с самого начала, вытеснила ли одна другую, или я просто заполнил пустоту в теле, которое иначе осталось бы без сознания. Врачи не увидели ничего странного, аура цельная, магия стабильная. Но это не значит, что преступления не было. Это значит только, что следов не осталось.

Фрида любит меня но любит ли она именно меня, или того, кем я должен был быть?

Эта вина не имеет искупления. Потому что я не могу вернуть того, кого, возможно, убил самим фактом своего существования.

Я пытался отогнать эти мысли, убедить себя, что всё не так. Что моя душа просто оказалась в нужном месте в нужное время. Что я не виноват. Но сомнения грызли, как голодные волки.

А что, если тот, другой Рубеус, был бы лучше? Что, если он был бы настоящим великаном по духу, а не только по крови? Что, если он нашёл бы общий язык с матерью, с племенем? Что, если он был бы тем сыном, которого она заслуживала, а не этим... самозванцем, который боится даже посмотреть ей в глаза?

Я представил себе, как завтра встречусь с ней. Что я ей скажу? "Привет, я твой сын, но на самом деле не совсем твой"? Или просто буду молчать, изображая застенчивого ребёнка? Оба варианта казались отвратительными.

И что я почувствую, когда увижу её? Узнаю ли я её на каком-то подсознательном, генетическом уровне? Или она будет для меня просто чужой, огромной, пугающей женщиной?

А что, если она почувствует обман? Что, если её материнское сердце, её дикая, первобытная интуиция подскажет ей, что со мной что-то не так? Что она сделает? Отвернётся? Возненавидит? Или, что ещё хуже, попытается "исцелить" меня, изгнать чужую душу из тела своего сына?

Я не знал ответов. И эта неизвестность пугала больше всего.

Но помимо страха и вины, где-то глубоко внутри шевелилось и другое чувство. Странное, противоречивое, которое я не сразу смог распознать. Это было... ожидание.

Ожидание встречи с частью себя, которую я никогда не знал. С той половиной своей натуры, которая проявлялась каждый день в моей силе, в моём росте, в той лёгкости, с которой я поднимал тяжести, что были не под силу взрослым людям. Великанья кровь текла в моих новых венах, но что это значило? Я жил среди магов, думал как человек, воспитывался в человеческом мире. Но во мне была и другая сторона дикая, первобытная, связанная с горами и лесами, с племенем, которое жило по законам природы, а не цивилизации.

Может быть, встреча с матерью и племенем поможет мне понять эту часть себя? Может быть, я наконец пойму, почему иногда, когда я злюсь или напуган, внутри меня просыпается нечто животное, рычащее, готовое защищаться зубами и когтями? Почему иногда, когда я смотрю на горы или слышу вой ветра, что-то внутри меня откликается, тянется туда, словно зовёт домой?

Я был полукровкой. Наполовину человеком, наполовину великаном. И до сих пор я жил только одной половиной своей сути. Может быть, пришло время узнать вторую? Может быть, это не будет так страшно, как я себе рисую? Может быть, я найду там не только опасность и чужесть, но и... принятие? Понимание? Часть себя, которую всегда искал, даже не зная об этом?

Я знал из рассказов отца и из книг, что великаны были когда-то одним из могущественных магических народов. В древности они строили крепости в горах, сражались с драконами на равных, владели магией земли и камня. Но время не пощадило их. Войны с волшебниками, охота магглов на чудовищ, а чаще внутренние распри всё это привело к тому, что великаны стали вымирающей расой, загнанной в резервации, живущей по законам каменного века.

Племя матери было одним из последних. Несколько сотен особей, скрывающихся в горах на юге Шотландии. Они жили охотой, собирательством, редкими набегами на соседние племена за добычей и женщинами. Министерство магии держало их под надзором, но не вмешивалось в их дела, пока те не выходили за границы их очерченной магической территории. Это было своего рода негласное перемирие: вы не трогаете нас мы не трогаем вас.

Но что значило быть частью такого племени? Что значило нести в себе кровь народа, который живёт по законам силы, где слабых убивают или изгоняют, где нет места книгам, науке, искусству? Где жизнь это бесконечная борьба за выживание, за кусок мяса, за право продолжить род?

Я не хотел такой жизни. Но я также понимал, что эта кровь часть меня. Что бы я ни думал, как бы я ни воспитывался, во мне течёт кровь охотников, воинов, тех, кто выживал в самых суровых условиях на протяжении тысячелетий. И это давало мне силу, выносливость, способность расти и становиться сильнее с каждым днём.

Может быть, вместо того чтобы бояться этой части себя, мне стоило принять её? Найти баланс между двумя мирами миром магов с их знаниями и цивилизацией, и миром великанов с их первобытной мощью и связью с природой?

Или это была просто ещё одна иллюзия, попытка оправдать свой страх романтическими фантазиями о "поиске корней"?

Я не знал ответа на этот вопрос, и единственным способом узнать правду было встретиться с Фридвульфой моей матерью по крови и этими моими родственниками по её материнской линии, которые составляли племя великанов и жили в горах по своим древним законам.

Страх снова накатил на меня острый, холодный. Завтра я встречусь с ней. С чужой гигантской женщиной, которая родная по крови, но чужая по всему остальному. Как она отреагирует? Что скажет? Как я должен себя вести? Обнять? Назвать матерью? Я не знал. И это пугало.

Любопытство жгучее, нетерпеливое. Какая она, эта Фридвульфа? Похожа ли на меня? Высокая, сильная, с теми же крупными чертами лица, что и у меня? Говорит ли резко, грубо, или голос её мягче, чем можно ожидать? Как пахнет? Как смотрит? Что чувствует, глядя на меня после такой долгой разлуки?

Я хотел узнать. И боялся узнать одновременно.

Роберт, видимо, заметил моё смятение. Он встал, подошёл ко мне, положил руку на плечо тяжёлую, тёплую, успокаивающую.

Не бойся её, Рубеус, сказал он тихо. Она не причинит тебе вреда. Никогда. Ты её сын. Для великанов это священно. Дети продолжение рода, будущее племени. Их защищают любой ценой.

Он сжал моё плечо крепче.

Но помни: она не воспитывала тебя. Не знает твоих привычек, твоего характера, того, что ты любишь или боишься. Для неё ты... почти чужой. Родной, но чужой. Ей нужно время, чтобы узнать тебя заново. И тебе нужно время, чтобы узнать её.

Он отпустил моё плечо, вернулся к креслу, сел.

Завтра будет... непросто. Для вас обоих, для всех нас. Будь терпелив и добр. Отец помолчал, потом добавил более твёрдо: Помни: она твоя мать. Единственная, которая у тебя есть по крови. И не только она. Всё племя это тоже твои кровные родственники. Дальние, конечно, но связь есть. Ты носишь их кровь, кровь твоей матери, её рода. Это даёт тебе право быть среди них, даже если ты полукровка.

Роберт положил руку мне на плечо, сжал крепко.

И помни ещё одно: я буду рядом. Всё время. Не отойду ни на шаг, если ты не попросишь. Если кто-то попытается обидеть тебя, унизить, причинить вред я защищу. Палочка со мной, чары готовы, и я не позволю никому тронуть моего сына. Великаны уважают силу, а я показал им достаточно силы за эти годы, чтобы они знали: со мной лучше не связываться. Ты в безопасности, Рубеус. Я обещаю.

Я кивнул, не доверяя голосу.

Мы ещё немного посидели в молчании, каждый со своими мыслями. Потом Роберт встал, потянулся.

Иди спать, Рубеус. Завтра ранний подъём. Долгая дорога. Нужно выспаться.

Я встал, снова кивнул. Хотел сказать что-то, но не нашёл слов. Просто обнял отца коротко, крепко. Он ответил, погладил по спине.

Всё будет хорошо, прошептал он.

Я поднялся в свою комнату, лёг на кровать. Закрыл глаза, но сон не шёл. Мысли крутились бесконечно: мать, Фридвульфа, встреча, племя. Благодарность, вина, страх, любопытство всё смешалось в один клубок, который невозможно было распутать.

Завтра я встречу свою мать. Женщину, которая родила меня, но не воспитала. Которая любит меня любовью, которую я не могу понять или вернуть. Завтра я узнаю, какая она. И, может быть, пойму, что значит быть её сыном. Может быть.

Где-то глубокой ночью я всё же забылся тревожным, прерывистым сном, полным обрывочных образов: огромные фигуры в тумане, рычание, запах дыма и крови, ощущение чужих, огромных рук, которые то обнимают, то отталкивают.

Глава 21. Путь к великанам

Роберт разбудил меня рано, ещё до того, как солнце поднялось над верхушками деревьев, и его лицо в полумраке комнаты выглядело серьёзным и сосредоточенным, словно он готовился к чему-то важному и опасному одновременно.

Одевайся тепло, сказал он, положив на мою кровать стопку одежды. В горах холодно, даже днём. Магия поможет, но лучше подстраховаться.

Я оделся быстро, натягивая слои одежды один за другим. Толстая шерстяная рубашка, поверх неё тёплый свитер грубой вязки, куртка из плотной ткани с подкладкой из меха. Штаны тоже шерстяные, тяжёлые, но тёплые. Носки толстые, сапоги до середины голени, на толстой подошве. Роберт взмахнул палочкой, произнёс тихое заклинание, и одежда на мне слегка засветилась, потом погасла. Тепло разлилось по телу, приятное, ровное, словно я стоял у камина.

Зачарование на сохранение тепла, пояснил отец, надевая собственную куртку такую же тёплую, зачарованную. Продержится весь день. Если станет слишком жарко, скажешь ослаблю.

Он одевался быстро, привычно, как человек, который провёл половину жизни в походах и экспедициях. Плотная рубашка, жилет с множеством карманов, куртка с капюшоном, брюки из грубой ткани, сапоги. Палочка в кобуре на поясе, всегда под рукой.

Мы спустились вниз, позавтракали быстро и молча каша с мёдом, хлеб, чай. Разговаривать не хотелось, каждый был погружён в собственные мысли. Потом начали собирать вещи.

Рюкзаки с личными вещами небольшие, лёгкие. В моём: смена одежды, запасные носки, фляга с водой, несколько яблок, кусок хлеба, завёрнутый в ткань. В отцовском: то же самое, плюс аптечка, блокнот с записями, несколько флаконов с зельями на всякий случай.

Потом сундуки. Три огромных сундука стояли в гостиной, закрытые и запертые. Один с животными, два с подарками. Роберт осмотрел их, проверил замки, кивнул себе удовлетворённо.

Теперь нужно их перевезти, сказал он, доставая палочку.

Он вышел во двор, я пошёл за ним. На земле лежали две большие стопки колёса и доски. Отец взмахнул палочкой, произнёс серию заклинаний, быструю, уверенную, и я смотрел завороженно, как детали начали двигаться сами, соединяться, складываться в конструкцию.

Доски выстроились в прямоугольник, образуя платформу. Колёса два больших, с толстыми деревянными ободами и железными осями прикрепились снизу, по центру. Рукояти выросли с двух сторон платформы, длинные, удобные для хвата. Через минуту на земле стояла одноосная тележка простая, прочная, функциональная.

Роберт левитировал сундуки один за другим, укладывал на платформу, закреплял верёвками, чтобы не сдвигались. Три огромных сундука заняли всю платформу, но тележка выдержала вес без труда зачарования облегчения работали безупречно.

Попробуй, сказал отец, указывая на рукоять.

Я подошёл, взялся за рукоять, потянул. Тележка поехала легко, словно пустая, хотя я знал, что внутри сундуков были сотни фунтов груза и триста шестьдесят шесть голов скота.

Магия, усмехнулся Роберт. Без неё мы бы неделю тащили всё это.

Он посмотрел на небо, где солнце уже поднималось, окрашивая облака в розовые и золотые оттенки.

Пора. Берись за руку и за тележку. Портключ переместит нас вместе с грузом. Готов? спросил он, протягивая мне старый, ржавый котелок, который должен был служить порт-ключом.

Я кивнул. Мы взялись за руки, другой рукой приподняли легкую тележку над землей и коснулись котелка.

Портус! произнес отец.

Меня дернуло вперед с ощущением крюка за пупком. Мир завертелся в калейдоскопе красок и тут же замер. Мы стояли на краю густого соснового бора, а вдали, на горизонте, виднелись остроконечные, уже припорошенные снегом вершины гор. Воздух был чистым, холодным и пах хвоей.

В нескольких шагах от нас стояла небольшая бревенчатая хижина пограничный пункт между основной территорией заповедника и магической зоной. Оттуда вышли двое егерей в теплых мантиях. Они были знакомы с отцом кивнули ему, как старому приятелю.

Роберт. Решился все-таки, сказал один из них, записывая что-то в толстый журнал. Цель визита?

Семейные дела, коротко ответил мой родитель.

Егерь хмыкнул, но вопросов задавать не стал, лишь сделал пометку о грузе.

Племя сейчас спокойно, сказал второй, глядя на меня. Но вы там осторожнее. Вождь Каррг старик суровый, но справедливый. Слушайтесь его. А шаман... он странный. Безопасный, если не злить, но лучше держитесь от его хижины подальше.

Поблагодарив их, мы двинулись в путь. Нам предстояло пройти пешком около пяти миль. Тележка легко катилась по утоптанной лесной тропе. Лес здесь был совсем не похож на наш, Лес Дин. Высокие, могучие сосны и ели стояли ровными рядами, подлесок был чистым, состоял в основном из папоротников и мха, на удивление не вянущего и не жухлого, не смотря на осень. Пахло влажной землей, грибами и хвоей. Магия здесь тоже ощущалась иначе не было той нотки дикости, она была скорее спокойной, древней, даже немного трухлявой, я бы сказал. Ощущалась на коже легким теплом, тем не менее заставляя волосы на руках слегка шевелиться, особенно при приближении к зоне границы.

Через некоторое время отец остановился.

Вот здесь межевая линия, сказал он.

Я не видел никакой стены или барьера, но почувствовал переход. Это было не так, как при входе в Косой переулок, где тебя просто отрезает от шума и запахов Лондона. И не так, как у нашего дома, где граница была четкой, как стена. Здесь переход был размыт в пространстве. Меня накрыло еще большей волной тепла, воздух будто стал плотнее, насыщеннее. Цвета вокруг сделались чуточку ярче, а звуки отчетливее.

Мы снова в магическом мире, пояснил Роберт. В одном из его анклавов. Дальше только великаны и такие, как мы, егеря.

Мы шли еще около часа, и постепенно ландшафт начал меняться. На обочинах тропы стали появляться грубо отесанные деревянные или каменные столбы, пирамиды из валунов, все увенчанные черепами крупных животных. Это были тотемы, обозначавшие территорию племени. И предостережением для незваных гостей. Отец остановился, и его лицо стало серьезным.

Дальше пойдём осторожно, сказал он тихо. Они могут встретить нас не очень дружелюбно. Великаны не любят незваных гостей, даже если приносят подарки. Держись рядом, не отвечай на провокации, молчи, если не уверен в словах. Я буду говорить за нас обоих.

Я кивнул, чувствуя, как сердце начинает стучать быстрее. Роберт толкнул тележку вперёд, между тотемами. Я шёл рядом, сжав кулаки, готовясь к встрече с неизвестным.

Прежде чем мы вошли на территорию племини, отец остановил меня на невысоком холме, с которого открывался вид на земли великанов. Здешний лес был совсем другим, нежели мрачный и полный опасностей лес Дин. Воздух наполняла спокойная, почти осязаемая тишина, нарушаемая лишь отдаленным шумом реки да шелестом листвы. Вековые сосны, ели и дубы постепенно редели, уступая место густым зарослям кустарников, листья которых уже тронула осенняя позолота. На горизонте, словно стражи этого древнего мира, возвышались величественные пики Кернгормских гор, их вершины даже сейчас были укрыты снежными шапками, холодными и неприступными.

Внизу, у подножия холмов, раскинулись два озера. Ближнее находилось всего в паре километров от поселения. Дальнее терялось где-то в лесных просторах, отражая в своей глади синеву неба.

Повсюду виднелись следы жизни племени. Широкие, глубоко вдавленные в землю тропы пересекали лес, словно шрамы на теле земли. Поваленные деревья, лишенные веток, были аккуратно сложены у тропинок строительный материал для будущих жилищ или топливо для костров. При приближении в воздухе стал усиливаться густой, многогранный запах: терпкий аромат дыма смешивался с запахом жареного мяса, сырой земли и кисловатым духом невыделанных шкур. Это был запах первобытной, суровой жизни.

Само поселение было обнесено каменной стеной высотой метра в четыре, сложенной из огромных, подогнанных друг к другу валунов без всякого раствора. Массивные ворота из длинных и достаточно широких сосновых бревен висели на мощных составных плетеных кожаных петлях. За ними угадывались очертания почти двух десятков шалашей, расположенных кругом. В самом центре поселения, на утоптанной земле, непрерывно тлело огромное кострище.

Я смотрел на все это, и внутри меня боролись два чувства. Разум взрослого анализировал, оценивал, сравнивал с каноническими образами из книг. Но тело, юное и сильное, отзывалось на эту картину на ином, более глубоком уровне. Я ощущал странную, почти генетическую связь с этим местом диким, суровым, но почему-то родным.

Отец стоял рядом, его фигура была напряжена. Рука его лежала на волшебной палочке, спрятанной под плащом. Он был готов к любой неожиданности, но во взгляде читалась не только тревога, но и слабая, отчаянная надежда.

Вот мы и пришли, произнес он почти шепотом, словно боясь нарушить вековую тишину. Это дом твоей матери.

Его слова эхом отозвались в моей душе. Этот момент, на границе двух миров человеческого и великаньего, навсегда врезался в мою память.

Мы еще не дошли до стены, когда лес вокруг нас внезапно ожил. Из-за стволов вековых сосен, бесшумно, как тени, вышли трое. Великаны, они же гиганты, во всей их величественной красе. Их появление было настолько внезапным, что я невольно сделал шаг назад, уперевшись в повозку.

Они были огромны, каждый под шесть метров ростом. Широченные плечи, обтянутые грубыми шкурами, мускулистые руки, сжимающие массивные дубины из цельных стволов молодых деревьев. На одном из них, самом крупном, поверх одежды из медвежьего меха была надета костяная кираса, а голову венчал шлем из черепа какого-то крупного, видимо магического животного. Пустые глазницы этого черепа, казалось, следили за каждым нашим движением. Их лица, обветренные и грубые, были лишены всякого выражения, кроме холодного, оценивающего любопытства хищников.

Тот, что был в шлеме, шагнул вперед, и земля под его ногами едва заметно дрогнула. Он преградил нам путь, опустив конец своей дубины на землю с глухим стуком. Из его глотки вырвался низкий, гортанный звук, больше похожий на рычание, чем на слова. Вопрос, угроза и приветствие в одном флаконе.

Отец положил мне руку на плечо, слегка сжав, призывая к спокойствию. Его собственное лицо было напряжено, но он не выказывал страха. Он сделал небольшой шаг вперед, поднимая раскрытые ладони в знаке мира.

Я Роберт, произнес он медленно и отчетливо, сначала на английском, а затем повторил на древнегерманском, языке, который я слышал от него лишь несколько раз. Это мой сын, Рубеус. Мы пришли с миром, чтобы увидеть Фридвульфу.

Великан в шлеме склонил голову набок, его единственный видимый глаз недоверчиво сощурился. Двое других за его спиной переглянулись, их руки крепче сжали оружие.

Мы принесли дары, добавил отец, кивком указывая на нашу тележку, груженую зачарованными сундуками. Мясо для племени. Много мяса. И подарки для всех.

При слове мясо в глазах охотников промелькнул интерес. Главный снова что-то прорычал, на этот раз менее враждебно. Один из его спутников, помоложе, с огненно-рыжей бородой, подошел к тележке и с подозрением обнюхал воздух вокруг сундука. Отец с помощью магии открыл нужный сундук и продемонстрировал содержимое. Удовлетворенно хмыкнув, великан вернулся к старшему и коротко кивнул.

Гигант в шлеме долго смотрел на отца, затем перевел тяжелый взгляд на меня. Я почувствовал себя букашкой под его взором. Наконец, он издал короткий гортанный приказ, и рыжебородый гигант, развернувшись, тяжелой трусцой побежал в сторону поселения.

Нас проводят, тихо сказал отец, не опуская рук. Не делай резких движений. Просто иди рядом со мной.

Нам пришлось немного подождать. Оставшиеся два великана стояли неподвижно, как изваяния, лишь их глаза следили за нами. Наконец, со стороны стены донесся скрип, и массивные бревенчатые ворота медленно приоткрылись. Рыжебородый вернулся и махнул нам рукой следуйте.

Наш конвой двое спереди, один сзади повел нас внутрь. Только теперь, проходя через ворота, я смог в полной мере оценить масштаб и устройство поселения.

Конусы шалашей, словно гигантские еловые шишки, вырастали прямо из земли, образуя ровный круг вокруг огромного, вечно дымящегося кострища. Их конструкция была гениальна в своей простоте: живые деревья, заваленные под углом, создавали прочный каркас, утепленный шкурами, дерном и мхом.

Однако нас не повели сразу к центру. Главарь коротко бросил что-то своим спутникам и указал на ближайший шалаш, стоявший почти вплотную к внутренней стороне стены. Рыжебородый кивнул, раздвинул тяжелую шкуру, служившую дверью, и жестом пригласил нас внутрь.

Вход был низким не более полутора метров, нам с отцом пришлось пригнутся, великаны видимо вообще вползают сюда. Я проскользнул следом, ощутив, как плотная медвежья шкура, пропитанная запахом дыма и жира, коснулась моего плеча.

Внутри оказалось неожиданно просторно. Пол уходил вниз землянка глубиной больше метра позволяла даже великану стоять в полный рост под коническим сводом из переплетенных стволов. Стены были завешаны толстыми шкурами медвежьими, оленьими, кабаньими и кое-где проложены слоями папоротника и лопуха, создававшими дополнительную защиту от холода. В самом центре находилось небольшое кострище, обложенное закопченными камнями; над ним в вершине конуса виднелось круглое отверстие, через которое уходил дым. Прямо под ним стояла деревянная, оббитая кожей крышка, явно служившая для него задвижкой.

Под ногами мягко пружинила толстая подстилка из перепревших листьев сантиметров двадцать, не меньше, поверх которой были небрежно брошены шкуры. Вдоль стен землянки виднелись углубления, выстланные мехами спальные места. В нишах, вырытых прямо в земляных стенах и укрепленных корнями, стояли глиняные горшки и плетеные корзины с запасами. Пахло густо и плотно: дым, прогретые шкуры, сырая земля, пот и что-то еще тяжелое, звериное.

Отец осмотрелся, затем опустился на одну из шкур у очага, приглашая меня сесть рядом. Охранники остались снаружи, но я чувствовал их присутствие за шкурой-дверью.

Это сторожка, тихо сказал Роберт, переходя на шепот. Здесь живут те, кто дежурит у ворот. Пока вождь решает, принимать ли нас, мы подождем здесь.

Я кивнул, продолжая разглядывать жилище. У входа была связка факелов из смолистых веток для освещения по ночам. В одной из ниш я заметил вертикально стоящий широкий плоский камень, видимо служивший обеденным столиком и пару выгородок в дальних углах из плотно сбитых обтесанных бревнышек, видимо служивших шкафами. Все было грубо, но функционально.

Все шалаши построены одинаково? спросил я вполголоса.

В основном да, отец кивнул, явно рад возможности отвлечься от напряженного ожидания. Видишь, как они используют живые деревья? Сосны и ели наклоняют к центру, связывают верхушки, получается достаточно высокий конус. Снизу жилище обкладывают камнями это и от влаги с ветром защита, и крепление и отражатель тепла обратно. И землянку роют для того же. Стены либо шкурами завешивают, либо, если шкур не хватает, папоротником и лопухом, но тогда просят или шамана или егерей, что бы заговор или чары от пожара наложили. Дым выходит через отверстие наверху или так и остается в шалаше, если его топят по-черному.

Он обвел взглядом пространство вокруг нас, словно оценивая каждую деталь.

Таких конусов здесь около двадцати, все кругом вокруг центрального костра, продолжал он. Но поселение это не только шалаши. Видел, когда шли, навесы на столбах?

Я кивнул. Мельком заметил несколько открытых построек.

Это общие места, пояснил отец. Под одним собираются на советы, вождь там объявляет решения. Под другими работают: шкуры обрабатывают, оружие и инструменты точат, корзины и верши плетут. Крыши из веток и шкур, опоры толстые бревна. Дальше, ближе к краю, стоят коптильни маленькие домики, в них мясо и рыбу коптят. Рядом решетки для сушки на солнце. Еще есть ямы-хранилища: выкопаны глубоко, обложены камнем, закрыты деревянными крышками, сверху камни кладут, чтобы звери не разрыли. Там зерно, орехи, рыбу хранят. Ее они могут переложить с травами в такую яму и потом в ферментированном виде есть. Загоны иногда делают, для живности временной, но редко.

А остальные великаны племени? спросил я. Не все же здесь живут.

Роб покачал головой.

Это только центральный круг, круг у костра. Основная часть племени здесь, но есть и другие поселения. В горах, он кивнул в сторону гор, едва различимых через щель в шкуре, в пещерах живут старики и те, кто любит одиночество. Камень тепло держит лучше, если вход правильно закрыть. Там душ пятьдесят, может, чуть больше. В лесу есть охотничьи станы временные лагеря. Простые шалаши, костры, пара перекладин для трофеев. Охотники уходят на несколько дней, там и ночуют. Таких лесных около тридцати. А у озер, он сделал паузу, вспоминая, полуземлянки стоят, крыши из камыша и тростника. Рыболовы там живут, около двадцати семей. Они племя рыбой кормят.

Я быстро посчитал в уме.

Получается, всего в племени около двухсот пятидесятитрехсот великанов?

Примерно, подтвердил Роберт. По последним данным егерей около двухсот семидесяти. Для великанов это много. В Европе племена мельче, но анклавы расположены ближе друг к другу, в Америке примерно такие же. Здесь, в Британии, маги берегут гигантов лечат, дают еду, одежду, инструменты. Это симбиоз, хрупкое равновесие.

Он сделал паузу, подбирая слова, чтобы я, ребенок, смог его понять.

Великаны дают нам материалы кости, шкуры, рога магических зверей, редкие травы, которые растут только в их лесу. А мы, маги, даем им зерно, ткани, одежду, железо, лечим от болезней. Без этого племя давно бы вымерло. Но самое главное не это. Самое главное их шаманы... их магия помогает этому лесу оставаться живым и полным дичи.

Отец посмотрел на меня, проверяя, слушаю ли я. Я внимательно смотрел на него, и он продолжил, понизив голос до заговорщицкого шепота:

Понимаешь, их магия стихийная, духовная, первобытная. Она заставляет магические растения расти лучше и активнее. Из-за этого в лесу появляется больше не только обычных, но и волшебных животных, которые питаются этими растениями. Получается замкнутый круг: великанам всегда есть на кого охотиться, а нам, волшебникам, всегда есть, где собрать редкие ингредиенты и что собирать. Лес остаётся живым, не истощается. Это выгодно всем. И этот баланс держится на честном слове и древних традициях.

Его голос был серьезным, и я понял: отец знал об этом мире больше, чем я предполагал. Эти магики великаны балансировали на грани, и магическое сообщество держало их на плаву, но не из альтруизма, а ради взаимной выгоды. Вопросом, конечно, является в чью пользу смещен баланс.

Входная шкура качнулась, и в проеме показалась огромная тень. Один из наших конвоиров что-то гортанно прорычал. Отец поднялся.

Нас зовут, сказал он. Вождь принял решение. Пойдем.

Мы прошли вглубь поселения по утоптанной, местами вымощенной плоскими камнями земле.

Запах здесь был еще гуще: к дыму и жареному мясу примешивался тяжелый дух пота, сырой земли и чего-то кислого, металлического вероятно, свежей крови. Великаны, попадавшиеся нам на пути, останавливались и провожали нас долгими, немигающими взглядами. Дети, ростом уже даже выше моего отца, выглядывали из-за спин матерей, с любопытством разглядывая меня, мелкого и странно одетого пришельца.

Наш путь закончился у центрального костра. Там, в кругу старейшин и самых сильных охотников, нас уже ждали. И среди всех этих огромных, суровых фигур я увидел одну, что выделялась даже на их фоне. Женщина-великан, мощная, как скала, с длинными, немного вьющимися темно-русыми волосами. Она смотрела на меня, и в ее серых, глубоко посаженных глазах я увидел вселенскую тоску. Фридвульфа моя мать.

Глава 22. Фридвульфа

Нас провели к центральному кострищу, и великаны начали собираться вокруг, образуя плотное кольцо из огромных тел, любопытных взглядов, негромкого гула голосов. Роберт остановился, поставил тележку с сундуками рядом, выпрямился, оглядел собравшихся. Я стоял рядом, чувствуя, как напряжение достигло предела, как каждый мускул в теле готов сжаться или, наоборот, дать мне возможность бежать.

Но бежать было некуда. И незачем.

Отец поднял руку, привлекая внимание, и крикнул громко, чтобы все слышали:

Фридвульфа! Это Роберт! Я привёл Рубеуса!

Голос его прозвучал чётко, уверенно, разнёсся по поселению, заставил великанов замолчать и повернуться к нам. Потом он повторил те же слова на древнегерманском, с заметным акцентом, но достаточно понятно, чтобы никто не усомнился в смысле сказанного:

Фридвульфа! Роберт здесь! Сын твой здесь!

Тишина. Секунда, две, три. Толпа великанов расступилась, образуя проход от одного из шалашей к центру. И из этого прохода вышла она.

Я увидел её издалека, но даже с расстояния в двадцать метров её фигура была внушительной, доминирующей, невозможной для игнорирования.

Фрида была высокой даже для великанши около четырёх с половиной метров ростом, что делало её выше большинства женьщин племени. Телосложение мощное, массивное, но не грузное широкие плечи, сильные руки с выраженными мышцами, крепкие ноги, способные нести такой вес без видимых усилий. Она двигалась уверенно, каждый шаг отдавался глухим ударом о землю, каждое движение было наполнено силой, которую она даже не пыталась скрывать.

Лицо было грубым, с чертами, которые в мире людей назвали бы некрасивыми, но здесь, среди великанов, казались естественными, правильными. Квадратная челюсть, широкий нос, высокие скулы, глубоко посаженные глаза. Кожа загорелая и чистая, лиш в уголках глаз было несколько характерных морщинок. В этом лице не было уродства. Была сила, достоинство, первобытная красота, которую я не мог не признать.

Волосы длинные, тёмно-русые, слегка вьющиеся, спадали ниже плеч широкими волнами. В них были вплетены стеклянные, каменные и костяные бусины мелкие, отполированные, нанизанные на пряди волос и завязанные узлами. Украшение? Или что-то ритуальное, что-то со значением, которое я не понимал?

Одежда была простой, но функциональной: жилет из шкур животных поверх длинного платья из плотного серого войлока, покрывающего тело от плеч до колен. Платье закреплённо на талии широким кожаным поясом. На поясе висели костяные подвески обработанные клыки и рога магических животных. Каждая подвеска звякала при ходьбе, создавая тихий, но отчётливый ритм.

На шее тоже ожерелье из клыков, более крупных и длинных, нанизанных на кожаный шнур. И посреди клыков серебряный колокольчик, старый, потёртый, потемневший от времени. Он выделялся среди грубых украшений своей изящностью, чуждостью этому миру. Подарок? От отца? Давно, когда они были вместе?

Глаза. Серые, как зимнее небо перед снегом, глубоко посаженные под тяжёлыми бровями. Сейчас они смотрели только на меня, и в них было столько эмоций, что я не мог разобрать все сразу нежность, тоска, боль, радость, страх, надежда. Всё вместе, всё одновременно.

Она остановилась в нескольких метрах от меня, застыла. Губы дрогнули, приоткрылись, но речи не последовало. Только дыхание, тяжёлое, прерывистое.

Потом она издала звук.

Нечто среднее между всхлипом и рыком низкое, гортанное, полное такой боли, что у меня сжалось сердце. Звук матери, увидевшей ребёнка после нескольких лет разлуки. Звук, который не нуждался в словах, чтобы передать всё, что она чувствовала.

И она рванула вперёд, земля задрожала под её ногами. Я видел, как великаны в толпе отступили, освобождая путь, как отец напрягся, готовый вмешаться, если что-то пойдёт не так. Но ничего не произошло. Фрида не была опасна. Она была матерью, бросающейся к своему ребёнку.

Она пробежала расстояние за три удара сердца, упала на колени передо мной так резко, что земля под ней просела, образовав вмятины. Теперь её лицо было почти на уровне моего, огромное, близкое, слишком близкое.

Руки обхватили меня огромные, с толстыми пальцами, мозолистыми ладонями, но удивительно осторожные, словно она боялась сломать то, к чему прикасалась. Подняли меня с земли, прижали к груди.

Сила объятий была такой, что дыхание вырвалось из лёгких. Рёбра сдавило, словно гигантские тиски сомкнулись вокруг тела. Я попытался вдохнуть, но воздуха не было. Только давление, жар её тела, запах.

Запахи накрыли меня лавиной, но не те, что я ожидал. Не пот, не грязь, не животная вонь немытого тела. Нет. От Фридвульфы пахло лесом глубоким, древним, живым лесом после дождя. Желудями, спелыми, с терпким ореховым ароматом. Цветами не садовыми, а дикими, теми, что растут в чаще, где редко ступает нога человека. Спелыми яблоками, которые упали с дерева и лежат в траве, источая сладость. Свежей корой сосны, смолистой, липкой. Мхом, влажным и мягким. Папоротником, раздавленным под ногами.

Запахи природы, которые не отталкивали, а притягивали, успокаивали, обволакивали. Запахи, которые говорили оленю: "Здесь безопасно, здесь твой дом". Запахи, которые шептали кабану: "Здесь пища, здесь жизнь". Магия охотников, древняя и тонкая, превращающая великана в часть леса, делающая его невидимым для чуткого носа дичи.

И где-то под этими запахами, едва различимый, был ещё один тёплый, сладковатый, с оттенком дыма и мёда. Материнский запах? Тот, что тело помнило с младенчества, когда я лежал на её руках, прижатый к груди, слушая биение её сердца? Или просто её собственный, естественный аромат, не замаскированный магией, проступающий сквозь наслоения лесных ароматов?

Я не мог определить точно. Но этот запах пробудил во мне странное ощущение не узнавание разумом, а признание телом. Словно каждая клетка во мне знала: это она. Это мать, это дом, который я покинул слишком давно и к которому, наконец, вернулся.

Температура её тела была прохладнее, чем я ожидал. Не холодной, но заметно ниже человеческой как прикосновение к камню, который лежал в тени весь день. Великаны холоднее людей, их биологический метаболизм замедлен, пульс бьётся реже, кровь течёт медленнее и спокойнее. Иначе они бы не выжили огромное тело требовало бы столько пищи, что никакая охота не смогла бы прокормить племя. Магия восполняла разницу, текла внутри вместо ускоренного обмена веществ, питала клетки, поддерживала жизнь без необходимости съедать десятки килограммов пищи ежедневно.

Именно поэтому великаны не могли использовать палочковую магию большая часть их магии уходила внутрь, на поддержание существования такого массивного тела. Почти не оставалось свободного потока, который можно было бы направить наружу, сфокусировать через палочку, превратить в заклинание. Их магия была частью их самих, неотделимой, работающей непрерывно, как дыхание или биение сердца.

Прижатый к её груди, я чувствовал эту странную прохладу, которая контрастировала с теплом моей одежды и жаром центрального костра неподалёку. Не неприятную, скорее успокаивающую как объятия земли, твёрдой и надёжной, хранящей древнюю силу в своей глубине.

Сила объятий всё нарастала, словно она пыталась вложить в них каждый день ожидания, каждую ночь, проведённую в одиночестве, думая о сыне, которого забрали. Словно она хотела одним сжатием компенсировать все несостоявшиеся объятия, все недосказанные слова, всю материнскую любовь, которую не могла отдать, пока мы были врозь. Руки её дрожали от напряжения, но не ослабевали, прижимая меня сильнее, ещё сильнее, будто боясь, что стоит отпустить и я снова исчезну, растворюсь, останусь лишь воспоминанием.

Рёбра трещали, голова кружилась от недостатка воздуха, в глазах начали плясать чёрные точки. Она плакала я чувствовал влагу, капающую на мою голову, тёплую, солёную, стекающую по волосам. Слёзы великанши, каждая размером с монету.

Звуки, которые она издавала, были почти нечеловеческими. Рычание, стоны, всхлипы речь или просто эмоции, вырывающиеся наружу без контроля? Но потом я различил слова, повторяющиеся снова и снова, сквозь рыдания:

Minn sonr... Minn smri... Minn sonr

Мой сын. Мой маленький. Мой сын.

На древнегерманском, языке, которого я почти не знал, но который проникал в сознание, заставлял понимать без перевода.

Дыхание покинуло меня совсем. Тьма начала сгущаться по краям зрения. Я попытался пошевелиться, подать знак, но тело не слушалось, зажатое в объятиях, сильных, как объятия медведя.

Фридвульфа! Осторожнее! Ты его задушишь!

Голос Роберта прорезал туман в голове, громкий, резкий, тревожный. Я почувствовал, как он подошёл, положил руку на плечо матери маленькую человеческую руку на огромное великанье плечо.

Friulfr! Barn! M ekki anda!

Он повторил на древнегерманском, громче, настойчивее.

Мать подняла голову, посмотрела на него. Глаза мокрые, красные, полные слёз. Лицо искажено горем и радостью одновременно. Она моргнула, словно очнулась от транса, посмотрела на меня, всё ещё зажатого в её руках.

Хватка ослабла. Чуть-чуть. Достаточно, чтобы я смог вдохнуть жадно, судорожно, воздух ворвался в лёгкие, обжигая горло. Кашель, ещё один вдох, ещё.

Фридвульфа смотрела на меня с ужасом, осознавая, что чуть не причинила вред. Руки дрожали, но не отпускали полностью, только ослабили давление, держа меня бережно, словно я был сделан из стекла.

Прости... прости, мой маленький... прости...

Голос её был хриплым, сломанным от рыданий. Она прижала меня к себе снова, но теперь мягче, осторожнее. Одна рука обнимала, другая гладила по голове, по спине, нежно, так нежно, как только могла огромная рука, способная ломать кости зверей и валить деревья.

Роберт стоял рядом, держа руку на её плече, готовый снова вмешаться, если понадобится. Но не понадобилось. Фридвульфа теперь контролировала себя, хотя слёзы продолжали течь, капая на землю, образуя маленькие влажные пятна на утоптанной почве.

Я стоял в её объятиях, обнимаемый, согреваемый, окружённый запахами и звуками, которые были одновременно чужими и странно знакомыми. Мать, моя мать. Фридвульфа. Великанша, родившая меня, отпустившая годы назад, ждавшая всё это время.

Вина ударила снова, острая, болезненная. Что, если я занял место её настоящего сына? Что, если душа, которую она любила, исчезла, уступив место мне попаданцу и чужаку? Она обнимала меня, но обнимала ли она того, кого должна была обнимать?

Я не знал ответа и никогда не узнаю. Но сейчас, в этот момент, находясь в её объятиях, слушая её всхлипы и шёпот на чужом языке, чувствуя прохладу её тела и влагу её слёз, я понимал одно: для неё я был её сыном. Единственным. Неважно, кем я был в душе. Важно, что я был здесь, живой, реальный, вернувшийся к ней после долгих лет разлуки. И это было всё, что имело значение.

Когда Фрида наконец ослабила хватку настолько, что я смог свободно дышать и видеть не только её грудь перед лицом, но и окружающий мир, она начала говорить. Слова лились из неё потоком, быстрым, хаотичным, смешанным английский и древнегерманский переплетались, образуя странный гибрид, который я едва мог понять.

Акцент был сильнейшим, какой я только слышал. Слова глотались, обрывались на середине, заменялись рычащими звуками, которые, казалось, были больше похожи на звуки зверя, чем на человеческую речь. Английские слова произносились с таким искажением, что я угадывал их скорее по контексту, чем по звучанию. Древнегерманские я не понимал вовсе грубые, гортанные, они проносились мимо моего сознания, оставляя только ощущение интенсивности, эмоциональности, но не смысла.

Роберт стоял рядом, переводя по мере возможности, хотя и сам, как я видел, не всегда улавливал смысл. Иногда он морщился, переспрашивал, просил её повторить медленнее, на одном языке. Иногда просто пожимал плечами, признавая своё поражение перед потоком материнских слов.

Первое, что она сказала, всё ещё держа меня на руках, глядя мне в лицо так пристально, словно пыталась запомнить каждую черту:

hefir vaxit Mikill... Sterkr Minn sonr.

Руки её ощупывали мои плечи, сжимали руки, проверяя мышцы, кости. Не грубо, но настойчиво, словно она убеждалась, что я настоящий, что я здоров, что годы разлуки не сделали меня слабым или больным.

Роберт перевёл:

Она говорит, что ты вырос. Стал большим и сильным.

Я кивнул, не зная, что ответить. Благодарить? За то, что я вырос? Это казалось странным.

Фрида продолжала, теперь гладя меня по лицу огромной рукой, пальцы её были мозолистыми, но прикосновения удивительно нежными:

Lkr ert mr. En augun sem fur. Augu hans.

Отец кивнул, подтверждая:

Да, она говорит, что ты похож на неё, но глаза у тебя мои.

Я снова кивнул. Это было правдой я видел себя в зеркале, знал, что лицо моё крупное, черты грубоватые, как у великанов, но глаза действительно были отцовскими темно-карими, более темными, чем серые глаза матери.

Голос Фриды задрожал, когда она продолжила, и я увидел, как её глаза снова наполнились слезами:

Ek bei lengi. Huga ek, at kmir eigi.

Роберт перевёл тихо:

Она ждала. Долго. Думала, что ты не приедешь.

Вина кольнула снова, острая и болезненная. Пять лет. Она ждала пять лет, получая раз в месяц тушу оленя и короткие письма, которые ей читали вслух, потому что сама она не умела. Ждала, надеялась, страдала в одиночестве.

Я... начал я, но голос предательски дрогнул. Я приехал. Я здесь.

Роберт перевёл ей мои слова. Фридвульфа кивнула, прижала меня к себе снова, но мягче, осторожнее.

Потом она задала вопрос, который я боялся услышать. Голос её был полон надежды, почти детской, трогательной надежды, которая разбивала сердце:

Munt hr vera? Munt ba hr? Me mr?

Ты останешься? Будешь жить здесь? Со мной?

Роберт не стал переводить сразу. Посмотрел на меня, ожидая, что я скажу. Понимал, что это сложный вопрос, требующий осторожного ответа.

Я сглотнул, подбирая слова. Не хотел обидеть, но не мог соврать.

Я... живу с папой. В лесу. Мне там хорошо, сказал я медленно, глядя ей в глаза. Но я приехал. Чтобы увидеть тебя. Потому что ты моя мать.

Роберт перевёл, смягчая интонации, добавляя что-то своё, что я не понял. Фрида слушала, лицо её менялось надежда угасала, сменялась пониманием, грустью, но не гневом. Она кивнула, тяжело, медленно.

Ek skil. ert barn hans. En komst. at er gott.

Понимаю. Ты его ребёнок. Но ты пришёл. Это хорошо.

Она снова прижала меня к себе, поцеловала в макушку большие губы, влажные, оставившие след на волосах. Материнский поцелуй, неловкий, но полный любви.

Следующие минуты Фридвульфа провела, не отпуская меня ни на секунду. Руки её постоянно были на мне гладили по голове, касались плеч, сжимали руки, проверяли ноги, словно боялась, что я снова куда-то на долго денусь.

Это было несколько неудобно, неприятно. Не больно, но навязчиво, слишком интимно для того, кого я почти не знал. Каждое прикосновение напоминало мне, что она чужая, что связи между нами нет, что я не чувствую того, что должен чувствовать сын к матери.

Но я терпел. Понимал: она скучала. Годы без прикосновений к ребёнку, без возможности убедиться, что он в порядке, что он растёт правильно. Это было её способом компенсировать потерянное время.

Она обнимала меня снова и снова, прижимая к груди, гладя по спине, целуя в макушку, в лоб, в щёки. Большие руки, сильные, но старающиеся быть нежными. Я обнимал её руку в ответ, гладил по предплечью, пытаясь показать, что принимаю её нежность, что не отвергаю.

Но внутри был конфликт. Внутри была скорее пустота там, где должна была быть любовь.

Она чужая. Огромная женщина, говорящая на непонятном языке, живущая в шалаше из веток и шкур, пахнущая лесом и немного дымом. Я не чувствовал связи. Не чувствовал той близости, которая должна была быть между матерью и сыном. Не было тепла, которое я испытывал, глядя на Роберта. Не было доверия, которое позволило бы мне расслабиться в её объятиях.

Но она родная. Дала мне жизнь. Жизнь этому моему новому телу. Родила, выносила, отпустила, чтобы дать мне лучшее будущее. Страдала пять лет, ожидая встречи, получая крошки информации о моей жизни через чужих людей.

Благодарность была. Я был благодарен за рождение, за то, что она не настаивала на том, чтобы оставить меня в племени, за то, что позволила отцу забрать меня. Это был её дар отпустить ребёнка ради его блага.

Но любви не было. Той любви, привязанности, которую я испытывал к отцу, который воспитывал меня, учил, защищал, был рядом каждый день. Фридвульфа была биологической матерью, но не той, кого я мог назвать мамой в полном смысле этого слова. Тем более учитывая все обстоятельства.

И за это мне было стыдно. Стыдно, что не могу ответить на её чувства тем же. Стыдно, что терплю её объятия, а не наслаждаюсь ими. Стыдно, что хочу, чтобы это закончилось, чтобы она отпустила меня, дала пространство, перестала трогать.

Но при этом была жалость. Глубокая, пронзительная жалость к женщине, которая потеряла сына, живя с ним врозь, которая любит его такой сильной, отчаянной любовью, а в ответ получает вежливость и терпение, но не взаимность.

Она страдает. И я не могу этого изменить. Потому что не могу заставить себя чувствовать то, чего нет.

Мать была счастлива. Плакала от радости, обнимала, целовала, повторяла одни и те же слова снова и снова. Её счастье было осязаемым, заполняющим пространство вокруг нас, заставляющим даже меня, с моими смешанными чувствами, чувствовать его тяжесть.

И все это время вокруг нас находилось ее племя, оно наблюдало за нами издалека. Великаны стояли кольцом вокруг нас, молча, не приближаясь, но и не уходя. Смотрели на сцену воссоединения с любопытством, с чем-то похожим на одобрение. Мать и сын. Кровь вернулась к крови. Это было правильно по их законам, достойно уважения.

Но для меня это было тяжело. Я чувствовал себя объектом этой сцены, а не субъектом. Не активным участником, а скорее... реквизитом в чужой драме. Мать играла свою роль роль страдающей, но счастливой женщины, встретившей ребёнка. Племя играло свою роль свидетелей важного момента. Отец роль посредника, защитника. А я? Я просто ждал и терпел. Обнимал, когда нужно было обнять. Говорил, когда нужно было говорить. Улыбался, когда нужно было улыбаться. Но внутри все равно оставался собой. И от этого осознания становилось ещё тяжелее.

Глава 23. Великаний прием

Пока Фридвульфа пыталась восполнить годы разлуки, я краем глаза наблюдал за остальным племенем. Их реакция была далека от радушной. Впереди, в нескольких шагах от нас, стоял вождь. Грунвальд Каррг. Имя это я слышал от отца. Старик по меркам великанов, лет семидесяти, он все еще был огромен больше шести метров роста, хоть мощное когда-то тело и начало обвисать под тяжестью прожитых лет. Его лицо карта былых сражений, изрезанная шрамами. Длинная седая борода заплетена в несколько кос, один глаз затянут мутной белесой пленкой. Одетый в медвежьи шкуры и накидку из волчьих, с тяжелым ожерельем из когтей и клыков на груди, он был живым воплощением первобытной власти.

Грунвальд медленно кивнул моему отцу, признавая его право быть здесь как гостя. Затем его единственный зрячий глаз впился в меня, оценивая, взвешивая. Он поднял руку, и гул толпы мгновенно стих.

Охотники, стоявшие за его спиной, были моложе и агрессивнее. Настоящие горы мышц и шрамов, ростом под стать своему вождю. В их руках были дубины, копья с костяными наконечниками, огромные каменные топоры. Некоторые несли щиты из толстой, натянутой на деревянную раму кожи. Один из них, особенно крупный, со свежим шрамом через все лицо, которого, как я позже узнал, звали Торольд, смерил меня презрительным взглядом и смачно сплюнул на землю.

Я чувствовал их враждебность кожей. Для них я был чужаком. Недомерком, пахнущим не потом и дымом, а чем-то чуждым магией, мылом, цивилизацией. Я был одет не так, говорил не на том языке. Я не был одним из них.

Женщины и старики держались поодаль, перешептываясь и неодобрительно косясь в нашу сторону. Одна старуха, сухая и морщинистая, как печеное яблоко, подошла к вождю и, принюхавшись к воздуху в моем направлении, что-то быстро зашептала ему на ухо. Фридвульфа, заметив это, тут же огрызнулась, издав низкое, угрожающее рычание. Она инстинктивно заслонила меня собой, готовая защищать от любого, кто посмеет приблизиться. Отец, в свою очередь, не спускал руки с палочки, его спокойствие было лишь маской, за которой скрывалась стальная решимость.

Чтобы разрядить обстановку, Роберт жестом указал на наши дары.

Ik brang gibs. Furi theud. Furi kuning (Я принес дары. Для племени. Для вождя), произнес он на древнегерманском, медленно и с акцентом.

Вождь кивнул, и его рука сделала короткий жест. Несколько охотников тут же направились к тележке и потащили мешки к центру круга. В этот момент один из великанских детей, мальчишка лет десяти ростом уже с моего отца, подобрал с земли камень и швырнул его в мою сторону. Камень ударил меня в плечо. Несильно, великанья кожа смягчила удар, но унизительно.

Фридвульфа взревела и бросилась было к обидчику, но вождь остановил ее одним движением руки. Конфликт был погашен, но напряжение никуда не делось. Я стоял в кольце молчаливой, неприкрытой враждебности, и единственной моей защитой были объятия едва знакомой матери и напряженная спина отца.

Грунвальд жестом указал на сундуки, потом на Роберта. Приказ был ясен без слов: покажи, что принёс.

Отец повернулся к зачарованному сундуку и уверенно открыл три тяжелых замка, один за другим. Поднятая крышка открыла нечто невообразимое для тех, кто впервые видел магические пространства: внутрь вела лестница, уходящая в магическую пустоту, где в плотных рядах дремали усыпленные животные. Роберт спустился по ступеням, взмахнул палочкой, и первая корова, все еще погруженная в волшебный сон, медленно всплыла к выходу. Охотники, до этого наблюдавшие с недоверием, разом ринулись помогать оттаскивать от телеги одну за другой туши. Тридцать три коровы и тридцать три овцы были аккуратно уложены на траву за пределами каменной стены поселения.

Отец применил энервейт и снотворное зелье начало терять силу. Коровы, тяжело мыча, попытались подняться на дрожащих ногах. Овцы заблеяли, задергались, пытаясь сориентироваться. Но великаны не дали им времени прийти в себя. Удары дубинами были точными и безжалостными один удар по голове, и животное замирало, мгновенно мертвое. Это было жестоко, но профессионально. Никаких мучений, никакой неоправданной жестокости. Охотники привыкли ценить добычу. Великаны стояли вокруг, глядя на это богатство, и в глазах их читалось изумление, благоговение, жадность.

Разделка началась сразу. Великаны работали быстро, слаженно, будто по отточенному ритуалу. Огромные ножи часть от магов, часть самодельные из кости и камня вспарывали туши с хирургической точностью. Кровь стекала в заранее подготовленные ямы; здесь не пропадало ничего. Шкуры снимали аккуратно, сворачивали в рулоны пригодятся для одежды и жилищ. Туши рубили на куски, внутренности откладывали отдельно: печень, сердце, почки деликатесы, которые достанутся старейшинам и вождю.

Я смотрел на это, стоя рядом с матерью, и чувствовал странное смешение эмоций. Жалость к животным? Нет, не особенно я знал, что они были куплены именно для этого, для племени, для еды. Но зрелище было жестоким, грубым, напоминающим о том, насколько иным был мир великанов по сравнению с миром, в котором я вырос.

Центральное кострище разожгли до невиданных размеров. Поленья толщиной с руку великана громоздились в основании, пламя взметнулось на два-три метра вверх, жар расходился кругами, ощутимый даже в десяти метрах. Столб дыма поднимался прямо в небо, как сигнал древним богам: пир начинается.

Туши нанизали на толстые ветви, воткнутые в землю по обе стороны костра импровизированные вертела. Куски мяса разложили на железных решетках, подаренных когда-то магами. В котлах, подвешенных над огнем, варилось мясо с кореньями и травами. Запах был опьяняющим: жареное мясо, дым, капающий в огонь жир, который шипел и вспыхивал маленькими огоньками.

Атмосфера резко переменилась. Племя собралось вокруг костра, образуя плотный круг. Великаны сидели на брёвнах, на камнях, на земле, разговаривали, смеялись, рычали. Напряжение, которое было раньше, начало растворяться. Еда объединяла, даже тех, кто час назад смотрел на меня с недоверием и презрением.

Гул голосов, низких, гулких, сливался в общий шум, похожий на раскаты далёкого грома. Смех великанов был громким, раскатистым, заставлявшим землю вибрировать. Рычание частью разговора, способом выразить эмоцию, согласие, несогласие.

Дети бегали между взрослыми, играли, толкались, кричали. Матери изредка одёргивали их, хватали за руки, усаживали рядом с собой, но через минуту дети снова вскакивали, убегали, продолжали игры.

Женщины следили за приготовлением, подходили к котлам, пробовали бульон, добавляли соль, травы, переворачивали мясо на решётках. Они работали с той же слаженностью, что и мужчины во время разделки.

Когда первые куски мяса были готовы, женщины начали раздавать их. Сначала вождю лучший кусок, ребро коровы, огромное, обугленное снаружи, сочное внутри. Грунвальд взял его руками, откусил, жевал медленно, с достоинством.

Потом старейшинам, охотникам, остальным по очереди.

Фридвульфа получила свою порцию, большую, щедрую печень овцы, ещё дымящуюся, ребро, несколько кусков грудинки.

Нас с отцом и матерью усадили на толстое бревно у самого костра, но на небольшом отдалении от остального племени. Мать не переставала прикасаться ко мне: то гладила по голове, то клала тяжелую ладонь на плечо или спину, словно боялась, что я исчезну. Она давала мне лучшие куски: сочное ребро, нежную печень, которая таяла во рту. Я ел с аппетитом, хотя еда была грубой никаких специй, просто жареное мясо, но невероятно вкусное. Отец, сидя рядом, вел вежливую беседу с вождем Грунвальдом, обмениваясь новостями о магическом мире и племени.

Еда творила чудеса. Даже те охотники, что недавно смотрели на меня с презрением, теперь ели рядом, и враждебность в их взглядах сменилась насыщенным безразличием. Несколько великанов подошли к отцу, неловко, но искренне благодаря его за щедрый дар. Грунвальд кивнул нам через костер то ли в знак признания, то ли просто из вежливости.

Внезапно гул затих. Из дальнего края поселения, от отдельной землянки, вкопанной в корни огромного тройного дуба, показалась фигура. Шаман. Он шел медленно, опираясь на костяной посох, и каждый его шаг отдавался в тишине. Племя замерло в почтительном молчании, лишь треск костра нарушал тишину. Старик приближался, и я почувствовал, как внутри меня сжалось что-то холодное и острое. Момент истины был близок.

Землянка, из которой он вышел, располагалась отдельно от всех остальных жилищ, на самом краю поселения. Это было не просто жилище это было святилище, место силы, куда обычные члены племени заходили только по приглашению или в крайней нужде.

Землянка была выкопана в корневище огромного тройного дуба. Три ствола росли из одного корня, сплетаясь между собой, образуя естественную арку. Корни были толщиной шире человеческого тела, извивались, уходили глубоко в землю, и именно между ними, в естественном углублении, было вырыто жилище.

Вход был низким, едва заметным под навесом из ветвей и мха. Над входом висела шкура не свежая, а старая, потемневшая от времени и дыма, покрытая нарисованными символами. Символы были тёмно-красными, почти чёрными кровь? Охра? Что-то ещё? Они складывались в узоры, которые я не мог прочесть, но которые вызывали странное ощущение беспокойства, словно смотреть на них было неправильно, нарушало какой-то запрет.

На ветвях дуба висели костяные подвески, позвонки, нанизанные на верёвки, маленькие фигурки, вырезанные из кости или дерева. Рядом стояли тотемы грубо вырезанные столбы с изображениями зверей и людей (великанов?), чьи лица были искажены в гримасах ярости или боли.

И вот из этого места вышел он.

Фигура была невысокой по меркам великанов около четырёх метров ростом, что делало его почти карликом среди соплеменников. Телосложение худое, жилистое, но в движениях чувствовалась сила не грубая, мускульная сила охотников, а другая, внутренняя, скрытая, которая исходила не от тела, а от чего-то более глубокого.

Лицо его было как высохший фрукт, который пролежал на солнце слишком долго. Морщины на морщинах, кожа тёмная, почти коричневая, натянутая на кости так туго, что казалось, ещё немного и она порвётся. Нос крючком, острый, похожий на клюв хищной птицы. Рот беззубый, или почти беззубый, губы втянуты внутрь, что делало лицо ещё более мертвенным.

Глаза. Один левый был белым, полностью затянутым бельмом, слепым, но почему-то не мёртвым, а смотрящим куда-то вглубь, внутрь, туда, куда живые глаза не видят. Второй правый был чёрным, настолько чёрным, что зрачок почти сливался с радужкой, создавая ощущение бездонной ямы. И этот глаз горел. Не буквально, но метафорически в нём был огонь, интенсивность, которая заставляла отводить взгляд.

Волосы седые, длинные, свисали до плеч широкими прядями, в которые были вплетены кости мелкие позвонки, птичьи черепа, когти. Перья торчали из волос, закреплённые кожаными шнурками, покачивались при каждом движении головы. Борода длинная, седая, в ней тоже были кости, бусины из резного камня, узлы из верёвок.

Шаман был одет в долгополую шубу из мягких на вид шкурок всех оттенков серого, бархатистые, многослойные, сшитые одна с другой так, что трудно было понять, где заканчивалась одна и начиналась другая. Под шубой накидка из какой-то грубой светлой ткани, покрытая рунами. Руны были вышиты жилами? Или нарисованы кровью? При движении они, казалось, мерцали, меняли форму, хотя это могло быть игрой света от костра.

Украшений на шее, руках, ногах было много. Слишком много.

Похоже, что традиционное для гигантов ожерелье из когтей и клыков свисало с шеи несколькими слоями, каждое кольцо тяжёлое, тихо постукивающее при движении. Когти разных размеров от мелких лисьих, на верхнем ярусе, до огромных медвежьих, клыки волков, кабанов, что-то ещё, чего я не узнал. На запястьях и лодыжках браслеты как из цельных костей, так и наборные, нанизанные на кожу. Они тоже стучали друг о друга с каждым шагом. На пальцах кольца из рогов толстые, грубые, некоторые покрыты резными элементами.

Пояс был увешан мешочками кожаными, маленькими, каждый завязан серебряным шнурком. Внутри, судя по звуку, были травы, порошки, кости, что-то ещё. Мешочки позвякивали, довершая постоянный аккомпанемент движениям шамана.

В правой руке он держал посох не деревянный, а костяной. В его основе была бедренная кость, огромная, длиной около двух метров, отполированная до блеска временем и прикосновениями. Дракона? Другого великана? Невозможно было сказать точно, но размер и форма говорили о том, что существо, которому принадлежала эта кость, было огромным и сильным. На вершине посоха был закреплён чёрный камень размером с его кулак, неправильной формы, матовый, поглощающий свет. Обсидиан, возможно, или что-то ещё более редкое. Камень был обмотан кожаными ремнями и жилами, которые удерживали его на месте, вплетаясь в выемки в кости. Резьба покрывала поверхность камня руны, символы, линии, которые, казалось, двигались при определённом угле света.

Посох был не просто ритуальным предметом, но и явным оружием. Вес камня на вершине делал его смертельной дубиной, способной проломить череп одним ударом. Функциональность и символизм в одном типично для великанов, у которых каждый предмет должен был иметь практическое применение.

На поясе шамана висела большая ритуальная маска, вырезанная из кости, способная покрыть верхнюю половину его лица от лба до верхней губы. Прорези для глаз были узкими, косыми, делающими взгляд носящего угрожающим и нечеловеческим. Изображение было гибридным, смесью зверя и человека рога торчали из лба, изогнутые и острые, лоб был покрыт резными линиями, имитирующими шерсть, нос вырезан как звериная морда, широкая и приплюснутая. Нижняя часть лица оставалась открытой, позволяя говорить и дышать во время церемоний. Маска использовалась в ритуалах, когда шаман становился посредником между миром людей и миром духов, воплощая в себе и то, и другое.

На спине, закреплённый ремнями, висел бубен костяной обод, обтянутый кожей, покрытый рисунками рун и символов. Он болтался при ходьбе, иногда задевая спину шамана, издавая глухой стук.

Шаман шёл медленно, но не от слабости, а от осознанности каждого шага. Каждый шаг был актом, жестом, частью ритуала. Посох стучал о землю глухо, ритмично, отмечая движение. Голова поворачивалась наоборот резко, как у птицы, без плавных переходов смотрел в одну сторону, потом мгновенный поворот в другую.

Взгляд его был пронзительным. Он смотрел не на людей, а сквозь них, видя что-то, чего другие не видели. Чёрный глаз сканировал толпу, останавливался на ком-то на секунду, потом двигался дальше. Белый глаз смотрел в никуда, но присутствие его было не менее жутким.

И имя ему было под стать Бейнмод Эйнбейн, что значило "костяной гнев" или "ярость костей" и одноглазый.

Племя отреагировало мгновенно.

Все встали воины, женщины, даже вождь. Это был знак уважения, признания статуса шамана, который был не ниже, а может, и выше вождя в духовной иерархии племени.

Дети спрятались за спинами матерей, выглядывали из-за шкур и ног, смотрели с благоговейным страхом. Воины, которые минуту назад смеялись и пили, теперь стояли с опущенными взглядами, не смея смотреть шаману в лицо прямо.

Грунвальд кивнул медленно, с достоинством. Равный равному. Вождь признавал шамана, но и шаман признавал вождя. Баланс власти.

Фридвульфа рядом со мной напряглась, рука её на моём плече сжалась крепче. Она тоже встала, выпрямилась, но не отпустила меня. Защищала, даже от того, кого племя почитало.

Роберт встал, держа руку так, что бы моментально успеть выхватить палочку инстинкт, автоматический жест, готовность защищать и защищаться, если понадобится.

Старик трижды обошел костер по кругу древний ритуал приветствия и очищения. Затем он остановился прямо напротив нас. Его единственный зрячий глаз впился в меня, не мигая. Время замерло. По моей коже побежали мурашки, я почувствовал, как воздух вокруг уплотнился, сдавил виски. Это была магия древняя, сырая, не имеющая ничего общего с элегантными заклинаниями волшебников. Это была иная сила, и она изучала меня, пытаясь проникнуть в самую суть.

Шаман открыл рот, и оттуда вырвался звук не слово, а скорее рык, низкий, гортанный, который заставил всех вздрогнуть. Потом он поднял руку костлявую, покрытую татуировками и шрамами и поманил меня к себе жестом, который не допускал отказа.

Фрида рядом напряглась, рука её на моём плече сжалась так сильно, что я почувствовал боль. Она посмотрела на Роберта, глаза полны вопроса, тревоги, готовности броситься между мной и шаманом, если понадобится.

Отец покачал головой едва заметно, но достаточно твёрдо. Потом кивнул мне:

Иди. Всё будет хорошо. Это... обычай. Шаман должен осмотреть тебя. Признать.

Голос его был спокойным, но я видел напряжение в плечах, в том, как рука покоилась на кармане с палочкой, готовая выхватить её в любой момент.

Я встал, чувствуя, как ноги дрожат, как сердце бьётся так громко, что, казалось, его слышно всем вокруг. Шаги к шаману казались бесконечными, хотя расстояние было всего несколько метров.

Остановился перед ним, поднял голову, заставляя себя смотреть в этот чёрный, горящий глаз.

Старик медленно обошел меня по кругу. Снова трижды. Его единственный глаз изучал меня сверху вниз, сбоку, будто я был диковинным зверем. Он что-то неразборчиво бормотал себе под нос не слова, а скорее звуки, рождавшиеся где-то в глубине его иссохшей груди. Затем он наклонился, и я почувствовал его дыхание. Он долго, с шумом втягивал воздух, обнюхивая мои волосы, шею, плечи. От него исходил сложный, многослойный запах: сладковатый дым костра с горчинкой можжевельника, прелая земля и мох старого леса, терпкий дух сушеных трав, животный мускус немытых шкур и что-то сладковато-тошнотворное, как запах старой крови и гниющих листьев.

Его грубые, мозолистые, но на удивление чувствительные пальцы коснулись моей головы, с силой надавливая на череп, словно пытаясь нащупать что-то внутри. Он сжал мои плечи, руки, проверяя силу, затем положил широкую сухую ладонь мне на грудь, прямо на сердце, и замер, прислушиваясь к его ритму. Я застыл, боясь шевельнуться.

И тут произошло невообразимое. Он наклонился и лизнул мой лоб. Я не успел отпрянуть. Шершавый, горячий, влажный язык оставил на моей коже жгучий след. Во рту появился горький, вяжущий вкус полыни и чего-то металлического. К горлу подступила тошнота. Шок, отвращение и первобытный страх на мгновение парализовали меня. Я увидел, как напрягся отец, его рука метнулась к палочке, но он сдержался, понимая, что это часть ритуала.

Шаман отстранился и достал из одного из своих мешочков несколько резных костяных подвесок на жильных нитях. Он раскачал их над моей головой. Подвески двигались странно, не в такт ветру, а словно подчиняясь невидимым потокам магии. Я почувствовал легкое покалывание на макушке.

Затем он вытряхнул на землю горсть плоских костей, покрытых рунами. Долго смотрел на расклад, хмурясь и бормоча. Я не понимал значения символов, но видел, что старик недоволен. Он сердито собрал кости и бросил их снова. И снова сверху оказались те же руны.

Отложив кости, шаман достал маленький резной тотем из белой кости, похожий на позвонок огромного животного. Резьба изображала переплетение зверей, рун и абстрактных узоров. Он приложил тотем к моей груди. Я не мог понять, был ли он теплым или холодным ощущения смешались. Но я отчетливо почувствовал пульсацию, словно тотем был живым и бился в унисон с моим сердцем. По телу пошло странное ощущение смесь тепла и холода, покалывание, давление изнутри и легкое головокружение.

Все это время Эйнбейн не произнес ни одного связного слова. Только хмыкал, сопел, издавал гортанные возгласы. Его лицо оставалось непроницаемым, лишь брови то хмурились, то разглаживались. Но я чувствовал, что его единственный глаз видит нечто, недоступное мне.

Наконец, осмотр закончился. Шаман отступил на шаг, удовлетворенно кивнул сам себе и убрал свои ритуальные предметы в мешочки. Затем он повернулся к моему отцу и жестом подозвал его: Иди сюда.

Роб подошел к шаману. Прежде чем начать разговор, он сделал уважительный жест в сторону зачарованного сундука, который так и остался стоять у костра.

Мудрый, произнес Роберт на ломаном древнегерманском. Остальное мясо твое. Дар за твою мудрость и помощь.

Старик медленно повернул голову в сторону сундука, его единственный глаз на мгновение блеснул в свете костра. Он коротко кивнул дар принят. После этого он жестом велел отцу отойти с ним в сторону. Они удалились метров на двадцать, к самой стене резервации, превратившись в две темные, неравные по росту фигуры.

Фридвульфа тут же сжала мои плечи, ее огромные руки легли на них, как каменные плиты. Я пытался вслушаться в разговор, но до меня доносились лишь обрывки фраз, низкий рокот голоса шамана и напряженный тон отца. Позже, когда мы остались одни, отец, все еще бледный и взволнованный, пересказал мне суть их диалога.

Бейнмод говорил загадками, на дикой смеси языков и гортанных звуков, сопровождая каждое слово ритуальными жестами.

В мальчике поют два сердца, но кровь одна, пророкотал он, ударив посохом о землю. Раз. Одно сердце старое, как горы. Тяжелое. Помнит и знает то, что было, что будет и чего не было.

Второй удар посоха.

Другое молодое, как весенний ручей. Быстрое. Хочет расти.

Третий удар.

Их нужно подружить. Связать нитью духа, старик сложил ладони одна на другую, а затем резко перевернул. Иначе одно затопит другое. Мальчик не болен. Мальчик двери. Смотрит в два мира разом.

Он начертал в воздухе пальцем светящуюся руну, похожую на ворота.

Ритуал закроет старые двери, откроет новые. Правильные. Он не великан. Не маг. Он между. Мост.

Шаман развел руки в стороны, а затем соединил их перед собой.

Племя его не примет. Но сила наша в нем. Пусть растет в вашем мире.

Отец, по его собственным словам, был в ужасе. Что значит "два сердца"? Он одержим? спросил он, и в его голосе звенела паника.

Шаман лишь покачал головой. Нет. Душа одна. Но память двойная. Как эхо в пещере.

Ритуал... он безопасен? это был главный вопрос.

Старик усмехнулся, обнажив беззубые десны. Боль будет. Страх. Но смерти нет. Он проснется сильнее.

Когда? спросил отец, понимая, что выбора у него нет.

Шаман поднял свой единственный глаз к ночному небу. Третья ночь. Полная луна. Время духов.

Роберт кивнул. Хорошо. Третья ночь. Мы будем готовы.

Старик, удовлетворенный, развернулся и, не сказав больше ни слова, медленно побрел к своей землянке в корнях тройного дуба.

Когда отец подошёл, я сразу увидел по его лицу что-то произошло. Что-то важное, может быть пугающее.

Что он сказал? спросил я, как только он оказался достаточно близко.

Роберт посмотрел на меня, потом на Фридвульфу, которая всё ещё держала меня за плечи, потом на окружающих великанов, которые смотрели на нас с любопытством.

Позже, сказал он тихо, но твёрдо. Поговорим потом. Не здесь.

Он не хотел пугать меня при всех, не хотел обсуждать личное на глазах у племени. Это было разумно, но не делало ожидание легче.

Я кивнул, сглотнув комок в горле. Позже так позже.

Глава 24. Великанье гостеприимство

Три дня ожидания начались в ту же ночь, когда шаман назначил дату ритуала. Три дня, которые нужно было провести в поселении великанов, наблюдая, участвуя, привыкая к жизни, которая была настолько далека от моей обычной, что казалась принадлежащей другому миру, другому времени. Я будто еще раз переместился во времени. Но не десятилетия, а на целые тысячелетия назад.

Фридвульфа настояла, чтобы мы с отцом остались в её шалаше. Это было логично она моя мать, я её сын, и по законам племени мы должны были жить вместе, пока находимся здесь. Отец согласился без возражений, понимая, что отказ оскорбил бы её.

Условия были спартанскими. Внутри было темно, полумрак нарушался только слабым светом от очага в центре небольшого кострища из камней, в котором тлели угли. Дым поднимался к отверстию в верху конуса, но не весь часть оседала внутри, делая воздух густым, дымным, режущим горло при первом вдохе.

Пол был покрыт толстым слоем лиственной подстилки сухие листья, хвоя, мягкая трава, уложенные слоем сантиметров тридцать. Поверх неё лежали шкуры медвежьи, оленьи, кабаньи, грубые, но тёплые. Жёстко. Колко. Листья под шкурами шуршали при каждом движении, хвоя впивалась сквозь ткань одежды, оставляя мелкие царапины на коже.

Запах был тяжёлым, удушающим. Дым, въевшийся во всё в стены, в шкуры, в саму землю. Шкуры пахли зверем, кровью, дублением. Пот не резкий, но постоянный, запах тела, которое не мылось каждый день, а полагалось на магию маскировки для охоты и на естественные процессы для остального.

Температура была терпимой. Очаг в центре излучал тепло, нагревая воздух внутри шалаша до комфортного уровня. Но ночью, когда угли остывали, становилось холоднее. Не ледяным, но достаточно прохладным, чтобы хотелось укрыться плотнее. Во всех случаях спасали чары отца. Он выгонял дым магией, утеплял одежду и шкуры, подвешивал светляки под крышу. Но даже так он не мог нивелировать все неудобства.

Звуки. Постоянные, навязчивые. Храп великанов из соседних шалашей громкий, раскатистый, похожий на рычание спящего зверя. Треск костра центрального кострища, который тлел всю ночь. Звуки леса, за стенами поселения, постоянно напоминающие о том, где мы находимся.

Я спал плохо. Мне было непривычно и неуютно. Тело не могло расслабиться полностью, постоянно напряжённое, готовое проснуться в любой момент. Сны были тревожными, обрывочными, наполненными образами шамана, его чёрным глазом, посохом, стучащим о землю.

Роберт спал рядом, на своей шкуре, свернувшись клубком, палочка под подушкой из сложенной одежды. Он тоже спал беспокойно, я слышал, как он ворочается, вздыхает, иногда бормочет что-то во сне. Несколько раз вставал ночью, выходя из шалаша, тем самым будя и меня.

Первую ночь Фридвульфа спала на противоположной стороне шалаша, в углублении в стене землянки, выстланном толстым слоем шкур. Сопела тихо, ровно, спокойно. Для неё это был дом, привычное место, где она чувствовала себя в безопасности.

Три дня в поселении означали три дня питания великаньей едой. Простой, грубой, но питательной.

Жареное мясо было основой рациона. Остатки овец и коров, которых мы привезли, племя доело следующим же утром, не растягивая удовольствие. А потом уже и шаман стал делиться своей, еще большей, частью животных. Куски мяса жарили на вертелах над центральным костром, обугливая снаружи, оставляя сочными внутри. Без специй, без соли часто, просто мясо, пропитанное дымом и жиром.

Печёные коренья репа, дикая морковь, что-то ещё, чего я не узнал. Их запекали в золе, заворачивая в большие листья лопуха, чтобы не сгорели. Получалось мягко, сладковато, но пресно, без ярких вкусов.

Каша из ячменя варилась в больших котлах, густая, липкая, тоже без соли, потому что соль экономили для более важных целей засолки мяса на зиму. А еще, чтобы не привыкать и не зависеть критически от внешних поставок от магов. Пресная каша была сытной, но быстро надоедала, превращаясь в обязанность, а не удовольствие.

Яблоки были единственным знакомым продуктом. Они росли в садах, которые маги когда-то помогли посадить великанам, небольшие, но урожайные насаждения магических яблонь. Сладкие, сочные, хрустящие. Хоть что-то, что напоминало о нормальной еде.

Вода из ручья была холодной, чистой, вкусной. Её приносили в деревянных ведрах, наливали в глиняные кувшины, пили большими глотками, не экономя.

Я ел, потому что голод был. Тело требовало энергии, особенно после стресса первого дня, после осмотра шаманом. Но удовольствия не было. Каждый приём пищи был функцией, необходимостью, а не наслаждением.

Фрида кормила меня лучшими кусками. Печень, всё ещё тёплая, с остатками крови, что я сам ее сильнее дожаривал. Сердце, разрезанное пополам, мягкое и волокнистое. Костный мозг, вынутый из трубчатых костей, жирный, тающий во рту. Деликатесы великанов, которые считались признаком любви и заботы.

Я ел, благодаря её кивком, стараясь не морщиться от не особо привычных вкусов и текстур.

Три дня дали мне возможность наблюдать за жизнью великанов изнутри, видеть то, что обычно скрыто от чужаков.

Дети были повсюду, шумные, энергичные, дикие. Возраст от пяти до двенадцати лет, рост от двух с половиной до трёх с половиной метров, каждый уже крупнее взрослого человека.

Они играли в борьбу толкали друг друга, валили на землю, смеялись, рычали, вскакивали и начинали снова. Грубая игра, которая для людей была бы опасной, но для великаньих детей нормой, способом учиться контролировать силу, развивать координацию.

Играли в охоту один изображал дичь, бегал, иногда даже на четвереньках. Остальные гнались за ним, пытались поймать, повалить. Кричали, визжали, падали, вставали. Тренировка для будущих добытчиков.

Учились метать все, что метается. В основном кости, камни и палки. Но также и более приспособленные вещи маленькие, тренировочные копья, с тупыми обожженными наконечниками из дерева. Мишень из сена стояла у стены, пронзённая десятками дырок. Дети метали по очереди, соревнуясь, кто попадёт точнее, чьё копьё пролетит дальше. Часто мишенью выступали они сами. Все эти палки и камни видимо не могли серьезно навредить им самим.

Один мальчик, лет десяти на вид (судя по лицу), ростом уже метра три, подошёл ко мне во второй день. Посмотрел сверху вниз, оценивая. Потом толкнул резко, в грудь, не слишком сильно, но достаточно, чтобы проверить реакцию.

Я устоял. Великанья выносливость, плотность костей, низкий центр тяжести всё это помогло мне не отступить, не упасть. Я посмотрел на него, молча, не отвечая на провокацию.

Мальчик ждал. Хотел драки? Хотел, чтобы я ударил в ответ, доказал силу?

Но я не ответил. Не хотел драться с ребёнком, не хотел эскалации конфликта, который мог обернуться чем-то большим.

Мальчик плюнул на землю рядом с моими ногами презрительно, демонстративно, повторяя неоднократно продемонстрированный жест старших великанов. Развернулся и ушёл, бросив через плечо что-то на древнегерманском, чего я не понял, но интонация была ясной: слабак, трус, недостойный.

Дети не принимали меня. Видели во мне чужака, маленького, странного, не такого, как они.

Женщины-великанши работали постоянно, от рассвета до заката, выполняя бесконечный цикл домашних задач.

Обрабатывали шкуры скребли костяными ножами, удаляя остатки плоти и жира. Вымачивали в растворе из коры дуба и воды, который дубил кожу, делал её прочной и гибкой. Сушили, растягивая на рамах, закрепляя колышками, чтобы не сжимались.

Готовили еду варили мясо в больших котлах, жарили на вертелах, пекли коренья в золе. Мешали, пробовали, добавляли травы и корешки, следили, чтобы не подгорело.

Ткали на простых станках, сделанных из веток и верёвок. Грубая ткань, толстая, но прочная, из шерсти овец и коз, которых племя собрало с подаренных животных.

Вышивали жилами по коже украшали будущую одежду или стены жилищ простыми узорами, рунами, символами. Работа была медленной, кропотливой, требующей терпения и точности.

Они переглядывались, когда видели меня. Шептались между собой, иногда показывали пальцем, не стесняясь. Осуждение? Любопытство? Трудно было сказать. Но взгляды были не дружелюбными, не принимающими.

Охотники и воины племени, не ушедшие в лес, проводили дни по-разному, и их жизнь оказалась не такой героической и дисциплинированной, как я ожидал, слушая рассказы отца о великанах.

Большую часть времени они отдыхали в шалашах. Лежали на шкурах, спали, ели, разговаривали между собой. Выходили наружу, когда нужно было забить очередное животное для еды, принести дров, проверить чем занимаются другие. Но большую часть дня проводили внутри, экономя силы, не растрачивая энергию на то, что не требовало немедленного внимания.

Замедленный метаболизм делал их менее активными, чем люди. Магия питала тела изнутри, но не давала бесконечной энергии. Покой, отдых, сон были важны для поддержания баланса. Тем более что пищу они добывали активной охотой выслеживание дичи, погоня, схватка с крупным зверем требовали огромных затрат энергии за короткое время. Великаны были спринтерами, а не марафонцами. Взрыв силы во время охоты, потом долгий период восстановления в поселении. Отдыхали, наедались впрок, накапливая жир и энергию для следующего похода в лес. Это был естественный ритм их жизни, отработанный тысячелетиями эволюции.

Когда они все же выходили, то часто вели себя так же, как и дети. Ссорились из-за пустяков кто сидит ближе к костру, кто взял лучший кусок мяса, кто первым увидел что-то. Боролись друг с другом, выясняя место в иерархии, доказывая силу. Драки были короткими, резкими толкнул, повалил, прижал плечом к земле, встал с довольным рыком.

Иногда тренировались точили оружие на больших точильных камнях, метали копья в мишени из сена, наносили удары дубинами по толстым стволам, вбитым в землю. Но это было скорее развлечением, чем систематической подготовкой. Поточили немного, надоело бросили, пошли обратно в шалаш.

Рассказывали истории охоты вечером у костра громко, с жестами, с рёвом, изображая, как убили медведя, как поймали кабана, как один из них чуть не погиб, но товарищи спасли. Истории были полны гордости, храбрости, преувеличений. Охота была событием, которое прерывало монотонность будней, давало смысл существованию.

Я слушал, сидя в стороне, не понимая языка полностью, но улавливая смысл из жестов, интонаций, мимики. Понимал: великаны не были дисциплинированной армией или организованным обществом. Они были племенем, живущим по законам природы, экономящим силы, проводящим большую часть времени в покое, активизируясь только тогда, когда это необходимо.

Они смотрели на меня косо, когда замечали. Недоверие, презрение читались в глазах. Я не охотился, не тренировался, не доказал свою силу. Для них я был бесполезным, слабым, недостойным уважения.

После ужина, когда племя собиралось у центрального костра, начинались песни.

Гортанные, ритмичные, похожие на горловое пение монголов или жителей севера, которое я слышал в прошлой жизни. Низкие звуки, вибрирующие в груди, создающие обертоны, которые казались отдельными голосами.

Музыкальных инструментов не было. Только голоса, хлопки в ладоши, удары ладонями по земле, по деревяшкам, по бёдрам, создающие ритм, на который накладывались мелодии.

Фридвульфа подпевала, и я впервые услышал её голос в пении. Низкий, мощный, красивый. Она не пела громче других, но её голос выделялся, пронзал сквозь общий хор, добавлял глубину и силу.

Я слушал, завороженный. Музыка была чужой, непонятной, но она трогала что-то глубоко внутри, пробуждала эмоции, которые трудно было назвать. Тоска? Ностальгия по чему-то, чего никогда не было? Связь с предками, с кровью, которая текла в моих жилах?

Великаны пели о прошлом, о героях, о битвах, о богах, которых они почитали древних, забытых большинством мира, но живых в памяти племени.

Я не мог подпевать. Не знал слов, не знал мелодий. Но слушал, впитывал, чувствуя, как эта музыка становится частью меня, частью опыта, который изменит меня навсегда.

Три дня в поселении превратились не только в наблюдение за жизнью племени, но и в испытание моих отношений с матерью. Фрида использовала каждую минуту, каждый час, чтобы быть рядом, компенсировать долгую разлуку, впитать в себя присутствие сына, который был здесь временно, который уедет и, возможно, никогда не вернётся.

Куда бы я ни пошёл, она следовала за мной не навязчиво и не агрессивно, но неотступно, как тень, привязанная к телу и не способная существовать отдельно. Когда я ходил по поселению, осматривая шалаши и наблюдая за жизнью племени, она шла сзади, на расстоянии нескольких метров, не вмешиваясь в мои действия, но всегда присутствуя на периферии зрения, готовая подойти, если понадоблюсь или если кто-то подойдёт слишком близко с непонятными намерениями.

Когда я садился у костра, она садилась рядом всегда на расстоянии вытянутой руки, так что могла дотронуться в любой момент, положить руку на плечо или погладить по голове. Когда я спал, она спала рядом, не в своём углублении на противоположной стороне шалаша, а рядом со мной, на той же подстилке, обнимая во сне с той неосознанной силой, которую контролировать невозможно. Я просыпался иногда посреди ночи, задыхаясь в её объятиях, зажатый между огромными руками, лицом уткнувшись в её грудь, и вырывался осторожно, стараясь не разбудить, отодвигался, пытаясь дышать свободнее и найти более комфортное положение. Но через час она снова придвигалась, обнимала, прижимала инстинкт материнской защиты, которому она не сопротивлялась даже в глубоком сне.

Роберт наблюдал за этим с сочувствием, иногда бросая на меня извиняющиеся взгляды. Но не вмешивался, понимая, что это её способ компенсировать годы разлуки. Напитаться присутствием сына, пока он здесь, пока есть возможность прикасаться, чувствовать, убеждаться в его реальности.

Фридвульфа выражала любовь единственным способом, который знала и которому её научили собственные инстинкты и традиции племени через физический контакт, заботу о пропитании и редкие, но значимые дары. Она гладила меня по голове постоянно, и огромная рука опускалась на макушку, проводила по волосам, гладила затылок с той же нежностью, с какой человеческая мать гладила бы младенца. Для меня это было странно, потому что я не был маленьким и не был беспомощным, но для неё я всегда оставался тем младенцем, которого забрали слишком рано, не дав ей возможности вырастить, воспитать, защитить.

Обнимала она меня сильно, до боли каждые несколько часов притягивала к себе, прижимала к груди, держала минуту, две, дыша глубоко, словно вдыхая мой запах и запоминая его на случай, если это последняя встреча. Рёбра сжимались под давлением, воздух выходил из лёгких, но я терпел, не сопротивлялся, не просил отпустить, потому что знал это важно для неё, это её способ сказать то, что словами выразить не может.

Из раза в раз повторяла те же действия у костра, что и в первый раз. Кормила она меня лучшими кусками, отдавая самые вкусные или самые жирные и сытные части мяса, которые считала деликатесами. Сама она ела меньше, отдавая мне большую часть своей порции, настаивала, чтобы я ел больше, становился сильнее, рос здоровым материнская жертвенность, древняя и инстинктивная, не требующая слов и объяснений. Каждый раз мне приходилось возвращать ей эту лишнюю для меня еду, уговаривать принять ее обратно.

Поздними вечерами она мне пела на ночь. Тихо, чтобы не разбудить Роберта, который спал на своей шкуре на другом конце шалаша. Колыбельная на древнегерманском, мелодия простая и повторяющаяся, успокаивающая в своей монотонности. Я не понимал большинства слов, но интонация была ясной любовь, нежность, желание защитить, убаюкать, дать спокойный сон. Голос её, такой мощный и грубый днём, становился мягким, почти нежным, вибрировал низко, создавая вибрацию, которая проникала в кости и успокаивала даже тогда, когда разум сопротивлялся.

На второй день Фридвульфа показала мне свои сокровища немногочисленные предметы, которые хранила годами и берегла как святыни, единственные материальные связи с прошлым, когда она была не одинокой охотницей, а частью пары, матерью младенца. Первыми были колокольчики медные и серебряные, небольшие, потемневшие от времени и прикосновений, висевшие на еще одном её ожерелье среди клыков и костей как единственные предметы, не относящиеся к охоте или ритуалам. Она достала его из какой-то своей ухоронки и осторожно развернула, словно боясь повредить. Показала мне на ладони и сказала тихо, с благоговением: "gjf fr fur" от отца, подарок Роберта, данный давно, до моего рождения.

Колокольчики были простыми, магловскими, без всякого магического значения, но для неё они были символом связи, напоминанием о прошлом. Она ими тихо позвякивала, и звук был чистым, ясным, пронзительным в тишине шалаша, эхом отзывался от стен и потолка.

Вторым был платок красный, из грубой шерсти, немного потёртый, но явно чистый, выстиранный много раз и высушенный на солнце. Она носила его на шее, повязанным как шарф, несмотря на то что великаны редко использовали такие украшения, предпочитая функциональность декору. "at kom ok fr fer," повторила она, и голос дрожал слегка тоже от отца, ещё одна связь с прошлым, ещё одна нить, которая не давала окончательно забыть. Она прижала платок к лицу, вдохнула глубоко, словно пытаясь уловить запах Роберта, который давно выветрился, заменившись запахом дыма, шкур и её собственным.

Третьим были костяные бусы, которые она достала из мешочка, спрятанного в углублении стены ожерелье, вырезанное из белых костей, отполированное до блеска и нанизанное на толстую жильную нить. Резьба покрывала каждую бусину руны, узоры, абстрактные символы, которые я не мог прочесть, но которые явно имели значение для неё. " etta er til n. Носи," сказала она, протягивая мне с выражением надежды и тревоги. Для тебя, сделала сама, вложила часы, может быть, дни работы, вырезая, полируя, собирая.

Я взял ожерелье, рассматривая его внимательно и чувствуя, как тяжесть подарка давит не физически, а эмоционально. Работа была несколько грубой, но старательной, каждая бусина вырезана вручную, каждая деталь продумана. Это был дар любви, материнской любви, выраженной единственным доступным способом через создание предмета собственными руками, вложение в него времени, усилий, частички себя.

Спасибо, сказал я по-английски, потом попытался по-древнегермански, запинаясь и надеясь, что произношение хотя бы близко к правильному: Danke.

Она улыбнулась широко, показывая крупные зубы, и глаза её блеснули счастьем, таким чистым и искренним, что на мгновение я почувствовал тепло, почти привязанность. Она взяла ожерелье обратно, надела мне на шею, поправила так, чтобы бусины лежали ровно на груди тяжёлое, холодное, но сделанное с любовью, и я носил его все три дня, чтобы не обидеть её, не показать, что для меня это просто предмет, лишённый той сентиментальной ценности, которую она в него вложила.

Глава 25. Общение с матерью

Общение с Фридвульфой было сложным, медленным и неловким из-за языкового барьера, который стоял между нами почти непреодолимой стеной. Она говорила почти только на древнегерманском, я только на английском и минимально на немецком. Между нами стоял Роберт переводчик, посредник, связующее звено, без которого диалог был бы невозможен. Процесс был утомительным для всех троих: она говорила фразу, отец слушал внимательно, переводил мне, стараясь передать не только слова, но и интонацию, эмоцию. Я отвечал, отец переводил обратно, опять стараясь сохранить смысл и чувство. Пауза, пока каждый обдумывал слова, формулировал следующую мысль, искал правильное выражение. Разговор растягивался, терял спонтанность, становился все больше формальным и выхолощенным. Но мы говорили, пытались, потому что это было важно для неё и потому что я не мог отказать, видя надежду в её глазах каждый раз, когда она начинала говорить.

Первый разговор произошёл в первую ночь после ужина, когда мы сидели в шалаше у затухающего очага, и свет от угольев едва освещал наши лица. Мать смотрела на меня с тоской, которую невозможно было не заметить, и спросила: " Ert sll ar heimi furs? " Отец перевёл: "Она спрашивает ты счастлив там, в наш мире? Живя рядом со мной?" Я помолчал, подбирая слова, потом ответил: "Да, у меня есть дом, еда, папа заботится обо мне, я... я счастлив."

Отец перевёл, Фридвульфа кивнула, но лицо её оставалось грустным, брови сдвинуты, губы поджаты. Она задала следующий вопрос: " En ek? Hugr at mr?" "А я? Ты обо мне думаешь?" Я почувствовал, как неловкость сжимает горло, и ответил, стараясь быть честным, но не жестоким: "Да, я знаю, что ты моя мать, я... благодарен, что ты родила меня." Формальность, дистанция, отсутствие той близости, которую она искала, и отец, переводя, смягчил интонацию, добавил что-то своё, пытаясь сделать ответ менее ранящим.

Фридвульфа слушала, и глаза её наполнились слезами, которые начали стекать по щекам, оставляя влажные дорожки на коже. Она качала головой медленно, словно не соглашаясь с неизбежным, и голос её дрожал, когда она произнесла: " Vilda ek, at vrir hr, at vrir me mr." Отец перевёл тихо: "Я хотела бы, чтобы ты остался, чтобы ты был здесь, со мной."

Молчание повисло между нами, тяжёлое и давящее, наполненное всем тем, что нельзя было сказать вслух. Я не знал, что ответить, потому что правда ранила, а ложь была бы хуже, предательством и её, и себя. Наконец я сказал мягко, но твёрдо: "Я не могу, мне нужно учиться магии, мне нужна школа, в племени я не смогу... не смогу стать тем, кем должен стать." Отец переводил, и Фридвульфа слушала с закрытыми глазами, кивала, принимая, хотя принятие это стоило ей усилий. "Ek veit, en hjarta srir." прошептала она "Я знаю, но сердце болит." Потом встала, ушла в свой угол, легла, отвернулась к стене и плакала тихо, плечи дрожали, но звука почти не было. Я сидел, чувствуя себя чудовищем, эгоистом, плохим сыном, который выбрал собственный комфорт вместо счастья матери.

Второй разговор состоялся на вторую ночь, и на этот раз Фридвульфа спрашивала о моей жизни что я делаю каждый день, чему учусь, есть ли у меня друзья, как провожу время, когда отец занят своими делами. Я рассказывал, стараясь подробно описать всё, что мог вспомнить про лес вокруг нашего дома, про животных, которых помогаю отцу кормить и лечить, про книги, которые читаю вечерами при свете лампы. Рассказывал про магию, которую пытаюсь понять через наблюдения, поскольку палочка у меня пока отсутствует, а отец не всегда может объяснить теоретические основы того, что делает интуитивно. Рассказывал про магловский мир и что там сейчас происходит.

Она слушала внимательно, впитывая каждое слово, которое Роберт переводил, задавала уточняющие вопросы как выглядит наш дом, какие животные живут рядом, какие книги я читаю, о чём они, есть ли в них картинки. Хотела узнать всё, каждую деталь, восполнить пробелы разлуки, создать в воображении картину жизни, которую я веду без неё. " Munt koma aptr eptir nminn?" спросила она наконец, и в голосе звучала надежда, слабая, но не угасшая "Ты вернёшься после школы?"

Я не знал, что ответить, потому что не мог обещать то, в чём не был уверен сам. Школа это семь лет, огромный промежуток времени, за который многое может измениться, жизнь может повернуться в непредсказуемую сторону. До нее самой еще годы впереди. А потом будет работа, карьера, может быть, семья, собственные дети, обязательства, которые сейчас невозможно предвидеть. Вернусь ли я сюда, в резервацию великанов, к матери, которую почти не знаю и с которой не чувствую той связи, которая должна быть между матерью и сыном?

Может быть, сказал я осторожно, стараясь не обещать слишком много, но и не разрушить её надежду полностью. Я... я постараюсь навещать, когда смогу, если племя будет позволять, если... если ты захочешь меня видеть.

Она кивнула, принимая это как лучшее, что может получить, не требуя большего, понимая, что большего я дать не могу или не хочу. " etta er ng. " прошептала она "Этого достаточно," хотя по лицу было видно, что не достаточно, что она хотела бы слышать обещание вернуться навсегда, остаться, жить рядом, но принимала реальность такой, какая она есть.

Не все беседы между нами были такими драматичными. Иногда Фридвульфа просто рассказывала о своей жизни в племени о том, как складываются её дни, какие обязанности она выполняет, как относятся к ней соплеменники. Она говорила о том, как странно и одиноко быть среди семей, где каждая женщина имеет мужа или хотя бы постоянного партнёра, где у большинства есть дети двое, трое, иногда больше, которые растут, играют вместе, учатся охотиться под присмотром отцов.

У Фридвульфы не было мужа, но причина была сложнее, чем просто отсутствие желания или интереса со стороны мужчин племени. Великаны не принимали женщину не столько за то, что она родила полукровку от мага такие случаи хоть и редки, но происходили в истории великаньего народа, сколько за то, что маг продолжал содержать её, регулярно присылал подарки, еду, материалы, которые через неё попадали всему племени. В понимании великанов это было явным знаком занятости, своего рода невидимым браком. Связью, которая продолжалась, несмотря на физическую разлуку. Фрида всё равно оставалась женщиной Роберта, и никто не осмеливался претендовать на место, которое формально было занято.

При этом саму Фридвульфу такое положение, судя по всему, устраивало. Она жила одна в собственном шалаше одном из самых больших и хорошо обустроенных в поселении, почти не утруждала себя тяжёлой охотой, предоставляя эту задачу более молодым и амбициозным охотникам, и меньше трудилась в общем хозяйстве, чем другие женщины, потому что её статус давал определённые привилегии. С ней дружественно, почти уважительно относились егеря-маги, которые присматривали за резервацией и видели в ней надёжную союзницу, посредника между двумя мирами. Вождь и шаман тоже проявляли к ней особое расположение не только из-за её силы и охотничьих навыков, но и из-за постоянного потока подарков, которые приходили через неё и обогащали племя ресурсами, недоступными в обычных условиях.

Находясь здесь, наблюдая за её жизнью, я не мог понять одного: от чего же она в будущем, в каноне, свяжется с каким-то великаном и родит моего брата чистокровного великана? Что изменится, какие обстоятельства заставят её отказаться от этого комфортного, пусть и одинокого существования? Очевидно, это произойдёт после смерти отца, когда поток подарков, возможно, прекратится. Неужели я, книжный Рубеус из будущего, не буду заботиться о матери, не продолжу то, что начал Роберт? Вполне возможно, что не смогу в каноне Хагрид был осуждён за открытие Тайной комнаты, обвинён в убийстве студентки, хотя и оправдан частично, но с сломанной палочкой и подмоченной репутацией. Возможно, его положение изгоя, человека под подозрением, не позволит ему свободно взаимодействовать с племенем великанов, отправлять подарки, поддерживать связь. И тогда Фридвульфа останется одна, без поддержки, и племя, видя, что маг больше не заботится о ней, перестанет считать её занятой, позволив кому-то из великанов претендовать на её внимание. К тому же сыграет и сам факт смерти Роба как раз примерно в это время.

Мысль эта была неприятной, заставляла чувствовать вину не только за настоящее, но и за возможное будущее, за тот его вариант, который я собираюсь предотвратить.

"Ek tel at heir, sonr. ert sterkr ok spakr, betri en ek." сказала она, и в голосе звучала искренность, гордость, смешанная с грустью "Я горжусь тобой, ты сильный, умный, лучше, чем я." Слова эти трогали глубже, чем всё, что она говорила раньше, потому что впервые за три дня я чувствовал что-то большее, чем вину и жалость благодарность, признательность за то, что она признаёт мой путь, не осуждает меня за то, что я не остался с ней, понимает, что мир магов даёт мне возможности, которые племя великанов дать не может.

Спасибо, сказал я, и на этот раз слова шли от сердца, не из вежливости, а из искренней признательности. Спасибо, что отпустила меня, что позволила отцу забрать, это было... правильно, даже если было трудно.

Роберт переводил, и Фридвульфа плакала, но сквозь слёзы улыбалась улыбка была печальной, но настоящей. "etta var torvelt, en rtt," повторила она, соглашаясь "Это было трудно, но правильно," и в этом признании была какая-то окончательность, принятие того, что нельзя изменить, что выбор сделан давно и теперь остаётся только жить с последствиями.

Три дня показали мне то, что я пытался не признавать, отвергать, игнорировать, надеясь, что время и близость изменят ситуацию, но они не изменили ничего. Между нами стояла пропасть, глубокая и широкая, которую не могли преодолеть ни кровное родство, ни желание обеих сторон, ни искренние усилия найти общий язык, понять, принять.

Она все равно видела во мне ребёнка-великана, пусть и маленького, недоразвитого по стандартам племени, но своего, великаньего, носящего её кровь и имеющего право на место среди соплеменников. Видела свою плоть, продолжение рода, единственного ребёнка, которого выносила, родила, любила с первого мгновения, когда почувствовала, как он шевелится в животе. Видела того, кого лишили, отняли в младенчестве силой обстоятельств и решений, принятых без её полного согласия, хотя формально она и разрешила Роберту забрать меня. Видела надежду слабую, постоянно угасающую, но не умирающую окончательно что может быть, когда-нибудь, через годы, он останется, вернётся, будет жить здесь, среди племени, с ней, компенсируя все годы разлуки.

Я же видел в ней чужую женщину грубую по манерам, дикую по образу жизни, живущую по законам первобытного общества, которые были мне непонятны, чужды, иногда отталкивающи своей жестокостью и простотой. Видел родную по крови, это правда, но не по духу, не по мировоззрению, не по тому, как мы понимаем мир, себя, отношения между людьми. Видел страдающее существо жалко её было искренне, глубоко. Но жалость и любовь это разные чувства, и первое не превращается во второе автоматически. Видел источник вины, которая давила на совесть постоянно из-за меня, из-за моего существования, из-за решений, которые принимались без моего участия, когда я был младенцем, неспособным выбирать, она страдает, одинока, лишена того единственного, чего хочет больше всего на свете быть матерью своему ребёнку.

Оба мы хотели близости, но не знали, как её достичь через барьеры языка, культурных различий, разного жизненного опыта, разных ожиданий от отношений. Оба хотели понимания, но не могли его достичь, потому что видели мир слишком по-разному, оценивали важность вещей по разным критериям, имели разные приоритеты. Оба хотели любви, но она не возникает просто от желания, не появляется по команде разума, не формируется за три дня совместной жизни, когда большую часть времени каждый чувствует дискомфорт, неловкость, непонимание.

Я чувствовал клубок противоречивых эмоций, каждая из которых тянула в свою сторону, создавая внутренний конфликт, который не разрешался, а только усиливался с каждым днём, проведённым в поселении.

Вина давила тяжело, постоянно, не отпуская ни на минуту, даже когда я пытался отвлечься наблюдениями за жизнью племени или разговорами с отцом. Она страдает из-за меня не из-за моих конкретных действий, не из-за того, что я сделал или не сделал. Из-за самого факта моего существования в том виде, в каком оно сложилось. Из-за выбора, который сделал Роберт, забрав меня из племени. Логически, рационально я понимал, что не виноват, что решения принимались взрослыми людьми, имеющими на то право, что альтернатива была бы хуже для всех. Но эмоционально вина была реальной, физически ощутимой, мешала дышать полной грудью.

Жалость была искренней и глубокой, потому что невозможно было смотреть на одинокую женщину, которая живёт в окружении семей, не имея своей, которая каждый день просыпается с мыслью о сыне, который далеко, которая получает раз в месяц тушу оленя и короткие письма, которые ей читают вслух, потому что сама она не умеет. Ей одиноко среди толпы, изолирована не физически, но эмоционально, потому что статус матери полукровки делает её изгоем в определённом смысле, женщиной, которую уважают, но с которой не хотят сближаться.

Благодарность была тоже реальной, потому что она дала мне жизнь выносила девять месяцев, родила, несмотря на риски, которые полукровные дети представляют для великанш, отпустила ради моего блага, хотя это разрывало её сердце. Это был дар, жертва, акт любви, который заслуживал признания, уважения, благодарности, даже если я не мог ответить взаимной любовью.

Но любви не было, даже тех чувств, которые я испытывал к Роберту тёплых, спокойных, глубоких, основанных на этих месяцах совместной жизни, доверии, привязанности, выработанной ежедневным взаимодействием. Фридвульфа была биологической матерью, давшей мне половину генов и магии, но не той женщиной, кого я мог назвать мамой в полном эмоциональном смысле этого слова. Она была чужой, несмотря на три дня близости, несмотря на её усилия, несмотря на моё желание чувствовать иначе.

Стыд за отсутствие любви грыз изнутри, заставлял чувствовать себя плохим сыном, неблагодарным человеком, тем, кто не оправдывает ожиданий, предаёт доверие. Я хотел любить её, хотел чувствовать связь, тепло, привязанность, которые должны быть между матерью и сыном согласно всем книгам, всем историям, всем культурным нормам. Но не мог, потому что чувства не контролируются волей, не возникают по команде разума, не подчиняются логике и долженствованию. И от этого осознания было стыдно, словно я был дефектным, неспособным к нормальным человеческим эмоциям.

Облегчение было самым постыдным из всех чувств, потому что признаться в нём даже самому себе было трудно. Тайное, скрытое, но реальное облегчение от того, что я не живу здесь постоянно, что через несколько дней уеду, вернусь в свой мир, к своей привычной жизни, где не нужно терпеть постоянные объятия, спать на жёсткой подстилке из листьев, есть пресную кашу и жареное мясо без специй, чувствовать на себе недоверчивые и презрительные взгляды племени. Облегчение от того, что эта пытка близостью с чужим человеком скоро закончится, и я смогу дышать свободно, жить без постоянного чувства вины и неловкости.

Я был плохим сыном, знал это, признавал, но изменить ситуацию не мог, потому что изменения требовали чувств, которых не было, и притворяться дальше становилось всё труднее с каждым днём, с каждым разговором, с каждым объятием.

Глава 26. Перед ритуалом

Дни, проведенные в поселении великанов научили меня одному простому и болезненному факту: племя меня не принимало и не собиралось принимать, несмотря на все подарки, которые привёз отец, несмотря на присутствие матери, которая защищала меня как львица львёнка, несмотря на то что половина моей крови была великаньей. Для них я оставался чужаком, полукровкой, предателем, который выбрал мир магов вместо мира своих родственников и предков.

Враждебность племени не была абстрактной она имела конкретные лица. Особенно агрессивно настроены были молодые охотники мужчины в расцвете сил, для которых физическая мощь и чистота великаньей крови были основой мировоззрения. В их глазах примесь крови человеческого мага делала меня неполноценным, слабым, почти нежизнеспособным калекой. В их жестокой иерархии, построенной на силе, такой полукровка занимал самое низшее место. Их психология была проста: слабому нужно указать его место, а еще лучше избавить от мучений, прекратив его противоестественное существование. И от этой участи меня спасало лишь то, что я был еще ребенком, и то, что за моей спиной стояли Фридвульфа и отец.

Особенно агрессивно настроены были молодые охотники мужчины в расцвете сил, между двадцатью и сорока годами, для которых сила и здоровье были не просто словами, а основой мировоззрения, критериями, по которым они оценивали себя и других. Среди них выделялся Торольд, свирепый гигант ростом под шесть метров, с выделяющимися из всего племени длинными рыжими волосами и бородой. В его глазах горела неприкрытая ненависть к магам и всему, что с ними связано. Он видел в нас угрозу древним традициям, а во мне живое воплощение предательства. Полукровка, живущий с магом, не говорящий на его языке я был для него хуже врага.

На второй день нашего пребывания я пошел к ручью набрать воды. Торольд, словно поджидая, вышел мне навстречу и загородил дорогу.

Luttilaz. Swakaz. Ne ainaz risiz (Маленький. Слабый. Не великан), прорычал он на своем гортанном наречии. Слов я не понял, но тон был предельно ясен.

Он с силой толкнул меня в грудь. Не на полную мощь это была проверка, а не нападение. Я пошатнулся, но устоял. Великанья кровь во мне закипела, инстинкт требовал ответить, броситься в драку, доказать свою силу. Или же воспользоваться артиллерией в виде отца. Но разум взрослого мужчины холодно остановил этот порыв. Драка худшее, что я мог сделать. Это озлобило бы все племя. Сглотнув унижение, я опустил взгляд и молча обошел его стороной. Снова повторилась попытка вывести меня на конфликт, только теперь от еще более взрослого гиганта. И даже по тому же самому примитивному сценарию, но я снова постарался избежать его. Ничего хорошего из него бы не вышло.

В этот момент я услышал, как за моей спиной дрогнула земля. Фридвульфа, видевшая эту сцену, неслась к нам. Она встала между мной и Торольдом, заслонив меня своим огромным телом, и издала низкий, угрожающий рык, обнажив клыки. Торольд отступил. Он был силен, но связываться с Фридвульфой, одной из самых уважаемых и сильных женщин в племени, он не решился. С презрением сплюнув на землю, он развернулся и ушел. Дежавю.

Мать тут же обняла меня, осматривая, все ли в порядке. Я чувствовал благодарность за ее защиту, и в то же время жгучий стыд за то, что не смог постоять за себя сам, за ситуацию в целом. И еще я остро осознал пропасть между нами: она была готова драться за меня насмерть, а я все еще видел в ней чужую женщину.

Этот инцидент лишь еще больше усилил общую атмосферу враждебности. Теперь, куда бы я ни шел, меня провожали косые взгляды. Охотники перешептывались, показывая на меня. Кто-то мог демонстративно сплюнуть, когда я проходил мимо. Дети, подражая взрослым, швыряли в меня мелкими камешками и с хохотом убегали. Женщины просто отворачивались, делая вид, что меня не существует.

Я чувствовал себя изгоем. Не своим, не принятым. Лишь мать и отец были моим щитом в этом море неприкрытой неприязни. Напряжение росло с каждым часом, и я с ужасом и одновременно с нетерпением ждал, чтобы все это поскорее закончилось, чтобы уехать.

***

Вечер третьего дня наступил быстрее, чем я ожидал, словно время, уставшее от медленного течения предыдущих двух дней, решило ускориться, приблизив неизбежное. Полная луна поднималась над горизонтом, ещё не достигшая зенита, но уже видимая сквозь ветви деревьев, окружающих поселение, большая, яркая, почти белая, излучающая холодный свет, который заставлял тени становиться чётче, глубже, казаться живыми.

Атмосфера была напряжённой, почти осязаемой, словно воздух стал плотнее, давил на плечи, затруднял дыхание. Все знали, что сегодня ночью произойдёт ритуал, все слышали от шамана или через цепочку слухов, что маленький полукровка, сын Фридвульфы, пройдёт через древний обряд, который не проводился в племени уже много лет. Любопытство смешивалось с настороженностью, интерес с недоверием, желание увидеть со страхом перед тем, что может пойти не так.

Племя собралось к ужину раньше обычного, ещё до захода солнца, когда небо только начинало окрашиваться в оранжевые и розовые тона. Центральный костёр разгорелся ярче, поленья подбрасывали чаще, пламя поднималось высоко, освещая лица собравшихся великанов, которые садились кругом, занимая привычные места, переговариваясь тихо, бросая взгляды на меня, на отца, на мать, которая сидела между нами, держа меня за руку крепко, словно боялась, что если отпустит я исчезну.

Еда была обычной на первый взгляд жареное мясо, оставшееся от вчерашней разделки, густая каша из ячменя, яблоки, принесённые из садов, вода в деревянных кружках. Женщины раздавали порции на больших деревянных тарелках, вырезанных из цельных кусков дерева и отполированных временем и использованием. Фридвульфа взяла три тарелки, принесла нам, поставила перед каждым.

Я смотрел на свою тарелку и сразу заметил, что еда выглядит немного иначе. Не сильно, не так, чтобы это бросалось в глаза постороннему наблюдателю, но достаточно, чтобы я, который уже два дня ел одно и то же, заметил разницу. Мясо было того же цвета, той же текстуры, но на нём были какие-то вкрапления мелкие, зеленоватые, словно травы, которые посыпали сверху или смешали с жиром при жарке. Каша тоже выглядела чуть темнее обычного, с каким-то блеском, который не был характерен для простой ячменной каши на воде.

Я взял кусок мяса, откусил, начал жевать. Вкус был странным, не горьким и не солёным, просто... другим, непривычным, заставляющим задуматься о том, что именно я ем. Сладковатый привкус, как от мёда, смешанного с чем-то травянистым, землистым, который оставался на языке после глотания. Не противный, но и не приятный, скорее нейтральный, но настораживающий своей необычностью.

Я повернулся к отцу, который сидел справа от меня, жуя свою порцию без видимого дискомфорта, и спросил тихо, чтобы не привлекать внимание племени:

Папа, это... это нормально? Еда какая-то странная на вкус.

Роберт поднял брови, посмотрел на мою тарелку, потом на свою, взял кусок своего мяса, попробовал, прожевал медленно, оценивая. Потом покачал головой:

Моя еда обычная, ничего особенного. Твоя отличается?

Я кивнул, протягивая ему свою тарелку. Он взял кусок мяса с неё, понюхал, попробовал, и лицо его стало серьёзным, брови сдвинулись. Он посмотрел на Фридвульфу, которая сидела слева от меня, наблюдая за нами с напряжённым выражением лица.

Фридвульфа, сказал он на древнегерманском, медленно, с акцентом, но понятно, Hv er matr hans annarr? Почему его еда другая?

Мать кивнула, не отрицая, не пытаясь скрыть очевидное. Ответила коротко, голосом, в котором звучала смесь тревоги и покорности перед неизбежным:

Seimarinn bau. Til blts. Шаман велел. Для ритуала.

Отец молчал несколько секунд, переваривая информацию, потом кивнул медленно, принимая. Посмотрел на меня, положил руку на плечо, сжал успокаивающе:

Это нормально, Рубеус. Одноглазый добавил травы, которые помогут тебе во время ритуала. Они безопасны, он знает, что делает.

Слова должны были успокоить, но не успокоили полностью. Что за травы? Что они делают? Почему никто не спросил моего согласия, не объяснил заранее? Но выбора не было. Отказаться от еды означало бы оскорбить шамана, сорвать ритуал, потратить впустую все три дня ожидания и подготовки.

Я продолжил есть, заставляя себя глотать каждый кусок, запивать водой, которая тоже казалась немного сладковатой, хотя это могло быть просто внушением, эффектом ожидания.

Через десять, может быть, пятнадцать минут после того, как я доел последний кусок мяса и последнюю ложку каши, я почувствовал изменения. Сначала лёгкое головокружение, почти незаметное, словно земля под ногами качнулась, хотя я сидел неподвижно. Потом тяжесть в веках, которая нарастала с каждой секундой, заставляя глаза закрываться помимо воли, несмотря на попытки держать их открытыми.

Голова начала кружиться сильнее, мир вокруг размывался, терял чёткость, звуки становились приглушёнными, словно я слушал их через толстый слой воды или ваты. Лица великанов, сидящих вокруг костра, превращались в пятна, цвета сливались, пламя костра казалось медленным, растянутым во времени.

Я попытался сопротивляться, напрячь волю, заставить тело подчиниться разуму, остаться в сознании, не поддаться действию трав, которые шаман подмешал в еду. Страх пробудился острый, почти панический что будет, когда я потеряю сознание? Что со мной сделают? Что, если ритуал пойдёт не так, если я не проснусь, если травы окажутся слишком сильными или шаман ошибётся в дозировке?

Роберт был рядом, я чувствовал его присутствие, хотя уже не видел лица чётко. Рука его легла на моё плечо, голос звучал близко, тепло, успокаивающе, хотя слова доносились как сквозь туман:

Не бойся, Рубеус. Я с тобой. Я не оставлю тебя. Всё будет хорошо, обещаю.

Я цеплялся за эти слова, за обещание, которое он давал, пытаясь верить, что всё действительно будет хорошо, что отец не позволит ничему плохому случиться, что шаман знает, что делает, что ритуал пройдёт успешно, и я проснусь целым, здоровым, может быть, даже лучше, чем был до этого.

Но сознание уже плыло, ускользало, растворялось в тёмной вязкой массе, которая поглощала мысли, чувства, ощущения. Последнее, что я увидел перед тем, как тьма окончательно поглотила меня, было лицо матери Фридвульфы, которая смотрела на меня с такой тоской и страхом, что сердце сжалось от боли. Слёзы текли по её щекам, блестели в свете костра, капали на колени, на землю, и она не вытирала их, не пыталась скрыть, просто сидела и плакала, провожая сына в неизвестность, из которой он может и не вернуться.

Я хотел сказать ей что-то, успокоить, обещать, что вернусь, но язык не слушался, губы не двигались, и тьма накрыла меня окончательно, утянув в глубины сна, который был не обычным, не естественным, а магическим, навязанным, созданным травами шамана и его волей.

Сон был странным, не похожим на те, что я видел раньше, даже на те кошмары, которые иногда мучили меня после особенно тяжёлых дней или волнующих событий. Это было нечто другое, более глубокое, более реальное в своей нереальности, словно я провалился не в подсознание, а в какое-то иное измерение, где законы обычного мира не работали, а правили другие силы, древние и непонятные.

Я видел лес тёмный, бесконечный, простирающийся во все стороны без границ и краёв. Деревья были огромными, стволы толстыми, как башни, кроны терялись где-то высоко в темноте, которая не была ночью, а была скорее отсутствием света, абсолютной чернотой, в которой не различались детали, только силуэты, тени, намёки на формы.

Глаза появлялись в темноте огромные, светящиеся, каждая пара разного цвета и размера. Жёлтые, как у волков. Красные, как у чего-то демонического. Зелёные, холодные, змеиные. Белые, мёртвые, смотрящие сквозь, не видя, но всё же наблюдающие. Они окружали меня, приближались, отдалялись, мигали, гасли, появлялись снова в других местах.

Голоса звучали отовсюду и ниоткуда одновременно шёпот, едва различимый, но навязчивый, проникающий в уши, в голову, в мысли. Рычание, низкое, угрожающее, заставляющее волосы вставать дыбом, кожу покрываться мурашками. Слова, которые я не мог разобрать, язык, которого не знал, но который казался знакомым на каком-то глубинном, инстинктивном уровне.

Руки тянулись из темноты тонкие, длинные, с пальцами, заканчивающимися когтями. Хватали за одежду, за руки, за ноги, тянули в разные стороны, пытались разорвать, растащить на части. Толстые, мощные руки, великаньи, давили, душили, сжимали так, что кости трещали. Маленькие детские ручки цеплялись, царапали, оставляли следы на коже, которые горели, хотя это был всего лишь сон.

Я не мог двигаться, тело было парализовано, не слушалось команд разума, лежало неподвижно в этом кошмарном лесу, где каждая секунда растягивалась в вечность. Не мог кричать, горло было сдавлено невидимой рукой, голос застрял внутри, не находя выхода. Мог только смотреть, чувствовать, страдать, ожидая, когда это закончится, когда я проснусь или умру, или что-то ещё произойдёт, что вырвет меня из этого ада.

Время в магическом сне не существовало. Секунды могли быть часами, часы мгновениями, невозможно было определить, сколько я уже здесь, сколько осталось до пробуждения, будет ли вообще пробуждение или это состояние станет вечным, ловушкой, из которой нет выхода.

Где-то на краю сознания я чувствовал, что это часть ритуала, что шаман намеренно погрузил меня в этот кошмар, чтобы... зачем? Проверить? Очистить? Найти что-то внутри меня, что скрыто в обычном состоянии? Я не знал, не понимал, мог только терпеть, ждать, надеяться, что отец рядом, что он не даст шаману зайти слишком далеко, что когда придёт время он вытащит меня обратно, в реальность, в жизнь, в безопасность.

Пробуждение пришло не постепенно, не плавно, как обычно, когда сознание медленно всплывает из глубин сна, проходя через слои дрёмы, полусна, полубодрствования. Оно было резким, насильственным, вырывающим из тьмы магического сна обратно в реальность без подготовки, без возможности адаптироваться.

Меня трясли. Сильно, грубо, большие руки схватили за плечи и тряхнули так, что голова запрокинулась назад, потом вперёд, шея хрустнула от резкого движения. Сознание было мутным, затуманенным остатками снотворного, которое всё ещё действовало, хотя и слабее, чем раньше. Мысли были вязкими, медленными, формировались с трудом, рассыпались, не успев оформиться до конца. Тело не слушалось руки и ноги были тяжёлыми, словно налитыми свинцом, каждое движение требовало сил, которых у меня не было.

Я открыл глаза с трудом, веки сопротивлялись, словно склеенные, и первое, что увидел, было огромное лицо, нависающее надо мной на расстоянии нескольких сантиметров. Грунвальд, вождь племени, смотрел на меня своим единственным зрячим глазом, второй, мутный и слепой, направлен куда-то в сторону. Лицо, изрезанное шрамами, морщинами, покрытое пятнами старости, было непроницаемым, выражение серьёзным, почти суровым.

Он говорил что-то, голос низкий, гулкий, но я не понимал слов в ушах стоял гул, шум, похожий на шум прибоя или ветра в деревьях, который заглушал все остальные звуки, делая их неразборчивыми, превращая в бессмысленный набор вибраций. Только интонация доходила приказ, команда, требование подчиниться, встать, идти.

Вождь перестал трясти меня, вместо этого схватил за руку огромная ладонь обхватила моё предплечье полностью, пальцы сомкнулись, сжимая так сильно, что кости заскрипели, но не сломались. Он поднял меня одним движением, легко, словно я был не ребёнком весом в десятки килограммов, а тряпичной куклой, лишённой веса и массы. Ноги оторвались от земли, повисли в воздухе, потом опустились обратно, но не устояли, подогнулись, и только хватка вождя удержала меня от падения.

Грунвальд не ждал, пока я смогу идти самостоятельно, восстановлю координацию или хотя бы поймаю равновесие. Он просто начал двигаться, держа меня за руку в великаньей хватке, из которой невозможно было вырваться, даже если бы у меня были силы и желание. Тащил через поселение, и мои ноги волочились по земле, ступни цепляли камни, корни, неровности, оставляя царапины и ссадины, которые я чувствовал смутно, как через толстый слой ваты.

Я пытался сопротивляться инстинктивно, дёргался, напрягал мышцы, пытался вырвать руку, но это было бесполезно, как пытаться сдвинуть гору или остановить реку. Вождь даже не замечал моих попыток, продолжал идти размеренно, уверенно, каждый шаг отдавался вибрацией в земле, которую я чувствовал даже через спутанное сознание.

Голос не работал. Я хотел кричать, звать отца, требовать объяснений, просить отпустить, но из горла вырывался только хрип, слабый, жалкий, который терялся в общем шуме поселения, в треске костра, в дыхании великанов, которые начали собираться, привлечённые началом ритуала.

Когда мы подошли к центральному кострищу, я увидел, что всё племя уже собралось, образуя плотный круг вокруг огромного костра, который разожгли до таких размеров, каких я не видел за все три дня пребывания здесь. Пламя поднималось метров на пять, может быть, выше, языки огня лизали воздух, искры взлетали к небу, гасли, уступая место новым. Жар был настолько сильным, что я почувствовал его даже сквозь остатки снотворного, даже на расстоянии десяти метров от костра, где вождь меня остановил.

Лица великанов были в тенях, освещены снизу пламенем, что делало их черты искажёнными, странными, почти демоническими. Глаза блестели в свете огня, отражая пламя, казались горящими изнутри. Тени танцевали на лицах, на телах, на земле, создавая иллюзию движения, жизни, которая существовала отдельно от самих великанов.

Луна висела прямо над головой, достигла зенита, полная, яркая, огромная, излучающая холодный серебристый свет, который контрастировал с тёплым оранжевым светом костра. Два источника света один земной, горячий, живой, другой небесный, холодный, мёртвый смешивались, создавая странную атмосферу, в которой реальность казалась зыбкой, неустойчивой, готовой в любой момент сдвинуться, открыв что-то, что обычно скрыто.

Звуки окружали меня со всех сторон треск костра, постоянный, монотонный, успокаивающий и пугающий одновременно. Дыхание великанов, тяжёлое, медленное, синхронизированное, словно племя дышало как единый организм.

Отец и мать. Я нашёл их взглядом почти сразу Роберт и Фридвульфа стояли вместе у края круга, не в центре, не рядом с вождём, но на видном месте, где могли наблюдать за всем происходящим. Отец был напряжён, лицо бледное, губы поджаты, брови сдвинуты. Страх и напряжение читались в глазах, но он сдерживался, контролировал себя, не давая эмоциям вырваться наружу, показать слабость перед племенем, которое такого не прощало.

Когда наши взгляды встретились, он кивнул мне, и губы его зашевелились, формируя слова, которые я не слышал, но читал по губам: "Всё будет хорошо." Обещание, заклинание, молитва всё вместе. Рука его покоилась в кармане, где лежала палочка, готовая к действию, если ситуация выйдет из-под контроля, если шаман зайдёт слишком далеко, если моя жизнь окажется под угрозой.

Фридвульфа плакала открыто, не стесняясь, не пытаясь скрыть слёзы, которые текли по щекам, капали с подбородка на землю, оставляя влажные пятна в пыли. Руки её были сжаты в кулаки так сильно, что костяшки побелели, ногти впивались в ладони, возможно, до крови. Она сделала шаг вперёд, инстинктивно двигаясь ко мне, желая подбежать, забрать, защитить, но вождь поднял руку жест, властный, не допускающий ослушания. Фридвульфа замерла, остановилась, подчинилась, хотя каждая клетка её тела сопротивлялась, требовала действия. Оставалась на месте, страдая, наблюдая, бессильная изменить то, что происходит.

Страх захлестнул меня волной, такой сильной, что на мгновение всё остальное исчезло, оставив только первобытный, животный ужас перед неизвестностью, перед беспомощностью, перед тем, что могут сделать с тобой другие, когда ты не можешь сопротивляться. Что они делают? Зачем меня тащат к костру? Убьют? Принесут в жертву каким-то древним богам, которых почитают великаны? Изуродуют в каком-то варварском обряде инициации? Мысли метались, каждая страшнее предыдущей, рисуя картины, которые заставляли сердце биться быстрее, дыхание становиться поверхностным, прерывистым.

Беспомощность была почти такой же мучительной, как страх. Я не мог двигаться нормально, тело не слушалось, мышцы были ватными, координация нарушена. Не мог сопротивляться физически, потому что вождь был в десятки раз сильнее, а снотворное всё ещё циркулировало в крови, отравляя, замедляя реакции. Не мог кричать, потому что голос не работал. Не мог бежать, потому что ноги не держали. Был полностью во власти других, зависел от их милости, их решений, их намерений, которые мне не объяснили, не дали согласиться или отказаться.

Паника нарастала, подкрадывалась, готовая поглотить разум полностью, превратить в бессмысленное кричащее животное, мечущееся в клетке собственного тела. Хотелось бежать, хотелось закричать, хотелось проснуться и обнаружить, что всё это кошмар, продолжение магического сна, который рассеется с восходом солнца. Но это была реальность, холодная, жёсткая, неумолимая.

Мысли метались хаотично, одна сменяла другую с головокружительной скоростью: "Это конец? Я умру здесь, в племени великанов, не дожив до Хогвартса, до приключений, до жизни, которая должна была развернуться? Это ошибка? Надо было не приезжать, надо было отказаться от ритуала, найти другое решение, любое другое! Отец, спаси меня! Мама, помоги! Кто-нибудь, остановите это!"

Но никто не останавливал. Племя наблюдало молча, ожидая продолжения, ожидая шамана, который должен был появиться и начать ритуал, который изменит меня или убьёт, или сделает что-то, о чём я даже не мог догадаться.

И в этот момент, когда страх достиг апогея, когда казалось, что ещё мгновение и я сойду с ума или сердце разорвётся от ужаса, из землянки у тройного дуба появилась фигура.

Бейнмод Эйнбейн. Медленно, опираясь на костяной посох, он шёл к костру, и с каждым шагом племя замирало всё больше, дыхание становилось тише, движения прекращались.

Ритуал начинался.

Глава 27. Ритуал

Одноглазый гигант приблизился к кострищу медленно, каждый шаг был актом, частью представления, которое началось задолго до того, как я проснулся, может быть, началось в тот момент, когда он впервые увидел меня три дня назад и принял решение провести ритуал. Но сейчас он выглядел иначе, чем при первой встрече не просто старым великаном с костяным посохом, а чем-то большим, архетипическим, воплощением древней силы, которая существовала задолго до цивилизации, магии, письменности.

На лице его была костяная маска, которую я видел висящей на поясе при первой встрече, но теперь она была надета, закрывая верхнюю половину лица от лба до верхней губы. Маска изображала гибрид зверя и человека скорее кого-то магического, трудно было определить точно, потому что черты были стилизованными, упрощёнными, но узнаваемыми. Вырезанная из черепа, чьего именно великана, дракона, какого-то доисторического существа невозможно было сказать, но размер и форма говорили о том, что это было нечто такое же огромное и могущественное. Глазницы маски были пустыми, провалами в кости, но они светились изнутри тусклым желтоватым светом, который то ли был магией, то ли просто отражением костра, преломлённым через резьбу и структуру кости.

В левой руке шаман держал большой тотем, деревянный, высотой около четырех метров, толщиной с его руку. Дерево было полностью обугленное, чёрное, покрытое сажей, которая пачкала руки шамана, оставляя чёрные следы на его коже. Резьба покрывала весь тотем звери, медведь с раскрытой пастью, волк в прыжке, олень с ветвистыми рогами, переплетались с рунами и абстрактными узорами, которые казались хаотичными, но, возможно, имели значение для тех, кто понимал язык древней магии.

В правой руке другой тотем, меньше, высотой около трёх метров, но не менее внушительный. Вырезан из белого мрамора, гладкий, почти без резьбы, только тонкие линии рун, нанесённые с ювелирной точностью. Не смотря на жар костра, этот тотем был холодным, настолько холодным, что воздух вокруг него конденсировался, образуя тонкую дымку, которая поднималась и рассеивалась, как дыхание на морозе.

На спине висел костяной бубен, но не тот, который я видел при первой встрече. Этот был в разы больше, почти во всю его спину. Обод был сделан из гигантских рёбер, изогнутых и сплетённых вместе, образующих круг диаметром несколько метров. Кожа, натянутая на обод, была толстой и покрытой вязью рун, выведенных красной охрой или даже кровью. Колотушка из таких же большущих бедренной кости и позвонка, к которому были привязаны чёрные перья, висела на кожаной петле.

У ног шамана стояла чаша, сделанная из половины черепа, выдолбленного и отполированного. Внутри плескалась жидкость, тёмно-красная, почти чёрная в свете костра кровь, густая, пахнущая железом и чем-то ещё, органическим, живым. Кровь матери, Фридвульфы, которую она дала перед ритуалом, согласившись принести эту жертву ради сына.

Шаман встал в центре круга, между мной и костром, развернулся лицом к племени, взял и приподнял бубен. Тишина, абсолютная, давящая, в которой даже дыхание великанов казалось слишком громким. Потом он ударил по бубну колотушкой.

Звук был глухим, гулким, резонирующим не только в воздухе, но и в земле, в костях, в груди. Удар прошёл через тело, заставил сердце вздрогнуть, сбиться с ритма, потом подстроиться под новый ритм, заданный бубном. Второй удар. Третий. Медленный, тяжёлый ритм, как биение сердца спящего великана, глубокое, неторопливое, неумолимое.

Старик начал камлать, и голос его был таким, что я никогда не слышал ничего подобного ни в прошлой жизни, ни в этой. Горловое пение, низкое, вибрирующее, создающее обертоны, которые звучали как несколько голосов одновременно, как хор, спрятанный внутри одного человека. Слова были неразборчивыми, может быть, на древнем языке, который никто больше не помнил, может быть, просто звуки, имитирующие речь, но не несущие конкретного смысла, работающие на уровне вибраций, резонансов, воздействия на подсознание.

Племя молчало, не шевелилось, застыло как статуи, смотря на шамана с благоговением и страхом. Только шаман и бубен существовали в эти минуты, всё остальное стало фоном, декорацией.

Я чувствовал, как ритм входит в тело помимо воли, как сердце начинает биться в такт ударам бубна, как дыхание замедляется, подстраивается под длинные фразы пения. Магия работала не через заклинания, не через палочку, а через звук, вибрацию, создание резонанса между исполнителем ритуала и объектом воздействия.

Бейнмод прекратил петь, опустил бубен, взял чашу с кровью. Подошёл ко мне, и я увидел, как его пальцы, длинные, узловатые, покрытые кольцами, окунаются в кровь, зачерпывают её, поднимаются над моей головой.

Первый раз кровь брызнула на голову, холодная, вязкая, потекла по лбу, по волосам, оставляя липкие дорожки. Запах железа, сильный, тошнотворный, ударил в нос, заставил желудок сжаться. Это была кровь матери, частица её жизни, которую она отдала добровольно, но от этого не становилось легче.

Второй раз кровь брызнула на плечи, оставив мокрые тёмные пятна на одежде, которые расползались, впитывались в ткань. Холод проникал сквозь ткань, через кожу, казалось, доставал до костей.

Третий раз на грудь, прямо на сердце. Кровь растеклась, липкая, тяжёлая, и я чувствовал её вес, её присутствие, как метку, которую нельзя смыть просто водой.

Отвращение было физическим, почти рефлекторным, но я не мог двигаться, вождь держал меня крепко, не давая вырваться, убежать, закончить этот кошмар.

Шаман отступил, поставил чашу обратно, достал из мешочка горсть сухих трав. Они были ломкими, рассыпались в пальцах, пахли горечью и чем-то сладковатым, приторным. Он положил их в рот, начал жевать медленно, тщательно, челюсти двигались ритмично, губы сомкнуты. Через минуту изо рта начала сочиться зелёная пена смесь слюны, соков трав и чего-то ещё, что создавало эту субстанцию.

Он подошёл ближе, наклонился над моим лицом, и я видел через пустые глазницы маски его настоящие глаза чёрный и белый, оба смотрели на меня, оценивали, судили.

Потом он плюнул.

Первый раз в лицо, пена попала на щеку, на подбородок, холодная, липкая, воняющая горечью, которая проникала в нос, в рот, заставляла задыхаться, кашлять. Я зажмурился инстинктивно, пытаясь защитить глаза, но было поздно, часть пены попала на веки, жгла, заставляла слезиться.

Второй раз на грудь, больше пены, она растеклась по одежде, смешалась с кровью, создав отвратительную красно-зелёную массу, которая пропитывала ткань, достигала кожи.

Запах был нестерпимым, смесь горечи полыни, сладости гнили, чего-то медицинского, обжигающего нос изнутри. Я задыхался, пытался дышать ртом, но это было ещё хуже, потому что вкус проникал на язык, заставлял желудок переворачиваться.

Бейнмод вернулся к чаше, зачерпнул ладонью кровь, добавил туда пену трав со своих рук, начал месить пальцами, смешивая компоненты. Получилась густая паста красно-коричневого цвета, воняющая кровью, травами и магией, которая была почти осязаемой, давила на кожу, заставляла мурашки бежать по спине.

Он достал из складок одежды вытесанную костяную палочку, отполированную, заострённую на конце. Подошёл ко мне, наклонился так близко, что его маска почти касалась моего лица, и я видел детали резьбы, трещины в кости, запёкшуюся кровь в углублениях.

Начал рисовать на лбу.

Первая руна руна силы. Это символ великаньей мощи, первородной искры, скрытой в крови, связывающей меня с племенем и предками, с тысячами поколений, выживших на этой земле, охотившихся, сражавшихся, защищавших своих. Сила означает не только физическую мощь это внутренний стержень, воля, право жить, сопротивляться судьбе, желание защищать близкое и идти наперекор опасности. В ритуале эта руна становится своеобразным фундаментом, изначальной базой, как родниковая вода для источника, на которую будут "подключаться" две другие руны. Сила, пробуждённая этой руной, это и защита тела, и поддержка души, и топливо для дальнейших изменений.

Для шамана эта руна одновременно катализатор и усилитель, и индикатор состояния моего рода, качества крови, целостности внутренней опоры. Сила не только дар, но и испытание: насколько я способен удерживать её, не дать разрушить себя или окружающих.

Это начало и основа: никакая гармония, никакое объединение или раскрытие пути невозможны, если внутри пустота или слабость. Только наполнившись этой глубинной, наследственной мощью, можно дальше работать с рунной структурой, строя баланс и раскрывая будущее.

Бейнмод не просто рисовал, он втирал пасту, давил костяной палочкой сильно, немного царапая, прорезая верхний слой кожи. Я почувствовал холод пасты, ледяной, как прикосновение снега. Потом жжение, словно кислота разъедала место нанесения, проникала глубже, в мясо, в кровь и кость. Боль пришла следом острая, режущая, заставляющая тело напрягаться, пытаться вырваться. Кожа царапалась, кровь выступала, смешивалась с пастой, создавая новую субстанцию, которая была и моей, и чужой одновременно.

Паника росла с каждой секундой. Что они делают?! Убивают?! Калечат навсегда?! Я хотел кричать, но голос всё ещё не работал нормально, только сдавленный стон вырывался из горла, жалкий, беспомощный.

Вторая руна руна духа, символ внутренней сущности, той нематериальной части, которая отличает живое от мёртвого, разумное от инстинктивного, мага или магика от магла. В контексте великаньей традиции дух это не только душа, но и магия, текущая в крови, способность видеть сквозь завесы реальности, чувствовать то, что скрыто от обычных глаз, влиять на все это, изменять все своей волей. Эта руна служит духовно-магическому развитию, открывает дремлющие способности, пробуждает интуицию, усиливает связь с магическим миром, делает восприятие острее, глубже.

Но одновременно руна духа это проводник, направляющая нить, которая соединяет первую руну с будущей третьей, перебрасывает мост между ними. Благодаря ей остальные руны будут работать совместно, образуя целостную систему. Дух связывает, дух направляет, дух удерживает баланс между физическим и метафизическим.

Для шамана эта руна показывает качество моей души и духа, их природу, происхождение, совместимость с телом и магией этого мира.

Процесс повторился, но боль усилилась, потому что кожа уже была повреждена первой руной, каждое прикосновение клыка было агонией, каждое движение по лбу заставляло мышцы лица дёргаться, глаза закрываться, зубы сжиматься до скрипа. Я дёргался, пытаясь вырваться, но вождь держал крепко, огромные руки как тиски, не дающие даже миллиметра свободы. Слёзы текли сами, от боли, от страха, от бессилия что-то изменить. И сквозь пелену боли я чувствовал что-то ещё холодок, проникающий внутрь черепа, словно руна не просто рисовалась на коже, а прорастала глубже, касалась самой сути, того, что скрыто под слоями плоти и костей.

Третья руна руна истока, корней, уходящих в глубину земли, и ростков, пробивающихся к свету. Это символ укоренения, связывания, закрепления в реальности, в теле, в роду, в племени. Руна, которая делает скитальца оседлым, чужака своим, разорванное цельным. Она сплетает все части меня воедино великанью кровь, человеческий разум, магию, воспоминания двух жизней, надежды и страхи оплетает и объединяет их неразрывной нитью, делает из хаоса порядок, из фрагментов личности единое существо.

Но у этой руны есть и другой смысл, скрытый, который Бейнмод не объяснял отцу, не обсуждал открыто. Руна истока привязывает меня к великаньей родословной крепче, чем просто кровь, делает связь с племенем не биологической случайностью, а магической необходимостью. Шаман провел ритуал не только ради меня, но и ради своих интересов, интересов племени закрепляет полукровку, который мог бы стать мостом между мирами, делает его частью великаньей традиции, не давая полностью уйти в мир магов и забыть о корнях. Руна истока это и лечение, и метка, и обязательство, которое я взял на себя, не понимая полностью последствий.

Для шамана эта руна финальная проверка и окончательное действие. Она покажет, приживётся ли магия племени в моём теле, примет ли моя сущность эту привязку, или отторгнет, что будет означать несовместимость, невозможность исцеления. Руна даст ответ: укоренён ли я достаточно глубоко, чтобы выдержать бурю, или корни слишком слабы, и я сломаюсь под давлением.

Последняя руна была самой болезненной. Бейнмод давил сильнее, чем раньше, втирал пасту глубоко, резец вскрывал кожу уже совсем без всякой осторожности. Он оставлял бороздку, из которой сочилась кровь уже не капли, а струйка, стекающая по переносице, смешивающаяся с предыдущими слоями крови, слёз, пасты. Я видел красное кровь застилала глаза. Или это было от боли, которая достигла такого уровня, что зрение начало искажаться. Что мир становился таким, пульсирующим в такт биению сердца, нереальным. Словно я проваливался сквозь поверхность реальности в какой-то другой слой, где физическая боль смешивалась с чем-то ещё ощущением, что меня разбирают на части и собирают заново, меняя порядок, структуру, связи между частями.

Сознание мутнело, близко к обмороку, балансируя на краю пропасти, за которой была только тьма и забвение. Но прямо перед тем, как упасть в эту пропасть, я почувствовал что-то ещё тепло, идущее от рун, распространяющееся по лбу, проникающее внутрь черепа, достигающее мозга. Не физическое тепло, а магическое, успокаивающее и пугающее одновременно, заставляющее тело расслабиться, сопротивление ослабнуть, принять то, что происходит, перестать бороться и позволить руне сделать свою работу связать, сплести, укоренить, сделать меня тем, кем шаман хотел меня видеть.

Эйнбейн закончил рисовать третью руну, отступил на шаг, осмотрел свою работу внимательно, изучая начертанные символы, которые кровоточили на моём лбу, смешивая красную кровь с зелёной пастой, создавая причудливые узоры. Кивнул себе, удовлетворённый результатом. Потом повернул голову в сторону Роберта и Фридвульфы, которые стояли у края круга, напряжённые, бледные, готовые в любой момент вмешаться, если ритуал выйдет из-под контроля. Кивнул им медленно, с достоинством, жест был коротким, но ясным: всё в порядке, руны легли правильно, мальчик выдержал испытание, опасность миновала, можно продолжать. Это был знак, который отец и мать ждали все эти мучительные минуты, когда шаман резал кожу клыком и втирал болезненную пасту в раны, каждый момент боясь, что я сломаюсь, что тело или разум не выдержат.

Шаман развернулся обратно ко мне, взял чёрный тотем, который стоял рядом, прислонённый к его ноге, поднял его обеими руками и воткнул в землю слева от меня с такой силой, что дерево вошло в почву на добрую треть своей длины, встало прочно, неподвижно, как будто росло здесь годами. Обугленная поверхность тотема казалась живой в свете костра, резьба на ней медведи, волки, руны двигалась, изменялась в танце теней, создавая иллюзию, что звери вырезанные на дереве дышат, готовятся к прыжку.

Потом взял белый мраморный тотем, холодный на ощупь, от которого исходила ставшая еще больше, видимая дымка конденсированного воздуха, и воткнул справа от меня с той же силой, что и первый. Камень вошёл в землю так же легко, как дерево, словно почва под ним стала мягкой, податливой, приняла тотем как должное. Расстояние от меня до каждого тотема было около метра, может чуть меньше. Достаточно близко, чтобы я чувствовал их присутствие холод от белого и какое-то давящее, тяжёлое ощущение от чёрного. Я оказался на вершине ромба: костёр впереди, излучающий жар и свет, тотемы по бокам, каждый несущий свою силу, свою магию, которую я пока не понимал, но чувствовал кожей, костями, той частью сознания, которая реагировала на магию инстинктивно, без слов и объяснений.

Шаман начал обходить вокруг меня с бубном в руке, ударяя костяным наконечником о бубен на каждом шагу, создавая ритм медленный, размеренный, гипнотический. Продолжал петь, но тише, почти шёпотом, слова терялись в общем шуме костра, треске углей, дыхании великанов, биении моего собственного сердца, которое стучало так громко, что казалось, его слышно всему племени. Круг за кругом он ходил вокруг меня, бубен стучал, голос бормотал заклинания на языке, который был старше, чем любой из известных мне, старше латыни, старше рун, язык первых шаманов, которые говорили с духами земли, когда мир был молод.

Воздух между тотемами начал меняться становился плотнее, тяжелее, словно наполнялся чем-то невидимым, но осязаемым. Я чувствовал давление на кожу, на грудь, на лоб, где кровоточили руны. Магия собиралась, концентрировалась, готовясь к финальному выбросу энергии, который должен был либо исцелить меня, либо уничтожить, и пока невозможно было сказать, каким будет исход.

Шаман завершил третий круг, остановился передо мной, поднял бубен над головой и издал крик не человеческий, не великаний, а звериный, первобытный, полный силы и ярости. Крик эхом отразился от стен резервации, от деревьев, от неба, казалось, весь мир содрогнулся от этого звука.

И тотемы вспыхнули.

Чёрный тотем загорелся красно-чёрным пламенем, которое не освещало, а поглощало свет вокруг себя, делая тени гуще, глубже, превращая их в живые существа. Белый тотем вспыхнул сине-белым светом, ослепительным, режущим глаза, заставляющим отворачиваться, прикрывать лицо руками. Контраст между тьмой и светом был абсолютным, они боролись, сталкивались на границе между тотемами, где я находился, разрывая пространство на части.

Тени начали плясать. Тени всех великанов, стоящих вокруг костра, отделились от тел, начали двигаться независимо, искажаться, превращаться в чудовищ. Огромные медведи с раскрытыми пастями, показывающие клыки длиной с руку. Волки, бегущие по стенам резервации, прыгающие, кусающие воздух. Многорукие монстры, руки которых тянулись во все стороны, хватали, царапали, тянули. Черепа с пустыми глазницами, летающие, кружащиеся, смотрящие. Абстрактные формы, жидкие, текучие, меняющиеся каждую секунду, не имеющие постоянной формы.

Я видел это сквозь пелену боли, сквозь кровь, застилающую глаза, сквозь слёзы и пот, и казалось, что весь мир сошёл с ума, что реальность рассыпалась на куски, превратилась в хаос, который пожирает всё.

Звуки тоже усилились. Гул нарастал, как перед землетрясением, когда земля начинает вибрировать, предупреждая о катастрофе. Рев, звериный, многоголосый, сотни голосов ревели одновременно. Треск, словно земля разверзалась, раскалывалась, открывая бездну.

Великаны же наоборот совсем застыли и затихли, стояли молча, завороженные, смотрели на происходящее с благоговением и ужасом.

Я все больше и больше погружаться в созданный шаманом фантазм. Образы начали мелькать перед глазами, быстро, хаотично, наслаиваясь друг на друга, не давая сфокусироваться на чём-то одном.

Лес тёмный, древний, стволы деревьев были живыми, шевелились, дышали, кора морщилась и разглаживалась, как кожа. Ветви тянулись, хватали воздух, листья шептали что-то неразборчивое.

Горы вершины терялись в облаках, снег и камень, вечность, застывшая в камне. Ветер выл, снег летел горизонтально, холод, который мог убить за минуты.

Звери волки бегут стаей, десятки, сотни, земля дрожит под их лапами. Медведи ревут, встают на задние лапы, показывая клыки. Олени прыгают, рога блестят в лунном свете. Вот картина растягивается и к главной троице присоединяются другие представители фауны. Самые крупные лоси, косули или кабаны и самые мелкие мышки, птички и даже насекомые. Хищники и травоядные. Охота, жизнь, смерть, вечный цикл.

Огонь костёр перерастает в пожар, пожар в извержение вулкана, лава течёт, всё сливается, жар невыносимый, плавящий камни. Лава впадает в океан, остывая и каменея. Океан замораживается, становясь полярными ледяными шапками.

Люди лица великанов, магов, маглов мелькают, размытые, сменяют друг друга с головокружительной скоростью, толпа, безликая масса.

Две фигуры одна взрослая, силуэт, неясный, без деталей. Одна детская, похожая на меня. Стоят отдельно, на расстоянии, смотрят друг на друга. Потом начинают сближаться, медленно, неуверенно. Приближаются всё ближе, тени их сливаются, потом сами фигуры накладываются, становятся одной.

Дверь огромная, каменная, покрытая рунами, светящимися тусклым красным светом. Медленно закрывается, створки смыкаются, свет гаснет, остаётся только тьма.

Другая дверь меньше, деревянная, резная, украшенная символами, которые я не узнаю. Открывается, створки распахиваются, свет бьёт изнутри, яркий, тёплый, зовущий.

В конце была абсолютная тьма ничего не видно, не слышно, только пустота, которая поглощает всё, даже мысли, даже страх.

Потом ослепительный свет, белый, жгучий, который проникает сквозь закрытые веки, сквозь череп, в мозг, заполняет всё существо, не оставляя места ничему другому.

Ощущение падения или взлёта, трудно определить, потому что нет ориентиров, нет верха и низа, только движение, ускорение, невозможность остановиться.

Я вскрикнул наконец голос вернулся, вырвался из горла, но было поздно, слишком поздно что-то изменить. Тело обмякло, мышцы перестали держать, вождь поймал меня, не дал упасть на землю. Глаза закрылись сами, веки тяжёлые, непреодолимые.

Темнота накрыла меня окончательно.

Она была абсолютной, полной, лишённой снов, мыслей, ощущений просто провал в существовании, как будто меня не было, как будто время остановилось, заморозив в том мгновении, когда сознание отключилось после финальной вспышки тотемов. Я не знал, сколько прошло времени, не чувствовал течения часов или дней, не видел образов, не слышал звуков. Даже внутренний диалог прекратился, оставив только пустоту, которая была одновременно пугающей и умиротворяющей. Словно меня растворили в чёрной воде, где не было ни верха, ни низа, ни направления, ни смысла только бесконечное ничто.

Где-то на периферии этой пустоты, на самой границе между существованием и небытием, я ощутил движение. Не видел, не слышал, но почувствовал, как меня поднимают, как массивные руки обхватывают обмякшее тело, как воздух меняет свою плотность вокруг, становясь то плотнее, то разреженнее, словно меня несли сквозь толпу, сквозь пространства, наполненные дыханием множества существ. Не мог понять, кто несёт, куда несёт, зачем несёт, потому что сознание было где-то далеко, отключённое, спрятанное глубоко внутри, защищённое слоями магического транса, который шаман наслал ритуалом, запечатав три дня моей жизни в кокон беспамятства.

Потом было что-то вроде укладывания ощущение мягкости под спиной, тепло шкур, запах дыма и зверя. Прикосновения к лицу, к рукам, к груди проверяющие, тревожные, но бережные. Голоса где-то рядом, приглушённые, искажённые, словно доносящиеся сквозь толщу воды. Не мог разобрать слов, только интонации страх, надежда, отчаяние.

Время перестало существовать. Была только тьма, иногда пронизанная смутными ощущениями влага на губах, когда кто-то пытался напоить. Не получалось, вода стекала мимо. Тепло большой ладони на лбу, проверяющей что-то. Звук пения, низкий, гортанный, колыбельная на незнакомом языке, которая проникала сквозь слои беспамятства и создавала слабое ощущение защищённости, присутствия, того, что я не один в этой пустоте.

Иногда чувствовал, как что-то меняется внутри. Словно три части, три осколка одного целого, медленно сближались, притирались друг к другу, искали способ сложиться в единый образ, в цельную личность. Болезненный процесс, похожий на срастание костей после перелома. Чужеродное становилось своим, своё расширялось, включая чужеродное. Границы размывались, исчезали, оставляя нечто новое не одно, не другое, а третье, рождённое из двух.

Глава 28. Малая цена

Я открыл глаза медленно, с огромным трудом, словно веки были налиты свинцом. Первое, что увидел, был потолок шалаша переплетение веток, покрытых шкурами, через которые пробивался дневной свет. Всё казалось ярче, чётче, насыщеннее, чем помнилось. Звуки доносились отовсюду, накладываясь друг на друга, но не сливаясь в какофонию. Не дать ни взять ощущение похмелья.

Повернул голову медленно, преодолевая сопротивление затёкших мышц. Шея затрещала, позвонки щёлкнули, прокатив волну дискомфорта от основания черепа до плеч. Боли не было, только ощущение скованности.

Увидел мать, смотрящую на меня с таким лицом, пристальным немигающим взглядом, что стало не по себе. Фридвульфа всхлипнула, увидев, что я открыл глаза. Протянула руку, дрожащую от эмоций, коснулась моего лица, погладила щёку. Словно проверяла, что я действительно живой и очнулся. Потом обняла осторожно, боясь навредить, прижала к груди. Плакала, но уже от радости, от облегчения.

Тут и отец дал о себе знать. Заметил его фигуру, вышедшую на свет от дальней стены шалаша. Роберт улыбнулся слабо, едва заметно, но искренне. Глаза наполнились слезами, хотя волшебник сдерживался, не давая им пролиться.

Ты вернулся, прошептал отец хрипло, голос был измученным, как после трёхдневного безостановочного разговора. Мы думали... боялись, что не вернёшься.

Тело было чужим, тяжёлым, не слушалось команд. Руки и ноги казались ватными, каждое движение требовало огромных усилий. Слабость накрывала волной, придавливала к шкурам, заставляла хотеть снова закрыть глаза, провалиться обратно в сон.

Но одновременно, где-то глубоко внутри, чувствовал прилив новой силы. Дремлющей, копящейся, ожидающей момента проявиться. Словно проснулось что-то мощное, что спало всю жизнь, и теперь начинало разворачиваться, занимать своё место в теле и сознании.

Голод был диким, животным, заставлял желудок скручиваться болезненными спазмами. Три дня без еды, усиленные стрессом, кровопотерей и возможно отравлением испытание, которое тело ребенка могло не выдержать. Голод требовал немедленного насыщения, не интересуясь качеством, только количеством.

Это было похоже на то, как если бы в маленькую, тесную комнату вдруг начали проникать потоки свежего воздуха. Я чувствовал, как магия, раньше бывшая чем-то внешним, чем-то, что я мог использовать, теперь стала частью меня. Она текла по венам вместе с кровью, пульсировала в кончиках пальцев, отзывалась тихим гулом на звуки и запахи внешнего мира. Это было не просто "наличие" магии, это было полное слияние с ней, и от этого было одновременно и страшно, и пьяняще.

Жажда была ещё сильнее. Горло сухое, как пергамент, язык прилипал к нёбу, губы потрескались. Попытался сглотнуть, но слюны не было, только сухость, которая царапала, жгла.

Воды, прохрипел едва слышно.

Роберт мгновенно протянул деревянную кружку, поднёс к губам, помог наклонить голову, поддерживая затылок. Вода была холодной, чистой, с лёгким минеральным привкусом, самой вкусной в обеих жизнях вместе взятых. Глотал жадно, не останавливаясь, пока кружка не опустела. Последние капли скатились по подбородку.

Просил ещё, и отец давал, наполняя кружку снова из большого глиняного кувшина в углу, пока жажда не утолилась настолько, что стало возможным думать о чём-то другом.

На лбу было ощущение жжения, покалывания. Поднял дрожащую руку, коснулся лба, нащупал повязку. Потянул слегка, и она легко свалилась, падая на шкуры. Под ней была новая кожа, розовая, нежная, и едва заметные шрамы три тонкие линии, повторяющие форму рун.

Они исчезнут через несколько дней, сказал Роберт, видя, что изучаю шрамы. Шаман сказал, что руны были временными, только для ритуала. Останется только память. В твоей коже, в твоей крови и в твоей магии.

Я... жив? спросил хрипло, хотя ответ был очевиден.

Роберт рассмеялся странная смесь облегчения и слёз.

Да, сынок. Жив. Ты три дня спал.

Три дня?! шок пробивался сквозь слабость. Три дня, просто стёртые, исчезнувшие в пустоте.

Фридвульфа заговорила быстро на древнегерманском, голос дрожал от эмоций. Отец переводил, стараясь передать интонацию:

Она говорит: шаман сказал, что ты проходил путь духов, путешествовал между мирами. Теперь ты сильнее, целее, готов к тому, что ждёт впереди.

Роберт помолчал, потом добавил тише, почти для себя:

Мы не отходили от тебя ни на шаг. Мать не ела почти ничего, только пила воду, когда я заставлял. Сидела рядом, держала за руку, пела колыбельные. Плакала. Волшебник вытер глаза рукавом. Шаман приходил дважды в день, проверял тебя, говорил, что всё нормально, что проснёшься. Но мы боялись каждую минуту. Я проверял пульс каждый час. Иногда чаще, когда казалось, что дыхание изменилось.

Отец показал на лоб:

Руны светились всё это время. Зелёным светом, пульсировали в такт сердцебиению. К концу третьего дня свечение начало гаснуть, и мы... Голос сорвался. Мы думали, что это конец. Что магия выжгла всё, что было нужно, и оставила пустую оболочку. Ты почти не дышал, ни на что не реагировал. Еще немного и я бы забрал тебя порт ключом в Мунго. Но потом ты открыл глаза.

Фридвульфа снова заговорила, и Роберт перевёл:

Она говорит, что ты вернулся другим. Сильнее. Целее. Духи приняли тебя, благословили, соединили то, что было разорвано.

Есть, выдавил из себя, и мать уже тянулась к узлу с припасами в углу.

Мать принесла отваренное мясо, яблоки, куски хлеба. Отец добавил к этому вареные яйца из наших запасов. Потом распаковал наши ранцы и достал вообще все съестное, что в них было. Я ел жадно, почти не жуя, глотая большими кусками. Особенно по началу. Не обращая внимания на вкус, только на необходимость заполнить пустоту внутри. Мясо, яблоки, хлеб исчезали быстро, но через несколько минут почувствовал насыщение, неожиданное и полное. Желудок, привыкший к пустоте, не мог принять много. Сигнализировал, что достаточно, что больше будет плохо.

Отставил остатки, откинулся на шкуры. Усталость возвращалась, накрывала волной, неотразимой, неумолимой. Глаза закрывались сами, веки тяжелели, тело требовало отдыха, восстановления.

Спи, сказал Роберт мягко, укрывая дополнительной шкурой. Это нормальный сон, здоровый. Тебе нужно восстановиться. Мы будем рядом.

Кивнул, уже наполовину проваливаясь в сон. Последнее, что почувствовал, была рука матери, гладящая волосы, и голос отца, шепчущий что-то успокаивающее, обещающее безопасность.

Потом тьма накрыла меня снова, но уже другая живая тьма обычного сна, наполненная образами и мыслями, а не мёртвая пустота магического транса.

Только через день после пробуждения мне потребовалось встать, что бы выйти по естественной нужде. Первые шаги были шаткими, неуверенными ноги подкашивались, равновесие плавало, приходилось хвататься за стены шалаша, за отца, за любую опору. Мышцы будто отвыкли от нагрузки, тело все также казалось чужим, непослушным.

Но хуже всего была слабость. Не обычная усталость, а глубокое, всепроникающее истощение, похожее на то, что испытываешь после тяжёлой затяжной болезни. Как будто перенёс грипп или лихорадку, которая выжгла все силы, оставив только пустую оболочку, которой предстоит долгий путь восстановления.

Температура держалась повышенной не критично, не настолько, чтобы лежать пластом, но достаточно, чтобы чувствовать постоянное лёгкое жжение в теле, сухость губ, тяжесть в голове. Отец проверял каждые несколько часов, прикладывая ладонь ко лбу, хмурясь.

Тридцать семь и пять, бормотал Роберт, качая головой. Держится третий день. Шаман говорит, это нормально, тело адаптируется после ритуала. Но мне не нравится.

Мне тоже не нравилось. Хотелось домой не в шалаш матери, а домой-домой, в лес Дин, в наш уютный коттедж с камином, мягкой постелью, отцовскими зельями на полках, знакомыми запахами и звуками. Хотелось оказаться там, где безопасно, где понятно, где можно восстанавливаться спокойно, без этого постоянного напряжения от пребывания в чужой среде.

Одежда стала сидеть странно. Заметил это, когда попытался одеться самостоятельно в третий раз за день штаны болтались на поясе, словно стали великоваты, рукава куртки наоборот казались чуть короче, чем помнилось. Манжеты болтались на запястьях, штанины стали иначе заправляться в сапогах.

Подошёл к Роберту, показал проблему молча. Волшебник осмотрел, потянул за ткань, прикинул на глаз.

Ты изменился, сказал отец тихо, чтобы не слышали великаны снаружи. Вырос немного. Сантиметра полтора, может два. Руки, ноги длиннее. Но похудел сильно. Три дня без еды, плюс то, что магия сделала с твоим телом... Мышцы ушли, жир ушёл. Кожа да кости практически.

Спустил штаны, посмотрел на собственные ноги действительно, тоньше, чем были. Рёбра проступали резче под кожей, когда снял рубаху. Щёки ввалились, если верить отражению в отцовском зеркальце, которое показало осунувшееся, бледное лицо с тёмными кругами под красными глазами.

Роберт достал палочку, взмахнул несколько раз над одеждой. Ткань зашевелилась, подтянулась в одних местах, расширилась в других, подогналась под новые пропорции. Временное решение, объяснил волшебник дома переделают нормально, с иглой и нитками, с правильными швами, которые продержатся долго, а не неделю-две, как магические.

Хуже всего было с сапогами. Жали нещадно носок давил на пальцы, пятка натирала, голень сдавливала икру так, что к вечеру ноги болели, отекали, хотелось снять обувь и никогда больше не надевать. Отец попробовал поправить магией растянуть кожу, увеличить внутренний объём но получилось плохо и чары долго не выдерживали.

Это временная мера, вздохнул Роберт, убирая палочку. Подошва защищённая, там многослойные чары от влаги, холода, проколов. Если я буду сильно менять форму, защита разрушится. Дома придётся полностью переделывать и подошву, и носок, и голенище. Может, даже новые шить, если изменения окажутся больше, чем кажется сейчас или продолжаться.

Вместо сапог ходил в шерстяных носках, когда мог. В шалаше, рядом с костром, на тёплой земле поселения.

Отец заставлял есть больше обычного мясо в разном виде, каши, яблоки, шоколад, яйца, печенье. Всё, что можно было добыть в племени, и что у нас было своего. Порции были большими, но желудок протестовал, не мог переварить столько после трёх дней голодания. Тошнило после еды, приходилось лежать, ждать, когда дискомфорт пройдёт, когда организм справится с нагрузкой.

Спать хотелось постоянно. Не днём, не ночью всегда. Просыпался разбитым, засыпал с трудом, видел тревожные, бессвязные сны, от которых просыпался в холодном поту, с колотящимся сердцем, не понимая, где нахожусь, что происходит, реальность это или продолжение кошмара.

Температура не падала. Держалась упорно на немного повышенном уровне, иногда ещё больше поднималась к вечеру, вызывая озноб, несмотря на чары обогрева и тёплый воздух в шалаше. Укрывался всеми доступными шкурами, но не мог согреться, зубы стучали, тело тряслось мелкой дрожью.

Шаман приходил каждый день, осматривал, прикладывал руку ко лбу, слушал дыхание, бормотал что-то на древнегерманском. Отец переводил: "Нормально. Магия работает. Тело перестраивается. Пройдёт."

Но когда пройдёт, старик не прогнозировал. Неделя? Две? Месяц? Неизвестность пугала больше, чем сама слабость.

Именно одноглазый теперь был причиной того, что мы всё ещё здесь, а не дома. Понял это на третий день, когда Роб пересказал их с Бейнмодом разговоры.

Он хочет убедиться, что всё прошло правильно, объяснил Роберт тихо, присаживаясь рядом со мной на шкуры. До конца. Великанская ритуальная магия она не такая, как наша волшебная. Другая. Древняя, ревнивая, злая. Если что-то пошло не так, если процесс прервался на полпути или пошёл неправильным путём, только начавший её шаман сможет исправить. Дополнительным ритуалом, своей магией, вмешательством в то, что уже началось.

А если не исправить? спросил хрипло, горло снова пересохло.

Отец помолчал, подбирая слова.

Тогда последствия могут быть... непредсказуемыми. Магия, которая работает неправильно, может разрушить то, что должна была соединить. Или соединить неправильно. Волшебник вздохнул, потёр переносицу. В Мунго могли бы попытаться вмешаться своими заклинаниями. У них есть знания, опыт, артефакты. Но это чужая магия, не великанская, не шаманская. Вмешательство магии иной природы и традиции может сделать только хуже. Как если бы хирург, не зная точно анатомии пациента, начал резать наугад, лишь из соображений подобия.

Значит, ждём?

Ждём, кивнул Роберт. Пока шаман не скажет, что всё хорошо. Что ритуал завершён правильно, что магия сделала, что должна была, и теперь твоему телу нужно только время для восстановления. Без риска осложнений, без угрозы, что процесс пойдёт вкривь.

Отец ходил к шаману каждый день. Иногда дважды утром и вечером. Разговаривали долго, с перерывами на застолья и употребление алкоголя, который отец и так носил с собой. Роберт спрашивал о симптомах, о признаках, о том, что должно происходить и что тревожным сигналом. Бейнмод отвечал уклончиво, общими фразами, которые ничего конкретного не объясняли.

Я видел, как это раздражает отца. Волшебник привык к ясности, к логике, к понятным причинно-следственным связям. Зелье действует так-то, заклинание делает то-то, результат предсказуем и воспроизводим. Здесь же всё было туманно, интуитивно, основано на чувствовании, которым Роберт не обладал. Плюс языковой барьер не делал общение проще.

На пятый день, после очередного разговора, отец вернулся особенно хмурым.

Спрашивал про твой дар, сказал волшебник, садясь рядом. Про то, откуда у тебя знание будущего. Это же была одна из целей визита узнать природу этого дара, понять, как он работает, можно ли его развить или защитить.

И что он ответил?

Ничего конкретного, Роберт покачал головой с досадой. Говорит, что это не великанская магия. Не от их крови, не от их духов. Что-то другое. Но что именно не знает. Или не хочет говорить. Или просто нет слов в его традиции для описания такого явления.

Я молчал. Знал, конечно, откуда "дар" из прошлой жизни, из знания книг и фильмов, из памяти попаданца. Но объяснить это шаману было невозможно. Да и не нужно. Пусть остаётся загадкой, которую списывают на великанскую магию, на благословение предков, на что угодно, кроме правды.

Когда он скажет, что всё хорошо? спросил, прислушиваясь к собственному телу, пытаясь понять, что там происходит, какие процессы идут, близки ли они к завершению.

Скоро, ответил Роберт, хотя уверенности в голосе не было. Он говорит, что видит улучшение. Что магия стабилизируется. Что через день-два даст окончательный ответ можно ехать или нужно ждать ещё.

Через два дня все не закончилось, хотя температура к этому сроку прошла и в целом я стал чувствовать себя получше. Но наконец, на седьмой день после пробуждения, шаман пришёл утром, осмотрел меня дольше обычного, провёл какой-то ритуал с травами и костями, бормотал наговоры, прикладывал руки к разным частям тела к груди, к лбу, к животу, к спине.

Потом выпрямился, кивнул Роберту, сказал несколько фраз на древнегерманском.

Завершено. Правильно. Безопасно. Можете ехать.

Отец выдохнул с таким облегчением, что я понял он боялся намного больше, чем показывал. Боялся, что что-то пошло не так, что придётся оставаться здесь ещё дольше, что последствия окажутся хуже, чем казалось.

Спасибо, сказал Роберт шаману, низко кланяясь. Большое спасибо. За всё.

Бейнмод ответил коротко, развернулся, вышел из шалаша, опираясь на посох. Не попрощался, не пожелал удачи. Просто ушёл, как будто выполнил работу и больше не интересуется результатом.

Но для меня этот вердикт был самым желанным событием за всю неделю. Теперь можно домой.

Мы смотрели вслед Одноглазому, пока его фигура, опирающаяся на посох, не скрылась за другими шалашами. В воздухе повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием костра. Мы были свободны. Но я понимал, что это не просто разрешение уехать. Это было прощание. Прощание с миром великанов, с их древней, суровой магией, в которую мы так неосторожно вмешались.

Мы получили то, за чем пришли, но какова была цена? Древняя магия не терпит дисбаланса. Она всегда берет плату, и я не был уверен, что мы полностью расплатились по счетам. Ритуал был завершен, но его последствия еще только предстояло осознать.

Теперь нам предстояло вернуться в свой мир. В мир, где магия была другой более упорядоченной, научной, но не менее опасной. Где проблемы были иными не выживание в дикой природе, а политические интриги, социальное давление, угроза надвигающейся войны. Где меня ждали другие заботы, другие страхи и другие, еще не написанные, главы моей странной, второй жизни.

Глава 29. Тягостное прощание

Последний день в гостях у великанов начался с ясного, холодного рассвета. Солнце медленно поднималось из-за горных пиков, окрашивая небо в нежно-розовые и золотистые тона. Воздух был морозным, чистым, пах хвоей и снегом.

Я проснулся сам, впервые за неделю без помощи отца. Первые секунды были дезориентирующими не сразу понял, где нахожусь. Потолок из веток и шкур, запах дыма и хвои, далёкие голоса на чужом языке. Потом память вернулась великанская резервация, последний день, сегодня уезжаем. Сон был глубоким, наконец, без кошмаров, которые мучили предыдущие ночи. Проснувшись, почувствовал себя лучше, чем вчера или позавчера. Температура всё так и не возвращалась, слабость никуда не делась, но исчезло это мучительное, разбитое состояние. Словно кризис прошёл, и теперь началось медленное, но верное выздоровление. Облегчение смешалось с грустью. С одной стороны, наконец-то домой, в безопасность, в понятный мир. С другой покидаю мать, племя, это странное место, которое за неделю стало почти привычным.

Пробуждение совпало с общим подъёмом в племени. Шум просыпающихся великанов низкий гул голосов, глухие шаги, потрескивание разжигаемых костров собственно, и разбудил меня. Их жизнь, подчиненная солнцу, втянула и меня в свой естественный ритм, заставляя просыпаться с первыми лучами. Это возвращение к нормальному графику сна дало слабую, но ощутимую надежду на то, что восстановление всё-таки началось.

Роберт наблюдал за рассветом, прихлёбывая что-то горячее из своей походной кружки. Когда заметил, что я проснулся, подошёл ближе.

Сегодня уезжаем, сказал волшебник тихо, но решительно. Нам нужно домой.

Я кивнул. Облегчение смешивалось с лёгкой грустью. Хотелось вернуться в привычную обстановку, в безопасность нашего дома. Но прощаться с матерью, снова оставлять её одну, было тяжело.

Мы постепенно собирали немногочисленные вещи рюкзаки, пустые сундуки, в которых раньше были подарки, теперь сложенные на тележку, которую отец приготовил для обратной дороги.

К полудню, когда солнце поднялось достаточно высоко и прогрело воздух хотя бы до терпимой температуры, вождь Гунар подал знак. Глухой удар в барабан, разносящийся по всему поселению призыв к общему сбору. Племя начало стекаться к центральному кострищу, где снова горел огонь, а женщины раскладывали на шкурах деревянные миски и глиняные горшки.

Отец достал из рюкзаков всё, что осталось от нашей дорожной еды. Мешочек с мукой так и выставил, не распечатывая и не высыпая. Бутыль подсолнечного масла, вяленое мясо и вялено-копченую рыбу, приличную горку бобов и несколько гороховых спрессованных брикетов, кусковой сахар, сухари и галеты. Копчёные колбасы, которые он покупал в магловских деревнях перед поездкой. Твёрдый сыр, завёрнутый в вощёную ткань. Высыпал из кожаных мешочков орехи. Несколько буханок хлеба, которые Роберт хранил под чарами свежести. Из наших карманов волшебник выгреб целую гору шоколада. Не меньше было сушёных фруктов и ягод, засахаренного имбиря. Нашлась ополовиненная небольшая с виду баночка мёда, но с чарами расширения. Ее отец припас на случай болезни и использовал для моего восстановления.

Всё это выкладывалось на общий стол точнее, на большую шкуру, расстеленную посреди круга. Жест был символичным мы делились последним, что имели, не оставляя запасов на дорогу.

Племя делало ответный жест.

Охотники принесли несколько туш кабана, добытые тем же утром. Женщины племени их заранее приготовили наилучшим образом. Мясо было разделано на куски рёбра, окорока, филейные части, всё ещё горячее, пахнущее дымом, специями, которыми натирали перед жаркой. Жир стекал с краёв, шкварчал, падая на угли.

Гиганты добавили и свежепойманную рыбу из горных рек и озер в долине форель и хариуса, запечённых в глине прямо в углях. Каши из ячменя и овса, сваренные в больших котлах на костре. Ягоды, собранные летом и осенью и высушенные, разваренные в воде с травами и сладкими корешками. Орехи местные, более крупные и маслянистые, чем те, что привёз отец.

Грунвальд Крагг встал, поднял рог с медовухой, произнёс короткую речь на древнегерманском. Голос был громким, торжественным, разносился далеко за пределы поселения, отражался от горных склонов эхом.

Роберт переводил шёпотом, стоя рядом:

За гостей, которые пришли с миром. За мальчика, который принял путь предков. За мясо, которое накормило племя. За подарки, которые согреют зимой. За связь между мирами великанским и волшебным. Пусть она не оборвётся.

Племя загудело одобрительно. Кто-то стучал копьями о землю, кто-то выл, подражая волкам. Грунвальд сделал глоток из рога, передал соседу. Рог пошёл по кругу, каждый пригубливал, передавал дальше. Когда дошёл до отца, Роберт выпил положенное, кивнул с уважением. До меня не донесли слишком юн для медовухи, даже церемониальной.

Потом начали есть. Не было церемоний, чинных рассаживаний, сложных правил этикета. Племя просто брало еду руками, рвало мясо зубами, жевало, смеялось, разговаривало между собой. Шум стоял невообразимый десятки голосов, каждый громкий, грубый, привыкший перекрикивать ветер в горах и рёв добычи на охоте.

Я сидел между отцом и матерью, пытался есть. Кусок кабанины был вкусным сочным, с хрустящей корочкой, пропитанным ароматом дыма и трав. Но желудок всё ещё протестовал, после недели болезни не мог принять много. Съел немного, запил теплым ягодным отваром из деревянной чашки, откинулся на шкуры.

Фридвульфа смотрела с тревогой, пыталась подсунуть ещё кусок, ещё яблоко, ещё что-нибудь. Качал головой, улыбался виновато. Мать вздыхала, гладила по голове, отворачивалась, чтобы не показывать, как это её расстраивает.

Видел в её глазах беспокойство насколько похудел, насколько слаб всё ещё, справлюсь ли с дорогой домой. Мать не понимала волшебного мира, не знала, что портключ доставит нас мгновенно, что дома есть зелья, лекари, комфорт. В её понимании мы шли пешком через горы, неделю пути в холоде и опасности. И она боялась, что не выдержу, что случится что-то плохое. Пытался успокоить улыбкой, прикосновением руки к её ладони. Фридвульфа сжала мои пальцы осторожно, боясь раздавить, и отпустила, кивнув. Приняла мой отказ от еды, но тревога не ушла из глаз. Просто смирилась, как смирялась со всем остальным, что касалось моей жизни в чужом для неё мире.

Отец тоже ел немного. Не из-за болезни, а из-за напряжения предстоящего прощания. Видел, как волшебник поглядывает на солнце, прикидывая время, когда нужно будет уходить, чтобы до темноты добраться до границы резервации, где ждал портключ обратно. Но скорее просто выказывая таким образом некоторое нетерпение.

Вождь подошёл к Роберту, когда основная часть еды была съедена. Великан присел на корточки даже так оставался выше сидящего волшебника протянул что-то завёрнутое в кожу.

Til n. Gjf, сказал Крагг.

Подарок, перевёл сам Роберт, принимая свёрток.

Развернул. Внутри был нож не маленький, не церемониальный, а настоящий охотничий клинок длиной в предплечье взрослого человека. Лезвие из тёмного камня, отполированное до блеска, с рунами, выцарапанными вдоль обуха. Рукоять из половинок рога, обмотанная кожаными ремешками. Ножны из белесой монолитной деревяшки с выжженным на ней узором-орнаментом.

Veiiknfr. Hargerr. Hvass. Far heill, добавил вождь.

Охотничий клинок. Крепкий. Острый. Держи себя в безопасности, перевёл отец, глядя на нож с неподдельным уважением.

Роберт встал, поклонился низко не по-волшебному, а по-человечески, от сердца. Каррг кивнул, поднялся в полный рост, хлопнул отца по плечу дружески, но так, что волшебник чуть не упал.

Потом подошла очередь отцу раздавать последние подарки. Достал из заранее приготовленного мешка небольшие свёртки для вождя, для шамана, для охотников, которые помогали во время ритуала. Открывали при всех.

Вождю серебряная пряжка для пояса, массивная, с гравировкой, изображающей горы и лес. Тяжёлая, добротная, явно дорогая.

Шаману набор трав, редких, собранных в разных частях Британии, некоторые магические, которые не растут в горах. Завёрнуты в шёлковую ткань, перевязаны бечёвкой.

Охотникам по большому топорищу, прочному, с зачарованным лезвием, которое не тупится и не ржавеет. Магловского производства, но улучшенному чарами.

Женщинам племени, которые помогали готовить еду, по мотку ярких ниток для вышивки и по паре зачарованных больших бронзовых игл с широким ушком. Мелочь, но ценная в условиях, где всё приходится делать самим.

Каждый подарок принимался с кивком, с коротким словом благодарности на древнегерманском, с уважением, которого не было в начале нашего визита. Мы пришли скорее чужаками. Уходили не друзьями слишком разные миры но союзниками. Теми, кого помнят, кого ждут обратно.

Обед закончился, когда солнце начало клониться к западу. Племя неспешно расходилось, унося остатки еды, убирая миски и горшки. Отец и я остались у костра, давая себе время переварить происходящее, подготовиться к последнему, самому тяжёлому этапу прощанию.

Вождь Грунвальд Каррг подошёл первым. Огромная фигура отбрасывала длинную тень на землю, закрывая нас от солнца. Встал напротив отца, протянул руку не для рукопожатия, а кулак, сжатый, с костяшками вперёд.

Роберт понял жест, ответил тем же. Удар кулак о кулак по-великаньи, традиционное прощание воинов. Глухой, мощный звук, от которого у отца дрогнула рука, но волшебник не поморщился, выдержал.

Kjttet var bra. Kom igjen, сказал вождь, глядя Роберту в глаза.

Мясо было хорошим. Приезжай ещё.

Приеду. Через год, ответил Роберт по-английски, медленно, чтобы Гунар понял хотя бы интонацию.

Вождь кивнул удовлетворённо, развернулся, ушёл к своему шалашу. Не смотрел назад, не махал рукой. Просто ушёл, как и полагается великану, который не тратит время на сентиментальность.

Потом вышел шаман. Одноглазый появился из своей землянки, как призрак материализовался из тумана. Шёл медленно, опираясь на посох, каждый шаг выверенный, экономный. Старость давала себя знать, но в движениях не было немощи, только усталость от долгой жизни, прожитой между мирами.

Остановился передо мной, заглянул в глаза. Долго, пронзительно, словно читал что-то написанное внутри, что-то невидимое для обычного взгляда. Я не отводил взгляд, хотя хотелось. Ощущение было неприятным словно кто-то копался в ауре или даже в душе, проверяя заплатки и швы, которыми соединили эти части.

Наконец шаман кивнул удовлетворённо, одобрительно. Заговорил на древнегерманском, потом, неожиданно, перешёл на ломаный английский с сильным акцентом:

inn vegr er eigi me oss. En vr mttr er fyrir r. Помолчал, подбирая слова. Your path... not with us. But our strength... in you. Far. Vax. Far heill. Veru at sambandi.

Отец перевёл то, что было на древнегерманском:

Твой путь не с нами. Но наша сила в тебе. Иди. Расти. Будь здоровым. Стань мостом.

Мостом между мирами. Между великанами и волшебниками. Между магами и маглами. Между будущим и прошлым.

Кивнул, не находя слов ответить. Шаман не ждал ответа. Повернулся, пошёл обратно к своей землянке. Не попрощался, не пожелал удачи. Просто ушёл, как будто его работа закончена, и всё остальное уже не его забота.

А потом осталась только мать. Фридвульфа стояла в стороне всё это время, ждала своей очереди, давая племени попрощаться первыми. Теперь подошла медленно, нерешительно, словно боялась, что стоит приблизиться и я исчезну, растворюсь в воздухе, как видение.

Опустилась на колени передо мной, чтобы быть на уровне глаз. Огромные ладони легли на мои плечи, сжали не больно, но крепко, цепко, словно пыталась удержать физически то, что ускользало во всех других смыслах.

Заговорила быстро, сбивчиво, голос дрожал, срывался на рыки, которые у великанов заменяют рыдания:

Lt hann hr! Lttu hann vaxa me oss! Ekki vil ek missa hann aftr!

Роберт переводил тихо, чтобы только я слышал:

Она просит меня оставить тебя здесь, что бы ты рос в племени, рядом с ней, вместе с соплеменниками. Говорит, что не хочет снова терять тебя.

Мать продолжала, слёзы текли по щекам, падали на землю, на мои руки:

Hvenr kemr hann aptr? Eftir r? Tgu? Tu r?

Спрашивает, когда ты вернёшься?

Отец шагнул вперёд, положил руку на плечо Фридвульфы. Говорил твёрдо, но мягко, каждое слово взвешенное, продуманное:

Фридвульфа, он полукровка. Ему нужен мир магов. Помолчал, подбирая правильные слова, подыскивая доводы. Ему нужна школа. Образование. Будущее, которое здесь невозможно. Ещё пауза. Ты сама видишь он чужой для них. Племя его терпит, но не принимает. Не по-настоящему.

Перевел свою речь, стал еще как-то уговаривать на скандинавском. Произнес для нее целую речь. Но мать не отвечала. Молчала, глядя мне в глаза, ища подтверждение или опровержение отцовских слов. Я не знал, что сказать. Кивнул медленно, соглашаясь.

Фридвульфа закрыла глаза, вздохнула глубоко, надрывно, словно выдыхала последнюю надежду. Разжала пальцы на моих плечах, опустила руки. Заговорила тише, спокойнее, принятие звучало в каждом слове:

Ek veit. Ek hefi valt vita. En hjarta srir. Hvern dag.

Я знаю. Я всегда знала. Но сердце болит. Каждый день, перевёл Роберт.

Мать погладила моё лицо большие, грубые руки, огрубевшие от работы, от жизни в суровых условиях, но прикосновение было нежным, осторожным, словно боялась повредить. Спросила, глядя мне в глаза:

Munt mn gemla?

Ты будешь помнить меня?

Ответил честно, насколько мог:

Я буду помнить. Ты моя мать. Я не забуду. Помолчал, подбирая слова. Но моё место... там, с папой. Ещё пауза. Прости.

Мать кивнула, стиснула зубы, чтобы не зарычать снова. Обняла последний раз долго, крепко, прижала к груди так, что рёбра затрещали, дыхание перехватило. Целовала в макушку, слёзы капали на волосы, мокрые, солёные. Я обнимал в ответ, насколько позволяли короткие руки, пытался передать то, что не мог выразить словами.

Потом Фрида отпустила. Медленно, нехотя, разжимая объятие по сантиметру за раз, словно каждое движение причиняло физическую боль. Выпрямилась, вытерла лицо тыльной стороной ладони.

Расстегнула мою куртку, вытащила из под рубахи, подняла вверх над одеждой и расправила подаренное ожерелье из костяных бус, нанизанных на кожаный шнур.

Ber. Minnst mn., сказала, перебирая бусины ожерелья, последний раз удостоверяясь, что я не потерял, не оставил, не забыл ее подарок.

Конечно, обязательно буду носить, тоже положил руку на бусины. Кивнул ей. Сначала просто головой, потом поклонился ниже, всем телом, стараясь высказать признательность за все что она сделала.

Фридвульфа отступила на шаг, ещё один. Стояла, смотрела, не отрываясь, словно пыталась запомнить каждую деталь, запечатлеть в памяти образ, который придётся хранить год, два, может, больше.

Заговорила последний раз тихо, на древнегерманском, слова сливались в единый поток звуков, ритмичный, похожий на заклинание или молитву. Отец не переводил. Слишком личное, слишком интимное для посторонних, даже для него.

Я кивнул, хотя почти не понял слов. Интонация была ясна благословение, напутствие, просьба к духам хранить, защищать, направлять. Она отпускала меня. Не потому, что хотела, а потому, что любила достаточно сильно, чтобы желать мне лучшей доли, даже если эта доля означала долгую, если не вечную разлуку. Она отдавала меня отцу, другому миру, другому будущему. И этот молчаливый акт самопожертвования был самым сильным проявлением материнской любви, которое я когда-либо видел. В обеих своих жизнях.

Роберт взмахнул палочкой, левитировал пустые сундуки на тележку. Я взял свой рюкзак, закинул на плечо легче, чем был в начале пути, большая часть содержимого съедена или роздана. Отец взял ручки тележки, покатил к воротам поселения.

Шли медленно. Я оборачивался каждые несколько шагов, смотрел назад. Мать стояла на том же месте, не двигалась, не махала рукой просто смотрела вслед. Огромная, одинокая фигура на фоне еловых шалашей, дымящихся костров, гор, уходящих к горизонту.

Образ, который запомню навсегда.

Ворота резервации двигались с грохотом. Тяжёлая бревенчатая конструкция сначала раздвинулась перед нами. Потом стала сдвигаться, перекрывая проход, отсекая нас от племени, от матери, от недели, прожитой в чужом мире.

Вождь отдал команду великанам-охранникам. Те налегли на верёвки, бревна сомкнулись окончательно, встали на место. Последнее, что увидел через сужающуюся щель, была мать. Всё ещё стояла, всё ещё смотрела.

Ворота закрылись полностью, но я все равно будто ощущал ее взгляд.

Мы шли по тропе прочь от поселения. Не оглядывались больше. Впереди были горы, лес, граница резервации, и долгожданный портключ домой.

Глава 30. Возвращение изменённым

Дорога домой началась сразу после прощания. От ворот резервации шли пешком по знакомой тропе, которую проделали в обратную сторону неделю назад. Только вдвоём отец и я. Никто из племени не провожал, не шёл следом. Грунвальд Каррг и все остальные остались в поселении, за закрытыми воротами. Так было принято гости уходят сами, без провода, как и приходили.

Путь был недолгим. Пара-тройка часов по лесной тропе, мимо тех же ориентиров, что запомнились при входе поваленное дерево, расколотое молнией, ручей с мостиком из брёвен, поляна с огромным валуном посередине. Я шёл молча, экономя силы. Мне снова стало немного плохо к середине дороги, голова кружилась, тело требовало покоя, но останавливаться было нельзя нужно было добраться до егерской сторожки.

Роберт шёл впереди уверенно, без карт и компасов. Магу они не нужны палочка всегда укажет направление, если знаешь, куда идти, а отец знал дорогу наизусть. Вёл твёрдо, не сбиваясь, не сомневаясь на развилках.

Ближе к концу пути почувствовал изменение. Не резкое, не явное скорее ощущение, что что-то сдвинулось, переключилось. Граница между магическим и магловским мирами, невидимая, но ощутимая для тех, кто обладает даром. Прошли сквозь неё незаметно, как сквозь паутину, которая цепляется к коже, но не останавливает. То ли из-за ритуала, то ли просто изза смены направления перехода, но ощущения в этот раз были другими, чем мне заполнились с пути сюда.

Мы вышли из резервации, сказал отец тихо, оглянувшись через плечо. Дальше территория под контролем егерей. Осталось немного.

Сторожка появилась через десять минут та самая, где регистрировались при входе. Небольшая, крепкая постройка из брёвен, с дымящейся трубой. Роберт постучал палочкой, подавая сигнал и представляясь, дверь открылась сразу. Тот же егерь, что встречал неделю назад, кивнул приветливо.

Хагрид. Возвращаетесь? Всё в порядке?

Всё в порядке, коротко ответил отец. Повидались с Фридой, навестили племя. Оно все так же спокойно, к слову. Власть теперешнего вождя пока все так же крепка. Инцидентов не было.

Егерь записал что-то в журнал на столе. Отметка о выходе, дата, состав группы. Формальность, но обязательная для Министерства.

Нужно поговорить, добавил Роберт тише, намекая на что-то, похлопав себя по карману и махнув рукой в сторону.

Разговор был коротким отец предлагал дополнительную плату, просил присматривать за Фридвульфой, сообщать о проблемах. Егерь сопротивлялся из вежливости, но согласился быстро. Звон галлеонов, переходящих из руки в руку. Кивок. Рукопожатие.

Вернулись через минуту. Егерь протянул отцу подкову потёртую, со следами ржавчины.

Портключ. Перенесёт на Косую аллею, к заднему входу в Дырявый котёл. Активируется по команде, когда будете готовы.

Благодарю, кивнул Роберт, взяв предмет.

Мы вышли из сторожки, отошли на несколько шагов в сторону, чтобы удобнее развернутся с тележкой. Отец протянул мне портключ.

Держись крепко. На счёт три.

Взялся за ручку тележки, коснулся подковы, обхватил пальцами ее дужку. Роберт положил свою руку поверх моей, произнёс:

Portus!

Крюк за пупок, вращение, секунда дезориентации. Мир смазался в вихре цветов и звуков, и через мгновение я уже стоял на нетвердых ногах на знакомой брущатке на окраине Косого переулка. Шум волшебной улицы, доносившийся из-за угла, оглушил меня после горной тишины. Я пошатнулся, и отец тут же подхватил меня под локоть. Портключи всегда выбивают равновесие, а после ритуала мой ослабленный организм реагировал на магические перемещения особенно остро.

Держись. Почти дома, мягко сказал Роберт.

Мы вышли из тупика и оказались на оживленной улице. Время близилось к вечеру, около шести часов. Уличные фонари уже зажглись, освещая мощеную мостовую и витрины магазинов. Воздух был наполнен гомоном толпы, запахом выпечки из ближайшей пекарни и едва уловимым ароматом магических зелий.

Отец повел меня не к камину, а к одному из свободных столиков в углу Дырявого котла.

Сначала поужинаем, сказал он. Тебе нужно восстановить силы.

Он подошел к стойке, где беззубый, сморщенный, как печеное яблоко, бармен Том протирал стаканы.

Хагрид! Давно не заглядывал! прошамкал старик, узнав отца. Что будете?

Мне эль, как обычно. А мальчику, Роберт кивнул в мою сторону, большую кружку горячего чая с медом, рагу и порцию пастушьего пирога. И еще одну такую же порцию рагу, порцию пирога и еще пару пинт эля собери нам с собой, пожалуйста.

Я с благодарностью принял из рук отца дымящуюся кружку. Горячий, сладкий чай согревал изнутри, прогоняя остатки озноба. Вскоре Том принес и пирог горячий, ароматный, с румяной корочкой из картофельного пюре. Я ел медленно, но с аппетитом, впервые за много дней чувствуя настоящий голод.

Пока я ужинал, отец, допив свой эль, поднялся.

Я быстро, Рубеус. Нужно вернуть сундуки. Сиди здесь, никуда не уходи.

Он вышел в Косой переулок, оставив на столе несколько сиклей. Я видел в окно, как он, левитируя перед собой наши пустые сундуки, направился в сторону лавки, где сдавали в аренду магические контейнеры. Минут через пятнадцать он вернулся уже с пустыми руками, как раз в тот момент, когда я доедал последнюю ложку пирога. Том уже упаковал наш ужин на вынос в тройку глиняных горшочков с крышками. Отец аккуратно сложил их в свой рюкзак.

Ну что ж, теперь точно домой, сказал он, протягивая мне руку.

Он бросил щепотку летучего пороха в камин, громко и четко произнес название нашего дома в лесу Дин, и, шагнув в зеленое пламя, мы наконец-то оказались в родной, знакомой гостиной.

Родной камин, родная гостиная. Запах дерева, книг, трав на полках. Тишина леса за окнами.

Облегчение накрыло волной. Дома. Наконец-то дома.

Дома, повторил отец вслух, улыбаясь устало. Ложись спать. Завтра начнём восстанавливаться.

Возвращение домой действительно было похоже на пробуждение после тяжелой болезни. Первые дни в нашем маленьком, уютном домике в лесу Дин я провел в полудреме, кутаясь в теплое одеяло и отсыпаясь после изнурительного путешествия и еще более изнурительного ритуала. Слабость никуда не делась, тело все еще ломило, а сапоги, только после полноценной домашней подгонки отца, перестали приносить дискомфорт, напоминать о произошедших изменениях. Здесь, в знакомой обстановке, под защитой отцовских чар, я наконец-то мог расслабиться и начать анализировать то, что со мной произошло. И изменения не заставили себя долго ждать. Ритуал явно изменил меня, раскрыл, улучшил. Пусть ко всем изменениям во мне можно прибавлять приставку немного, но суммарно они были явными, ощутимыми.

Первое, что я заметил, это еда. Она стала другой. Вкуснее, богаче, многограннее. Раньше жареная курица была для меня просто жареной курицей. Теперь же, откусив кусок, я чувствовал целую симфонию вкусов. Я различал не просто мясо, а тонкие нотки специй, которые отец добавлял при готовке, тимьян, розмарин, щепотку черного перца. Я чувствовал легкий дымок от дровяного огня или углей, на которых она жарилась, и даже едва уловимую сладость самой куриной кожицы. Это было откровением. Чем дальше, тем больше обычный ужин превращался в настоящее гастрономическое исследование, и даже приключение.

То же самое произошло и с хлебом. Раньше он был для меня просто хлебом. Теперь я более отчетливо чувствовал в нем разные ноты: сладость пшеницы, легкую горечь солода, кисловатый привкус дрожжей. Я мог закрыть глаза и мысленно разобрать буханку на составляющие, наслаждаясь каждым оттенком. Мое обоняние, тоже обострившееся, превратило каждый прием пищи в процесс дегустации. Я начал есть медленнее, вдумчивее, пытаясь уловить и запомнить все новые и новые грани привычных продуктов. Особенно в первое время, когда эти мои изменения были свежи, пока не превратились в новую норму жизни.

Второе изменение пришло ночью. Первые несколько ночей после возвращения мне было сложно уснуть. Наш дом, всегда бывший для меня оплотом тишины и покоя благодаря отцовским защитным чарам, отпугивающим мышей и прочую мелкую живность, внезапно наполнился звуками. Мой слух, ставший невероятно чутким, превратил эту тишину в оглушительную какофонию.

Я слышал, как за окном срываются с веток и с сухим шелестом падают на землю последние осенние листья. Я слышал, как ветер носит их по двору, закручивая в маленькие вихри, как он заставляет шуметь высокую траву у забора. Каждый порыв ветра, каждый скрип старого дуба, который раньше был для меня лишь фоном, теперь отдавался в голове с оглушительной ясностью. Изменилось и восприятие звуков внутри дома. Раньше я не слышал из своей комнаты наше радио на кухне, если отец оставлял его работать на минимальной громкости. Теперь же я отчетливо различал не только тихую музыку, но и треск помех между станциями.

Но хуже всего было по утрам. Отец всегда был жаворонком, поднимался раньше рассвета, готовил завтрак, занимался хозяйственными делами. Раньше я просыпался к тому моменту, когда он уже заканчивал все дела и приходил будить меня специально. Теперь я просыпался от самых первых его шагов. Иногда меня будил даже скрип половицы в коридоре. Скорее даже просто звук соприкосновения нескольких соседних брусков, который я раньше не слышал. Но чаще это был более громкий стук дверцы шкафа на кухне, шум разжигания камина или перемещения стульев. Громким стал и звон посуды, которую он доставал для готовки. Теперь каждый такой звук был ощутимым, чётким, невозможным для игнорирования.

После трёх ночей, когда я просыпался по пять-шесть раз за ночь от каждого скрипа дерева снаружи и каждого утреннего действия отца, я сдался. Подошёл к Роберту, объяснил проблему. Волшебник выслушал внимательно, кивнул понимающе.

Слух обострился после ритуала, сказал отец спокойно, как будто это было ожидаемым последствием. Великанья кровь проснулась, а у великанов слух всегда лучше человеческого. Не на уровне эльфов или оборотней, конечно, но заметно. Мы можем это исправить.

В тот же день Роберт установил звукоизолирующие чары на окна и двери моей комнаты. Взмахнул палочкой несколько раз, пробормотал заклинания на латыни, которые я не расслышал. Воздух вокруг окон и дверного проёма замерцал слабым серебристым светом, потом свечение исчезло.

Попробуй теперь, предложил отец.

Закрыл дверь, лёг на кровать. Тишина накрыла мгновенно, абсолютная, непроницаемая. Не слышал ничего ни ветра, ни листвы, ни шагов отца в коридоре, ни радио на кухне. Остались лишь звуки, которые издавал я сам дыхание, сердцебиение, шуршание постели.

Открыл дверь, вышел в коридор. Звуки вернулись мгновенно не оглушающие, просто обычные. Отец смотрел вопросительно.

Работает, кивнул я. Работает отлично. Спасибо.

С тех пор каждую ночь закрывал дверь, активируя чары. Спал спокойно, глубоко, без пробуждений. Днём держал дверь открытой, привыкая к новому уровню слуха, учась фильтровать, не обращать внимания на фоновые звуки.

И со временем стало легче. Мозг адаптировался, научился отсеивать ненужное, концентрироваться на важном. Через неделю листопад перестал быть раздражителем, превратился в приятный шелест, который можно было заметить, если захочешь, или пропустить мимо. Шаги отца по утрам стали будильником, мягким, естественным, который не дёргал из сна резко, а будил постепенно. Радио на кухне стало просто радио слышал, если прислушивался, не слышал, если занимался чем-то своим.

Обострение почти прошло со временем. Или, вернее, не прошло, а интегрировалось. Природные фильтры, отсекающие излишний раздражитель, заработали в полную силу. Слух остался чуть лучше, чем был до ритуала, но перестал быть проблемой. Стал просто новой нормой, к которой привык настолько, что уже не замечал разницы.

Ещё одно изменение проявилось случайно. Проснулся ночью от жажды, потянулся за чашкой с водой, которая стояла на тумбочке. Не зажигал магическую свечу, как обычно делал. Просто встал, пошёл к столу за кувшином. Налил воду, выпил, вернулся в кровать. И только тогда осознал видел всё это.

Не чётко, не так ясно, как при свете. Цвета не различались, всё было серым, размытым по краям. Но формы были ясны. Стол, стулья, полки с книгами, дверь, окна я различал каждый предмет, мог передвигаться, не врезаясь, не спотыкаясь.

Проверил специально следующей ночью. Погасил свечу заранее, дождался полной темноты. Ходил по комнате, брал предметы, клал обратно. Эксперимент удался. Ночное зрение работало.

Это было не то ночное зрение, которое можно увидеть в приборах ночного видения, где всё светится зелёным и различимо с хорошей чёткостью. И уж точно не уровень зелья Кошки из мира Ведьмака, способной различать мельчайшие детали в кромешной тьме. Скорее, это было похоже на то, как если бы в глаза закапали специальные капли, расширяющие зрачки и увеличивающие светочувствительность. Контуры предметов стали более контрастными, чёткими на фоне серой темноты. Углы мебели выделялись резче, границы между стеной и дверью читались легче. Можно было различить, где стоит стул, а где стол, не натыкаясь на них в потёмках.

Полезно это было в первую очередь для практических целей. Ночью, если просыпался от жажды или нужды, мог дойти до кувшина с водой или до уборной, не зажигая свечу, не рискуя споткнуться о порог или удариться о край стола в темноте. Не нужно было будить отца светом, который пробивался под дверью его комнаты и мог разбудить, особенно в те ночи, когда Роберт спал чутко, беспокоясь о моём состоянии после ритуала. Не нужно было тратить время на поиски светильника, на розжиг фитиля, на ожидание, пока глаза привыкнут к внезапному свету, который режет после сна. Просто встал, прошёл, сделал дело, вернулся. Быстро, тихо, эффективно.

Со временем и это обострение притупилось. Через месяц заметил, что видеть в темноте стало чуть труднее, чем в первые дни после возвращения. Контрастность снизилась, чёткость уменьшилась. Но всё равно оставалась явно выше нормального человеческого уровня. Если раньше, до ритуала, в полной темноте не видел вообще ничего, приходилось ориентироваться на ощупь и память, то теперь мог различить основные предметы, избежать столкновений, найти нужную вещь без долгих поисков. Не сверхспособность, но удобное дополнение к обычным чувствам. Просто ещё один небольшой бонус от ритуала, который принял и использовал, когда было нужно.

Когда силы вернулись окончательно, примерно через пару-тройку недель после возвращения, начал проверять физические изменения. Любопытство требовало знать, что именно изменилось, и насколько, где лежат новые границы.

Когда силы вернулись окончательно, примерно через пару недель после возвращения, начал проверять физическое состояние. Любопытство требовало знать, насколько восстановился после болезни, вернулась ли прежняя форма или ритуал что-то изменил.

Начал с дровника. Отец в очередной раз попросил принести охапку дров для камина, и я пошёл во двор, к сараю, где хранились не расколотые чурки. Взял несколько штук толстых, тяжёлых, из дуба. Раньше, до поездки к великанам, носил по три-четыре кругляша за раз, больше было неудобно держать. Сейчас взял пять, потом добавил ещё одно. Шесть поленьев, каждое килограмма по три-четыре. Понёс в дом. Не легко, руки напряглись, но не дрожали, не требовали передышки на полпути. Донёс, сложил у камина.

Может, чуть легче стало? Или просто восстановился после болезни, вернулись силы, которые были раньше? Трудно сказать. Разница была на грани ощущений, если вообще была.

На следующий день отец попросил помочь перенести мешки с бобами с улицы в кладовую. Покупал впрок, на зиму, тяжёлые мешки больше двадцати килограммов. До поездки я таскал такие с трудом. Или по одному, или волоча пару по полу, останавливаясь каждые несколько метров. Сейчас поднял мешок, обхватив обеими руками, понёс. Тяжело, очень тяжело, но дошёл без остановок. Поставил на кухне, вернулся за вторым и третьим. Справился и с ними, приподняв и пронеся оба.

Отец наблюдал молча, не комментировал. Я тоже молчал. Может, стал чуть сильнее. А может, просто организм восстановился после недели слабости, вернулся к норме. Точно определить было невозможно. Изменение, если оно было, находилось где-то на границе восприятия не явное, не впечатляющее, просто лёгкое улучшение, которое можно было списать на множество факторов.

Что точно вернулось на предыдущий уровень и даже улучшилось, так это выносливость. Бегал по лесу, помогал отцу с хозяйством, работал дольше без усталости. Не радикально дольше, но ощутимо.

Правда, тут явно сыграл фактор сброса лишнего веса. До поездки к великанам у меня был пусть и небольшой, но заметный животик результат хорошего аппетита и недостаточной физической активности. Ничего критичного, просто детская полнота, которую отец называл запасом на рост. Теперь же, после трёх дней без еды во время ритуального сна и ещё недели восстановления, когда организм сжигал всё, что мог, живот стал плоским. Совершенно плоским. Проводил рукой по животу и чувствовал не мягкую прослойку жира, а твёрдую поверхность, под которой угадывались мышцы.

Отец заметил это раньше меня, когда помогал подгонять гардероб под новые пропорции тела. Осмотрел внимательно, пощупал рёбра, которые теперь проступали резче, кивнул удовлетворённо.

Жир ушёл, а мышцы остались, сказал Роберт. Это хорошо. Укрепляющие зелья, которые я давал тебе для восстановления, работают избирательно. Они стимулируют регенерацию мышечной ткани, помогают вернуть тонус, силу, выносливость. Но жировые запасы не восстанавливают организм считает их менее приоритетными, вторичными. Сначала мышцы, потом всё остальное.

Значит, выносливость выросла не только и не столько из-за ритуала, но и из-за того, что стал легче. Меньше масса тела меньше нагрузка на ноги, меньше энергии требуется для движения. Плюс укреплённые зельями мышцы, которые работали эффективнее, чем раньше. Всё это в сумме дало заметное улучшение.

Решил по возможности не набирать жирок обратно. Держать себя в форме, вернуть регулярные тренировки, усилить их. Начать следить за тем, что ем и в каких количествах. Если великанья кровь даёт потенциал для роста силы и выносливости, глупо было бы растратить его на лишний вес.

Появилась ещё одна странность. После обеда, около двух часов дня, накатывала волна сонливости. Не усталость просто потребность отключиться на короткое время.

Сопротивлялся первый раз, но голова тяжелела, глаза закрывались сами. Сдался, лёг на пятнадцать минут. Заснул мгновенно, проснулся с приливом сил.

С тех пор это стало привычкой. Каждый день в два-три часа пополудни короткий сон, буквально десять-пятнадцать минут. Новый ритм, навязанный телом. Не боролся с этой новой потребностью, принял её.

Вечером, за ужином, накопив достаточно наблюдений, спросил:

Пап, это навсегда? Я так и останусь?

Роберт отложил вилку.

Не знаю точно, Рубеус. Но скорее всего, да. Это стало частью тебя. Великанья кровь проснулась, усилилась. Помолчал. Ты ещё будешь меняться. Расти. Люди растут до двадцати лет, а полувеликаны еще дольше. Может, вырастешь до трёх метров, может, больше.

А магия?

Магия никуда не делась, заверил отец. Колдомедики подтвердили. Ты маг. Ритуал не убрал магию, он её укрепил. Когда получишь палочку, будешь сильным волшебником. Улыбнулся. А пока тренируй тело. Это тоже дар.

Добавил серьёзно:

Следи за собой. Если что-то пойдёт не так скажешь сразу. Обещай?

Обещаю.

Отец беспокоился больше, чем показывал. Но держал лицо, давал адаптироваться в своём темпе.

Через две недели привык к новым ощущениям полностью. Мозг научился фильтровать звуки, дозировать силу, использовать ночное зрение как удобство. Жизнь вернулась к норме.

Работа, минимальная учёба, снова посещение обоих миров, планы на будущее. Ритуал закончен, изменения приняты, адаптация завершена.

Теперь можно двигаться дальше.