Положить в стакан лед, мякоть дыни, влить соки, долить газводой.
Новелла первая
Исцеление любовью.
Грусть подави и судьбу не гневи
глупой тоской пустяковой;
раны и шрамы от прежней любви -
лучшая почва для новой.
Игорь Губерман
Голубое небо без единого облачка радовало отличной погодой, солнце заливало ярким светом улицы, дома, деревья, парки и площади, и это говорило о том, что празднование дня города в этом году пройдет по полной программе, и ему не помешают ни ветер, ни дождь.
Я вышел из дому в полдень, когда было особенно жарко, и был немало удивлен тому, что на улицах, несмотря на это, мне встретились целые толпы приодетого к празднику праздношатающегося люда: повсюду слышался смех, разговоры, шутки; откуда-то из центра города доносились звуки живого оркестра; казалось, все без исключения жители нашего города - города белых лилий, как его стали недавно называть, - вышли отмечать любимый праздник.
Я неторопливо брел по аккуратно прибранным и празднично принаряженным улицам, рассеянно взирал на девушек и молодых женщин, которые в этот знойный день обнажились настолько откровенно, насколько позволяли им их наряды, но их открытые солнцу и мужским взглядам прелести, которые еще совсем недавно не могли оставить меня равнодушным, не радовали и не волновали меня.
Я кивал многочисленным знакомым, машинально пожимал протянутые для приветствия руки, почти не замечая тех, кто их протягивал. Некоторые пытались заговорить со мной, но я, приветливо кивая, напускал на себя озабоченный вид и продолжал свой путь.
А дело было в том, что в этот замечательный и радостный для большинства окружающих меня людей день я чувствовал себя прескверно, как, впрочем, и в любой другой день, вот уже на протяжении двух последних месяцев, с того самого дня, как моя спутница жизни, моя жена Марта, которую я обожал, любил и боготворил, изменила мне.
Я узнал об этом от одного своего знакомого в тот самый день, когда это случилось - в нашем небольшом провинциальном городке трудно что-либо утаить от окружающих. Бросившись домой и застав там Марту, - в эти минуты, признаюсь, сознание мое было слегка затуманено и в порыве ревности я ничего не соображал, - я добился от нее признания в измене с ножом в руке. Да, именно с ножом в руке, так как поначалу моя милая супруга пыталась все отрицать, лгать и изворачиваться. Но правду я прочел в ее глазах; они беспокойно бегали по сторонам, и еще в них мерцал страх нашкодившей кошки. Марта что-то пыталась говорить в свое оправдание, но я, не слушая ее сбивчивых и путаных объяснений, в сильнейшем душевном волнении ушел из дому и в дальнейшем в течение целых суток, как выяснилось позже, слонялся, сам не помню где. Вернувшись и застав ее дома, я все же выслушал Марту, которая поняв по моему виду, что угроза ее жизни миновала, заявила, что я попросту отстал от современных реалий, что теперь измена - 'это модно', и добавила, чуть ли не с гордостью, что каждая уважающая себя женщина должна иметь любовника, и вообще, мол, ей было интересно изведать, каковы они, другие мужчины. Такое вот откровенное объяснение - измена для эксперимента, экивок в угоду моде. Видимо, моей супруге это оказалось легко и просто, для меня же после этих слов стал рушиться мир.
С того дня, я, словно сумасшедший, практически постоянно разговариваю и спорю с тобой, Марта, хотя теперь тебя нет рядом со мной.
Я с тобой, мягко говоря, не согласился насчет того, что у каждой уважающей себя женщины должен быть любовник, такое, я считал, могло случиться с кем угодно, но только не со мной, не с нами, не в нашей семье. Ведь мы так любили друг друга, нам было замечательно вдвоем. В минуты близости я, задыхаясь от наплыва чувств, говорил тебе: 'Ты не представляешь, любимая, как я счастлив, ведь у меня есть ты!' - 'Э, нет, любимый, - отвечала она, - это мне необыкновенно повезло, потому что у меня есть ты!'
Да, ты умела говорить красиво, и особенно на тему любви: на школьных литературных вечерах многие учителя, слушая стихи в твоем великолепном исполнении, не стесняясь вытирали платочками слезы, и даже отъявленные хулиганы сконфуженно умолкали, когда в актовом зале разносился твой звонкий волнующий голос: 'Самая страшная кража - это кража доверия...'.
Кража доверия. Измена. Крах. С самого первого дня, когда мы только познакомились с тобой, а затем стали встречаться и бывать вместе, люди, едва завидев нас, улыбались, а затем еще долго глядели вслед. 'Какая красивая пара!' - говорили они, по-хорошему завидуя нашему счастью. И это были не просто слова - ты была, несомненно, прекрасна, и я, светясь от счастья, тоже, наверное, выглядел рядом с тобой вполне достойно. Помнится, как-то раз к нам на улице подошла какая-то сельская девчонка, которая подойдя и трепетно прикоснувшись ладонью к твоей щеке, сказала бесхитростно: 'Какая вы красивая! Как артистка!'
Мои чувства к тебе за те три с половиной года, что мы с тобой прожили вместе, ни на йоту не остыли, я был по-прежнему влюблен в тебя, наш медовый месяц все не кончался, и мне казалось, что так будет всегда, и мы проживем вместе в любви, счастье и согласии все те годы, что нам отведены Богом и судьбой. Но твое безответственное отношение к нашим прекрасным отношениям перечеркнуло все: любовь, радость, счастье - и теперь у меня на сердце осталась лишь горечь, печаль, боль и... растерянность. Да, именно растерянность - как теперь с ощущением всего этого жить дальше? Ведь мое счастье в один ужасный момент исчезло, улетело, испарилось, словно облачко.
И вновь я продолжаю свой монолог.
Ты - первая и, скорее всего, единственная в моей жизни любовь. Ты же - и первая боль. Боль от поруганной и растерзанной любви. Что же мне осталось теперь? Страдания, терзания и стенания? Да, я знаю, я пронесу эту боль в своем сердце через всю свою жизнь. Знай, что для меня с твоей изменой разрушился мир, я перестал ощущать себя его частичкой, да я и не желал больше быть ею. Я стал терять зрение, буквально слепнуть, мне стало казаться, что я вот-вот сойду с ума, в моей густой шевелюре пробилась седая прядь - ото лба и до макушки, и это - в двадцать четыре года!
Предательство - вот точное название твоему поступку! Наивный, я прежде верил в то, что браки заключаются на небесах, но ты безжалостно низвергла меня с небес на землю.
В тот день, выслушав твои излияния, я собрал свои вещички и ушел из дому, ушел от любимой женщины. Бывшей любимой женщины, как хотелось мне думать - я решил навсегда вырвать тебя из своего сердца. И стал, чтобы больше не встречаться с тобой, жить там же, где работал - в ресторане. Я не мог ни есть, ни пить, похудел в первый же месяц на 27 килограммов, в свои 24 года я стал выглядеть, наверное, на все 30, а главное - женщины для меня перестали существовать: я, общительный по натуре человек, прежде замечающий всех окружающих меня симпатичных девушек, стал попросту их избегать, а при необходимости общения с ними старался закончить разговор как можно скорее и уйти.
Ты сказала мне на прощание, что теперь я наверняка сопьюсь с горя, но я не спился, нет. Произошло нечто гораздо более худшее - я утратил веру в людей, в любовь, мне было больно даже слышать о любви от других. Да, я разочаровался в любви, пройдя при этом последовательно все возможные стадии: отчуждение, охлаждение, отрезвление и, наконец, ненависть - не к тебе, нет, а к романтике любви, которая вначале возносит нас к вершинам восторга, а затем бесцеремонно низвергает с них, раня столь больно.
Я не сумел простить тебе измену, только очень сильный мужчина может простить по-настоящему - просто взять и вырвать этот факт из своей памяти и из жизни, - увы, я не был сильным!
И вновь я продолжаю свой немой монолог, обращенный к тебе, Марта!
Мы встретились, когда тебе было 18, а мне 20. Оба мы до этого уже имели кое-какой сексуальный опыт, но очень скоро ты призналась мне с восторгом: ты, Савва, и только ты сделал меня женщиной. Настоящей женщиной, в полном смысле этого слова - чувственной, любящей, восторженной, раскрепощенной...
И вот он - итог, финал наших отношений. По большому счету мне плевать на измену физическую, гораздо страшнее измена моральная, кража доверия...
Мой юный друг Кондрат, с которым мы познакомились и подружились несколько месяцев тому назад, когда я уже работал на новом месте, в строящемся ресторане, несмотря на свой совсем еще, как говорится, нежный возраст - 17 лет, каким-то непостижимым образом хорошо понимал, что со мной происходит. Он, как теперь говорят, из ранних, и наш с ним опыт общения с женщинами, несмотря на приличную разницу в возрасте, примерно одинаков. Так вот, этот самый Кондрат изо всех сил старался мне помочь, периодически приводя с собой в ресторан молоденьких, глупеньких и легкодоступных девушек с целью познакомить меня с ними, но я всякий раз, едва завидев их, уходил, каждый раз находя для этого какую-либо причину и избегая, таким образом, каких-либо контактов - мне эти дамочки были безразличны, почти противны, и я ничего не мог с собой поделать.
Теперь, спустя некоторое время, я, вновь оценивая все мною пережитое, твердо решил: если и будут еще когда-либо в моей жизни женщины, они не дождутся от меня признаний в любви, ну уж нет, я заставлю их страдать; и при этом всегда, при любых обстоятельствах, буду в отношениях с ними спокоен и холоден - до равнодушия, буду легко рвать с ними отношения и беспощадно бросать.
В данный момент я направляюсь к себе на работу - в ресторан, для чего мне нужно пересечь наискось всю центральную часть парка, в который упирается центральная улица нашего города Ленина, по которой я сейчас иду. Только напряженная работа без какого-либо ограничения рабочего времени и без выходных еще как-то поддерживает мои силы, не дает расклеиться окончательно, - ведь в том состоянии, в котором я сейчас нахожусь, или, вернее, в которое сам себя загнал душевными терзаниями и копаниями, недалеко и до самоубийства.
Наконец-то миновав городские кварталы, буквально залитые солнечным светом, я вошел в парк и, торопясь укрыться от яркого солнца под спасительной сенью деревьев, шагнул в широкую тенистую аллею.
Аллея эта, едва начавшись, упирается в огромную усаженную цветами клумбу, от которой лучами расходятся три другие, более узкие аллеи: по одной из них, если идти прямо, вскорости приходим к полуразрушенной заброшенной православной церкви, расположенной поблизости, по правую же руку, рядом с входом в парк имеется мемориальная стена с именами героев Великой Отечественной войны и чаша Вечного огня перед ней, ну а мой путь лежит налево, - это кратчайшая дорога к ресторану.
Бросив случайный взгляд направо, я заметил у мемориальной стены группу молодых людей с цветами в руках. Скользнув взглядом по их юным, веселым и одновременно торжественным лицам - соответственно месту, где они находились, - я невольно вздохнул: с трудом верилось, что люди могут быть такими счастливыми и беззаботными - мне казалось, что я уж наверняка никогда больше не смогу быть таким же.
Одна из девушек в этой группе молодежи показалась мне знакомой, и я, приостановившись, поневоле задержал на ней свой взгляд. Это была высокая стройная брюнетка с красиво посаженной головкой и четким, почти классическим профилем, одетая в белую блузу и короткую темную юбку. Но что могло меня в ней заинтересовать? То, что она была красива? Да, пожалуй. Но дело было вовсе не в ее красоте, а в том, что что-то неуловимо знакомое мне мелькнуло в ее облике. Однако, присмотревшись повнимательнее, я убедился, что почти наверняка не знаком с этой девушкой. Наверное, мы встречались с ней когда-либо прежде, возможно, она сестра или дочь кого-либо из моих друзей или знакомых. Просто, подумал я, она сейчас в том удивительном возрасте, когда девушки взрослеют неуловимо быстро и расцветают буквально за один год, превращаясь из неуклюжих голенастых подростков, которыми мы их когда-то знали, в очаровательных красоток.
Бросив на девушку еще один, как бы прощальный взгляд, я еще раз отметил для себя ее четкий профиль, живые глаза, тонко очерченное лицо, гордую осанку, осиную талию, длинные ноги, узкие лодыжки, стройные, не слишком развитые икры. Странно, подумал я, все в этой девушке - внешность и даже разворот плеч - было мне откуда-то неуловимо знакомо, и в тоже время сама девушка - нет.
Я уже хотел повернуться, чтобы продолжить свой путь, и в этот самый момент девушка, очевидно почувствовав мой, обращенный на нее взгляд, тоже поглядела в мою сторону. Пару мгновений она всматривалась, потом сделала несколько неуверенных шагов, затем сорвалась с места и побежала в мою сторону.
В растерянности я стал озираться по сторонам - как знать, может, она бежит вовсе не ко мне, а к кому-либо еще, потому что, хоть убейте, я совершенно не был уверен, знаю ли ее вообще. Однако девушка подбежала ко мне и с криком: 'Здравствуй, Савва, мой милый Савва!' бросилась мне на шею.
Признаться, я был шокирован, так как такого в моей жизни никогда прежде еще не случалось: никто из взрослых девиц, не считая, конечно, жены, вот так запросто не запрыгивал мне на руки. От неожиданности я чуть было не уронил девушку, из-за чего был вынужден обнять ее покрепче чуть пониже талии. Она же обвила руками мою голову и замерла так на несколько секунд, потом сползла с моих рук и, откинув слегка назад голову, поглядела на меня своими пронзительно синими глазами. В них, к моему удивлению, светилась радость от нашей встречи, и даже, кажется, нежность, и, еще до конца не осознав, кто она, я понял, что она-то уж наверняка меня помнила.
- Савва, неужели ты не узнаешь меня? - взволнованно спросила она, вероятно заметив растерянность на моем лице. - Ты что же, забыл свою Аленку, Лену, ну же, вспоминай, мы с тобой так дружили когда-то... И даже, мне кажется, любили друг друга.
- Ленка? Леночка! Аленка! - вскричал я, затем схватил ее в охапку и закружил на месте.
- Ленка! Девочка моя! Аленка! Прости меня. Ты ли это? Глазам своим не верю.
Моя растерянность прошла, уступив место радости от встречи со 'старой' знакомой.
Бережно опустив девушку на асфальт, я восторженно разглядывал ее, одновременно вспоминая тот день, когда мы впервые познакомились. Тогда, а это было семь лет тому назад, она, двенадцатилетняя угловатая девочка-подросток, внешностью да и поведением больше похожая на мальчишку, направлялась вместе со своей мамой на отдых к Черному морю - у нас оказались путевки в один и тот же пансионат, до которого мы добирались небольшим служебным автобусом местного строительного треста.
С самых первых минут нашего знакомства ее мать, еще вполне красивая, но уже изрядно пополневшая женщина лет 37-38, с мольбой попросила меня, чтобы я присматривал за ее дочерью, - сама она с этим явно не справлялась.
На остановках Лена - это настоящее имя девочки, всегда выскакивала из автобуса первой и мгновенно исчезала - уже через минуту ее можно было видеть общающейся с какой-нибудь лохматой, грязной уличной собакой, или же с серьезным видом наблюдавшей, как на земле, возле лужи, стайка воробьев дерется за хлебную корку. Водитель автобуса приходил, садился за руль и объявлял отправление, а Алена - так звала девочку мать - все не показывалась и ее приходилось звать персонально.
Вера Степановна, мама Алены, вконец измучившись от переживаний за дочь, с радостью поручила мне опеку над ней, одновременно дав любые полномочия, вплоть до физических наказаний. Чем я не замедлил воспользоваться: когда мне надоело, что все в автобусе, включая меня, должны были на каждой остановке эту негодную девчонку ждать, я нагнал Аленку, увлекшуюся погоней за какой-то цветастой бабочкой и носившейся за ней вокруг палисадника, грубовато схватил за руку, а когда та, надув губы спросила: 'А ты кто такой?' и стала вырываться, я ощутимо шлепнул ее ладонью по костлявой попе, пообещав, что это лишь начало и дальше будет еще хуже.
Все оставшееся время, пока мы добирались до курортного местечка в районе Одессы под названием 'Каролина - Бугаз', девочка, надувшись, просидела возле матери, а та была этим чрезвычайно довольна и исполнилась ко мне чувством благодарности.
Позже, когда нам, проживавшим в соседних домиках и посещавшим одну и ту же столовую, волей-неволей по нескольку раз на день приходилось встречаться, я каждый раз испытывал перед девочкой неловкость за то, что ее шлепнул, она же, проходя мимо, гордо поднимала голову, делая вид, что в упор меня не замечает.
Однако через пару дней она все же снизошла до общения со мной и обратилась с просьбой. Заметив, что я неплохо ныряю, она попросила достать со дна раковину, которые, как она видела, местные ребята, ныряя, доставали.
Я, радуясь тому, что могу заслужить ее прощение, полдня провел на пирсе, беспрерывно ныряя, и достал ей с десяток различных раковин, пока она, наконец, не была удовлетворена. Тогда девочка сменила гнев на милость и простила меня, при встречах она теперь кивала, а, будучи в это время вместе с матерью, даже здоровалась.
Так прошло несколько дней, пока в нашем лагере не появилась еще одна, старшая дочь Веры Степановны, Аленкина сестра. Ее звали Мила, она провела у моря вместе с матерью и сестрой всего два дня, после чего уехала в Москву - поступать в театральный институт; девушка мечтала выучиться на актрису.
Мила, надо признать, произвела на меня неизгладимое впечатление: моя сверстница - ей было всего семнадцать, - была удивительно хороша собой: высокая, стройная красивая брюнетка с гордым, и я бы даже сказал, надменным взглядом.
Что и говорить - с первых же минут, едва я ее увидел, так и влюбился без памяти, как, впрочем, и вся мужская половина нашего лагеря.
Надо отметить, что Аленкиных сверстников в лагере и ближайшем окружении почти не было, и малышка, нуждаясь в товарище по играм, стала привлекать к своим играм меня. Я не отказывался, но, играя и общаясь с ней, старался находиться поближе к тому месту, откуда мог видеть ее старшую сестру - Милу. Но мне это почти не удавалось, потому что та то и дело куда-то исчезала, и за то короткое время, что она провела в нашем лагере, я смог понаблюдать за ней, наслаждаясь, всего несколько раз. Будучи впечатлительным по натуре и еще, если можно так выразиться, нецелованным юношей, я ужасно расстроился, когда Мила, так и не удостоив меня хотя бы одним взглядом за два прошедших дня, уехала; мать отправилась вместе с ней в Одессу провожать дочь на поезд, поручив мне опекать свою младшую - Аленку. Никакого сходства в чертах родных сестер, я, сколько не вглядывался в Аленку, не находил, - тогда она, честно говоря, больше напоминала мне гадкого утенка из известной сказки.
Мать девушек вернулась из Одессы только следующим утром; именно в тот день у нас и произошло чрезвычайное происшествие.
Мы с Аленкой находились на берегу моря. Загорая на солнышке, я, возможно, задремал, и потому попросту проморгал тот момент, когда девочка, верная себе, исчезла из поля моего зрения и отправилась купаться. Я увидел ее, вернее услышал, лишь тогда, когда она, находясь в воде метрах в тридцати-сорока от берега, заверещала от страха. При этом она неуклюже размахивала руками и беспомощно шлепала ими по воде.
Я сразу и не сообразил, что это кричит она, просто среагировал на крики и побежал к воде. Аленка барахталась на малой глубине, как потом выяснилось, что-то около полутора метров, впрочем, как известно, порой человеку для того, чтобы утонуть, достаточно и того, чтобы воды было по колено.
Когда я добрался до нее, девочка почти скрылась под водой. Поймав Аленку за волосы, я выудил ее на поверхность и, придерживая ее лицо над водой, поспешил к берегу, два-три раза проплывая глубокие места, так как дно здесь оказалось неровным. На берегу, не обращая внимания на тут же окруживших нас людей, я быстренько провел все известные мне приемы по правилам спасения утопающих, и вскоре Аленка задышала, забилась в кашле, а затем в рыданиях; рядом с ней, почти в судорожном состоянии находилась мать - Вера Степановна, которая только что прибежала к берегу, а до этого спокойно отдыхавшая в своем домике.
Когда спустя полчаса приехала 'скорая помощь', Аленка уже расхаживала по берегу, радуя своим бравым видом маму, меня и окружающих, однако врач, опасаясь возможных последствий, скомандовала немедленно грузить девочку в машину, и я, конечно же, поехал вместе с ней; Вера Степановна, не имея сил сдвинуться с места, осталась сидеть на песке.
Более двух часов мы провели тогда с Аленкой в медпункте, затем столько же в местной больнице, врачи боялись, что у девочки может оказаться в легких вода и все делали всевозможные проверки и анализы. Слава Богу, в итоге все обошлось, и к ночи, когда обеспокоенная мать уже не надеялась увидеть свою дочь живой и здоровой, мы попутной машиной приехали на базу отдыха.
С того дня, и до самого нашего отъезда домой мы с Аленкой были вместе, практически не разлучаясь: в столовой, у моря, на спортивной площадке, и даже на рыбалке. И купаться, естественно, мы теперь ходили только вместе: я не оставлял Аленку у воды одну. За это время она привыкла ко мне, могла преспокойно забраться ко мне на руки, вскарабкаться на спину, короче, была мне словно младшей сестричкой. При этом, глядя на Аленку, я часто вспоминал ее старшую сестру Милу, которая, сверкнув, словно яркая звездочка, на моем небосклоне, исчезла навсегда.
В оставшиеся дни отдыха я обучал Аленку плаванию, часами держал ее на руках, терпеливо объясняя как вести себя на воде, и к окончанию нашего отпуска она уже довольно прилично плавала, так как от природы была сильной, выносливой, а главное упрямой девочкой.
Вместе вернувшись с отдыха, мы потом еще долгое время общались, встречаясь где-либо в городе, разговаривали, вспоминали, шутили, но Аленка по-прежнему казалась мне гадким утенком - в свои теперь уже четырнадцать она еще не сформировалась, да и лицом оставалась малопривлекательной.
Тем не менее, она была мне дорога хотя бы уже тем, что я спас ей жизнь, поэтому мы с ней теперь были на всю жизнь, словно одной пуповиной, повязаны.
Из разговоров с Аленкой я узнал, что ее сестра Мила поступила, как и мечтала, в один из московских театральных вузов, а потом их отцу, отличному специалисту своего дела, предложили в столице работу и двухкомнатную квартиру. И семья не замедлила воспользоваться этим замечательным предложением. С тех пор прошло, наверное, лет пять, как они уехали из нашего города, и мы с Аленкой больше не виделись и не встречались.
И вот теперь, когда мы, наконец, свиделись, Аленка меня сразу узнала, а я ее - к своему стыду - нет. Что, кстати говоря, и не удивительно, если учесть, что передо мной теперь стояла статная и очень хорошенькая девушка, синие глаза ее смотрят на меня изучающе, хотя во взгляде присутствует и теплота, и нежность, и веселый задор.
- Аленка, - уже в который раз повторил я с восторженной интонацией в голосе, - милая моя девочка Аленка. Мама твоя, надеюсь, жива, здорова?
- Мама в порядке, она со мной приехала, остальные члены семьи остались в Москве, и тоже неплохо себя чувствуют, - с улыбкой отвечала она.
Тут Аленку, не дав мне задать очередной вопрос, окликнули друзья, она нетерпеливо махнула им рукой, сейчас, мол, иду, затем спросила меня:
- Савва, скажи мне, где ты живешь, свой адрес? Знаешь, я хочу прийти к тебе, посмотреть, как ты живешь, с кем, надеюсь, это возможно? Ты теперь женат, наверное, и счастлив, растишь детей?
От ее слов мне в один миг захотелось разреветься, с огромным трудом я сдержался, улыбнулся - со стороны в этот момент я выглядел, наверное, жалким и растерянным, - и сказал:
-Если у тебя сегодня вечером найдется время, приходи вместе со своими друзьями, а хотя бы и с мамой ко мне на работу. Это недалеко отсюда, вон там, сразу за Дворцом культуры расположено новое двухэтажное здание
ресторана, и хотя сам ресторан еще не функционирует, ты найдешь меня в баре на первом этаже - в любое время дня и ночи я там. Если дверь будет закрыта, просто постучи, я открою.
-Хорошо, договорились, - Аленка приблизилась, заглянула мне в глаза, мило улыбнулась, затем сжала обе моих руки в своих, после чего сразу же убежала и несколькими секундами позднее присоединилась к своим друзьям; дорогой она еще несколько раз оборачивалась и я видел на ее лице улыбку, адресованную мне, затем она исчезла в одной из боковых аллей парка. Проводив ее взглядом, я продолжил свой путь теперь уже бодрым шагом - на душе у меня было светло и радостно - всегда приятно встретить человека, с которым тебя связывают милые воспоминания детства и юности.
Придя на работу и окунувшись в обычную трудовую суету: раскладка товара, подготовка посуды, заготовка льда, - я периодически вспоминал о минутной встрече с Аленкой, и мое сердце при этом радостно трепетало.
Аленка пришла в бар тем же вечером: на этот раз передо мной предстала очаровательная девушка в легком шерстяном трикотажном костюме цвета бордо и в туфельках на высоком каблучке. Она была не одна: Аленка привела с собой друзей - двоих ребят и двух девушек. Усадив их за столик, я спросил, что они желают заказать, и, выслушав заказ: 'сок, кофе и пирожные' - улыбнулся, вернулся за стойку, а вскоре принес на их столик требуемое, добавив от себя бутылку шампанского и ликер в рюмках.
Торговля в тот день шла весьма оживленная: толпы клиентов буквально осаждали бар, и я торопливо лепил коктейли, наливал рюмки, стопки, бокалы; касса быстро наполнялась шелестящими купюрами; наша официантка Сонечка, беспрерывно кружа по бару и собирая грязную посуду на подносы, которую потом перемывала в подсобке, едва справлялась со своими обязанностями. Вечер, тем не менее, вышел приятный, нескучный, было много молодежи, которая радовалась, смеялась и весело балагурила. Спустя какое-то время я отнес за столик, где сидела Аленка, еще бутылку шампанского, умоляя ее и ее друзей чувствовать себя свободно, танцевать и веселиться.
Аленка с милой улыбкой встречала и провожала меня, и я вдруг с удивлением подумал, что вот, есть же на свете девушка, которая радует мое сердце - правда, она пришла ко мне прямиком из моей юности.
Лишь около полуночи мне удалось выпроводить из бара последнего клиента; компания Аленки к этому времени тоже стала собираться. Уговорив их еще на полчасика задержаться, я увлек Аленку танцевать, и нам, наконец, удалось поговорить. Я расспросил ее о маме, папе, осторожно - о сестре Миле. Аленка с улыбкой поведала мне, что сестре на втором курсе пришлось бросить театральный институт - она не прошла экзамен - !!? - на поцелуи, так как преподаватель этого предмета - пятидесятилетний лысый мужчина с гнилыми зубами и нечистым ртом, требовал от нее - и не только от нее, а и от всех остальных студенток курса - многоминутных поцелуев взасос, и девушка, не сумев перебороть свою брезгливость, сломалась.
Бросив занятия в институте и отказавшись от мечты стать актрисой, она вскоре встретила мужчину своей мечты, вышла замуж, родила сына и теперь работает в каком-то торговом предприятии.
- Ну, а как ты сама? - спросил я, мягко обнимая тонкую талию девушки. - Как ты себя чувствуешь в Москве, хорошо ли тебе? Не давит на психику это засилье огромных зданий из стекла и бетона, а также повсюду мечущаяся бесчисленная и вечно жужжащая человеческая толпа?
- Нет, - засмеялась она, доверчиво прижимаясь ко мне. - Я привыкла, мне там нравится, хотя и скучаю порой за родным городом, за одноклассниками, и еще... за Черным морем.
Не удержавшись, в приливе нежности я привлек ее к себе и крепко по-дружески обнял. Как обнял бы, возможно, ее и тогда, когда она была еще девочкой-подростком.
- Ты разве не боишься моря? - спросил я.
- Нет, особенно когда рядом есть такой как ты, мой могучий защитник, - улыбнулась она.
- Я хочу признаться тебе, Аленка, что когда мы с тобой познакомились, я был немного влюблен в твою сестру.
- Я помню это, - перебила она, взъерошив своей ладонью волосы на моей голове. - Тогда даже мама заметила это.
- Но теперь, скажу тебе откровенно: ты, Аленка, стала интереснее сестры и красивее ее.
- Просто я повзрослела, пришло, наконец, и мое время, - мягко улыбнувшись, сказала Аленка и тут же сменила тему: - Знаешь, Савва, я хочу пить, сделай какой-нибудь освежающий напиток, ладно? Только без алкоголя, хорошо? - погрозила она мне пальцем.
- Что ж, в таком случае давай сделаем его вместе, - сказал я, с сожалением убирая руку с ее талии. - Пойдем, поэкспериментируем.
Мы прошли за стойку, я выставил на нее ведерко со льдом, бутылки с минеральной водой, придвинул сиропы, а также бутылку натурального лимонного сока. Аленка выбрала самый большой, в треть литра стакан, щипцами бросила в него несколько кусков льда, плеснула сиропу, затем долила минералки, следом я успел добавить немного лимонного сока, после чего все это перемешал.
Окунув в стакан две соломинки, мы одновременно попробовали получившийся напиток и вмиг опорожнили стакан - он оказался нежным и приятным на вкус, и одновременно тонизирующим. Со значением поглядев друг на друга, мы одобрительно закивали головами. 'Неплохо' - произнесла Аленка, 'Очень даже хорошо' - поддержал ее я, после чего мы не сговариваясь стали изготовлять два новых полных стакана того же напитка.
Закончив, мы тут же выпили их до дна, а вскоре к стойке подтянулись друзья Аленки, попросили им сделать то же самое, и минут через пять, когда все сосредоточенно цедили из стаканов новый напиток, я, отозвав Аленку в сторону, сказал:
- Через неделю в Кишиневе будет проводиться республиканский конкурс коктейлей, мы, естественно, тоже в нем участвуем, так же, как и все другие бармены республики, подавшие заявку. Участвуем, конечно, заочно, поедет только технолог общепита, который повезет с собой документы и рецептуры. Я собираюсь представить и этот безалкогольный напиток, пять алкогольных коктейлей мы с Сашкой, моим напарником, уже разработали, один же пусть будет безалкогольным. Я назову его 'Аленка', если ты не возражаешь.
Аленка смотрела на меня во все глаза.
- А что, такое возможно?
- Конечно, возможно, - улыбнулся я. - Завтра я сделаю технологическую карту, затем технологи ее утвердят, подпишут, и напиток 'Аленка' с твоим именем навсегда получит прописку в этом баре, а может и в других тоже.
Аленка восторженно взвизгнула и бросилась меня целовать, чем несколько удивила своих друзей-одноклассников. Заметив их реакцию, Аленка, нимало не стесняясь, сказала с озорной улыбкой:
- У нас, ребята, я должна вам объяснить, с Саввой давняя, можно даже сказать, застарелая любовь, я уже вам как-то об этом как-то рассказывала, так что принимайте все как есть и не удивляйтесь. Он много лет тому назад безнадежно влюбился в мою сестру, а я - столь же безнадежно - в него.
- Минуточку-минуточку, а вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, - шутливо сказал я. - Почему я узнаю об этом только сейчас?
- А чего ты хотел, - рассмеялась Аленка, вновь обнимая меня, - чтобы я, тогда двенадцатилетняя писюха, стала объясняться тебе в любви?
- Зато у тебя есть возможность сделать это теперь, - подмигнув мне, с улыбкой заметила Ирина, Аленкина подруга, полная шатенка.
Аленка повернулась ко мне, лицо ее в секунду сделалось серьезным.
- Я люблю тебя, Савва, и уже давно, целых семь долгих лет, большой и безнадежной любовью.
- Почему же, простите, безнадежной? - включился я в игру. - Знай же, я ловлю тебя на слове и с этой самой минуты я весь целиком принадлежу тебе: хочешь - люби, хочешь - топчи меня, от тебя я все готов стерпеть, как терпел когда-то.
Аленка шагнула ко мне вплотную, посмотрела в глаза - долго и серьезно, затем поцеловала. В губы. Сильно и требовательно. Этот поцелуй по всему моему телу отозвался сладостным, подзабытым уже томлением. Посмотрев на ребят и девчонок, которые напряженно наблюдали за нами, я решил превратить этот эпизод в шутку и сказал:
- Ну, кто еще желает в этот замечательный вечер поцеловать бармена, причем совершенно бесплатно? - Молчаливая пауза. - Ну, раз желающих нет, значит, нам пора отправляться по домам.
Несколькими минутами позже мы покинули бар, ребята ушли вперед, а Аленка ожидала меня у дверей ресторана.
Она взяла меня под руку, и мы неторопливо тронулись следом за ее друзьями-одноклассниками.
- Ты сейчас пойдешь домой, к своей жене? - спросила Аленка, и вновь какой-то спазм перехватил мне горло.
Я ответил глухо, с усилием:
- Нет, Аленка, я не... В общем, мы с ней недавно расстались и больше не живем вместе.
- Я почему-то почувствовала это, - нахмурившись, очень серьезно сказала она. И тут же спросила, легко коснувшись моих волос рукой: - А эта седая и такая симпатичная прядь у тебя от нее?
- Да, от нее, - ответил я. - Это копия той раны, которую она оставила в моем сердце.
- Твоя жена, она красивая? - спросила Аленка.
- Да, пожалуй, даже слишком красивая, - буркнул я. - Оттого, наверное, и беспутная. Но это не важно - я любил ее, очень сильно любил, и не только за красоту, но теперь все уже в прошлом.
- И ты ужасно страдаешь?
- Просто я знаю, что больше никогда и никого так не полюблю. Уже, наверное, не смогу. Прости, Аленка, мне тяжело об этом говорить. А тебе и вовсе знать и слышать об этом ни к чему.
- Ты знаешь, Савва, я, кажется, готова ее убить, - неожиданно для меня, голосом, наполненным неподдельной страстью, произнесла она. - Только за то, что она сделала тебе больно, заставила тебя страдать.
- Все красивые женщины больно ранят и заставляют мужчин страдать, - скривившись, произнес я.
- Я бы не смогла сделать тебе больно, Савва, - просто сказала она, сжимая своей ладошкой мою руку. Затем, после минутной паузы спросила: - А где ты... теперь живешь?
- Я... я живу прямо здесь... в ресторане, - проговорил я, и мне отчего-то вдруг стало стыдно за эти слова.
- Так ты ночуешь в баре? - удивилась она.
- Да, - смущенно сказал я. - Там у меня для этого все условия: душ, матрас, постель, еда, да и напитки всякие под рукой, 'Аленка', например.
- Ага, - усмехнулась она. - И напитки тоже.
Некоторое время мы шли молча. У выхода из парка нас дожидались Аленкины друзья.
- Ленка, - окликнул ее один из ребят, Игорь, - тебя домой проводить?
- Нет, спасибо, - ответила она. - Меня Савва проводит. Правда, Савва?
- Ну конечно, - ответил я.
Ребята стали прощаться и ушли, а мы все стояли и разговаривали.
- Послушай, давай вернемся к тебе, в бар, - мягко сказала Аленка, взяв меня под руку. И тут же спросила: - Это, надеюсь, возможно?
- Конечно, возможно, - произнес я бездумно.
- Ты знаешь, я нашла тебя через много лет, после того как потеряла, и теперь боюсь потерять вновь, - произнесла Аленка, старательно приноравливаясь к моему длинному размашистому шагу, но по-прежнему не выпуская моей ладони из своих рук. - Причем, вижу, встретила тебя не в самый лучший период твоей жизни.
- Это уж точно. И все равно это замечательно - наша встреча, потому что я очень рад тебе. Вне зависимости от всего остального. Ты - это часть моего прошлого, моей юности, ее милый и радостный миг.
- И ты - часть моей жизни и моего детства.
Я даже не заметил, как мы вновь очутились в баре.
Убавив регулятором мощность светильников до минимума, мы с Аленкой присели за столик рядом, рука об руку.
- Выпьешь чего-нибудь? - спросил я.
- Нет, ничего не хочется, - ответила она. - Мне и так хорошо. Потому что ты и я - вновь вместе. И от этого мне просто хорошо.
- А спать ты разве еще не хочешь? - спросил я, беря и прижимая ее ладонь к своим губам. - Ведь уже час ночи.
- Но ведь ты не выгонишь меня? - спросила она. - Ты не прогонишь свою маленькую, непослушную Аленку? Не отшлепаешь меня как когда-то?
- Нет, не выгоню и не отшлепаю, - ответил я. - Хотя, наверное, так было бы правильнее.
Аленка встала, наклонилась ко мне и, обхватив мое лицо ладонями, вплотную приблизила свое.
- Обними меня, Савва, - прошептала она, прижимаясь ко мне всем телом.
Я повиновался, осторожно обняв ее.
- Ну же, не так, обними, как мужчина обнимает женщину.
- Я не... Аленка... Ну, я не знаю...
- Глупенький, я еще тогда, в двенадцать лет мечтала о том, что ты когда-нибудь сожмешь меня в своих объятиях. По-настоящему. До боли в теле. Вот этими своими крепкими руками.
Я жалко улыбнулся и совсем опустил руки.
- Савва, я же вижу, как ты сильно страдаешь. Это же... Это неумно, наконец. Ты себя попросту сжигаешь.
- Да, возможно. Но я ничего не могу с собой поделать.
- Поцелуй меня, слышишь. - Аленка вновь прильнула ко мне всем телом. - Я часто думала, вплоть до сегодняшнего дня, что тогда, когда я была еще девчонкой, эта моя тяга к тебе была несерьезной, неосознанной, но сейчас, когда увидела тебя вновь, я уже так не думаю...
Я смутно помню, как мы разложили матрас, покрыли его простыней, затем Аленка взбила подушку и сказала просто, как-то совсем по-домашнему:
- Одна подушка у нас будет на двоих, но она большая и мягкая, так что ее будет достаточно.
Мы разделись и легли нагие поверх простыни. И тогда я сказал Аленке:
- Ты такая красивая. Тысячи парней и мужчин мечтают, наверное, хотя бы пальцем, словно невзначай, прикоснуться к тебе, а я лежу здесь рядом и боюсь... боюсь, что ничего не смогу, - голос мой стал глуше, - не смогу любить тебя. Прости. Прости меня, моя милая Аленка.
- Боже, что с тобой сделала эта ужасная бессердечная женщина, до чего довела? - прошептала Аленка, ласково обнимая меня. - Отвлекись от всего. Ты любил, а теперь ты ужасно страдаешь, и все же, уверена, сможешь когда-нибудь полюбить вновь. Не меня, нет. Какую-нибудь другую женщину, потом, не сейчас, через время. Для этого нужно, чтобы прошло время.
Я слушал ее и удивлялся. Откуда она, девчонка, может что-либо об этом знать? Или она интуитивно чувствует это своим женским сердцем? Но откуда у столь юной пигалицы трезвый ум и такое глубокое житейское понимание вещей.
Руки Аленки гладили мое тело, скользили по нему уверенно, словно она ласкала меня не впервые.
Я почти не помню, как это произошло. Какой-то миг - одновременно возвышенный и низменно-безумный, и мы с ней слились в одном сладостном порыве. Как сейчас помню: ее лицо внизу - словно в муке, губа закушена; потом вверху, надо мной, затем вновь внизу, лицо Аленки искажено, словно она вот-вот собирается заплакать.
- Ты - удивительный, я всегда знала об этом, - шептала она в те короткие минуты, когда мы разжимали наши объятия. - И я счастлива, что нашла, что встретила тебя. Ты был словно завороженный, но я сниму с тебя это проклятие, слышишь?! И ты это сразу почувствуешь, милый. Однажды ты спас меня, и я буду рада ответить тебе тем же - я спасу тебя. Ты имеешь право жить и любить, и я прошу тебя лишь об одном, Савва, - забудь о ней.
- Я забуду, - шептал я, жадно целуя ее горячие жадные губы. - Я за... буду, буду, - повторял я, пьянея от этих поцелуев, затем целовал ее прекрасное тело, отчего-то пахнущее шафраном, и от этого пьянел еще больше. В одно из мгновений она наклонилась надо мной, лежащим навзничь, и с хитрой улыбкой играючи наступила мне коленом на грудь.
- Ты мой поверженный герой, - прошептала она. - Но ты восстанешь, слышишь, ты вновь будешь гордым и сильным.
Приподняв голову, я поцеловал ее прекрасное округлое колено. И тотчас вдруг вспомнилось: когда-то, еще шестилетним мальчиком, когда я ходил в круглосуточный детский сад, я слушал рассказанную нам воспитательницей на ночь сказку о богатыре и Синеглазке, которая, победив его в единоборстве, тоже наступила коленом ему на грудь и занесла над его головой свой меч. Но, затем, кажется, бросила меч и поцеловала богатыря. Тогда этот эпизод, несмотря на мой весьма нежный возраст, помнится, очень сильно меня взволновал и из-за этого я полночи не спал.
Такая вот сказка, в эту минуту очень ярко мне вспомнившаяся.
Время бежало незаметно, и неожиданно за окном забрезжил рассвет. Тело мое было легким до невесомости, зато голова бодрой и ясной. Я лежал в постели, нашей с Аленкой общей постели, полностью опустошенный. Моя спасительница спала. Много лет тому назад, когда мы с ней проводили наш отпуск у моря, я не раз наблюдал как Аленка, тогда еще совсем девчонка, спит.
Только теперь со мной рядом была совершенно другая Аленка - прекрасная молодая девушка-женщина, моя милая женщина, неистово любившая меня всю эту долгую волшебную, чудодейственную ночь. А до этого - возможно ли такое вообще? - смутной девчачьей любовью семь долгих лет.
Конечно, сейчас она ничего общего с той 12-летней девочкой из моей юности не имела. Только спала, пожалуй, так же сладко, то хмурясь, то порой улыбаясь чему-то во сне.
Всего три ночи были нам подарены судьбой. Три ночи, наполненные необычайной нежностью и всепоглощающей страстью. Затем Аленка уехала.
После ее отъезда я какое-то время тосковал, мучился, не находя себе места, затем встряхнулся, ожил, и вдруг понял, что жизнь моя не закончилась, что тоска, еще недавно сковывавшая мое сердце будто льдом, отпустила, и что, возможно, я еще смогу когда-нибудь любить и быть любимым.