И вот в моей жизни наступил момент, когда я, поддавшись веянию времени, так же как и многие другие мои сверстники, решил отправиться на Север, - за запахом тайги, за туманом, романтикой и, конечно же, за деньгами, как поется в одной, очень модной сейчас песне.
По ряду причин мне пришлось оставить работу проводника виноматериалов, после чего в течение некоторого времени я не смог в своем родном городе найти другую какую-либо подходящую работу, и поэтому решил попробовать себя в прекрасной профессии строитель, ведь строить в нашей стране почетно, к тому же у меня для этого имелся диплом техника-строителя. Честно говоря, мне уже просто необходимо было определиться с работой, так как после трехмесячного отдыха, или, вернее, вынужденного безделья, я рисковал схватить уголовную статью за тунеядство, - ведь гражданам нашего 'правового' государства не позволено долго прохлаждаться без работы, бездельника тотчас же настигает недремлющий меч Советской Фемиды.
Был месяц ноябрь, когда я вместе с разномастной и многоголосой толпой народа сошел с поезда в городе Нижневартовске Тюменской области. Добротно и тепло одетые пассажиры с сумками, рюкзаками и чемоданами выгружались из вагонов и бодрым шагом направлялись кто к автобусам, кто к стоянке такси, а я тоскливо озирался по сторонам, разглядывая новые, незнакомые мне места, вдыхал чистый морозный воздух и даже не представлял себе, куда идти, - в этом городе меня никто не ждал. Было свежо и ощутимо холодно, хотя температура по здешним меркам была чуть ли не осенней, всего 10-12 градусов мороза. А в Молдавии, откуда я прилетел в Тюмень лишь вчера вечером, было в это время +15.
Подождав, пока поток пассажиров на перроне спадет, я в числе последних, держа в одной руке тяжелый чемодан, а в другой спортивную сумку, направился, по обычной своей привычке, к стоянке такси. Заняв очередь у столбика с нарисованными на нем шашечками, я постоял некоторое время, пока не вспомнил, что приехал сюда не на 'гастроли' - попьянствовать и погулять, а искать работу, из-за чего, понурив голову, вышел из очереди и пошагал к автобусной остановке - с самого начала своей 'новой жизни' я решил приучать себя к скромности и бережливости.
Темнело. Ожидание на автобусной остановке заняло около десяти минут, после чего мне вместе с другими пассажирами пришлось брать штурмом подъехавший автобус, который и без того был уже порядочно набит народом. С трудом в него втиснувшись, я было этим фактом несколько огорчился, так как оказался плотно сдавлен окружающими, однако очень скоро понял, что в подобной сгущенности есть и хорошая сторона - в такую холодину чем сплоченнее ряды и ощутимее 'локоть друга', тем лучше - вместе теплее и веселее.
Медленно пробираясь вглубь автобуса с вещами в руках, я обратился к молодому парню, с лицом поприветливее, чем у других, окружавших меня, спросив его, на какой остановке мне лучше сойти, чтобы попасть в какую-нибудь гостиницу. Парень задумался на несколько секунд, и в это время я услышал, как в автобусе кого-то зовут: 'Савва! Савва, елки-палки!'.
Усмехнувшись, я подумал: 'Ну вот, наконец-то и мой тезка сыскался, хоть далеко, аж в Тюменской области, но все же нашелся еще один Савва', и стал оглядываться по сторонам, пытаясь увидеть человека, которого звали, - я был на все сто процентов уверен, что это окликнули не меня, так как трудно было представить, что в этом городе, удаленном от Молдавии на тысячи и тысячи километров, меня может кто-то знать. И оказалось, что зря я так решил, потому что следующим, что выкрикнул все тот же голос, была моя фамилия, а секундой позже я увидел рослого парня, который уверенно расталкивая локтями пассажиров, пробирался ко мне от головы автобуса. Лицо парня показалось мне знакомым, на лице его цвела широкая радостная улыбка, и вот мы уже трясем друг другу руки.
Последовали взаимные приветствия, мое краткое замешательство от неожиданной встречи в какие-нибудь секунды развеялось, и теперь, честно говоря, я уже радовался земляку, будто повстречал родного человека. Парня звали Сашей, он был из нашего города, причем жил неподалеку от меня, на соседней улице. Прежде мы с ним встречаясь здоровались, иногда даже обменивались двумя-тремя фразами, но не были знакомы коротко, а потом на несколько лет он совсем потерялся из виду, и вот, как оказалось, все это время он находился и жил здесь, в Нижневартовске.
Ни о каких поисках гостиницы или квартиры, как категорически заявил Саша, не могло быть и речи; он отобрал у меня чемодан и мы, сойдя на одной из остановок в центре города, отправились к нему в общежитие. Там, объяснил мне земляк, в двух комнатах отдельного жилого блока-квартиры располагались четверо ребят, включая самого Сашу, и одно койко-место по случаю было свободно, так как его хозяин находился временно в отъезде.
Все жильцы в этот час оказались дома, двое, суетясь на кухне, готовили незатейливый ужин, а еще один, расположившись у телевизора, дымил сигаретой и смотрел хоккей. Саша познакомил меня со своими товарищами, тут же, без проволочек было решено отпраздновать встречу, для чего мы, скоренько смотавшись в магазин, закупили 10 бутылок водки -'андроповки' и кое-какой закуски.
Как ни удивительно, но этого количества водки нам на пятерых хватило: 'уговорили' почти по две на брата, но больше пить не стали, ведь назавтра был рабочий день. Ребята незлобиво подшучивали надо мной, когда я от чрезмерных (по моему мнению) возлияний, натурально поплыл и попросил показать место, где я мог бы лечь спать. Мне указали на свободную кровать, дали комплект свежего белья и я, наскоро раздевшись и постелив постель, уже через несколько минут мирно спал, и при этом мне ничего не мешало - ни узкая и неудобная кровать, ни сигаретный дым, ни гулкие голоса переговаривающихся в полупустой соседней комнате мужчин.
Проснулся я поздним утром, когда все ребята, кроме Саши, уже отправились на работу, а сам он, сидя за столом, с виду бодрый как огурчик, заканчивал завтракать, помешивая ложечкой в чашке с чаем.
-Проснулся, - улыбнулся он снисходительно, заметив, что я зашевелился. - Ну, как самочувствие?
В ответ я лишь сморщился и стал, собирая себя по частям, выбираться из постели.
-Ничего-ничего, это с непривычки, - добродушно заметил он, отставляя чашку в сторону и вставая из-за стола. - Скоро после литра водки у тебя голова болеть не будет. Я сейчас уйду, Савва, по своим делам, а к обеду вернусь, и мы сможем пойти вместе поискать тебе работу. Будешь выходить из квартиры - закрой ее на ключ, хочешь, с собой ключ возьми, а нет - в соседней квартире у девчонок оставь, там всегда кто-то есть, так как они посменно работают.
Я закивал, отчего меня тотчас затошнило, и я бегом направился в туалет - рвать, затем поплескал в лицо ледяной водой, после чего мне стало немного легче. Когда я вернулся, Саши в квартире уже не было. Таким образом, мне была предоставлена полная свобода действий и я, выпив кружку крепкого чаю без сахара, вышел на улицу.
Легкий морозец тут же принялся расправлять мое помятое лицо и я, делая длинные и глубокие вдохи, в надежде поправить не очень хорошее самочувствие, отправился гулять по городу, с интересом разглядывая улицы, дома, витрины магазинов и, соответственно, местных жителей.
Стоял радостный солнечный день, солнце было повсюду: на домах, деревьях, проезжавших машинах; бескрайний заснеженный лес, лежавший за городом, тоже серебрился солнечными лучами. Незаметно для себя я забрел в промышленную зону, где был удивлен множеством строительных предприятий, на которых, как оказалось, было сколько угодно рабочих вакансий - в глазах буквально пестрело от объявлений, наклеенных прямо на заборы: требуются, требуются, требуются... Увы, но уже только от одного вида и количества этих предприятий мне - лентяю и бездельнику от рождения, стало нехорошо на душе.
Я заходил в отделы кадров, показывал свой диплом строителя и трудовую книжку, и мне тут же предлагали работу на выбор, начиная от должностей мастера и нормировщика, и кончая прорабом по комплектации в строительном управлении, а в одном месте срочно требовался начальник строительно-монтажного участка и мне предложили занять эту должность!? (А ведь как было видно из документов, у меня почти не было рабочего стажа).
Через несколько часов, основательно озябший и проголодавшийся, я наконец нашел то, что, возможно, подсознательно искал - это был громадный комплекс общественного питания. Я вошел внутрь и стал методично изучать это многофункциональное предприятие, состоящее из двух зданий, соединенных между собой широкой отапливаемой галереей.
Кафе и столовая, расположенные в одном крыле, по-соседству, в настоящий момент функционировали, обслуживая немногочисленных посетителей; ресторан, буфет и бар, располагавшиеся в другом крыле здания, из-за относительно раннего часа еще не работали, но дверь в бар оказалась приоткрыта и я, не удержавшись, вошел внутрь.
Бар, занимавший огромное помещение, метров, эдак, 150 квадратных, утопал в полутьме. В глубине помещения, посреди его, виднелась самодельная стойка, сооруженная из свежеструганных и неокрашенных досок; вокруг нее имелось множество столов со стульями. Я сморщился: баром, конечно, это было сложно назвать - скорее буфет, забегаловка. Я прошел дальше, вглубь, и, наконец, своими перемещениями привлек чье-то внимание, потому, что услышал в свой адрес то, что сам обычно, будучи барменом, говорил бестолковым клиентам: 'Бар закрыт, товарищ, покиньте, пожалуйста, помещение'.
Не вступая в переговоры, я поступил, как меня попросили, и отправился на выход, где, продолжив свой путь по длинному широкому коридору, вскоре набрел на дверь с табличкой 'Директор'. Совершенно не представляя, чего именно я хочу, и о чем буду с этим самым директором разговаривать, я постучал и, услышав 'да', толкнул дверь.
Кабинет среднего размера был почти без мебели, единственным заслуживающим внимания предметом в нем был большой, уставленный бумагами стол. За столом сидел невысокий внешне неприметный мужичок с бегающими глазками, которого можно было бы принять и за кладовщика, если бы на нем не был надет солидный финский костюм-тройка. Вероятно, в недавнем прошлом этот товарищ и работал кладовщиком, но не сел в тюрьму за воровство и не спился, что нередко случается с представителями этой профессии, а, окончив институт, продолжил подниматься по служебной лестнице.
Я обратился к нему по имени-отчеству, которые вычитал из таблички на двери, и директор любезно пригласил меня сесть.
Разговор наш занял не более пяти минут. Узнав, что я бармен по профессии и со стажем, он тут же дал мне листок-записку в Тюменский трест столовых и ресторанов, где я должен был обратиться к заместителю управляющего трестом, ведающему кадрами, на предмет моего устройства на работу, - сам он такие вопросы, мол, не решает. Я поблагодарил директора, спрятал записку в карман и, покинув общепитовский комплекс, направился к Сашкиному общежитию - на сегодня впечатлений с меня было вполне достаточно, да и самочувствие почти наладилось.
Саша появился в комнате почти следом за мной, я ему рассказал, где был и что делал, после чего мы сели обедать, то есть пить водку, так как водки на столе было четыре бутылки на двоих, а из еды - полбулки хлеба и граммов триста вареной колбасы. Я уговорил его после первой бутылки сделать перерыв, и мы вышли на улицу прогуляться.
Саша, как и обещал вчера, повел меня по городу, показывая местные достопримечательности, и повсюду - на улице, в магазинах и на небольших предприятиях: на заводиках, пекарнях и т.д., куда мы только не заходили, он знакомил меня с нашими земляками, которыми, как мне вскоре показалось, этот далекий северный город просто кишел. К вечеру я был уже уверен, что Нижневартовск не менее чем наполовину населен молдаванами и при этом на четверть состоит из кагульчан - моих земляков.
Когда мы с Сашей вернулись с прогулки, уже все жильцы, населявшие квартиру, были в сборе, последним явился коренастый чернявый парень - грузин по имени Дато. Дато был счастливым владельцем дипломата, и не простого, а особенного, - он вмещал в себя двенадцать бутылок водки, что вызывало зависть у всех его друзей и знакомых. Дато тут же наглядно продемонстрировал нам эту чудесную особенность своего дипломата, достав из него, словно волшебник, дюжину бутылок, однако на этот раз даже хваленый дипломат оказался недостаточно емким для нужд нашей компании, поэтому с наступлением сумерек мы с Сашей сходили в магазин, где почти без очереди (факт для этих мест поистине удивительный!) купили ящик водки в его собственной заводской пластиковой таре и понесли домой, чтобы не мучиться и не возиться с перекладыванием бутылок из ящика в дипломат или по сумкам. Вскорости после возвращения из магазина и последовавших вслед за этим возлияний под жареную картошечку с солеными огурчиками - по-холостяцки, я почувствовал, что в тепле хорошо натопленного помещения мне становится дурно, и я попросту вот-вот потеряю сознание. Опасаясь повторения вчерашнего вечера, я извинился, встал из-за стола и стал одеваться, намереваясь пойти прогуляться и освежиться.
Ребята понимающе кивали головами, а я своей слабеющей головой рассуждал так: у себя дома, в Молдавии, я тоже употреблял водочку или коньячок, но использовал при этом рюмку объемом в 50 гр, и за вечер в сумме выходило не более трехсот грамм, да и то это случалось нечасто, а тут приходилось пить полным стаканом и многократно, порой до десяти раз, к тому же и выпивать приходилось почти каждый день. Нет, это оказалось не по мне, и я, воззвав к своему товарищу, уговорил Санька вместе выйти и прогуляться по свежему воздуху.
Здравый смысл подсказывал мне, что где-то там, за стенами общежития, должна существовать другая, отличная от нашей, нормальная жизнь, где люди встречаются, здороваются, целуются, разговаривают, спешат куда-то по своим делам, смеются, радуются, ходят по магазинам, общаются с любимыми женщинами, гуляют с детьми.
Выйдя наружу, мы пошли по улице, то и дело встречая крепких, румянолицых мужиков в меховых куртках и дубленках, из-под теплых шапок и платков их спутниц виднелись милые женские лица; ребятишки разных возрастов катали друг дружку на санях, а в это время наши товарищи в общежитии - бр-ррр! - стаканами жрали водку, словно квас в жаркий день.
Я с интересом разглядывал прохожих: народ здесь в основной своей массе был добрый, открытый, отзывчивый, чистый сердцем - казалось, мороз в этих суровых местах начисто выстуживал все плохое и мерзкое в людях. Неожиданно к самым моим ногам скатились сани с юным, упакованным в меховую шубку сибиряком; остановившись и подняв глаза, я увидел, что он съехал с небольшой снежной горки, оказавшейся, как объяснил мне Саша, чьим-то личным автомобилем, ненужным хозяину зимой, и поэтому оставленным у подъезда и с верхом занесенным снегом, - потом я часто встречал такие же импровизированные горки у домов и вдоль дорог. После прогулки мне немного полегчало, и я, вернувшись в квартиру, так же как и вчера, отправился в постель под гомон продолжавших выпивать и гулять постояльцев.
Утром Саша на работу не пошел, взял выходной, и мы вместе с ним отправились в обход предприятий. Обошли мы их с десяток, выбор предложенных работ был велик, но мне не понравилась ни одна из вакансий - из-за обилия предложений я стал капризен и разборчив: там оклад невысок, а там работы непочатый край.
Когда подошло время обеда, Саша решил отправиться в расположенный неподалеку продовольственный магазин, чтобы прикупить кое-чего к столу, а мне велел ждать его в общаге и чистить картошку, которую мы собирались поджарить.
Я вошел в комнату и первым, что мне бросилось в глаза, был полный ящик водки, стоявший у стола, купленный, видимо, нашими соседями по квартире вскладчину. К выходным готовятся, понял я. При взгляде на этот ящик на меня нашло легкое помутнение. Это, по моему мнению, было уже чересчур, прямо кошмар какой-то, от одного взгляда на такое количество спиртного мне стало не по себе.
Как и любой другой гражданин нашей великой страны, я, конечно, выпивал, случалось, что и перебирал, как, например, в эти дни, находясь в Нижневартовске, но никогда в жизни я не пил в охотку, зачастую же приходилось пить просто по необходимости. И теперь, в какой-то критический для моего организма момент, лишь от одного вида ящика со спиртным во мне словно что-то надломилось, организм взбунтовался, а мозг подсказал: все - наступил предел. Воспользовавшись тем, что никого, кроме меня, в квартире не было, я в считанные секунды побросал свои вещи в чемодан и, написав Саше короткую записку, оставил ее на столе, после чего покинул ее, оставив ключи в соседней квартире, как это обычно делали ребята. В записке я извинился перед своим товарищем за доставленные хлопоты и неудобства и, поблагодарив за заботу, сослался на то, что у меня возникла необходимость срочно выехать из города, обстоятельства-де вынуждают к тому и, что, возможно, я еще вернусь, а когда - точно не знаю.
Слава богу, дорогой я не встретил Сашу, мне трудно было бы объяснить ему свое поведение, по сути бегство. Кстати подвернувшийся частник на 'жигуленке' подбросил меня до ж|д вокзала, а еще спустя час местным поездом Нижневартовск - Тюмень я выехал в областной центр.
Оказавшись в Тюмени, я взял такси и вскоре прибыл к зданию треста столовых и ресторанов. Кабинет нужного мне заместителя управляющего оказался первым от входа. При этом обошлось без лишних формальностей, так как даже секретарши на месте не оказалось. Георгий Степанович - такое имя значилось в табличке на двери, в которую я постучал. Хозяин кабинета, лично открыв дверь, предложил войти, и я, после некоторой паузы, шагнул внутрь облицованного деревом кабинета. Крупноголовый мужчина, еще довольно молодой, но уже с ранней лысиной, на вид матерый и уверенный в себе, молча указал мне на одно из кресел и сам уселся за массивный, темного дерева стол.
-Слушаю вас, - едва заметно улыбнувшись, сказал он.
Положив перед ним на стол записку, полученную от директора Нижневартовского общепита, я вкратце рассказал о цели своего визита. Георгий Степанович учтиво со мной поговорил, расспросил, где и сколько времени я работал барменом, после чего задумался на минутку, уставившись немигающим взглядом прямо мне в лицо.
Думал он недолго, да его взгляд меня особенно и не тревожил - я уже для себя уяснил, что мы с ним одного поля ягодки. Мой опыт работы барменом позволял Георгию Степановичу со мной не церемонится, и он заявил, что готов хоть сегодня взять меня на работу барменом, если я внесу... - в этом месте он сделал паузу, - три тысячи рублей залога. У меня против воли брови поползли вверх, но я справился с собой и спросил деловито, уже понимая, что подобное дело мне не по карману, а нельзя ли разбить эту сумму на полгода и внести помесячно, и он сказал что нет, нельзя, что у них такое неписаное правило (дескать, встречаются такие нерадивые работники, что убегают с выручкой, и потом их невозможно изловить, поэтому три 'косаря' будут им, руководителям, гарантией и залогом моего хорошего поведения). Но являться эти деньги будут по сути дела взяткой, понял я подтекст его слов. Я сказал 'спасибо' и спросил, сколько у меня есть времени, чтобы подумать. Георгий Степанович сказал мне, что на размышления у меня есть не более трех дней, а потом вакансия будет занята - есть, мол, уже какой-то человек на примете. 'Может быть менее профессиональный, но зато более понятливый', - послышалось мне в его словах.
На этом мы расстались, и я, в задумчивости покинув кабинет, а затем и здание, пошагал в сторону вокзала, где в камере хранения находились мои вещи - чемодан и сумка. Вот и все, уеду домой, думал я с каким-то внутренним ожесточением, бодро шагая по заснеженным тротуарам, мне больше не хочется оставаться здесь, в этих суровых, холодных краях. Здесь было все то же, что и везде - для получения более ли менее приличной, или скажем прямо, денежной работы, требовалось дать взятку, средствами для которой я не располагал, а работать в столь нелегких условиях строителем за 250-300 рублей в месяц мне теперь казалось просто безумием. Кроме того, отравление профессией торгаша, бармена, проводника уже жило во мне, подавляя все светлые и чистые порывы моей души.
Вернувшись на вокзал, я сразу же отправился в кассу, где купил билет на поезд до Москвы, затем неспешно и плотно пообедал в кафе, так как времени до отправления поезда оставалось еще достаточно - часа полтора. После обеда я методично обследовал станционные магазинчики и киоски, в которых прикупил газет и журналов, чтобы в поезде не скучать, а вскоре услышал по радио объявление, что мой поезд подается на главный, первый путь.
Билет у меня был с плацкартным местом, другого в кассе не нашлось, и я отправился на поиски своего вагона. Войдя в купе, я обнаружил там своих будущих попутчиков, числом не менее десятка. Каким-то чудом успев уже обосноваться, они, поприветствовав меня, попросили передать им мой чемодан, который тут же приспособили как продолжение стола, после чего стали сооружать на нем вечный русский стандартный набор - выпивку и незамысловатую закуску. А минут двадцать спустя, когда поезд был уже в пути, веселье в вагоне было в полном разгаре и передо мной открылся не очень богатый выбор: наплевать на все, купить у проводника за десятку бутылку водки и влиться в ряды выпивающих, чтобы затем забыться в пьяном угаре, или же всю ночь как дурак, трезвым просидеть на узкой полоске свободного места на одной из полок, 'наслаждаясь' запахами чужих носков, курева и алкоголя, а также прописанных детских пеленок (в нашем вагоне оказалось двое-трое попеременно, а иногда и хором плачущих грудничков), - ругань, крики и храп не в счет.
Обстоятельно подумав, я выбрал, что нередко в моей жизни случается, третий вариант: извинившись перед коллективом, я забрал свой чемодан и, повесив сумку на плечо, отправился искать покоя в других вагонах поезда. Везде, во всех вагонах, в каждом купе, куда ни брось взгляд, шла тотальная пьянка, словно было получено сообщение о скором конце света и оставалось совсем немного времени до его наступления.
И все же, в конце концов, я обнаружил тихое место: это был СВ - спальный вагон, куда билеты стоили вдвое дороже обычных купейных, а основная масса пассажиров, думаю, и не подозревала, что существуют такие вагоны, где в купе всего два места - оба нижних, и ни одного верхнего. Быстро сговорившись с проводницей, я сунул ей в руки разницу в деньгах: доплату за класс вагона, за мягкость, плюс 20% чаевых. В купе, к моей радости, я оказался один, поэтому, сунув сумку и чемодан под сиденье, развалился на диванчике и вскоре задремал.
Однако уже через час я проснулся, заскучал и с самоиронией подумал: чего было, спрашивается, покидать плацкартный вагон, где всегда весело?! Я вышел в коридор и уткнулся лбом в холодное стекло окна, за которым, кроме бесконечной стены проносившегося мимо заснеженного леса, ничего не было видно.
Из соседнего купе до меня донеслись негромкие голоса двух женщин, которые, как можно было понять из их разговора, едва познакомившись, уже беседовали о вечном: об отношениях между мужчинами и женщинами, о любви, семье и браке; иногда они даже немного спорили. Признаться, голос одной из женщин меня несколько взволновал - я обожаю мягкие тембры грудного женского голоса и теперь лишь молил бога, чтобы его обладательница не оказалась старухой - ведь не секрет, что женские голоса на протяжении почти всей жизни не меняются.
Я медленно прошел мимо соседнего купе, дверь которого была полуоткрыта. Будто невзначай заглянув внутрь, я мельком оглядел своих попутчиц: одна из них была моложавая дама лет до сорока, шатенка, одетая по-домашнему в халат, а другая, та самая обладательница чудесного голоса, оказалась брюнеткой не старше тридцати, она была одета в строгий серого цвета костюм. На столе у них красовалась початая бутылка коньяка (надо же, и эти туда же!), но не было никакой закуски, только нарезанный лимон на лоскуте газеты.
От нечего делать я стал ходить взад-вперед по коридору мимо открытых дверей их купе и, конечно же, привлек тем самым к себе внимание соседок. Старшая из женщин выглянула из купе и поманила меня рукой.
-Молодой человек, простите, вы, как я вижу, наверняка человек интеллигентный.
Я конфузливо улыбнулся, потому что сам так не считал.
-Прошу вас, если вы, конечно, не заняты, не желаете ли присоединиться к нашему разговору? - спросила она, приглашая меня, таким образом, в свои сторонники в их споре.
- С удовольствием, - ответил я. Извинившись, я заскочил в свое купе и через минуту вернулся, неся в руке коробку молдавских конфет 'Вишня в шоколаде', в душе похвалив себя за то, что живя у Саши в общежитии, за бесконечными пьянками совсем позабыл о ней и не успел выложить из чемодана.
-Вот, случайно в чемодане завалялась, - сказал я, кладя коробку на стол. Дамы были приятно удивлены, старшая даже захлопала в ладоши, говоря, что конфеты пришлись очень кстати, но я махнул рукой, пустяки мол, и опустился на диванчик. Познакомились и тут же по этому поводу выпили по глоточку коньяка из больших чайных стаканов. Старшую женщину звали Валентина, ее собеседница-оппонентка назвалась Юлией. Легко вступив в разговор, я осторожно вернул его в прежнее русло.
Старшая из женщин настаивала на том, что любовь существует, раскрывая человека наилучшими своими качествами, и в награду за это дает ему райское наслаждение - прежде всего в радости обладания партнером и в сексе; молодая же ставила под сомнение само существование любви, а также заявляла, что настоящего удовольствия от секса с мужчиной получить невозможно, так как женщина, по ее мнению, является всего лишь придатком для удовлетворения половых потребностей мужчины и не более того.
Что ж, тема была любопытная, развивали мои дамы ее деликатно, и я с удовольствием принял активное участие в их разговоре. Одновременно я исподволь разглядывал брюнетку, совсем еще молодую и привлекательную женщину, спрашивая себя, почему она так пренебрежительно отзывается о сексе - быть может, она больна, фригидна, а может она разочаровавшаяся в мужчинах лесбиянка - теперь ведь такое поветрие начинает входить в моду. Она была высока, наверное, одного со мной роста, стройная, энергичная и эмоциональная, бровки вразлет, нервный тонкий нос с небольшой горбинкой, маленький гордый рот, но особенно на ее лице выделялись глаза - формой прекрасные, цветом карие, горящие - эдакая кавказская красавица.
Но было еще что-то такое в ее манерах... властное, и хотя на протяжении всего разговора она в себе эту властность умело подавляла, в ней явственно чувствовалась какая-то внутренняя сила.
'Да! - подумал я, - совсем не простая женщина. И, судя по всему, весьма гордая'. При последнем ее высказывании о сексе мои губы непроизвольно сложились бантиком, что немедленно заметила Валентина и попросила меня высказать свое мнение.
Мы с Валентиной, теперь уже в два голоса, утверждали, что в сексе человек черпает массу удовольствий, а Юлия по-прежнему пыталась нам доказать, что секс нужен одним лишь мужчинам - для удовлетворения их собственных прихотей.
-Простите, Юлия! - вступил я полновластно в дискуссию (ощущая от этого разговора в области простаты начинающееся томление, наверное, из-за того, что уже пошла вторая неделя с тех пор, как я не спал с женщиной). - У вас дети есть?
-Да, - ответила она, - у меня есть сын, Стасик, ему шесть лет. - А почему вы спрашиваете?
-Да потому, - сказал я, - что зачастую только после родов, хотя нередко и раньше, женщина становится полноценно сексуальной, и ощущает все то, что ей дано ощутить природой. Только поймите меня правильно, - я поднял, словно капитулируя, руки, - я лишь цитирую то, что читал в медицинской литературе в этой области и ни в коем случае не желаю здесь говорить о присутствующих, ведь любой из нас строго индивидуален. Просто я лично считаю, что о женских ощущениях уже давно все известно, и даже если что-то изменилось в самой женщине в последние десятилетия в худшую сторону, то природа этих изменений кроется в стрессах, перегрузках и трудностях современной жизни.
Когда я закончил, Валентина, подмаргивая мне, стала говорить, что не все мужчины одинаковы, иногда, мол, встречаются и такие, которые могут открыть перед женщиной все богатство и разнообразие чувственных удовольствий.
-Я не знаю, как другие, - вспыхнула Юлия, - но мой муж за семь лет супружеской жизни ничего такого мне не дал. А может... - продолжила она неуверенно, - это я неспособна на такие ощущения, не знаю... - Она смущенно поглядела на нас с Валентиной.
А я глядел на ее влажные губы, которое она, волнуясь, поминутно облизывала, слушал ее дивный грудной голос и попросту не мог поверить, что эта женщина, умная, интересная и столь привлекательная, настолько несчастна, что ей не ведомо даже то, что ощущает в плотской любви какая-нибудь колхозная доярка, заваленная конюхом под скирду сена, или, например, 17-18-летняя вчерашняя школьница, - мне ли не знать, как и что они чувствуют!
-Мой муж, - продолжала тем временем Юлия, - старше меня на девять лет, ему 35 и он работает одним из руководителей в областном торге. Его мама, моя свекровь, живет вместе с нами, помогает с ребенком и по хозяйству. Вот уже шесть лет, с тех пор, как я родила Стаса, потому что мы с мужем оба очень заняты на работе.
'Присутствие свекрови в доме, - подумал я глубокомысленно, продолжая разглядывать Юлию, - это, безусловно, большой тормоз в развитии чувственности'. И без всякой связи с предыдущей мыслью, в голове пронеслось: 'А ведь она моложе, чем я думал, ей всего 26'.
У Юлии на пиджаке, приятно облегающем ее небольшую грудь, был комсомольский значок - он смотрелся несколько странно, уже мало кто их теперь вообще носил, но, тем не менее, интересно контрастировал с ее строгим, деловым костюмом. Когда Валентина зачем-то вышла из купе, я налил в стаканы еще коньяка и, не удержавшись, спросил Юлию, указывая на комсомольский значок.
-Что, даже теперь не можете с ним расстаться? Или этот знак вам дорог как память о веселой и безмятежной юности?
-Нет, - мягко улыбнувшись, ответила Юлия. - Я ношу его по долгу службы. Работа такая. - И тут же спросила: - Вот кем, вы думаете, я работаю?
-В райкоме комсомола, скорее всего. Папочки из кабинета в кабинет разносите, - предположил я. - Или в детской комнате милиции, - добавил я снисходительно, - в звании лейтенанта, малолетних хулиганов в чувство приводите.
-Первое правильно, вы угадали, - улыбнулась Юлия, и ее возбужденное предыдущим разговором лицо несколько смягчилось, остался лишь легкий румянец, который ей очень шел. - Я - комсомольский работник. Только работаю я не в райкоме, а в обкоме, и папочки приносят мне.
-Потому что вы?.. - удивленно растянул паузу я.
-Потому что я - секретарь обкома.
Я, конечно же, не встал и не выпрямился перед ней по стойке смирно, хотя всего год тому назад вышел из комсомольского возраста, но, признаюсь, мне было приятно и лестно это знакомство - такая женщина! - и секретарь обкома. С другой стороны, передо мной была несомненно красивая и... одновременно несчастная женщина, не испытавшая за годы замужества радости оргазма, насколько я понял из нашего предыдущего разговора.
Вернулась Валентина, мы посидели еще какое-то время, разговаривая обо всем понемногу, затем допили коньяк, после чего я пригласил дам в вагон-ресторан поужинать. Валентина сказала, что не голодна, а Юлия, засуетилась, достала из дорожной сумки какой-то сверток и стала его разворачивать.
-Тут должно быть что-то вкусное, моя свекровь хорошо готовит, - извиняющимся тоном сказала она.
-Давайте оставим это как резерв, - сказал я мягко, - и если нам ничего интересного в ресторане не предложат, вернемся и набросимся на ваши припасы. Договорились?
-Хорошо, - легко согласились дамы, после чего выставили меня из купе, чтобы переодеться. Я у себя переоблачился в спортивный костюм, а когда несколькими минутами позднее встретился со своими попутчицами в коридоре, мы втроем покатились со смеху - они тоже были в спортивных костюмах. Спросив проводницу, в каком направлении находится вагон-ресторан, мы двинулись, - я впереди, а женщины сзади, - словно тройка спортсменов в одной связке, по пьяным и дурно пахнущим вагонам и ужасающе грохочущим переходам между ними. К счастью, идти было недалеко: преодолев всего три вагона, мы достигли цели своего путешествия.
Едва мы заняли свободный столик, к нам тут же подлетела официантка, но я, улыбнувшись, попросил ее подождать с заказом, затем, извинившись перед своими дамами, прошел на кухню. Там я перекинулся несколькими словами с шеф-поваром, после чего вернулся на свое место.
А еще минут через двадцать официантка принесла заказ и расставила его на нашем столике. Юлия была удивлена, увидев, что именно принесли за наш столик. Она призналась, что даже и не предполагала, что в вагоне-ресторане бывают такие вкусные вещи. Она, понял я, была избалована обкомовскими пайками и не представляла себе, что и простой народ (или, вернее говоря, отдельные его представители) за свои деньги тоже может иногда поесть чего-нибудь вкусненького в свое удовольствие. Валентина, жалуясь на отсутствие аппетита, лениво ковыряла вилкой в своей тарелке, а мы с Юлией откровенно наслаждались: она - едой, а я - тем, что смотрел на нее.
Посетителей в вагоне-ресторане было совсем мало, ведь мы лишь недавно выехали из отправного пункта, следовательно, у большинства пассажиров еда была припасена с собой. Когда мы покинули вагон-ресторан и двинулись в обратный путь, был уже довольно поздний час; людей в коридорах почти не было, за окнами было темно, только изредка мелькали огни полустанков и грохотали под ногами стрелки разъездов. Я шел, через каждые несколько шагов отталкиваясь локтями от стен вагона, и балансировал на ходу, стараясь не выронить две бутылки коньяка, прихваченные из ресторана, а дамы прикрывали тыл, держась несколько позади и неся кулек со сладостями. Мы еще некоторое время посидели в их купе, разговор лениво перетекал из одной темы в другую, затем Валентина с показной откровенностью зевнула и, извинившись, попросила нас с Юлией выйти, дать ей переодеться ко сну. При этом она опять дружески мне подмигнула, а я понимающе одними глазами улыбнулся ей в ответ.
Мы с Юлией вышли в нерабочий тамбур, предназначенный для курильщиков, где кроме нас, к моей радости, никого не оказалось. Прижавшись лбами к холодному стеклу, мы надышали в хрустальной наледи окошечки, сквозь которые можно было наблюдать за убегающим зимним лесом.
-Скажите, Юлия, - начал я. - Я не очень разбираюсь в национальностях, так как сам являюсь продуктом смешения сразу нескольких из них - насколько я знаю, не менее пяти-шести, - и считаю себя законченным интернационалистом, но мне кажется, вы дочь одного из кавказских народов?
-Нет, - усмехнулась Юлия. - Вы не первый, кто в этом вопросе заблуждается, во мне нет кавказской крови. Я - чистокровная русская. Хотя, когда я вот так отвечаю на подобные вопросы, некоторые, особенно люди старшего поколения, говорят: 'А, ну да, правильно, чего я спрашиваю? Вы, конечно же, еврейка'.
Теперь настала моя очередь усмехнуться. Мы постояли молча еще несколько секунд, потом я очень осторожно взял руку Юлии и прикоснулся губами к холодным пальцам. Она руки не убрала, и я продолжал целовать ее пальцы, дыша на них.
-Савва, зачем ты?.. - спросила она, повернувшись и посмотрев мне прямо в глаза.
Не дав ей договорить, я выпалил:
-Знаешь, мне представилось, буквально на одно мгновение, что, возможно, именно я смогу пробудить спящую красавицу, и начать решил с пальцев, но красавица, мне кажется, в таком глубоком сне, что я немного в отчаянии.
-Да, возможно, что ты прав, - произнесла она и тихо засмеялась, ее голос буквально завораживал меня. - 'Спящая красавица', - повторила она вслух. - Ей явно понравилось это определение.
-Но если мы вместе приложим все усилия, - продолжил я, теперь уже шепотом, - у нас, я это знаю наверняка, все обязательно получится.
Наши взгляды встретились вновь, и я уловил в ее глазах безмолвный призыв. Затем она отвела глаза и вздохнула.
-Ну что ж, мой герой, веди меня, я доверяю тебе всю себя, - произнеся это, она вложила свою ладонь в мою руку.
От этих слов все мое тело в одно мгновение напряглось и стало сверхчувствительным, словно один нерв.
Мы осторожно, почти не дыша, преодолели несколько шагов, отделявших нас от моего купе, а там я, закрыв дверь изнутри на защелку, и уже не помня, как и что там было дальше в той сказке про спящую красавицу, схватил Юлию в объятия и стал целовать ее руки, шею, волосы, губы, затем начал раздевать.
В эту ночь мы не сомкнули глаз, вернее, моя Юлия почти не размыкала их, а в середине ночи она вдруг коротко вскрикнула, а потом, словно испугавшись себя самой, вновь надолго затихла. Я же не жалел ни своих сил, ни ее тела, и под утро, когда за окном уже начинало светать, как бы в благодарность за мое старание и терпение, я услышал ее слабые стоны.
Позже, когда Юлия уснула, я сходил к проводнице, она оказалась одна в служебном купе, и, не говоря ни слова, протянул ей 25 рублей.
Проводница ничего не спросила, только понимающе кивнула и сказала мне: 'Не беспокойтесь, я до самой Москвы никого к вам в купе не подселю, так что отдыхайте спокойно'. Я благодарно улыбнулся ей, - как хорошо, когда тебя понимают.
Почти целый день мы с Юлией проспали каждый в своем купе, после чего, сойдясь в ее купе и заказав обед на троих из ресторана с доставкой, мы ели, пили плохонький ресторанный коньяк и, почти не замечая Валентину, глядели вместе в окно, легко соприкасаясь головами и почти не замечая мелькавших за окном прекрасных сибирских пейзажей.
Мы почти не разговаривали, но когда Юлия поднимала свои ресницы, чтобы взглянуть на меня, ее глаза сияли и становились волнующе влажными. Валентина тоже включилась в нашу игру, она то и дело поддерживала и подбадривала меня, а Юлию, пользуясь разницей в возрасте, опекала словно девочку.
К вечеру мы уже привыкли к тому новому положению, в котором оказались, все вернулось в нормальное русло, мы вновь стали говорить и говорили абсолютно обо всем, кроме секса, - на эту тему было наложено негласное табу. Юлия стеснялась при Валентине заходить ко мне в купе, и та, поняв это, говорила порой, притворно зевая:
-Пойдите, молодежь, погуляйте где-нибудь, дайте женщине бальзаковского возраста отдохнуть. Долгий сон - это красота и здоровье женщины. В моем возрасте, разумеется, к тебе, Юлечка, это не относится.
Обычно мы покидали их купе по очереди: я - первым, Юлия - следом за мной, а я в это время наблюдал за перемещениями людей в коридоре вагона, не желая, чтобы кто-либо видел, как она входит ко мне. К счастью, в нашем вагоне по-прежнему почти не было пассажиров, а редкие попутчики, занятые своими делами, если нам и случалось с ними встретиться, не обращали на нас никакого внимания.
Так прошло три долгих чудесных дня и три волшебных ночи: днем - походы в ресторан, игра в карты в подкидного в компании с Валентиной, затем сон, быстрый, но живительный, а ночью - под мерный перестук колес - мои упорные старания по пробуждению 'спящей красавицы'.
Должен сказать, что все у Юлии, у моей милой женщины, было нормально, она оказалась вполне чувственной и отзывчивой на ласку, только для того, чтобы это обнаружить, мне пришлось исследовать все ее великолепное тело в поисках эрогенных зон, и это доставило мне, признаюсь, несравнимое удовольствие. По истечении третьих суток мне, очевидно от переутомления, приснился сон, будто бы я исполняю какую-то особую, сексуальную миссию, а когда проснулся, еще долго не мог выйти из этого состояния: это была потеря чувства реальности, усталость, но какая-то необычная, приятная, очищающая и даже, я бы сказал, возвышающая.
'Не хватало еще, чтобы я свихнулся на почве секса' - подумал я и решил несколько развеяться. Я сходил в штабной вагон и за пятерку спросился у электрика поезда искупаться в служебном душе - мне надоело поливать себя из бутылочки в вагонном туалете. Юлии, как женщине, с этим, естественно, было еще сложнее, хоть я нередко и бегал ночью от бойлера к туалету, принося ей для полоскания бутылки с теплой водой.
Утром последнего дня, когда наш поезд был уже на подходе к Москве, и вдали показались пики высотных зданий города, я вошел в купе моих соседок, которые были заняты тем, что разглядывали Юлины семейные фотографии. Я подсел на диванчик и взял в руки те из них, что они уже просмотрели. На первой я увидел хорошенького малыша лет пяти в летнем костюмчике на фоне памятника Погибшим кораблям, что находится в городе Севастополе. Это, судя по всему, был Стасик - сын Юлии. Я взял другое фото и увидел Юлию в обнимку с мужчиной, очевидно мужем, сидящих на корточках и стоящего между ними сына - так все они были почти одного роста.
Лицо мужчины показалось мне знакомым, и я, недоумевая, вгляделся повнимательнее... и узнал в нем Георгия Степановича, заместителя управляющего трестом столовых и ресторанов г.Тюмени, с которым мне пришлось встречаться и общаться перед самым моим отъездом. Слегка шокированный, я бросил взгляд на Юлию и заметил, что она в этот момент тоже смотрит на меня. Итак, Георгий Степанович - муж Юлии. Я, пытаясь придать своему лицу благодушное выражение, через силу улыбнулся. И тут мне почему-то вспомнилось, что в ходе нашего разговора он, Георгий Степанович, дал мне три дня подумать, а я в тот же день уехал, и сегодня как раз истекал данный мне срок... О, если бы он только мог знать, с кем и сколь плодотворно я провел эти три дня... и три ночи.
Я положил фотографию и взял следующую. Юлия улыбнулась и спросила, почему я так пристально разглядывал фото.
-Мне показалось, - ответил я как можно равнодушнее, - что знаком с этим мужчиной. - При этих словах лицо Юлии мгновенно напряглось, и я продолжил: - Но теперь я пригляделся получше, и понял, что он просто похож на одного моего приятеля из Кишинева.
После этих слов она мгновенно успокоилась, затем собрала все фотографии, сложила в конверт, а его в свою сумочку и, воспользовавшись тем, что Валентина на секунду отвернулась, перегнулась через столик и поцеловала меня в губы.
-Это мой муж, - прошептала она. - И он никогда не бывал в Молдавии.
Я вырвал из своей записной книжки листок и записал в нем номера телефонов, по которым меня можно было найти в Москве, одним из них был рабочий телефон корреспондента 'Комсомолки' - моего товарища, земляка и родственника Виталия Яковлева, у которого я обычно останавливаюсь, бывая проездом в столице нашей Родины. И на этот раз я тоже планировал задержаться в Москве, примерно на недельку. Мне это было необходимо в качестве положительной терапии, или, если хотите, как наркоману доза, так как Москва всегда напитывала меня энергией, придавала мне силы в борьбе против собственной лености - меня взбадривал ее могучий ритм и темп столичной жизни.
-Послушай, Савва, а откуда у тебя редакционный телефон 'Комсомольской правды'! - внезапно спросила Юлия, просматривая номера на листке, который я ей подал; Валентина тем временем по какой-то надобности вышла из купе.
-Ну и память у тебя, - удивился я. - Это так, по случаю, родственник у меня там работает. Он, кстати, какое-то время даже в ТАСС работал, но из-за партийного лимита не смог получить партбилет, а без партбилета, - усмехнулся я, - как ты сама понимаешь, за границу - ни-ни, вот и пришлось ему вернуться в 'Комсомолку'. Если тебе неудобно звонить по этому телефону, используй другие номера, через них меня обязательно найдут и свяжут с тобой.
Юлия аккуратно сложила листок, спрятала его в свою сумочку, и сказала грустно:
-Ты знаешь, Савва, мне пожалуй не стоит встречаться с тобой в Москве.
-Почему, милая?
-Да потому что мне становится страшно всякий раз, когда я думаю о том, что изменила мужу. И в то же время мне больно тебя терять. - В голосе ее звучал надлом. - Мне кажется, если ты позовешь, я побегу за тобой как последняя дура: забуду о муже, об этой дурацкой партучебе, обо всем на свете, кроме сына. - И она посмотрела на меня вопросительно и растерянно, слезы стояли в ее прекрасных глазах. - А теперь еще эти новые ощущения... Как я со всем этим теперь буду справляться?
-Глупышка моя, этого не надо бояться, это же твое, просто это раньше дремало в тебе, и теперь зазвучало полноценно и мелодично, а я... я всего лишь... скромный настройщик.
-Да, только теперь тебя не будет рядом со мной... - голос Юлии задрожал, и она опустила голову.
-Думаю, ты больше не нуждаешься во мне, теперь ты гораздо лучше понимаешь свое тело и свои чувства. Но если когда-нибудь, слышишь, ты решишь, что я тебе нужен, пусть на несколько дней, на час, даже на миг - позови, и я приеду, где бы в этот момент ты не находилась. Обещаю.
Мы замолчали, затем взялись за руки и остаток пути, что-то около получаса, просидели близко-близко лицом к лицу - глаза Юлии печально глядели на меня, а губы, которые она ежесекундно покусывала, выдавали то, как она сильно нервничает. Потом она взяла мои ладони в свои и прижалась к ним лицом.
Поезд замедлил ход, вполз под крышу вокзала и остановился. Я, держа в руках свой чемодан и сумку Юлии, выскочил на перрон, следом вышла она. Оставив вещи, я вновь бросился в вагон, чтобы вытащить большой и тяжелый чемодан Валентины. Так, находясь в беспрерывном движении, мне было легче переносить этот нелегкий момент перед расставанием.
Женщины обнялись и поцеловались на прощание, затем я прижался щекой к щеке Валентины, после чего она подтолкнула меня к Юлии. Та стояла с заплаканными глазами, плечи ее вздрагивали.
Я обнял ее в последний раз, затем подхватил свой чемодан и сумку и, не оборачиваясь, поплелся к стоянке такси. На душе было тоскливо и муторно, я пытался мужественно с этим бороться, но мои глаза почему-то были полны слез.