Сарапулов Алексей Валерьевич : другие произведения.

Девяносто пять баллов депрессии

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:



   Меня с детства окружающие считали странным.
   Помню, как признавшись в любви девушке, сказал что-то вроде: "Я странный и молчаливый парень, знаю". А она ответила, что все привыкли меня таким видеть.
   Как и почти всех детей, меня с раннего детства раздражал прививаемый родителями распорядок дня. Ну, знаете, ложиться спать только в десять или, самое меня доводившее, гулять каждый день часа по два или три. Обязательно с друзьями, которых нет, но надо как-то завести. Я никогда не понимал, что делать на улице. Можно покопаться в песочнице, повисеть вниз головой со шляпки трехметрового металлического гриба или выслушать оскорбления от старших ребят, но не каждый же божий день в течение нескольких лет! Больше всего я любил просто лежать на траве и смотреть на проплывающие в небе облака, искать в них знакомые очертания. Видеть ракеты, бороздящие вакуумные моря, лица бородатых стариков либо фигуры диких саблезубых кошек. Это на самом деле забавно, я и сейчас люблю этим заниматься.
   Но смотреть на облака дольше пятнадцати минут утомительно: мозг получает слишком мало новой информации.
   Так вот, я не любил гулять, мне больше нравилось читать книги. Нет, я не был книжкой крысой, червем или еще какой-нибудь подобной тварью. Я всего лишь любил яркие и запоминающиеся истории, полные живых людей, в которых невозможно не поверить, и которые к последней странице становятся читателю лучшими друзьями.
   Хорошо, уже тогда я тяготел к эскапизму, но как бы то ни было, не вижу в этом ничего плохого.
   А стоит ли говорить, каким неспортивным рохлей я рос? Родители пытались отдавать меня в секции, но я всегда упирался, скандалил и убегал. Я не помню, почему. В любом случае, они вскоре прекратили безуспешные попытки пристроить меня куда-нибудь, а я до сих пор об этом нисколько не жалею. Все это время я не видел смысла спортивных игр. Ни футбол, ни волейбол, ничто остальное меня никогда не интересовало. Многим игры нравятся, должно быть, из-за зрелищности: ее в первую очередь обсуждают болельщики. Я этого не понимаю.
   Удивительно, как сильно отсутствие интереса к спорту разделяет людей. В первый раз против меня обернулся весь класс, когда я заявил, что срать хотел на их футбол. Конечно, я сам виноват, нельзя быть таким нетерпимым, но тогда мне было семь, а семь лет это еще тот возраст, когда эгоизм и эгоцентризм только начинают рассеиваться.
   Я был один, не имел понятия и представления о вкусах и интересах окружающих людей, и я искал свои. Думаю, к лучшему, что я ни с кем не общался. Семилетний мальчишка слишком привержен интересам окружающих. Меня никто не сбивал с моего пути. В течение нескольких последующих лет я научился хорошо разбираться в кино, литературе, музыке и даже компьютерных играх. И настолько же плохо развил социальные навыки. В какой-то день меня стало пугать любое общение с людьми.
   Все это не способствовало моей популярности. Даже если кто-то и пытался со мной общаться, у него ничего не выходило: мы были слишком разные, чтобы хоть что-то спросить друг у друга и найти тему для минутного разговора. Я ненавидел это. Я ненавидел за это весь мир и себя.
   В некотором роде из-за этой ненависти я и оказался здесь, в "Святом приюте", в лечебнице для психически больных. Вы еще помните девушку, которую я упоминал в самом начале? Она была моей одноклассницей и значила для меня больше, чем что-либо в целом мире. Настолько, что однажды я уловил момент на улице и рассказал о своих чувствах. Она ответила, что у меня нет шансов быть с ней. Тогда я бы мог приложить упорство и заставить ее взглянуть на меня иначе. Однако это ее решение, а я не люблю заставлять людей делать что-то им неприятное. Но и продолжать так жить я не мог.
   Я наглотался таблеток.
   Меня откачали, жаль. А, может, и нет - я еще не решил.
   Самое важное, что я приобрел здесь - это время. Проживая в том мире, где люди живут от звонка до звонка будильника, меня всегда волновало, где они находят время, чтобы писать книги. И знаете в чем дело? Нигде они его и не находят. Вам знаком термин "литературный негр"? Так вот, это мы - некоторые из лечащихся психбольных. Разве вы, читая очередной роман, никогда не думали: "Да этот парень его написавший тот еще псих"?
   Да, тогда вы были правы. У нас тут полно свободного времени, знаете ли.

   Перед ужином в наше свободное время я встречался с девушками.
   - Тебе никогда не казалось, что у тебя во рту кто-то живет? - спросила у меня Элен, когда мы сидели во внутреннем дворике.
   - Думаю, если бы кто там и поместился, то его не составило бы труда выплюнуть или проглотить, - ответил я.
   В таких разговорах главное не начать сходить с ума вместе с остальными. Надо отвлечься на что-то: например, на небо, где облака и солнце. Чудесное весеннее солнце.
   - Ты не понимаешь! Этот маленький тролль цепляется своими коготками за мой язык. И это больно. - Элен поежилась, мне стало ее немного жаль.
   Вообще, она была симпатичной. Девушка отращивала свои светлые волосы, и это определенно шло ее овальному личику. Но внутри меня она ничего не вызывала.
   - Во время ужина набери полный рот воды и посиди так минуты три, - посоветовал ей я. - Тролль утонет, я обещаю.
   Я поднялся с зеленой травы, на которой мы лежали - за двориком ухаживали, и он всегда был в лучшем виде.
   - Надеюсь. Я попробую, - откликнулась Элен. Она почесала правую ладонь. - Уже уходишь?
   - Да, прости, но мне надо еще кое к кому заглянуть. - Я ей не врал.
   Элен пожелала мне удачи и тоже поднялась на ноги. Неподалеку сидела, уставившись куда-то в землю, ее лучшая подруга, и она посеменила к ней.
   Во дворе было много девушек, и многие смотрели на меня. Ранее я пытался встречаться и с ними. Безуспешно.
   Антон редко выходил во двор, гораздо больше ему нравилось сидеть в своей крохотной палате на полу и строчить очередной роман. Я знал, что писал он под разными псевдонимами и каждую неделю стабильно выдавал по литературному кирпичику, который позже публиковали где-то за стенами лечебницы. Может, он был уже сказочно богат, но не знал об этом, и не мог узнать, пока бы не выписался - больным запрещено иметь наличные, а любые посылки вскрываются еще на входе.
   Когда я вошел к нему, он пялился в потолок, скрючившись в неестественной позе, закинув ноги на кушетку. Он спросил меня про мой любовный роман. Я ответил, что до сих пор собираю материал.
   Да, мы с ним единомышленники в писательском деле. Правда, он-то, конечно же, уже не одну собаку на этом деле съел, а я даже пяти страниц не написал. Но во всем этом доме радости он был самым близким по мышлению мне человеком.
   Я не прекращал думать о той девушке, когда оказался здесь. Теперь мы были словно в разных мирах, но она не покидала моих мыслей. Почему я влюбился в нее? И почему я до сих пор не могу ее разлюбить? Что это вообще такое, любовь?
   Последний вопрос мне задала она, сказав, что знает любовь к матери, младенцу, родным, но что значит полюбить, например, меня - не понимает. Наверное, она украла этот монолог из какой-нибудь дешевой бульварной книжки или мыльной оперы, но этот вопрос всерьез меня заинтересовал.
   Я пытался объяснить ей свои чувства, но у меня это получилось не лучше, чем объяснение Эйнштейновской теории относительности одним из тех дегенератов, с которыми мне приходится тут порой общаться.
   Во время первой нашей встречи Антон пошутил, что мне стоит написать книгу, ответившую бы на этот вопрос. Он не думал, насколько серьезно я восприму его идею. И заболею ей.
   - Чувствую, ты никогда ее не напишешь.
   Я не сразу сообразил, о чем он. Я так углубился в свои воспоминания, что забыл даже, где я нахожусь.
   - Я про твою книгу. Ты ее не напишешь такими темпами. - Антон говорил немного невнятно, нацепив ручку на нижнюю губу.
   - Да ладно. - Я встал с его постели и вышел в коридор.
   - Эй, погоди, ты обиделся? - донеслось сзади.
   - Нет! - ответил я ему, отойдя уже на несколько шагов.
   Я не соврал. Но его слова в некотором смысле все же задели меня. Я здесь уже год, но до сих пор ничего не написал. Нужно взять себя в руки.
   Ужин я провел в своих мыслях. Я не слышал чужих разговор, не видел, как умничка Элен набрала полный рот компота и счастливо с круглыми щеками озиралась на своих подруг.
   Так что же такое любовь? Я не мог думать о другом.
   Когда мне исполнилось шестнадцать, и близился день моей выписки, все изменилось. К нам привезли новенькую. Худющую, с волосами цвета ночи, с белой мраморной кожей и порезанными руками.
   Но меня в ней привлекло не это. А ее глаза, когда она впервые взглянула на меня. Полные боли и одиночества.
   Мне было ее жаль.

   - Уже подкатил к новенькой? - ехидно спросил меня в тот же день Антон.
   - Пока нет. А что, ты уже?
   - Нет-нет, это ведь твой способ собирать материал, не мой.
   - Ты еще скажи, что тебе девушки не нравятся, - не знаю, почему, но его подколки начинали меня раздражать. Я не считал себя игривым самцом, бегающим за каждой юбкой: ведь меня не интересовал секс, только сама природа чувств.
   - Послушай, я писатель. В самом деле писатель, и ты понимаешь это. Мое творчество и меня любят люди. Пускай, они знают лишь мои псевдонимы и не знают абсолютно ничего обо мне. Но в любом случае мне больше ничего и никого не нужно.
Он выглядел чересчур ушедшим в себя даже для своего обычного задумчивого взгляда. Он врал, я и не сомневался.
   - И мы с тобой даже не дружим, амиго. - Я откинулся поперек его кушетки, уткнувшись затылком в холодную стену.
   - Ну, это ты ко мне постоянно приходишь. А я даже твоей палаты изнутри не видел.
   Антон встряхнул рукой, покрутил кистью, взял с пола ручку и первый попавшийся белый лист и стал что-то писать, улегшись животом на пол.
Вообще он был прав. Это я считал его другом и лип к нему в поисках адекватного собеседника, только я. Для него я всего лишь сосед по крылу, такой же больной псих, как и остальные в лечебнице.
   - Тебе никогда не казалось отвратительным слово "перевод"? - спросил меня Антон, оторвавшись от работы.
   Я покачал головой.
   - Нет, а что в нем плохого?
   - Ну, его обычно используют для обозначения смысла иностранных слов, но оно означает также и транспортировку. То есть, ты как будто бы переправляешь поездом смысл своих слов в другие страны. Это сводит с ума.
   Хороший он все-таки парень.
   - За что ты тут? - спросил я его, приподнимаясь и поглаживая затекшую шею.
   - Фактически ни за что. Я здесь по своему желанию.
   - По-моему, ты все-таки псих, и тебе здесь самое место.
   - Ты не понял. Здесь у меня есть как раз столько свободного времени, сколько мне нужно для своих книг. Плюс постель и питание. Это не райский сад, но на всей земле нет другого места, где бы я был больше счастлив.
   Почему мы никогда раньше не говорили с ним об этом?
   Я уже собирался уйти во двор, но в дверях обернулся к нему.
   - А что у тебя указано в карте?
   - Вторая стадия шизофрении, - ответил Антон.
   Да, он еще не скоро вернется в настоящий мир. Я не стал ему больше мешать.

   Большую часть детства я провел в темной комнате, освещаемой лишь парой лампочек и компьютерным монитором. Теперь я никак не мог привыкнуть находиться на ярком солнце дольше получаса - иногда даже сознание терял. Врачи говорят, что происходит пресыщение витаминами А и Е, и организм не может с этим справиться. Поэтому я старался особо не разгуливаться во дворе и почти все свободное время проводил в тени векового дуба у самой ограды лечебницы. Солнце сюда проникало только по утрам, как раз тогда, когда я проходил врачей.
   С этого места открывался чудесный вид на весь внутренний двор. Все больные были как на ладони - если бы я подул, их бы, наверное, всех ветром снесло. Не знаю, почему остальные сюда никогда не забредали.
   Новенькая ни с кем не общалась. Она металась из одного конца двора в другой, словно искала способ побега, и рассматривала окружающих. Иногда и меня.
   Я снова мысленно ее пожалел. Она выглядела как никто одинокой.
   Когда до ужина оставалось совсем чуть-чуть, минут десять, новенькая подошла ко мне. Я заприметил ее издали, и когда она приближалась, не знал, куда деть глаза. Кажется, она была чем-то разъярена.
   - Перестань на меня пялиться. Это неприятно, - заявила она мне.
Похоже, дамочка была настроена серьезно, а я ничего подобного не ожидал. У всех людей, когда они попадают в новую для себя ситуацию, мозг словно бы прекращает работу, все его рабочие разбредаются по домам к женам и холодному пиву и гасят свет. Так случилось и со мной: я вытаращил на нее глазища, а в голову не приходило ни единой мысли, чего бы мне в ответ сморозить.
   - С чего ты решила, что я пялюсь на тебя? - после небольшой паузы спросил я.
   Иногда мне хочется закурить, достать пачку сигарет из кармана, не глядя выбрать одну, поджечь ее и затянуться. Не потому что нервы, совсем нет. Просто выглядит это дико круто, создает впечатление. Как раз такое, какое я сейчас желал больше всего на свете.
   - Не знаю, - огрызнулась девушка, - быть может потому, что кто-то не спускает с меня своих безумных глаз?
   Она действительно злилась, заставляя чувствовать себя виноватым.
   - Я не псих, - промямлил я в ответ.
   - О, так быть может и они сюда на пикник приехали? - девушка ткнула пальцем в сторону остальных гуляющих.
   Я поднял обе ладони в примирительном жесте. Я сдаюсь.
   - Слушай, ты мне кажешься очень одинокой. Возможно, похожей на меня. И это привлекает к тебе мое внимание.
   Мне показалось или она в самом деле чуть успокоилась?
   - Ну и что? Возомнил себя героем, который может спасти бедную принцессу из заточения в темной башне? - она скрестила руки на груди.
   Положение не хотело меняться к лучшему. Впрочем, какая разница? Почему я так из-за нее забеспокоился? Никакой любовью тут и не пахло. Пора было расчехлять острый язык.
   - Если тебе что-то не нравится, можешь хотя бы не загораживать мне солнце? Я тут вообще-то загораю. - Я демонстративно обвел руками тень, в которой сидел.
   Девушка хмыкнула, но уходя, кажется, улыбнулась. Хорошей такой милой улыбкой, от которой внутри все теплеет. Так умеет улыбаться далеко не каждый. Все-таки она мне начинала нравиться.
   Поэтому за ужином я сделал вид, что мы лучшие друзья, и с широкой улыбкой подсел к ней.
   - Вот эти белые таблетки из риса лучше выковыряй, - посоветовал я ей. - Обязательно, если собираешься посвятить эту ночь делам более важным, чем сон.
   В подтверждение этих слов, я достал таблетки из своей тарелки и спрятал в кармане штанов.
   - Все же надо быть аккуратным и не разбрасывать их где попало, - продолжил я. - Медсестры рассердятся и наверняка будут пихать их в нас насильно. Здесь, конечно, не тюрьма строгого режима, и большей частью мы делаем, что хотим, но ночью уследить за нами труднее, а администрации не нужны проблемы.
   Я отпил чай и на ее вопросительный взгляд ответил, что в напитки обычно ничего не добавляют, а вот котлету стоит проверить. Как-то мне попалось снотворное и в куске белого хлеба. Но чай и компот всегда были безопасны.
   - Звучит убедительно, - хмыкнула девушка, однако я заметил, насколько дружелюбнее.
   Я снова отпил из стакана, на этот раз, чтобы скрыть предательскую улыбку. Ненавижу, когда тянет беспричинно улыбаться, это бред какой-то.
   Я помог ей расправиться с таблетками и забрал их себе. Она не возражала. Некоторое время мы ели молча, а потом она встала и понесла пустую тарелку в мойку, неуклюже попрощавшись со мной, словно не зная, надо ли так делать. На этот раз я не смог сдержать улыбку.
   Влюблялся ли я? Нет, быть того не может. Это определенно не те чувства, что я испытывал ранее.
   - До встречи, - попрощался я. - И удачи тебе.
   - Не желай, - огрызнулась она и оставила меня удивленно дожевывать рис.
   А потом я вспомнил, что не спросил ее имени.
  
   На следующий день она первая подошла ко мне во дворе.
   - Я тут поговорила с девчонками, - начала она, - ты еще тот бабник, оказывается!
   Не похоже, что она злилась, наоборот выглядела очень радостной. Да она определенно не относилась ко мне как к парню.
   - Я пытаюсь понять, что такое любовь, но ни в одну из них влюбиться не смог, - оправдался я. - Не слушай, что они говорят, многие меня за это ненавидят.
   Девушка села рядом со мной, опершись спиной о дуб. Она перехватила ладонями правое колено и с интересом в зеленых глазах посмотрела на меня.
   - Ой, какой ты романтик, Ромео.
   Я поднял голову к небу, всмотрелся в проплывающие тучи, затем снова вернулся глазами к собеседнице. Черт, а она ведь очень здорово выглядит.
   - Меня заинтересовала этим вопросом девушка, которой я как-то раскрыл свои чувства.
   - Да ты что.
   Я не ожидал настолько несерьезного отношения, и это меня задело. Мне захотелось вскочить, крикнуть что-нибудь вроде: "Да ты ничего не понимаешь!" Стой, сказал я себе, что за дела? Бесишься из-за всякой ерунды.
   - Ага. И теперь мне кажется, что я постепенно влюбляюсь в тебя. - Я дал ей время переварить сказанное. - Позволь мне подержать твою руку.
   - А, я поняла. - Она рассмеялась. - Это бзик такой, лапать других людей, верно?
   - Я серьезно.
   В воздухе стоял запах мокрой травы - недавно был дождь. Солнце светило неярко, то и дело прыгая за тучи. Самые маленькие больные бегали по двору, шумели и играли. Я подумал, что до лета осталось не так уж и долго.
   - Та девушка, в которую я был влюблен, - сказал я. - Когда я до нее дотрагивался, то, не знаю, впадал в нирвану. Становился счастлив, как старый голодный осел, получивший морковку. Словно я выиграл джек-пот с шансом один на миллион. Думаю, это что-то типа признака любви.
   - Так я и говорю: бзик.
   Я уже хотел было наплевать на нее, но она протянула мне руку.
   - Давай.
   Я приподнялся с належанного места и подполз к ней. Неуверенно дотронулся до ее руки кончиками пальцев, потом взял ее в свою ладонь.
   - Ну как?
   - Ничего.
   Это было правдой. Я ничего не чувствовал, как и с другими девушками этой лечебницы. Совершенно ничего. У нее была гладкая кожа и немного мягкие приятные руки. Но ничего сверхъестественного.
   - Не сказать, что я расстроена, но я ожидала, что ты сейчас начнешь ублажать мои уши и кинешься с поцелуями на шею. И пальцы у тебя холодные. - Девушка поежилась.
   - Уж извини.
   Я не понимал, расстроилась она или нет. Она молчала. Я отпустил ее руку и прислонился к дубу рядом с ней.
   - Когда я увидел тебя в первый раз, мне действительно показалось, что ты одинокая. Теперь я так не считаю. Ты не ведешь себя как забитая психопатка и создаешь впечатление обычной общительной девушки. Скорее всего, я спутал влюбленность с жалостью, которую ты у меня тогда вызвала.
   Девушка вскочила на ноги и гневно сжала кулаки.
   - Да ты прикалываешься! - взорвалась она. - Думаешь, это забавно водить за нос такую дуру? Ты ничем не отличаешься от остальных.
   Она уходила, и с каждым ее шагом ветер все сильнее шумел листьями дуба. Все три раза, что мы разговаривали, она поворачивалась ко мне спиной.
   Я не понимаю ее. Не понимаю и себя, хотя всегда считал, что прекрасно осознаю свои чувства и мысли.
   И, черт, я снова забыл спросить ее имя!
  
   Целую вечность назад я выпросил у медсестер толстую тетрадь. За все это время я написал в нее не больше четырех страниц, и две из них - этой ночью. Но ни одна из них не удовлетворяла меня. Я вырывал их, мял и бросал в гневе на пол.
   Почти год я пытаюсь хоть что-то написать. Безрезультатно. Я не могу, словно это занятие не для меня. Я не Антон.
   Меня это злило.
   Я лег на спину и уставился в потолок. Я нащупал в кармане таблетки - свои и той девушки - и проглотил их. Я уже и не помнил, когда мог уснуть без них.
   Когда веки стали слипаться, а мир размазываться в мешанину белого и серого, я перевалился на правый бок и подложил ладонь под голову.
  
   В столовой я опять подсел к ней.
   - Слушай, мне нужно у тебя кое-что спросить.
   - Спрашивай.
   Девушка ковырялась ложкой в липкой овсяной каше и никак не могла решиться попробовать ее.
   - Не здесь, нас могут неправильно понять. - Я скосил глаза на завтракающих рядом людей.
   - Что-то очень личное?
   - Не совсем.
   Я опустошил свою тарелку в пару мгновений, установив новый личный рекорд.
   - Знаешь, я заинтригована, - призналась девушка.
   Кажется, я понял, о чем она подумала: о какой-нибудь романтической ерунде и о том, как будет смеяться надо мной. А на самом деле все гораздо прозаичнее.
   - Не сомневаюсь. - Я отпил из кружки чай и поморщился от неожиданности, осознав, что это компот. - Тогда во время прогулки у нашего дуба. Но прежде еще один вопрос.
   Я назвал дуб "нашим" и не сразу это понял. Как забавно.
   - Этот вопрос уже совсем не личный, как я понимаю? - Она, наконец, съела ложку каши. - Фу, гадость.
   - Как тебя зовут?
   Девушка замерла, не донеся ложку до рта. Скосила на меня глаза, потом повернула ко мне лицо. Не знаю, о чем она думала, но, должно быть, сама удивилась, как же это мы еще толком не познакомились.
   - Ирина, - произнесла она. - А тебя?
   - Инуцу, - буркнул я и встал, чтобы уйти.
   - Серьезно? Что за странное имя? Оно же ненастоящее?
   - Ненавижу свое настоящее имя. Но зато люблю японский язык. - Я говорил это серьезно, но Ира прыснула со смеху.
   - Ты как дитя малое!
   Я поддакнул и все-таки покинул столовую. Наверное, я выглядел обиженным.Ну и ладно, не все ей поворачиваться ко мне спиной.
  
   Погода была спокойной. Тучи окончательно ушли, и солнце жарило как в последний раз. Я лежал в тени дуба с закрытыми глазами, размышляя о своей книге, временами проваливаясь в короткий сон. Это продолжалось, пока кто-то не ткнул меня пальцем в щеку.
   Я и не сомневался, кто бы это мог быть.
   - Ну, так что? - довольно спросила Ира.
   Мне понадобилось какое-то время, чтобы окончательно проснуться. Ах да, вспомнил.
   - Не знаю, как это просить. В общем, что на тебя порой находит? Ты словно с цепи срываешься. Злишься по непонятным причинам.
   По-моему, она оказалась все-таки разочарована этим вопросом. Может, и вправду ожидала совершенно иного.
   Ира задумалась.
   - У меня никогда не было друзей, - сказала она.
   - Понимаю.
   - То есть, как бы это сказать, я сама не желала себе друзей. Я никогда не знаю, чего хочу. У меня постоянно ноет в груди. - Она сняла тапок с ноги и стала растирать пальцы.
   - Словно тебе чего-то не хватает, - подсказал я.
   - Да, точно. - Она посмотрела на меня своими зелеными глазами, словно только что уяснила для себе нечто важное. - Меня ничего никогда не интересовало. Вообще ничего. Я прогуливала школу, целыми днями валялась дома на полу в темноте и тишине. Потом я стала резать себя.
   - Зачем? - Раньше я не понимал таких людей.
   - Не знаю, так я чувствовала себя живой, что ли, - задумчиво произнесла она, уставившись в небо. - Я вырезала разные узоры, и они мне казались красивыми. Вот посмотри.
   Ира закатала рукав и протянула мне правую руку. Я давно заметил ее порезы, но не замечал их осмысленности. От предплечья до локтя она пыталась вырезать какой-то цветок, розу, возможно. Ближе к кисти располагалась маленькая бабочка. Остальные узоры были беспорядочными и незамысловатыми, похожими на переплетения семейства удавов. Но, кажется, я понял ту красоту, о которой она говорила.
   - А что родители? - спросил я ее. - Они не могли не заметить твои труды.
   - К тому времени им было уже наплевать. - Я не слышал огорчения в ее голосе. - Они позволяли мне все, ничего не запрещали, лишь бы я была хоть немного счастлива.
   - Но счастлива ты, конечно, не была.
   Ира снова спрятала порезы под одеждой.
   - Да. Поэтому я одним воскресным утром я решила поставить жирную точку и высыпала в рот горсть таблеток.
   - О, этот способ еще популярен, как я вижу. Даже не смотря на то, что всех все равно откачивают. - Я улыбнулся.
   - Что ты имеешь ввиду?
   Я указал на себя указательным пальцем.
   - Я тоже оказался здесь, отзавтракав пачкой таблеток.
   - У меня это было не в первый раз.
   - А я просто очень хотел умереть. Неважно как.
   Мы замолчали. Ира сорвала травинку и стала ее мять зеленевшими пальцами.
   - Почему? - спросила она, наконец, негромко.
   - Помнишь, я как-то упоминал ту девушку, которой признался в любви? Ты же не думаешь, что я тут от хорошей жизни?
   - Раз ты пытался умереть, то явно услышал от нее не то, что хотел.
   Ира разлеглась на траве, подложив руки под голову. Я последовал ее примеру.
   - Она мне не сказала ничего, чего бы я не знал, что обо мне думают. Что я странный, например, туго соображаю и затворник необщительный.
   - Не почти за лесть, но ничего подобного я в тебе не заметила. В смысле, ты довольно необычный юноша, но...
   - Необычный и странный одно и то же, - перебил ее я.
   - Забудь.
   - В любом случае, - продолжил я, - меня это расстраивало, и я не хотел, чтобы она замечала мое состояние. В то же время я не мог ее разлюбить, это было выше любых моих сил. К тому же, я ее ревновал.
   - О, Господи.
   - Да. Мне было больно, я все ненавидел. - Я закрылся ладонью от солнца, а потом сделал вид, что пытаюсь сжать его пальцами. - В один день я не пошел в школу, а прямо с утра, пока плохо соображал спросонья, насыпал в рот горсть различных таблеток и отправился досматривать прерванный будильником романтический сон.
   Прежде, чем закончить свой рассказ, я на минуту задумался.
   - Теперь я вижу, что пытался покончить с жизнью, когда в общем-то никакой боли не чувствовал, только усталость.
   - Зато на всю жизнь запоминается, как тебя откачивали, - пошутила Ира и рассмеялась, по-детски поддернув ногами.
   - Что правда, то правда.
   Я не видел в этом ничего смешного, но присоединился к ней и тоже рассмеялся.
   Многие гулявшие в это время во дворе покосились на нас. Некоторые тоже засмеялись, даже не понимая причины смеха - просто потому, что кому-то было весело. Позже этот смех подхватили и остальные больные, передавая заразу дальше.
   Иногда я вспоминаю это и думаю, как же забавно получилось, что яркий и звонкий Ирин смех распространился на весь больничный двор. Вряд ли она не любила жизнь так, как говорила.
  
   В "Святом приюте" не было никого лицом суровее моего лечащего врача. Я смотрел ему в глаза, и мое лицо само превращалось в камень, ни один мускул не желал шевелиться. Густые брови несколько смягчали такой образ, добавляя в него странного и неуместного комизма.
   За все время, проведенное в лечебнице, за ненадобностью я так и не выучил его имя. Я стучал в дверь его кабинета несколько раз в неделю, но никогда не читал табличку на ней. Да даже если и читал, все равно непривычное иностранное имя мигом выветривалось из головы.
   Мы часто рассуждали с ним о ценностях жизни. Когда я только оказался здесь, в первом же тесте, что он мне дал, я набрал минус девяносто пять баллов по шкале в сотню в обе стороны. Это значило, что от самых глубочайших признаков депрессии меня отделяли жалкие пять баллов. Увидев результаты, я удивился: я осознавал свою подавленность, но ни капли не ощущал, что она настолько сильная. Врач же чуть с ума не сошел, он стал даже еще серьезнее, чем до этого, и гораздо осторожнее. Я поверить не мог, что у меня настолько редкий случай. Сколько человек, тем более подростков, не пытаются свести счеты с жизнью? Мне иногда приходило в голову, что суицид - символ нашего нынешнего поколения.
   Сегодня за окном светило солнце. Его лучи падали на стол врача и больно резали глаза, когда я пытался на них смотреть, оставляя на сетчатке медленно рассеивающиеся фиолетовые круги. Тем не менее, я чувствовал себя прекрасно и сидел напротив в хорошем настроении.
   - Как твои руки? - Первое, что спросил меня врач.
   Месяцев девять назад он мне посоветовал, как восстановить циркуляцию крови и нормальную температуру. Для этого каждый раз, принимая душ, то есть каждую неделю, мне надо было холодной водой ополаскивать ноги, а потом, поднимаясь постепенно выше, уже и все тело. Это невыносимая процедура. Я пытался ее выполнять, но мне никогда не хватало терпения. Я люблю горячий душ, чтобы пар поднимался от тела, и запотевали все зеркала, и ненавижу ледяной. Поэтому я ответил, что ничего не изменилось, и уже в который раз повторил ему, почему.
   - И занимает это слишком много времени, - добавил в конце я.
   Через открытую форточку в кабинет залетела большая жирная муха, напоминающая комок черной грязи, и стала настойчиво биться об стекло. Вскоре стук начал меня раздражать и я искренне возжелал, чтобы она разбила свою крохотную голову. Но этого, конечно же, не случится - у всех насекомых она стальная и крепкая, как броня танка, черт возьми!
   - Твои руки не из моей области, я просто хотел помочь, - сказал врач. - Что насчет самоубийства? Больше не торопишься на тот свет?
   - Нет, - честно ответил я. - С тех пор, как я нашел цель своей жизни, такие мысли меня больше не посещали.
   - Какую цель?
   - Написать одно произведение, книгу. Она о любви, и я бы не хотел о ней много рассказывать.
   - Вполне естественно волнующая в твоем возрасте тема. - Врач кивнул, затем снял очки и потер пальцами переносицу. - Думаю, через две недели мы тебя выпишем. Улучшения твоего состояния налицо.
   Я не ожидал выписки. Когда я пришел в себя после услышанного, то обнаружил свой рот открытым. Паника прокралась в мою голову, стала аккуратно, миллиметр за миллиметром, завоевывать пространство.
   У меня осталось слишком мало времени. Я до сих пор ничего не написал. Покинув лечебницу, я не найду больше времени для писательства. Надо было начинать писать. Не имело значения, что.
   Затихшая на время муха, словно сообразив, где лежит путь на свободу, ударилась прощальный раз и вылетела в форточку.
   Врач сказал, что я могу идти.
  
   Голова была пуста. Ни единой мысли не посетило ее с тех пор, как я покинул кабинет. Я пытался придумать хотя бы слова, с которых можно было начать первую страницу, а там, я надеялся, дальше уже само все придет.
   Но ничего, совсем ничего не приходило в голову.
   Я подумал, что Антон мог бы мне помочь. Он пишет постоянно, вряд ли у него не случаются мыслительные вакуумы, он должен знать, как из них выбираться.
   Антона я ожидал увидеть, как всегда, на полу, за работой, но никак не в объятиях Элен. Когда они заметили меня, разлетелись по разным углам палаты, словно мать застукала их за чем-то непристойным. Однако не скрою: я был шокирован. Один из неменяющихся оплотов моей жизни рухнул, утонул в глубоких водах океана. А потом пошел дождь.
   - Привет, - осторожно поздоровалась Элен.
   Я извинился и закрыл дверь. В коридоре было темно. Лампы светили слабо и тускло, через одну, отражаясь во влажном намытом полу. Я дошел до конца коридора, к окну, и выглянул в него, все равно ничего не видя, пытаясь справиться с навалившимися за одно утро чувствами.
   Я расстроился и не понимал причин. Из-за того, что мне теперь будет труднее говорить с Элен? Потому что теперь мой друг, без сомнения, отдалится от меня?
   Интересно, как развивались их отношения, как они влюбились друг в друга? Как же это произошло? Да и давно ли это у них? Похоже, я сильно ошибался, считая, словно бы Антон не покидал своей палаты.
   Запоздало я подумал, что никогда не читал его книг. А вот Элен наверняка читала и с удовольствием. Когда-то она мне говорила, что любит читать.
   Я сделал круг по этажу, прошел мимо лифта и процедурной, свернул в свою палату и упал на кровать. Покопавшись под подушкой, извлек тетрадь.
   Я сотни раз слышал, что человеку не дано понять значение и смысл любви. Он всегда будет задаваться вопросом, почему люди влюбляются в толстых и некрасивых, когда рядом с ними редкие красавицы? А почему я так любил ту девушку? Почему до сих пор мне никто, кроме нее, не нужен? Из-за ее характера - тихого и спокойного, как лебедь, плывущий по зеркальной глади в безветренную погоду? Из-за ее милого лица, напоминающее цветочное поле?
   В ней было все то, чего я был лишен. Она никогда не позволяла себе грустить, жила, как ей хочется и нравится. Мне всегда казалось, что и наши взгляды на мир похожи, что мы видим одни и те же звезды на ночном небе.
   А Элен и Антон? Я знал их достаточно хорошо, чтобы понимать, как часто они могли испытывать одиночество и враждебность окружающего мира, от которого прятались в страницах книг. На самом деле, у них было много общего.
   Я начинал понимать. Они искали силу и поддержку в объятиях друг друга. Одну спичку сломать легко, но чтобы сломать две, надо приложить больше усилий.
   Я нашел ручку и написал на первой странице: "Меня с детства окружающие считали странным".
  
   Прошла неделя, целых семь дней, когда ночью я отложил в сторону почти полностью исписанную тетрадь. А через час в мою палату, освещаемую лишь луной за окном, заглянула Ирина.
   - Не сильно потревожу? - прошептала она, чтобы дежурные в коридоре не услышали.
   - Нет, конечно, - так же тихо ответил я.
   Ира, стараясь не шуметь, прикрыла за собой дверь и взобралась с ногами на мою кровать. Я заметил, что она была в толстых шерстяных носках. Должно быть одела их, чтобы смягчить шаги. Ее палата находилась достаточно далеко от моей, чуть ли не в другом крыле. Поймав ее здесь, никто и не поверит, что она вышла до туалета.
   - Ну, рассказывай, - потребовала она. - Почему я тебя уже неделю не видела? Ты даже в столовую не спускался.
   - Спускался, - помотал я головой. - Просто обычно чуть позже, когда там почти никого уже не оставалось.
   Ирина развела руками и чуть нагнулась ко мне: так в чем же все-таки было дело?
   Я на минуту обрадовался, что она не спросила, не из-за нее ли это. Обрадовался, что она не стала устраивать сцены и драмы, словно бы я ее предал, как все остальные. За эту неделю я слишком устал для таких демонстраций.
   Без лишних слов, я вытащил тетрадь из-под подушки и протянул ей.
   Ира взяла ее в руки, как что-то невероятно важное и драгоценное, осторожно пролистала, затем вернулась к первой странице.
   - Все это время ты писал мемуары? - Она недоуменно посмотрела на меня, и я понял, что она серьезно.
   - Почти, - признался я. - Но да, здесь достаточно много кусочков моей жизни.
   - И что, все это время ты писал? У тебя какие-то амбициозные планы? Куда так спешил? - Ирина отложила тетрадь в сторону и потянулась.
   Запоздало я сообразил, что она до сих пор не знает о моей скорой выписке. А когда ей сообщил, Ира решила, что я шучу. Похоже, она не хотела, чтобы меня выписывали, не меньше меня самого.
   - Я бы не стал шутить о таких вещах, - уверил ее я.
   - И ты хочешь успеть это дописать до возвращения домой? - осторожно спросила она. - Я могу тебе как-то помочь?
   Я пожал плечами.
   - Я бы хотел рассказать той девушке все свои мысли о значении любви этой книгой.
   - На самом деле, - сказала Ира, - я тоже не совсем понимаю, что это такое. Точнее, я вообще не верю в любовь и романтику. Это все бред, ложь во имя похоти и личной выгоды.
   Да, я тоже думал об этом. Но ведь я был влюблен и ни капли не сомневался в искренности своих чувств. Я сказал Ире об этом.
   - Не знаю тогда.
   Мы провели какое-то время в молчании. За окном резвился ветер, и шептали листья раскачивающихся деревьев. Потом Ира спросила меня, что я собираюсь делать, когда меня выпишут.
   - Я наложил на себя руки спустя ужасный, прошедший, словно во сне, месяц после признания. Когда выдавался случай, я пытался поговорить с ней, но она всегда разворачивалась. Она не хотела меня видеть. Я понимал, что она меня ненавидит, и это сводило меня с ума - как можно так относиться к человеку лишь за то, что он тебя любит? Но я ничего не мог поделать со своими чувствами к ней. Мне было больно. За последний год я забыл об этом, но сейчас все вернулось. Я не знаю, что буду делать.
   Ветер за окном снова напомнил о себе. Где-то захлопнули окно. В коридоре послышалось тихое шарканье - один из больных вышел до туалета.
   - Извини, - сказала Ира, когда в коридоре стихло.
   - Да ладно. Кажется, я в жизни не перед кем так не раскрывался, как перед тобой.
   - Приятно знать, - улыбнулась она. - Знать, что заслуживаешь доверие.
   Я кивнул. Ирина сменила позу, обняла колени и задумчиво уставилась в пол. Незаметно я и сам погрузился в свои мысли. Я вспомнил лицо той девушки, ее улыбку.
   Вспомнил, что я никогда этой улыбки не вызывал, зато другие люди, наши одноклассники - постоянно. Я всегда мечтал, чтобы хоть раз эта улыбка была дарована мне. Одному.
   Вспомнил все переживания из-за своей странности. Она сказала, что я странный, когда я раскрыл все свои чувства, и эти слова потом долго не выходили из моей головы. Где-то внутри они разрастались, оттесняя в темные углы все остальное, обращая на себя любое внимание.
   Странный странный странный
   СТРАННЫЙ
   Стало больно чуть ниже ребер, не в сердце, как говорят романтики. Я уже забыл эту боль, и начинал жалеть, что вспомнил обо всем этом. Как и Ирина, я подтянул к себе колени, обнял и уткнулся в них носом.
   - Вспомнил что-то плохое или просто в сон клонит? - спросила меня она.
   Я был слегка удивлен, что она так легко поняла мое состояние. Вряд ли я бы смог заметить, когда другой человек безмолвно страдает от дурных мыслей или воспоминаний.
   - Ты ненавидела себя когда-нибудь?
   Ира взглянула мне в глаза. Конечно же она поняла, что мне не с пустого места ударило в голову спросить такое.
   - Это еще одна причина, по которой я себя резала, - сказала она.
   - Ты говорила, что так чувствуешь себя живой.
   - Да, словно я избавлялась от всей мерзости внутри меня, выпускала ее вместе с болью наружу.
   - Одолжи мне тогда свой нож на минуту.
   Ирина едва слышно рассмеялась.
   - Посмотри вокруг. Это же психушка. Даже если бы я соврала медсестрам, что мне нужен нож для праздничного торта, они бы все равно меня скрутили и отобрали его.
   Неудачно я пошутил.
   - Я как-то читала, что ненависть к себе это результат недовольства своим положением в жизни и обществе. Человек как будто бы ищет виновного в этом, но никого, кроме себя не находит. Но я думаю, у каждого есть за что себя ненавидеть.
   В ее словах был смысл. С одной стороны, я действительно был недоволен всей этой историей, своими отношениями с той девушкой. Иногда мне казалось, что это несправедливо, так не должно быть, а все происходящее - ночной кошмар, и я должен скоро проснуться. Очнуться в тот самый миг, когда смолкает мое признание. И та девушка улыбнется и скажет, что тоже меня любит, давно любит. И я буду наслаждаться ее улыбкой, которая принадлежала всем, кроме меня. Я крепко обниму ее, прижму к себе, чтобы никогда не отпускать. Может, поцелую. И буду чувствовать ее сердце рядом со своим.
   Вот так все должно быть. Таков настоящий финал моей личной драмы и трагедии. Голос за кадром: "И они жили долго и счастливо". Финита.
   - Это ведь твоя первая любовь? - прервала мои размышления Ира.
   Мне не нужны были часовые размышления, чтобы с уверенностью ответить да. Еще до того, как я оказался здесь, я не мог полюбить другую. Все люди меркли перед ней одной, единственной.
   Тут я вспомнил кое-что важное. Как я мог забыть об этом?
   Ирина, услышав ответ на свой вопрос, кивнула.
   - Тогда ничего удивительного, что она тебе запомнится на всю жизнь, ничего не поделаешь. И не переживай ты так сильно. У многих людей первая любовь невзаимная. Даже у взрослых.
   - Возможно, но я тут вспомнил еще кое-что.
   Ира внимательно слушала.
   - Одно время меня очень волновало чужое мнение обо мне. Я сильно нервничал из-за этого, глупо вел себя на людях, паниковал. Но я нашел единственный способ справиться с этим. Я начинал уверять себя, что мне никто не нужен, кроме нее одной, поэтому неважно, что думаю другие. И заставлял себя верить в это.
   - Хочешь сказать, ты ее излишне идеализируешь?
   - Более того, самовнушение мешало мне видеть в ней обычного человека.
   Я видел в глазах Иры, что она поняла меня. Я и сам начинал лучше понимать себя, и это было куда важнее.
   - То есть, ты признаешь, что заставлял себя любить ее?
   - Похоже, что так и есть.
   - Как-то с тобой сложно, Инуцу. - Ирина выдохнула и почесала макушку. - Вроде мы только что разобрались с самой главной твоей проблемой, а у меня теперь в голове словно смерч прошел и всех Элли раскидал по чужим королевствам.
   Я испытывал те же чувства. Наверное, во всем виноваты ночь и недосып последних дней.
   - Мне раньше нередко такое говорили, - признался я. - Что со мной сложно.
   - Ой, да не бери в голову, - отмахнулась от меня подруга. - Это была шутка. Ты лучше скажи, понял ли все, что тебе было нужно для этой своей книги?
   - Почти. Мне до сих пор интересно, что же на самом деле такое любовь? Настоящая любовь с настоящими чувствами.
   Мне понадобился даже не год, чтобы задуматься над своими чувствами и признать их лживость. Сколько боли мне пришлось испытать из-за выдуманных напыщенных чувств. И оказаться здесь, в конце концов. Но, на минуту, когда-то я был по-настоящему влюблен, это точно. Любил ее всем сердцем, но не знал, что делать со своими чувствами. Все казалось таким глупым и банальным.
   Некрасивым.
   Мне надо было вспомнить то время. Когда я еще представлял ту девушку, как одну большую загадку, которую так и хотелось разгадать.
   Я выругался. Заметив вопросительный взгляд Иры, поделился с ней своими мыслями.
   - Я сам придумал ее сильные стороны, вот почему идеализировал, - закончил я.
   Ира рассмеялась.
   - Ты такой глупый.
   Я подумал, что никогда бы не смог обидеться на Ирины слова, что бы она мне не говорила - столько доброты звучало в ее голосе.
   - В любом случае, - с огнем в глазах сказала она, - тебе осталось лишь вспомнить лучше то время, чтобы окончательно все для себя понять, не так ли? Вспомни свои желания. Думаю, это поможет.
   - Я хотел быть с ней.
   - Это само собой. Что еще?
   С каждой минутой вспоминать становилось все легче. Внутренние барьеры ломались под натиском прошлого.
   - Хотел защитить ее. Хотел видеть улыбку на ее лице. Хотел, чтобы ей всегда было хорошо. Со мной.
   Хотелось многое рассказать. Что я не желал видеть ее печаль, что желал возвести вокруг нее сад из красивых невянущих цветов.
   Но Ирина прервала меня негромким хлопком в ладоши, как учительница в младших классах.
   - Разве это не ответ? - улыбнулась она.
   "Защищать".
   "Всегда было хорошо".
   Я рассмеялся нервно, как никогда в жизни.
   - Я, кажется, понял. Любовь к человеку, она как к драгоценной собирающей на полке пыль вещи: ее хочется водрузить на такое место, чтобы бросалась в глаза из любого угла комнаты, на мягкую подушечку, спрятать за стеклом и время от времени протирать. Только для того, чтобы она не прекращала радовать тебя своим видом. Чтобы можно было показывать ее друзьям и хвастаться: "А смотрите-ка, что у меня есть!"
   Я снова рассмеялся. Ира наблюдала за мной и улыбалась.
   - Идиотское чувство, - заключил я, и она кивнула.
   Я подумал, что поднялся до ее уровня восприятия и видения мира. И Ира это понимает, поэтому и улыбается.
   Внутри у меня образовалась гнетущая пустота, удивительно гармонировавшая с затихшим за окном ветром и тишиной во всем корпусе.
   - У меня теперь такое чувство, что я потерял последнее, за что цеплялся ради жизни. Пока я мучился в догадках, искал ответы, я был счастлив. А теперь все потеряло смысл. Я думал, мне будет легче, когда все пойму, но стало только хуже.
   - Да, - кивнула Ира.
   В этом коротком, таком же бессмысленном, как все в мире, ответе, я почувствовал всю ее мудрость и ум. Девушка, сидевшая со мной сейчас на кровати, была намного взрослее меня. Я проникся безграничным уважением к ней.
   Вспоминая это, я не могу понять, что тогда на меня нашло. Но я был словно заряжен какой-то энергией, чувствовал себя так необычно, словно постиг величайшую тайну мира. И лишь голос Иры вывел меня из этого состояния.
   Она предложила мне лечь спать и зевнула.
   Все ушло. На тело навалилась усталость. Я вспомнил, как же хотел спать.
   - Я тебе могут дать парочку, если надо, - предложила Ирина и вытащила из кармана штанов таблетки.
  
   До конца моих литературных трудов оставалось совсем немного, и я уже не тратил на них все свободное время. Врач в последний мой прием сообщил, что мое лечение закончено, и через два дня я поеду домой.
   Пока я искал во дворе Ирину, наткнулся на Элен и Антона.
   - Ты ведь не расстроился из-за нас? - спросила меня девушка. - Ну, что мы...
   Я ответил, что все в порядке и улыбнулся.
   - Между нами ведь никогда ничего не было. На самом деле я просто использовал тебя в поисках вдохновения для своей книги, - сознался я.
   - Знаю. - Элен потупила взгляд, и Антон обнял ее за плечи.
   - Так как, ты ее закончил? - спросил он у меня.
   - Почти. Осталась самая малость.
   - Значит, ты понял, что хотел?
   - Да, могу тебе раскрыть эту тайну.
   - Не думаю, что соглашусь с тобой. Давай обойдемся без этого.
   Антон взял руку Элен и сжал ее. Да, они влюблены, и они счастливы. Мы втроем по-разному видим любовь. Но, если честно, я желал, чтобы они страдали не меньше меня.
   Проходя мимо Антона, я положил руку ему на плечо и прошептал на ухо: "Опасайся маленького тролля у нее во рту".
   Я не видел, как он отреагировал. Сказав это, я повернулся к ним спиной и пошел прочь. Мне хотелось думать, что Антон улыбается, а Элен удивленно заглядывает ему в глаза, словно спрашивая: "Что случилось, милый?"
   Вряд ли так оно и было. Поэтому я и не хотел оборачиваться, разрушать созданный в голове образ. Так я словно изменял реальность своими мыслями.
   На мгновение я подумал, что время в лечебнице не пощадило меня, и я сошел с ума. Что попал сюда нормальным, а уйду психом, каким была Элен.
  
   Оставалось всего два часа до моего отъезда. Палату я освободил еще с утра, приткнул рюкзак с вещами в углу и теперь сидел с Ирой во дворе под нашим дубом.
   - Вот уедешь ты, и с кем мне теперь общаться? Тут же все психи! - смеялась она, и я смеялся в ответ.
   Действительно, мы сильно с ней сдружились. Порой я ловил себя на мысли, что у меня никогда не было таких настоящих друзей, как она, и вряд ли когда-нибудь будут. Ира стала для меня много значить, и мне хотелось думать, что я значу для нее не меньше.
   Мы беззаботно болтали о всякой ерунде и шутили, делали вид, словно я и не уезжаю никуда. Чем дольше прощаешься, тем сильнее щемит в груди от разлуки - мы это прекрасно понимали. Поэтому и сидели под нашим любимым деревом, наслаждались пением пташек и таким приятным обществом друг друга.
   И никогда мне не было так грустно.
   Когда меня отыскала медсестра, я, не колеблясь, поднялся с земли и пошел с ней, не попрощавшись с Ирой и ни разу не обернувшись.
   Я чувствовал себя отвратительно. Но я точно знал, что мне легче, чем ей - ведь я уже был готов забыть ее, а она все еще видела мою удаляющуюся спину.
  
   Не прошло и пары дней, как я вернулся в школу. По возрасту я уже должен был быть в одиннадцатом классе, но меня отправили в девятый, который я так и не закончил раньше.
   В первый же учебный день я наткнулся в коридоре на ту девушку. Она сидела на подоконнике, обнималась и целовалась с парнем. Таким же моим бывшим одноклассником.
   Она заметила, как я рассматривал их, и недолгое время сама всматривалась в меня, словно что-то вспоминая, но затем вернулась с улыбкой к своему парню. Может, она меня не узнала. Может, ей было просто наплевать на такого психа, как я.
   А чего я, собственно, ожидал? Что она кинется ко мне на шею, поинтересуется, где я пропадал, скажет, что скучала по мне?
   Черт, да, я ждал этого, всей душой жаждал, но ничего не случилось.
   После всего я продолжал любить ее.
   Свернув за угол, где она уже не могла меня видеть, я прислонился спиной к стене и сполз на пол, спрятал лицо в ладони. Мимо проходили люди, и я знал, что они с все с интересом разглядывают меня, смеются надо мной, над моей тощей и жалкой фигурой, сидящей у стены. Но мне было плевать.
   Я ненавидел ее. И в первую очередь за то, что до сих пор любил.
  
   Теперь я хочу обратно в "Святой приют".
   Там у меня есть друзья, дорогие люди, которых у меня нет здесь. Здесь, за стенами лечебницы, я чужой, здесь я одинок. Я снова превратился в странного парня, чей образ так ненавидел. И снова погрузился в пучину ежедневных забот с отсутствием свободного времени, позволившего бы иногда остановиться и подумать, что же не так и как это исправить.
   Сейчас, когда я пишу эти строки, таблетки должны уже начать действовать. Сначала придет туман, а после я утону во мраке отключившегося сознания.
   Я уверен, что меня снова откачают и заберут обратно в лечебницу, вернут мою палату, и я снова увижу Иру. Мы будем сидеть под нашим дубом и говорить о всякой ерунде.
   По-другому и быть не может.
  
  

Май 2009
19 Августа 2010


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"