Только Ее окно
видит изломы крыш, 
сбежать по которым хочется 
к мучительному  горизонту.
И я совершенно не помню 
слова нашей первой ночи,
их слышали все на свете, 
мы запереть забыли
дверь впопыхах входную.
Но для двоих, конечно, 
не существует соседей.

Она одевалась классически 
старомодно,
сигареты курила до середины,
оставляя окурки в блюдечке неглубоком.
На Ее узкой кровати спать можно
только будто в последний раз обнявшись.
Впрочем, эта женщина была очень стройной,
и не менее, как мне кажется, одинокой.

Простив заранее нашу бедность,
не требовала цветов и подарков.
Уходя на работу к восьми, 
и уже вздыхая устало,
оставляла ключи на столике.
А я выстукивал бесконечные свои стихи 
на печатной машинке старой
с западающей буквой "Л".

Потом Она мне прощала
пьянки с сомнительными друзьями,
карты, долги и деньги
отложенные на что-то зимнее,
утренние возвращения,
в том числе, на плечах случайных.
И даже однажды простила
помаду, когда влепив 
пощечину явно заслуженную, 
своей испугалась руки.

Так было, пока не завыла
зима. 
На неделю запил
с одной танцовщицей, не зная
ни о какой пневмонии.
Но только Ее окошко 
изломы тех крыш таило,
бежать по которым хочется 
к самому горизонту.

06.12.2005