Униженная Анна Мария Эмилия Вербицкая вернулась домой, в свою квартиру на пятом этаже, повторяя про себя "Под твоей защитой". Как можно быть такими глупыми? - думала она. Неужели трудно во всё этом распознать дела лукавого? Кто может насылать такие ужасные сны, кто завладел их разумом, кто является в обличии этой отвратительной черноты? Она была уверена, что наступил час испытаний. Испытаний, которые превозмогут лишь немногие. Те, у кого храброе сердце, чистая совесть,

Да, погрешить хочется.

а мысли безупречны. Отвечает ли она этим требованиям? Может ли такое быть - она дрожала от волнения - что Бог избрал её, ради спасения всех этих заблудших чад? Кажется, только она распознала настоящее имя угрозы. И она единственная - она осмотрела развешанный на стенах инструментарий - кто знает, как с этим бороться. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Начнёт с того, что в эту ночь не сомкнёт глаз. Это будет её приношение Христу Милосердному.

Но это разве и всё, чего тебе хочется, Эмилия?

Эту ночь она посвятит Молитвам Розария, не забыв и о новых Светлых Мистериях, добавленных возлюбленнейшим Святейшим Отцом¹. Достаточно ли этого? Будет ли она достаточно чиста, чтобы противостоять Злу?

Покайся, моя Эмилия, покайся...

Покаяние, Святая Исповедь, мистическое очищение.

Кто же примет это таинство, если она не может пойти в церковь, а здесь нет ни одного священника? Кому она может исповедаться в своих грехах? Они, правда, невелики, чуточку гнева, сквернословия,

Грязных мыслей...

моменты слабости, когда она ничего не могла с собой поделать, пока не доела коробку шоколадных конфет, или когда ей не хотелось заботиться о своей матери. Да, вроде немного, но достаточно, чтобы сходить на исповедь. Какие у неё шансы без очищения исповедью, в противостоянии с самым страшным? Небольшие, небольшие. В таком случае, может исповедаться кому-то другому? Но кому? Управдому? Пану Виктору? Стопе? Тому хаму, который её выгнал? Она засмеялась про себя, представляя их всех - приспешников сатаны - в роли исповедников. Такому, как тот милый полицейский, она могла бы довериться, он весь такой вежливый, спокойный. Но он, с другой стороны, инославный - то есть, наш собрат по вере, - поправила она себя. Как бы там ни было, его здесь нет.

Сняла туфли и пошла посмотреть, всё ли с мамой в порядке. Старушка спала. Покрытое голубыми жилками серое лицо, окружённое длинными пожелтевшими волосами, покоилось на подушке. Она столько раз пыталась убедить маму, что лучше бы их состричь, но та, конечно, упёрлась. Отреагировала так истерично, что Анна Мария, в конце концов, махнула рукой. Столько удовольствий тебе осталось в жизни, мама, - подумала она тогда. - Если эти волосы будут одним из них... Для неё уход за этими волосами стал дополнительной обременительной обязанностью, ещё одной жертвой, которую она принесла ради мира во всём мире. Ещё один кирпичик на лестнице, которая однажды приведёт её прямиком в рай.

Мама дёрнулась во сне, из её рта потекла струйка слюны. Эмилия достала из картонной коробки одноразовую салфетку и нежно вытерла ею щеку старушки. Во сне она не выглядела больной, лицо её разгладилось, его не портил пустой взгляд, обращённый внутрь себя. Она напоминала ту женщину, которой она когда-то была и чей образ медленно исчезал из памяти Эмилии. Добрая, чуткая, понимающая,

А тогда почему она разрушила тебе жизнь и так и не отпустила от себя?

любящая. Милая мама! На глаза Эмилии навернулись слёзы. У неё только мама, и никого, кроме неё! Самый родной и близкий человек на свете. И сколько уже лет они были неразлучны! Две звезды, вращающиеся друг вокруг друга в хаосе вселенной.

Она погладила лицо спящей.

Внезапная мысль настолько потрясла её, что она встала. Нет, это невозможно, так не получится, - разволновавшись, думая она, - это что-то неслыханное. Но а всё же? Разве самый близкий ей человек не является в то же время и самым подходящим для того, чтобы ему исповедаться? Разве она не лучше всех подходит для дарования прощения, раз Эмилия совершает по отношению к ней столько грехов? И в конце концов, какой тут выбор? Это единственный путь, ведущий к очищению.

Эмилия села на табуретку рядом с кроватью матери, в ожидании, пока та проснётся - обычно она просыпалась около полуночи - и принялась размышлять над списком своих грехов. Начать надо с самого большого. Однажды, когда она была ещё маленькой девочкой, она пошла со своей мамой на мессу для детей, ксёндз перед первым причастием объяснил ей, как подготовиться к исповеди.

- Представьте себе, дорогие дети, - сказал он голосом, который с тех пор стал в воображении Эмилии голосом "истинного пастора" и с которым она сравнивала все остальные, - что вам надо провести свои грехи, ваше маленькое стадо грехов, через живую изгородь. Если начать с самой маленькой провинности, с мышки, после того, как она протиснется, останется небольшая дырочка. Когда захотите признаться в следующем прегрешении, чуть побольше, размером с ёжика, пропихнуть его вам уже будет тяжелее. А теперь представьте, что вы начнёте свою исповедь со своего величайшего греха, размером со свинью... - Ксёндз надул щёки, и дети, сидевшие на скамейках, засмеялись. - Вам будет великого труда стоить признание этого греха, но в живой изгороди останется такая дыра, что все зверята поменьше - и кот, и ёж, и мышка - пройдут без всяких усилий. Вы понимаете, дорогие дети, о чём я говорю? Если вы начнёте исповедь с тех грехов, которых сильнее всего стыдитесь, потом вам будет намного, намного легче. А теперь, пожалуйста, встаньте...

Золотые слова, если у неё получится из себя выдавить самое постыдное, то в остальном сознается без проблем. Она закрыла глаза и начала перебирать в памяти последние две недели в поисках грехов.

О да, прошу вас, отец, хочется погрешить...

Она смотрела телевизор немного больше, чем следовало, в её возрасте надо быть осторожной с глазами, и, раз уж на то пошло, лучше читать книги, чем пялиться в стеклянное окно. Она дважды опоздала на мессу. Это потому что хлопотала о своей матери, но если бы она принялась за это чуть раньше, то успела бы к началу литургии. Потом она подумала, что раз уж ходит три раза в неделю, то один раз можно и опоздать. Но это, конечно, не оправдание. В четверг она приняла еврахистию, хотя и не чувствовала себя чистой. Но исповедь же действует месяц, - опрадывалась она, - но знала, что поступила плохо. Она дважды подумала слово на букву "с" - Эмилия вздохнула, но понимала, что через это придётся пройти - в отношении своей матери. Много раз она думала о ней плохо, испытывала по отношению к ней раздражение, и гнев, и, что самое худшее... самое худшее было в прошлую пятницу. Эмилия уже чуть не плакала. Как только можно себя так вести! Игнорировала стенания своей матери и назвала её чёртом, потому что она мешала смотреть телевизор! Ох, Пресвятая Богородица, как мне ей в этом признаться?

А сама-та она что? Без греха?

Конечно, мать часто ведёт себя невыносимо - более невыносимо, чем предполагает её состояние, но её, Эмилию, это не оправдывает. Да, это, наверное, её самый большой грех, и с него она начнёт свою домашнюю исповедь.

Эй, эй, Эмилия, ты ничего не забыла?

Как будто через туман

Ха-ха, через туман? Ты помнишь каждую деталь!

она припоминала, что ей снилось какое-то паскудство. Но исповедоваться в видении снов? Это было бы чересчур даже для такой усердной католички, как она.

Погружённая в свои мысли, она не заметила, как её мать открыла глаза. И смотрела сейчас на неё - дочь могла бы поклясться! - гораздо более бдительным взором, чем обычно. Эмилия опустилась на колени возле кровати и улыбнулась.

- Добрый вечер, мамочка, - сказала она нежным голосом.

- Ания... - проговорила её мать, намного отчётливее, чем обычно.

- Мне бы хотелось у тебя кое-что спросить, - начала Эмилия. - Видишь ли, мама, в нашем доме происходит много странных, очень плохих вещей. Не буду рассказывать тебе всего, не хочу, чтобы ты волновалась. Но поверь, в подъезде таится много зла. И чтобы его одолеть, надо иметь чистое сердце, а я... я уже две недели не исповедовалась, и поэтому я подумала, что, может, ты согласишься принять у меня исповедь? Ты понимаешь, о чём я говорю? О чём прошу?

Мать не ответила, но в её глазах Эмилия увидела понимание, и принятие, и даже желание помочь ей.

- Ох, мама, спасибо, - прошептала Эмилия и крепко поцеловала её в лоб. - Я тебе сейчас всё расскажу, но сначала подожди, я что-то принесу.

Она выбежала из спальни и через мгновение вернулась с образком Христа Милосердного. Передала его матери.

- Возьми, пожалуйста, мама, пусть это таинство покаяния совершится в присутствии Господа нашего, Иисуса Христа.

Она склонилась к ковру у кровати, закрыла глаза и сложила руки, словно для молитвы, и положила их на покрывало, которым укрывалась мать.

- Последний раз я исповедовалась две недели назад, - сказала она. -Я хотела бы исповедаться в своих грехах перед Богом.

Она замолчала, ожидая, пока ксёндз произнесёт традиционную формулу, и только через некоторое время поняла, что никакого ксёндза нет. Она глубоко вздохнула и сказала:

- Я согрешила перед больной матерью, которую опекаю... - она прервалась, услышав звук сминаемой бумаги. - Мама, нет! - вскрикнула она, увидев, как старушка медленно, но неумолимо сминает святой образ. - Нельзя такого делать! Отдай!

- Нннннне, - простонала мать, не выпуская образка из сжатых пальцев и положила его одним из уголков в рот. - Нннннне...

- Как ты смеешь, мама! Как ты смеешь делать такое? - закричала Эмилия, безуспешно пытаясь вырвать у матери покрытую слюной бумагу. - Как ты смеешь! Видно, сатана овладел тобой! В тебя вселилось зло, так же, как в этот дом. Отдай мне образок! - взвыла она. - Отдай, или я убью тебя, старая ведьма!

- Хе-хе, - засмеялась старушка, расплёвывая вокруг себя кусочки мокрой бумаги. Эмилия кипела от гнева, какого она никогда раньше не испытывала. Пламя ярости жгло её изнутри, обжигая лёгкие и сердце. Она с ненавистью посмотрела в глаза той, которая родила её на свет, и увидела в них пожирающую свет черноту, уже однажды приближавшуюся к ней.

- Ты заслуживаешь смерти, - прохрипела она. - Ты демон!

Она выдернула подушку из-под головы матери и накрыла ей лицо. Сильно прижала.

- Ты заслуживаешь смерти, - повторила она, тяжело дыша. - Ты этого заслуживаешь как никто другой, ты должна была умереть давным-давно, но ты умрёшь прямо сейчас. Лучше поздно, чем никогда, ты так всегда приговарила, когда мне что-нибудь запрещала. А теперь я говорю тебе: лучше поздно, чем никогда. Да и то, сейчас уже с запозданием.

Слабое тело оказывало всё меньше сопротивления, конечности постепенно замерли, стоны прекратились. Эмилия, раскрасневшаяся, нажимала всё сильнее и сильнее, но тут её взгляд упал на серебряный крестик, вращающий вокруг своей оси - её собственный крестик, который всегда висел у неё на шее, а теперь он почти касался подушки, которой она душила мать.

Не сводя глаз с вращающегося крохотного распятия, она поднялась с колен и швырнула подушку в комнату. Мать со свистом втянула воздух, широко раскрыв глаза и уставившись в потолок. Ошмётки разорванного образка выскользнули из ладони на ковёр. Эмилия смотрела на всё это, не веря, в то, что секунду назад творила. Ещё секунду назад она была убийцей, нарушившей сразу три заповеди. Она хотела убить свою мать в воскресенье.

- Мама, мама, я... - бормотала она. - Я не знаю, что на меня нашло... Это была не я. Я... я искуплю это, искуплю тысячекратно, клянусь тебе, мама. Я... пойду, ладно?..