Рука нервно дрожала. Влажность ладоней была сродни липкому страху, туманящему разум. Он боялся. Боялся, впервые в жизни, самого себя. Сейчас он зажжёт свечи и... Голенький ребёнок безучастно шевелил ручонками. Холод алтарного камня пока не грыз ему спину, и малыш увлечённо пускал слюни, ёрзая по подстилке. Он отец этого ребёнка. Отец, готовый принести чадо в жертву. Кровавую жертву.
Ошибки быть не может. Человек решивший убить сына, не должен боятся ошибок. Он должен бояться себя. Своей предательской руки, сжимающей кинжал. Того, что эта рука может сделать.
Авраам знал, что Великий рядом. Обманчивая тишина часовни не могла обмануть. Его. Великий был рядом. А вот велик ли он на самом деле, Авраам не знал. Пока.
Малыш, чьё имя пройдёт сквозь века, не плакал. Чувствовал, видимо, свою незаменимость, и, оглушённый этим, молчал. Свечи горели. Последний рубеж, отделявший руку от кинжала, пал изувеченный трепещущим светом. Авраам был готов.
Простой кинжал приятно отягощал руку. Кусок кованой стали вселял уверенность в собственном безумии. Безумии богов и людей, безумии свеч и голопузых малышей. Авраам был готов. Был готов все эти годы, с момента своего зачатия. Готов к тому, без чего невозможна жизнь. Готов к испытанию. Через мгновения, сбитый на пол ангелом, он поймёт, что не даром изничтожил совесть, не даром поверил в Бога. Бога, которому можно верить.