Ровно в половине седьмого утра я просыпаюсь. Минутой позже звонит будильник. Сын еще спит, я тихо прохожу на кухню, завтракаю, надеваю старую кофту и джинсы, спускаюсь вниз по лестнице. На первом этаже нашего дома находится нотариальная контора, где я подрабатываю уборщицей. Достаю из подсобки тряпки, швабры, веники, оранжевые резиновые перчатки. Сначала нужно пересыпать содержимое мусорных корзин в специальный пластиковый мешок. Потом протереть пыль. Заодно выбрасываю в мешок пустые бутылки и коробку из-под конфет - видно, вчера юристы отмечали какой-то праздник. На столе одной из помощниц нотариуса, Лены, стоит коробка с остатками торта и записка. Торт предназначен мне. Леночка помнит о нас с Сережей, часто оставляет "с барского стола" то сладкое, то фрукты.
Осталось вымыть полы в кабинетах, в коридоре и туалете. Пока споласкиваю в чистой воде тряпки и швабру, линолеум высыхает. Через полтора часа я дома. Пора будить Сережу.
Пятнадцать лет - возраст открытий. Мальчишки ходят в школу, пишут контрольные, сдают экзамены, играют в футбол, катаются на коньках, дерутся, в конце концов. Только Сережа не участвует в этом. Он болен. "Прогноз неопределенный"- так записано в истории болезни.
- Будешь раскрашивать картинки?
- Нет.
- Тогда смотри телевизор. Я ухожу на работу, подходи к телефону. Я люблю тебя.
Во дворе гуляет сосед Владимир с овчаркой. Тетя Нина выходит из подъезда, ведет за руку внучку-первоклассницу. Студент Костя совершает утреннюю пробежку. Пенсионерка Мария Петровна спешит на рынок, с клюшкой в одной руке и сумкой на колесиках в другой. Каждый раз удивляет меня, как может немолодая уже бабуля, опираясь на палочку, затаскивать такую тяжесть по ступенькам в трамвай.
С трудом втискиваюсь в вагон метро. Молодая девица рядом обращается к невидимой мне подруге: "Вот едут все с большими сумками. А знаешь, что у них в сумках? Не книги. Не бумаги. И не косметика. Еда! У всех сумки набиты едой!" Испуганно прижимаю к груди мой потрепанный ридикюль. Мне стыдно: там, действительно, лежат два банана и бутерброд с сыром.
С десятиминутным опозданием вбегаю в двери торгового комплекса, здороваюсь с Мишей, охранником, открываю магазин "Товары для рукоделия". Здесь продается пряжа, спицы, крючки, журналы из серии "Для тех, кто вяжет". А ведь я окончила финансовый институт, даже успела поработать года два бухгалтером. Но это было в другой жизни, до появления на свет Сережи.
Из-под прилавка достаю недовязанный рукав кофточки, привычным движением беру в руки спицы. Лицевая петля, две изнаночные, накид, две вместе. Получается красивый ажурный узор.
Я не виню Олега за то, что он ушел. Какие романтичные письма писал он мне из армии! "Я хотел бы стать белым снегом, который ложится сейчас к твоим ногам". Но нельзя требовать от человека героизма. Я и сама не герой - просто люблю сына таким, какой он есть.
Две лицевые. Две изнаночные. Подходит первая покупательница.
- Сколько мне купить шерсти на кофту? А какой цвет лучше взять - серенький или черный?
Я рассказываю, показываю образцы пряжи, вместе рассматриваем журнал мод. Наслушавшись советов, женщина уходит. Жаль, конечно. Но люди часто приходят в магазин не для того, чтобы купить, а просто поболтать. Попадаются покупательницы, недовольные высокими ценами. Некоторые вспоминают о том, как все было дешево двадцать лет назад.
Лицевая, накид. В конце недели придет заказчица забирать кофточку. Надо спешить.
Сережа родился семимесячным, недоношенным. Две недели лежал в кувезе, на искусственной вентиляции легких. Казалось бы, что может быть проще, чем дыхание? Разве мы думаем о том, как сделать вдох и выдох? Но детки, родившиеся раньше срока, не умеют дышать самостоятельно. За них дышит огромная машина, сложный механизм, имитирующий легкие с натужным, чавкающим звуком. Некоторые дети обучаются этому самому нужному для жизни умению. Некоторые, да не все. Вдох - выдох, лицевая - изнаночная. Именно там, возле кувеза, я начала учиться вязанию и еще - молитве.
Лечащий врач в отделении для недоношенных детей говорил нам с мамой: "Оставьте ребенка в больнице. Вы молоды, зачем вам этот крест. Учтите, что из десяти подобных детей восемь умирают, один становится инвалидом, и только один - Моцарт".
"Этот будет Моцартом!"- воскликнула моя мама, неисправимая оптимистка семидесяти с лишним лет. Она не спускала Сережу с рук. С невероятным терпением учила ходить, говорить, держать ложку в руках. Читала ему книжки. Сереже исполнилось десять, когда мамы не стало.
Две петли наизнанку, две налицо. Сереже назначили пенсию по инвалидности, а мне пообещали льготы, как матери ребенка-инвалида. Только вот работу пришлось оставить, потому что я не могла работать как раньше, с восьми утра и до семи-восьми вечера, если срочно нужно сдавать отчеты.
Разносила почту, развозила документы в качестве курьера, к вечеру, набегавшись, я уставала так, что сил не было заниматься с ребенком. Плата за работу была низкой. Денег даже на еду не хватало.
Пожаловалась батюшке на исповеди, и он дал совет молиться мученику Трифону:
- Многие рассказывали, что после молитвы святому Трифону находили работу. И даже случалось так, что работа сама находила их.
Вместе со мной батюшка прочел акафист перед иконой мученика Трифона.
Некоторое время спустя я узнала от соседки, что бывшая одноклассница, Ирина, занимается бизнесом, открыла несколько своих магазинов. В старой записной книжке я нашла ее телефон. Ирина обещала устроить меня бухгалтером, когда освободится место, а пока предложила поработать за прилавком. Так я оказалась в магазине.
- Это что за пряжа?- палец с бордовым маникюром указывает на самый дорогой французский мохер. Неужели модно одетая дамочка умеет вязать?
Она ставит на витрину кожаную сумку, украшенную позолоченной фурнитурой, слушает мои объяснения, крутит в руках моток. Вместе листаем журнал. Одна из моделей ее заинтересовала: тонкая легкая кофточка. Правда, демонстрирует ее молодая стройная девушка. Не уверена, что на персоне 52-го размера эта вещь будет выглядеть также эффектно.
- Десять мотков достаточно? Я куплю с условием, что вы мне свяжете вот такую кофточку. Согласны?
Вот и новый заказ получен. А я еще со старым не справилась. Придется вязать дома, отложив все дела. Время обеденного перерыва. Достаю бананы, бутерброд, ставлю кипятильник. Нужно еще Сереже позвонить.
- Привет, детка, как ты?
- Мне плохо, приезжай, а то мне хочется побить окошки.
- Еду, уже еду. Потерпи, милый.
На ходу, поглощая банан, спускаюсь в метро. Бегом по ступенькам. Бегом по эскалатору вниз. Как медленно едет поезд! Поднимаюсь по эскалатору наверх, с трудом, с одышкой, но иду, иду.
Нужно успокоить Сережу, дать ему лекарство.
- Вот тебе новая раскраска, дорогой. Я должна вернуться на работу, подожди меня, а вечером вместе погуляем.
Возле моего закрытого павильона уже собрались покупатели. Среди них женщина, для которой я заканчиваю вязать кофту. Ей не терпится посмотреть, как движется работа. Достаю из-под прилавка ажурное пестрое изделие без одного рукава. Она заходит в примерочную, крутится перед зеркалом, переспрашивает, будет ли готова работа до выходных.
Пожилые покупательницы придирчиво рассматривают крючки и спицы. Худенькая девушка покупает шерсть алого цвета на шарфик. Женщина в летах просит подобрать пряжу из хлопка, "такого нежного-нежного оттенка наподобие морской волны". Раскладываю перед ней несколько голубовато-зеленых мотков.
За полчаса до конца рабочего дня я снова остаюсь одна. Проверяю записи, подсчитываю деньги, товар, и снова берусь за спицы.
Две наизнанку, две налицо. Накид, две вместе. Нужно торопиться. Еще два-три ряда и пора закрывать магазин, уходить домой.
Как-то раз на двери подъезда я обратила внимание на объявление. В нотариальную контору требовалась уборщица. Игорь Васильевич, нотариус, молодой мужчина в очках, согласился взять меня на работу, сказав то ли в шутку, то ли всерьез:
- Учтите, существует понятие тайны нотариальных действий. К вам оно тоже относится.
Никаких нотариальных тайн за время работы я не знаю, и выведывать не собираюсь. Общаюсь в основном с тряпками и швабрами. Тем не менее, вручая мне в конце месяца деньги, он именует меня то завхозом, то работником АХО, и при этом подмигивает, как будто есть нечто, известное только нам двоим.
В семь часов вечера я открываю ключом входную дверь. Помогаю Сереже надеть куртку, держась за руки, мы идем в парк.
Даже когда он станет выше меня ростом, мы так и будем ходить - держась за руки. Пусть не станет мой сын ни капитаном, ни врачом, ни директором банка, ни министром, зато не будет он преступником. Никогда не пройдет по земле с огнем и мечом, сея вокруг ужас, пепел и страх.
Мимо нас пробегает студент Костик. Куда он бежит? Зачем? Сосед Володя гуляет по дорожке с овчаркой Джеком. Собака подбегает к Сереже, просит погладить, подставляя умную голову под его ладонь.
Дома я достаю из сумки вязание. Сережа укладывается спать. Только одно тревожит: как будет он жить потом, после меня? Но об этом лучше не думать, иначе спутаются петли, и не выйдет ажурный узор. Лицевая - изнаночная, вдох-выдох. "Господи", - шепчу, провязывая лицевую петлю, "Помилуй!" - заканчиваю, снимая со спицы изнаночную. Господи, помилуй!