Аннотация: К вопросу о Люцифере и то, что было. А так же - во что это перетекло...
Перевёрнутый Тампль или 12.
Ангелы. Душа рвётся на части. Ногтями скребу по камню, внутренне воя. До передавленного дыхания. Тоска с осколками зависти... Нет мне места, нет покоя.
Безразличием тянуло из бездны. Я поднялся с корточек, стоя у ломкого края. Порывы холода и жара били в лицо.
На белоснежных крыльях тут не спустишься. Расхлещет. Короткой метелью из перьев унесёт на дно. Хотя, вру. Спускались.
Я слышал рассказы, сплетаемые с ужасом в глазах говорившего, об огненных мечах в светлой руке против которых наши - чёрные - осколки и брызги. И нет защиты. Боль от бессилия и ярости жжёт, корёжит.
Я верил.Впрочем, нет. Мне не было до этого дела. Пока сам не увидел. НЕ увидел.
Сквозь крики кипевшего боя, огненный звон мечей и хруст распоротого пространства. Там проступало иное: наши чёрной волной ярились, сражаясь, но с ними никто не сражался. Белокрылый стоял открыто, медленно обводя взгдядом зачернённое пространство.
Отзвук понимания пронёсся у меня в голове. Внутренняя боль одним ударом сбила. Я ощерился, цепляясь за остатки собственной значимости, колотясь от страха. Я не мог, я не хотел развалиться, как горка кубиков. Напрягся до звона.
Я схлестнулся с ним взглядом, с вымученной гордостью, комом застрявшей в горле. Стоял, как стоят последний бой. Он кивнул, зная всё и спокойно перевёл взгляд дальше.
Мне стало холодно, стыло. Хотелось упасть на колени, но я застыл потеряно. Понимание брезжило, боролось, иглой тыкая в оледеневшую гордость.
Смотрел обезличенно, видел, как кто-то в фиолетовом свечении подошёл к светлому, склонился, отдавая себя без остатка, и вдруг он стал лёгким-лёгким, так, что ангел взял его протянутую руку и одним взмахом оторвал от поверхности. Белые крылья резали воздух. Я чувствовал их напряжение. Я ощущал, как сурово и тонко держал себя фиолетовый, чтобы помочь полёту, как растворялся он и верил.
Я бы так не смог...
Стоя у ломкого края бездны, я тоскливо подставил ветру свои чёрные перепончатые крылья. На таких не взлетишь. Тяжёлые. Лишь парить в восходящих потоках, называя падение полётом. Лишь белые крылья способны нести ввысь безупречно. Тонкость и воля невысказанного.
В моих глазах играют фиолетовые сполохи...
* * *
Мы самые старые. Мы видели как закрылось это чёрное небо. Изломанное тёмное пространство под ним не дом, а - тюрьма. Вечное поселение. Мы слишком хорошо помним - что было до этого. Постоянная боль памяти разъела наши эмоции, накрепко поселилась в глазах. Нас здесь тихо ненавидят. Клянут снобами, сбрендившей древностью, но если не справляются с ситуацией - зовут и отбегают подальше. Привыкли. Они жадно смотрят на расправу, вдыхая смерть и ужас, поглощая процесс расчленения, токи жертв. Мы делаем дело и уходим, не глядя, как наслаждаются.
В нашем отряде всегда недокомплект. Присланные новички не уживаются. Сходят с ума или мы сами освобождаем таких от мучений их суетящейся полужизни.
Как-то, сидя у костра на берегу чёрного океана, наш Бараб высказал, что последние набранные для работы новички странно пусты внутренне и чужеродны. Мы согласились с ним. У этих не существовало ни капли сомнений или терзаний никогда, они изначально были звероподобны, дьяволоподобны. Сбившись в стаи, бродят ради пищи и удовольствий, смешивая это а одно; реагируют одинаково, словно за всех думает один, но положение вожака в стае очень шаткое - чуть расслабился и его пожирают свои же. Полное отсутствие кодекса. Мышиная возня - постоянное состояние таких. Встречаются так же яркие, яростные, всё отрицающие, громкогласные. Они глупо и предсказуемо заканчивают, бросая вызов одному из нас.
Мы сидим у пламени, молчим, созерцая энтропийные бури на горизонте. По-сути, мы ничем не отличаемся от основной массы мучителей душ. К адской работе относимся со всей ответственностью, осознавая,что это - наказание.
Да, мы пошли тогда за нашим сюзереном без размышлений. Он просил быть рядом с ним. Его терзали сомнения. А нас - нет. Он черпал нашу уверенность и выполнил задуманное. Совершив прецидент, он стал принципом, позволившим создать движение маятника. Наши крылья окрасились в чёрный. Но наша вера не имеет цвета. Этим мы отличаемся от других служителей ада: мы ищем выход. Если сможем очиститься мы, сможет и Люцифер, сможет и человечество. Светлый и ясный поток освобождения хлынет в Сферы.
Ведь, упав на дно, необходим толчок, чтобы подняться.
Я не вижу снов. Каждую ночь, засыпая, я только слышу его дыхание. Оно тяжело, оно рвёт мне сердце...
Мы сидим у костра, мы переглядываемся сквозь его пламя. В наших глазах прячутся боль и вера. Мы формируем возможность прецидента...
Мы решились. Мы жертвуем как умеем.
Пожалуйста, оттолкнитесь от дна...
* * *
. о палачах .
Привели новичка. Он показался в дверях, со смущённой улыбкой войдя в пространство круга. Мастер посмотрел новичка мягко, но учитель и наставник, сидевгие рядом, почувствовали словно вздох. Нечто их насторожило.
Зная их напряжение, мастер после поделился:
- Извините, что встевожил вас, орлы, не удержался. Давно уж ждал палача...
Полоса удивления развернулась между ними.
- Я ещё не говорил вам о палачах. Об этом рассказывают после. Когда пора разрушить всё, что строилось некоторое время - мир посылает палача. Я - как скрепляющий элемент - уйду. Школа распадётся и исчезнет, чтобы рассеять семена и прорасти в новой форме много потом.
- Как - уйдёте? - неприятию не было границ.
- Всё когда-нибудь кончается.
- А если мы убъём палача? Ведь он - убийца, мы можем защищаться!
- Палач - невинен. Он - нечто вроде принципа. Просто придёт ещё один, а карма потяжелеет неимоверно. Пора, орлы, пора.
- Но принцип не сработает, если его игнорировать. Вы же сможете!
- В этом и смысл. Уйти, оставить всё, что люблю, - глаза мастера излучали тепло. - Игнорируя палача, я делаю хуже всем. Я должен его учить. Вы же сами сказали - это очень способное существо. Оно впитывает всё, впитает и меня.
- Учить то, что призвано разрушить школу?
- Усли оставить палача в неведении, то скоро появится ещё один, после - ещё. Тогда они будут действовать не качественно, а количественно. Палачи подобны своре одичавших животных, в слепом бешенстве разносящие круг святынь. Вы должны жить в любом исходе.
Тонкие нити грусти летали легко.
- Палача необходимо учить, чтобы он знал и стал искусным. Тогда рука его правильна, понимание верно и он откроет дверь.
* * *
Если ты рыцарь, то - рыцарь навсегда.
Окровавленный, опираясь на меч, зажимая ладонью сердечную рану. Бесстрастными глазами смотришь над полем битвы. Горечь лишь в складках у рта. Это было хорошо, это было наполненно. Руку не приходилось сдерживать. Достойный противник подобен песне. Так зло и приятно сражаться на равных! Благодарен за раны, нанесённые честным клинком. Умираю легко, чтобы воскреснуть сильнее и тоньше.
Я - меч, я - кровь, я - преклонённое колено и гордые плечи. Не ищите меня - я рядом. Не держите меня - я волен. Рассмеюсь - любя, убью - любя. Высотой этой любви плачу Сюзерену.
* * *
Не спеши. Тяжесть льётся по плечам, тянет. Не молюсь чужими словами, имею свои. Вспомнив горячие пальцы Бога, лепившие тебя - чего ещё надо?
Не кричи. Не сдаюсь на милость никакому посреднику, не плачу пошлину.
Не обвиняй. Истинный вкус не собъёшь ничем. Не объяснишь, если не знаешь, а лишь повторяешь чужие слова. Подменой не насытишься; не попробовав гран реальности, так и будешь жонглировать допущениями и выдумками.
Не уходи. Ты такой же как я. Только я держу эту грань, а ты - свою.
Ты знаешь - кто нас рассудит.
И станет ли?
* * *
Теперь нет знаков на плащах. Да и самих плащей нет. Канули в Лету, брезжа сказкой. Но всё равно, и стоя среди тысячной толпы я узнаю собрата. По невидимому, но безусловному мечу, по нездешнему, с горчинкой взгляду, по странной реакции на обычное хамство. И по тонкой нити, что тянется за ним, пронизывая время. Знаю: случись сейчас нечто злое - ты и я поступим почти одинаково, окажемся рядом, действуя, понимая с полуслова. Это Кодекс окрашивает нашу кровь в иной цвет, и мы слышим другое, дальнее, видим запредельное, одной ногой находимся вне. Рубежи - наша судьба, связь горнего с дольним в земном существовании - наша работа.
Подойти к тебе, тронуть за плечо, сказать: "Аве, брат. Храм ждёт нас." Но я молчу. Я вижу, что ты ещё не проснулся. Твоя ладонь помнит как лежать на рукояти меча, но разум путает сон и явь, не веря.
Я жду. Ты сам должен вспомнить - кто ты. И тогда я окажусь рядом:
"Аве, брат."
* * *
Сатанас. Противник. Противостоящий.
Выло дело.
Как услышать в абсолютной беспредельности свой голос?
Создай стену и эхо вернёт тебе отражённый звук. И ты услышишь себя.
Как увидеть в бесконечности себя?
Создай зеркало и оно покажет твоё отражение. И они должны быть достаточно сильными, чтобы выдержать твой голос и твой образ.
Всё, что ты создаёшь - ты сам. Потому что в этой пустоте творить ты можешь только из самого себя. Иного нет.
Итак, ты смотришь сам в себя. Отражаешься множественно; полные отражения, полуотражения, отражения отражений, отблески... Но настоящиий ли ты в этих зеркалах, которые и есть лишь ты же снова и снова? Коллапс.
Ты отразился в глазах ангела. Что ты увидел?.. Какая она - реальность? То, что - не ты. Как выглянуть из самого себя?
Казалось, просто: возьми зеркало и дай ему отражать тебя не будучи собой. Отторгнутым.
Ты увидел себя в глазах сатаны. Какую жертву принёс тот ангел, чтобы стать отторгнутым? Чтобы ты взглянул на себя?
Но отражалось всего лишь отражение, а не ты сам. В ответ приходило только эхо, а не сам голос. Это была иллюзия, ложь. Не реальность. Не ты.
И ты решился: распавшись на множество осколков, ты дал каждому из них свободу воли и возможность вырасти в со-творца. Это уже не было попыткой отразиться, посмотреть.
Ты решил себя познать.
Обернуться однажды, посмотрев через некрылатое плечо и встретиться взглядом с миллиардами узнавших тебя и себя глаз. С осколками, собравшимися снова.
Но это уже будет новый ты. И чего захочет он?
* * *
Я - предатель. По Ветхому закону я обречен на одиночество. "Единожды предавший..."
Я покинул Тьму. И доказал это. И доказываю, скрежеща зубами. Моя участь незавидна. Не рождённый в Свете, я им не стану.
Я люблю. Изо всех сил тянусь, держу, хожу осторожно по узкой полосе Сумерек.
Мой цвет - фиолетовый.
Я изнемогаю слезами и сердцем под долгими фиолетовыми закатами. Я хожу словно по бесконечному лезвию меча. Кулаки и зубы сжаты от непрестанной боли и красоты, текущей сквозь меня.
Я схожу с ума от счастья и от горя. Я счастлив, что вижу эти фиолетовые сумерки и я горюю, потому что хочу дальше, и чую иное. Дышу этим.
Но мой цвет - фиолетовый.
* * *
Отчаяние выливается холодным, оторванным от сердца потоком. Боль звенящая, беспредметная. Руками обнять, прижать весь мир к себе - так не хочется умирать, растворяться, исчезать в мучительном нигде, надорванным билетом скользнуть под чью-то подошву, в грязь, в черноту, конец. Ещё вцепиться, вплавиться в крохи человеческого, что едва остались, задержались между пальцами. А острый край неведомого уже надрезал горло, это - не игра, это - страх происходящего здесь и сейчас. В твоей голове уже не ты: властная пустота. Сознание мимоходом растёрто в беспомощное пятно. Близко к агонии. Дезориентация. Истерика. Накатывает ужас, режущий, вселенский, оглушающий. Чужая рука ложится на твоё сердце. В груди - словно сырая, избитая подушка ; тело искорёжено. Давно уже не человек, но гигантские звуки Иных почти убивают меня, всё ещё не помещаясь во мне, ломая, застревая осколками всё глубже. Было произнесено Слово, прошло по-касательной, вдавив в смертельную беспомощность непонимания, слабость перед иным мегазвёздным миром.
Никаких объяснений. Только, когда болезненно расправишь себя, корчась, и хватая ртом куски воздуха, понимаешь - ты уже не тот.
* * *
"Ты поднимешься последним."
Я настолько любил, я настолько понимал!
Люблю и понимаю...
Храню в себе тонкие отзвуки памяти.
Кто сказал - мучение, наказание?
Работа. Адская, невероятная до того, что уже не помнят замысла.
Я держу, держу, на кончиках когтей, впиваюсь жёлтым взглядом, давлюсь сакральными словами любви, жгущими горло, рассекающими сухие губы. Я должен быть таким. Чернее и тяжелее смоляных глубин, отравленных ядами и вечным мраком. Без ничего, без никого. Дно.
Я источаю тьму, чтобы где-то там она стала тенью в светлый полдень.
Я горю ледяным пламенем, моё тяжёлое молчание - чёрный крик напряжения всего ада, в моих крыльях перья - острые безжалостные лезвия, и я окропляю свой путь чужою кровью и своей, но глаза мои - прозрачны.
* * *
Он всё ещё сидит напротив, вполоборота, расслабив сильные плечи.
Я вижу его профиль, подкрашеный закатным солнцем.Оно целует его скулы, чёрные ресницы, ластится к губам тёплыми красноватыми бликами. Он спокойно смотрит вдаль, до горизонта, длинные пальцы неподвижны - впереди словно вечность безтревожного ожидания. Меня?
Двадцать лет назад я бы стояла, замерев, не дыша, не веря, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не прижаться к его груди, обвив шею руками, доверчиво, тихо плача от чувства вдруг обретённой свободы.
Тринадцать лет назад я бы хлопнула его по плечу, дружески сжав ладонь, отгородившись усмешкой, говоря о делах, чувствуя глубокое внутреннее ничтожество.
Семь лет назад я упала бы на колени, умоляя на грани мрака и мрачности взять меня отсюда всё равно куда - в ад, в другой мир, в сюжет давно выдуманной сказки, только не оставаться одной, наедине с собой!
Сейчас я - молчу.
Моё странно скользящее желание - один раз дотронуться до тебя. Достаточно. Я знаю, что ты есть. Я ощущаю это спокойным чувством крыльев. Тепло, заполняющее туманную пропасть. Бескрайнее поле и сильный ласковый ветер. Ночной дождь и свеча за окном. Объятия друга-ангела и освобождение от всего.
Он всё ещё сидит, вполоборота...
* * *
Гул, подспутный гул.
Страшный, неотвратимый катится. Сейчас он меня накроет, сомнёт, размажет влажной каплей и для меня он кончится. Начнётся иное.
Нет во мне сожаления. Я бы сказал, что - мёртв. Это легко. Не то, что - смотреть в её глаза.
Я так хотел в своём экзальтированном, чопорном одиночестве вознести себя на эшафот. Единолично восторжествовать в себе самом и длить сладкую жертвенность ухода в яркий резкий свет самоосознания. Одинокий, прохладный, всё читающий по крохам дыханий, жестов, событий; вне всего. Нигде.
Но по ту сторону вершины разверзлась пропасть. Что ж. Я спускался медленно, обдирая крылья о кинжальные отвесные скалы, оставляя за собой дорожку из перьев. Я сползал вниз бережно, чтобы моё движение не выгдядело падением.
Рыча и беснуясь в грязном щебне, на дне, я выдрал себе бесполезные крылья.
Ну же, Вспомни обо мне! Коснись, излечивая, взгляни, шепни слова силы. Я ведь сделал всё во имя Тебя!
И ещё долго бился головой о камни в полной, удушливой тишине.
Тщетно.
Потом в какой-то миг я встал, ударил себя в лоб и за моими плечами плеснули, расрпавились чёрные крылья. Я хохотал. Но чем дальше, тем горьче становился мой смех. После, я уже сидел на краешке скалы и землю вокруг меня усеивали чёрные перья. Я плакал. И шёл нескончаемый дождь. С водой нечто утекло из меня.
Открыв глаза, я увидел, что камни вокруг стали зеркальными. Тысячи перевёрнутых отражений, тысячи меня. Было странно каждому из них давать имена.
Когда я подошёл к бешенной стене огня, я шагнул вперёд, не думая ни о чём.
А сейчас я сижу вполоборота у окна. Напротив всё ещё стоит она. Закатное солнце греет мне лицо. И самое трудное в жизни - повернуться и посмотреть ей в глаза. Отчаянно и светло. До судорог в лопатках, где снова пробиваются крылья.