|
|
||
Послеримскую Европу создали завоевания германских племён. Рюриковская княжеская династия представляет собой чужеродное германское образование в славянских землях. Княжеское правление на Руси является частью известного движения германцев Drang nach Osten. | ||
Это подтверждает и одна из датских летописей, возводящая германские народы к народу ТУР, т.е., как можно предположить, к тюркам.
Один знакомый мне лингвист Ч., размышляя над этим феноменом, задумался: как можно обосновать родство немецкого языка с тюркскими? Лексические параллели есть, например, казахское тиш и английское teeth [тиитс] "зубы". Однако к ним прибегать не хотелось бы, поскольку лексика - это самый подвижный и неустойчивый слой языка. Хотелось бы найти что-нибудь поглубиннее и потому понадёжнее.
И Ч. такие соответствия нашёл.
Два качества как минимум резко выделяют немецкий язык среди прочих (негерманских) европейских языков (имеется в виду - исторически исконных, т.е. не считая, скажем, венгерского) и одновременно сближают его с тюркскими:
Таким образом, выходит, что немцы являются по происхождению... тюркским племенем, говорящем на ломаном индоевропейском диалекте!
Этот факт не осознаётся благодаря "успехам" компаративистики и антропологии. Первая сосредоточилась исключительно на определении родства языков через установление языковых соответствий; причём как бы подразумевается, что говорящие на родственных языках народы и этнически должны быть родственными, хотя в то же время хорошо известно, что это не так - достаточно вспомнить галлов, перешедших на исковерканную латынь (как, впрочем, и все остальные романские народы). Или болгар, перешедших на местный славянский язык. И такие примеры отнюдь не единичны (возможно, что и правящая верхушка Польши исторически идёт от завоевателей-сарматов, перешедших на местное славянское наречие).
Антропологи же (и идущие в их русле этнографы) настроены на то, чтобы в пришлых тюрках видеть обязательно коренастых, чёрных, раскосых азиатов, на которых немцы совершенно не похожи. На это можно возразить точно установленным фактом: правитель Самарканда Тимур был... огненно-рыжим (хотя среди современных коренных жителей Самарканда не то что рыжих - шатенов днём с огнём не найти)! Ещё можно вспомнить один тюркский народ - енисейских кыргызов, которые тоже в массе своей были рыжими, а рождение ребёнка с чёрными волосами рассматривали как... дурное предзнаменование! Так что пусть нас не смущает тот момент, что голубоглазые и высокие "истинные арийцы" на поверку оказываются тюрками, да ещё и происходящими "из глубин Азии".
Итак, можно предложить такую схему. Германцы как первые ласточки Великого Переселения Народов вторгаются в Центральную Европу, проложив себе путь через местное (скорее всего славяно-балтское) население и частично очистив от него территорию проживания. Сразу же после обоснования на новом месте агрессивный этнос начал натиск на южного соседа - Римскую империю, каковой не прекращался, собственно говоря до самого конца её западной части (и даже после). При этом до сих пор немцы очень сильно отличаются по уникальному в своей погружённости в "орднунг" характер даже от других германских народов, скажем, скандинавов. Это позволяет предположить, что многие по языку германские народы являются тоже германизированным местным населенеием.
Здесь очень важно будет обозначить проблему столкновения родового типа общины с территориальным. Территориальная община была характерна для автохтонного славянского населения (возможно, что и для кельтов; почему - соображения будут приведены далее), тогда как пришлый германский этнос строил свои общины по старому доброму родовому принципу.
В литературе можно встретить панегирики территориальной общине, поскольку-де такое социальное устройство больше способствует ассимиляции отдельных племён, а следовательно, и расширению ареала проживания народов с подобной организацией. Да и объективно территориальная организация представляет собой более сложный, а значит, более "продвинутый" строй, чем примитивное родовое устройство, апеллирующее к фактически досоциальной, биологической близости.
Но увы, часто более сложное не означает более жизнеспособное. Примитивная сама по себе организация германцев, помноженная на их агрессивность, привела к маргинализации народов с социально-территориальным мышлением. Славяне на столетия в большинстве своём попали в подчинение либо германцам, либо адекватным германскому сознанию народам - венграм и сарматам в Польше (само название славян в ряде европейских языков, вполне возможно, всё-таки родственно английскому slave "раб", хотя прославянские языковеды всячески стараются это опровергнуть, - таково было восприятие германцами славянского субстрата, казалось бы самой природой предназначенного в рабы более удачливым). Кстати, поскольку кельты потерпели ещё более грандиозный разгром, чем славяне, то можно сделать предположение, что и кельтская община (клан) была организована территориально (поскольку тоже не выдержала натиска иноземцев с более примитивно-биологической организацией).
Мы остановились на том, что германцы не прекращали натиска на соседние народы до самого падения главной преграды на пути их экспансии - Римской империи - и даже после конца западной её части.
Но - более того. Посмотрев на историю Западной Европы второй пол. 1-го тыс. н.э., можно увидеть, что почти вся она образована германскими завоеваниями. Разношёрстные германские племена - вандалы, лангобарды, ост- и вестготы и пр. и пр, - совершали набеги, основывали эфемерные королевства... Пусть многие из этих образований едва переживали их создателей, но всё равно, как говорится, осадок остался. Если всякое германское завоевание или даже набег закрашивать, скажем, коричневой краской разной интенсивности (пропорционально устойчивости завоевания), то практически всё западное побережье Европы (и даже северное побережье Африки) окажется окрашенным в коричневые тона. Получается некий виртуальный (прото-)Германский Рейх, из которого по сути и вышла средневековая Европа, словно из одной большой германской шинели.
Но, даже если королевства и падали, то по большей части на завоёванной земле оставались бароны-завоеватели, несшие в себе родовую германскую психологию. В частности, в отношении к местному населению она требовала решительного отмежевания от него.
В результате германские завоевания сформировали в послеримской Европе германский по происхождению кодекс благородства, зиждившийся на двух столпах:
1. господин не происходит из числа подвластного ему населения, его род - пришлый в этих краях;
2. господин является полновластным хозяином своих людей, а не просто правителем данной местности.
Вопреки известной концепции прогресса (давшей, в частности, и учение о формациях) германская система землевладения фактически восстановила рабство. "Восстановила" - потому что римская объединительная политика его фактически упразднила; переход власти к германцам вновь дал жизнь этому явлению (в прямом смысле, потому что в Европе, как и на Переднем Востоке, и в Северной Африке существовали легальные невольничьи рынки). Только если древнее рабство было социально броским явлением в силу развитости древних цивилизаций, отчего и имело специфические "цивилизованные" черты в виде явного презрения к рабской жизни из-за изобилия рабской силы в результате централизованных завоеваний, то германский тип аграрного рабства обычно не осознаётся таковым из-за его примитивности и патриархальности: средств и механизмов для пополнения крестьянской рабсилы рабами из пленных не было, а невольники-дворовые и ремесленники при дворах владык были не в счёт по причине своей малочисленности.
В целом же главным социально-психологическим следствием германских завоеваний было установление в Европе понятия благородного человека. Попросту говоря, благородный - это господин, т.е. тот, кто имеет рабов. А, поскольку сам он по происхождению не имеет со своими поддаными ничего общего, то негласно предлагается рассматривать его даже как представителя принципиально иной расы, лишь в какой-то степени внешне схожей с породой зависимых людей.
Тем не менее из неё мы знаем, что главным славянским городом на то время был Новгород. Новгородцы поначалу "платили дань варягам", затем "прогнали их за море". Автор не готов комментировать эти сведения, в отличие от следующих.
Итак, у ставших вольными новгородцев "не стало наряда" (т.е. воцарилась анархия), и они пошли "поискать себе князя за море". Так в отечественной истории появляется Рюрик.
В плане функционирования социальной структуры в таком решении новгородцев нет ничего необычного. Не было координатора партий-концов, не было в Новгороде "президента" - вот и пошли представители города-государства искать претендента со стороны (как в XVIII веке делегаты пошли в Курляндию искать кандидатку на российский престол). Именно на стороне - чтобы был не местный и потому максимально беспристрастным. До сих пор, кстати, когда руководителем назначают незаинтересованного человека со стороны, его называют "варягом".
Но вот направление поисков новгородцев вызывает к жизни один простой вопрос. А зачем им надо было искать себе князя именно опять "за морем", у иноземцев-варягов? Разве не было по соседству родственных славянских городов? Скажем, существовал уже тогда Ростов Великий, а раз существовал город, значит, была в нём администрация, "старцы градские", во главе, допустим, с тысяцким, вдобавок говорившие на том же языке. Вот новогородским эмиссарам прийти бы к товарищу тамошнего тысяцкого, вице-мэру, и предложить ему: слушай, друг, переходи к нам, хорошие условия, не пожалеешь...
Но новгородцы не пожелали искать себе "президента" ни в Ростове, ни в Ладоге, а обратились к германцам (немцам ли, скандинавам ли - не важно). И на авансцене истории появился Рюрик.
Кем же был Рюрик? Здесь история делает занятную петлю: обозначив некоего таинственного Рюрика в начале проторусской истории, она вывела на авансцену истории недавней целое семейство с такой фамилией. Это знаменитые Рёрихи во главе с известным художником (именно так и должна произноситься эта фамилия подобно Фёту, Рёму или Гёббельсу; традиционное её написание и произношение лишь дань обычаю).
Рёрихи - немцы. И Рюрик-Рёрих (а в силу отсутствия в старославянском буквы Ё имя было передано через Ю), несомненно, тоже; все попытки притянуть этого германского (пусть даже и захудалого) принца к каким-либо славянам - конечно, дань дешёвому патриотизму, не более. Имена на -рих (возможно, это вариант латинского rex "царь") были очень распространены у знатных германцев: Ала-рих, Гензе-рих. До сих пор у немцев в ходу ряд подобных имён - Ген-рих, Фрид-рих (плюс ещё имя Эмме-рих, сохранившееся у венгров в виде Имре), хотя больше они остались в фамилиях: Гейд-рих, Уль-рих, да и тот же Рё-рих. Так что мы, исходя из простой ономастики можем про загадочного Рюрика сказать главное: он был несомненно из знатного германского рода, скорее всего даже конунговского.
Но так зачем же новгородцам надо было всё-таки искать себе в конституционные гаранты непременно германского князька? Здесь видятся две причины, и обе они внешнего характера.
Во-первых, Новгород - это ярко выраженная мужицкая республика (потом таковой же станет, к примеру, знаменитая Флоренция) с очёнь жёстко выраженным в ней мужицким демократизмом. А такому образованию, пусть даже и могущественному, приходилось довольно непросто в идеологически враждебном окружении стран, где власть строилась на основе аристократического (германского) начала. Даже простые переговоры могли вызвать затруднения (как в известном культовом фильме: "На Западном фронте воевал с самим фон Людендорфом, а тут... Чапаев!"). Фигура благородного "президента" могла стать гарантом заключаемых городом-государством межународных соглашений. (Как в известном историческом анекдоте про тупицу-ученика и учителя: "Отлично. Вы ведь дворянин? И я дворянин. Так что вашего честного слова мне достаточно". Вообще-то такое приглашение иностранных - часто именно германских - династий было не редкостью даже в Новое время: достаточно вспомнить новообразованные Грецию и Болгарию. Если бы в Болгарии возобладал крайний национализм и там провозгласили бы царём не германского принца, а какого-нибудь местного Христо Добрева, то можно себе представить, как бы он чувствовал себя в тесном кругу европейских монархов, большинство из которых приходлось друг другу ещё и роднёй!)
Во-вторых в княжеском контракте было предусмотрено, что новгородский князь должен вести войну. Но неужели сами новгородцы не могли вести войны? Видимо, дело было в том, что князь не просто предводительствовал ополчением - он выступал ещё и со своей дружиной, т.е. в нанявшимися к нему благородными рыцарями. А легко ли представить себе рыцаря, готового служить мужикам (раз сам Рюрик согласился на такое, то, видимо, он на тот момент находился в весьма затруднительном положении)? Другое дело - князь; фигурально выражаясь, служба князю позволяла рыцарю сохранить "в приличном виде трудовую книжку": "служил князю" - всё чинно-благородно, а то, что сам князь служил мужикам - это нигде не прописано...
Благодаря такой политике новгородцы получали к своим силам дополнительную очень серьёзную военную силу; им, правда, надо было постоянно следить за балансом - чтобы княжеская дружина, оставаясь весомой угрозой для врагов, не могла составить угрозы для самого Новгорода...
О Рюрике сведения в летописи сохранились настолько маловразумительные ("вёл войну со многими... имел мир со многими..."), что его даже нередко полагают за мифическую фигуру. Хотя, парадоксальным образом, именно новгородский этап жизни Рюрика можно реконструировать с наибольшей точностью.
О Рюрике можно сказать просто: то был новгородский князь, и этим всё сказано. В общем, нет повести печальнее на свете: спутанный кабальным контрактом по рукам-ногам, живущий на каких-то выселках, постоянно контролируемый, ведущий войну или заключающий мир в зависимости от того, скажут ему "фас" или "фу", обязанный отчитываться за каждый шаг перед сенатом... Словом, форменный новгородский Ганнибал, только без военной гениальности последнего.
Интересно, что само имя Рюрика надолго исчезло из княжеского обихода, что дополнительно дало аргументов сторонникам мифологической школы. Но, по-видимому, этому есть гораздо более простое объяснение: жизнь Рюрика была настолько постыдной, настолько унизительной для благородного конунга, что открыто вспоминать о нём как о родоначальнике династия решилась лишь когда прочно вошла в силу...
Неудивительно, что сразу по окончанию действия контракта вследствие смерти Рюрика, когда регентом стал его родственник Олег (возможно, шурин, поскольку дядя по матери играл тогда ведущую после отца роль в воспитании княжеских детей), княжеский род поспешил отчалить из Новогорода и поискать себе счастья в других местах. Удача способствовала ему. Захватив Смоленск, Олег пошёл дальше на Киев. И вот в Киеве, оглядев житетелей намётанным взглядом (как рецидивист сразу определяет лохов), он быстро распознал идеальное место для обустройства уютного гнёздышка для новой династии. Покорные и робкие киевляне, конечно, ни в какое сравнение не шли с недоброй памяти новгородцами. Довольный Олег объявил Киев столицей своих будущих владений, если же по-образованному, то метрополией, или, в корявом славянском переводе с греческого, Матерью Городов.
Недоброй памяти Новгород так и остался в номинальной зависимости от династии, став чуть ли не местом ссылки проштрафившихся княжичей; впоследствии, когда ареал власти стремительно расширился, в Черниговщине князья опять стали марионетками - только уже местных вождей-бояр. Свои сложности были на Северо-Востоке. И только на Киевщине рюриковичи правили как хотели. Потому конгломерат из нескольких слабо связанных между собой лишь через вассальное подчинение рюриковичам славянских земель получил в истории название "Киевской Руси", хотя этот термин больше запутывает суть дела и даже - выдаёт княжеские мечтания за действительность.
Здесь стоит заметить, что историческая наука странным образом игнорирует в вопросе о первых русских князьях такой этнический критерий, как ономастический.
Между тем, давно замечено, что славянские имена (хотя бы благородные) составлены по двучленной модели, идетичной греческой: с одной стороны, мы имеем Патр-о-кл (и Кле-о-патр-а), Арист-арх, Алекс-андр, Фил-ипп, Ипп-о-лит, с другой - Яр-о-слав (говорят, это точное соответствие гр.Гер-а-клес), Рог-волод, Волод-и-мер, Пред-слав-а, Гост-о-мысл. И, как, скажем, римские имена (которых первоначально, можно сказать, почти и не было) строились по совершенно другой модели, так и германские (скандинавские) имена также в основном были иного строения (у немцев тоже зафиксированы двусоставные имена: Вольф-ганг, Ад-[в]ольф, - но вот скандинавские имена практически односоставны).
Итак, мы видим в нашей ранней истории Гостомысла с Рогволодом (а в Чехии - Вяче-слава и Люд-милу), а рядом - Олега, Игоря, Люта (ср. Лют-ер?), да и самого Рюрика. Кто это такие? Можно сразу же предположить их явно неславянское происхождение, а имена Свенельда и Аскольда даже заставляют вспомнить скальдов - скандинавских сказителей.
Таким образом, уже беглый анализ имён деятелей из круга Рюрика позволяет решительно предположить, что мы всё-таки явно имеем дело со скандинавами. (Возможно, мешает прийти к такому выводу известный стереотип, что-де в древности были распространены мирские имена типа Косой, Волк, Пузо... Но, во-первых, они были зафиксированы в более позднее время, а во-вторых, это были простонародные имена, а мы ведём речь о славянской аристократии - не исключено, что двусоставность имён была как раз её отличительной особенностью. С другой стороны, в Великом Новгороде был распространён иной тип имён, односоставный: Выш-ата, Пут-ята, Добр-ыня, но, можно предположить, что это признак новгородского демократизма, в смысле отстутствия культа родовитости, подобно позднейшим казацким именам в уменьшительной форме - Стенька, Емелька.)
Итак, Олег с родом обосновался в Киеве.
Вскоре он, не теряя времени, собирает окрестных князей и ведёт их в набег на Царьград.
После его смерти в свои законные права князя входит Игорь Рюрикович, который тоже, собрав войско, идёт воевать Царьград.
И вот тут есть момент, остающийся загадкой для историков.
Олег пришёл в Царьград анархической ватагой, состоявшей из отдельных отрядов, каждый из которых был предводительствуем собственным суверенным князем, из которых Олег был лишь первым.
Игорь же пришёл в Царьград единоличным князем; прочие же предводители отрядов были уже не князьями, а подручными Игоря.
К приходу Олега в Киев вокруг проживало немало племён во главе с князьями (один из них, Мал, дожил до послеигорева времени; кстати, имя для славян достаточно странное, не произошла ли в летописях обычная путаница и на самом деле не было ли это его прозвищем после утерянного имени: *Имярек Малый, т.е. Младший), даже в поход он ходил вкупе с ними. В войске же Игоря никаких князей нет. Получается, они за этот исторически короткий период куда-то в массе своей исчезли, рассосались. Куда и как?
Возможный ответ тут видится неожиданно простым.
Титулом германского аристократа стало слово барон. Баронами условно называют и старост цыганских таборов - от слова баро, "большой". По-видимому, это слова действительно родственные, как и русское барин, и греческое βαρ "давление, вес", т.е. "весомый" (ср. баро-метр).
Но если сами слова баро и барон родственны, то вот между сутью двух баронов - германского и цыганского - лежит громадная разница. Германский барон - это потомственный господин и хозяин своей территории, цыганский "барон" - всего лишь избранный старейшина своей общины.
Выше уже говорилось о столкновении германской родовой общины с туземными территориальными. Зная, что для славян характерна именно территориальная община, можно сделать логичное предположение: упоминаемые в источниках местные "князья" - это не конунги и не короли, это, условно говоря, старцы градские - выборные представители местных общин (даже если на тот момент эту должность узурпировали несколько родов или один род). А старосты и вожди племён не проходили по уже установившемуся в Европе германскому цензу родовитости! Образно говоря, эти "князья" были гораздо ближе по положению к цыганским "баронам", чем к германским.
Такой вывод подкрепляется и ономастикой. Благородные владыки всего мира обычно старались в своих именах отразить своё главное богатство - подчинённые им территории. Так в истории сплошь и рядом действуют разные маркизы де Плюсси, бароны фон Энгельсберги... Не являлись исключением и русские аристократы: князья Ржевские, Воротынские, Тверские - их имена построены по тому же общепринятому аристократическому принципу. Но мы не знаем ни одного боярина Поганкина из деревни Поганки; видные бояре обозначались по традиционной славянской модели, имени-отчеству. (Кстати, и здесь славянская именная традиция параллельна с греческой. Славянские Добрыни Ядрейковичи являются точными соответствиями греческих "Ахиллесов, Пелеевых сынов", Ахиллесов Пелеидов, или, как пытался переводить Сенковский, Ахиллов Пелеевичей; особенно если учесть, что славянское -ич - это очевидный вариант греческого -id.)
Таким образом, на момент, когда рюрикова династия ещё только утверждалась и осваивалась на новом месте, когда ей надо было завоевать авторитет успешным походом, Олег не побрезговал встать в один строй с туземными "князьями". Но когда, видимо, в самом Киеве все однозначно признали исконные права династии, то и отношение к туземным конкурентам стало другое. Только потомственные князья могли называться князьями; выборные князья всё равно оставались лишь продвинутыми мужиками, первыми на деревне (или даже в городе) но не более того. Согласно летописи, прежде чем убить киевских правителей Аскольда и Дира Олег показал им маленького Игоря и сказал в таком духе: вот это настоящий князь, а вы самозванцы. Имена незадачливых киевских князей больше похожи на скандинавские, возможно, это были беглые члены рюриковой дружины, решившие вести свою игру, но если на их месте представить местных славянских князей, то это эпизод станет очень символическим. Именно так по сути члены клана рюриковичей и сказали своим соседям: вот наш князь - это князь, а вы - самозванцы. (Кстати, описанная в летописях зверская расправа вдовы Игоря-Ингвара Ольги-Хельги, могла иметь именно такой династический подтекст: то была не просто месть за убитого - то могло быть показательной расправой в духе геноцида над туземными правителями, задумавшими встать на одну доску с благородной династией прирождённых конунгов, один из которых, сиволапый, корявый возхомнивший о себе племенной хам, решился покуситься на самое дорогое - благородную вдову знатного рода. Версию же о якобы происхождении Ольги из простых славянок - она-де покорила своей кротостью суровое сердце варяжского конунга, - следует считать явным "патриотическим" вымыслом: зачем династии, прокладывавшей себе путь к власти выставлением напоказ своего благородства добровольно лишать себя главного козыря?!)
Итак, на Киево-Новгородских землях утвердилась княжеская династия германского (судя по ряду моментов, скандинавского) происхождения, заявившая о своей полной эксклюзивности права на освоенную ей территорию.
Основополагающим моментом в отношении княжеской династии с туземцами был невероятный апломб, огромная родовая спесь, чувство природного превосходства благородного рода над местным беспородным населением, так сказать дворняжками в человеческом облике. Закрепив за собой права суда, войны и мира, т.е. проведя как бы государственный переворот - при всей условности этого термина - особенно в плане того, что до рюриковичей самого образования, получившего (опять же, возможно, скандинавское) название РУСЬ, не было, династия князей начала планомерную колонизацию территорий. В частности, рюриковичи стали демонстративно брачеваться исключительно с представителями знатных королевских родов не только Запада, но и Востока, пренебрегая местными (из этого ряда выпадали модные и престижные на то время византийские принцессы, которые могли оказаться и низкого происхождения, но тут уже играл роль статус самой ромейской державы); брак князя с боярышней был мезальянсом не менее редким, чем, скажем, брак дворянина с купеческой дочерью в Российской империи.
Рюриковичи стали замкнутой кастой, культивировавшей при своих дворах особую культуру (возможно, имевшую опять же сандинавские корни), слабо связанную с культурой местного, в большинстве славянского, населения. Подлинное отношение князей к своим подданным показывает ответ Олега Черниговского Владимиру Мономаху, позвавшего его "на стрелку чисто конкретно перетереть кое-какие проблемы" (считаю уместным использование здесь бандитской терминологии, поскольку она обычно адекватно передаёт феодальные понятия) в присутствии бояр и архиепископа: "Не желаю говорить со смердами". (Ясно, что у прямолинейного Олега на языке было то же, что и у дипломатичного Владимира на уме.)
Однако на пути полноценной колонизации рюриковой династией Русской земли стояла очевидная проблема: общая малочисленность князей в сравнении с местным населением. Конкурентов из числа прочих благородных династий они в помощь себе благоразумно призывать не стали, а сами вынуждены были балансировать на грани высокомерия и панибратства с местными славянами.
Князья не только перешли на славянский язык (подобно болгарской династии на Дунае). Уже сын Игоря получил славянское аристократическое имя Свят-о-слав (вообще князья страшно полюбили имена на -слав, которые для них, видимо, стали аналогом германских имён на -рих), а всех вообще князей стали именовать не только по владению, но и по имени-отчеству. (Обратим внимание на иронию истории: первым получил славянское имя князь, которого, подобно Карлу XII, можно было бы за его беспокойную воинственность назвать "последним викингом" династии.) Стоит отметить, что, старательно внедряя родовое начало и противопоставляя его местной "беспородной" общинной традиции, владение самой Русской землёй рюриковичи были вынуждены организовать на началах именно... территориальной общины, когда земля находится в коллективной собственности рода!
Но ещё одним очень важным следствия постоянных компромиссов между германской знатью и местными вождями стал принцип комплектования войск. Отказав местной знати в праве на благородное происхождение, князья не могли полностью замкнуться в себе и опираться лишь на дружину (которая, скорее всего, могла состоять из наёмных иноземных рыцарей). "Лучших людей" из местных, потомков племенных предводителей - бояр - князья признавали полноценными военными предводителями и вынуждены были допускать их в свои дворы: на пиры, охоты и совещания. Если в большей части остальной Европы тяжело вооружённый профессиональный воин был синонимом благородного человека, рыцаря, то на Руси войско имело смешанный характер комплектования: благородная часть в лице князя с дружиной плюс местные предводители, бояре, со своими зависимыми людьми. Эти бояре фактически выполняли функцию баронов при "короле" - великом князе и "герцогах" - удельных князьях; но баронами они всё же не были, поскольку не признавались благородными, а лишь допускались до благородных занятий. (Здесь можно провести аналогию с казачеством Росийской империи. Казачий офицер считался во всём равным офицеру армейскому, но дворянином не был.) Впоследствии бояр, как можно предполагать, потомков первоначально ведущих фамилий общин (выбившихся в местные правители, как впоследствии кулацкие семьи становились местными "экономическими боярами"), сделали по благородному образцу боярскими родами, своего рода местной квазиаристократией, но настоящей аристократией они так никогда и не стали: рюриковский клан строго следил за сохранением непреодолимой границы между собой и туземцами; даже в Российской империи, когда российскими князьями признавались уже кавказские князьки, когда сам княжеский титул иногда стали присваивать, ни один самый заслуженный боярский род никто и не подумал объявить княжеским (не считая севших на престол Годунова и Романовых).
Вот такую, в какой-то степени даже оккупационную, физиономию имело образование, за которым утвердилось название "Киевской Руси". Вся его жизнь была пронизана тщательным сохранение прерогативы на правление узурпировавшей власть пришлой иноземной династии. (Летописи сохранили такое трогательное объяснение одной из военных неудач: так князя же там не было, а боярина кто послушает!) Сохраняться такая исключительность могла с очевидностью единственным способом: путём непрерывного то мягкого, то жёсткого "опускания" местного населения, постоянного приравнивания его к "смердам", среди которых даже бояре были лишь "военными мужиками".
Эта система в своей незавершённости просуществовала несколько столетий - до XIII века, когда киевское гнёздышко рюриковичей стремительно начало разваливаться, а на Северо-Востоке началась другая история, с совершенно другим вектором развития.
Однако случай мастерского овладения воинственным благородным германским родом огромной территорией с навязыванием её населению своей воли должен быть интересен не только отечественным историкам. Как уже говорилось, успех процессу колонизации восточнославянских земель основывался на удачном противопоставлении "прогрессивного" (в смысле: общепринятого в тогдашнем "цивилизованном мире") родового начала "отсталому" общинному. Это позволяет события ранней Руси рассмотреть в разрезе хорошо известного германского лозунга Drang nach Osten.
Лозунг этот, конечно, как это бывает, изрядно мистифицирован опрокидыванием представлений чуть ли не "холодной войны" на Средние века; часто создаётся впечатление, будто натиск на Восток является какой-то германской программой, выработанной ещё много столетий назад.
На самом деле никакой программы, разумеется, не было. Германцы, в свой время пройдя, как нож сквозь масло, через восточноевропейские славянские земли, после своего обоснования на новых местах начали расширять свою территорию обратным движением на восток. Там они столкнулись с принципиально иной организацией жизни - не родовой, а общинной, нацеленной не столько на порабощение чужеземцев, сколько на их включение в себя. (Здесь можно провести отдалённую аналогию с конкистадорами, старавшихся убивать врагов и завоёвывать их земли в Америке, которым противостояли армии местных государств, больше нацеленные на взятие пленных с целью последующего использования их в ритуалах. Конкистадоры благополучно победили в этой, казалось бы, безнадёжной для них борьбе.) С точки зрения воспитанного именно на завоеваниях и порабощениях германцев конгломерат славянских общин на востоке, не имевший признанных родовых господ, был совокупностью земель без хозяина, ждущих своих владельцев. Впоследствии подобная история повторилась на Балтике, население которой тоже не имело родовой аристократии германского типа.
Таким образом, пресловутый Drang nach Osten - это не программа, это закрепившаяся в поколениях психология германцев (что, возможно, и опаснее программы). Пришествие рюриковичей на Русь - это вариант того же натиска на Восток, только не имевший таких разрушительных последствий для туземного населения, как в прочих областях германской колонизации, - в силу объективных обстоятельств. (Не будь этого, нет сомнений, вся Русская земля оказалась бы, как в Прибалтике, усеянной форпостами-замками, в которых сидели бы христианские культуртрегеры германской расы.) И понимание того, что всё же политика князей на Руси выросла из того же Drang nach Osten и лишь ряд причин не позволил ей превратиться в настоящую оккупацию, должно заставить по-новому посмотреть на феномен т.н. "Киевской Руси", которая в этом свете поворачивается отнюдь не в выгодном ракурсе.
Думается, ответ на этот вопрос будет обычным для всех времён и народов. Князья несли с собой в беспородную землю идею Рода с крепким правом наследования. А местные "олигархи"-бояре в массе своей были готовы к принятию тех ценностей, которые на тот момент стали уже, если не общечеловеческими, то вполне общеевропейскими. В огромный мир европейских государств нельзя было войти просто так, в качестве "местной старшины"; спесивые властители, разумеется, не пустили бы их в свои ряды. Поэтому за конунговской династией на Востоке стола не какая-то личная традиция, а всё общепринятое устройство европейского социума. Этой глобальной традицией большинство местных славянских вождей было откровенно зомбировано. при этом бояре приглашались на пиры, возглавляли в походах военные отряды, их полузнатный статус был официально признан. Более того, боярские семьи активно "переаттестовывались" в роды, подобно благородным семействам. И туземные вожди в массе своей удовлетворились этим, согласившись сохранять установленный пришлой династией статус-кво.
В этой обстановке всеобщего единения и согласия, конечно, особенно ярко выглядит позиция Господина Великого Новгорода. Но сначала иллюстрация.
...Среди северных былин есть рассказ о Микуле Селяниновиче и князе Вольге. В ней содержится настолько яркая апология труженика-земледельца (читай: землевладельца) и его превосходство над "нетрудовым элементом" - князем с его прихлебателями-дружинниками, что, ей-ей, создаётся впечатление, что былина-то не записана, а сочинена каким-нибудь отделом агитпропа при Детгизе.
Однако былина несомненна подлинная. Просто в нашем сознании Русская Земля негласно отождествляется с "Киевской Русью", а её история - к истории борьбы за княжеские столы. Но была и другая "Русь" - земля туземная, боярская. Именно эту идеологию боярства с её апологией местного, "мужицкого" начала и выражает былина.
А центром боярского мира был, разумеется, Господин Великий Новгород. Если для прочих бояр в большинстве их пределом мечтаний было представиться его сиятельству Великому князю киевскому и тем более - быть приглашённым к его столу (такая модель с сохранением противоречия боярского и княжеского сознаний дошла до нас в богатырском цикле былин: бояре-богатыри вынуждены служить единственной официальной власти - княжеской с резиденцией в Киеве, при это постоянно входя в конфликт с князем), то ни один новгородец в здравом уме (если он только был достоин высокого имени новогородца) не обрадовался бы такой перспективе. Для новгородца князь - это та же собака, только большая; живёт он во-он там, на выселках, в своей княжеской конуре, почти что на цепи. И гордиться милостью, оказанной тебе "собакой-князем" - форменный абсурд.
Великий Новгород был силён своей мужицкой гордостью, причём, в отличие от прочих туземных регионов, официально оформленной обычаем - не в меньшей степени, чем родовая знатность германско-франкских владык. Социальную обстановку в Новгороде хорошо можно понять через флорентийское "Уложение о справедливости", согласно которому рыцари лишались всех прав, а званием дворянина награждались лица, соершившие тягчайшие преступления! Только вот флорентийское уложение было принято в начале XIII века, а навгородское существовало искони - ещё до начала официальной истории "от Рюрика".
Т.н. "Киевская Русь" на самом деле была конгломератом земель в юрисдикции рюриковского клана (к которой впоследствии добавилась Земля Половецкая со своими вождями, быстро признанных киевскими князьями - в отличие от местных - за равных себе), зачастую достаточно враждебных между собой. И первенство в этом антагонизме, без сомнения, принадлежит Новгороду, жители которого относились с таким же презрением к князьям, с каким и те к ним. Новгородская земля была лишь по контракту связана с княжеской династией и столь же формально новгородский архиеписком числился под рукой киевского митрополита. В остальном же это были, что называется, два мира - две системы. А ведь были и другие земли (Черниговская та же) со своими обычаями...
Новгородской системе было тяжело в институционально враждебном сословном окружении, но он не только выстоял благодаря своей идейной закалке - он надолго пережил т.н. "Киевскую Русь". И пал только перед силой Московского Государства. Но это уже не имеет отношения к противостоянию культуртрегерской иноземной династии и местных авторитетов.
|