|
|
||
Ряд возражений известным стереотипам о предыстории Великой Отечественной войны и её начальном периоде. | ||
Просто СССР традиционно оказался за бортом европейской политики, куда он последнее время отчаянно просился (и просто пытался пролезть).
Отрицательная оценка Мюнхена - результат позднейшей аберрации. Хорошо задуманное мероприятие кончилось провалом. Значит, оно было в лучшем случае безмозглым, близоруким мероприятием.
Но это не так. (Конечно, хорошо бы не быть близорукими и знать, где подстелить соломку.)
Мюнхен был в своём роде гениальной задумкой: удовлетворить все мало-мальски законные требования Германии и сделать невозможным новые германские акции, нарушающие систему общеевропейской безопасности! (То, что эта задумка осуществлялась через грубое попрание прав суверенного государства, члена той самой систему евробезопасности, то отдельный разговор. Когда мюнхенский план с треском провалился, как раз это поставили в вину его вдохновителям.) И кто знает, возможно, прежде чем выставить очередное требование, Гитлеру пришлось крепко поднапрячься, чтобы найти лазейку в хитроумной схеме Чемберлена.
Драма заключалась в том, что Гитлер не собирался умиротворяться; он хотел послать к чёртовой матери эту систему евробезопасности, а не встраиваться в неё. (Чиано: "Но какой мир вам нужен?" - Риббентроп: "Нам не нужен мир. Нам нужна война".) Это как устроить великолепную шахматную ловушку противнику, который уже готов в случае чего смахнуть фигуры с доски.
Предвоенные политики (не только участники мюнхенского "сговора", но и кое-какие другие) были принципиально не в состоянии понять экстремистскую отмороженность лидера Третьего рейха. То, что Черчилль предсказал быстрый крах мюнхенских соглашений, делает ему, конечно, честь. Но это не повод делать из Чемберлена идиота. Пусть побеждённых и гнобят.
Из сказанного выше следует, что убеждённость советских вождей в том, что одно агрессивное капиталистическое государство, Германия, в любой момент объединится с другим таким же, Польшей, была, конечно, паранойей; крах Мюнхена как раз показывал невозможность такой польско-германской упряжки. Но надо учитывать советские представления о европейских политиках как о марионетках Мирового Капитала, что автоматически делало практически любое телодвижение западной дипломатии направленной на уничтожение первого в мире государства рабочих и крестьян - надо было только найти ему соответствующее истолкование.
В этих условиях совершенно неудивительно, что, во-первых, в СССР восприняли Мюнхен как "канализацию гитлеровской агрессии на Восток" (точка зрения, к сожалению, воспроизводящаяся и сейчас), поэтому следующий год прошёл под знаком поиска эффектного "антимюнхена", который "канализирует" германскую агрессию туда, откуда она пришла, т.е. на Запад; во-вторых, в Кремле возникло отчаянное желание нарушить возникавший на глазах (на самом деле мнимый) германо-польский союз, который тут же неудержимо перерастёт в единый фронт против СССР.
На самом деле, конечно, одновременно со стремительным ростом Германии пошёл естественный процесс выстраивания нового геополитического противовеса по аналогии со старой Антантой. Однако создание новой системы сильно тормозилось очевидными идеологическими препятствиями.
Объективная необходимость в новой Антанте и вызвала к жизни переговоры советского Генштаба с британской и французской миссиями; идеологическая экзотика таких контактов силь тормозила эти переговоры.
(Позже, когда СССР вдоволь наиграется в прогерманскую "новую политику" и испытает её полный крах, новая Антанта мгновенно выстроится уже безо всяких условий.)
В Кремле, постоянно одержимом страхом единого крестового похода против СССР, увидели в этом как минимум - гарантию передышки, как максимум - возможность (чем черт не шутит) вскоре диктовать свою волю обессиленной внутренними конфликтами Европе.
Разумеется, никакой "передышки" Пакт СССР не принёс, и заключён он был на срок отнюдь не до июня 1941 г. Когда надо будет, Гитлер его порвёт, а пока он его заключает. Понятно поэтому, что и без Пакта никакого нападения Германии на СССР (на чём вынуждены настаивать защитники Пакта) в тот момент быть не могло.
Итак, в Москве уцепились за шанс "разбить единый фронт капиталистических держав" (которого не было) и бросились с головой в омут столь привлекательных германских предложений. Хотя с высоты сегодняшнего видения ситуации представляется оптимальной просто нормализация отношений с Германией с максимально возможным экономическим сотрудничеством. (Надо оговориться, что советскую паранойю объективно подпитывал и конфликт с Японией, кстати, союзницей Третьего рейха.)
И вот СССР заключает сенсационный союз с Третьим рейхом, будучи уверен, что это даёт ему гарантии безопасности. (Сталин наверняка вполне мог бы выйти к соратникам и помахать свежим договором, подобно Чемберлену: я принёс вам мир!) На самом деле Пакт как раз сделал возможным войну; именно отсутствие его связывало руки Гитлеру в отношени Польши.
Конечно, СССР настолько же виноват в начале европейской войны, как и Гаврила Принцип - войны предыдущей. Однако формально именно советско-германский пакт открыл дорогу мировому конфликту.
Вермахт был отмобилизован; армии "Антанты" нет. (Возможно, англо-французы не верили, что Гитлер нападёт на Польшу, не имея гарантий на Востоке. А такие гарантии появились совершенно внезапно, и сделать уже ничего было невозможно.) Когда же "небываемое" вдруг сбылось, "Антанта" срочно начала мобилизовываться.
Война на 2 фронта как бы стала реальностью.
Но когда "Антанта" отмобилизовалась, выяснилась печальная картина: войска для защиты Польши готовы, а самой Польши (не без участия СССР)... уже нет.
Итак, война объявлена, а её повод отсутствует. Неудивительно, что она получилась "странной". (Такое время от времени встречается. Например, "странным" можно назвать противостояние советско-финляндских войск при блокаде Ленинграда.)
Впрочем, эта "странная война" стала своего рода плацдармом будущей войны на 2 фронта, которая в конце концов и привела Германию к поражению.
После очевидного провала теории мировой революции и связанной с ней модели государства диктатуры пролетариата возникла необходимость выработки новой самоидентификации Советского государства.
Не удивительно, что процесс самоидентификации пошёл по самому простому пути: пониманию СССР как реинкарнации Российской империи. А практически этот курс вылился в страстное желание восстановить империю в границах 1917 года (исключая разве что Польшу, преподавшую в 1920-м Советам урок, который, надо признать, был усвоен; вместо Царства Польского СССР согласен был довольствоваться территориями до линии Кёрзона), переросшее, можно сказать, в форменный реставрационный психоз. (Несколько напоминающий желание Гитлера собрать все немецкоговорящие народы.)
Анализируя пресловутый Пакт, нельзя сбрасывать со счетов этот момент. "Антанта" наверняка была бы весьма недовольна каждым из шагов СССР, направленным на реставрацию; Гитлер фактически давал Сталину карт-бланш (и даже спокойно уступил ему впоследствии Литву). Следовательно, союз с Германией в первом приближении опять же гораздо выгоднее для СССР, чем с "Антантой".
Поначалу СССР формулировал свои устремления как "эксклюзивные зоны влияния" на постсоветском постъимперском пространстве. Но, обнаглев войдя во вкус, он принялся за откровенную аннексию новообразованных независимых государств.
В 20-е годы концепция строительства Красной Армии была двойственной. Официально, де-юре, Красная Армия считалась "рабоче-крестьянской", она виделась как объединение пролетариев, взявших оружие ради освобождения трудящихся на планете. Но де-факто командный состав в значительной степени состоял из военных профессионалов, как бы лояльных "рабоче-крестьянской власти" наёмников. Можно сказать, командный состав РККА имел смешанное комплектование: кадры самоучек, прошедших школу Гражданской войны, и кадры военспецов, прошедших ту же школу.
Выстраивая новый образ СССР как образования, встроенного и в историю, и в мировую политику, Сталин, как нетрудно догадаться, склонялся к реставрационно-имперскому пониманию и в области военного строительства. Он всё больше на практике стремился Красную Армию выстроить по образцу царской (с упором на нерассуждающую дисциплину плюс взращивание чувства корпоративной чести у офицерства), а в теории - на полное господство военных профессионалов.
Перед войной Сталин не раз высказывался против возвеличения опыта Гражданской войны (повстанческо-кустарного типа) в пользу бо´льшего изучения опыта Первой мировой (профессионально-технического). (При всей кажущейся разумности такой установки, в ней оказались существенные изъяны. Во-первых, машинной Первая мировая была на Западном фронте, тогда как на русском война больше напоминала излюбленный Тухачевским "таранный удар солдатскими массами". Во-вторых, после первых прорывов война быстро приобрела статический характер, тогда как на полях Гражданской боевые действия были маневренными. В 30-е годы военный мэйнстрим, наученный как раз на опыте мировой, видел и будущую войну позиционной, что оказалось неправдой.)
Кадровый состав РККА виделся состоящим из хорошо обученных военных профессионалов, воспитанных на современных концепциях войны и вооружённых передовой техникой. Но и здесь за внешне безуречной логикой стоял не бросающийся в глаза изъян: ведь мало того, чтобы концепции войн были современными, они должны быть правильными, адекватными... Что же касается вооружения, то его надо было мало того, чтобы освоить технически; армия должна была освоить его психологически, т.е. привыкнуть к нему, уметь постоянно брать его в расчёт.
Если же нарисовать самый обобщённый портрет предвоенного кадрового советского воина, то можно сказать так. Это малоинициативный командир, привыкший слепо относиться к Уставу как к Откровению, а в области технической подготовки - человек, который мог хорошо разбираться во вверенной ему технике, но с трудом представлял её место в общей системе вооружений.
Как показали последующие события, это решение стало катастрофическим, можно даже сказать преступным (без наличия преступных намерений, разумеется) по своим последствиям. Переходить на призыв надо было раньше. Или вообще не переходить, до самой войны.
Быстро наращенная количественно и размещённая на стремительно приобретающем значение западном направлении армия предствляла собой, грубо говоря, полусброд; призывной состав состоял в основном из малограмотных и необученных колхозников, своего рода "сена--соломы" тех лет. Грозная на бумаге, на деле она была "бумажным тигром", способным напугать противника количеством, та и то слабонервного и впечатлительного.
Неудивительно, что такая "армия", попав под мощь главного удара в июне 41-го, по большей части разбежалась или попала в плен. Можно высказать уверенность, что если бы противника встретила старая, кадрово-территориальная армия, то результат был бы тот же (она была бы так же разгромлена) но человеческих жертв было бы на порядок, а то и два меньше.
Стоит отметить, что крах и распад армии на западной границе летом 41-го имел и большое негативное идеологическое значение.
В Третьем рейхе культивировался взгляд на Советскую Россию как на скопище податливой славянской массы, перешедшей после революции из владения инициативных германцев во владение евреев. Практически по "Повести временных лет" опрометчиво изгнавшие "варягов" славяне, убедившись в тяготах еврейского порядка, должны были возопить германскому "элементу": придите и владейте нами!
Одновременно Третий рейх виделся его создателям Новым Римом, отвоёвывающим жизненное пространство у варваров. Апелляция к античности подвязывала сюда и войны эллинов с персами, где огромная персидская армия (по греческим источникам, разумеется) представляла собой насильно рекрутированный разношёрстный сброд, который военачальники гнали в бой бичами.
В войне на Востоке обе эти схемы слились. И нетрудно представить, насколько сильно врезались в сознание воинов вермахта картины разбегающихся при первых выстрелах красноармейцев, кое-как одетых, разнонациональных толп бредущих в плен, гор техники, брошенной возомнившими о себе варварами и т.д. Насколько они укрепляли их в их представлениях об СССР. И насколько они долго ещё поддерживали у них веру в неизбежную победу.
Однако легко видеть, что Красная Армия тоже это время не бездействовала (а финская война вполне могла в плане опыта стать вровень с войной Германии против Франции). И то, что каждая из столкнувшихся армий вышла из своих войн по-разному подготовленной, - предмет отдельного разговора.
Нижний слой - это те самые наспех призванные малообученные и не особенно грамотные красноармейцы.
Средний слой - это привычные, проверенные ещё в мировую и Гражданскую рода войск: пехота с пулемётами и артиллерия. (Сюда можно было бы добавить и кавалерию, но в погоне за "соответствием реалиям современной войны" её фактически ликвидировали, лишив РККА инструмента проведения мобильных операций как оборонительного, так и наступательного характера; как раз с начала войны её пришлось воссоздавать.)
Верхний слой - механизированные рода войск: танки и авиация. Они не были осмыслены в войсках, применение их в бою оставалось для общевойсковых командиров во многом непонятным. Да и сама техника часто не была освоена личным составом должным образом.
Ход боёв в начале войны показывает, что наиболее боеспособным оказался средний слой. Нижний слой был крайне нестоек; верхний слой не находил себя в войсках. Те же танково-механизированные корпуса часто совершали бессмысленные марши, пока не кончалось горючее и/или боепитание, после чего техника бросалась личным составом.
Разумеется, такая трактовка - полная чушь, поскольку совершенно игнорирует автономность психологии солдата. Будь так, тогда самой небоеспособной, норовившей разбежаться при первых выстрелах, была бы царская армия (особенно её крепостного периода). Да и по-настоящему массовых добровольных переходов на сторону противника целыми подразделениями в русских частях практически не зафиксировано (в отличие от национальных).
Здесь, конечно, всё поставлено с ног на голову. Не апатия бойцов вызвала поражения, а последние быстро вылились в деморализацию. Оставшиеся без связи, без управления подразделения легко поддавались панике. Часто паника начиналась с командиров, бросавших бойцов, которые, естественно, очень скоро пополняли ряды пленных.
И гигантские массы, захваченных вермахтом в плен, - это именно следствие небывалого разгрома многочисленной, но мало управляемой массы советских войск. Факт, который советская пропаганда старалась всеми силами скрыть, попустительствуя негласно даже антисоветским истолкованиям.
Предвоенная чистка в РККА, разумеется, не могла объективно не сказаться на её боеспособности - прежде всего в отсутствии опыта управления войсками у новоназначенных командиров.
Большим изъяном Красной Армии стала безынициативность и преклонение перед уставами. Война на каждом шагу показывала, что многое в этих устарело-умозрительных уставах годилось разве что для казармы штрафного батальона, жизнь требовала нестандарного противодействия оказавшимся нестандартными действиям противника. Но это противодействие вырабатывалось медленно, с большим трудом, пока застарелым установкам приносились всё новые и новые жертвы.
Такой же изъян был свойственен и обновлённому партийно-советскому руководству. Меняющаяся обстановка требовала постоянного проявления инициативы на местах. На деле же стандартным было ожидание указаний вышестоящего начальства вместо подготовки местности к эвакуации и обороне, когда же войска противника неожиданно появлялись поблизости, руководство бросало всё и сбегало.
...Так получилось, что новообразованный Советский Союз оказался отделён от великих военных держав либо "лимитрофами", либо океаном (США). Кроме Японии, граничившей с СССР на Дальнем Востоке, вдобавок на малонаселённом удалённом конце. (Что и потребовало массированной переброски людских ресурсов на Дальний Восток и формированного создания Тихоокеанского флота.)
Японская политика 30-х годов (кульминацией которой можно считать военные столкновения с СССР) только подтверждала репутацию Империи как главного потенциального противника Советского Союза. Именно оттуда долго негласно ждали военного нападения. И уже в 1940 г. Дальневосточный военный округ был преобразован во фронт (тогда как западные округа только 22 июня 1941 г.).
Это позволяет предположить, что практически до 1941 г. советская военная машина была нацелена в первую очередь против Японии. ДВО/ДФ снабжался приоритетно, тогда как остальные направления по остаточному принципу.
В частности, после перехода на призыв, западные округа заполнили как раз новопризванными "шлангами". Тогда как кадровые, хорошо обученные войска стояли на восточных границах. (Они показали себя в битве под Москвой; к сожалению распространённое их обывательское именование "сибирскими частями" затуманивает картину.)
Скорее всего, политическое руководство, конечно, уже давно переключило своё внимание на Запад. Но огромная военная машина инерционна, и возможно, что она продолжала обслуживать Дальний Восток в приоритетном порядке даже когда на западных границах вовсю пахло порохом.
При таком взгляде получается, что Германия напала на РККА как бы "с тыла". Как бы то ни было, предположение об ориентации советской обороны на японское направление может высветить события 1941 г. неожиданным светом.
Постоянно задаваемые вопросы: "Почему случилась катастрофа 41-го?", "Почему война стала неожиданной?" - в силу их зауженности оказываются без ответа.
Взяв более широкий охват, легко увидеть, что катастрофическим был не только 1941-й, но и 1942-й, когда ни о каком "внезапном нападении" не было и речи. Небольшие передышки в череде неудач были только зимой (Москва, Сталинград), когда Красная Армия могла использовать неподготовленность вермахта к таким условиям.
Это однозначно показывает, что крах советской военной машины имел не разовые, а что называется, системные причины. И эту систему пришлось перестраивать на ходу несколько лет, прежде чем она стала адекватной новым условиям.