Небо плачет. Тяжёлыми частыми каплями, словно горюя о давно потерянном. Тьма наверху, тьма и внизу, даже неверный свет луны не пробивает обрюзгшие от воды тучи. А те всё льют и льют на землю небесные слёзы, но веса не теряют. Надолго запаслись, собрали испарения с каждого умирающего сентябрьского листа, с каждой былинки. Напились из рек и озёр, из далёких морей. Далёких от маленького городка, примостившегося среди холмов, в холодной земле. С одной стороны подступил к нему лес, с другой бескрайние поля. На многие километры вокруг нет ничего крупнее грязного искусственного водоёма, вырытого ещё до Последней войны. А за теми километрами лежат океаны, гигантские водные пространства, что насыщают тучу за тучей. И кажется, что все они строем идут к уже тонущему городу. И нет спасения для живущих, влажная шепчущая тьма ползёт в дома и затапливает дворы. Протяни руку и коснёшься, протяни руку и закричишь от страха, а тебе ответит раскатистый хохот грома.
Закрыть двери, запереть замки, завернуться в одеяло и, закусив губу, ждать. Скоро наступит утро. Серое осеннее утро. Но, может быть, перестанет дождь и хоть на время выглянет солнце, отогреет своими лучами дрожащие души. Ждать, надеясь уснуть, забыться. Ждать, не вспоминая, что где-то по едва освещённым фонарями улицам шагают люди. Те, кто не успел спрятаться или кому уже негде прятаться. Лишённые поддержки родных стен, они бредут сквозь ворох цепких теней, снующих под ногами. Не смотри - пропадёшь! Завороженный игрой тьмы упадёшь на мокрый асфальт, навсегда останешься среди властвующих в ночи, среди оживших кошмаров и воспоминаний. И тысячелетнее небо оплачет тебя, как оплакивало многих скитальцев, не сумевших спастись.
Мал город. И сроку-то ему века три от силы. Но в такие ночи кажется, что из самого сердца истории, из её глубин, что и летописи не упомнят, воздвигло время каменные стены, протянуло нити дорог. Кто различит металл и пластик сквозь дыхание мрака? Сыпется сонный песок, бьют часы на старом здании мэрии. Величие древних городов сходит на крыши. А вместе с ним оживают призраки. Не смотри на силуэт за поворотом, кто знает жив ли ещё тот, кто видится тебе в ночи? Гулок звук шагов, беги, беги домой под радостное эхо. Пока ещё можешь бежать, пока мёртвые не встали за твоей спиной, дыша смрадом подземелий.
Страшно в городе, но ещё страшнее за его пределами. Плащ - жалкую защиту от бушующей стихии - рвёт холодный ветер. Не видно ни зги, слышишь как шумит река, но не различаешь где. Ямы норовят броситься под ноги, переломать, скрыть от глаз человеческих, чтобы и по утру никто не пришёл на помощь. И чем дольше бредёшь во тьме, тем больше в ней чудится движений и звуков. Чавкнет под ногой, ухнет вдали, заденет руку - мнится ли? Правда ли? Тени заводят хоровод, зовут за собой. Сверни с намеченного пути, и уж больше никогда не найдёшь дорогу.
А путь не близок. К высокому холму, да на самую вершину. Туда, где среди нескольких чахлых клёнов вросла в землю гранитная глыба. Да и в какую теперь землю - в топкую грязь. В отвратительную смесь из воды, пожухлых трав и чернозёма. А в небе, меж тем, сверкнула молния, а потом и ещё одна. Ширится гроза, нарастает. Угрозой нависает над головой одинокого путника в старом чёрном плаще. Блеснёт молния, и на короткий миг видна дорога, вот уже и не собьёшься, знай вперёд поглядывай. Только каждый раз душа в пятки уходит, да возвращаться не торопится. Что-то покажется при свете... Вдруг не выдуманы шорохи и движения, блеснёт молния, а он перед тобой. Оно перед тобой. Мёртвый, жаждущий твоей плоти, тень среди людей. До последней крошки пожрёт тебя, как самый сладкий пряник, как долгожданный кусок хлеба. Жутко до слёз, жутко, закусывая губу, ждать его в каждом блеске молнии.
Но вот уж и холм, прочь страхи, прочь! Будет для вас время и наверху, но не сейчас. Сейчас нужно бежать по склону, падая в липкую жижу, рекой текущую вниз. Подниматься и снова бежать, задыхаясь и отплёвываясь. Лишь бы успеть. Близится полночь, вот-вот городские часы пробьют двенадцать и тогда... Мёртвые покажутся лучшими друзьями, если опоздать. Тот, кто назначил встречу, ждать не станет. Тот, кто назначил встречу не станет и миловать, ему неведомо милосердие. Пусть болят утомлённые ноги, сейчас не до них. Вот уж и вершина, чёрный от воды камень. Никого. Значит успел, добежал, пришёл вперёд!
Бесполезный плащ висит на плечах мокрой тряпкой, но теперь всё неважно. Путник замирает, прислушиваясь к вою ветра, озирается по сторонам. Время пришло, пришло! Но до чего невыносимы эти последние минуты. Порыв ветра бросил в лицо пригоршню воды, и путник закашлялся. В груди что-то свистнуло, заболело. Видно ночь припасла для несчастного ещё одно испытание - болезнь. Но думать об этом было уже некогда, блеснула молния и путник увидел возле камня высокую фигуру, замотанную в длинный плащ с капюшоном. Казалось, фигура возникла из ниоткуда. Из ветра, из самого ливня, из блеска небесного огня. Не медля ни секунды путник преодолел оставшееся до камня расстояние и бросился в ноги пришедшему.
- Встань.
Низкий голос человека легко перекрыл и шум ветра, и удар грома. Чуть брезгливый, с заметной хрипотцой он, казалось, доносился сразу со всех сторон, будто заговорили земные глубины. Резким движением сдёрнув с головы капюшон, высокий бросил лишь один взгляд на слугу, чтобы тут же повернуть лицо в сторону города. Распластавшийся грязной тряпкой слуга забормотал хвалу своему господину, но не сдвинулся с места.
- Встань! И больше не заставляй меня повторять.
Плохо различимый сквозь потоки воды город сам походил на изрытый неведомой силой холм. Невысокие дома и узкие улочки затаились, укрылись влажной темнотой и не спешили открываться постороннему взгляду, но господин жадно всматривался в очертания города. Его зрачки с каждым мгновением расширялись всё больше, уже почти полностью заполняя глаза.
Не решаясь длить ожидание, слуга поднялся и с подобострастным ужасом прошептал:
- Я здесь... я здесь, как вы велели, Владыка...
Тонкие капризные губы господина изогнулись в довольной улыбке. Не отводя взгляда от города, он прохрипел:
- Титул моего отца мне присваиваешь? А ты не так труслив, как хотел бы казаться.
- Нет-нет! Помилуйте, я думал, что и Ваш титул. Что и Ваш! - и без того дрожащий всем телом слуга будто в судорогах забился. - Не... не хотел! Помилуйте!
- Хватит. Милосердие не входит в число моих добродетелей. Как, кстати, и терпение. - повернув голову, господин погасил улыбку. - Что в письме?
- К утру велел ждать! Утром будет с нами. Этим утром.
- Наставления?..
- Отписался, что всё лично. Но намекнул, на планы намекнул какие-то. Должно быть противные Вам и отцу Вашему, какие же ещё у него могут быть планы?
- А что твои... братья?
- Не братья, Вла... ваше... господин, не братья они мне! Случаем спутался, только Вам предан!
- Ближе к делу.
Развернувшись на месте, высокий не торопясь направился к краю холма. Только теперь слуга заметил, что струи дождя обтекают господина, создавая вокруг него взвесь. Даже грязь под лёгкими шагами чуть расступалась, боясь прикоснуться к идущему.
- Что о нём думают твои братья?
- Они счастливы. Проклятые дураки, считают, он принесёт им рай, да ещё на блюдечке - бери не хочу! Готовы жрать его слюнявые посулы, славить во всю глотку...
Слуга нерешительно топтался на месте. Он так закоченел, что уже не чувствовал ни ног, ни рук. Тело ниже шеи угадывалось лишь по пульсирующей боли. Стараясь перекричать бурю, он то и дело срывался на визг и задыхался, понимая, что следующим днём вряд ли вообще сможет говорить.
- Жуткие... жуткие и мерзкие фанатики, дай им волю, так весь мир сожгут ради... ради...
- Прекрасно!
От неожиданности слуга перестал дрожать. В голосе высокого прозвучала откровенная неприкрытая радость, так солдат радуется долгожданной увольнительной. Или мальчишка подаренному велосипеду.
- Прекрасно. Ну, а ты?
- Служение Вам - высшая честь! Я не променяю его на жалкую наивную веру идиотов!
- Вот как. - повернувшись, высокий выпростал руку из складок плаща и потянулся к слуге. - Чего же ты хочешь?
Рука медленно удлинялась, усыхая и покрываясь пятнами, словно старея на глазах. В отсветах молний пятна отдавали зеленью. Тонкие пальцы скрючились в хищном захвате, ногти заострились. Чем дальше тянулась рука, тем больше она походила на лапу чудовищной хищной птицы.
- Никто не служит даром. Так считает мой отец, так считаю и я. Назови свою цену!
Непрерывно растущие ногти, а точнее уже настоящие когти понемногу загибались. Рука покрылась кожаными наростами и продолжала удлиняться. Слуга как вкопанный стоял на месте, боясь дышать, но когда когти чиркнули по ткани плаща, не выдержал. Опрокинувшись на спину и завизжав, он попытался отползти, взбивая ногами пену. Не обращая внимания на визг, высокий быстрым движением схватил слугу за горло и вынудил подняться.
Вцепившись в костлявую руку, несчастный захрипел и несколько раз дёрнулся. Стальная хватка не оставляла ни малейшего шанса вырваться, едва позволяя дышать, и слуга умоляюще уставился на своего господина. Над холмом повисла тишина, сотканная из шелеста дождя и ударов грома. Наконец, высокий разжал пальцы. Чуть было снова не упав в грязь, слуга закашлялся, чувствуя как усиливается боль в груди.
- Я жду. - высокий, казалось, с интересом наблюдает как уменьшается его рука, приобретая первоначальный вид.
- Не отделывайся общими фразами, я не ваш жалкий Христосик.
- Я хочу вернуться.
- Умри для начала!
Слуга нервно дёрнулся и втянул голову в плечи.
- А как умрёшь, я напомню отцу о тебе. Ещё?
- Пока я жив, мне достаточно денег. Но... побольше тридцати...
Высокий понимающе кивнул.
- Получить больше, чем личный кумир - достойное желание. У тебя будут деньги. Отец мой щедр к верным. Но жесток к предателям!
- Я и подумать не мог о предательстве! Служить Вам...
Властным взмахом руки высокий остановил слугу и продолжил:
- Теперь слушай. Ходи за ним. Восхваляй его. Проси совета. Всё, что узнаешь, передавай лично мне. Всё, что узнаешь! Его планы, мысли, его настроение. Что ел и пил, куда уходил. Запоминай каждое движение, словно он смысл твоей жизни. Отчитываться будешь каждый день. И горе тебе, если не найдётся ответа на мои вопросы!
- Не беспокойтесь, как за девкой ходить буду...
- Будь готов действовать по первому моему сигналу. Что делать и как - объясню, когда придёт время. До тех пор даже спи в пол глаза. А теперь подойди.
Слуга бросился к высокому и остановился точно перед ним, не решаясь взглянуть в лицо. Из плаща господина показалась рука, на этот раз вполне обычная человеческая рука.
- Отрекаешься ли от ничтожного Бога своего? Отвечай!
- Отрекаюсь...
- Отрекаешься ли от даров его, ныне забвению преданных?
- Отрекаюсь.
- Принимаешь ли отца моего Небесного как Владыку своего?
- Принимаю.
- Принимаешь ли меня, верного и единородного сына его, как земного управителя?
- Принимаю.
- Принимаешь ли печать отца моего на чело своё и руку свою?
- Принимаю!
Протянув руку, высокий прижал большой палец к виску слуги, и тот вскрикнул. На коже остался отчётливый ожог в виде трёх небольших шестёрок. Затем высокий прикоснулся к правой руке посвящаемого, между указательным и большим пальцами. В том месте проступил точно такой же ожог.
- Теперь на тебе печать отца моего. Ты принадлежишь ему безраздельно.
Лицо слуги выражало высшую степень удовлетворения, боль прошла и больше не мешала ему. Но бросив взгляд на руку, он вдруг помрачнел.
- Господин мой... Печать... Но ведь те фанатики, они заметят её!
- Как только ты спустишься с холма, шестёрки исчезнут. До поры твоя печать останется скрытой.
- Благодарю Вас, господин мой! Я счастлив...
- Служить мне. Достаточно слов. Иди и выполняй, что велено.
Повторять дважды не пришлось, едва высокий закончил говорить, как слуга поклонился и, спотыкаясь, побежал прочь. Ему даже посчастливилось ни разу не упасть, пока он не добежал до склона и не устремился вниз. Проводив его взглядом, господин накинул капюшон, а затем повернулся к городу.
Под хлёсткими струями плащ начал понемногу намокать. Лицо высокого осунулось, покрылось лёгкой сеткой морщин. В чёрных как глубочайшая бездна небесах громыхнул очередной раскат грома и отправился гулять по миру. Взгляд высокого блуждал по городским строениям, казалось, господин прекрасно различает сквозь мглу и вывески магазинов, и ломаные изгибы улиц, и переливы теней, скользящих вдоль стен.
Губы господина беззвучно двигались, проговаривая нечто непредназначенное для чужих ушей. Неожиданно он воздел руки к небу и резко гортанно крикнул. Словно в ответ на него обрушился сильнейший шквал ветра, раздувший плащ и подтолкнувший высокого к обрыву. Одно мгновение тот ещё сопротивлялся буре, а затем покорно сделал шаг вперёд. Изогнувшись в воздухе, он начал своё падение, но едва ли пролетел и один метр. Сгустившаяся тьма поглотила его, и в следующее мгновение ветер нёс лишь ворох промокших листьев. Покружившись над землёй, он разбросал их во все стороны и унёсся по направлению к продрогшему городу.