Она повернулась спиной к очередному взрыву, к взметнувшейся к небу и в стороны разорванной плоти пустыни, к грохоту, удушающей гари — и побежала.
Бежала она на удивление легко — сказались последние несколько месяцев бескормицы и потери веса, странно только, что она не обессилела на первых же десятках метров пути, бежала и бежала.
Тело вспомнило спортивную юность, ноги легко касались тропы, руки работали, грудь дышала, ветер летел навстречу и нёс с собой запах воды, который становился всё сильнее, чем дальше убегала она от стрельбы, взрывов, воплей, пожарищ и бесчисленных дымов, постепенно уходящих за горизонт, как уходит грозовая туча, отстрелявшись и излившись.
Горизонт, к которому бежала она, оставался светел и тих, всё сильнее чувствовалась близость большой воды, и она бежала, стремилась к ней, потому что нуждалась в успокоении, которое надеялась найти в большой воде.
Вскоре пространство словно бы расступилось, открыло песчаный пляж, тянувшийся на километры и километры — хоть вправо посмотри, хоть влево.
Очень светлый песок всех оттенков белого, молочного, почти бесцветного бежевого сменил грязно-охровую глину пустыни, от чего берег выглядел чистым, девственно нетронутым.
Она даже не удивилась лодке, лежавшей у самой кромки воды, и даже не подумала о том, что совершает кражу, когда влезла в лодку и взялась за вёсла.
Она знала, что большая вода поможет ей, спасёт — тем или иным образом.
Большая вода решила спасти её так? Что ж, она приняла эту милость с благодарностью.
Лодка была лёгкой, хорошо слушалась вёсел, и вскоре берег стал всего лишь тёмной полоской, за которой самым непостижимым образом скрылось всё то многомерное безумие, от которого ей удалось убежать.
Она оставила вёсла, легла на дно лодки и стала смотреть в небо.
Солнца пряталось за высокой облачностью, не слепило глаза, но день при этом не казался пасмурным, был просто очень тихим и светлым. Стоял абсолютный штиль, не шевелились ни воздух, ни вода. Небо отражалось в неподвижной поверхности воды, вода не бликовала, не пускала солнечные зайчики, но тоже светилась спокойным рассеянным сиянием, совершенно сливаясь с небом, образуя с ним как бы светящийся полый шар, внутри которого лодка скользила бесшумно по этой светящейся воде, под светящимся небом.
Лодку, видимо, несло какое-то глубинное течение, никак не сказывавшееся на поверхности, поэтому и скользила она плавно и бесшумно — или это сознание, оглушённое грохотом войны и долгим бегом, отказывалось улавливать звуки?
Она лежала на дне лодки внутри светового шара, она тонула в этом свете, в этой тишине, в этом покое.
Они уносили её всё дальше, всё ближе к удалявшемуся светлому горизонту, вставали завесой между ней и прошлым.
Очертания лодки размывались, становились менее чёткими, и в какой-то неуловимый момент неяркий спокойный рассеянный свет полностью поглотил и лодку, и лежащую на её дне беглянку, желавшую только одного — кануть.
Остались только неподвижная вода, неподвижный воздух, их слияние, их рассеянный свет.