Там печка топится. Замёрзшее окно
багрово светится под пологом заката.
Воспоминаньями душа моя объята,
я далеко —  в «не здесь», в «давным-давно».

Там  книги на нездешних языках
корицей пахли, мёдом и ванилью —
в шкафу с резьбою, оттенённой пылью,
с замками на разболтанных болтах.
 
Там пахло мёдом всё: паркетный пол
там натирали натуральным воском,
хотя найти его не так-то  просто
в том веке, что торжественно взошёл
 
на трон времён и обмотал весь мир
цепочками молекул полимерных,
умерших клятв и помыслов неверных:
у паствы глупой мелок и кумир.
 
Там бормотал приёмник «трень» и «брень»,
был ярок чай в стекле стакана тонком.
Я там была беспечнейшим ребёнком,
я там жила один огромный день.
 
В окно большое утром било солнце,
зелёный шёлк в косицу мне вплетали.
Отчётливо я помню все детали,
все мелочи, осколки, волоконца.
 
Там подоконник мраморный. Взлечу
я на него беспечной мелкой птичкой
и, по давно усвоенной привычке, 
я, вспомнив всё, спою — не промолчу:
 
и про багровый над Москвой закат,
про запах мёда и цветов в кадушках,
про  мак и соль на хрустких мелких сушках,
про то, что мир ни в чём не виноват.