Аннотация: Эмерик долго искал в темноте ее губы, а когда нашел - тихо засмеялся (с)
Альвятину не едят.
Любого орочи спроси, скажет: мясо несъедобно, гадко, отравлено.
А дело всего лишь в том, что альвы любое мясо не переносят. От этого вкус и портится.
А вот Эмерик мясо ел - да-а. Еще как, аж за ушами трещало! Да и попробуй тут носом воротить - мигом скопытишься от голода.
Но орочи не все знают, что вкус альвского мяса зависит от диеты. Поэтому Эмерик чувствовал себя вполне вольготно в стане орочи даже лютой зимой.
Его вообще, почитай, орочи и воспитали.
Нет, глубокое детство - лет двадцать - он провел в доме своей матери, жены князя кровной линии. По человечьим меркам он, считай, принц крови, это Эмерик-то! По альвским: сын князя крови - тоже не баран чихнул, конечно, но прав на звездный путь не дает.
Так вот, матушка в ту пору, когда кровь в юном ее сыне взыграла любовью к путешествиям и приключениям, увлеклась, как водится, очередным изысканием в магии. Эмерик был предоставлен сам себе.
Был он ребенком книжным, глубоко не знакомым с жизнью. Этакий трепетный эдельвейс, охраняемый стихиями и властью отца. Которого тоже в доме матери годами не увидишь.
Вот Эмерик и сдернул в большую жизнь на поиски дракона. Ну а что, в хрониках крови с ними древние герои дружили.
Вот только дошел он сперва до троллей.
Пока по лесам альвским шел - все хорошо было. В детстве присматривал за ним мамин брат, лучший во внутренних войсках на тот момент. Научил на совесть - что есть, как глядеть, куда ступать, где можно спать.
А дальше предгорья начались. А в предгорьях одна-единственная стая троллей жила. Какие-то там заморочки альвские о красоте звериной стаи, что ли - вот и не истребляли. Да и не была стая этих хищников опасна альвам. Так, на один зубок. На нее в своей неуемной жажде приключений Эмерик и наткнулся.
Про троллей в хрониках тоже было.
Сначала Эмерик хотел только посмотреть. Но после того, как он потушил случайно какой-то священный огонь, а пещеры слегка порушил детским чароплетством, тролли до сих пор злокозненного бога неудач поминают.
Еще бы - ловили его всей стаей, а Эмерик, не будь дурак, из дома спер паутины чар иллюзий. Вот и казалось троллям, что перед ними высокий альв, били его, а попадали в пустоту.
Сбежав от троллей, Эмерик дальше в горы направился. К драконам. Те в горах живут - это все знают.
Вот только наткнулся на драконаров.
Про драконаров в хрониках ничего написано не было. Ну или Эмерик еще не дочитал.
Вот и не понял, кто перед ним.
Сейчас бы он к драконарам не сунулся ни за что.
Твари те еще, опасные, как их далекие предки - драконы, а подлые - куда там людям!
Потом много чего было, а самое странное и познавательное - рабство. Где-то недели через две пути в клетке, удачно напев металлу и дереву, Эмерик освободился от ошейника (хорошо, что заклеймить не успели), и ищи ветра в поле!
Там, куда караван его завез, леса были пожиже, альвов не было. А перейдя через лес, Эмерик на орочи и наткнулся.
К тому моменту жажда путешествия у него поугасла, он вытянулся и вырос, понял, что надо что-то есть, где-то спать, и - самое главное - ему хотелось почувствовать общность с кем-то! Не с людьми же брататься, те больше на животных похожи, чем на нормальных альвов.
Орочи ему показались большими альвами, чем люди, драконарии, тролли или гномы. Хотя и обитали они в тайбах - общинах, - питались мясом и жили собирательством и охотой, но было в них что-то древнее, как в альвах.
Прилип Эмерик к орочи. Те его сначала гнали - а убить им честь не позволяла (с тайбой ему повезло). Ну считай - безоружен, не болен, умом еще дитя, умеет мало что, но коней пасти поручить можно.
Так и гоняли его со двора во двор. Били, конечно. Вон - следы от кнута на спине еще не пропали.
Потом он увязался за мужами на охоту, волка застрелил и шкуру с него снял. Мужчиной волка его старуха-старейшина и признала. Взяла в свою семью, научила многому, за дочку сосватала. Косая да кривая, та, по словам ведуна, детей иметь не могла. Вот и решила старуха свой позор скрыть.
А Эмерик прижился. Научился бить не раздумывая. Прятал альвскую красоту за грубыми тряпками и грязью. А коли в город приходилось выбираться, так вспоминал воспитание да язык - альвам кланялись охотнее да лари открывали для них шире. Это про орков думали - им и грошовое сойдет, что поплоше да проще...
Эмерик даже тканей шелковых выменял да вышил их на альвский манер, как там, в детстве видел.
Так вот и поживал. Наворожил жене сына - тоже альва. У альвов полукровок не бывает, если уж ребенок не нужен, так и не родится.
Растил Эмерик своего Асима, названного в честь драконьего бога (мечта-то, она мечтой и остается), да и подумывал - вот станет сын взрослым, можно будет уйти драконов искать. Как раз магия просыпаться окончательно в нем, в Эмерике начала - их, альвская. Альвской магии простор подавай, да где ж в степи простор возьмешь? Все до горизонта стойбищами заставлено.
Жил себе Эмерик спокойно, ровно, жил до того дня, пока один из мальчишек, чья тайба на запад в дне пути стояла, не прискакал.
Эмерик как раз шкуры вывешивал на просушку - шубу Асиму справить.
Прискакал мальчишка, спрыгнул, запыхавшись, с саврасого, заводил его, а сам кричит:
- Дядька Таку, дядька Таку! - сосед имел родню в той тайбе. - А знаешь что?
Таку дела свои отложил, подошел. Был он уже сед, высок да крепок, хотя Эмерик помнил, как Таку еще в одной рубахе по стойбищу бегал.
Эмерик прислушался. Слух он имел острый, через это имел и много проблем, но преимущество было хорошее.
- Что же, малой? - спросил Тику. Говорили они тихо. Не будь Эмерик альвом - и не услыхал бы.
- В тайбе, что в дне пути от нас на север-запад, эльфку поймали.
Таку охнул.
Эмерик следом - вот уже неделю как на душе у него было неспокойно. "Мама!" - почему-то подумал он, и сердце его заледенело. Маму Эмерик любил. А отчего сейчас мысль о ней пришла в голову - не сказал бы ни за что, но уверен был, что не ошибся.
Он сорвался с места, влетел в свой шатер, подхватывая на ходу оружие, и кинул вскинувшемуся Асиму седло.
- Летящего оседлай мне. Да полный мешок пепла насыпь.
Пепел был зельем жутким - заставлял коня бежать быстро и безостановочно. Только и убивал он коня так же быстро - двое, трое суток, и нет больше скакуна.
- Ты что, отец, - попробовал было возмутиться Асим, но быстро покорился, стоило только Эмерику отвесить ему звонкую пощечину. Человек бы ее не пережил. Да и орочи не всякий - не зря, ох, не зря альвов боялись.
- Это же на гонки... - прошептал Асим тихо, но из шатра выбежал. Пепла насыпал в мешок, отцу завернул мяса вяленого да в высушенную тыковку воды с вином налил.
Эмерик в это время быстро переодевался - как на последний бой. Или на свадьбу - в броню альвскую, которую как-то купил, да ни разу не надевал посреди орочи.
Асим вернулся, наблюдал молча, сосредоточенно. Жена, Хуга, тоже молчала. Но лицо ее стало горьким и печальным.
- Если не вернусь, - обернулся к жене Эмерик, - зла на меня не держи. А ты, - он шагнул к Асиму и приложил к его лбу пальцы, - прими отцово благословение. И за матерью присмотри. Минует тебе сорок зим, ступай на восток, под руку князя крови эльфов.
Сын кивнул испуганно.
Летящий под седлом затанцевал, а почуяв властную руку Эмерика, быстро устремился в степь. Орочи, что стали свидетелями его отъезда, провожали его настороженными, даже почти испуганными взглядами. Немудрено: его внешность давно уже никому не резала взгляд, все начали забывать свою ненависть к альвам, для них Эмерик был своим, почти орочи.
Удалившись от стойбища настолько, чтобы самый зоркий орочи не увидел, Эмерик поднял Летящего из рыси в галоп. Он почти лег на коня, выпростав ноги из нижних стремян и опираясь об укороченные путы, чтобы облегчить скачку.
Он не помнил себя, отдаваясь скорости и стремлению быстрее попасть туда, где вот-вот свершится непоправимое. Солнце палило нещадно, как бывает в степи летом, ветер резал лицо, неся с собой горечь полыни, донника, змееголовника и василька. Эмерик сдувал пепел на морду Летящего, едва тот начинал хрипеть, понукаемый каблуками и окриками, да и сам вдыхал это едкое зелье, плача и кашляя.
Потом на степь опустились звездное покрывало (казалось - протяни руку, поймаешь светлячка) - темнота Эмерику не мешала, потому что взошла луна, круглая и желтая, как сотни звезд, собранных ковшиком из колодца.
Ночь привела за собой утро - рассвет был прозрачен и хрупок, как ожидание беды.
Эмерик все погонял и погонял Летящего. Он устал, они оба устали, отупели от скачки. Летящий несся устрашающими рывками, все убыстряясь и убыстряясь до невероятной скорости. Эмерик и сам не понял, что подгонял его альвскими напевами.
Наконец, еще день спустя, уже в сумерках, Эмерик соскочил с коня и заводил его, надеясь, что тот все же переживет гонку. Летящий едва дышал, ноги его в какой-то момент подкосились и он упал бы, но Эмерик подставил плечо и помог ему аккуратно лечь. Он еще некоторое время посидел рядом с конем, который стонал от боли и страха, а потом встал.
- Жди меня, Летящий, - сказал он. - Не смей умирать.
Еще полчаса спустя он подходил к стойбищу. Уже по ветру, несущему запах от тайбы, он понял, что опоздал. Но Эмерик должен был в этом убедиться.
В воздухе стоял запах крови. Дикой и нечеловеческой крови альвов. Она впиталась в землю и взывала оттуда болью и страхом. Кровь высокого, звездного альва. Эмерик обошел тайбу по кругу, не попадаясь в поле зрения собак и лошадей. От него пахло пылью и ветром, так что он никого не переполошил запахом. Тайба спала, утомленная дневными заботами.
Эмерик вошел в стойбище, тихий, словно тень смерти, и такой же неуловимый. Он прошел меж шатров, принюхиваясь и оглядываясь. Ночь-союзница то нагоняла на луну тучи, то оголяла ее, позволяя видеть все так же хорошо, как в солнечный день.
Он знал - сердце знало - это была его мать. Она его искала. Здесь. Сейчас.
Эмерик наконец подошел к шатру вождя. Около него, стреноженные, паслись два жеребца чужих статей. Два альвских жеребца. "Они пришли сюда вдвоем", - с горечью подумал Эмерик и погладил длинные горбоносые морды. Жеребцы молча, прекрасно понимая, что нельзя выдавать альва звуком, ластились к его рукам.
У шатра вождя сушился скальп - правильно и хорошо обработанный скальп с длинными бело-сиреневыми волосами. Среди альвов то был редкий цвет. Как среди орочи - рыжий.
Цвет волос его матери.
Эмерик потянулся к прядкам, с которыми играл ветер, шаловливо взвивая в воздух пару коротких кудряшек. Скальп был заботливо отмыт от крови. Волосы не сохранили запах матери.
Эмерик отпрянул от шатра вождя и прокрался к главному костру тайбы.
Там обычно собиралась вся тайба для общих, общинных дел.
***
...орочи не едят альвов. Мясо уж больно гадкое, отравленное мясо.
Вот только орочи альвов ненавидят.
Эмерик шел по поляне у костра и собирал куски тел своей матери и ее сопровождающего. Орочи не едят альвов. Зато унизить в посмертии не откажутся.
Что может быть хуже расчленения священного сосуда, вместилища бессмертного духа, оставленное на потеху зверью? С поляны пришлось прогнать мелких диких псов.
Эмерик складывал в кучу кисти тонких рук, размозженные наживую - уж ран он повидался, - локти, вырезанные груди матери, ее матку, из которой ведун вырезал что-то зазубренным ножом. Два позвоночника, наколотые на палки, как бусы, нанизанные на нить, он снимал долго - сложно это было. Особо орочи изуродовали лицо матери - веки просто вырезали, а ноздри вырвали крюком.
Эмерик долго искал в темноте ее губы, а когда нашел - тихо засмеялся. Смех этот, горький и злой, подхватил ветер и унес в степь.
Наконец, сложив куски мяса в некие подобия тел, Эмерик прочел краткую литанию звездного напутствия, позволив телам матери и ее сопровождающего с искрами раствориться в обнимающей его ночи, а следом затянул литанию ненависти и гнева. Напевая почти неслышно под нос, Эмерик вошел в пределы стойбища...
Наутро он оседлал двух альвийских жеребцов, забрал Летящего с того места, где оставил его вчера, и направился обратно. В тайбу, где ждал Асим. За его спиной осталось полностью мертвое стойбище. Не было в шатрах ни одного живого орочи, все погибли в ночь его гнева - от младенцев до стариков.