Был виден только силуэт: заколотые волосы, оголенные плечи, тонкая шея... Она сидела спиной к окну.
На улице было темно, а у нее горел свет. Мягкий, золотистый, домашний.
Домашний. Из тех, что так напоминают нам детские посиделки у камина, где maman играет на фортепиано, а papa описывает школьные проделки.
Было так естественно остановиться на этой улице, замереть напротив этого окна, как влюбленный студент под окном неприступной красавицы.
Нет. Не так. Прекрасной незнакомки.
Она - все то, что он про нее напридумывал, и было образом этой прекрасной незнакомки. Высокий и недоступный образ...
Прекрасная и таинственная.
Незнакомка.
Все, что он знал о ней, это то, что она каждый вечер сидит спиной к окну, под яркими лучами света лампы с 10:30 до 10:50.
Вот так - спиной к нему, к миру, к ночи, обязательно, вся в ренессансе, окунувшись в Возрождение.
Это было очень важно - именно ренессанс. И этот свет... Ее дает такая, вы знаете, высокая лампа с бежевым абажуром, расцвеченным ненавязчивыми цветами.
Она одевает на себя платье - карнавальное венецианское платье, тоже ренессансное и...
Зачем? Зачем она сидит? Ждет? Читает?
Он часто представлял, спеша к этому окну, как она выходит из ванной комнаты, обнаженная, мокрая, с ее волос стекают ручейки воды...
Трясет волосами, как кошка, медленно одевает то самое платье, высоко забирает волосы, закрепляя длинными шпильками. Медленно и старательно делает макияж. Вдевает в уши тяжелые серьги.... И - садится. Ждет, читает, слушает музыку?
Пять лет... Пять лет он каждый вечер приходит сюда.
Его звали в другие города, на другие работы... Ему сулили бешенные деньги, но он...
А он приходит сюда в надежде, что она выйдет на балкон.
10:50. Словно по мановению волшебной палочки свет выключается.
А он, влюбленный в мечту дурак, тихо идет в свою небольшую квартиру, заваленную книгами, балкон которой давно и безнадежно зарос каким-то особо приставучим вьюном, не дающим доступа свету, но каждое лето упорно цветущем невзрачными, но такими красивыми в своей простоте цветками.
Он бы дарил ей розы, он бы вплетал в ее волосы этот невзрачный вьюн, коронуя ее цветами, он бы целовал синюю жилку на ее запястье, он бы носил ее на руках, не давая ступить на камень брусчатки....
Пусть только выглянет...
Пусть встанет, отдернет штору, ступит на маленькую площадку, нависающую над водой.
И тогда он...
А сколько раз он мечтал встретить ее на улице? Но как он узнать ее, если все, что он знает о ней, это то, что она живет среди ренессансной мебели?
Если он знает, что она любит белые розы и белые лилии, вообще все белые цветы и то, что она предпочитает слушать классику, а не всю эту современную...
То, что когда идет дождь, ей радостно и хочется смеяться и танцевать босиком на улице?
То, что она завтракает круассанами, скармливая крошки толстым голубям, а в воскресенье она пьет шоколад в одном из маленьких кафе?
И - она одинока.
В своей большой квартире.
У него нет ни ее имени, ни ее лица...
Но есть ее смех, который слышится в переплетенье каналов, есть ее волосы, которые она забирает наверх, есть....
А вдруг?
Она не любит звон колоколов и гомон толпы?
Не любит эти узкие улочки и кафе, увитые дикими розами?
А может она....
Может...
А может она рассмеется высоким холодным смехом, увидев его на пороге квартиры с его нелепыми признаниями?