|
|
||
ОТРЫВОК #2. | ||
Дж. Казанова МОЙ РОМАН С К.К. (Продолжение предыдущего отрывка) Затем отправились мы обедать. После трапезы, которой, насколько я помню, отдали мы должное в полной мере, К.К. еще пуще развеселилась, а я влюбился в нее еще сильнее, тем более достойный жалости, что связал себя обязательством, столь тяжким для себя. Сгорая от нетерпения, она попросила меня помочь ей надеть подвязки - и это без какой-либо задней мысли или кокетства. Воспользовавшись моментом, я тотчас достал из кармана чулки, которые купил для нее, прося принять в подарок и их тоже. Обрадованная и полная благодарности, она уселась у меня на коленях и осыпала поцелуями. Я возвращал ей поцелуи, сдерживаясь из последних сил и говоря ей только, что один такой поцелуй для меня больше, чем королевство. К.К сняла ботинки и натянула чулки, которые доставали ей почти до полубедра. Чем больше чтил я ее невинность, тем менее у меня оставалось смелости воспользоваться чарующим сокровищем ее юности. Молодой девице, которая, несмотря на свои пятнадцать весен, не бывает в свете и у которой нет подруг, о страсти неизвестно ровным счетом ничего. Она не имеет никакого решительно представления об опасности, оставаясь наедине с мужчиной. Влюбляясь впервые, инстинктивно предполагает, что избранник достоин полного ее доверия, и думает, что будет любима только в том случае, ежели представит ему доказательства того же самого. Мы снова спустились в сад, где и прогуливались до самого вечера, после чего отправились в оперу, тщательно прикрыв лица масками, - в небольшом театре легко быть узнанным, а моя подружка была уверена, что ее отец никогда больше не выпустит ее из дому, если узнает, что она развлекается подобным образом. Отсутствие в театре П.К. нас весьма удивило. Слева от нас сидел маркиз де Монталегре, посол Испании, в обществе госпожи Бола, своей официальной возлюбленной, а справа - некая пара в масках, мужчина и женщина. Эти двое не спускали с нас глаз, хотя моя приятельница, сидевшая к ним спиной, этого и не видела. Во время балета она положила на поручень ложи листок с либретто, а мужчина протянул руку и взял его. Думая, что это кто-то из ее знакомых, я сказал ей об этом; она обернулась и узнала своего брата. Женщина в маске была, следовательно, его любовница. П.К. знал номер нашей ложи, и посему купил билеты в соседнюю, имея, по-видимому, в этом какую-то цель, - я подозревал, что он желает во время ужина представить свою сестру этой женщине. Меня это не на шутку рассердило, однако, что я мог сделать? Разве что открыто порвать с ним - но ведь я влюблен был в его сестру. После второго балета П.К. вошел в нашу ложу вместе со спутницей. Мы перезнакомились, обменявшись обычными в таких случаях любезностями, после чего отправились на ужин в его casino* (ит. здесь - домик для встреч). Когда дамы сняли маски, они сердечно расцеловались, а любовница П.К. рассыпалась в комплиментах моей малышке. За столом она решила обращаться к ней с изысканной предупредительностью, в то время, как К.К, не привыкшая к светским манерам, по мере сил отвечала тем же. И все же было очевидно, что, несмотря на всю свою обходительность, женщина эта не в силах была скрыть зависти при виде явных достоинств моей подружки, которые, на мой взгляд, далеко превосходили ее собственные. П.К., развеселившись, как полоумный, сыпал плоскими остротами, которые смешили одну только его любовницу. Я был зол и мог лишь разводить руками, тогда как сестра его, не разумеющая подобных шуток, вообще не реагировала на них. По всем этим причинам трудно было бы назвать наш квартет удачно подобранной компанией. Когда подали десерт, П.К., разогретый вином, усадил свою кралю себе на колени, приглашая меня сделать то же самое с его сестрой. Я ответил в том духе, что искренне люблю К.К., и посему не позволю себе ничего такого, пока не получу достаточных прав к ее сердцу. П.К. начал подтрунивать надо мною, однако его мэтресса велела ему прикусить язык. Чтобы отблагодарить за этот дружественный жест, я вытащил из кармана купленную мною дюжину перчаток, и преподнес ей шесть пар, а затем обратился к К.К., прося принять остальные. П.К., смеясь и не прекращая своих дурацких шуток, вышел из-за стола и упал на канапе, потянув за собой любовницу, которая также изрядно успела вкусить от хозяйских винных запасов. Сцена показалась мне вовсе несносною, и я решил заслонить ее от своей подружки, с каковой целью увлек К.К. в оконную нишу. Однако совсем предохранить ее от сего постыдного зрелища оказался не в силах, ее личико залилось румянцем. Но поскольку при этом я не произнес ничего неприличного, она заговорила о своих красивых перчатках, которые не переставала складывать и раскладывать на подоконнике. После совершения своего грубого акта бесстыжий П.К. подошел и обнял меня, как ни в чем не бывало, а его развратная приятельница, беря с него пример, обняла мою подружку, выразив при этом надежду, что та не видела ничего из того, что произошло. К.К. скромно ответила, что не понимает, о чем речь, однако, взгляд, брошенный ею в мою сторону, сказал об ее истинных чувствах. Что до моих чувств, то пусть читатель попытается о них догадаться, если ему ведомо, что такое сердце мужчины. Каково было мне терпеть все это в присутствии невинной души, которую я безмерно обожал, и доверие которой нипочем бы не отважился разрушить, - а ведь, кроме того, мне приходилось бороться еще и с собственным желаньем. Воистину, я был словно на раскаленных углях! Поскольку любовь моя к П.К. неуклонно возрастала, то решил я ни за что на свете не допустить, чтобы ее никчёмный брат сбагрил ее кому-то другому, не столь щепетильному. Ко всему, дело выглядело не терпящим отлагательств... ...Ведомый тем сильным чувством, которое зовется совершенной любовью, наутро отправился я к П.К. и высказал ему все, что считал нужным, - и прежде всего, что бесконечно предан его сестре, блюдя к ней самые чистые намерения. Затем я дал ему понять, какую неприятность он мне причинил, забыв об этом моем отношении, а также о его собственном чувстве стыда, о котором самый последний развратник не должен забывать, если думает полагать себя за светского человека. ...в ту самую минуту вошли его мамаша и сестра. Обе стали горячо меня благодарить за красивый подарок. Матери я сказал, что позволяю себе ухаживать за ее дочерью только в надежде, что она отдаст ее мне в жены. - С этой же надеждой я буду говорить и с вашим почтенным супругом - как только мое положение позволит мне достойно содержать ее - так, чтобы она была вполне счастлива. Эти слова, сказанные мною мамаше, привели ее дочь в изумление... Дело было в Зеленые Праздники, и потому как театр был на замке, П.К. сказал мне, что если я захочу встретиться на обычном месте, он придет туда вместе с сестрой, а затем - поскольку честь не позволяет ему оставить свою подругу одну - предоставит нам полную свободу. - Я дам вам свой ключ, - добавил он, - и можете отвести ее после ужина куда захотите. С этими словами он протянул мне ключ, не взять который было выше моих сил, а сам ушел. Минутой позже вышел от них и я, сообщив моей подружке, что назавтра мы отправимся в сад Zuecca. - Брат мой поступил так благородно, - сказала она в ответ. На свидание явился я в точное время, и, сгорая от любви, упивался мыслями об ожидающих меня сладостных минутах. Предусмотрительно снял я в опере ложу, но в ожидании вечера мы отправились с К.К. посидеть в саду. Из-за праздника многие столики были заняты, а посему, не желая смешиваться со всей этой заурядной публикой, мы решили остаться в комнате для гостей, которую я тут же вытребовал, а после пойти в оперу под конец представления; заказан был изысканный ужин. У нас впереди было семь часов, в течение которых, - как заявила моя очаровательная подружка, - нам не придется скучать. Освободившись от маски и домино, она уселась у меня на коленях, и завела речь о том, как покорена была моим сдержанным поведением в тот злосчастный вечер; разговоры эти были щедро сдобрены поцелуями, что распаляло нас все более и более. - Ты видел, - спросила она, - что выделывал мой брат со своей дамой, которая уселась на нем верхом, словно на коня? - Видел только в отраженьи зеркала, однако ж, могу себе представить. Может, ты боишься, что я поступлю с тобой так же? - Нет, уверяю тебя. Чего мне опасаться, когда я знаю, как ты меня любишь? И если бы ты решил меня обмануть, разве могла бы я любить тебя? Итак, воздержимся до того времени, как поженимся, ладно? Ты не представляешь, что за радость мне было слышать, как ты просил у матери моей руки. Будем всегда любить друг друга! Но, à propos, любовь моя, переведи, прошу тебя, эти надписи, что я нашла вышитыми на подвязках. - Там разве есть какие-то надписи? Я об этом не знал. - Ну да, по-французски, будь добр, прочти. Сидя у меня на коленях, она отстегнула одну подвязку, а я другую. Вот эти стишки, которые мне следовало прочесть самому, прежде чем делать подарок: Всякий день любуясь дамы своей сокровищем, Требуй верности клятву - каверзы любит Амур. Эти двустишие, несомненно, весьма фривольное, показалось мне тогда складным, забавным и вообще остроумным. Я прыснул со смеху, а затем рассмеялся еще раз, однако, побуждаемый К.К., должен был перевести его содержание. И поскольку она никак не могла понять, о чем речь, пришлось пуститься в объяснения, а это нас обоих еще пуще разогрело. - Однако ж я теперь не осмелюсь ни перед кем похвастать своими подвязками, - сказала мне она, - как обидно! Видя, что я умолк, она спросила: - Скажи мне, о чем ты думаешь? - Думаю, что подвязки эти получили привилегию, о которой я не смею и мечтать. Как бы мне хотелось быть на их месте! Наверно, мне придется умереть с этим желанием, оставаясь навсегда несчастным. - Нет, мой дружок, посуди сам - ведь я в том же положении, что и ты, однако уверена, что останусь жива. Но мы могли бы ускорить нашу свадьбу. Что до меня, то я готова принести тебе свои клятвы хоть завтра. Мы ведь независимые люди, и отец должен с этим согласиться. - Ты права, должен будет согласиться - хотя бы затем, чтобы спасти свою честь. Я все же, намереваюсь представить ему доказательство моего уважения, прося твоей руки, а после, думаю, мы без труда все уладим. Недели или десяти дней будет достаточно. - Так быстро? Увидишь, он скажет, что я еще слишком молода. - Кто знает, не будет ли он так уж неправ. - Не будет - я хоть и молодая, но уже не ребенок, и ничуть не сомневаюсь, что могу стать твоей женой. Я сидел как на углях, не имея сил погасить пламени, которое пожирало меня. - Скажи, моя радость, уверена ли ты в моей любви? Есть ли у тебя причина упрекнуть меня в какой-либо низости? Уверена ли, что никогда не пожалеешь, став моей женой? - Более чем уверена, мой драгоценный. Ведь ты не пожелал бы моего несчастья? - Хорошо. В таком случае с этой самой минуты мы с тобой супруги. Доверимся друг другу, соединим наши судьбы и будем счастливы... Будь моей... Поцеловав ее так нежно, насколько мог, я отправился сказать хозяйке, чтобы ужин подавали позже, когда я об этом спрошу, и еще чтобы нас никто не беспокоил. Тем временем моя чудная К.К. бросилась на кровать, как есть в одежде. Я сказал ей, что любовь боится неблагоприятных преград, - и не прошло и минуты, как передо мной предстала новая Ева, прекрасная и нагая, словно статуэтка, вышедшая из рук самого совершенного художника. Ее мягкая, подобная бархату, кожа была ослепительно бела, особенно в контрасте с прекрасными черными волосами, которые я распустил ей на плечи. В том крайнем обострении чувств, в котором я пребывал, я стал уже сомневаться, будет ли мое счастье увенчано высшим наслаждением и, вообще, происходит ли все это наяву, как вдруг проказник-Амур вздумал рассмешить меня. - Есть ли такое правило, чтобы супруг не раздевался? - спросила моя подружка. - Нет, мой ангел, а если б даже и было, то я счел бы его слишком жестоким, чтобы ему подчиниться. Я тотчас сбросил с себя всю одежду, и теперь уже моя возлюбленная должна была последовать за своим естественным инстинктом - все, что предстало ее любопытному взгляду, было для нее полной новостью. Наконец, словно изнемогая под бременем увиденного, она прижалась ко мне со словами: - О, любимый! Как это все странно, ничего похожего на мою подушку! - На подушку? Ты, верно, шутишь, - прошу тебя, объясни, что ты имеешь в виду? - Ох, это так по детски! Ты, пожалуй, рассердишься, если я скажу. - Рассержусь! Как я могу сердиться на тебя в самый волшебный момент моей жизни? - Ну, хорошо. Последнее время я не могла заснуть, не обняв подушки; я ее ласкала и звала "мой дорогой муж"... Возлюбленная моя К.К. героически стала моей женой, поскольку ее любовь даже самое боль превращала в наслаждение. После трех часов сладчайших безумств я поднялся с кровати, чтобы потребовать ужин. Был он бесхитростным, но очень вкусным. Мы смотрели друг на друга в молчании, - да и какие слова могли передать наши чувства! Уже светало, когда мы вышли на площадь Святой Софии, привлекая на себя любопытные взгляды гондольеров. Прощались мы счастливые, удовлетворенные и свято уверенные в том, что стали настоящими супругами. Я ложился в постель, твердо намереваясь с помощью пророчества каббалы заставить г-на Брагадина (названный отец Казановы - прим.) просить от моего имени руки божественной К.К. Я проспал до самого полудня, а остаток дня провел за картами, с результатами, в общем-то, фатальными - так, словно судьба решила бросить вызов моему счастью. Сладостная любовь делала меня, однако, нечувствительным к материальным потерям, тогда как разум настолько был занят моей возлюбленной К.К., что о чем-то другом я думать был просто не в состоянии. На следующее утро, когда я весь был погружен в эти размышления, явился ко мне ее брат и, сияя радостным выражением, заявил: - Насколько мне известно, вы спали с моей сестрой, приятно об этом узнать. Она все отрицает, но это напрасные труды. Я приведу ее к вам сегодня же. - Буду весьма рад, ведь я отношусь к ней с благоговением; я намерен просить ее руки у вашего достойного батюшки - притом таким образом, что он не сможет отказать. - И я хотел бы того же, но сомневаюсь. Однако я опять вынужден просить вас об одолжении. Есть возможность приобрести перстень стоимостью в двадцать цехинов в обмен за вексель с полугодовой отсрочкой. Я легко смог бы продать это кольцо сегодня же, за эту же сумму. Деньги мне нужны позарез, но ювелир, - он, кстати, знает вашу милость - не доверится мне без вашего поручительства. Окажете мне эту услугу? Я знаю, вы вчера проигрались, но если очень нужно, я мог бы одолжить сто цехинов за вексель. Ну и как мне было ему отказать? Я был почти уверен, что он оставит меня в дураках, но как же сильно любил я сестру его! В полдень привел он ко мне сестру и, желая доказать мне, что он человек порядочный, - а сохранение сей видимости проходимцев заботит более всего, - отдал мне вексель за кипрское вино, за который я был поручителем; одновременно уверяя, что при ближайшей встрече даст мне и обещанные сто цехинов. Как обычно, повез я свою подружку в сад Zuecca, велел закрыть ворота, и мы пообедали в беседке, увитой виноградом. К.К., с момента, как принадлежала мне, стала казаться мне еще прекрасней. А поскольку с любовью здесь соединялась и дружба, то оба мы чувствовали совершенное удовлетворение, каковое не могло не отражаться на наших лицах. Едва мы остались одни, моя возлюбленная спросила, что это за сто цехинов, которые должен принести ее брат; я рассказал обо всем, что между нами произошло. - Прошу тебя, дорогой, ни на что больше не соглашайся. Бедняга настолько погряз в долгах, что и тебя потащит в пропасть, в которую сам должен угодить. На этот раз наши взаимные ласки носили более основательный характер: мы употребляли их с большей деликатностью и, если можно так выразиться, - с расстановкой. - Дорогой мой, - обратилась ко мне К.К. - постарайся сделать меня мамашей. Тогда отец не сможет больше говорить, что я слишком молода для жены. Мне с трудом удалось ей объяснить, что исполнение этого желания, также и моего, зависит не от одних только нас. Ранний рассвет застал нас посреди самых утонченных наслаждений. Затем мы постарались поскорей вернуться обратно в Венецию - дабы избежать любопытных глаз. В пятницу мы снова встретились, но поскольку воспоминания об этом дне связаны у меня с некоторым сантиментом, освобожу читателя от описания новых наслаждений, испытанных мною. Скажу только, что прежде чем прощаться, мы договорились, что в следующий раз встретимся в этом же саду в ближайший понедельник - то есть, в самый конец карнавала. Помешать мне придти на это свидание могла разве что только смерть, ведь оно могло быть нашим последним тет-а-тет. Итак, в понедельник, после того, как увиделись мы с П.К., который подтвердил мне место и время встречи, не замедлил я туда явиться. Первый час ожидания, несмотря на все мое нетерпение, пролетел быстро, но уже второй показался тягостно долгим. Однако прошел и третий, и четвертый, а я все еще напрасно высматривал эту пару. Воображение рисовало мне наихудшее. Если К.К. почему-либо не смогла выйти из дому, то мог бы приехать ее брат, чтобы сообщить об этом. Возможно, какое-нибудь непредвиденное и непреодолимое препятствие ему помешало; сам же ехать к К.К. я не хотел, опасаясь разминуться с ней по дороге. Наконец, когда зазвонили к Ангелу Господню, я увидел приближающуюся ко мне К.К., одну и в маске. - Я была уверена, что ты меня здесь дождешься, так что не стала слушать предостережений матери. Ты, должно быть, ужасно проголодался? Отца весь день не было дома. Поедем скорей на наше место, мне тоже очень хочется есть; а потом пусть любовь вознаградит нас за наши сегодняшние мучения. Она не дала мне времени вставить и слова. Мы сели в гондолу, чтобы отправиться в сад Zuecca. Дул сильный ветер, почти штормовой, а лодка была об одном весле. Нам грозила действительная опасность, в которой К.К., казалось, совсем не отдавала отчета. Сидя в лодке, она жестикулировала с такой горячностью, словно хотела забыть о запрете, довлеющем над нею весь день. От ее возбужденных движений гондола сильно раскачивалась, и, если бы мы случайно оказались в воде, то без сомнения нашли бы там свою смерть, вместо тех радостей, за которыми направлялись. Я старался успокоить свою возлюбленную, хотя о том, что нам грозит, боялся сказать прямо; гондольер же, не церемонясь этим, крикнул нам громко, чтобы мы сидели спокойно, если хотим остаться в живых. Это подействовало - мы успешно прибыли на место, целы и невредимы. В нашем уголке услад мы провели шесть счастливых часов, обильно скрашенных любовью. На этот раз обошлось без сна. Единственно, что нарушало наше счастье - это мысль о том, что карнавал закончился, и неясно было, как нам теперь назначать свидания... Решили, что в среду утром я навещу ее брата, а она придет туда как обычно... После чего попрощались мы с почтенной хозяйкой, которая, видя, что мы у нее в последний раз, очень об этом сожалела, осыпая нас при этом благословеньями и благодарностями. После чего без происшествий я отвез мою возлюбленную прямо к дверям ее дома, где мы и расстались. Влюбленный до безумия, я не желал ни минуты тянуть со сватовством, от которого, как мне казалось, зависит вся моя судьба. Затем после обеда пригласил я господина Брагадина и двух его приятелей для беседы в комнату, где нас никто бы не беспокоил. Там без долгих предисловий признался я перед ними в своей любви к К.К., которую, как я сказал, готов даже похитить, если не удастся им склонить ее отца отдать ее мне в жены. "Суть в том, - сказал я г-ну Брагадину, - чтобы создать для меня определенную материальную позицию - как соответствие десяти тысячам дукатов, которые молодая жена вносит в качестве приданого". На это мне было отвечено, что в этом деле они поступят в строгом согласии с тем, что предскажет оракул. Другого мне и не требовалось. Битых два часа задавал я оракулу вопросы по каббале, результатом коих был ответ, что г-н Брагадин должен лично просить у отца К.К. ее руки, а также, волею оракула, обеспечить своим нынешним и будущим имуществом сумму, вносимую невестой. (Продолжение следует) _
- Оставить комментарий
- © Copyright Ржепишевский Юрий (rzepish@gmail.com)
- Размещен: 08/02/2015, изменен: 08/02/2015. 21k. Статистика.
- Глава: Мемуары
Связаться с программистом сайта.