Аннотация: Рассказ о том, как сталкивается мировоззрение человека XIX века с современной действительностью.
От издателя.
Предварительно, несколько слов о том, откуда и каким образом попали ко мне эти записки.
Дело происходило на излете зимы, когда не редкость хорошая погода и солнце уже слегка припекает, если устроиться в защищенном от ветра месте и замереть на несколько минут, подставив лицо свету. В это время я, по многолетней традиции, выбираюсь в выходные на двухдневную лыжную прогулку по недальнему Подмосковью. Маршрут рассчитан так, что ночь я провожу в гостях у своего старинного друга в одном всем известном загородном сумасшедшем доме. Мой друг не сумасшедший; он там - врачом-психиатром. И мы заранее сговариваемся, чтобы в нужный день он брал ночное дежурство.
Все происходило на этот раз как всегда. Накатавшись вволю, уже в темноте я подъехал к больничному корпусу. Предупрежденные санитары проводили меня в отделение, где в ординаторской Володька уже дожидался меня. На стол выложены из рюкзака кое-какие яства. Медицинский спирт дымился в мензурке весьма неслабого объема. И уже после второй, под закуску из копченой колбасы как бы развернулась обстоятельная беседа...
К сожалению нашим задушевным посиделкам в тот раз не суждено было состояться. Сначала моего друга срочно вызвали на 10 минут. Вернувшись, извиняющимся голосом он пробормотал о том, что "...Да,... тут, знаешь ли любопытный случай..." Мне было велено посидеть часок взаперти. "Если куда захочешь - позвони мне по внутреннему..."
От нечего делать я стал перебирать на столе медицинские карты психов. Тогда-то и выпали они - эти записки, - из одной из папок. В основном это были смятые и потом разглаженные листки неопределенной формы, украшенные разводами подозрительного происхождения, исписанные корявыми карандашными каракулями. Подбирая их, я обратил внимание на "еры" и "яти" в окончаниях каждого слова, и, вообще, на явно старинного вида почерк.
Заинтересованный, я сидел, уткнувшись в эти листки, стараясь разложить их по порядку, когда вошедший В.Б. застал меня за этим занятием. Перегнувшись через мое плечо, он протянул в своей обычной манере: "Да,... это интересный случай...". Потом мне было велено устраиваться на кушетке, и я был заперт до утра: ничего не поделаешь - сумасшедший дом, как ни как.
Рано утром тетя Маша (а может тетя Фрося) предупредительно растолкала меня и велела уматывать, пока не появилась дневная смена. Бодро запихнув в рот что-то из остатков ночного пиршества, я подхватил рюкзак и лыжи, но, уходя, я не смог не сунуть в карман то, что меня так заинтересовало ночью.
То есть эти записки я просто-напросто украл (при этом нарушив врачебную тайну!). И нисколько не жалею об этом!
Несколько месяцев я по вечерам занимался расшифровкой и увязыванием разрозненных эпизодов. Ничего толкового не вырисовывалось. В конце концов я решил переписать текст на нашем современном языке и своими личными редакторскими вставками хоть как-то превратить его в связанное повествование. С другой стороны, записки содержали описания каких-то химических реакций, принципы работы неких механизмов и приборов. По-моему - полная ахинея и бред. Но я - не спец. Может быть, - я просто слишком туп, чтобы это понять. Такие фрагменты я не включал в текст, который я привожу ниже.
Тех, кто заинтересуется - предупреждаю: первоисточники целы и невредимы. Но, - во избежание(!) - я их надежно упрятал. Доступа к ним сейчас нет никому. Даже самому мне! Увидят они свет только при выполнении определенных условий, независящих ни от меня, ни от кого-либо другого.
Текст записок.
Я - урожденный граф NN.
Мой отец, хоть никогда не состоял на военной службе и не имел чинов, был не последний человек в Российской Империи. Он пользовался большим влиянием в столице. Сам император Николай Павлович знал его и неоднократно давал ему аудиенции в своем кабинете.
Маменька моя, тоже урожденная графиня из древнего, ведущего корни из времен Петра Великого, рода. Когда мои родители сочетались браком, маменька преподнесла своему мужу, а моему отцу в качества приданого, процветающее имение в ...-ской губернии, дающее очень приличный доход.
Я был поздний и единственный ребенок в семье. Все меня любили и баловали. Маменька мечтала о военной карьере для меня, но мой отец - человек строгих, хотя и не всегда понятных принципов, - решил, что я буду продолжателем его дела на ниве государственного управления. В нашем имении, где я прожил большую часть своего детства, он собрал отличную библиотеку. В ней было немного книг по искусству и богословию, и уж совсем отсутствовали французские романы. Но зато - практически все новинки по наукам, истории и по государственной экономии. С самых ранних лет я имел свободный доступ ко всем этим книгам. Так что, будучи еще малышом, я зачитывался не сказками, а астрономией Фламариона и экономией Адама Смита.
Среди книг особенно любимой у меня был альбом с гравюрами известного французского графика, который изображал жизнь будущего. Виды Лондона и Парижа в ХХ-ом, ХХI-ом веке. Бесчисленные летательные аппараты, скоростные железные дороги, самодвижущиеся экипажи, электрическая артиллерия... Я был просто влюблен в этот мир!
Я специально упоминаю об этом потому, что, как вы увидите далее, именно эта книга сыграла роковую роль в моей жизни. Но, об этом - позже.
Благодаря заботам своих родителей, я получил блестящее образование в привилегированном учебном заведении при Генштабе. Затем я поступил в Санкт-Петербургский Университет на естественнонаучный факультет. Несколько лет провел на стажировках в Праге, Геттингене и в Оксфорде.
С годами проявился круг моих научных интересов - химия и фармацевтика. После окончания всего, что можно было окончить, был приглашен знаменитым химиком Дмитрием Ивановичем Менделеевым для работы в только что созданном им Русском Химическом Обществе. Получил в свое распоряжение химическую лабораторию, которую неустанными своими заботами и деньгами родителей вскоре вывел в разряд самых передовых и образцовых.
Все окружающие пророчили мне великое будущее. И сам я был уверен в этом ничуть не меньше всех остальных.
Изучая действие лекарств на живые организмы, я вскоре подошел к осознанию того, что я стою на пороге создания новой науки, предмет изучения которой - химические процессы, составляющие основы жизнедеятельности. Для себя я ее назвал "биохимия".
В двух словах я вот что имею ввиду:
Все знают, что сулема способствует излечению таких болезней, как, например, сифилис. Но что происходит при этом внутри живых клеток? Когда в организм, который представляет собой набор различных химических веществ, попадает другое химическое вещество, в нем начинаются различные химические реакции. Это - очень сложные химические реакции. Наука до сих пор не могла их исследовать. Но я в своей лаборатории добился необыкновенных успехов и совершил массу открытий. Жизненные химические процессы перестали быть для меня загадкой.
Далее следуют несколько листков, исписанных многочисленными химическими выкладками. (прим. Издателя.)
И вот теперь следовало притормозить свои исследования и заняться систематизацией всего, что было мною достигнуто. Увы! Именно тут я пережил свое первое в жизни, но очень глубокое разочарование. Не сразу это произошло. Сначала я под многочисленными предлогами откладывал эту работу на-потом. Но вскоре я понял, что это все были лишь предлоги. На самом деле, кропотливо оформить фундаментальный труд, - это не моя стихия. Идти все время вперед, совершать открытие за открытием - вот для чего я создан. Увязывать между собой разрозненные эффекты, сводить их в единую теорию - такая работа по силам лишь единицам, которых мы называем корифеями. Оказалось, что я не из их числа.
Я увлеченно продолжал исследования одного из открытых мною веществ. Это - удивительное вещество. Будучи типичным ядом для всего живого, в малых концентрациях оно замедляет биохимические реакции в миллионы и миллионы раз. Оно как бы консервирует живое вещество, не давая ему ни жить, ни разлагаться. Этот эффект можно наблюдать только лишь при таких малых концентрациях, которые недоступны для любого химического оборудования, кроме того, которое имелось у меня в лаборатории.
Я научился консервировать живые организмы. Правда, даже мне, с моим лучшим в мире оборудованием удавалось "заморозить" их не менее чем на 20 лет. Я был абсолютно уверен, что по истечении этого срока, клетки вновь вернуться к жизни. Это подтверждали все мои расчеты и наблюдения. Я намеревался сделать научный доклад на собрании Общества. Но академическая среда - вы сами знаете, какие это все ретрограды, маловеры и завистники! Их может убедить только прямой эксперимент, результаты, которые очевидны даже младенцам. Я понимал, что если они не примут мое открытие - мой авторитет, моя научная карьера, все мои надежды рухнут в одночасье. Поэтому я тянул время с публикацией, перепроверял теорию, и совершенствовал методику опытов.
У самого меня никаких сомнений не было. Открытому мной веществу я дал название ФЕОДОРИТОЛФЕНИЛТРИГИДРАТСУЛЬФАН. По-моему это очень изящное название. Во-первых, оно достаточно точно отражает его химический состав. Хотя на самом деле его формула гораздо сложнее.
Далее опять следуют целая страница химических формул и научных заклинаний, видимо описывающих свойства этого самого ФЕОДОРИТОЛФЕНИЛТРИГИДРАТСУЛЬФАНа на строгом научном языке. (прим. Издателя.)
Во-вторых, в это название мне удалось вставить имя Феодоры, той, которую я любил и называл своей невестой уже несколько лет.
Ах, Феодора! Если не считать химию и фармацевтику, - она была для меня единственным другом и единственной радостью в жизни. Я ее безумно любил, а она была безумно влюблена в мои кавалерийские усы. Мы жили с ней невенчаны, "в грехе", как выражалась маменька. Причин тому было несколько. Во-первых, мы были неровня. Я - урожденный граф, а она из простонародья. К тому же я очень не любил ее родителей, настолько, что не поддерживал с ними никаких отношений. Особенно ее отец - выскочка из крестьян, мелкий купчишка, скупой и жадный. Феодора иногда заводила со мной разговор о том, чтобы я помог ему деньгами. Но я-то понимал, что такое - русское купечество. Все они - потомки старозаветных лабазников. Их отцы предали интересы Отечества и сбежали в раскольничьи скиты Заволжья и Польши. Там в грязи, с мышами и тараканами, они наживали свои неправедные капиталы. А теперь, дай им волю - они все захватят в свои руки, все переделает по-своему! Для них не существует ничего святого, кроме чистогана. Дай им волю - они распродадут Россию оптом и в розницу!
И все же для себя я решил, что мы с Феодорой непременно обвенчаемся, но это будет, когда помрут мои родители. Ждать пришлось не долго. Отец, выходец из старого века, не смог принять реформы нового Императора. Сразу после 1861 года, он потерял интерес к жизни, замкнулся в себе, ни разу не выехал в свет. И через три года тихо, как говорится, "преставился". Маменька померла в том же году. Но и тогда о свадьбе говорить не стали: следовало выдержать хотя бы годовой траур, хоть я и не одобряю эти дремучие предрассудки.
Так и жили мы с Феодорой год за годом, пока не случился конец нашей совместной жизни. В один прекрасный вечер, вернувшись домой, я обнаружил, что она исчезла. Исчезла вместе со всем своим гардеробом и украшениями, которые я ей дарил. К тому же из бюро исчезли мои деньги - весьма приличная сумма, а также не так давно купленный американский кольт - перламутровая рукоятка, отделка золотом - настоящее произведение оружейного искусства.
Я не сразу осознал, что произошло. Но друзья объяснили мне, что я - слепой тюфяк, что моя Феодора уже давно меня ни в грош не ставит, и что именно такого исхода и следовало ожидать. Но я ее любил. Я не мог жить без нее.
Я впал в глубокую депрессию. Исследования в лаборатории, естественно, были заброшены. Целыми днями я скитался по городу, переживая свою трагедию. Стоя на мосту, я часами глядел на мутную Неву. Я представлял себе, как я перекинусь через парапет и брошусь в воду.
Зачем мне жить?
Через пару дней мое раздувшееся и почерневшее тело выловят и похоронят.
А Феодора? Она, конечно, узнает об этом. Будет ли она переживать? Наверное - да, но не сразу. Но она меня никогда не забудет. С годами она поймет, чего она сама себя лишила. И будет страдать всю оставшуюся жизнь. Я не верю в призраков и прочую чепуху. Но я буду ей постоянно являться в мыслях и не давать ей спокойно спать.
Моя любовь незаметно для меня переходила в ненависть. Мне хотелось ей отомстить. Но так, чтобы я видел, знал, ощутил месть! Лишив себя жизни, я лишаю себя этой радости. Я должен ей отомстить каким-то иным способом!
Я понял, как я это сделаю. Я воспользуюсь своим научным открытием, законсервирую свой организм при помощи феодоритолфенилтригидратсульфана и уйду из жизни на несколько десятков лет. А когда я вернусь, я приду к ней постаревшей и исстрадавшейся. А сам буду такой же молодой и преуспевающий, как сейчас.
____
Да! Это была гениальная мысль. Она увлекла меня. Я вспомнил свои детские увлечения и мечты. Ведь я теперь реально могу попасть в мир будущего! Тот самый мир, полной победы техники и науки над природной стихией!
Я усыплю себя на сто лет и проснусь уже на исходе ХХ века.
А Феодора?... да, что мне Феодора, если у меня впереди такие перспективы!
Решившись на это великое дело, я приступил к его осуществлению. Я ушел из Университета и переехал в Москву. Я продал поместье, обратил в деньги все фамильные ценности. Часть денег я решил потратить на подготовку к эксперименту, а другую вложил в самый надежный банк, какой мог найти. Тот, который я выбрал, гарантировал сохранность вкладов и их рост в течении тысячи лет. Такой срок меня вполне устраивал. Потратив день на расчет сложных процентов, я выяснил, что и через сто лет я стану самым богатым человеком на свете.
В глухой подмосковной деревушке, недалеко от знаменитого поместья Кузьминки, я купил сельский домик. Меня особенно удовлетворило, что он расположен на отшибе в небольшом лесу.
Затем и засел за разработку приборов и механизмов, которые будут поддерживать работу моей системы сто лет в автоматическом режиме. Я изобрел...
Далее следует описание разнообразных устройств, но такое путанное, что, несмотря на то, что уж в технике-то я кое-что смыслю, понять я ничего не смог (прим. Издателя).
Заказы на изготовление всех необходимых приборов я разместил на лучших заводах Старого и Нового Света. Сердце всей системы - главный часовой механизм - был изготовлен в Швейцарии лучшими часовщиками в мире. Я лично его отрегулировал и выверил так, что столетняя ошибка его хода не превышала 30 минут в ту или иную сторону. Такая точность меня вполне удовлетворяла и даже была излишней.
Для строительства подземной камеры мне пришлось привлечь местных крестьян. Они решили, что я врач и строю презекторскою (возможно резекторскую?). Когда строительство подошло к своему завершению, я их всех отослал и на некоторое время прекратил всякую активность. Разговоры о таинственных подземельях постепенно стихли, и тогда я приступил к последнему этапу подготовки. Я установил все оборудование и наладил его. Я продумал все досконально и предусмотрел все мелочи и все возможные осложнения.
13 мая 1868 года (По старому стилю) все было готово. Я в последний раз спустился в презекторскую с тем, чтобы покинуть ее не ранее, чем через сто лет. В последний раз все осмотрел и проверил. Все помещение было заполнено всевозможными механизмами, приборами, баллонами с газом и прочими припасами так, что почти невозможно было повернуться. В центре стояло ложе, на котором мне предстояло лежать не живым не мертвым целый век.
Потом я закрыл верхний люк. Рубикон был перейден и мосты сожжены. Устройство люка было таково, что, будучи закрытым, его уже нельзя было открыть ни изнутри, ни снаружи до окончания срока. Я разделся и присел на ложе. В руках у меня был хрустальный старинный бокал (единственное, что я не продал из родительского наследства), наполненный моим феодоритолбакерином (так в тексте). И, чуть поколебавшись, я его выпил до-дна. Затем я лег и закрыл глаза. Через четверть часа я засну. Феодоритолбакерин (опять несоответствие, но так в тексте). начнет свое действие через час. Через два часа вся атмосфера презекторской будет очищена от кислорода и всех прочих газов, кроме химически нейтрального азота. И на этом все затихнет на долгие - долгие годы. Только главный часовой механизм неусыпно будет отсчитывать секунду за секундой, время от времени давая сигнал умным приборам провести проверку кондиций.
____
Я лежал некоторое время в полудреме и ждал, когда засну. Но сон не шел. Наоборот, я чувствовал, как он покидает меня, а глаза сами по себе раскрываются. Видимо что-то случилось, и эксперимент пошел не так, как было задумано. Я забеспокоился и решил, что следует выключить воздушные насосы, иначе я скоро задохнусь от недостатка кислорода. Я открыл глаза и хотел было встать, но тут же почувствовал во всем теле такую слабость, что не мог двинуть ни рукой, ни ногой, ни даже пальцем. Электрическая свеча (мое самое лучшее изобретение) все так же тускло горела. Но вокруг все как-то изменилось. Все приобрело какой-то серый, несвежий вид. Я приподнял голову и чуть не вскрикнул от неожиданности: все мое тело было покрыто как бы коконом из длинных тонких волос. На пальцах рук и ног ногти выросли не менее чем в аршин. Жуткое зрелище!
Я понял! Эксперимент удался и закончился полным успехом!
Прищурив глаза, я попытался рассмотреть дату на часах. В полумраке я разобрал: 1988 год.
Откинувшись на своем ложе, я переживал счастливый миг. Я сделал это! Я попал в мир будущего. Счастливый мир победившего разума. Мир, где человек уже не зависит от капризов природы, а сам управляет ей. Мир, где в небе парят бесчисленные летательные аппараты, а по земле едут самодвижущиеся экипажи. Где, для того, чтобы послушать оперу, не надо ехать в театр, а достаточно нажать на рычаг, и прямо на стене появится изображение сцены. Где уголь и пар приводят в действие мощные станки на огромных заводах. Где моря бороздят бронированные корабли, а береговая охрана обстреливает их из электрических орудий, в то время, как артиллеристы спокойно попивают вино в подземных бункерах. Где... Где...
Ох! Сколько мне предстоит еще узнать и сколько увидеть новых чудес, о которых я сейчас даже не догадываюсь!
Я лежал и мечтал, пока не почувствовал жуткий голод. Пора было начинать новую жизнь.
Первым делом следовало избавиться от выросших за сто двадцать лет волос и ногтей. Это оказалось не просто. Я не мог даже взять в руки ножницы. Для начала ногти пришлось обломать кое-как, а потом уж навести маникюр.
Избавиться от волос было сложнее. Они выросли не только на голове, бороде и усах. Пучки волос, длиной в несколько аршин торчали из подмышек и на лобке. Даже все тело было покрыто такими же длинными тонкими волосами рыжеватого цвета. Они были даже на ладонях и подошвах. Я долго возился с ножницами и бритвенным прибором. Особенно сложно было их ликвидировать на спине. Мне для этого пришлось соорудить кое-какие приспособления. Когда я покончил с этим делом, вся моя кожа оказалась покрытой порезами и раздражениями, так, что я не мог ни сесть, ни лечь.
Очень хотелось есть. Однако все мои съестные запасы безнадежно испортились. Крупы, макароны и мука высохли и полимеризовались до состояния камня. Шоколад разложился. Мясной еды я не запасал, так как понимал, что подобная еда выдержать такой срок хранения никак не может.
Спасли меня куриные яйца. Дело в том, что помимо главного эксперимента, я не мог удержаться о того, чтобы не провести кое-какие побочные опыты. В частности я заложил в презекторскую несколько дюжин свежих куриных яиц, для того, чтобы проверить, возможно ли консервировать зародыши. Все яйца восстановили жизнеспособность. Оказалось, что в каждом яйце находится полусформировавшийся цыпленок. Однако сейчас мне важно было поесть. Я зажарил на сковороде полуяичницу - полужаркое. Другой еды у меня не было, и я поел, преодолевая отвращение.
На то, чтобы восстановить свои силы и привести себя в какой-то порядок, ушло несколько дней. Итак, пора было выбираться на поверхность. В ночь на первое августа (14 августа 1988 года по новому стилю) я привел в действие механизм, который пробурил грунт над моей презекторской и открыл входной люк. Первый мой выход на поверхность я планировал как краткую разведку и не ожидал от него каких-либо особых результатов.
Я поднялся по туннелю почти до самого его конца и взглянул наверх. Надо мной было ночное небо без звезд. Но откуда-то с разных сторон проникал странный свет, похожий на лунный. Но он шел с разных сторон. Решившись, я выглянул из люка.
Картина, которую я увидел, поразила меня. Оказалось, что я нахожусь посреди города. Со всех сторон меня окружали огромные дома. Но они совершенно не походили на те дома, к которым я привык. Высотой по девять, двенадцать этажей, они стояли как коробки для обуви, поставленные на-попа, не касаясь друг друга, а как бы рассыпанные в некотором регулярном беспорядке. Никаких безобразных пристроек и сарайчиков, которые обычно окружают любое жилье, даже самые шикарные дворцы. Никаких заборов, калиток и ворот. Чисто белые их стены не имели ни карнизов, ни пилястр ни каких-либо других архитектурных деталей. На их плоских крышах я не увидел ни одной печной трубы. Только ряды огромных окон зеркального стекла украшали их фасады. Окна сияли необыкновенно ярким, но уютным светом.
А тот свет, который я увидел еще из туннеля, исходил от уличных фонарей. Фонари огромной высоты, очень простой, но изящной формы. На вершине сияют светильники. Голубой свет - совершенно фантастический. Он схож со светом Луны в зимнее полнолуние.
Вокруг необыкновенная чистота и порядок. Всюду аккуратные посадки кустарников. Я прошмыгнул в кусты и затаился. Возле меня проходила дорога. Но что это была за дорога! Покрытая каким-то серым материалом, ее проезжая часть была идеально гладкая и такой чистоты, что хоть ложись на нее и спи. Панели для пешеходов отделены бордюром и тоже гладкие и чистые. Нигде ни пыли, ни мусора, ни конского навоза.
Тут я обратил внимание на запахи. Чистейший воздух. Нет даже намека на то, к чему я привык с детства: запах навоза и отхожих мест. Только еле ощутимый аромат не полностью сгоревших продуктов перегонки нефти.
"Удивительно, - подумал я, - неужели человечество достигло такого уровня, что позволяет себе роскошь освежать воздух в городах! Сколько же надо добывать и жечь легких компонент, чтобы поддерживать этот легкий аромат!"
А мой учитель Дмитрий Иванович Менделеев в свое время говорил, что жечь нефтепродукты - то же самое, что топить печь ассигнациями!
Но была и другая неожиданность. Я всегда представлял себе будущее, как бурлящий котел, где все куда-то спешат, все движется, всюду бурлит жизнь. А что я увидел? - вокруг абсолютная пустота. Скоростные поезда не грохотали по чугунным рельсам, в небе не толклись воздушные шары и монгольфьеры. Вокруг я не видел ни одного прохожего.
Но вот я услышал приближающийся рокот. По дороге ехал САМОДВИЖУЩИЙСЯ ЭКИПАЖ!
Я увидел его!
И это зрелище оказалось, хоть и ожидаемым, но совершенно неожиданным. Я понимал, что вижу чудо техники, но где оно, чудо? Когда гладишь на паровоз, все понимаешь: тендер, паровой котел, поршни, шатуны. А то, что я увидел, было ни на что не похоже. Оно двигалось самостоятельно, явно на механической тяге. Но внешне оно было гладким и округлым и не было видно ни одного механического устройства: ни дымовой трубы, ни тяги, ни передач. Что-то неуловимое было в нем от живого существа. Два электрических фонаря выглядели как два глаза. Металлическая решетка между ними гляделась то ли как улыбка, то ли как хищный оскал.
Впечатлений для первого раза было достаточно. И я ползком подобрался к люку и нырнул в свою берлогу.
Отдохнув и подкрепившись своей неаппетитной стряпней, я закурил потерявшую всякий вкус папироску, я рассуждал.
"Видимо я еще не все понимаю в этом мире. Почему здесь так пусто и тихо? Вокруг меня - масса огромных домов. Окна сияют, значит там, за этими окнами есть люди, тысячи и тысячи людей. Почему никого нет на улице? Почему вокруг все так красиво и чисто? Почему нигде нет ни малейшего беспорядка, свойственного любому городу, заселенному простонародьем?"
Я понял, что я попал в "Город Наслаждений". Сюда приезжают те, кому надоела городская суета и, укрывшись за мощными стенами белоснежных небоскребов, в шикарных апартаментах они предаются неге и веселью в окружении яств, вин и прекрасных гетер. Тысячи людей, и никто никому не мешает, - гениальное изобретение!
Следующей ночью я совершил свою вторую вылазку. На этот раз передо мной стояла задача подкараулить и внимательно осмотреть как можно больше местных жителей. Мне необходимо было узнать, какие здесь моды, чтобы и самому соответственно одеться и не выделяться среди других, когда я буду выходить днем. Для этого я запас большое количество разнообразных тканей. Из Америки я выписал новоизобретенное устройство "механическая швея" фирмы Зингер, а также взял несколько уроков у одного искусного портного.
Опять я устроил засаду в кустах и стал терпеливо ждать. Мне повезло. Вскоре я услышал приближающийся стук женских каблучков. Из-за поворота вышла молодая женщина. У меня отвисла челюсть. Это была гетера. Она была прекрасна. Почти обнаженная, только легкая прозрачная блузка и узенькая полоска материи на бедрах. Лаковые туфельки на каблуках толщиной с карандаш, высотой не менее четырех дюймов. Не верилось, что такие изящные каблучки выдерживают тяжесть в полтораста фунтов (около 60 кг). Ростом женщина была явно выше меня на голову. В ее ушах переливались всеми цветами радуги серьги огромного размера, но, явно, абсолютно невесомые, из неизвестного мне материала.
Ридикюль, который она несла в руке, в отличие от серег, обладал приличным весом. Настолько приличным, что мне захотелось броситься к ней и предложить: "Сударыня, не пристало таким красавицам таскать такие тяжести. Позвольте мне вам помочь!"
Что же касается материала, из которого был сшит ридикюль, то я даже не мог предположить, что же это такое. Если это кожа, - я никогда не встречал такой тонкой, мягкой полупрозрачной кожи. Материал можно было сравнить с вощеной бумагой. Но такой прочной бумаги на свете не бывает, и сделать такую бумагу, насколько я знаю, невозможно. Ридикюль был украшен рисунком. Нет, это был дагерротип (фотография), но дагерротип цветной. Именно этот рисунок выдавал род занятий женщины. Я просто стесняюсь описать, что он изображал. Но, должен отметить, что при своей полной безнравственности, он был сказочно прекрасен.
Просидев в кустах пол ночи, я подстерег и внимательно осмотрел еще несколько прохожих. А потом, вернувшись в презекторскую, взялся творить себе одежду.
Какое отчаянье! Если бы я верил в бога, я бы воскликнул: "Никто не может знать, где он найдет, а где потеряет! Одному Аллаху ведомы неисповедимые пути Господни!", и тем, может быть, успокоился. Но Бога нет. И пенять за неудачу я мог только самого себя.
Во всем разнообразии тканей, которые я припас, не было ничего, хоть чуть похожего на те из которых шили одежды в 1988 году. Все, чем я обладал, было как небеленый холст по сравнению с китайским шелком.
Это была моя роковая ошибка. Как я не смог предусмотреть, что за сто лет люди, освоившие моря и небеса, переделавшие всю природу, не изобретут новые совершенные ткани и откажутся от примитивных природных волокнистых материалов!
Да, здесь я потерпел фиаско. Но у меня был в запасе еще один, последний вариант. Известно, что как бы ни было развито общество и как бы богато не жили его члены, в нем всегда найдутся люди определенной категории - "люди дна". Они не пользуются благами прогресса, не следят за модой, и уж одежду носят точно такую, какую носили их предки испокон веков.
Я вытащил самый мой убогий наряд. Зипун рядного холста, деревенские порты линялые и выпачканные в грязи, онучи, лапти, засаленный колпак с прожженной дырой. У меня была припасена и сучковатая разбойничья дубинка очень грозного вида. Я нарочито небрежно подстригся под горшок. Потом оделся и поглядел на себя в зеркало. Вид получился очень грозный. Особенно меня "украшала" трехдневная щетина (я, видимо, по наитию не брал в руки бритву несколько дней). На разбой я решил пойти завтра, а пока лег отдыхать.
И вот настала решающая ночь. Я опять экипировался под бродягу, вымазал лицо и рука сажей и пошел на разбой. Выбравшись на поверхность, я, - опять наверное по наитию, - закрыл за собой входной люк. И не смог не восхититься своей гениальной выдумке: когда люк закрылся, снаружи не было ни малейшего намека на то, что здесь начинается подземный ход.
Опять я засел в засаду. Мимо меня прошло несколько человек, но они меня не удовлетворяли. Наконец из-за угла появился человек, рост и осанка которого соответствовали моим. Кроме того он шел один, и вокруг никого не было.
Я выбрал момент я выскочил из кустов. Встал посреди дороги, широко выпучил глаза и изобразил на лице зверскую гримасу. Замахнувшись дубинкой, я проревел звериным ревом:
"А, ну, стой барин! Скидавай свою одежу!"
Прохожий оторопело встал.
Чтобы его подбодрить, я еще раз взмахнул дубинкой и заревел:
"Давай, давай, барин! Пошевеливайся!"
Рассмотрев его вблизи, я понял, что он очень молод. Лицом - сущий ребенок. Я уже хотел отказаться от того, что задумал. Но тут он вдруг произошло совершенно неожиданное. Он протянул руки вперед, проделал ими какие-то непонятные лебединые движения, потом как бы присел, и, вдруг, с кратким взвизгом взмыл в прыжке не менее, чем на полтора аршина. Я только успел заметить, что к моему лицу с огромной скоростью приближается его нога, обутая в тяжелый башмак. Тут же я получил удар невероятной силы каблуком в зубы. В глазах вспыхнул ослепительный свет. Я упал, со всего маха и, ударившись затылком о камни, потерял сознание.
____
Что происходило дальше - я помню смутно. Я лежал изредка приходя в себя, размазывая кровь по лицу и выплевывая выбитые зубы... Как будто чье-то лицо наклонилось надо мной... Люди в военной форме грубо поволокли меня и бросили в закрытую повозку...
Видимо, я попал в квартал или околоток. Помещение, куда меня привели, несмотря на свою убогость и казенщину, для меня представляло необычайный интерес, так как было заполнено необычной для мебелью и всевозможными неизвестными мне техническими устройствами. Если бы у меня было бы хоть сколько-нибудь сил, я бы подивился всем этим чудесам. Но я находился между жизнью и смертью, и ни до чего мне не было дела. Меня бросили на лавку; я тут же начал проваливаться в небытие. Передо мной появился человек, судя, хоть и по грязному, но все-таки белому халату, врач, а судя по распухшему испитому лицу, мясник или коновал. Он разодрал мне рукав и вонзил в плече острую иглу. От непереносимой боли я вскрикнул, но, как это не удивительно, вскоре после этого почувствовал себя бодрее. Сам околоточный "держиморда" разложил по столу бумаги и, вдруг, выпалил:
"Фамилия?!"
"Граф NN."
"Ты, что здесь мне ваньку валяешь!"
Неожиданный тычек кулаком в лицо.
"Видишь? - жест в сторону каких-то папок, - Здесь у меня одно изнасилование и полно драк. Хочешь, чтобы все это я на тебя повесил?"
Я молчал, стараясь пересилить дурноту.
Молчание затянулось. Ко мне подошли два молоденьких полицмейстера.
"А ну-ка, ребята, отработайте на графе Заедрищенском курс молодого бойца!"
И они меня били какими-то черными эластичными палками. Потом надолго бросили в холодную, потом опять били, потом опять...
Боже! Неужели ради этого я стремился сюда, в будущее!
Более или менее я пришел в себя в большой тюремной камере. Я лежал на голых нарах, вдыхая отбитыми легкими запах параши.
Потом я узнал, что мне повезло: мне не стали "шить дело", а отправили в, как это у них называется, "спецприемник - распределитель". В камере кроме меня находилось человек двадцать, и все они считали меня ничтожеством, били и постоянно заставляли мыть полы. У меня болела голова и двоилось в глазах. Отвратительная "баланда" не воспринималась организмом и извергалась обратно. Я ослабел и постоянно терял сознание.
На допросах веселые "мусора" издевались надо мной:
"Так, граф, говоришь? - идиотский хохот и удар по почкам, - А паспорт где?"
"Живут же на свете такие чучела!" - новые удары.
"Деньги, говоришь, в банке Гопс-Допс-и-Компания?" - опять хохот и опять бьют.
"Ладно, через пару недель, мы с тобой закончим. Пшел вон отсюда, мразь!"
Я пытаюсь встать, но заваливаюсь набок. На четвереньках ползу к двери, а в это время на меня сыпется град пинков.
В коридоре я приваливаюсь в изнеможении к стенке. Конвоир тыкает меня носком. Я, готовый к новым побоям, сжимаюсь в комок.
"Не ссы, дед. Я бить не буду".
По стенке, по стенке я ползу обратно в камеру.
"Стопори! В санчасть пойдем".
Я останавливаюсь ужасе от ожидания новой беды. Оставшиеся еще во рту зубы выбивают неуемную дробь. Глаза закатываются и я медленно оседаю на пол.
"Не ссы, - сказал! Ты чо? И впрямь долбанутый?. Там же тебя лечить будут".
Санчасть оказалась спасением для меня. Там не били. И я несколько оправился от сотрясения мозга. Впервые за много дней удалось поглядеться на себя. Из тусклого заплеванного зеркала на меня смотрел изможденный старик со всклоченными волосами цвета серебра. Сломанный нос и безумно выпученные глаза. Главное то, что моя внешность соответствовала моему внутреннему состоянию. Я был полностью сломлен.
Подумать только! Вся моя жизнь с детских лет была неуклонным победоносным восхождением к вершинам успеха. Даже срывы и неудачи обращались мне на пользу. Удивительно! Всего лишь один удар сапогом по зубам, - и вот я, убитый и уничтоженный, одним махом скатился с олимпийских высот на самое дно.
____
Сейчас все эти ужасы позади. Здесь в Белых Столбах, я наконец обрел спокойное пристанище. Конечно, нельзя сказать, что здесь райская жизнь. И здесь бьют - санитары. Но, все-таки, бьют-то они полюбовно, без членовредительства и всегда за дело. Здесь все время надо быть начеку, так как в любой момент какой-либо псих может броситься на тебя с намереньем откусить тебе ухо, или, вообще, убить. Кормежка здесь не лучше, чем приемнике-распределителе.
Да, что уж там, - я привык!
Стою у окна. Гляжу сквозь ржавую железную решетку. За окном в запущенном саду темно-зеленые ели. Березки лениво сбрасывают пожелтевшую листву. Чуть сбоку - настоящий сарай из почерневшего теса. Можно представить, что в нем хранят аккуратные поленицы березовых дров, как было во времена моего детства. На самом деле здесь в доме центральное отопление и печей нет, так что дрова никому не нужны. Из-за сарая постоянно доносится лай. Там собачий питомник. Там огромных волкодавов натаскивают на нас - психов, чтобы они нас ловили, если мы убежим.
Сквозь поредевший лесок проглядывается в отдалении глухой забор с колючей проволокой поверху. За забором - воля!
На самом деле умному человеку не трудно сбежать отсюда. Но тут возникают кое-какие вопросы.
Во-первых: А имею ли я право считать себя умным человеком?
Конечно, за последнее время я узнал много нового и многому научился. Я научился включать и выключать "свет" и "спускать воду в туалете". На летательные аппараты, которые оказывается называются "самолетами", я насмотрелся вволю: тут их пролетает по дюжине в день. (Не нравятся они мне, не так я их себе представлял. Они не летают, а ездят по небу, как паровоз по чугунке. )
Самые главные изобретения столетия - телевизор, телефон и электричка.
Самые желанные вещи на свете - чифир, анаша и бухаловка.
Самый лучший табак на свете - "Ява явская с длинным фильтром", но нынешняя Ява - merde по сравнению с той, что была раньше.
Конечно, я очень поумнел, хоть и не могу сейчас перемножать в уме шестизначные числа, как раньше. Да, что уж там! Я и таблицу умножения что-то подзабыл!
Второй вопрос: А нужно мне на волю?
Дело в том, что, когда меня везли сюда "на машине", хоть ее окошки и были плотно занавешены шторами, я умудрился найти щелку, и всю дорогу наблюдал. Меня провезли через всю Москву. Я узнал ее по единственному ориентиру, - это был Кремль. Я воочию увидел мир будущего, о котором столько мечтал. Во всей его "красе".
И вволю на него насмотрелся. Нигде и никогда я не видел ничего более безобразного и омерзительного!
Нужен ли мне такой мир?
НЕТ!
УПАСИ МЕНЯ БОЖЕ ОТ ЖИЗНИ ТАКОЙ!!!
Вот такой "любопытный случай", если в действительности все происходило так, как на самом деле. Не удивительно, что граф NN не смог натурализоваться в нашей жизни. Он пытался войти к нам без спроса, с черного хода. Естественно, дальше задворков его не пустили.
Наш мир, впрочем, видимо, как и любой другой, разделен на две половины. Одна, чистая половина, для благополучных людей. Здесь, в общем и целом, живут по законам доброжелательности и взаимного уважения. Здесь мы позволяем себе роскошь уповать на справедливость, на правосудие. Здесь вся наша жизнь состоит из мелких умилительных пустяков.
Вторая половина для людей жесткого склада. Они не признают наших сентиментов. Того, кто зазевался, здесь бьют и грабят. Основной закон здесь - право силы.
Обе эти половины разделены глухим забором, который почти невозможно преодолеть. О жизни по другую сторону люди знают в основном по домыслам и мифам, которые сами же и сочиняют.
Но, что интересно, этот самый граф NN, человек явно недюжинного ума и аналитического склада, разочаровался в нашей жизни не тогда, когда попал "на дно", а когда посмотрел на нашу благополучную половину! Что же он у нас увидел такого, что его так ужаснуло? Я постоянно теперь думаю об этом и не могу найти ответа.