В достославных временах
да во время оно
пятой точки на блинах
мчимся с небосклона.

От геройского "ура"
драпает свирепо
взвод соседнего двора -
мы отбили крепость!

Но, перегруппировав
войско, басурмане
под дворняжий визг и гав
вновь у стен шалманят.

Вот-вот снежною бомбОй
ляпнет катапульта...
Принимаем смертный бой -
всем вам по сопулькам!

Уж не счесть число атак,
вбитых в поле брани.
Но нашёлся там мастак:
стены стал таранить.

Нам шрапнелью повредил
враг семь глаз и ногу.
И сказал мне командир:
"Приведи подмогу."

Я скатился с куч-малы,
тумаками мечен,
чтоб союзные дворы
поднимать на сечу.

С хриплым криком "Наших бьют!",
ощущаясь целью,
я влетел в угрюмый люд,
вытянутый цепью.

От морозной тишины
я застыл иль вида,
как вдоль той живой стены
тащат инвалида.

Глухо кашляла стена
матом, бабьим плачем:
"Шла б ты на... такой, война,
и вожди впридачу!

Вон пацан несёт вещдок -
деревяшку-ногу.
Слышал весь пивной ларёк,
как кричал убогий:

"От штрафбата всем привет!" -
и в аллее сада
запустил ногой в портрет,
а на нём - Усатый..."

Как влетел я в этот дом,
так не смог отчалить.
Мы сидели с пацаном,
вечер весь молчали.

И не смог понять одну
фразу вслед конвою:
жить у Родины в плену -
это что такое?

Разве что лишь не до дыр
битый, к нам приплёлся
и сказал в ночь командир:
"Ни хрена, прорвёмся!.."